Левиафан (СИ)

Глава 1

Плач… Отовсюду я слышу только стоны и плач. Невозможно слушать это больше. Настолько невыносимо терпеть эти звуки, что я бегу по улице вниз, закрывая уши руками. Ноги сами несут дальше от этого страшного места. Но они слишком маленькие, и не могут бежать быстрее других. Бежать наравне со взрослыми, которые спасаются точно так же, как я. Бегут от ужаса, который дышит нам в спину. От страшных железных машин. Металлических монстров, намного ужаснее тех маленьких машинок, которыми играл мой старший брат Ранко.

Те крохотные модели монстров вызывали во мне смятение, когда я брала их в руки. Однако сейчас, когда я бегу от их огромных копий, мне кажется, что это просто страшная сказка. Ведь папа учил меня прятаться. Он показывал куда бежать, но я не успела.

Добегая до конца улицы, мои ноги зацепились за камни. Это обломки дома, который я слишком хорошо помнила. Высокое пятиэтажное здание стояло прямо справа от меня, и в нём жила моя одноклассница Рада.

Я упёрлась руками в асфальт и поднялась, смотря на то, что осталось от парадного моей подруги. Ладони обожгло от того, что я оцарапала их о каменную крошку, потому я обиженно закусила губу, но нахмурилась и стерпела. Подняла голову и посмотрела вверх, не понимая, как так вышло, что балкон Рады исчез, а на его месте осталась огромная дыра. В ней был виден узор на стенах комнаты подруги и плакат, который мы рисовали вместе в школе.

Не могла понять, и опять повернулась к тем страшным машинам, которые продолжали ехать в нашу сторону. Рычать, поднимать пыль и обломки дороги за собой, а впереди бежали плохие люди. У них в руках были металлические палки, которыми они заставляли всех падать. Я видела, как упал дядя Славко. Он так и не поднялся. Я хотела побежать к нему, но сбоку прозвучал такой крик, который я смогла услышать даже сквозь рёв металлических монстров.

— Невена!! Невена, я здесь!!! — это был голос мамы.

В моей груди тут же начало что-то шкрябать, а в глазах жечь. Я подняла руку и стала вытирать свои глаза, понимая что жутко хочу к папе с мамой. Что мне страшно, что я одна посреди этой ужасной улицы и не вижу откуда кричит мама, потому что всё в пыли. Я в пыли, люди в саже и копоти посреди этого страшного места. Меня некому защитить, мне не за кем спрятаться от машинок Ранко, которые всё ближе. А ведь я всего лишь хотела тех леденцов. За ними мы и зашли в магазин к дяде Славко.

— Ота-а-ац! *(Папа!) Ма-а-айка… *(Мама…)

Я плакала подняв голову вверх, и не понимала, зачем все эти взрослые люди бегут? Куда они бегут? От чего?

И когда уже не в состоянии остановить свои слезы, плакала навзрыд, рядом затормозила машина, из которой показалась женщина. Красивая девочка, намного старше меня. Она что-то кричала и звала меня. Она забрала меня. Забрала навсегда от мамы и папы… от Ранко.

Украла меня у моей семьи…

Она отобрала детство. Она уничтожила мою жизнь. Она продала меня. Она убила во мне всё, что я могла назвать своим именем Невена. Больше та маленькая девочка не существовала. Она исчезла, как только попала в лживые объятия женщины с лицом ангела, в которое я каждую ночь вонзаю свою боль, остриём блестящего ножа.

— Невена… — шепчу, а передо мной только темный потолок.

По нему пробегает луч света, прячась в темноте комнаты и даря долгожданное понимание, что я всего лишь сплю. Что я больше не товар. Что на мне больше нет ни ценников, ни ярлыков. Что имя у меня теперь другое, и что я давно похоронила маленькую девочку Невену, которая уже и не помнит ни лица матери, ни улыбки и объятий отца.

Только брат… Только Ранко постоянно стоит перед моими глазами, словно продолжая упорно напоминать, что я должна их искать. Обязана найти хотя бы их могилы. Хотя бы место, где я смогу смыть их боль своими слезами. И отпустить.

Я приезжала в Сербию не раз, и не два. Как только меня освободили из плена через десять лет прожитых в фактическом рабстве. Как товар, которым не гнушались пользоваться, словно вещью. После этого забвения из боли, обид и жгучего отвращения к самой себе, первым местом, которое я посетила был Белград.

Однако ни моего имени, ни намеков на то, что такой ребёнок, в возрасте всего девяти лет, пропал, не было ни в одном документе. Я хорошо помнила как меня звали, где родилась и кто мои родители. Однако неизменно на любой вопрос, вот уже одиннадцать лет, я получаю один и тот же ответ: "Невена Мароди не является гражданкой Сербии. Такая семья никогда не проживала по этому адресу. Более того, в списках пострадавших вас нет!"

Я поднялась в кровати и провела рукой по холодной пластине включателя. Широкая панель ночника, вмонтированная в стену полоской над кроватью, вспыхнула синим освещением за моей спиной, а я выдохнула и закрыла глаза.

Это была миллионная попытка не воскрешать в памяти сон о маленькой девочке, которую украли и продали.

Медленно осмотрела комнату. Найдя взглядом сигарету и зажигалку, откинула одеяло, опустив босые ступни на пол и чувствуя облегчение. Они горели огнем, как и ладони. Это дико бесило. Никогда не переносила, когда горят руки, ведь они будто опухали, принося под кожу идиотский зуд.

Не знаю результат чего это, однако я всегда помнила свои руки горячими после сна. Особенно после кошмара, возвращающего меня в день обстрела нашего района. Сейчас-то я понимала, что машинки — это танки, а металлические палки в руках страшных людей — автоматы и оружие, которым боевики расстреливали даже мирное население, чтобы сделать картинку войны полной. Чтобы потом показать это по всем телеканалам, как бойню — кровавую баню для устрашения всех, кто захотел бы когда-то свободы.

Я зажала между губ фильтр и посмотрела на металлическую зажигалку в своих руках. Покрутила предметом в ладони, ловя кайф от прохлады, касающейся кожи. Тяжёлая вещица, которую мне подарил Адам. Он-то как раз испоганил мой вчерашний выходной своими неиссякаемыми телефонными звонками.

"А всему причина…" — я сделала тягу и сев на кровати по-турецки, раскрыла папку на своём сотовом, небрежно увеличивая фото паренька рукой, между пальцев которой была зажата сигарета.

Совсем молодой, а выражение на лице словно ему лет сорок. Взгляд цепкий, раскосый, как у тигра, который выискивает добычу. Густые темные волосы, как иголки, ровными прядями падают на виски и лоб, попадая в глаза при движении. А он двигается в моей голове совершенно четко. Потому что лишь взглянув на то, как широко парень делает шаг, я моделирую из застывшего момента на фото свой кадр в голове. Картинку того, как он поправляет кожаную мужскую сумку рыжего цвета, закинутую небрежно на левое плечо. Как проходит через стеклянные двери и как подходит к заезду для такси, чтобы поймать машину.

— Однако, ты холеный малый, — подытожила и увеличила изображение того, как парень выходит из аэропорта в Сиэтле.

На нём тяжелые ботинки с широким голенищем, черные приталенные джинсы, и длинное пальто оливкового цвета. Но самым забавным оказался воротник черного гольфа, натянутый почти под нос.

