Летние учения

– Сеньор Андреа… Я ведь правда мог отказаться, да? И это было бы действительно?

– Мог. И было бы действительно. Потому-то мы и проводим это испытание – чтобы все вы могли сделать окончательный выбор.

– А вы сами? Вам… трудно было решиться?

Кавалли пожал плечами:

– Я, как и ты, девственник, Робертино. Знал с детства: Корпус – моя судьба, другой для бастардов плайясольских донов не предусмотрено. Вот и постарался уберечься – ведь если чего-то не знаешь, то утрата этого не так и тяжела. И мне повезло не влюбиться в юности, так что решился я легко. Это потом меня любовь настигла, тогда-то я и пожалел впервые, что стал паладином. Но это хоть случилось, когда мне было уже сорок лет, легче было пережить. Эх… – он махнул рукой. – Такова жизнь, Робертино. Ты молодец, и я рад твоему выбору. А теперь – давай засыпай. Так проще выходить из мистического сна.

Робертино и сам почувствовал, как сон его одолевает. Свернулся в кресле калачиком и крепко заснул.

Тонио

Жаркое солнце стояло в зените, и над Куантепеком висела душная дымка озерных испарений – как обычно в это время года, перед началом сезона дождей. Поля уже взрыхлены, семена брошены в землю и ждут небесной влаги, чтобы бешено пойти в рост. Тонио наклонился над грядкой и потрогал серо-черную почву с вкраплениями мелких ракушек. Комочки рассыпались, но оставляли след на пальцах – а значит, утром уже выпадала роса, еще пара дней – и начнутся дожди. В старые времена жрецы Пернатого Змея всегда сами рыхлили и засевали священное поле во дворе двух храмов, чтобы из выращенной на нем кукурузы печь ритуальные лепешки для божества. Когда последний царь Куантепека Моанак Кугиальпа принял Откровение Пяти, предки Тонио одними из первых среди куантепекского жречества последовали за ним, и освятили свои два храма во имя Мастера и Судии, которым и служили с тех пор. Но маленькое поле между двумя храмовыми пирамидами засевали все равно из сезона в сезон, следуя древнему обычаю. И Тонио, когда был подростком, частенько махал на нем мотыгой или таскал на него озерный ил в корзинах, как и все его родичи. Все куантепекцы изначально были земледельцами, и старались не забывать об этом.

Тонио увидел сорняк, выдернул его, бросил в стоящую рядом корзину, и только сейчас заметил, что одет он не в традиционную мартиниканскую одежду, то есть короткие штаны, безрукавку и накидку-тильмантли, а в мартиниканский паладинский мундир.

Он еще раз оглядел поле, удовлетворенно кивнул сам себе, не увидев на нем ни одного сорняка, поднял корзину с травой и медленно пошел на задний двор, где и высыпал наполотые сорняки в компостную яму. После сезона дождей компост вынут, наполнят им корзины и на лодке отвезут на песчаные отмели, где поставят поверх корзин с камнями, укрепят кольями, насыплют земли и создадут новое поле. Когда-то Куантепек был лишь цепочкой островов посреди огромного озера с болотистыми берегами. На этих островах нашло прибежище племя тепеков. Со временем упорные островитяне на многочисленных озерных отмелях настроили искусственные острова – сначала для полей, потом и для домов. И когда царство Куантепек достигло наивысшего расцвета, оно представляло собой множество рукотворных островов на этом озере, с причудливой вязью протоков между ними и сетью мостов, и болотистые берега тоже были укреплены и заселены. Город на воде сделался великим царством, и завоевал окрестные земли, покорив тех, от кого в свое время убегали тепеки.

Оставив корзину на заднем дворе, Тонио медленно поднялся по крутым ступеням на верхнюю площадку пирамиды храма Судии и сел там слева от входа, глядя на город в мареве дымки. То тут, то там возвышались другие пирамиды, одни выше, другие ниже, все с храмами наверху. Куантепекцы, отринув древних кровожадных богов, не стали рушить храмы, только освятили их для Пяти, поубирали из них идолов и поставили там алтари с акантами. И сейчас самый большой из древних храмов, в котором когда-то по утрам каждого восьмого дня вырывали сердца у назначенных в жертву людей, был посвящен всем Пяти, и в тяжком влажном воздухе оттуда плыл звук больших бронзовых гонгов – ведь сегодня день Новолетия. И Тонио вдруг понял: это сон. Потому что он точно знал, что сейчас он – там, молится и просит Деву о милости, а после службы не пойдет со своей семьей зажечь праздничные огни в своих храмах, а найдет капитана Мартиниканского отделения Корпуса и попросит о приеме в кадеты. Каким-то образом этот странный, такой реальный сон унес его в прошлое, на пять лет назад.

– Это ведь должно быть испытание? – спросил Тонио, сам не зная кого. Но ему ответили.

Она подошла, шурша сандалиями из волокон агавы, села рядом, касаясь его краем своего алого уипилли, украшенного перьями золотистого ары, чуть повернула к нему голову, и ее длинная черная коса упала на резные камни площадки:

– Свое испытание, мой Тонио, ты уже прошел. Давно. Ведь ты, живя с Инессой в загородном поместье Квезалов, однажды захотел остаться с ней и отказаться поступать в Корпус. Очень захотел и долго колебался.

Тонио опустил голову:

– Тогда мне казалось, что я ее полюбил. Но потом понял – я ее жалел, а она – меня. Нас на самом деле тогда связывали лишь эти дурацкие обстоятельства, эти договоренности старейшин. А сейчас – только наш сын, и всё. Мы разные, желаем разного… она полюбила моего брата, сделалась советницей юстиции, как и он, а я… я и правда Твой. Хоть и влюблен в ту, чей облик Ты приняла сейчас. Даже, наверное, потому и влюблен, что она тоже – Твоя. И мы с ней сможем быть вместе только в нашем служении, но мне и этого довольно.

Он сложил руки у груди в молитвенном жесте:

– Сам не знаю, когда и как я это решил, но я пойду любым путем, какой Ты для меня укажешь, моя Царица.

Дева протянула руку и коснулась его лба, и Тонио словно ожгло одновременно огнем и льдом. А потом она исчезла в ярком сиянии.

Тонио улегся на каменные плиты на самом краю храмовой площадки, подложил руки под щеку и заснул, счастливо улыбаясь.

Бласко

Трудно быть бездарью в семье одаренных. Это Бласко с детства хорошо прочувствовал. Особенно когда ему тринадцать лет исполнилось, и родня стала со дня на день ожидать пробуждения его дара, потому что у Жиенны как раз в это время сила и проснулась, и семья была разочарована тем, что Жиенна сильно не дотягивает даже до среднего по меркам рода Гарсиа уровня. А у Бласко, как назло, ни в тринадцать, ни в четырнадцать, ни в пятнадцать сила не проснулась, как его ни провоцировали на магию. Родня уж было решила, что он оказался совсем уж выродком в славном роду магов, как наконец в шестнадцать он все-таки раскрылся… но и тут семья разочаровалась: Бласко недалеко от Жиенны ушел. Конечно, если брать в общем, то их магические способности были вполне приемлемого среднего уровня. Но для семейства Гарсиа это был позор. Само собой, обоих учили, и учили старательно, но… Бласко и Жиенна так и не смогли подняться хоть на одну ступеньку повыше. Так что тетки и дядья то и дело им с презрением говорили – мол, толку от вас никакого, и куда вас таких приткнуть – непонятно. Нельзя же допустить, чтоб кто-то из Гарсиа сделался, к примеру, уничтожителем крыс и мышей с тараканами, чистильщиком городских сточных и печных труб или пожарным магом. Вот и пытались сделать из близнецов хотя бы театральных иллюзионистов или помощников целителя (что в семействе Гарсиа считалось хотя бы приемлемым)… но как назло, по типу дара оба оказались боевыми. А боевому магу нужно уметь брать очень много маны сразу – и как раз этого они и не могли. К остальному талантов не было. Так что оставалась им мелкая предметная магия или незавидная (по меркам, конечно, такого рода как Гарсиа) доля муниципальных магов.

Последней каплей для Бласко стал день, когда он случайно узнал, что дед провел проверку по крови – а действительно ли Бласко и Жиенна законные дети, не нагуляла ли их мать на стороне.

Это очень его обидело и заставило призадуматься.

Размышляя о таком несправедливом и оскорбительном дедовом подозрении, Бласко поздним вечером постучал в комнату сестры. Жиенна открыла:

– Чего ты так поздно? Спать уже пора…

Она была одета в ночную рубашку и как раз переплетала на ночь косу послабее. Бласко вздохнул:

– Можно к тебе зайти? Дело важное есть.

В комнате он уселся на подоконник, а Жиенна – на кровать, поджав ноги.

– Ну? Выкладывай давай свое важное дело. Кто там еще из твоих приятелей в меня втрескался?

Бласко смутился. И правда, уже трижды было, что друзья просили его поговорить с Жиенной и передать ей, что влюблены в нее и не хочет ли она встречаться с кем-нибудь из них.

– Нет, тут другое… Я узнал, что дедуля проверку по крови делал… нас с тобой проверял – Гарсиа ли мы.

Жиенна сощурила карие глаза:

– Вот как… Матушка знает?

– Нет, иначе б весь дом уже ходил ходуном, – вздохнул Бласко. – Вот думаю, может, сказать ей. Пусть устроит дедуле веселье.

– А что проверка показала? – Жиенна провела рукой по лицу, вздыхая.

Они с братом не были похожи на остальную родню, потому что пошли в мать-салабрийку, унаследовали ее черные волосы, темные глаза и светлую кожу, тогда как Гарсиа были типичными сальмийцами – смуглыми светлоглазыми блондинами.

– Проверка показала, что мы с тобой – позорные выродки в славном семействе потомственных магов, – вздохнул Бласко. – И дедуля не может предъявить матушке никаких претензий, ведь наши-то братья и сестра его не разочаровали!

Жиенна соскочила с кровати и принялась быстро ходить туда-сюда, размахивая руками:

– Вот же ж… Тьфу! Старый хрыч! Сам от бабули направо и налево до сих пор бегает, а туда же… И мы ему, холера, не такие внуки, а. Позорище, ага. Вот не знаю, как ты, Бласко, а я это так оставлять не собираюсь! Я ему покажу козью морду! Я им всем покажу! Еще пожалеют, что нас выродками называли!

Бласко настороженно следил за нервно бегающей по комнате сестрой. Жиенна по характеру была из тех, кто обычно спокоен, но если уж ее рассердить, то места мало становилось всем.

– М-м… А как ты им собираешься показать… и главное – что? – улучив момент, когда она замолчала, чтобы вдохнуть, быстро вставил он. Жиенна проглотила невысказанные ругательства, помолчала и, махнув рукой, решительно сказала:

– А есть только один способ, Бласко. У нас с тобой есть только одна возможность научиться больше маны брать и сделаться даже покруче, чем наши братцы. Догадываешься, какая?

