Левиафан

Глава 27

Поля, окружавшие церковь, выглядели пустынными, лишь изредка вдалеке можно было заметить одинокую фигуру случайного прохожего, шагающего вдоль изгороди, или мелькающую рыжей вспышкой спину оленя, который спешил укрыться в рощице под холмом. Здание церкви из серого камня прекрасно гармонировало с предгрозовым небом, а над колокольней, словно зацепившись за нее, висела тяжелая дождевая туча, черным пятном выделявшаяся на фоне серебристых облаков.

Лошади, чуя непогоду, беспокоились. Мне то и дело приходилось натягивать поводья Бена, чтобы сдержать его пляску. Всю дорогу мы внимательно поглядывали по сторонам: вдруг удастся приметить Эстер в белой ночной рубашке, притаившуюся за кустами или под изгородью.

Мы приблизились к церкви. Мэри позвала Генри. Ответа не последовало. Я спешился и вошел внутрь. Мои шаги гулко отдавались под холодными сводами, пока я шел между скамьями. Снаружи доносились приглушенные голоса Мильтона и Мэри. Я приблизился к купели неподалеку от алтаря. Шерстяной плед, который я когда-то подарил Генри и который нынче остался единственной вещью, уцелевшей из всего моего имущества, сиротливо валялся на полу. Я сгреб плед в охапку и направился обратно к выходу.

Стараясь унять тревогу Мэри, грозившую перерасти в настоящую панику, когда она увидела меня на пороге церкви без Генри и с пледом под мышкой, я заговорил как можно спокойнее:

— Мальчик наверняка где-то спрятался. Он и раньше так делал. Не волнуйся, мы отыщем его.

— Я велела ему оставаться в церкви. Генри ни за что не посмел бы ослушаться меня. — Мэри побелела как полотно. Такой же бледной я впервые увидел ее в тюремной камере. — Она забрала его. Я точно знаю — это она.

— Может, Генри увидел, что зарево пожара исчезло, и решил вернуться на ферму? — предположил я. — Уверен, мы вернемся и найдем его, как обычно, в конюшне.

— Нет, Томас, нет! Генри всегда делает то, что я ему приказываю. — Мэри была непреклонна в своем отчаянии.

Я почувствовал подступающий к сердцу холод. Тревога Мэри передалась мне. В глубине души я понимал, она права: Генри не ушел бы из церкви, раз так велела сестра. Он остался бы если не внутри, то где-то поблизости. Но ради Мэри хотелось верить, что я ошибаюсь. Я окинул взглядом небольшое кладбище, прилегающее к церковной ограде, в надежде заметить темноволосую голову мальчишки за одним из надгробий. Увы, кроме подернутых мхом серых камней я ничего не увидел.

— Возможно, ты права, — согласился я. — А еще мне кажется, Эстер следует искать на дороге, ведущей к морю. Если она прихватила с собой Генри, мы обязательно догоним их. Обещаю! — Я предпочел пока не обсуждать вслух возникшие у меня опасения. Мы оба понимали, чем может грозить мальчику встреча с Эстер. — Но, думаю, тебе лучше вернуться…

Мэри не дала договорить: она упрямо тряхнула головой и с вызовом уставилась на меня.

— Не хочу, чтобы ты ехала. — Я сделал еще одну попытку урезонить Мэри. — Если ты будешь там, мне придется защищать вас обоих — тебя и Генри.

Мэри расправила плечи.

— Мне не нужна защита. Все эти годы я прекрасно справлялась сама. И я не оставлю Генри. Все, это мое последнее слово!

Позади меня раздался короткий смешок Мильтона. Я сдался. Спорить было бесполезно. Даже если я оставлю ее здесь, Мэри пойдет пешком. Я кивнул и, придержав Бена, жестом предложил ей первой забраться в седло.

А затем обернулся к Мильтону:

— Хочу поблагодарить вас за помощь, сэр. Мне жаль, что больше не могу предложить вам кров. Клянусь, моей первейшей обязанностью будет возместить тот ущерб, который вы понесли во время пожара, — ваши книги и вещи… А пока, думаю, вам лучше вернуться в Чалфонт.

Мой наставник взгромоздился на свою белую кобылу с таким видом, будто не слышал ни одного моего слова. Он ласково похлопал ее по шее и, тронув поводья, затрусил по дороге, ведущей к побережью, навстречу приближающемуся урагану.

Сердце мое разрывалось между надеждой и отчаянием. Совсем не обязательно, что Генри находится с Эстер. Он мог сбежать, как это уже случилось однажды. Находчивости ему не занимать. Но даже если Эстер забрала мальчика, у нее могут быть какие-то иные, неизвестные нам намерения. Совсем не обязательно, что она хочет причинить ему зло. И в то же время, как ни утешал я себя, в памяти одно за другим всплывали лица тех, кто стал жертвой демона. И тогда тьма отчаяния готова была поглотить зыбкий свет надежды.

Я тряхнул головой, отгоняя навязчивые видения. Нет смысла переживать и представлять худшее, пока ничего не случилось. Надо беречь силы: нам еще предстояло преодолеть несколько миль, и не исключено, что впереди нас ждет сражение, также не сулящее легкой победы.

Дорога вела к Хэпписбергу — небольшой деревушке, расположенной на обрывистом берегу с осыпающимися склонами из красноватого песчаника и открытым всем ветрам диким галечным пляжем, на который накатывали волны Северного моря. Птицы, покидая эти места, отправляются прямиком в Данию, отделенную от побережья Англии сотнями миль. А дальше начинаются обширные земли, о которых мне мало что известно. Воображение рисовало покрытые снегами горные цепи, темные холодные воды, скользящих под их поверхностью огромных китов и бескрайние ледяные поля. Это был далекий, неизведанный мир, о существовании которого я редко задумывался.

Желание существа, завладевшего Эстер, вернуться в тот суровый край — могло ли оно заставить ее направиться к берегу моря?

Я невольно вздохнул, перебирая в голове невеселые мысли.

— Ничего, — сказала Мэри, от которой не укрылись мои печальные вздохи, — мы найдем их. Они не могли уйти далеко.

— Да, — согласился я, совсем не уверенный, что нам это удается. — Мы уже почти на месте.

Я не мог припомнить такого темного утра и такой безумной погоды. Ветер и так был достаточно сильным. пока мы двигались по дороге вдоль полей, — он несся над пашнями, набрасывался на растущие у обочины деревья и с остервенением трепал их кроны, словно хотел ободрать, как шапки одуванчиков, — но, только выехав на побережье, мы ощутили его подлинную ярость. Не скованный более ни лесом, ни склонами холмов, он с воем обрушился на нас, пугая лошадей и сбивая с тропы. Мильтон не успел придержать шляпу, ее сорвало с головы, закрутило в вихре и унесло прочь.

Ученый проводил ее глазами и безнадежно махнул рукой:

— Ладно, я и раньше обходился без шляпы.