— Чжи… — выдохнула дым и опять нахмурилась, продолжив, — Тангир. И чью же песочницу ты разворотил так, что попал ко мне в эту папочку? — я продолжала курить, открыв следующий документ, который прояснил причину того, зачем на мою многострадальную голову скинули этого безумного гражданина Корейской Республики.

А в том, что парнишка чокнутый псих сомнений не было, когда я прочла где и как его приняли наши.

— Значит вот кто сжег Клетку в Сиэтле. Не плохо… — хмыкнула, продолжив читать дальше.

И чем больше я узнавала об этом парне, тем хреновее мне становилось, потому что я не терпела конкуренции в своём звании отбитой особы. А сейчас мне предлагали взять шефство фактически над наёмником, который меньше двух месяцев назад прикончил шёлкового хана по кличке Тумэр, чем перекрыл живой трафик через Сирию и Грецию в Европу. Однако он этим не ограничился и грохнул своего кровника — Ким Дже Мина. Этот мудак по нашей базе проходил, как один из самых опасных "туристов из Азии".

— Господа отпрыски драконьего наследия из великой Поднебесной… — я хохотнула и продолжила, — Какого чёрта вы забыли на грешной американской земле?

— Очевидно опять устроили разборки. И Корея не входит в состав Поднебесной, — прозвучал грубый, но тихий голос рядом с моей дверью.

Я прошлась взглядом по крепкой фигуре полуголого и совершенно обнаглевшего бывшего напарника.

— Если ты думаешь, что вид твоих подкожных отложений меня впечатлил, Родерик, то ты глубоко ошибаешься, — бросила сухим тоном, и продолжила увлекательнейшее чтение о жизни и подвигах молодого самурая.

— Ты решил нести караул, как часовой на коврике под моей дверью? — скосила взгляд от экрана в сторону мужчины, понимая, что он начинает дико бесить своей уверенностью, будто прямо в эту секунду мне несказанно необходимы услуги его члена.

— Этот парень опасен. Я перевозил его лично в колонию в Нью-Йорке три дня назад. И я бы крайне не советовал тебе даже ехать туда, чтобы посмотреть на него. Потому что Чжи Тангир конченный псих, который чуть не отправил на тот свет половину подразделения капитана Филигана, когда они его брали в Сиэтле.

— Зачем он нашим? — я отбросила сотовый на кровать и взяла ещё одну сигарету, пройдясь взглядом по Рику, — Только скажи честно?

— Это связано с твоим делом. Я более чем уверен, что они хотят привлечь азиата к висяку, который мы так с тобой и не раскрыли.

Я поднялась и подкуривая, прошла к окну, чтобы проветрить и открыть панель, вмонтированную в стену. Как только моя ладонь легла на сканер, место, где висела плазма сменилось широким экраном. Он тут же высветил эмблему нашего управления. Всего нескольких манипуляций мне хватило, чтобы открыть свой личный кабинет в системе и войти в профайл расследования, которое не давало мне покоя уже два года. С того самого момента, как мы обнаружили первую сожженную дотла церковь пастора Маккалахена в маленьком городке Ларзас на западе штата и жертву внутри самого храма. Именно оттуда всё началось.

— И причина, вероятно, Майкл Ли. Один из бывших бойцов Клетки, который вытащил из пылающей церкви почти семь лет назад свою нынешнюю жену. Он очень тесно знаком с Нам Джун Мёном. А этот господин по данным управления в Вашингтоне мог быть причастен к тому, что произошло с бизнесом Эдварда Нильсона, — начал Рик, а я закончила:

— А значит тесно знаком с нашим психом, — я сделала тягу и наклонила голову на бок, всматриваясь в черты двоих азиатов, сфотографированных в числе студентов одного из самых крупных колледжей Сиэтла.

— Тогда поджигателем церкви признали Эйна Сандерса. Сынка известного владельца фармакологической компании, которая по тихому толкала новый вид дури в гадюшниках Сиэтла, — Рик встал за моей спиной и перетянул фото жены Майкла, а потом двумя кликами пальцев по экрану показал фото мексиканского эмигранта Туретто и старшей сестры Греты Ли.

— Изабель Делакруз, — я прищурилась и присмотрелась к фотографии девушки на фоне часовни той самой сожженной церкви в пригороде Сиэтла.

— Погибла от передозировки, повлекшей инфекцию, в начале восемнадцатого года в стенах пансионата пастора настоятеля протестантской церкви. Ранее была осуждена окружным федеральным судом штата Вашингтон по нескольким мелким статьям, которые касались употребления и хранения наркотиков, проституции и мелкого хулиганства, а так же вождения в нетрезвом… — Рик присвистнул, посмотрев на уровень алкоголя в крови при задержании, — …я бы сказал мертвецки нетрезвом состоянии.

— Это не то, что может объяснить связь китайского психа…

— Корейского, — поправил меня Рик, однако я только фыркнула и продолжила:

— Какая к черту разница? Это всё равно не объясняет того, как он связан с религиозным фанатиком, сжигающим до тла церкви по всему штату, Родерик, — я скривилась, вспоминая список подвигов Тангира, — Слишком мелко для наёмника, вырезавшего усадьбу монгола.

— В любом случае, подполковник Денали не стал бы отправлять в почти догоревший гадюшник спецов своего отдела, чтобы вытащить оттуда ненормального сосунка, лишь бы он там не сгорел заживо, — хмыкнул Рик, на что я прошлась по нему холодным взглядом, и опять посмотрела на фото, которые были перед моими глазами на экране.

— У всего есть причина… — хищно прищурилась, и провела по экрану, чтобы выделить снимок жертвы самого первого пожара, тело которой не успело обгореть полностью.

На шее девушки под волосами был весьма интересный след — клеймо. Подобные вещи не набивали как татуировки, которыми было буквально усыпано моё тело. Нет. Подобное выжигалось на теле, оставляя вместо рисунка рубец от ожога. И подобное не стереть ничем. Это останется с тобой на всю жизнь.

Страшный, уродливый и посиневший шрам в виде выжженного клейма в форме полумесяца на затылке. Точно такой же как тот, который я скрыла и на своем теле с помощью одного из десятков рисунков.

— Это не шрам от неудачного падения, — прошептала и застыв взглядом на обгоревшем лице, свернула программу и вышла из системы.

"Таких совпадений на бывает…"

— Очевидно нет. Как ясно и то, что нас упорно не хотят вводить в курс дела того, что происходит в других федеральных штатах, — голос Рика звучал резко.

Я понимала его, поскольку опытный детектив такого управления, да и такой человек как Родерик, не переносил на дух, когда его пытались запутать свои же сослуживцы, ополовинивая информацию, которую отдавали в наши руки.

— Ты слишком много куришь, — послышался внезапный шепот прямо возле уха, а жар голого и весьма приятно пахнущего мужского тела прямо вынудил на моём лице расплыться ухмылку.

— А ты слишком много себе позволяешь в стенах, которые напичканы прослушкой и "глазами", Рик. Потому неси свои яйца обратно в свою конуру, и оставь меня в покое. Мы кажется, поставили точку в нашем горизонтальном родео.

— Это ты точку поставила, мне больше нравится запятая, Мон-ник… — он протянул моё имя на французский манер, чем напомнил наш последний вечер у Елисейских полей.

— Очаровательное упорство. Ты случайно не выходец из Техаса? — я повернула голову слишком резко, и это стало моей ошибкой.

Родерик бесцеремонно вжался в мои губы, и прямо всасывая их между своим ртом и зубами, гортанно прошептал:

— Я всё равно добьюсь своего?