И вот в этот момент Бласко вдруг осознал, что это – сон. Не простой, а мистический, реальный. Сон, в котором он может изменить свое решение, выбрать другой путь. Последний шанс переиграть свой выбор.

– Ты… ты хочешь сказать, что собираешься стать инквизиторкой? – Бласко задал тот же вопрос, что и тогда, четыре года назад.

– Ну а как еще. Я стану инквизиторкой, а ты можешь сделаться паладином. Таких, как мы, туда охотно принимают.

Бласко потер лоб:

– Но ведь это же обеты на всю жизнь. Я как-то не готов отказаться от… ну, сама понимаешь.

– Пфф! – фыркнула Жиенна. – Вечно с вами, мальчиками, одна и та же проблема: вы слишком часто думаете не головой, а тем, что у вас в штанах. Впрочем, как знаешь. Может, и правда… это очень большая плата, конечно. Так что я не настаиваю, поступай как хочешь…

Он призадумался, отчетливо понимая, что всё, что он скажет сейчас, определит его выбор окончательно. И выйдя из этого сна, он имеет все шансы перестать быть паладином, отказаться от обетов и зажить обычной жизнью.

– Ну нет, – он подошел к ней, взял за руки. – Уж лучше всю жизнь не трахаться, чем выслушивать брюзжание родни и носить клеймо выродка. Так что я с тобой. Представляешь, как их всех перекорячит, когда они узнают?

Жиенна захихикала:

– Ага. Вот поэтому мы им и не скажем, пока нас туда не примут. А потом уже пусть хоть на пену изойдут!

В этот момент всё изменилось. Он держал за руки вовсе не юную девушку неполных восемнадцати лет, а настоящую инквизиторку в облачении беллатрисы, и глаза ее сверкали ярким пламенем.

– Я рада, Бласко, что ты не изменил свое решение.

Бласко выпустил ее руки, опустился на колени:

– Я ведь пришел к Тебе не ради служения, а ради силы, которую Ты даешь…

Она положила ладонь ему на голову:

– Но сейчас ты со мной не только ради силы.

– Это так. Я Твой, моя Донья.

– Я знаю, Бласко. И моя сила будет с тобой всегда.

Она исчезла, а Бласко, безмятежно улыбаясь, улегся на пол и тут же заснул.

Джулио

Родовой домен Пекорини, маркизов-наместников провинции Пекорино – это три холма и долины между ними, несколько островов на Танаре и часть поймы этой широкой неторопливой реки, и это еще не всё. Большое владение и очень прибыльное, делающее маркизов одними из богатейших донов Фартальи. К тому же маркизы вот уже три поколения как активно интересовались всякими новшествами в сельском хозяйстве и в производстве, и старались их внедрять не только в своих доменных землях, но и по всей провинции, что только способствовало росту благосостояния как самих донов, так и простолюдинов-пекоринцев.

Кастель ди Пекорини уже давненько не использовался маркизами как жилище, да и зачем – тесно, неудобно, неуютно. Замок, конечно, поддерживали в порядке, но в нем хранили припасы, а в подвалах – вино. А сами Пекорини жили в роскошной большой усадьбе в долине. Изящный дворец, окруженный красивым ухоженным парком, считался архитектурным шедевром, и даже в путеводителях для иноземцев был указан как особенная достопримечательность Пекорино.

Хотя само семейство Пекорини так не считало, и чужих на территорию усадьбы старалось не допускать. Так что иноземцам оставалось только любоваться дворцом со смотровой площадки на склоне одного из холмов, где проходила большая дорога. С этой площадки отлично был виден и парк, кроме одного потаенного уголка, куда и вовсе заходить имели право только члены семьи.

Джулио именно туда и шел по мощеной диким камнем дорожке мимо фигурно обстриженных кустов лавра. Дорожка поворачивала у двух больших каменных глыб, заросших плющом. Под ними на этом повороте стояла скамейка, вытесанная из цельного куска мрамора, а за ней мимо глыб тек ручеек. И никто, кроме Пекорини, не знал, что если зайти за скамейку и перешагнуть ручеек, а потом раздвинуть плети плюща, то можно увидеть щель между камнями, и пройти сквозь нее в небольшую лощину. Впрочем, никто кроме Пекорини и не мог бы туда пройти – древнее заклятие на крови делало это невозможным.

Джулио, поколебавшись, зашел за скамью, раздвинул плющ и протиснулся в щель.

В лощине всё было как обычно: шумел ветер в верхушках тисов, высокие густые травы одуряюще пахли, нагретые солнцем и напоенные влагой, и едва заметная тропка вела к кругу из древних замшелых колонн с украшенными рунами капителями. В круге стоял алтарь с акантом, но сколы на этом камне свидетельствовали о том, что когда-то его покрывали другие знаки. В старые времена за алтарем еще стоял каменный трон, но когда предки Джулио приняли Откровение Пяти, этот трон разбили и вынесли из круга.

Обычно в этом месте никого не было, Пекорини нечасто приходили сюда, только в очень особенных случаях. Но сейчас Джулио оказался здесь не один: перед входом в круг на одном из обломков каменного трона сидел высокий мужчина в легкомысленном одеянии из полупрозрачной ткани и серебристых листьев, в большой рогатой короне-полумаске и с длинными серебряными волосами. В правой руке он держал золотую чашу.

Джулио замер, не решаясь ступить дальше.

– Что стоишь, лэанн Пекорини? – насмешливо спросил мужчина на сидском спеахе. – Иди сюда.

Джулио сделал шаг вперед, еще один, потом спохватился и остановился – не без труда. Очень хотелось посмотреть в глаза этому сиду, но Джулио в последний момент удержался – вспомнил историю с паладином Анхелем и парковым лабиринтом. Не хотелось бы так же вляпаться. Вспомнив это, он и понял, что сон каким-то образом реален. И что бы он тут ни сделал – это будет иметь значение для его дальнейшей судьбы.

– Боишься, – не столько спросил, сколько отметил сид, устраиваясь поудобнее на обломке древнего каменного трона.

Джулио ему не ответил, наклонился и сорвал несколько цветков у обочины тропки, а потом быстрым шагом пошел к кругу из колонн. Надо было пройти мимо сида, а это было непросто – тот, развалясь на камне, вытянул ноги поперек тропки, и, конечно же, попытался сделать подножку, но Джулио все-таки как-то сумел извернуться и перепрыгнуть, оказавшись уже в круге колонн. Там он выдохнул.

– Думаешь, там я тебя не достану? – рассмеялся сид, разворачиваясь на камне так, чтоб оказаться лицом к кругу.

Конечно же, Джулио так думал, но от этих сидских слов всякая уверенность в собственной безопасности пропала. Все же он обошел алтарь, положил на него цветы и опустился на колени. Пошарил в кармане в поисках четок и только сейчас заметил, что на нем не паладинский кадетский мундир, а обычная цивильная одежда. Джулио зажмурился и усиленно представил себе, что это не так, что на нем все-таки мундир с большими удобными карманами, а в левом кармане – четки, пятьдесят продолговатых бусинок из нефрита и золотой листок аканта. Вообще-то сначала у него были четки из оливковых косточек, как и у всех кадетов – выдали всем одинаковые при поступлении в Корпус. Но те четки Джулио успешно потерял (за что полагались три дня в карцере с покаяниями). Вторые и третьи тоже (четыре и пять дней карцера соответственно). Эти же ему дал отец и сказал, что если он и их потеряет – то он, маркиз Пекорини, сам, лично позаботится, чтобы беспутного сынка отправили в самый отдаленный монастырь с самым строгим уставом. Потому что это была, ни много ни мало, семейная реликвия. Джулио тогда даже удивился – чего это отец отдал ему такую ценность, и проникся.

Воображение у Джулио всегда было хорошим, даже чересчур, и к тому же он умел менять собственные сны усилием воли. Совершенно бесполезное в реальной жизни умение, но сейчас вдруг очень пригодилось. Карманы ощутимо потяжелели, и когда он сунул руку в левый, то тут же четки и нащупал. Вынимать не стал, только поднял голову и посмотрел на сида… и наткнулся на его взгляд.

Огромные золотисто-зеленые очи глядели на него насмешливо и заинтересованно одновременно. Джулио почувствовал, что не может отвести взгляд, и что сид смотрит ему прямо в душу, видит самые тайные мысли и желания.

А сид встал, подошел к самому кругу, поморщился, шагнул еще, с усилием, словно преодолевая встречный поток воды, и оказался внутри круга.

– Это место было когда-то моим, лэанн Пекорини. Ты наивно думаешь, будто я не могу войти сюда?

Он подошел еще ближе, протянул чашу:

– Как тебе, должно быть, тяжко соблюдать эти глупые обеты, лэанн Пекорини. Никто из вас прежде не отдавал себя Сияющей, слишком вы любите удовольствия. Бери чашу, пей и живи радостями, а не служением и воздержанием.

Джулио каким-то образом нашел в себе силы помотать головой. Сид рассердился, швырнул чашу на землю, и она скатилась к краю круга, проливая золотисто-радужную жидкость, от которой тут же начали подниматься вверх струйки разноцветных испарений.

– Упрямство – особая черта вашего рода, за то я вас и люблю, – сид подошел еще ближе, почти вплотную к алтарю, и остановился. Наклонился, неотрывно глядя в глаза Джулио. Протянул к нему руку, не касаясь алтаря, и дотронулся до его губ:

– Юный и глупый, о да. Но я чую, ты полон желаний и жажды наслаждений, как и все лэаннах Пекорини. Я дарил всё это твоим предкам, и желаю дарить и тебе – стоит только отказаться от обетов. Зачем мучить свою плоть воздержанием, когда вокруг так много красивых женщин и мужчин, жаждущих удовольствий? Откажись от обетов – и живи полной жизнью. Никто не обвинит тебя в нарушении обещаний, никто не накажет тебя – если ты откажешься сейчас. Подумай! Последняя возможность. Ведь ты же не сможешь вынести эту долю, над тобой смеются и считают тебя дураком, неспособным и негодящим, так зачем же терпеть насмешки и страдания? Зачем тратить свою короткую жизнь на то, что тебе не по сердцу?

Он гладил кончиками пальцев лицо и шею Джулио, спускаясь ниже и ниже, к воротнику и проникая за него, расстегивая пуговицы одну за другой. Горячее желание охватило юношу, захотелось выйти из-за алтаря, шагнуть навстречу этим ласковым рукам и отдаться им в полную власть.

Последним, каким-то совершенно невозможным усилием воли Джулио выхватил из кармана тяжеленькие четки и поднял их повыше, крепко сжимая в руке:

– Нет, – прошептал он, по-прежнему глядя в глаза сиду, но чувствуя, как тягучая, чарующая сила отпускает его. – Я не дурак и не бездарь. И не слабовольный тюфяк. И я не сдамся. Пекорини никогда не сдавались, никогда!