Меня охватило нетерпение — знакомое чувство, которое я испытывал всякий раз, оказываясь вблизи моря: ожидание первого проблеска воды впереди, а затем перед тобой открывается бескрайняя ширь с катящимися морскими валами, и ты погружаешься в мерный, никогда не стихающий гул, который окутывает тебя так плотно, что вскоре перестаешь замечать его. Мне нравилось брести вдоль кромки прибоя, увязая босыми ступнями в холодном и влажном песке, всем существом ощущая, что находишься на берегу таком же древнем, как само время. Однако сейчас причина моего нетерпения была иной. Я пришпорил Бена, понимая, что это нечестно — принуждать коня бежать быстрее, чем ему по силам, неся двух седоков на спине. Но я ничего не мог с собой поделать.

Когда до берега оставалось с полмили, макушки песчаных дюн заслонили полоску моря вдали. Мэри отклонилась немного назад, так что ее висок коснулся моей заросшей щеки. Я испытал острый приступ стыда — не думаю, что Мэри когда-либо приходилось иметь дело с таким грязным, небритым и немытым кавалером, каким в то утро был я.

— Никогда не видела моря, — прошептала она.

Ее слова заставили меня позабыть о неловкости.

— Что, ни разу в жизни?

— Не забывай — я выросла в Лондоне.

— Ну, значит, ты видела Темзу, — усмехнулся я. — Большая река, чем-то похожа на море.

— Надеюсь, что не очень. Темза грязная и воняет как сточная канава. И вся застроена доками. Смутно помню, как в детстве мы купалась в одном из рукавов, но все же море — это совсем другое.

— Когда-нибудь… — начал я, намереваясь сказать, что однажды, в более спокойные времена, мы приедем сюда вдвоем, чтобы провести день на берегу, но осекся, решив, что мои слова прозвучат слишком самонадеянно.

Мэри по-прежнему сидела, откинувшись назад и прижимаясь теплым ухом к моей колючей щеке.

— Что? — переспросила она, ее голос был едва слышен за воем ветра.

— Однажды придут более спокойные времена, — промямлил я, проклиная собственную трусость.

— Возможно, — согласилась Мэри и подалась вперед, держась за гриву коня.

Дорога превратилась в узкую тропу, по обеим сторонам которой поднимались кусты живой изгороди. Под копытами лошадей вместо смерзшейся глины теперь хрустел песок. Ветер швырял его нам в лицо, заставляя опускать голову и прикрывать слезящиеся глаза. Бену это тоже не нравилось, он упрямился, при каждом порыве выгибал шею и сердито дергал поводья, так что мне приходилось тереть ему холку и уговаривать идти дальше. И я все чаще начал поглядывать по сторонам в поисках хрупкой фигурки Эстер, забившейся под изгородь или неподвижно лежащей на вершине дюны. Я всерьез опасался, что в такой безумной круговерти, одетая в легкую ночную сорочку, сестра могла замерзнуть насмерть.

И, конечно же, я искал Генри. Мэри попыталась было звать брата по имени, но ее крик тонул в реве урагана. Низкие дождевые облака продолжали бежать со стороны моря на сушу, они делались все темнее и темнее, грозя погрузить нас среди дня в сумерки.

Мы подъехали к подножию дюны и едва начали взбираться по крутому сыпучему склону, как Мэри схватила меня за руку.

— Смотри! — крикнула она, указывая на вершину соседнего холма.

Мне показалось, что там движется какая-то темная точка, но это могла быть тень от облака. Прежде чем я успел присмотреться, щурясь от ветра, точка исчезла.

— Нет, — сказала Мэри. — Ничего.

Подъем оказался намного круче, чем виделось у подножия дюны. Бен, всю дорогу несший двоих, устал. Мы с Мэри спешились и оставили коня возле чахлых кустиков на склоне. Мильтон, чья кобыла была менее утомленной, тоже спешился, но повел ее за собой в поводу.

Вскоре мы выбрались на вершину. Мэри тихонько ахнула, когда перед нами открылось море. Широкий галечный пляж захлестывали волны примерно в рост человека. Побережье, раскинувшееся к востоку от нас, было изрезано мелкими бухтами, которые вдавались в песчаник и скалы. А к северу лежала водная гладь, уходившая до самого горизонта и сливавшаяся с низким серым небом.

Мы стояли среди ветра и песка, размышляя, что делать дальше. Тропинка, усеянная пятнами влаги от летящих брызг, спускалась к глинистой полоске суши, отделявшей нас от накатывающих волн. Эта часть пляжа простиралась примерно на полмили и упиралась в небольшой каменистый мыс. Там, почти у самого мыса, какой-то рыбак или ловец крабов бросил свою лодку. Я гадал, собирался ли этот человек оттащить ее выше, в более безопасное место, но сдался под напором непогоды и оставил лежать на песке? Мы решили, что спускаться вниз не имеет смысла, так как обзор станет хуже и можно не заметить Эстер.

Но что, если ее вообще здесь нет? Мог ли я ошибиться? Взгляд Мэри был прикован ко мне, она ждала. Я должен принять решение. Что же, придется отправиться на поиски. Нам следует разделиться: мы с Мэри осмотрим дюны к западу отсюда, а Мильтон обыщет бухты в восточной части пляжа. И все же, если я ошибся…

Мэри словно читала мои мысли.

— Они здесь! — перекрывая свист ветра, крикнула она. — Я чувствую это. А ты?

Да. Я чувствовал беспокойство, какую-то странную наплывающую тревогу, которую не мог объяснить и которую связывал с присутствием Эстер. Мэри тоже было знакомо это ощущение.

— Думаю, сэр, вы могли бы остаться здесь, на вершине дюны, и понаблюдать за округой, — предложил я Мильтону, — а мы с Мэри спустимся на берег и поищем там.

— Полагаю, искать не придется, — сказал Мильтон, указывая в сторону мыса.

Прищурив глаза, я увидел маленькую белую фигурку, вынырнувшую из тени валунов. Она подбежала к лодке и принялась толкать ее по песку.

Эстер была такой хрупкой и слабой — я сомневался, что ей удастся сдвинуть лодку с места, не говоря уж о том, чтобы добраться до воды. Но она толкала и толкала, наваливаясь плечом на корму, и, к моему величайшему удивлению, лодка подалась и начала медленно, но уверенно продвигаться к кромке прибоя.

Я сделал шаг, собираясь сбежать вниз по тропинке, но Мильтон ухватил меня за плечо:

— Подожди. Что, если… существо… оставит ее, когда они доберутся до воды?

— Думаете, такое возможно?

— Не знаю, но вероятность есть.

Несмотря на подступающий прилив, расстояние между дюнами и морем никогда не казалось таким большим. Мы молча смотрели, как лодка приближается к воде. Вот первая волна лизнула ее нос и вспенилась вдоль борта. Суденышко было почти на плаву.