— Ага, определенно ты мечтаешь стать евнухом прямо сейчас, Рик, — ответила совершенно спокойно, смотря в глаза мужчины, который в упор не понимал ни намеков, ни прямого текста, в котором я ясно дала понять, что между нами был просто секс.

Однако видимо мой бывший, а теперь он во всех смыслах такой, решил, что я одна из тех женщин, которые мечтают выйти замуж и в восхищении пускать сопли и слюну на мужика, который им одел удавку на палец.

Возможно, я бы этого хотела. И даже знаю, что так и было бы, будь я и дальше Невеной Мароди из Белграда, а не агентом ФБР Моникой Эйс из Нью-Йорка. Естественно я не просто так попала в ряды такой структуры. Дело в том, что человеком, спасшим меня от повторной продажи, но уже в руки ещё большей твари, чем та, которая измывалась надо мной годами, был бывший агент места, в котором я нашла себя.

Нашла своё спасение и своего отца. Брайан Эйс удочерил меня, как только из Сербии пришли пустые документы. Никто не знал откуда взялась некая Невена Мароди, никто не хотел играться с сиротой, пережившей плен и рабство в Марокко. Поэтому единственным исходом для девушки без имени был год реабилитации в Центре штата Нью-Йорк, а следом репатриация вникуда.

Меня бы просто привезли в Белград и оставили на центральной площади с восстановленными документами, которые по мнению американской стороны были подлинными, а по мнению сербской — я никто, и зовут меня никак. А значит я не могла пойти учиться, не могла найти нормальную работу, и никогда бы не стала той, кем я есть сейчас. Не получила бы шанс отпустить всю боль, и хотя бы на короткие дневные часы, забывать своё прошлое и всё, что пришлось пережить.

Это не прошло бесследно. Это не исчезло с годами. Оно постоянно жило внутри меня, и заставляло в последнее время всё чаще окунаться в омут отчаяния. Потому что я знала ЧТО потеряла. Я понимала, что мне никогда не стать ни нормальной матерью, ни адекватной женой, а любовь… Её уничтожили люди, которым меня продавали как товар. Они покупали меня, как тело, в которое можно слить сперму и свою гадкую гнилую похоть.

Вонь, пот, слюна и хриплые выдохи животного в мой рот — самые мерзкие воспоминания того момента, когда я из девушки, разносившей только еду и прислуживающей только хозяйке, стала женщиной. Быстро, резко и нестерпимо больно. Никакого удовольствия, никакого тепла, никакого трепета от момента, о котором я даже ничего не знала. Мне некому было объяснить что плохо, а что хорошо. Что такое секс с мужчиной, и как он должен происходить. Всему меня учили клиенты того ада. Одни просто молча заставляли. Другие пытались проявить ласку, которая меня пугала ещё больше, чем грубость. Вселяла страх, потому что лаской заканчивалась самая ужасная агония моего тела. Синяки и царапины чушь в сравнении с тем, как каждые выходные нас проверяли местные лекари. Это было самой постыдной вещью, которую я могла пережить.

Потому я и не понимаю чувств Рика. Потому я не понимаю, в чём смысл простого секса. Не могу понять, потому что не знаю, как это, когда ты действительно чувствуешь от этого не физическую вспышку, которая длится секунд пять, если длится вообще, а правда чувствуешь это сердцем и душой.

Моя душа — это выжженная кукла над входом в собственное чистилище. А всё, что я ощущаю — физическую потребность, как женщина. Не более, и не менее тяги к простой разрядке. С течением времени даже она стала чем-то искаженным и чем-то безумным, как и моё отношение к близости между людьми.

Я не нормальная, и моя жизнь никогда не станет такой, как например у моей соседки, живущей в коттедже напротив моего. Мне тридцать один год, а ей всего двадцать. Я пью виски и выкуриваю пачку сигарет, пока жарю барбекю на внутреннем дворе дома. А она каждое утро выходит на прогулку с годовалым сыном и провожает на работу мужа.

Смотрю на это совершенно спокойный и отстранённым взглядом, а всё, что трогает меня а этой картине — человеческая жизнь. Картина того, какой она может быть. Какой должна быть жизнь, лишённая звуков выстрелов, грязи, в которой я копаюсь каждый день, и людей, больше похожих на чудовищ, чем на эту милую пару моих соседей.

Нормальная жизнь, на которую я смотрю и мне становится скучно, тоскливо, больно и тошно… Потому что уже не смогу так жить. Не смогу улыбаться любому из мужчин так, словно он центр моего мира. Не после того, как мужские лица для меня обратились только в морды желающие получить кайф от того, как жёстко трахают, а потом кончают с выражением блаженства на лице.

Это мой личный ад — осознание того, что мне никогда не понять что такое любовь, потому что для меня это чувство искажено. До восемнадцати лет я думала, что любовь равносильна подносу с едой, который в нашу комнату бросали, как в хлев скотине на пол. Я честно считала, что любовь — это когда тебя не избили после секса или не начали пихать хрен прямо в рот. Если мужчина этого не делал, Невена считала, что он проявил любовь.

Вот почему сейчас, выходя из своего джипа, и поправляя солнцезащитные очки, я совершенно спокойно смотрела на стены одной из самых жестоких тюрем в Штатах. Смотрела и меня не пугало ничего. Меня не трогали те картины, которые могли привести в ужас нормальную девушку, или женщину. Больше нет. Да и никогда такого не было. Я подобного даже на помнила.

— Добрый день, мэм! — на контрольно-пропускном пункте меня встретило пятеро конвоиров, только бросивших взгляд на мой значок и тут же посторонившихся, дав мне дорогу.

— Где начальник тюрьмы? — я взглянула через плечо на одного из тюремщиков, засовывая руки в карманы черного плаща.

— Он уже на смотровой площадке. Ждёт вас, агент Эйс, — тут же ответил парень и мы встали в коридоре у белой решетки.

Прозвучал характерный писк электронной системы, и только тогда решетка отъехала в сторону, позволив нам войти в широкое помещение открытого коридора, потолок которого был в высоту трёх этажей. Над головой справа тут же стал слышен свист и крики заключённых. Мужики вылезали прямо через решетку из каждой камеры на своём открытом этаже, чтобы посмотреть на меня.

Только ухмыляясь такому жаркому проявлению чувств к моей персоне, я прошла через ещё один кордон и мы вышли на смотровую площадку над широким залом столовой, в которой обедала одна из секций заключённых.

Именно в эту секцию входил некий гражданин Корейской республики Чжи Тангир. Я встала по левую руку от панорамного окна, рядом с пультом работников охраны и надзора, которые круглосуточно следили за каждой камерой с помощью видеонаблюдения.

— Агент Эйс, — высокий и широкоплечий афроамериканец в тёмно-синей форме начальника тюрьмы, обернулся в мою сторону тут же, как я переступила порог аппаратной.

— Начальник Паркер, — кивнула мужчине, на что он улыбнулся и пригласил меня войти.

— Благодарю. Однако я бы хотела закончить с этим быстрее и забрать заключённого с собой сегодня. Если все документы готовы, то я не думаю, что стоит тянуть с этой процедурой, учитывая что корейская сторона согласна на наши условия передачи мистера Чжи на родину.

— Забирайте! — с облегчением выдохнул мужчина, а я вскинула брови вверх в удивлении, — Забирайте к херам этого отбитого ублюдка, пока я сам его не прикончил!!!

Экспрессия с которой ко мне обратился такой уважаемый и вероятно повидавший многое человек, не просто шокировала, а заставила по-дурацки улыбнуться.