Поднял вторую руку – с усилием, словно на ней были навешаны тяжеленные кандалы, и взялся за четки обеими руками. Сид отшатнулся от него, и наваждение окончательно пропало. И Джулио сказал на спеахе:

– Мой предок поборол тебя, Кернунн Ад’Аркха, и я смогу. Я не твой. Я отдаю себя Деве отныне и до конца моих дней.

Он сдвинул бусину, затем вторую. Сид шагнул назад, его словно выносило за круг встречным течением, и с каждой отсчитанной бусиной на четках это течение становилось сильнее, пока наконец сид не исчез в мареве Завесы. А Джулио, чувствуя невероятную усталость, опустил голову, глядя на древний камень алтаря, покрытый грубой резьбой и трещинками.

Кто-то коснулся его головы, нежно провел рукой по щеке и приподнял за подбородок.

– Я принимаю тебя, Джулио, – сказала Дева. – Нелегко тебе было сделать этот выбор… Но тем он и ценнее.

Она смотрела на него с любовью и пониманием, и Джулио заплакал. Она утерла его слезы:

– Что бы теперь ни случилось – ты всё равно мой, и я тебя не оставлю. Помни об этом!

Джулио только и нашел в себе силы, что кивнуть. Она улыбнулась ему и исчезла, а Джулио спрятал нефритовые четки в карман и медленно вышел из круга.

Сломанный трон снова был занят, но на этот раз на нем сидел вовсе не Кернунн, а наставник Ринальдо Чампа.

– Признаться, Джулио, я сомневался в тебе, – сказал он. – И думал, что ты откажешься. Все-таки паладинство не по твоему характеру. Слышал я, что вообще пекоринцы редко становятся посвященными Девы, уж очень у вас здесь нравы, хм, свободные.

Кадет вздохнул, чуть покраснел:

– Это правда... ну, насчет нравов. Сеньор Ринальдо… Это ведь всё было… ну, настоящее, да? Я мог отказаться?

– А ты сам разве не понял? – Чампа прищурился. – Конечно, мог. Но ведь не отказался. Так что, Джулио, я рад, что ты не отказался. Все-таки мне, как твоему наставнику, было бы больно и обидно, если бы ты не прошел это испытание и решил покинуть Корпус.

– Вы бы правда сожалели, если бы я захотел уйти? – Джулио недоверчиво посмотрел на него.

Чампа усмехнулся:

– Ты же мой ученик. Конечно, я бы сожалел – это ведь означало бы мою неудачу как наставника. Но не только поэтому. Я думаю, что несмотря ни на что, ты все-таки вполне годен для паладинства. Сумел же ты изгнать сида, и не простого, а целого сидского короля.

– Так это же всё равно во сне…

– Это не обычный сон, в нем всё реально. И уж Кернунн Ад’Аркха в особенности, хм. А теперь ложись на травку и спи. Хватит с тебя на сегодня мистических снов.

Джулио послушался, чувствуя, что сон вот-вот его и так сморит. Улегся на лужайке, прямо на мягкие сочные травы, и тут же и заснул.

Старший паладин Валерио и его ученики Ренье и Маттео

Как обычно, старший паладин Филипепи в мистическом сне почему-то оказался на заднем дворе родного дома в Модене. Уж сколько лет он был паладином, десятки раз ходил в мистические сны – а начинались они всегда одинаково.

Задний двор богатого мещанского дома в Модене, столице провинции Понтевеккьо, обычно представляет собой огороженную от улицы и от соседей глухим высоким каменным забором площадку, мощеную плиткой, с фонтанчиком и каменными широкими скамьями вдоль стен. Над скамьями сделаны большие навесы, как правило, увитые плющом или диким виноградом. Сами скамьи покрыты мягкими матрасиками и подушками, ведь в таком дворе летом проходит вся жизнь любой моденской семьи. Семья потомственных слесарей и по совместительству воров и жуликов Филипепи не была исключением.

Иногда Валерио везло, и он оказывался в этом дворе, когда там никого не было. А иногда – нет. Члены семьи, которых он там заставал, реагировали на него по-разному: братья и сестры с вполне дружескими усмешками интересовались, не забыл ли он семейную науку, тетки и дядья то ехидничали по разным поводам, то презрительно высказывались об «отщепенце» и «предателе», а дед с мачехой тут же начинали его проклинать. Потому он обычно торопился побыстрее покинуть двор – хоть для этого и надо было пройти через дом или взобраться по лозам винограда на забор.

Сегодня не повезло – во дворе у фонтана стоял столик, за ним, развалясь в кресле, сидел дед и, причмокивая, уписывал равиоли в остром соусе, запивая белым вином. Несмотря на почтенный возраст в восемьдесят лет, дед на свои годы не выглядел, имел отменное здоровье и мог себе позволить есть что хочется. Все-таки восьмая часть альвской крови кое-что да значит. Рядом с ним в другом кресле восседал дядя, глава подпольной воровской гильдии Модены, и пожирал с вертела жареного поросенка.

– О, явился! – вытерев салфеткой лоснящиеся губы, сказал дядя. – Ишь какой расфуфыренный, прям как попугай.

Валерио мельком глянул на свое отражение в стеклянной двери жилых комнат, выходящих во двор. И верно, в этот раз на нем почему-то был парадный мундир, да ко всему прочему еще и все пять больших наградных знаков навешаны – три на перевязи, один на шее и один на эфесе меча, да еще на правом плече над локтем семь малых акантов приколоты.

– Нет чтоб семейным делом заниматься, он на службу королевскую подался, – пробурчал дед. – Позорище. Не было такого никогда, чтоб Филипепи на Корону работали, а ты, мало что служишь, так еще и фамилию нашу позоришь. И всё ради этих цацек королевских и церковных. И зачем только я тебя нашему ремеслу учил…

Валерио поднял глаза к небу и тяжко вздохнул. Конечно, настоящие дед и дядька сейчас, скорее всего, спят в Модене, и думают, что им просто снится блудный сын семейства Филипепи. В мистическом сне всё реально только для тех, кто умеет туда ходить. Простые люди, даже если и попадают в чужой такой сон, не могут отличить его от обычного.

Он подошел к столику, и дядя пинком отодвинул для него свободный стул:

– Садись, засранец, раз уж пришел. Таких равиоли и такой поросятины в твоем Корпусе, небось, не приготовят.

Валерио посмотрел на столик, на румяную поросятину и даже на вид вкусные равиоли, подумал, что ведь во сне можно и поесть. Но есть за одним столом с дедом и дядей не хотелось – никакого ведь удовольствия. Так что он покачал головой:

– Увы, дядюшка, спасибо – но нет. Язва у меня, так что ни равиоли, ни поросятину я есть не буду. Да и некогда.

Обошел столик за их спинами по кругу, сказал:

– А что касается ремесла… спасибо за ученье, оно и для паладинства в чем-то полезным оказалось, – и он бросил на столик перед ними кошелек, серебряную палочницу и часы, которые только что ловко вытащил из дядиных карманов. – Как видите, ничего не забыл. А теперь – прощайте, я спешу.

И он двинулся к стеклянной двери, слыша за спиной одобрительное бурчание деда:

– А пальцы-то по-прежнему ловкие! Эх, Валерио, не подался бы ты в паладины – был бы сейчас на дядькином месте. Небось у тебя он попятить кошелек не смог бы.

Дядя что-то возмущенно проговорил, но Валерио уже не расслышал – шел коротким коридором через дом к выходу, и когда толкнул тяжелую дверь на улицу – оказался уже не в Модене, а на высоком обрывистом берегу быстрой и неширокой речки, бегущей среди зеленых лютессийских холмов с белыми известняковыми скалами.

На обрыв снизу, с узкой полоски галечного пляжика, вела лестница из вбитых в склон деревянных колод, и по ней поднимался Ренье. Одет он был в закатанные до колен холщовые штаны и в простую рубашку, и волок большую сетку, полную трепещущей серебристой форели. В другой руке у него была корзина с мокрым бельем.

Филипепи посмотрел направо, туда, куда выходила эта лестница. Там была утоптанная площадка, огороженная по краю обрыва заборчиком, к площадке примыкал двор небольшого сельского дома. Сам дом выглядел небогато, но крыша была целой и явно недавно подлатанной, стены побелены, деревья в саду обрезаны, сорняки на огороде выполоты. Во дворе стояла большая сушилка для рыбы, и на ней под мелкой сеткой висела партия форелей. Из трубы летней кухни вился дымок и доносились запахи клубничного варенья. Вдоль ограды садика тянулась веревка, на которой сушилось белье – в основном женские панталончики и сорочки, пара мужских подштанников и рабочих рубах. Филипепи прислушался – из летней кухни доносились стихи на фартальском, из тех, какие в школах учат для запоминания грамматических правил и произношения.

Ренье поднялся по лестнице, повесил сетку с рыбой на крюк возле сушилки, натянул вдоль забора еще одну веревку и быстро развесил белье, вернулся к рыбе, переложил ее на разделочный стол и принялся потрошить и пластать на филе. Делал он это ловко и быстро, и две полосатые кошки, крутящиеся у него под ногами, то и дело утаскивали под стол и с урчанием пожирали рыбьи головы и потроха. Закончив обрабатывать рыбу, Ренье нанизал ее на веревочку и повесил на сушилку, старательно прикрыл сеткой и пошел к рукомойнику. Из кухни вышла девушка лет пятнадцати, очень похожая на него, подала ему сначала мыло, потом полотенце. Ренье умылся, вытерся и ушел в дом. Девушка вернулась в кухню, а из кухни ей навстречу выскочила другая, помладше, и уселась за столик возле кухни под раскидистым абрикосом. На этом столике громоздились несколько книжек и развернутая тетрадка.

Послышался шорох шагов, Валерио повернул голову на звук и увидел Маттео, очень задумчивого и растерянного.

– Сеньор Валерио? Почему я здесь? – спросил он, показывая на реку, дом на берегу и вообще весь пейзаж. – Это ведь, как я понял, пригород Лютеса, где Ренье жил. Я никогда не был здесь – почему мне это снится?

Филипепи молчал, только хлопнул рукой по траве рядом. Маттео уселся.

– В чем испытание, сеньор Валерио? – Маттео заглянул ему в лицо. – Сначала я увидел отца, и он спросил меня, не передумал ли я. Я сказал, что нет. Ну а потом я вышел из нашего сада и как-то оказался здесь. Почему? Я… не прошел?

– Смотря что, – сказал Валерио. – Выбор прошел. Видно, у тебя в той, обычной жизни нет ничего, о чем ты мог бы сожалеть, разве что удовольствия плоти, но от них ты отказался легко. Знаю, ты любишь другим напоминать об этом, гордясь своим, хм, подвижничеством.

Маттео при этих словах вскинул голову, сжав губы – явно хотел что-то сказать, но сдержался. Филипепи усмехнулся:

– Наивно думать, что это – самое тяжелое в нашем выборе. И что испытание духа в этом и заключается. Ты ради чего шел в Корпус?