Я разрывался на части, наблюдая за происходящим. Даже если у Эстер хватит сил грести против ветра и вывести лодку в залив и даже если демон хочет лишь одного — освободиться, и, едва оказавшись в своей стихии, он покинет сестру, — все равно нет ни малейшей уверенности, что после этого Эстер окажется в безопасности. Волнение сильное, и небольшая рыбацкая лодка может запросто перевернуться, или ее понесет на мыс и разобьет о камин. Я не знал, что предпринять: вмешаться и сберечь тело Эстер или позволить демону покинуть ее тело и спасти душу.

Тем временем лодка полностью соскользнула в воду. И как только она начала подпрыгивать на волнах, я увидел то, что положило конец моим сомнениям, — недостающую часть головоломки.

Генри!

Мальчик неподвижно лежал на корме, его темноволосая голова безвольно перекатывалась из стороны в сторону в такт с качкой. Эстер неожиданно ловко подтянулась, перевалилась через борт и забралась в лодку. В своем развевающемся белом одеянии она уселась спиной к ветру и взялась за весла.

Несущийся со стороны моря ураган сбивал с ног, и я был уверен — Эстер не сумеет даже толком отчалить от берега. Но существо, живущее в ней, обладало мощью, во много раз превосходившей обычные человеческие силы. Весла мерно поднимались и опускались, рассекая воду. Лодка начала уходить в море.

Мэри заметила Генри на мгновение позже меня. Не мешкая ни секунды, она подобрала юбки и бросилась бежать, словно солдат, ринувшийся в смертельную атаку. Мэри неслась вниз по склону, выкрикивая имя брата.

Я взглянул на Мильтона. Тот пожал плечами и побежал следом. Я последовал за ним, набирая скорость, и с удивлением понял, что не чувствую ни боли, ни скованности — от раны на бедре остались лишь воспоминания. Я обошел Мильтона и нагнал Мэри, а затем, оставив ее позади, начал стремительно сокращать расстояние между собой и лодкой. И хотя я мчался навстречу опасности, ощущение вернувшихся сил переполняло восторгом. Ноги вязли в песке, но на мой бег это почти не влияло. Я ненадолго почувствовал себя мальчиком, наслаждающимся радостью жизни и свободой движений.

Только поравнявшись с тем местом, откуда отчалила Эстер, я понял, насколько далеко она успела уйти от берега. Под килем ее суденышка было уже не меньше пяти-шести футов. Весла двигались с такой легкостью, что казалось: удерживающие их руки способны повелевать волнами. Я понимал — кричать бесполезно, и все же позвал ее. Мой крик потонул в неистовых завываниях ветра, поднимавшихся к небесам, словно хор рассерженных голосов.

Я уже был по колено в воде, когда примчалась Мэри и с ходу бросилась в прибой. Следом за ней прибежал Мильтон. Оглянувшись, я с удивлением увидел, что мой старый учитель стаскивает сапоги, намереваясь плыть вместе с нами.

Лодка тем временем отплыла уже на сотню ярдов. Я сделал еще несколько шагов. Налетевшая волна ударила меня в живот, и я едва не задохнулся от холода. Когда я погрузился по грудь, с неба начали падать крупные хлопья снега. Я поплыл. Остальные последовали за мной. Сделав несколько гребков, я обернулся. Мэри отчаянно сражалась с течением, но у нее не хватало сил, и она почти не двигалась с места. Мильтон был чуть более искусным пловцом, но и он греб короткими неловкими движениями, с трудом отбиваясь от атаки волн.

Я нырнул, позволив очередному валу пройти над моей головой. Затем вынырнул в ложбине между двумя водяными стенами и крикнул в сторону берега:

— Возвращайтесь! Я догоню их!

Налетевшая волна плеснула в лицо, нос и рот заполнились соленой водой. Не знаю, поняли ли они меня, но я не стал дожидаться ответа и снова нырнул. А когда выскочил на поверхность, то оказался в полном одиночестве среди вздымающихся ледяных валов, вдалеке между ними мелькала подпрыгивающая корма рыбачьей лодки. Я не был уверен, что сумею исполнить обещанное, но попытаться стоило.

Я греб и греб и каким-то чудом, преодолевая один мучительный фут за другим, догнал лодку. Совершив последний отчаянный рывок, на который ушли остатки сил, я приблизился к ней. Когда посудина заскользила вверх носом на очередной волне, а корма опустилась вниз, неимоверным усилием мне удалось подтянуться и вцепиться в край борта. Стиснув зубы, я попытался втащить тело в лодку, животные вопли и стоны, которые я издавал при этом, страшили меня самого.

Беглянка заметила непрошеного пассажира. Я едва не рухнул обратно в ледяную бездну, когда весло плашмя опустилось мне на голову. В глазах потемнело. И все же я отчетливо видел нависшее надо мной лицо Эстер: от холода оно было почти пурпурного цвета, на фоне клубящихся облаков и снежной круговерти сестра казалась ужасной незнакомкой. Она замахнулась для нового удара. В этот короткий миг я сумел наконец перевалиться через борт и, рухнув на дно лодки, откатился в сторону. У меня перехватило дыхание, грудь разрывалась от боли. Я со стоном перевернулся на бок, вытянул руку и коснулся кончиками пальцев лодыжки Генри, неподвижно лежавшего на корме. Кожа мальчика оказалась настолько холодной, что трудно было понять, жив он или мертв. Я сел, задыхаясь, кашляя и выплевывая воду.

Тем временем Эстер, похоже, оставила надежду силой выпихнуть меня из лодки. Она вернулась на сиденье и теперь наблюдала за мной враждебным взглядом. Откашлявшись, я подполз к Генри и, стоя на коленях, склонился над ним. Мальчик превратился в ледышку, он едва дышал, но был жив. Широко раскрытые глаза Генри смотрели на меня, ставшего его спасителем.

Вступать в разговоры с Эстер не имело смысла. Я готов был сражаться с кем угодно, чтобы освободить сестру, но слушать болтовню демона — пустая трата времени. Лодку кидало с волны на волну и уносило в море. Я стоял на корме, покачиваясь и стараясь сохранить равновесие. Эстер, сузив глаза, смотрела на меня. А я — на нее, делая вид, что не решаюсь сдвинуться с места. Затем одним быстрым движением сделал ложный выпад вправо к лежавшему возле борта веслу, но в последний момент шагнул влево и выхватил у Эстер второе весло, которое она все еще сжимала в руке. Рывок оказался достаточно сильным, Эстер пошатнулась и упала на дощатое днище. Завладев веслами, я взялся за румпель и начал тянуть изо всех сил, пытаясь развернуть наше суденышко.

Мне пришлось бороться с течением, потребовалась целая вечность, прежде чем лодка описала широкую дугу и встала носом к берегу. Все это время Эстер сидела, скорчившись на дне, и смотрела на меня из-под упавших на лицо волос каким-то странным выжидательным взглядом.