— Где он? — спросила сложив руки на груди, на что мужчина кивнул на окно, и я не спеша подошла к плотной стеклянной преграде, опустив взгляд вниз.

Сперва мне показалась конечно странной картина того, как двое мужиков едят с пола, подобно собакам, но потом я провела взглядом выше, по цепям от кандалов. Эти украшения явно не должны были служить удавкой для ног страждущих к пище заключённых.

— Вчера вечером он разнес камеру, а одного из его сокамерников пришлось госпитализировать с разрывом прямой кишки. Кто мог знать, что этот ублюдок так ненавидит насильников, что готов голыми руками разнести койки в щепки, ради одной металлической палки, чтоб его!!! А теперь он ест… Вкушает пищу император, бл***!

Я прошлась взглядом по крепкой и накачанной руке, которая сжимала между пальцами пластиковую вилку и пыталась выловить горох на металлическом подносе.

Пальцы парня играли с предметом, как с монеткой. Быстро и резко перебирая её в руке, он только сильнее нажимал ногой на цепи кандалов тех, кто ел у его ног. Грудь вздымались ровно, а под тканью совершенно гадского оранжевого цвета, проступал рельеф натренированного и подтянутого тела, хотя сам Тангир не был похож на шкаф, в который вкачивали белок порциями.

Однако меня поразило выражение его лица. Холодная и каменная маска, которую нарушали только изящные и хищные штрихи разреза глаз и полных губ. Именно последние спокойно ухмылялись смотря на то, как люди едят словно скот у его ног.

— Впустите меня внутрь, — я обернулась к выходу, бросив это на ходу, уже чувствуя сколько проблем мне принесет этот парень.

Спускаясь по лестнице в столовую, вокруг сомкнулись трое конвоиров, но я покачала головой и вытащив табельное оружие из кобуры, отдала им в руки.

— Я сама.

Коротко отрезав огрубевшим голосом, вошла внутрь, и все замерли. Казалось даже повара, которые стояли за такой же решеткой, которую я только что перешагнула, не могли понять, что женщина делает в периметре заключённых мужской тюрьмы.

Спокойно обогнув всех взглядом, я подтянула рукава плаща выше локтя, и взяла из подставки металлический поднос, со словами:

— Стандарт на одну персону, мэм, — женщина в возрасте лет пятидесяти, осмотрела мою фигуру совершенно ошарашенным взглядом, но накинула в мой поднос гарнир и закуски.

— Спасибо, мэм, — я кивнула ей и схватила вилку из раздаточного стола.

Так неспешно и полностью игнорируя шепотки, а местами уже и открытые заигрывания и свист, я подошла к столу Тангира. Откинув одной рукой полы плаща, бросила поднос на гладкую металлическую поверхность и села прямо напротив парня.

Несколько секунд он продолжал играть вилкой в руке, а потом она резко замерла, и Тангир медленно потянулся к куску мяса на моём подносе.

— Вы агент ФБР, которого я ждал. Однако… — парень стал очень плавно поднимать взгляд, ведя им по моей фигуре, — …я не ожидал, что мне придется отказывать такой… — Тангир посмотрел мне в глаза и с ухмылкой прошептал, — …красивой женщине. Это даже огорчает. Немного.

— Ты знаешь, зачем я здесь, — я спокойно взяла вилку и отпихнув мясо по подносу в его сторону стала есть бобовую пасту, — Более того понимаешь, что это твой последний шанс вернуться обратно на родину, а не сгнить в этой дыре.

— Сгнить? — он хохотнул и хмыкнул, переводя взгляд вниз на мужиков.

Бедолаги не скрывали мольбы в глазах, смотря прямо на меня, а Тангир продолжил:

— Я бы не обозначил своё нынешнее положение в этой конуре, как гнилое. Напротив. Мне о-о-о-чень весело госпожа агент. И помогать я вам не собираюсь.

Тангир отправил кусок мяса, которое я бы даже не прожевала, в рот и продолжил спокойно поглощать пищу.

— Решил, что ты имеешь право вершить самосуд? — я пережевала пасту, и еле проглотив это варево, продолжила будничным тоном, — Ты же понимаешь, что за убийство таких людей как Тумэр и Дже Мин от нас могут потребовать смертной казни.

Я зацепилась взглядом за то, как он замер, как напряглись мышцы его спины, и как под гладкой кожей, проступило очертание скул. Красивый парень, опасный и очень жестокий, как те тигры, с которыми он игрался в Клетке ещё пару недель назад.

— Это была моя цель изначально, — Тангир отбросил вилку в сторону и облокотился о стол, опять осматривая меня, как зверь, который принюхивается к своей добыче.

Правильные черты лица, идеально чистая кожа, и пухлые губы, которые обнажают ряд белых и ровных зубов, когда он приоткрывает рот:

— Убивайте… Я весь ваш, — он сказал это так, словно именно я должна привести подобный приговор в действие.

С придыханием, с блеском в глазах и совершенным безумием на лице. Я смотрела будто в глаза своего отражения. На какой-то короткий миг мне показалось, что передо мной сидит Невена. Девочка, которая с точно таким же безумием на лице умоляла однажды убить её, когда уже не могла терпеть издевательств.

— Что означает татуировка над твоей грудью? — он вдруг зацепился взглядом за вязь арабского письма, которую я набила в память о том месте, которое изменило мою жизнь навсегда, — Очень красивая, искусная работа, она пробуждает желание глянуть весь текст… — Тангир ухмыльнулся уголком губ продолжая и будто хорошо зная, что вязь письма тянется по всей груди, — …целиком.

— Не играйся со мной, мальчик, — я стала перебирать вилкой в руке точно так же, как он, и Тангир это заметил, тут же переведя взгляд на мою ладонь.

Однако я не ожидала, что он схватит её и потянет на себя, обернув запястьем вверх и рассматривая другие надписи на моей коже:

— А вот и конец святого писания, агент. И не стыдно вам такие вещи на бренное тело набивать? — он плавно, с силой провел пальцем по запястью, вдоль места, где начиналась кисть, а следом наклонив голову на бок, медленно осмотрел меня опять, чем вызвал странное чувство раздражения.

Желание схватить его за горло, и прижать наглой рожей к столу, лишь за то, что он посмел проявить ласку к такой, как я. Посмел проявить нежность. Потому что иначе подобное я назвать не могла. И это мгновение заставило в груди подняться из пыли нечто такое, природы чего я не знала.

— Это интересно… — послышался шепот из приоткрытых губ, а я вздрогнула, потому что Тангир совершенно точно следил за моим пульсом на запястье, продолжая смотреть мне прямо в глаза, — Очень интересно.

— И что же ты нашел интересного в подобном? — при всём желании прибить его и раздражении, при всём идиотизме подобной ситуации, я так и не смогла отнять руки, не смогла убрать кусок своего тела, которое не понимало, что вообще с ним происходит.

— Посмотрим. Я пока не знаю. Но однозначно знаю, что теперь мне перестала быть интересна ЭТА дыра. И раз отправлять меня к праотцам не хотят. Я сам найду способ, как туда добраться, — он плавно отпустил мою руку, и стал тереть палец о палец так, словно на его ладонях что-то осталось после прикосновения ко мне, — Вернее этот способ сам нашел меня.

Я бросила взгляд на несчастных под столом и холодно спросила:

— Зачем людей калечить?

— Потому что они калечили.

— Это причина? Ты что судия? — я хохотнула и вскинула брови.

— Нет. Неудавшийся палач той Клетки, которую сжёг, — он повел головой и прищурился.