Маттео пожал плечами:

– Я Олаварри. Олаварри часто становились паладинами. Это, как мне кажется, куда более высокая честь, чем быть морским или флотским офицером. Мне не хотелось в армию или флот… И к дипломатической службе у меня тоже нет призвания, а все остальное ниже нашего достоинства. Поэтому мне не из чего выбирать, сеньор Валерио. Мои предки присягнули Фарталлео на верность и обещали им службу своих мужчин, пока существует наш род. Потому я здесь.

– То есть ты пришел сюда не по зову сердца, не из отчаяния, не ради того, чтобы служить Ей, а потому, что ты должен исполнить родовую присягу, так или иначе? Проще говоря – ради чести своей семьи?

– Ну, да, – кивнул Маттео, не понимая, к чему клонит наставник.

А тот показал на двор дома. Туда опять вышел Ренье, уже одетый в мундир. Рядом с ним стоял мужчина лет тридцати с небольшим, похожий на него, только волосы были темнее и коротко острижены. Две совсем юные девушки обнимали Ренье и лепетали что-то по-лютессийски, видно было, что им не хочется с ним расставаться.

– Посмотри. Я учил вас замечать детали, обращать внимание на одежду и всякие мелочи, по которым можно узнать о человеке многое. Что ты видишь?

Маттео послушно посмотрел, задумался.

– М-м… Ну… дом сельский. Наверное, обычный лютессийский селянский дом… Недавно оштукатуренный, трещин на стенах нет, значит, штукатурка свежая. Крыша сланцевым шифером крыта, по-моему, чинили ее недавно, места есть, где плитки немножко другие. Труба побелена. Забор меняли тоже не так давно… а вот стекла в окне мутные какие-то, наверное, очень старые. И мелкие. Хм… навозом не воняет, значит, ни лошади, ни коровы, ни свиней нет. Козы, кажется, есть, и куры, их слышно. Дом, кстати, маленький. На три комнатки, не больше, и даже мансарды нет. Соседние дома побольше… Хм… Мужчина одет просто, кожаный фартук известкой заляпан, сабо тоже. На стройке, наверное, работает. Девочки одеты по фартальской, а не местной моде, в ситцевые летние платья и кожаные туфли. А фартуки при том какие-то простецкие. Книги на столе лежат… по-моему, учебники, один, кажется, по геометрии. Белье на сушилке – мужское простое, грубое, заплатанное, а женское наоборот, из тонкого льна, целое и даже с какими-то кружевами и вышивкой.

– Довольно. Что ты можешь сказать об этой семье?

И тут до Маттео дошло, он очень смутился, хотя постарался этого не показать. Помолчал немного, потом сказал:

– Они не так давно переехали в пригород. Купили самый дешевый дом. Старший брат работает каменщиком, мне кажется, это должна быть очень тяжелая работа. На себе экономит, зато на сестер не жалеет. А девочки учатся, и явно уже не в обязательной трехклассной школе, там геометрию не изучают. А Ренье… тоже ничего для них не жалеет. Любит их, а они его.

– Это Лютессия, Маттео, – сказал Филипепи, тоже глядя на то, как Ренье со слезами обнимает сестер, потом надевает берет и уходит со двора. – Здесь у простолюдинов принято рано жениться и заводить семью. За мужчину старше тридцати замуж пойдет разве что вдова с детьми или дурнушка. На неженатых здесь смотрят почти как на извращенцев, даже на паладинов. Хм, особенно на паладинов… знал бы ты, какие похабные о нас здесь анекдоты ходят.

– Получается, Ренье и его брат ради младших сестер отказались от собственного семейного счастья… – Маттео вздохнул. – И выбрали себе такую, хм, незавидную долю в глазах соотечественников? Только ради того, чтобы их сестры получили хорошее образование?

– Сельская жизнь тяжела, особенно для женщины, Маттео. Если бы старший брат Ренье, а потом и сам Ренье женились, их сестрам пришлось бы нянчить их детей, помогать по хозяйству и работать от зари до зари, а потом выйти замуж за немолодых вдовцов и все так же работать от зари до зари и нянчить не своих детей. Печальная судьба младших селянских дочерей, оставшихся сиротами. Если бы их родители были живы, то девочки остались бы при них, их мужья бы вошли в их семью, а братья, наоборот, жили бы своими домами. Но семье Магри не повезло. И братья решили избавить их от такой судьбы. Как думаешь, жертва Ренье меньше твоей? Что выше – отдать себя служению ради чести своего рода или ради счастья своих родных?

Маттео сделалось стыдно за всю его спесь, какую он проявлял раньше к сотоварищам.

Тут к ним подошел Ренье:

– Сеньор Валерио? Маттео? Почему вы… тут?

– В мистических снах бывает всякое, Ренье, – сказал Филипепи. – Садись вот рядом.

Ренье послушно сел.

– У тебя хорошие сестры. И красивые, – тихо сказал Маттео. – М-м… я понимаю, почему ты решился ради них пойти в паладины.

– Не только потому, что жалованье хорошее, – смущенно ответил Ренье. – По лютессийским законам они теперь могут поступить без экзаменов и за счет наместника учиться в академии или даже университете Лютеса. Жанна хочет учительницей быть, а Белль – лекаркой. И это в тысячу раз лучше, чем доить коров и месить свиньям болтушку, как им бы в селе пришлось… Сеньор Валерио… Я… я хотел было остаться дома. Вот такое желание накатило – хоть убейся. И подумал – я же пошел в Корпус ради них, а не ради Девы. Значит, это вроде как обман, да? Но когда я так подумал, то как-то сразу понял, что нет, не обман. Я же Деве обещался, я сам обет приносил, без принуждения, и Она приняла меня. Ведь правда, что если не с чистой душой – то Она бы не приняла?

– Правда, Ренье, – кивнул Валерио. – Ты прошел испытание духа. И ты, Маттео, тоже. Надеюсь, ты не забудешь того, что понял здесь. А теперь – укладывайтесь поудобнее и спите.

Дождавшись, когда ученики сладко засопят, паладин Филипепи вздохнул, зажмурился… и опять оказался во дворе родного дома. Там по-прежнему были дед с дядей, но они его не заметили. Дядя сидел за столом над недоеденным поросенком красный и несчастный, а дед тыкал ему в лицо кошельком, палочницей и часами:

– Фессо! Баббео! Сопляк Валерио общипал тебе бока, а ты даже не рыпнулся!!! Эх! И чего его в паладины понесло!!! Был бы он теперь на твоем месте, а ты бы, позорник, сидел бы в мастерской, отмычки мастрячил!

Валерио усмехнулся, быстренько прошел за их спинами к другой двери и через нее вышел во тьму, зажмурился, открыл глаза и проснулся.

Похмелье без вина

Ночь еще не кончилась, хотя на востоке небо чуточку посветлело. Филипепи сел на циновке, потянулся. Рядом заворочался Чампа, просыпаясь. Кавалли проснулся раньше их и бродил среди спящих учеников, вглядываясь в их лица и удовлетворенно кивая. Увидев, что старшие паладины проснулись, сказал:

– Хвала богам, все прошло хорошо. Будем их будить? Или пусть до утра спят?

Чампа поежился:

– Холодно же. Да и жестко. Еще успеют в своей жизни на циновках под открытым небом поспать… давайте будить.

– Все прошли испытание, никто не отказался, – Кавалли довольно улыбнулся. – Прямо даже не верится. Давно такого не было, чтоб все прошли…

Разбуженные младшие паладины и кадеты все как один удивились, увидев, что ночь еще в самом разгаре – им-то казалось, что в мистическом сне они пробыли очень долго. Спать им, кстати, не хотелось. Но наставники велели идти в спальни, и даже сказали, что утренняя побудка переносится на час позже, и завтрак соответственно – тоже. И что совсем изумило младших паладинов с кадетами – так это то, что после завтрака не будет привычной тренировки, а вместо этого разрешается взять лошадей и отправиться на прогулку по окрестностям до обеда.

Добравшись до спален и своих постелей, они еще долго не могли заснуть, делясь впечатлениями. Впрочем, далеко не все захотели рассказать, что с ними было в мистическом сне. К примеру, Анэсти рассказывать отказался наотрез, как и Дино. Ханс же сказал, что во сне встретился с дедом и с превеликим удовольствием высказал ему всё наболевшее, и заявил, что его решение быть паладином окончательное и бесповоротное. Дед, по его словам, долго ругался, но в итоге махнул рукой и написал завещание на Хансова отца без всяких условий. И теперь Хансу очень интересно, как оно будет на самом деле. Кадет Камилло, очень мрачный и грустный, тоже не захотел рассказывать, и вместо того, чтобы спать, пошел в церковь на ночное бдение. Немного подумав, вслед за ним ушел Рикардо, догнал у порога церкви и долго с ним разговаривал, сидя на ступеньках. Когда они вернулись в спальню, те, кто еще не спал, отметили, что Камилло явно полегчало. Никто из кадетов не удивился: знали, что у Рикардо есть дар утешения и понимания, и многие, бывало, с ним откровенничали так, как не стали бы с кем-либо другим. К тому же Рикардо никогда никому не рассказывал чужие тайны, и ему можно было поведать даже самое сокровенное.

Но больше всего кадетов, конечно, интересовало, что было во сне у Джулио и как это он сумел пройти испытание. Карло всем взахлеб рассказывал, что ему приснилась бабушка, которая очень сожалела, что отправила его в Корпус, и предлагала отказаться от паладинства, обещая отписать ему полностью всё родительское наследство и сверх того активов на тысячу эскудо, но Карло назло бабушке проявил упрямство и отказался покидать Корпус, и таким образом прошел испытание. Джулио на это только плечами пожал и ничего не стал рассказывать, улегся в кровать, укрылся с головой и демонстративно захрапел.

Как и было обещано, побудку прозвонили не в семь утра, а в восемь, и паладины с кадетами, выбираясь из кроватей, тут и поняли, почему наставники сделали им такую неслыханную поблажку: болело всё, как после тяжкой и долгой тренировки.

Карло и Джулио, конечно, встали пораньше, чтобы приготовить завтрак, и вместе с ними поднялся Рикардо, который помог им натаскать в кухню воды и наколоть дров.

На завтрак все сходились долго, были вялые и пришибленные, даже есть не очень хотелось. Усаживаясь за стол, Бласко как раз на это и пожаловался:

– Что-то мне кажется, я не буду завтракать. Как-то даже тошнит, что ли.

– Это после вчерашнего «чая», – сказал Робертино, вынимая из кармана большую жестяную коробку из-под леденцов. – Видно, с непривычки. Ничего, у меня есть подходящие пилюли.

Он выставил на стол коробку, открыл:

– По одной, рассасывайте. Должно немножко помочь.

Жоан взял пилюлю, кинул в рот:

– Дедуля предупреждал, что после первого раза будет погано. Советовал, кстати, пару палок выпыхать. Но не сразу, а утром, после завтрака.