Теперь, когда мы легли на нужный курс, дело пошло гораздо быстрее, волны подхватывали суденышко и сами несли к берегу. Однако не успел я перевести дух, как что-то с силой толкнуло нас в правый борт. И это не был удар волны или порыв ветра, толчок больше походил на преднамеренную атаку каким-то живым существом, находящимся под поверхностью воды. Я отлетел к противоположному борту и вцепился в планширь. Эстер швырнуло мне под ноги. Когда я выпрямился и оглянулся в ту сторону, откуда пришел удар, крик застрял у меня в горле. Не в силах пошевельнуться, я смотрел на то, что поднималось из морских глубин.

Глава 28

Вопреки тому, что я видел до сих пор в собственном доме, и тому, что в данный момент происходило у меня на глазах, я не верил собственным глазам. В глубине сердца я не мог заставить себя поверить. Истории о древних монстрах, чудовищных божествах, о демонах, способных похитить душу и завладеть разумом, — все это просто сказки, порожденные фантазией людей, живших в непросвещенные времена. Рассказы, будоражащие воображение, но они не имеют отношения к реальности.

Однако существо, которое ворочалось рядом с лодкой, поднимаясь возле носа и исчезая под днищем, было вполне реальным. Темно-зеленое, почти черное, бугристое тело с жесткой гривой вдоль хребта. Чудовище двигалось быстрее течения. Я не видел его полностью — оно неслось под самой поверхностью, то всплывая чуть выше, то уходя в глубину, — но это были футы и футы блестящего налитого мышцами туловища. Наблюдая за этим скольжением, я понимал, насколько же он огромен.

Ветер раскачивал лодку. Я не стал дожидаться, пока чудовище проплывет мимо. Отодвинувшись от Эстер, которая все еще сидела у моих ног и без тени волнения следила за монстром, я пробрался к веслам, бросив по дороге торопливый взгляд на Генри: мальчик по-прежнему лежал, уставившись в небо. Я сел на весла, теперь лицо мое было обращено в сторону моря навстречу ветру, и принялся грести. Когда нас подбросило на гребне волны, я увидел, куда так стремительно двигалось чудовище — к кораблю.

Вероятно, корабль только что вышел из порта Кингс-Линн, но, застигнутый внезапно разыгравшимся штормом, поворачивал к берегу, чтобы укрыться в заливе неподалеку от Хэпписберга.

Я посмотрел на Эстер. Ее взгляд был прикован к кораблю. На мгновение у меня закрались сомнения, осознаёт ли она, где находится и что происходит вокруг. Выражение смирения и обреченности на лице сестры напомнили мне покорность и пустоту, которую я видел на лице умирающего отца.

— Эстер?..

Но не успел я произнести ее имя, как напряженное тело Эстер обмякло, она рухнула на дно лодки и забилась в судорогах, таких сильных, что дергающиеся руки и ноги с глухим стуком ударялись о доски.

А затем повалил снег. Это были уже не отдельные редкие хлопья, но настоящая снежная стена, как будто облака вспороли ножом. Я с удивлением поднял глаза к небу. В этот момент над головой полыхнула белая вспышка и раздался низкий угрожающий раскат грома.

А корабль все шел и шел к берегу. Издали он казался маленькой точкой, хотя на самом деле это было большое трехпалубное судно с пятидесятые орудиями на борту. Великолепный корабль второго ранга[70]. Я не был знатоком морского дела, но знал, что судно такого размера вмещает человек двести. Оно двигалось, сражаясь с боковым ветром и захлестывающими волнами. Ясно было, что к самому берегу им не подойти, но капитан, видимо, надеялся переждать бурю возле мыса под прикрытием скал. Так и есть, судно замедлило ход и встало на якорь.

Тем временем Эстер продолжала биться в припадке. Море швыряло в нее клочьями сорванной с волны пены, а снег оседал на волосах и посиневших от холода щеках. Но я не мог оставить весла, чтобы помочь сестре, нас могло перевернуть в любой момент. Стараясь держать лодку по курсу, я отчаянно греб. Дыхание с хрипом вырывалось у меня из груди. Но я продолжал работать веслами, с тревогой поглядывая то на скорченное тело Эстер, то на Генри, неподвижно лежащего на корме. Я сделал еще несколько гребков, и тут мое внимание привлекла черная тень, несущаяся прямо на корабль.

Теперь даже я не мог отрицать существование чудовища.

Корабль и монстр столкнулись. В круговерти снега и бушующих волн капитан не мог видеть приближающейся опасности. Он лишь понял, что налетел на что-то очень большое, находящееся под водой. Раздался душераздирающий звук: как будто живое существо кричало от тоски и боли. Крик сопровождался треском ломающегося дерева — корабль получил пробоину.

Зрелище было ужасным. Хотелось зажмуриться и отвернуться. Но я смотрел, не в силах отвести глаз.

Море закипело, как вода в котле, черное тело монстра поднялось над кораблем. Даже сквозь грохот бури до меня долетели вопли находящихся на палубе людей. Чудовище ринулось в атаку: его мускулистое змееподобное тело обвилось вокруг грот-мачты. Корабль осел под гигантским весом и накренился на левый борт. Крошечные фигурки людей посыпались в воду, словно деревянные солдатики, которых смахнули со стола. Чудовище не обращало внимания на барахтающихся вокруг моряков, его единственной целью было судно — сокрушить, смять, разбить эти толстые дубовые бревна, превратив их в щепки. Снова раздался оглушительный треск — корабль разломился надвое. Люди, еще остававшиеся на палубе, теперь скользили вниз и падали в пасть зверя, разверстую, словно адская бездна.

Моряки, как известно, никудышные пловцы. Любой из них, оказавшись за бортом, молит о быстрой смерти. Я видел, как они тонут, слышал жалобные стоны тех, кого море пока не поглотило, и понимал, что бессмысленно пытаться помочь им, и все же развернул лодку и поплыл к мысу. Я греб изо всех сил. Если бы мне удалось спасти хотя бы некоторых…

Неожиданно скорченное судорогой тело Эстер выпрямилось и обмякло. С ее губ сорвался протяжный вой — так кричит пойманное в ловушку животное. Глаза Эстер расширились и уставились в пространство, словно этот дикий вопль прорвал какую-то невидимую завесу, отделявшую ее от мира. В тот же миг я позабыл о тонущем корабле, бушующем море и даже о чудовище, — бросив весла, я упал на колени возле сестры, подхватил ее хрупкое тело и прижал к себе:

— Эстер, вернись. Пожалуйста, вернись…

Внезапно за спиной у меня раздалось короткое всхлипывание. Я обернулся и с облегчением увидел, что Генри приподнялся на локте. Но мальчик плакал от страха: он смотрел на Эстер, и по его лицу, и так прозрачному от холода, разливалась мертвенная бледность. У меня перехватило дыхание, когда Генри начал отползать от нас, а затем перебросил одну ногу через борт. Мальчик горько зарыдал, не находя в себе сил прыгнуть в ледяной поток, но и оставаться рядом с похитительницей было для него невыносимой мукой.

— Генри! — закричал я. — Стой. Пожалуйста. Не бойся! Она не причинит тебе зла!