Опять ухмыляясь, Тангир отпустил цепи кандалов мужчин, которые тут же сорвались с места и как могли проковыляли почти бегом прочь.

— Любишь подчинять? — я сложила руки на груди, пытаясь скрыть, что чувство дискомфорта от его прикосновения никуда не делось.

— Это моё любимое занятие, — ответил Тангир и отправив кусок мяса из моего подноса в свой рот, продолжил, — Как и твоё, агент. Однако у меня остаётся вопрос? Я хочу знать причину, по которой из смертника решили сделать пушечное мясо? И постарайся чтобы причина была веской. Я хотел сдохнуть как император, это желание у меня не пропало, потому я слушаю. Каков способ прикончить меня, но при этом использовать?

— Это интересно, — я стала повторять его слова, и смотреть прямо в глаза, — Посмотрим. Я пока не знаю.

— А вы несказанно забавны, госпожа агент.

"Как и ты… Потому что я сегодня впервые в жизни ощутила настоящее мужское прикосновение. И это плохо. Это не то, что нужно Монике Эйс от Чжи Тангира…"

— Смотри-и-и!!! Хорошо смотри! Так чтобы запомнить надолго! — собачья пасть брызгала на моё лицо слюной, прошивая каждую клетку тела своим животным взглядом, убивая во мне этим всё человеческое.

Не знаю что такое боль. Может это когда ты сломал что-то? Неудачно упал, или неудачно сел. Может это когда тебя болит голова от недосыпа? Или просто болит хоть что-то… Это и есть боль? Тогда что же чувствовал я?

Что я ощущал, смотря на то, как сквозь разорванные вещи, проступала нежная кожа, а её лапала грязная ладонь, со скрюченными пальцами. Она прикасалась к моей коже, к моему человеку, к моей женщине, оставляя кровавые полосы.

Что тогда боль, когда ты смотришь как самый дорогой и любимый человек умирает на твоих глазах не просто в муках. Нет. Ми Ран уходила в агонии из боли, слёз, стонов отчаяния и мольбы. Она рыдала и молила помочь ей, а я не смог. Ничего не мог, потому что меня поломали точно так же, только убив не только тело, но и разум, сердце и душу.

Растерзали как мою жену, на грязном полу склада. Изнасиловали и надругались точно так же, как над ней, прямо на моих глазах.

Я помнил как обливался слезами и в отчаянии орал так, что рвал горло. Хорошо помню, как пытался спасти её, но мне переломали и руки, и ноги, так чтобы всё что я смог — доползти на локтях до её мертвого тела и кричать, просить небо вернуть её, умолять Ми Ран открыть глаза и посмотреть на меня.

Что тогда боль, если не это? Что тогда агония, если не вид оскалившейся пасти твари, которая хохоча, продолжала дышать. Этот ублюдок продолжал изрыгать словами. Он говорил, много и с чувством, но я не слышал. Я не чувствовал уже ничего. Ни своего избитого в кровь тела, ни дыхания, ни голоса, ни даже стука сердца в груди. Я лишь смотрел на то, как посинели мягкие губы, каким жутким налетом пыли покрылось светлое лицо, в какой грязи были пряди каштановых волос, цвет которых на солнце отливал насыщенно красным оттенком.

Смотрел и молился, чтобы меня убили. Чтобы один из псов этой твари всадил мне пулю в лоб, или вонзил нож прямо в мертвое сердце. Пусть так, но хватит. Пусть смерть, но следом за ней, чтобы не чувствовать ничего и дальше. Чтобы забыть всё это одномоментно, уже и сейчас…

Однако… Это ведь всё сказки? Так? Как же! Мне, и подарить такой шанс на искупление и забвение в смерти. Нет, это слишком большая роскошь для такого, как я. Слишком большая и настолько ценная, что простой парень Тангир её уж точно не заслужил.

Я мог бы сказать, что первая любовь это самое светлое и самое волнительное чувство в жизни любого человека. Однако для меня, моя первая любовь стала последней. Обратилась в проклятье, написанное кровью на моём теле. Его слова вырезаны ржавым ножом прямо на коже, из которой годы сочится только кровь, а раны гниют. Они источают вонь — аромат моей боли.

Запах моего безумия, потому что я видел не только смерть, я видел то, как убивали меня. Будто смотрел на это со стороны и не мог поверить, что в мире существует такая жестокость. Что вокруг нас могут жить, дышать, есть и даже растить детей, такие люди.

Момент, когда белое подвенечное платье окрасила кровь, стал точкой в моей агонии. Потому что хоть я и запомнил день нашей свадьбы, как самый счастливый. Однако больше не мог возродить в голове образ белоснежного и чистого создания, которое взял в жены. Ми Ран обратилась для меня в агонию, одетую в окровавленное подвенечное платье…

Всё что я помнил — сладкое забвение, которым заканчивался мой кошмар, превращая пробуждение ото сна не в облегчение, а ещё большую агонию, но уже наяву. Потому что я любил, и помнил насколько.

— Гир, постой! — тихий шепот остановил меня, вызвав улыбку и заставив обернуться в кровати и сесть обратно.

— Что? — прикусил нижнюю губу, смотря на то, как по-домашнему тепло на ней смотрится простая белая пижама.

— Ничего! Иди на работу! — Ми Ран скривилась, как ребёнок, и накрылась одеялом с головой.

— Ну что-о-о? — начал щекотать её, в попытке разбудить, потому что занятия в университете никто не отменял.

— Ничего! — Ми Ран откинула одеяло, и крепко схватив за шею, повисла в сантиметре от меня, почти прикасаясь губами к моим:

— Мы опоздаем, котёнок, — я потерся носом о её нос, — Сонбэ-ним с меня три шкуры стащит за это, — хрипло выдохнул понимая, что тонкие пальцы её руки, которые задевают ноготками мой пресс, совершенно наплевали и на моего начальника, и на всё, что с ним связано.

— Ну так скажи, что у тебя медовый месяц, — Ми Ран игриво надула губы, и поползла пальцами ещё ниже по животу, задевая уже завязки на штанах моей пижамы, а потом и вовсе преодолевая стеснение совершенно нагло обхватила окаменевший член и ласково сжала, раскрывая его и поглаживая.

— Мммм… — я втянул нижнюю губу в рот и хмурясь, прислонился к её лицу лбом, ощущая как волны удовольствия только сильнее толкают член в маленькую ладошку, а дыхание в груди обращается в тяжёлый свист.

— Он проклял тот день, когда мы поженились, — я издал смешок и открыл глаза, осматривая её обиженное выражение на лице, но хитрый блеск в глазах.

— Аппа *(папа) невыносим!

— Ты знаешь, что для меня это было единственное и самое страшное условие чтобы наконец совратить его дочь, — одного захвата мне хватило, чтобы услышать игривый смех и жаркий выдох в мои губы.

— Я ему позвоню и поговорю с ним, Гир, — Ми Ран замерла и раскрылась, обхватывая мою талию ногами и позволяя ощутить насколько мне тепло, хорошо, и насколько я счастлив просто дышать этим утром.

Моим утром, которое было последним, когда я покрывал поцелуями тонкую шею, чувствуя лёгкий аромат духов. Ловил дыхание и каждый звук, который рождали мои движения в ней. Мягкие всхлипы, и тепло, которое превращалось в жар между нашими телами. Обволакивало настолько, что реальное одеяло отлетело в сторону, а я перевернулся на спину, чтобы смотреть на то, как изящные линии красивой фигуры, двигались на мне в совершенном танце из сладких, плавных и резких движений.