Робертино кивнул:

– Верно, хороший совет. Похожий «чай» я как-то заваривал с приятелями-медиками, чтоб перед экзаменами память прояснить… только мы туда снотворного не клали. Видимо, тошнота и вялость как раз из-за того, что намешаны снотворное и стимуляторы.

– И какие-то фейские травки, – вздохнул Энрике, подошедший за пилюлей. – Меня сразу в Фейриё унесло, даже заснуть не успел. Чувствовал, что тело здесь, а сам я там.

Он передернул плечами:

– И сразу там ко мне родня альвская прицепилась, тьфу. Соблазняли могуществом и всяким… разным. Знали б вы, с каким удовольствием я их руганью обложил! Кстати, о ругани – спасибо, Жоан, за науку. Все-таки сальмийская нецензурщина, что ни говори, хорошая штука. Родственничков так и перекорячило. Вот не вру – воочию увидел, как от ругани уши вянут!

Остальные захихикали, представив себе темных альвов с вянущими острыми длинными ушами. Энрике и сам повеселел, вспомнив, взял пилюлю и сел за стол. Оливио и Тонио, выцарапав и себе по пилюльке, передвинули коробку дальше по столу, где к ней потянулись и другие страдальцы, Робертино только и успел крикнуть, чтоб по одной для Джулио и Карло оставили.

Тут как раз из кухни и появился Карло со стопкой тарелок, и, зевая, принялся расставлять их по столу. Делал он это очень медленно и при том спотыкался, так что другие кадеты молча встали и пошли на кухню за посудой, чтобы ему помочь.

Кавалли, Филипепи и Чампа, одновременно явившиеся в трапезную, выглядели возмутительно бодрыми, кое-кто из младших паладинов даже вздохнул завистливо. Старшие паладины сели на свои места, и Карло поставил перед ними тарелку с хлебом. Затем на столе появился чай, а потом кадеты вынесли большую кастрюлю и принялись раздавать завтрак в виде лапши с сыром, жареным луком и грудинкой для всех, и той же лапши, но с яйцом вместо грудинки – для Филипепи.

Ковырнув это блюдо вилкой, Оливио усмехнулся:

– Такое насилие над феттучини карбонара я только в гардемаринской школе видел.

Джулио охнул:

– Ой, прости, Оливио, я не знал… я правда не нарочно…

– Да ничего, – Оливио ловко намотал лапшу на вилку и отправил в рот. – Там это было единственное блюдо, которое можно было есть без отвращения… и вообще одна из немногих относительно приятных вещей. И к тому же у тебя оно намного вкуснее. Несравнимо вкуснее.

Польщенный Джулио и сам взялся за вилку.

Лапша и правда оказалась очень вкусной, так что даже те, кого после ночного «чая» тошнило, съели всё.

Как и было обещано, после завтрака не было никаких тренировок, так что большинство кадетов и паладинов, воспользовавшись советом наставников, отправились на верховую прогулку, кадет Артурэ ушел стирать свое белье и тренировочные штаны с рубашкой, Робертино, Томазо и Ренье поехали в Сизый Терновник вместе со сторожем, а Джулио и Карло неторопливо занялись готовкой обеда.

Первыми вернулись те, кто ездил в село – с полной телегой пристойных припасов в виде свежих яиц, пары бочонков магически замороженной телятины, нескольких клеток с живыми курами, мешком зелени и корзин с хлебом. Потом явились и остальные, нагулявшиеся, отдохнувшие и проголодавшиеся. Джулио и Карло и с обедом не подвели: всё было вкусно и сытно.

Подготовка

Чем ближе становился вечер, тем тревожнее было на душе у тех, кому ночью предстояли испытания. Особенно нервничали кадеты, у которых это вообще было первым полевым заданием (не считать же всякую городскую мелочь вроде пикси-чернушек или банников, с которыми им уже приходилось иметь дело). Джулио вообще трясся так очевидно, что Робертино велел ему после ужина выпыхать две дымных палочки одну за другой. Другие кадеты, подумав, решили тоже последовать этому совету, и вскоре в кадетской спальне под потолком заклубился сизый дымок.

Младшие паладины же, хоть и тревожились, но внешне были, в общем-то, спокойны.

Жоан первым делом переоделся в походное обмундирование, затем положил в правый карман четки, а в левый – посеребренный колокольчик на прочном красном шелковом шнуре. Еще осенью, в отпуске он сделал себе собственный рабочий артефакт, следуя совету дедули Мануэло. Заказал у хорошего мастера в Корунье сам колокольчик, потом освятил его на алтаре в священной роще и даже уже однажды использовал, когда зимой пришлось разбираться с парочкой беспокойников на одной из Заречных Выселок. Заречные земли в столице только недавно начали застраиваться, а до того там была болотистая пойма Фьюмебьянко, где никто не жил, но время от времени кто-нибудь тонул по весне, когда разливалась река. А иногда там кого-нибудь топили, особенно если этот кто-то перешел дорогу столичным ворам и бандитам. После того, как построили шлюзы, паводки прекратились, и на Заречье появились новые кварталы. Тут-то и оказалось, что утопленники прошлого не желают спокойно лежать в земле, и порой вылезают. Так что молодых паладинов частенько отправляли туда разбираться с беспокойниками.

Глядя на него, Тонио повздыхал и тоже оделся в походное, морщась:

– Как подумаю о том, что в болото лезть придется, так аж блевать тянет… Не то чтоб у нас в Мартинике не было болот. Наоборот, они там есть. И еще какие. С аллигаторами, болотными змеями, крабожабами… и прочей дрянью.

Робертино, переодеваясь, как и они, в походное, пожал плечами:

– Не думаю, что здешние кикиморы хуже крабожаб. И потом, Тонио, утешься тем, что все-таки городскому паладину с таким редко приходится дело иметь. А если тебя это не утешает – ну тогда попроси капитана оставить тебя при дворе. Думаю, он тебе пойдет навстречу.

Тонио задумался:

– М-м… с одной стороны это звучит соблазнительно. Но с другой… Скучно, наверное.

– Почему? – спросил Оливио, тоже занятый экипировкой. – Как раз наоборот. Скандалы, интриги, покушения… Большая политика и мелочная месть... Тайны и высокое доверие. Вон Маттео только и мечтает придворным сделаться, но ему не светит, несмотря на его происхождение… потому как одного происхождения для этого мало. Я уже видел список, кому капитан хочет предложить остаться при дворе. Он его Манзони дал на рассмотрение.

– Наверняка там мое имя стоит, – тяжко вздохнул Робертино. – Вот только у меня никакого желания быть придворным нет.

Оливио кивнул:

– Стоит, и причем на самом верху. Меня он тоже в список было внес, но Манзони ему сразу сказал, что я в храмовники иду, капитан меня и вычеркнул. А ты, Тонио, кстати, там тоже есть. На втором, между прочим, месте. И знаешь, мне кажется, это для тебя самое то. И твоя семья наконец-то удовлетворится, все-таки большая честь – сделаться придворным паладином.

Потерев подбородок, Тонио сказал:

– Ну-у, пожалуй что и так. А что касается чести – так это даже кстати. Так высоко Квезалы еще не залетали, – он ухмыльнулся. – Дядюшка Лео просто лопнет от противоречивых чувств, когда узнает. И тетушка Паолина тоже. Они ж моим отцу с матерью только и делают что твердят, что я ни на что не годен и позор для нашего рода. Представляю, какое ехидное лицо сделается у папеньки, когда он им этакую новость скажет. Хотел бы я на это сам посмотреть.

Он заметно повеселел.

Тут в спальню заглянул уже успокоившийся Джулио:

– Ой, подождите, я еще не оделся…

Тонио затянул ремни наручей и сказал:

– Давай быстрее, не хотелось бы опаздывать… Раньше выйдем – раньше и вернемся. А мы пока пойдем за снаряжением. Надеюсь, нам что-нибудь пристойное выдадут.

Снаряжение и амулеты выдавал Чампа на складе внизу, в подвале. И оказалось, что по правилам испытания выдается только один предмет, кроме амулета. На выбор из небольшого списка. Паладины с кадетами тут и поняли, что и это тоже испытание, и призадумались. Жоан, оглядев предложенный набор, махнул рукой:

– А, все равно ни пистолей, ни самопалов нет. А другого мне ничего и не надо.

Чампа прищурился:

– По правилам ты должен выбрать. И давай, выбирай побыстрее.

Еще раз посмотрев на разложенные по длинному столу предметы, Жоан вздохнул:

– Ну, таскайся еще с лишним барахлом… Ладно. Хм-м… Пожалуй, вот, – и он взял багор. – Пригодится трясину проверять.

За ним выбирали и остальные. Потом еще ждали Джулио и Карло, пока те сначала придут, да пока выберут. Впрочем, на них никто не ворчал, только вздыхали тяжко.

Джулио наконец подобрал себе секиру по руке, а Карло – кистень. Увидав его выбор, все захихикали, а Чампа вздохнул:

– Забыл, что ли, как недавно себе кистенем по яйцам попал?

Карло вспыхнул:

– И вовсе не по яйцам…

– Ну как знаешь, – Чампа поставил на столик шкатулку и раскрыл ее. Внутри было полно подвесок в виде стеклянных кружков, оправленных в бронзу. – Разбирайте амулеты, надевайте на шею, можете спрятать под одежду, главное – не потерять. Если снимете или потеряете – испытание провалено. К тому же без них вам обратные телепорты не откроются. Ну, идемте.

Он провел их в большой зал в том же подвале, и подвел к стене, в которой было пять дверей, на каждой – по надписи старой орфографией: «Болото», «Лес», «Кладбище», «Подземелье», «Пещеры».

– Односторонний телепорт, – Чампа показал на двери. – Попадаете в нужное место, и ваша задача – пройти до обратного телепорта. Вы его будете чуять благодаря амулетам, так что с направления не собьетесь. А чтобы попасть к обратному телепорту, нужно пройти через болото, лес, пещеры и так далее. И попутно уделать всю встречную нечисть и тому подобное. Задача понятна?

– Да куда уж понятнее, – хмыкнул Энрике. – Сеньор Ринальдо… А много ли было тех, кто во время этого испытания сгинул?

– В моем наборе – никто, – пожал плечами мартиниканец. – Не с чего там вам сгинуть, разве что совсем по дурости. Но вы не идиоты, так что справитесь. Ну, вперед.

И младшие паладины с кадетами прошли через назначенные им двери.

Болото

Недалеко от взгорка с Жутким Замком тянулась длинная низина. Когда-то давно подземные воды вымыли большую полость, а потом, в дофартальские времена, случилось большое землетрясение, частично разрушившее южный хребет Сьерра-Ньеблас. Подземная полость тогда схлопнулась, земля над ней сильно просела, и речка, которая там текла, не имея стока, начала наполнять эту впадину. Долго это не продолжалось: довольно скоро речка поменяла русло. Озеро постепенно превратилось в болото – с трясинами, топями и окнами открытой воды. Болото поросло лесом и сделалось обиталищем всякой дряни вроде кикимор и водяников с топляками. Местные жители, несмотря на это, на болото ходили часто – но только днем и старались держаться подальше от опасных мест. Тропы давно были проложены и помечены, это входило в обязанности местной сельской общины и считалось формой подати еще со времен, когда Корпус только-только построил Жуткий Замок.