— Боже, помоги нам! — Ветер подхватил и унес к небесам отчаянный крик ребенка. — Господи, спаси нас! — Генри наполовину висел за кормой.

Очередная волна вздулась позади лодки и начала накатывать на нас. Я отпустил сестру и бросился к мальчику. Поздно. Вода захлестнула его и унесла с собой. Наше суденышко взлетело на гребне кверху носом, встав почти вертикально, и рухнуло вниз. Вал отступил, я вглядывался и вглядывался в белую бурлящую пену. Напрасно. Генри нигде не было.

Эстер лежала на дне лодки, свернувшись калачиком, и что-то бормотала, беззвучно шевеля губами. И хотя слов разобрать было невозможно, сомневаться не приходилось: она, как обычно, говорит нечто непонятное и бессвязное. Зато леденящий душу ужас, который охватывал меня всякий раз, когда демон начинал свои речи, был хорошо знаком. Мне хотелось только одного: заставить ее замолчать.

Левиафан изгибался кольцами. Корабль — его жертва, — истерзанный и разбитый, не был уничтожен полностью, но монстр отступал. Как только чудовище распустило петли, сжимавшие галеон, и скользнуло под воду, носовая часть судна, лишившись опоры, тоже быстро затонула. Однако корма все еще держалась на плаву. Оставшиеся в живых моряки цеплялись за покачивающиеся на волнах обломки. Худшее осталось позади, люди начали карабкаться на уцелевшую часть корпуса, подбадривая и помогая друг другу. Одна чудом сохранившаяся шлюпка уже приняла пассажиров и двинулась к берегу. Похоже, команда начала переправляться на сушу.

Я расправил плечи и понял, что снова могу дышать.

Эстер перестала бормотать и приподнялась на локте. В следующую секунду раздался взрыв. И корабль превратился в огненный шар. Яркая вспышка ударила по глазам, а от грохота в ушах загудел церковный орган. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота, я с трудом стоял на ногах. Рев пламени и вопли обезумевших людей смешались с шумом моря и ветра. Я желал бы заплакать, но слезы кончились. Слишком много горя обрушилось на меня за последнее время.

Сквозь рев волн и свист ветра я услышал голос отца, повторяющего библейские строки: «Ты все можешь, и намерение Твое не может быть остановлено»[71].

Я закрыл глаза. Левиафан был творением Бога: изгибающееся кольцами тело, одетое в чешую, как в доспехи, каждая мышца, каждая складка его плоти были именно такими, какими их задумал Создатель. Но что приводит зверя в ярость и заставляет нападать?

Или кто?

Я взглянул на сестру. После того как корабль загорелся, Эстер впала в забытье, губы ее больше не двигались, она лежала, обратив к небу побелевшее лицо.

На горизонте сверкнула молния, вспышка разорвала пелену снега, и я отчетливо увидел, что ждет нас в будущем. Левиафан никогда не остановится, он слишком переполнен яростью. И он слишком дик. Зверь заперт внутри, и как только ему удастся отыскать лазейку, он нанесет удар. И этот удар будет сокрушительным. Мы можем поить Эстер сонным зельем, держа ее разум в ловушке, но стоит нам хотя бы на мгновение ослабить бдительность — а рано или поздно это непременно случится, потому что мы с Мэри всего лишь люди, — он снова вырвется на свободу, и последует новая катастрофа. Это существо затопит своей ненавистью весь мир, оно будет пожирать и пожирать человеческие жизни, пока мы не окажемся перед лицом всепоглощающей тьмы, из которой на нас ринется сам ад.

Течением нас относило к берегу. Эстер лежала неподвижно, лицо ее утратило жизнь и казалось призрачным. Мысль о страданиях сестры болью разрывала мне сердце. Но как помочь ей? Я и сам был слишком слаб.

Я слышал немало чудесных историй, когда в решающую минуту человеку дается знамение: луч света пронзает облака или стая голубей опускается на крышу величественного собора. Но в жизни так не бывает. Никаких чудесных знаков. Я остался один на один с бушующим морем и гудящим ветром. И никто не примет за меня решение — это мой долг и моя ответственность. Я никогда не боялся решений и не бежал от ответственности, но тот выбор, который сейчас стоял передо мной, был слишком страшен. Ужас парализовал мою волю.

А затем я обернулся к берегу и увидел две головы, покачивающиеся на волнах: одна темноволосая, другая светлая. Мильтон изо всех сил греб правой рукой, а левой тянул Генри за шею. Его отчаянные усилия едва удерживали обоих на плаву. И все же они медленно, но верно приближались к пляжу. А там, едва различимая сквозь завесу снега, была видна женская фигура. Женщина вошла в море и поплыла навстречу тем двоим, обрамленная облаком распустившихся по воде черных волос.

Я взялся за весла, развернул лодку и поплыл навстречу буре.

Глава 29

Сегодня приехал Генри.

Он появляется во второй половине дня, и, как обычно, не с пустыми руками: телячья грудка, засахаренные фрукты и маринованные миноги. Генри знает — сестра любит его гостинцы. Тем более мы редко можем позволить себе такую роскошь. Также у него есть привычка помогать нам деньгами, вернее, он пытается навязать нам их, но всякий раз получает решительный отказ. У нас с Мэри есть все необходимое. А скоро мы и вовсе ни в чем не будем нуждаться.

Генри — член городского совета в Тавистоке[72]. Противники сочли бы его тори[73], но взгляды Генри скорее можно назвать эклектичными, что немудрено для человека, чьим воспитанием занимался самый загадочный из мыслителей нашего времени — Джон Мильтон. Как выяснилось, мальчик никогда не был дурачком, просто несколько отставал в развитии из-за неблагоприятных условий, в которых прошли первые годы его жизни. По мере того как он рос под усердной опекой знаменитого поэта, приютившего после пожара на ферме нашу маленькую семью, Генри обнаружил огромную тягу к знаниям, так что Мильтон нашел в нем прилежного и благодарного ученика.

Дом моего отца сгорел дотла, и хотя со временем его можно было бы восстановить, мы больше никогда не смогли бы жить там: слишком велика была опасность, что наша тайну раскроют. Воспользовавшись приглашением Мильтона, мы сразу же перебрались в Чалфонт, где я вскоре обзавелся женой и братом — благословенный дар, посланный самой судьбой, многие годы эти двое остаются для меня самыми дорогими людьми.

По прошествии года, когда Эстер так и не вышла из транса, я продал ферму в Норфолке, и мы переехали в наше нынешнее поместье, местоположение которого я и по сей день предпочитаю не раскрывать. Но Генри остался в Чалфонте. Отчасти причиной тому была преданность человеку, вытащившему его из воды, но, полагаю, главное заключалось в другом: Генри так и не смог заставить себя находиться под одной крышей с Эстер. По-моему, мальчик вздохнул с облегчением, когда мы уехали.