Жадно следить, как моя плоть покидала её тело, а потом растягивала вновь, наполняя, и заставляя меня вдыхать воздух рывками через нос. Как я тащился и кайфовал от того, как моя ладонь, сдавившая мягкий, горячий и пульсирующий клитор, только подливала жара в то пожарище, с которым Ми Ран двигалась на мне, уже не в силах сдерживать дрожь, и хватаясь за мои плечи. Ложась на меня всем телом, чтобы отдать контроль над нашим наслаждением в мои руки. Позволяя схватить нежные ягодицы, и вжать в себя, насадить на свое желание, и вторгаться в её тело так, чтобы чувствовать что до конца, что полностью, и что ей настолько хорошо, насколько я горю и почти схожу с ума, ловя своими губами её губы. Ощущая как она кончает и вонзает тонкие пальчики в мои щеки, которые обхватывает в хаотичном порыве страсти.

Ми Ран сама заставляла меня дышать глубоко и чувствовать каждой частью своей плоти насколько ей сладко, насколько ей приятно и насколько она хочет меня. Страстно, долго и с не меньшей любовью, чем моя.

Моя маленькая Ми Ран, такая хрупкая, как нежный цветок. Она их обожала, а широкий балкон нашей квартиры был усыпан ими, как сад. Она как тот самый цветок, который я сломал, однажды утром неудачно переставив горшки.

Точно так же я сломал и её.

Слышу жаркий стон. Он резкий и глубокий, а тело прошивает электрический ток, который заставляет покрываться кожу испариной медленно. От шеи и вниз стекает пот. Слышу дыхание у своих губ. Оно тяжёлое, жаркое, влажное и невозможно вкусное. Кажется, что я сейчас не кончаю от движений в её теле и от своих прикосновений к нему, в безумстве, в каком-то диком нетерпении, а именно от этого вкуса, который через горло проникает в меня, и заставляет любить сильнее, делать это ещё с большей страстью и заставлять её тело растворяться в моём.

Чувствую, какова её кожа на ощупь. Она оставляет на моих пальцах маслянистый след от крема, которым Ми Ран пользуется каждый вечер. Он делает это прикосновение похожим на то, когда ты берешь в руки мокрый шелк, или бархат. И это вынуждает дикость удваиваться, чтобы…

Чтобы открыть глаза и завыть настолько сильно, что кажется стены этой проклятой камеры осыпятся и упадут прямо на меня. Они раздавят и я просто лишусь этого чувства. Избавлюсь от этой сраной агонии навсегда. Но вой не помогает, а только усиливает ощущение, что я проклятая вонючая туша, которая до сих пор дышит. Пёс, побитая псина, не в состоянии даже сдохнуть! Я даже этого не могу! Мне даже этого небо не позволяет!

"Макаронница…" — я сжал зубы до хруста и вспомнил момент, как эта дура помешала мне в Клетке. Одно грело мою агонию — его разорвали на куски. Я слышал как он стонал в муках, пока тигры его рвали, и это наверное, единственный звук, который я смогу поселить в своей памяти так же ярко, как и её голос.

В мысли неожиданно влезла американка. Странная и холодная, как призрак, однако от неё исходил настолько сильный мускусный аромат, словно напротив меня сел мужик. Мало того, в её глазах я разглядел нечто такое, что заставило впервые за несколько лет почувствовать интерес к женщине вообще.

От неё прямо несло запахом страха и жестокости. Ни разу не видел настолько яркого диссонанса. Потому что Моника вызывала именно его. Внешний вид этой женщины явно намекал, что она словно сама влезла в тело мужика, однако не лицо. Оно похоже на выточенный из камня лик самой холодной статуи или куклы. Лишённое любых эмоций, как маска. Подобно моему…

Я стер сопли и осмотрелся. Даже прикончить себя нечем, однако. Мой идиотский хохот, следом за воем разрезал воздух будто ножом, а я продолжал хохотать, как придурок. Казалось бы, что смешного? Я сижу в четырех стенах американской элитной и кошерной тюрьмы, видимо для особых гостей этого государства. И до сих пор жив. Это ли не каламбур, бл***!

— Утро доброе!

Пока я занимался тем, что прокрастинировал план своей смерти, металлическая дверь отъехала в сторону, а в ней встал коренастый мужик.

На вид красавчику лет сорок. Качок, мышцы вздуты, как спелые груши. Взгляд хмурый, не иначе как он возомнил себя хозяином жизни. Форма прелестного цвета, который я ненавидел больше всего, но носил почти постоянно. Черный. Все кто носят черный, наверное боятся испачкаться в крови. Однако я уже и этого не боялся.

— Поднимайся и пошли! — мужик осмотрел мою лежанку на полу и скривился, пройдясь взглядом по пустому корпусу кровати.

Я даже матрас стащил на пол, потому что не привык спать в постели. Вернее ненавидел, потому что только ложась в неё, понимал, чего мне не достаёт рядом. Кого там нет.

— С какого хера? — холодно задал вопрос и насмешливо обогнул взглядом фигуру мужика, — Тебя как вообще зовут, аджосси?

— Ты что шмара, решил в игры играть со мной? — он подошёл ко мне слишком самоуверенно и это было его ошибкой.

За считаные секунды я скрутил простынь в узел и намотал вокруг его шеи, когда мужик только потянул ко мне свои руки. Одного захвата хватило, чтобы его туша хрипела прямо подо мной, а я продолжал надавливать на его хребет коленом и тянуть за концы джута из простыни.

— Самоуверенность — очень херовая вещь, адж-о-с-с-с-си… — протянул у его уха, почувствовав как в макушку пихнули чем-то холодным и тяжёлым.

— Медленно отпусти его, иначе твои мозги украсят стены этой камеры.

"Это она… Моя смерть!" — я безумно ухмыльнулся и стал скручивать ткань на шее мужика только сильнее.

"Если это мой способ издохнуть, то я был прав, и эта женщина мой проводник ко входу в чистилище…" — безумство затопило полностью, и я совершенно пропустил тот момент, когда пистолет исчез, а мои ребра обожгло такой болью от удара по ним, что я даже сжал зубы.

Моника схватила моё горло, рывком обернувшись вокруг и вынудив отпустить мужика, в конце оседлала придушивая своей согнутой рукой горло. Лицо женщины продолжало походить на ту самую маску холодной куклы, однако не жар её тела. Я будто выгорел до самой шеи, перестав чувствовать что либо нижней частью.

— Хочешь сдохнуть? — Моника прошипела это сквозь ровный ряд зубов, а тонкие губы оскалились, как у мужика.

Жар стал только сильнее, а с ним в голову ударила ярость, и я буквально выплюнул ей в лицо:

— Да! Хочу! Убьешь? Сделай это!!! Ну же!!!

Я бесновался потому что меня стала дико раздражать эта мужикоподобная баба, с таким лицом, словно это сраное произведение искусства. Холодным, хищным и острым выражением она только сильнее притягивала взгляд к себе.

— Вначале ты мне поможешь, псих! А потом я сама усажу тебя на стул, если такова твоя воля! Только запомни! Ещё раз тронешь моих людей, я тебе руки в обратную сторону выкручу, парень!

Моника поднялась прямо надо мной тяжело дыша, пока я осматривал её фигуру с ног и до головы. Плавно вёл вверх взглядом и ухмылялся мысли, что такую я бы не погнушался трахнуть прямо тут, чтобы показать, что женщиной быть намного интереснее, чем мужиком. А таковым эта прелесть себя очень опрометчиво возомнила.