Портал перенес Жоана, Тонио и Джулио на довольно крупный островок, от которого тянулась через топи тропа. Паладины тут же создали себе поисково-световые огоньки, и те повисли над тропой крупными светлячками. Джулио провозился с этим чуть дольше, но огонек у него получился вполне пристойный, четкий и яркий. Тропа, впрочем, и без огоньков была отлично видна – все-таки полнолуние. Через каждые двадцать футов торчали вешки, а сама тропа в топких местах была засыпана камнем или имела гати. Вступая на нее, Жоан сказал:

– Джулио, иди за мной, Тонио – замыкаешь. И, Джулио – для тебя особо говорю – с тропы не сходи ни в коем случае, а то еще утопнешь.

– Я знаю, как себя вести на болотах, – обиделся кадет. – В Пекорино их много… Мы осенью там на уток и гусей охотимся.

– На уток – а не на кикимор. Так что иди посередине и делай всё, что тебе говорят, без пререканий, – пробурчал Тонио, перехватывая поудобнее булаву. – Возись еще с тобой, долбоклюем…

Некоторое время они шли молча, потом Жоан вздохнул:

– Вот будет забавно, если мы тут всю ночь прошляемся и ни одной бестии не встретим. И придется нам еще раз на это испытание выходить.

– Тьфу, Жоан, ты как скажешь! – расстроился Тонио. – Ну уж нет, пусть лучше нам попадется какая-нибудь кикимора. Не хочу второй раз в болото переться.

– Служба, Тонио, у нас такая, что даже придворному паладину может вдруг понадобиться лезть в болото, – рассудительно ответил Жоан.

Мартиниканец махнул булавой:

– Может, и понадобится. Но я бы предпочел делать это как можно реже.

– Да что такого в болоте-то? – вдруг подал голос Джулио. – Если знать, как по нему ходить, так ничего страшного… а бестии все-таки редко встречаются. Кикимору легко пришибить. Как-то мы с моим старшим братом на охоте наткнулись на кикимору… Джованни в нее из самопала пальнул, а я топориком рубанул. И всё. Я тогда даже кадетом еще не был, между прочим.

Жоан усмехнулся:

– С одной кикиморой вдвоем, да с самопалом управиться – как поссать с обрыва по ветру. А ты бы с десятком попробовал, как мне в отпуске пришлось. Впрочем, мы с Джорхе их тогда быстро уделали.

Тонио ткнул Джулио между лопаток:

– Иди давай вперед и не забывай по сторонам посматривать, умник. И за огоньком своим следи… вон он куда улетел, ты его так скоро потеряешь. А что до болот… Болота, конечно, не страшные, но мерзкими и противными они всегда были, есть и будут.

– Истинная правда, – Жоан вошел в легкий транс. – Что-то я тут чую… что-то плохое.

– Да уж точно, что плохое, хорошего тут ничего быть не может, – Тонио тоже вошел в легкий транс. – Вон там, впереди, что-то есть.

– Кикиморы!!! – завопил Джулио, и его огонек тут же разгорелся до размеров приличной шаровой молнии, повис над островком, к которому подходила тропка, и осветил прущую на паладинов толпу мерзких носатых тварей.

До них было не меньше тысячи футов, но их очевидно становилось больше каждую секунду: новые твари вылезали из топи и присоединялись к потоку.

Жоан непристойно выругался – причем даже по сальмийским меркам непристойно. А потом воткнул в тропу перед собой багор, выхватил меч, поднял левую руку, набирая ману. Мимо Джулио к нему протиснулся Тонио, встал рядом, потянул ману и тут же сбросил ее сетью мелких огоньков, потом перехватил булаву в левую руку. Джулио позади стоял, широко расставив ноги и судорожно сжимая секиру.

– Ты что там, уже в обморок грохнулся? – спросил Тонио, чуть повернув к нему голову.

Джулио пискнул:

– Нет, я просто не могу ману на силовой удар перебросить, она почему-то вся в огонек уходит!

– Потому что ты, балбес, его слишком далеко упустил, – проворчал Тонио. – Давай уже развеивай его, быстрее!

Кикиморы приблизились, теперь до них было футов пятьсот. Передний край как раз уже попал под россыпь огоньков Тонио, и они посыпались вниз, жаля бестий так, словно были каплями раскаленного металла. Кикиморы завыли, заметались, толкаясь, и замедлились. Задние, впрочем, напирали. Но тут вдруг взорвалась шаровая молния, в которую превратился огонек Джулио, и задние ряды кикимор тоже залило огненными каплями. Жоан решил, что ждать уже нечего, и ударил простым силовым ударом, но очень мощным. Это оглушило и снесло в болото треть кикимор, а остальные, мерзко стрекоча, накинулись на паладинов.

Нещадно ругаясь, Жоан выдернул из земли багор и сбил в болото сразу трех кикимор, переломав им длинные когтистые руки, тут же зарубил мечом парочку других. Рядом Тонио крошил их булавой и мечом, а позади хекал Джулио, отбиваясь секирой (поскольку меча у него не было, не полагался еще).

Впрочем, кикиморы кончились довольно быстро, паладины даже запыхаться не успели. Столкнув все еще дергающуюся тушку последней бестии в болото, Жоан поднял меч и призвал призрачное пламя – очистить клинок. Меч полыхнул бледно-голубым сиянием, в котором без следа сгорела сине-зеленая слизь, и Жоан вложил его в ножны. Рядом Тонио сделал то же самое. А потом оба повернулись к Джулио.

Кадет стоял над кучкой порубленных кикимор и старательно чистил секиру пучком осоки.

– Я же говорил – кикимор легко пришибить, – смущенно сказал он, не поднимая глаз. – С огоньком только плохо получилось.

– Хм, не так и плохо, вообще-то, – честно отметил Жоан. – Другое дело, что – случайно. Так далеко его нельзя упускать, потом труднее контролировать. Особенно по неопытности.

Тонио покрутил булаву:

– А если упустил – то лучше сразу развеять. Это сейчас тебе повезло, что он в молнию превратился и мана на пользу пошла... Видно, дуракам и вправду везет. Потому как обычно неуправляемый огонек просто тянет ману и рассеивает ее в виде сияния.

Кадет кивнул:

– Я помню, наставник говорил. Просто не сообразил сразу…

– Быстрее соображать надо, а то проживешь недолго, – хмыкнул Тонио.

– Ладно, все равно многое только на опыте познается, – Жоан перехватил багор поудобнее. – Идем дальше, что-то мне кажется, кикиморы были только началом…

Джулио снова сделал себе огонек, и паладины двинулись дальше. Пока что было тихо, только шуршала осока и пронзительно перекликались в ветках корявых деревьев болотные совы, да иногда тяжко вздыхала трясина, выпуская на поверхность порцию вонючего болотного газа или голубой огонек. Когда один такой пузырь вспух неподалеку от тропы, Жоан пустил в него маленькую пламенную стрелку. Язык бледно-голубого пламени взметнулся вверх, осветив трясину на добрых пятьсот футов вокруг.

– А вон и продолжение испытания, – усмехнулся Тонио, указывая влево.

– Джулио, знаешь, что это такое? – спросил Жоан, чуть обернувшись назад.

Кадет на мгновение призадумался, вспоминая, потом сказал:

– Болотный беспокойник.

– Отлично. Ты прямо гений. И что с ним делать? – Жоан оперся на багор и скучающим взглядом наблюдал, как беспокойник медленно шлепает к ним по кочкам. Был этот беспокойник на вид совершенно невзрачным: тело его когда-то принадлежало какому-то поселянину, неудачно сходившему за клюквой на это болото. На нем даже сохранились холщовые рубаха, штаны и лыковый заплечный короб.

– М-м… Сжечь пламенной стрелой? – спросил Джулио, явно пытаясь вспомнить, что же написано в паладинских кодексах на этот счет. Тонио закатил глаза и вздохнул. Жоан терпеливо сказал:

– А если подумать как следует, а, Джулио? Ну, напряги мозги. Это же беспокойник. Откуда берутся беспокойники?

– Получаются из болотного утопленника, когда мертвым телом завладевает какой-нибудь мелкий бес, бесформенный демон или неприкаянный дух… О! – Джулио сообразил и обрадовался. – Из него надо изгнать вселенца и только потом сжечь тело.

– Молодец, быстро додумался, всего за полминуты, – Тонио даже не позаботился скрыть издевательские интонации. – Давай, за дело.

Кадет заткнул за пояс рукоять секиры, достал из кармана четки и намотал на руку. Сосредоточился, забормотал нужный псалом и поднял руку с четками, указывая пальцем на беспокойника. Тот подшлепал уже совсем близко, и вытянутый в его сторону палец воспринял как приглашение поужинать, потому как дернулся вперед, раззявив щербатую пасть. На Джулио пахнуло трупным зловонием, он отпрянул назад, и зубы беспокойника впустую клацнули в полуфуте от его руки. Но кадет все-таки не растерялся, с пальца сорвалась белая вспышка и ударила в беспокойника. Тот остановился, дернулся, размахивая руками, завалился на кочку, а над трупом повис сгусток дыма с красноватыми всполохами. Дым крутился, как маленький смерч, и издавал пронзительный визг. Джулио зажмурился, крикнул:

– Изыди в Демонис! – и снова ударил белой вспышкой силы Девы. Бесформенный демон – а это был именно он – взвизгнул на прощанье и исчез с резким хлопком. Джулио открыл глаза:

– Получилось, кажется…

– Небезупречно, но получилось, – кивнул Жоан. – Потом научишься делать это быстрее и проще, дело-то несложное. Главное – не слишком руками размахивай, а то цапнут.

Джулио кивнул, снова сосредоточился, призвал пламенную стрелу и сжег тело – на всякий случай, чтоб больше никакая нечисть не подняла его в виде беспокойника. По самому селянину уже наверняка отслужили заупокойную, так что его душа давно уж отошла к богам.

– Ну, идем дальше. До обратного телепорта еще не меньше двух миль, – Тонио потрогал амулет. – Надо бы туда успеть дойти до того, как Луна сядет. Не хотелось бы по темноте шляться…

Полмили они прошли без всяких приключений, потом на них опять набежали кикиморы. Но кикимор было немного, всего пять, и с ними разобрались быстро: Жоан сжег одну пламенной стрелой и двух зарубил, а Тонио одной проломил голову булавой, а вторую подкинул высоко вверх силовым ударом. Кикимора шлепнулась в трясину и, явно перепуганная, нырнула и убралась прочь.

– Мне начинает казаться, что эти испытания – качупакас какой-то, – Тонио потрогал амулет.