Но Генри часто навещал нас. Денег от продажи земли оказалось достаточно, чтобы оплатить его пребывание в Кембридже, а затем, к нашему удивлению и несказанной радости Генри, Мильтон выделил средства для его поступления в Судебную палату. А в последние годы, когда Мильтон стал немощен и слепота — проклятие демона — вернулась к нему, Генри время от времени работал в качестве его секретаря, записывая под диктовку старого учителя — благодарность за доброту, которую он некогда получил от него. И хотя я, как и прежде, с трудом понимал моего бывшего наставника, близость и теплота их отношений всегда очаровывали меня.

Мэри с восторженным воплем бросается к брату и заключает его в объятия. Радость их встречи наполняет меня теплом. Она не видела Генри несколько лет. Он занятой и успешный человек, все еще полон сил, а мы потихоньку сдаем и впадаем в старческое слабоумие. Все втроем мы направляемся в гостиную. Мэри предлагает брату стакан грушевого сидра, тот охотно соглашается. Генри сбрасывает плащ, садится у огня и, дергая за пальцы перчаток, стягивает их одну задругой. Он небрит, выглядит усталым и обеспокоенным.

— Как добрался? — спрашиваю я.

Генри качает головой и как-то странно хмыкает.

— Я очень спешил, брат. Но мне стоило немалых трудов добраться сюда. Пришлось на целую неделю задержаться в Эксетере[74] — дожидался, пока уляжется буря. — Он потирает озябшие руки и протягивает их к огню. — Сначала там, а потом — еще на неделю в Бате[75]. Размах разрушений поистине ужасающий, даже не верится, что такое возможно, настоящий конец света. Деревья вырваны с корнем, целые леса исчезли. Деревни сметены, дома лежат в руинах, ветряные мельницы разрушены. — Генри оборачивается ко мне и неожиданно смеется. — Томас, ты не представляешь: смерч высасывает рыбу из рек, она улетает на многие мили и сыплется на поля. — Генри обрывает смех и продолжает серьезным тоном: — И много погибших. Очень много. Люди называют это Великим штормом[76]. А на море… — Он замолкает, барабаня пальцами по подлокотнику кресла, ритмичный звук отдается в ушах, будто стук дождевых капель. — Да военный флот практически уничтожен. Корабли разбиты в щепки. Боже, страшно представить, что пережили моряки: они находились всего в миле от берега, считая, что им ничего не грозит — ведь судно такое большое и крепкое, грандиозное творение человеческих рук… И вдруг море вздымается стеной и утаскивает корабли на дно, один за другим, расправляется с ними, будто с бумажными корабликами. И люди вдруг осознают, что они всего лишь пылинки, едва заметные точки на бесконечном полотне времени. — Генри устало вздыхает, стаскивает с головы парик, под которым открываются редкие седые волосы, и кладет его на стол между нами.

— Сколько народу погибло? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами:

— Никто толком не знает. Тысячи?

— Тысячи…

— Итак, она проснулась, — утвердительно говорит он. Свежее, во всяком случае для мужчины его возраста, лицо Генри делается хмурым. — Я знал. Поэтому и приехал.

Конечно, он знал. С самого первого дня, с первой встречи с Эстер Генри видел ее насквозь. Эта его необыкновенная способность навсегда осталась для нас загадкой, которую мы так и не сумели разгадать. Мэри считала, что годы молчаливого детства, проведенные в доме Люси Беннетт, научили брата особой наблюдательности и умению замечать то, что ускользает от внимания остальных. Вот и сейчас, когда Генри поглядывает на меня острым взглядом, словно ястреб, я невольно задаюсь вопросом — насколько хорошо ему известно, что за мысли бродят у меня в голове?

— Да, — отвечаю я, не вдаваясь в подробности.

— Ты должен действовать, брат, — с той же краткостью произносит Генри.

— Как в прошлый раз?

Его взгляд падает на расстегнутый ворот моей рубахи и густую сеть шрамов у меня на шее, похожих на переплетенные ветви деревьев. Шея Эстер изрезана такими же шрамами. Долгие годы я скрывал их, но теперь, находясь в уединении нашего дома, больше не вижу смысла таиться.

Воспоминания приходят сами собой. Я закрываю глаза и мысленно возвращаюсь к тому далекому дню, когда плыву вместе с Эстер, лежащей у моих ног на дне лодки, в бушующее море. Я вижу частые нитки молний на горизонте. Подозреваю, молний было не так и много, однако память и возраст усиливают образы прошлого. Волны кипят, и хотя я гребу изо всех сил, течение сносит нас обратно к берегу. Лодка почти не сдвигается с места, но зато гроза накатывает стремительно. Вскоре молнии начинают сверкать вокруг нас, они такие ослепительные, что промежутки между пульсирующими белыми вспышками кажутся темнее самой черной ночи. Я бросаю весла, подхватываю Эстер и прижимаю к груди ее хрупкое тело. Молнии убьют нас обоих. Клянусь, я никому не отдам сестру, она увидит Небеса собственными глазами.

Я открываю глаза и возвращаюсь к настоящему. Генри наблюдает за мной с сочувствием, но это холодное сочувствие, потому что мой брат, в отличие от Джона Мильтона, не знает компромиссов.

— Пока она спала, — мрачно изрекает Генри, — она не представляла угрозы, но теперь…

— Нет нужды напоминать мне, — сварливым тоном говорю я. Генри не реагирует. — Полагаешь, все эти годы я не думал, что произойдет, если она очнется? Или считаешь, последние несколько недель, после того как она вернулась, мы с Мэри прожили… — Я замолкаю и безнадежно машу рукой.

Брат продолжает смотреть на меня с сочувствием. И безжалостно выкладывает факты.

— В том-то и дело, что она не вернулась. Эстер по-прежнему далеко. А вот это Существо — да, действительно, оно опять с нами.

— Ты не знаешь ее, — говорю я и внутренне морщусь: моя собственная интонация напоминает нытье старика. — Останься Эстер с нами, вы были бы братом и сестрой. Ты никогда не видел настоящую Эстер. Ее доброта, мягкость, чистота — ты только слышал об этом от меня. А я помню. Помню, какой была моя сестра.

Мэри, которая до сих пор молча сидела перед камином — так близко, что в отблесках пламени кажется, будто вокруг ее белой как снег головы мерцает красноватый ореол, — подает голос:

— Никто не мог бы сделать для Эстер больше, чем ты, Томас. Никто не сомневается в твоей любви к сестре.

Слова жены должны успокоить меня, но они наполняют душу горечью. Я понимаю, что так и не сумел помочь Эстер. Даже попытка оборвать наши с ней жизни закончилась постыдным провалом.

Я качаю головой:

— Не мне решать, когда должна прекратиться жизнь Эстер. Это не в моей власти. Ни у одного человека не должно быть такой власти.

Генри говорит медленно и нараспев, словно выступает перед законодателями нашей страны:

— Я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой[77].

Я рассмеялся:

— Ты хотел бы, чтобы этим человеком стал я? Предлагаешь надеть королевскую мантию?

Генри улыбнулся в ответ:

— Но ведь кто-то должен носить ее. Иначе страна погрузится в хаос.