"Хищник, а не баба…"

— Мы кажется с тобой договорились, Тангир? — она кивнула своему напарнику, который очевидно хотел задушить меня голыми руками, но я только ухмыльнулся ему и прошептал:

— Меньше белка жрать надо, туша набитая дерьмом.

— Ну, сучёнок!!! — зарычал мужик, но замер после рыка Моники:

— Родерик, мать твою! Выйди отсюда!

— Моника!

— Я дважды не стану повторять, Рик! Выйди и оставь нас наедине! У меня нет времени смотреть на то, как вы меряетесь своими потрохами, как сопляки в песочнице, бл***!

— У-У-У-ух… А вы хороши, агент Эйс! — я легко поднялся и встал впритык к женщине, осматривая её лицо с высоты своего роста, — Мелковата… — прошептал и прикинул, что она доходила мне почти до плеча, — …но это отлично. Люблю изящных женщин.

— Если не закроешь пасть, начнёшь любить свой изящный хрен ртом, Тангир!

— Какие у вас однако грязные уста, агашши. Разве женщина может так похабно выражаться? — я ехидно ухмыльнулся, на что получил не менее ехидную ухмылку в ответ со словами:

— Ты, малыш, явно хочешь чтобы я тебе показала, что женщины умеют не только это! — Моника резко схватила меня за запястье, а я ощутил как на нём плотно сомкнулся электронный браслет.

— Это тебе украшение, пупсик! Удавка на шею, чтобы не рыпался!

Я поднял запястье и хохотнул, смотря на черный электронный прибор, который совершенно точно не снять без помощи этой милой агашши. Повернулся к ней и хмыкнул:

— И что? Ты решила что эта цацка меня остановит?

Моника проследила за тем, как в камеру внесли мои вещи два других пса в форме, и только следом с издёвкой произнесла, поднимая свою правую руку.

— Отойдешь от меня на расстояние более двухста метров, и получишь конскую дозу успокоительного прямо в вену. Поверь, ты не сможешь сбежать, Тангир! Никак! А после того, что я тебе покажу и не захочешь. Тебе ведь знакомы такие имена, как Нам Джун и Лю Фэнь? Правда?

Я сжал челюсть и осмотрел Монику пристальным взглядом, понимая что вот теперь куколка явно не шутит. Если в тот день, когда она меня забирала из колонии я думал, что меня просто решили по-тихому прикончить американские спецы, то теперь я понимал, что причина в другом. И если это связано с Хёном…

"Я не могу просто так позволить им добраться до него! Я сдался им только для того, чтобы отвести от Нам Джун-ши любые подозрения. Этот человек мне нравился. Он единственный кто показался мне таковым, из всех повстречавшихся на моем пути после Её смерти!" — пока я думал и смотрел на браслет на запястье женщины, мой взгляд опять прошёлся по вязи арабского письма, которой была исписана кожа Моники.

Я был полностью уверен, что подобными рисунками покрыто всё тело и этим она притягивала мой чистой мужской азарт только больше. Необычностью и этой холодной маской жестокой куклы.

— Что я должен делать? Я уже, кажется, задавал этот вопрос, но пока кроме матов и грязи из твоего рта не услышал ничего внятного, агент Эйс! — я специально сделал ударение на том, что она до одури похабна, как хабалка, и это возымело совершенно другой эффект, нежели скажи я подобное в лицо кореянке.

Эта особа только шире ухмыльнулась и припечатала:

— Это только цветочки в моем лексиконе, которым я общаюсь с ненормальными психами, подобными тебе. Но признаюсь, корейский подвид этих тварей в твоём лице, впечатлил отсутствием инстинкта самосохранения и повышенным чувством собственной важности, мистер Чжи.

— А я не важен? — задал встречный вопрос и хохотнул, но потом холодно прошептал, — Был бы не нужен и не важен, меня бы не привязали к тебе, как пёсика на поводок, агашши! Так что радуйся, у тебя на цепи сам цербер из бездны!

— Словоблудишь? — Моника приподняла бровь, а я только сложил руки на груди и завернул нижнюю губу в рот, осматривая экспонат из монолитного камня перед собой.

— Одевайся и выметайся! Поживее, Тангир! Я ждать не стану! — Моника ехидно усмехнулась, а следом что-то нажала на браслете, от чего по моему телу прошёлся настоящий ток и спазм скрутил мышцу руки.

Ощутимо и очень больно, но я сжал челюсть и только шире улыбнулся, от чего вызвал на каменном лице первую эмоцию. Моника замерла на мне взглядом и только потом отпустила кнопку, развернувшись прочь.

— Стерва… Ащщщ… Такую ещё поискать надо, — скривился, встряхнув рукой и раскрывая свою сумку, вывалил на решетку кровати свои скромные тряпки, чтобы найти то, что хранилось на самом дне.

Сняв тюремную робу, сперва надел цепочку, которая хранила два обручальных кольца. Именно о них я думал постоянно, с того момента, как понял что дохнуть мне ещё рано, и у неба другие планы.

— Куда? — задал вопрос, как только вышел в коридор и осмотрел четырех лбов, которых явно сюда притащили в качестве конвоя.

Среди них стоял и мой новый дружок. Только сейчас пройдясь по нему более внимательным взглядом, понял что этот бравый спецагент транспортировал мою гниющую тушу из Сиэтла в Нью-Йорк. Моника молча кивнула и весь бравый отряд понёс свои потроха вперёд по коридору.

— Шагай следом! — она осмотрела меня и забрав мою сумку бросила её пареньку, который стоял за нашими спинами.

— Закинь ко мне в тачку! — кивнула ему, на что парень только отдал честь и скрылся за поворотом.

— Куда он потащил мои пожитки? И зачем? — я вложил руки в карманы куртки и осмотрел Монику со спины.

Её фигура была не просто спортивной. Передо мной шла не женщина, а настоящий солдат. Каждое её движение — ровное и уверенное, а тишина в ответ на вопрос, только подкрепила заключение о том, что с этой куколкой мне скучно перестанет быть сразу. Уже, потому что она упорно не хотела раскрывать рот и объяснять с какого хера я сдался американским спецслужбам.

Мы прошли ещё несколько поворотов, и только потом вышли на широкий пролет, где начиналась лестница в основное помещение управления. То что мои кости грели стены базы ФБР, я понял ещё позавчера вечером, когда меня опять как императора привезли сюда спецтранспортом.

Спускаясь по ступеням, ловил на себе взгляды полные отвращения, среди которых даже были несколько женских. Милые дамы смотрели на меня с такой помесью чувств во взгляде, что стало даже весело.

"Как можно стрелять таким отвращением в глазах, а на самом деле жевать слюну, которая только по подбородку не стекает? Риторический вопрос…" — я скривился и холодно осмотрел двери, к которым мы подошли.

Только войдя внутрь понял, что эта коморка, заваленная кучей коробок с бумагами у стола, и ещё кучей всяких "игрушек", начиная от бронежилета и заканчивая шкафом с решеткой, в котором стояла винтовка и три пушки — кабинет Куколки.

— Садись! — Моника указала на диван, единственный лишенный хлама, а надо мной встал дебил Родерик.

— Ты ведь Родерик, да? — я закинул ногу на ногу, сев на диван и сложив руки на груди.

— Пасть закрой, шмара.

— Святые небеса… — я изобразил ужас на лице и поднял руки, откидываясь на спинку дивана, — Не пугай так, аджосси. Я же обстрематься могу, а убирать потом это всё нашей милой Куколке.