– Скучно, – согласился Жоан. – И как-то слишком просто.

Джулио возразил:

– Ничего себе – скучно! Толпа кикимор, беспокойник, еще, наверное, что-нибудь будет. Не так и просто.

– Может, для кадетов-бездарей вроде тебя это и не просто, но нас-то тогда зачем сюда отправили? – проворчал Тонио. – Тебя, дурака, нянчить, не иначе.

От этих его слов Джулио почувствовал вдруг такую обиду, что аж во рту горько сделалось. Он возмутился:

– Я не бездарь и не дурак! Сам-то давно кадетом был? Хочешь сказать, что сразу всё умел и всё получалось? Что в кадетах прямо образцом для всех был? Как же, ври больше!

Миндалевидные глаза Тонио опасно сузились, губы искривились, слегка обнажив зубы, но он пока еще сдерживал свой гнев. А Жоан, желая осадить кадета, сказал:

– Ты бы помалкивал, Джулио, насчет образца в кадетстве. Шлюхи из «Розы и Мимозы» и «Фейская цирюльня» с «Кукапердией» забылись, что ли?

Кадет покраснел, но упрямство его не позволило промолчать:

– Не забылись, так с тех пор ничего такого больше не было! И я даже к Марионелле не ходил ни разу, в отличие от вас обоих! Вы же как по расписанию бегаете, словно вас туда за яйца тащат!

– Ишь ты какой наглый, – аж восхитился Жоан. – Тонио, ты только глянь на этакое диво.

– Вижу, – прошипел мартиниканец, сжимая кулак. – И слышу. И сейчас я из этого камоте все дерьмо вышибу, может, тогда и для мозгов место освободится!

Он бросил наземь булаву и сжал второй кулак.

Джулио подобрался, готовясь к драке. Хоть он и был всего лишь кадетом, притом самым негодящим, но драться умел не хуже Тонио. Рукопашный бой – это была чуть ли не единственная из боевых наук, в которой он преуспел и даже обошел всех других кадетов, кроме Рикардо (но и тот брал не столько умением, сколько своими четверть-сидскими силой, ловкостью и выносливостью). Так что шансы уделать Тонио в рукопашной драке у него были вполне неплохие.

Тонио тоже занял боевую позицию, исподлобья глядя на Джулио, и прошипел:

– Забыл свое место? Ты – кадет, и должен иметь уважение к старшим. И помалкивать. И гордость свою в задницу засовывать поглубже, если она тебе жмет.

Вообще-то рукоприкладство по отношению к кадетам было запрещено уставом, врезать нижестоящему при необходимости имели право только старшие паладины, да и то не все, а лишь наставники и сержанты. Так что, собираясь отлупить Джулио, Тонио шел на прямое нарушение устава. И Жоан, которому тоже не по нраву пришлась наглость Джулио, все-таки решил вмешаться и драку остановить. Не хотелось потом сидеть в карцере в наказание за бездействие и потворство нарушению устава, да и сам устав нарушать тоже не хотелось, неправильно это.

Но Жоан не успел ничего сделать.

Джулио шагнул вперед, готовясь перейти в атаку, и зацепился за что-то ногой. Дернул нетерпеливо, стряхнул и придавил каблуком. Раздался хруст, и тут же Тонио хватанул маны и сбросил ее маленькой пламенной стрелой прямо под ноги Джулио. Тот отпрыгнул, ставя щит веры, Жоан одновременно с этим крайне непристойно выругался, а Тонио выхватил меч и с маху пригвоздил им к земле длинное членистое тело болотной сколопендры.

Упавший на задницу Джулио огромными глазами смотрел, как издыхающая сколопендра скребет кошмарными суставчатыми лапами, выдирая с корнями цепкую осоку, а рядом дымится обсмаленная тушка топляка – именно его клешню раздавил Джулио, думая, что это всего лишь корень или плеть болотного вьюнка.

Жоан снова выругался, на этот раз с явным облегчением. Тонио выдернул меч и нанес сколопендре еще один удар, располовинив ее. Потом хватанул маны и силовым ударом скинул всё еще дергающиеся останки в болото, очистил меч и вложил в ножны. Джулио встал, отряхнул штаны и пинком отбросил дохлого топляка в компанию к сколопендре.

– Я полагаю, вопрос соблюдения субординации закрыт? – холодно спросил Тонио, исподлобья глядя на кадета. – Заметь, я не требую извинений, я просто хочу, чтобы ты придерживал язык за зубами и не раздражал меня.

Джулио глянул на него, потом на Жоана. Тот молчал, но многозначительно покачал головой, и кадет вздохнул:

– Я, ну… перешел некоторую грань, признаю.

При этих его словах Тонио удивленно поднял бровь. Джулио продолжил, снова заводясь:

– Но и вы оба тоже меня достали! Нечего ко мне относиться как к идиоту! Может, вы не заметили, но я уже давно перестал быть тем бараном, которого в «Розе и Мимозе» унизили студенты-магики. И меня уже три месяца как не отправляли в карцер, мыть сортиры или еще что в этом роде. Потому что я решил: или я стану паладином, или сдохну! Вам ясно?

Тонио и Жоан смотрели на него так, словно он прямо на их глазах перьями оброс и позеленел. А потом Жоан сказал:

– Черт возьми, этакая упертость – это похвально. В смысле, я за тебя рад, что до тебя наконец дошло и ты поумнел. Но заметь, Джулио: если ты здесь, на болотах, не будешь слушаться старших – то есть нас – то сдохнуть ты как раз сможешь запросто. Сдохнуть вообще дело плевое. Ты вон на топляка наступил и не заметил, а он тебе ногу отожрать мог за милую душу! И, кстати, как раз собирался, когда Тонио его поджарил.

При этих словах Джулио покраснел и посмотрел на свою ногу, где на голенище сапога в лунном свете и призрачном сиянии огонька виднелись бороздки от топляковых клыков.

– М-м-м… Я не против вас слушаться, я просто не хочу, чтоб меня держали за придурка.

Жоан взял багор, закинул на плечо:

– А чтоб тебя не держали за придурка, надо не быть придурком, Джулио.

– К тому же способ доказать, что ты не придурок, ты выбрал неподходящий, – Тонио надел на левую руку петлю булавы. – Это как голым задом дикобраза убить. Вроде бы и круто, но всё равно все с тебя ржать будут. Ладно, мы, пожалуй, тоже были неправы, и шпынять тебя не стоило. Но и ты не наглей.

Кадет только кивнул. Жоан оглядел болото, вздохнул:

– Нам до обратного телепорта еще почти целую милю переть. Так что давайте, вперед. И, Джулио, ради всего святого – смотри под ноги.

Дальше они еще полмили прошли спокойно. Тропа то и дело становилась вязкой и топкой, пару раз вообще пришлось с кочки на кочку перескакивать, преодолевая открытую воду. Потом снова началась хорошая, твердая тропка. Луна уже спустилась совсем низко, когда паладины дошли наконец до широкого островка, где, судя по тому, как реагировали амулеты, и должен был быть обратный портал.

Островок был довольно большой, поросший густой осокой, багульником и низкими чахлыми кустами голубики. Посреди островка имелась заболоченная впадина, затянутая тиной и русалочьими косами – болотными водорослями с длинными узкими листьями, прочными и страшно липкими. А посреди этой впадины торчал замшелый плоский камень, на котором и мерцал призрачным голубоватым сиянием портал.

– Вперехлест через забор да с приподвывертом! – только и сказал Жоан, увидев это. Тонио тоже не остался в стороне, выдав длинную фразу на тепекатль, очень эмоциональную и, по всей видимости, нецензурную.

– И как туда добраться? – Джулио подошел к самой впадине, проваливаясь в топкий берег болотца чуть ли не по щиколотку. – Тут ведь футов пятнадцать, не меньше…

Жоан тоже подошел к впадине, потыкал багром в воду. Русалочьи косы тут же налипли на багор и его древко, Жоан еле выдернул его, и то ему пришлось приложить к тому немалое усилие.

– Эта дрянь запросто на дно утянет, – он повертел багор, изучая гадкую траву. Листочки, на вид водянистые и тяжеленькие, шевелились и трепетали от малейшего движения.

– Вообще-то, конечно, предполагается, что добраться туда несложно, – Тонио потер подбородок, размышляя. – Допрыгнуть, однако, нечего и пытаться.

– Предполагается, что добираться надо пешим ходом, – Жоан пустил пламенную стрелку на багор, пытаясь сжечь русалочьи косы, но мокрая трава не хотела гореть, даже на раскаленном металле она вяло шипела и потрескивала, испуская слабый пар, но не горела. – Тут вот дорожка есть к камню, узенькая.

Он показал на воду, проведя в воздухе линию от бережка к подножию камня, к тому месту, где на нем как раз было что-то вроде ступеньки возле самой воды. Поисковый огонек Жоана спустился к воде, нырнул и прошел вдоль этой дорожки, осветив и ее, и мутные темные глубины по бокам.

– Уже легче, – мрачно сказал Тонио. – Если б не эта гадская трава. Стоит только зацепиться – и конец, на дно утащит, или увязнешь намертво…

Джулио всё стоял у кромки воды и задумчиво глядел на заросли русалочьих кос. Потом поднял левую руку и медленно повел в воздухе, набирая ману. Давалось ему это с трудом: здесь, на болоте, мана была только в виде тумана, и собирать ее, не имея должного опыта, было сложно. Но наконец он все-таки сумел набрать ее довольно много, нагнулся пониже и пустил ее силовым ударом по поверхности воды вдоль каменной дорожки.

Ударная волна со свистом прошла по зарослям русалочьих кос, пропахав в них канавку, и расплескалась по подножию камня. Плети травы тут же принялись сползаться к этой канавке, пытаясь ее перекрыть, но все-таки, когда поверхность успокоилась, место, где прошел силовой удар, оставалось заметным.

– Может, так попробовать? – несмело предложил он.

Тонио критически на это поглядел, пожал плечами и сказал:

– Хуже не будет. Лишь бы камень не раздолбать…

Жоан прихватил маны и выпустил ее силовым ударом. У него это получилось намного мощнее, но при том он сумел ограничить расстояние, и до камня волна не дошла. Канавка в сплетениях русалочьих кос получилась шире. Тонио тут же выпустил ману в свою очередь, не давая русалочьим косам заполонить открытое пространство.

Втроем им удалось пробить свободное пространство вдоль дорожки шириной в три фута. Далось это нелегко: Джулио покрылся испариной, Тонио тяжело дышал, да и Жоан чувствовал, что у него слегка кружится голова.

– Ну, давайте… – сказал он, и тут вдруг раздался вопль Джулио:

– Ой, черт, что это за херня?!