— Это всё твои новые модные убеждения, мальчик, — устало вздыхаю я. — На самом деле есть вещи правильные и неправильные, истинные и ложные. И, прежде всего, есть Бог, а не только власть и сила, как бы ни хотелось твоему приятелю, мистеру Гоббсу, убедить нас в обратном. Вот Джон Мильтон понимал это.

Генри слегка склоняет голову в знак признательности своему учителю, а затем, после короткой заминки, говорит:

— Однажды ты не побоялся грести навстречу буре.

Я смотрю на огонь в камине и на потрескивающие поленья. Мэри молчит. Генри ждет.

Мои воспоминания приобретают оттенок полусна-полубреда. Мы с Эстер покачиваемся в лодке на притихшей воде в нескольких ярдах от берега. Я прижимаю сестру к себе. С моих губ слетают слова молитвы, я молюсь о нас, о наших с ней душах. Вспышки молний ослепляют, я вижу их даже сквозь закрытые веки, и каждый раз мой разум наполняется картинами одна страшнее другой. Следующая вспышка заливает мир горячим светом. Больше я ничего не помню до того момента, когда, очнувшись на песке, увидел лицо Мэри. Она сидит подле меня на коленях, прижимает к губам мою ладонь и целует ее, снова и снова. Небо над головой бежит нескончаемой вереницей облаков. Я чувствую сильный запах горелой плоти. Много позже я узнал, что Мэри, моя дорогая Мэри, опалила руки, сбивая пламя с моей груди. Я не могу пошевелить ногами. И я почти оглох, так что слова любви, которые Мэри не устает повторять во все последующие дни и недели, не доходят до моего слуха.

Но слух постепенно возвращается, и раны от ожогов затягиваются. От них остаются лишь шрамы — у меня и у сестры, — которые зеркально отражают друг друга. Наши шрамы похожи на вены или на ветви ползучего растения, обвивающего мою грудь и грудь Эстер.

Эстер так и не пришла в себя. Шли годы, война смела Англию, пролилась священная кровь монарха — голова Карла Стюарта[78], самого несчастного и самого недальновидного из всех королей, слетела с его плеч вместе с короной, — унылый мир пришел в опустошенную страну, начавшую двигаться в сторону Просвещения, а Эстер продолжала спать. Она спала до сегодняшнего дня.

Генри тихонько кашлянул.

Я возвращаюсь к реальности. Брат протягивает мне какую-то бумагу.

— Что это?

— Мильтон. Он оставил письмо. Просил, чтобы я сохранил его у себя, пока она не очнется. Тогда я должен передать письмо тебе.

— Ты читал его?

Генри отрицательно качает головой. Я верю ему.

Страница исписана от поля до поля угловатым почерком моего бывшего учителя. Строки летят, словно птицы. Едва мои пальцы касаются плотной зернистой бумаги, как Мильтон появляется рядом и внимательно следит за мной поверх своего длинного, похожего на клюв носа.

Я нащупываю в кармане очки. Мои пальцы стали такими неловкими, требуется время, чтобы достать их и надеть.

Заключение Эстер продолжается, но она больше не спит. Даже глубокой ночью, под далекое тявканье лисиц я слышу легкие шаги наверху: сестра расхаживает взад и вперед по небольшому участку пола в отведенной ей комнате. Этот звук еще долго не дает мне уснуть, в отличие от Мэри, которая посапывает рядом с беззаботностью человека, знающего, что такое ночевать в поле или в лощине под открытым небом, так что мерное поскрипывание половиц над головой ничуть ее не тревожит.

Итак, когда следующим вечером мы переступаем порог мансарды, то, несмотря на поздний час, застаем Эстер бодрствующей. Ее голубые глаза смотрят настороженно, на лице застыло то же недоверчивое выражение. И только блеклые губы едва заметно подрагивают в ухмылке.

Генри тенью проскальзывает в комнату вслед за нами. Мне интересно, что он ожидал увидеть? Я получаю ответ на свой вопрос, когда позади меня раздается удивленный вздох и Генри делает шаг в круг света от лампы, которую держит Мэри. Он смотрит на женщину, прожившую на свете восемьдесят лет: у нее длинные серебристо-серые волосы, в вырезе ночной рубашки видны такие же, как у меня, шрамы, но в остальном она сохранила облик шестнадцатилетней девушки. Мы стареем и дряхлеем и движемся к последней черте, а Эстер едва ли постарела хоть на день с тех пор, как Генри видел ее в последний раз.

О том, что чувствует Мэри, я могу сказать по ее напряженным плечам. Нет, это не страх — за все годы, сколько я ее знаю, Мэри ни разу не проявила страха, чего не скажешь обо мне, — но, скорее, неугасающая враждебность к нашей пленнице, даже несмотря на то, что она столько лет ухаживала за ней. Однако есть в этом напряжении и неистовое желание защитить нас с Генри, словно мы ее дети — те дети, которых сама Мэри не захотела иметь.

«Я не желаю, чтобы на свете остался кто-либо, обремененный таким наследством, — заявила она однажды, когда я в очередной и в последний раз поднял вопрос о детях. — Я помогу тебе сохранить ее жизнь, но не хочу, чтобы на моего ребенка свалилась эта ноша».

Пока мы поднимались наверх, я думал заговорить с Эстер, но теперь слова застревают у меня в горле. И у сестры появляется возможность обратиться к нам первой, но она молчит. К моему удивлению, тишину нарушает Мэри.

— Хочешь пить? — спрашивает жена.

Эстер кивает. Мэри отдает лампу мне и подходит к Эстер с чашкой разбавленного водой грушевого сидра, которую прихватила с собой. Она приближается осторожно, как белка к валяющемуся на земле ореху. Мэри подносит напиток к губам пленницы, раздается громкий глоток.

— Еще? — спрашивает она и снова поит Эстер.

Это повторяется трижды. Затем Мэри отступает. Эстер приподнимает скованные руки и вытирает влажный рот тыльной стороной ладони.

Если не считать коротких реплик жены, никто из нас по-прежнему не произнес ни слова.

Генри кашлянул. По лицу Эстер пробегает быстрая тень. Она узнала его? Генри намеревается что-то сказать, но я касаюсь его плеча:

— Что ты видишь, Генри? Однажды ты сказал…

— Я сказал, что вижу змею, — плоским голосом произносит он.

— А сейчас?

Эстер наблюдает за нами, не выказывая ни малейших признаков беспокойства или желания расслышать, о чем мы шепчемся, стоя на пороге ее комнаты. За стенами мансарды не слышно ни единого шороха, словно они не пропускают звуков, и даже ночной воздух не просачивается сквозь прореху в потолке, которую я так и не успел заделать. Кажется, мир погрузился в безвременье.

Генри медлит, а затем произносит:

— Не знаю… Я вижу образы, но они… зыбкие, словно пламя свечи. Они не являются истинным отражением того, что находится передо мной. Но, может быть, это обман чувств. Или же мои старые глаза видят то, что я ожидал увидеть: природу этого Существа — его истинную природу… — Он умолкает, неуверенно покачивая головой.