— Ты закончил корчить из себя недалёкого дебила, Тангир? — Моника осмотрела меня, и я кивнул:

— Да, Куколка. Начинай! Я весь твой! — протянул и опять осмотрел её горящим взглядом, только затем холодно и уже серьезно закончив, — Нам Джун Мён и Лю Фэнь действительно мне знакомы. Но только потому что были связаны в прошлом с Клеткой. Мне нужен был Ким Дже Мин. Именно из-за него я приехал в Штаты. Именно потому сгорела Клетка и круизный лайнер, Куколка. Остальные к этому не имели никакого отношения. Абсолютно. Потому ближе к делу. А точнее к стулу, на котором меня поджарят за убийство Эдварда Нильсона, и ещё нескольких мучеников на американской святой земле!

— Барбара Монтанари, Тангир. Её тело было найдено рядом с останками Ким Дже Мина в клетках тигров. Кто эта женщина и откуда на её шее вот этот знак?

Моника взяла со стола папку и раскрыла передо мной, показывая мне снимки останков макаронницы. На затылке женщины красовалось клеймо в форме полумесяца, а я медленно поднял взгляд на Монику и ответил:

— Сколько нынче стоит билет до Италии, Куколка? Вы же не разоритесь?

— Зачем тебе в Италию? — женщина почти села на край стола и переглянулась с аджосси.

— Потому что вот это, — я показал на знак на шее макаронницы, — Монтанари получила в стенах пансионата для сирот при церквушке в маленьком городке Монтэ-Пульчано в далёких девяностых.

— Уверен? — Моника осмотрела меня пристальным взглядом, а я кивнул и продолжил:

— Я три года искал всех, кто связан с Ким Дже Мином, чтобы уничтожить и вырезать всю его семью. Последним в списке тварей, кровно связанных с ним был Тумэр, Куколка. Однако я упустил из виду прекрасную сеньору, которая в итоге спутала мне все карты в колоде так, что я просрал свой шанс сдохнуть красиво, как хотел.

— Как Тумэр и его смерть связана с этим? — Моника словно уцепилась за меня руками, с таким жаром задала вопрос.

— Никак. Старый хрен сдох просто за то, что торговал людьми и был связан с тварью, на которую я вёл охоту. Всё, — я плавно осмотрел выражение на лице Моники снова и заметил новую эмоцию — жгучий интерес, буквально жажда узнать от меня больше информации, которой я к сожалению не владел.

— Тебе нужно знать откуда это клеймо? — я тихо и на низких тонах произнес, на что получил обескураживающий ответ:

— Нет, мне нужно знать, зачем кому-то сжигать церкви, оставляя в них трупы женщин и девушек с таким знаком на теле?

В какой-то момент я даже не понял о чем она, однако Моника нажала на пульт на столе, и передо мной зажегся экран плазмы, висевшей на стене.

Медленно поднимаясь, я еле сделал шаг в сторону того, что было на экране. В голове словно помехами проносились картины смерти Ми Ран и то, каким было её тело. Какой изуродованной и изувеченной я запомнил свою жену, и как это было дико похоже на тот ужас, который я видел прямо сейчас. Десятки снимков тел женщин в совершенно ужасном состоянии. Настолько, что я еле сделал два проклятых шага, которые меня отделяли от экрана.

Поднял руку и дрожа провел пальцами по изображению совсем молодой девочки, тело которой лежало в груде обугленных обломков скамеек. Под этими досками был виден узор пола святого места, которое посмели осквернить убийством человека с лицом ангела.

— Если рай это синие небеса, то как тогда они могут смотреть на меня таким взглядом? — безумно прошептал, всматриваясь в мертвые голубые глаза, с застывшим на их дне ужасом.

— Я помогу тебе, Куколка. Сдохну, но найду чудовище, которое посмело возродить во мне демона опять… — закончил низким и хриплым голосом, продолжая смотреть на то, что заставило налиться кровью каждую мышцу в теле, каждый сраный мускул, а сердце сделать гулкий удар, словно отряхиваясь от пепла, которым оно было присыпано.

— Вы не сможете полететь в Италию. Его не выпустят из страны, Моника! — я лишь ухмыльнулся смотря на силуэт аджосси, который вырисовывался на покрытии экрана.

Пёс прожигал меня таким взглядом, будто я решил пометить его территорию. Нагло влез в его дом, и уселся во главе стола дебила, заявив права на его место. Подобное вынудило сложить руки на груди, и повернуться к Куколке, которая тут же осмотрела меня и ровно возразила:

— Нет, если с нами полетишь ты, Родерик.

— Любите постельные игрища, агашши? Я не терплю конкуренции в этом вопросе, — насмешливо обогнул её фигуру взглядом и добавил с издёвкой, — Совершенно не переношу! Жуткий собственник!

Моника только прищурилась и ничего не ответив, опять посмотрела на своего пса, явно собравшегося задушить меня по тихому, пока его хозяйка не видит.

Я опять посмотрел на снимки и вспомнил макаронницу, и то, что узнал о её внезапном появлении в Клетке чокнутого старика.

— Вы знаете легенду о падшем демоне и его ангеле, госпожа агент? — повторил извечный вопрос старого дебила Нильсона, который вероятно уже кормил червей.

— Что? Что несёт этот сосунок?! Моника! Закрой к херам его в камеру, мы можем и сами разобраться во всем!

Я не смеялся так давно. Меня прямо порвало то с каким жаром этот дегенерат пытался отвадить мои яйца, очевидно от женщины, которую считал своей.

— Послушай, аджосси! — на моём лице застыл каждый мускул, и я обернулся прямо к мужику, прошив цепким и холодным взглядом, — Если ты посмеешь ещё хоть раз называть меня подобным образом, ты не то что к этой женщине и пальцем не прикоснешься больше. Если она меня попросит — ты к ней даже не подойдёшь, собака!

— Ты вообще охренел? Какого хера ты несёшь? — он скривился на американский манер, как мудак, а я лишь скосил взгляд на окаменевшую рядом Куколку, которая смотрела на меня так, словно была готова вцепиться в рожу.

— Ты меня слышала, Куколка. Если он тебе мешает. Я с удовольствием избавлю тебя от его назойливого стремления залезть к тебе под одежду.

— Я это запомню… — она прыснула с холодным смешком и добавила, — Собирайте вещи, если закончили строить пасочки, мальчики!

Моника захлопнула папку, а пёсик хлопнул дверью убравшись нахер так, что даже я впечатлился.

— Не смей больше делать этого. Я не нуждаюсь в подобном, тем более от сопляка, которого совершенно не знаю, а учитывая кто ты, и знать не хочу! Потому не старайся мне понравиться, мальчик! — послышался уверенный голос от стола, на что я лишь ответил, продолжая изучать рисунок клейма на телах жертв взглядом:

— Он будет напирать и дальше, Куколка. А ты не та женщина, которой нужен такой накачанный дерьмом мудак. Тебе вообще никто не нужен. Однако… Это мне решать, что делать с такими как он, а не тебе. Потому…

Я повернул к ней лицо и холодно отрезал:

— Смирись! Тем более ты просто повод, а он инструмент, чтобы веселиться, Куколка.

— Ты реально псих, — Моника осмотрела меня опять, а я лишь кивнул ей в поклоне и повторил то, как она назвала меня в первый же вечер в этом месте:

— Нэ, агашши! *(Да, госпожа!) Я корейской псих!