Теперь я делаю шаг вперед.

— Его истинная природа — быть свободным, — говорю я, подходя ближе.

Не настолько близко, чтобы оно могло дотянуться до меня, но достаточно близко, чтобы почувствовать запах розмариновой припарки, которой накануне я перевязал ссадину от кандалов у него на лодыжке. Я опускаюсь на одно колено. Движение причиняет мне боль — слышно, как хрустит сустав.

— Не так ли? — говорю я, заглядывая ей в глаза снизу вверх.

Но я обращаюсь не к моей сестре. Мои глаза встречаются с глазами древнего Существа. Я ищу согласие в его взгляде или опровержение.

— Люди отворачиваются от подлинного величия, — раздается голос, в котором для меня таится беспредельный ужас, — они делают это из страха, и из страха перед страхом люди отдают себя вещам мелким и незначительным. Они сбиваются в колонии, селятся в городах, толпами снуют по улицам, словно муравьи в муравейнике. Люди творят себе новых богов. Они накапливают и накапливают знания, воображая, будто таким образом сумеют сдержать наступление тьмы, которой страшатся. Тогда как люди должны принять ее и заключить в свои объятия. Им следует бежать вовсе не от тьмы, но страшиться огня. Они сомневаются в существовании вечно пылающего огня и доверяют свету собственного разума. Но они ошибаются. Они не видят основания мира, им доступен лишь хаос.

— Ты хочешь обрести свободу? — повторяю я свой вопрос. — И если я освобожу тебя, что ты будешь делать?

Генри шагает вперед и оказывается рядом со мной в круге света.

— Теперь я вижу, — тихо произносит он. — Хаос растет. Существо будет сокрыто до той поры, пока мир не погрузится в сумерки, а солнечный диск не станет черным как уголь и все вокруг наполнится холодом и мраком. Левиафан вздымает волны, словно величественные дворцы. Они вырастают выше гор и разливаются потом, захватывая континенты. Настанет день, и суша погрузится в море, но Существо останется. Затем наступит его смерть, а за нею — смерть богов.

Мэри бросается к брату. Она успевает поддержать Генри, когда тот без чувств валится на пол. Я поднимаюсь с колена, во всяком случае — пытаюсь, и мы вместе удерживаем Генри, тело которого сотрясают судороги.

Прошла неделя. Мы возвращаемся в Норфолк. Мы путешествуем тайно, в крытой повозке, и передвигаемся исключительно рано утром, на рассвете, и вечером, когда сгущаются сумерки. Наш путь лежит в те места, где я потерпел неудачу. Здесь я обрек Эстер на то, чтобы ее тело и душа стали сосудом, в котором заключено зло.

Зло. Так поступали люди на протяжении тысячелетий, и так, по всей вероятности, будут поступать до скончания мира. Я использую слова, смысла которых не понимаю. Эти слова обозначают силы, лежащие на таких глубинах, куда мне не суждено заглянуть. «Возможно, нам нужны новые слова», — думаю я, когда мы оставляем повозку, и веду сестру через дюны к морю.

Кроме нас на берегу никого. Генри мы оставили дома. Мэри опасается за его рассудок. Но, может быть, нас все-таки четверо? Как знать, не стоит ли где-то поблизости Мильтон. Завидев нашу процессию, он настораживается, медлит, а затем подходит к нам.

Вдоль побережья тянется длинная цепь холмов из красного песчаника. Из тех же красноватых камней сложена деревенская церковь. Деревня осталась у нас за спиной, но церковная колокольня видна с пляжа. Берег в этих местах подвергается постоянным атакам ветра, дующего со стороны моря, в результате он оказался сплошь изрезан небольшими бухточками в форме подковы. Холмы с их сыпучими склонами тоже отступают назад, давая простор буйно разросшейся траве, чем дальше от кромки воды, тем выше поднимаются зеленые стебли. Я отчетливо помню эти скалы и эту бухту, омываемую волнами Северного моря. В сотнях миль отсюда находится Дания, а дальше — обширные земли, о которых мне мало что известно. Бухта выглядит как и тогда, только море сегодня тихое и спокойное, словно Бог склонился над водами и разгладил их ладонью.

Но я изменился. Слишком много лет отделяет нас от того дня. В последний раз я стоял здесь двадцатилетним юношей, полным сомнений среди мира, живущего суевериями. Сегодня я вернулся восьмидесятилетним стариком, человеком веры в век сомнений.

Мы приближаемся к воде. Я втягиваю ноздрями острый запах моря. Внезапно Эстер вырывается из моих рук и бежит вперед. Ее босые ступни легко скользят по мелкой гальке и желтовато-красному песку. Мэри хочет окликнуть сестру, но я останавливаю:

— Пусть идет.

Когда Эстер добегает до полосы выброшенных на берег черных блестящих водорослей и мелких пенящихся лужиц, она замирает.

Я иду к ней. Звуки растворились, я слышу только собственное дыхание и хруст гальки под ногами. Эстер-Существо не оборачивается.

«Вот я, Господь! Вот мои последние силы. Я сберег их для Эстер, как она хранила для Тебя свои силы».

Тишину нарушают лишь одинокие крики парящей над морем крачки. Я смотрю на свои руки, на мозоли и узловатые вены, на красные припухшие суставы, и вижу жизнь, долгую историю моего странствия — бесценный дар, который был дан мне. Как я потратил его? Что за нить вплел я в гобелен времени — нить моих часов, дней и лет — и могу ли я претендовать на то, что был более искусным ткачом, чем любой другой человек?

Я останавливаюсь за спиной у Эстер, совсем близко, чтобы запустить руку ей в волосы и резко запрокинуть голову, а другой рукой, напрягая последние силы, рвануть за плечи и свернуть сестре шею. Она падает там, где стоит, — легко опускается к моим ногам, — сломанная птица в белом оперении, распластанная на грязном песке. Я тоже падаю на колени рядом с ней, поворачиваю голову сестры в естественное положение, расправляю складки на платье, приглаживаю ладонями волосы и шепчу слова утешения и печали, которых никогда не бывает достаточно.

Звуки возвращаются. Что я слышу? Нечто похожее на едва различимый вздох облегчения, означающий, что желанная свобода обретена. Я поднимаю глаза и всматриваюсь в безбрежную гладь залива. Что это? Какая-то черная тень. Нечто огромное, извиваясь кольцами, плывет по воздуху, наслаждаясь свободным движением, оно возвращается в древнее сердце моря.

Мэри подходит ко мне. Помогает подняться на ноги и берет меня за руку.

Там, в просвете между темной полоской воды и полосой светлых облаков, между Небом и преисподней, перед нами предстает он — величественный и ужасный. Пучина расступается, могучее тело на миг зависает над провалом, прежде чем рухнуть вниз и исчезнуть в сомкнувшихся волнах, словно его никогда и не было.

Я знаю, он там. Он ждет своего часа.