Жоан повернулся к нему. Кадет резво отпрыгнул с бережка назад, на твердую почву, а там, где он только что стоял, лежала на грязи здоровенная голова, похожая на утиную, только с костяным гребнем и огромными клыками, торчащими из клюва. Голова крепилась к длинной шее, толщиною с бедро Джулио, не меньше, а шея уходила под воду и заросли русалочьих кос. Прикинув общие размеры этого дива, Жоан восхищенно выругался, одновременно отпрыгнув подальше. Тонио тоже это увидел, и он-то наконец и ответил на вопрос кадета, а что это, собственно, за херня:

– Змей раздери, да это же пернатый живоглот!!! Только откуда он здесь? Их и у нас-то уже двести лет как не видывал никто! Вымерли они!

– Не вымерли, – слабым голосом сказал Джулио, припомнив «Кодекс реликтовых, редких и вымерших бестий», где на сто восемнадцатой странице как раз и был изображен пернатый живоглот. С подписью «Считается вымершим, так как последние достоверные свидетельства об оном датированы 1034 годом, наблюдался в Мартинике, в Куантепекском царстве». – Ошиблись составители, наверное…

– Холера, чума и зеленая срачка бы их побрала! – отреагировал на такую новость Жоан, тоже припомнив этот кодекс. А Джулио с тоской добавил, процитировав оттуда же:

– «Большой пернатый живоглот, бестия высшего разряда опасности… Питается аллигаторами, дикими кабанами и кикиморами…»

– Ну, в кикиморах здесь недостатка нет, – Тонио покрутил в руке булаву. – Потому, может, и не вымер… Вот только как он здесь оказался?

– Некогда изысканиями заниматься, – буркнул Жоан, принимаясь тянуть ману. – Или мы его укотрупим, или он нас сожрет – как ни крути, а после кикимор мы ему за изысканные кушанья сойдем... Так что за дело, парни.

Между тем живоглот поднял голову и начал выбираться из болота. Казалось странным – ну где в этом маленьком болотце может поместиться этакая здоровенная, размером с ломовую лошадь, бестия. Впрочем, мало ли, может, там подземный туннель есть, соединяющий болотце посреди островка с большим болотом – по крайней мере именно это подумалось Жоану, пока он с ужасом и даже некоторым восхищением наблюдал, как чудовище выходит из воды. Было в этом что-то очень величественное и жуткое одновременно.

Живоглот, чвакая трехпалыми когтистыми утиными лапами по грязи, выбрался на берег, потоптался немного, расправив крылья и стряхивая с них воду. Крылья у него были больше похожи на длинные лапы с острейшими крючковатыми когтями, к которым зачем-то приделали перепонку и утыкали длинными зеленоватыми перьями, отливающими металлом.

– Маховые перья у него острые, в старые времена у нас, бывало, их вместо ножей использовали, – сказал Тонио, набирая ману. – А хвостовые вместо мечей…

Джулио сглотнул, крепче сжал секиру.

Жоан же набрал столько маны, что аж светился. Лицо у него сделалось очень сосредоточенным, как у человека, которому срочно требуется отлить, а негде и некогда. Тонио выглядел так же.

– Тонио, – медленно проговорил Жоан. – Я справа, ты слева.

Мартиниканец кивнул. Позади вякнул Джулио:

– А я?

– А ты посередине, – буркнул Жоан. – Только близко не подходи, сожрет и сапогами закусит. А нас потом Чампа нашинкует.

– Угу, на начинку для тако, – Тонио сделал шаг влево, осторожно, словно нес полное ведро воды и боялся расплескать. Впрочем, как-то так оно и было, только вместо воды – мана.

Джулио, отцепив левую руку от древка секиры, тоже принялся тянуть ману. Он и так перед тем утомился, да и способности у него были весьма посредственные, потому давалось ему это с огромным трудом. Но вид приближающегося живоглота придал кадету сил и сноровки, так что он таки сумел набрать маны так много, как никогда не получалось раньше.

– Ой-ой-ой, не могу больше, щас лопну! – заскулил он.

Живоглот как раз чуть пригнулся, растопырил рукокрылья, развернув когти, здорово напомнившие Жоану кестальские навахи, пригнул шею параллельно земле и, раззявив клыкастый клюв, пошел на паладинов, утробно клекоча. Тут Джулио, не в силах терпеть, сбросил ману, в последний момент сумев вложить ее в пламенную стрелу и даже как-то направить.

Пламенная стрела влетела прямо в раззявленную клювопасть и взорвалась там яркой белой вспышкой.

Бестия споткнулась, шлепнулась на широкую пернатую задницу, разбросав лапы, захлопнула клюв и помотала башкой. Тут же икнула, выпустив могучую струю пара, зашипела и, повозив кошмарными лапами по дерну, как-то собрала их в кучу и встала.

– Охренеть вообще, – только и сказал Джулио.

Не дожидаясь, пока разъяренная бестия ринется на кого-то из них, Жоан и Тонио одновременно сбросили на нее ману – Тонио сразу двумя пламенными стрелами, а Жоан – шаровой молнией. Стрелы ударили живоглота в бок, под рукокрыло и у основания бедра, молния расплескалась по правому плечу и рукокрылу. Он остановился, опять шлепнулся на задницу, завизжал, катаясь по влажной осоке. Перья от пламенных стрел раскалились, а молния все еще оплетала его сетью иссиня-фиолетовых змеящихся разрядов, издавая треск и вонь жженого волоса.

Жоан, не успев отдышаться, призвал святую броню на себя и, подскочив к живоглоту, рубанул ему мечом по бедру, ловко уворачиваясь и от рукокрыла, и от когтей на перепончатой лапе. Святая броня, конечно, защищала паладина не только от магических и мистических воздействий, но и от вполне физических, но любой удар, приходившийся по ней, сбивал сосредоточение и ослаблял ее. Четыре-пять ударов она могла выдержать, а потом ее придется как-то восстанавливать… если чудовище даст паладину на это время.

Тонио это тоже понимал, так что он сделал то же самое и занялся левым боком твари, рубя под рукокрыло. Только и успел крикнуть:

– Давай стрелу!

Кадет, которому и адресовался этот крик, расставил ноги пошире и, зажмурившись и глубоко вдохнув, принялся собирать рассеянную болотную ману. Он очень устал, причем не только духовно, физически это занятие выматывало тоже, особенно не слишком-то подготовленного. Однако деваться было некуда, так что Джулио совершил невероятное для себя усилие и таки за десять секунд успел натянуть маны столько, что почувствовал, как она давит ему на пузырь. Это, как говорили наставники, был верный признак того, что он заполнил себя до предела. Вот только предел у кадета был маловат… Джулио открыл глаза. Бестия уже успела сбить Жоанову броню и тот сейчас, ничем не защищенный, бешено размахивал мечом, отбиваясь от резких махов когтистого рукокрыла. У Тонио еще оставалась кое-какая защита, но и ему приходилось туго: уж больно вертлявой и ловкой оказалась бестия. Джулио поднял левую руку, сложив пальцы щепотью, и нацелился на голову живоглота. Но тут же вспомнил свою первую попытку и опустил руку ниже. И как только он выпустил стрелу, бестия вскинулась, выгнувшись, и изготовилась хватануть Жоана клювом за голову.

Пламенная стрела прошла под грудью чудища, раскалив перья, и влипла прямехонько туда, где у птиц расположена задница. Видимо, у живоглота в этом смысле анатомия ничем не отличалась, потому как он взвизгнул, подпрыгнул высоко вверх, мгновенно потеряв всякий интерес к паладинам, и задом скакнул к болотцу, опустив в него пылающее гузно. А у кадета от дикого переутомления подкосились ноги и он сел там где стоял, уперся руками в землю, тяжело дыша и глядя на визжащее чудовище, от которого вверх поднимались струи пара. Впрочем, живоглот не стал долго прохлаждаться, и, слегка остудившись, снова попер в атаку. Жоану, правда, хватило времени обновить святую броню, так что, когда бестия на него набросилась, паладина уже окутывало легкое белое сияние.

Жоан ударил острием меча бестию под клюв, где висел кожистый мешок, и пропорол его. Хлынула сине-зеленая слизь, чудовище заклекотало и замолотило рукокрыльями, явно желая разделать наглого паладина на лапшу. Тот еле успевал отбиваться. Тонио, воспользовавшись тем, что внимание бестии почти полностью переключилось на Жоана, зашел сзади и нанес сильный удар под основание левого рукокрыла, почти отрубив его. Бестия завизжала еще противнее (хотя казалось, что противнее уже невозможно), рукокрыло повисло на полоске кожи и одной жиле, и Тонио принялся рубить левую ногу, нанося удар по колену и отпрыгивая.

С правой стороны Жоан проделал еще пару дырок – в шее и боку, но, похоже, то ли живоглот уже не чувствовал боли, то ли эти раны ему не особенно мешали. Паладин пытался рубить шею бестии, но мелкие перья, отливающие тусклым металлическим блеском, там очень плотно прилегали к коже, создавая броню не хуже хорошей кольчуги.

Джулио, отдышавшись, схватил секиру, пригнулся и кинулся бестии под ноги. Каким-то непонятным чудом ему удалось увернуться от когтей и оказаться у чудовища под туловом. И только увидев над собой бледное, покрытое похожими на фольгу перьями пузо, он вспомнил, что не призвал на себя святую броню. От этой мысли у него скрутило живот, но страдать было некогда, и Джулио, взявшись обеими руками за секиру, сделал круговой замах и ударил снизу вверх, прямо в то место, где правая лапа соединялась с туловом. Раздался хруст и треск, брызнула сине-зеленая слизь, и чудовище завалилось вправо – Джулио едва успел выскочить из-под него. Тут наконец Тонио таки разрубил бестии левое колено, а Жоан, держа рукоять меча двумя руками, вогнал его чудовищу под нижнюю челюсть и могучим усилием, поворачивая клинок в ране, повел вниз, пригибая шею и голову живоглота к земле. Джулио увидел, как лопается бронированная шкура на шее бестии, обнажая жилы и хрящи, как рвутся эти жилы и ломаются позвонки, как отрывается кошмарная башка и отлетает в сторону. Одновременно с этим Тонио, вогнав меч в пах бестии, навалился на него и окончательно повалил чудовище наземь.

Живоглот дернул пару раз правым рукокрылом, скребнул по земле когтями и наконец затих.

Жоан очистил клинок от слизи и смачно выругался. Тонио пнул чудовище в бок и плюнул на него:

– Вот же ж качупасатль, змей его раздери… Признаю, я был неправ, когда сказал, что испытание – фуфло.

Он тоже очистил меч, потом наклонился, уперся в гузно живоглота ногой и с большим усилием выдернул хвостовое перо:

– А то ведь не поверят.

– Да уж, – Жоан подошел и тоже выдернул себе перо. – Эй, Джулио, иди и себе трофей возьми. Не у каждого паладина подобное в коллекции найдется.

Кадет подошел, попинал поверженное чудовище:

– Даже не верится… – он еле выдрал перо из хвоста. – Хм… да оно же железное.

– Конечно. В «Кодексе» же написано, мелким шрифтом, – хмыкнул Тонио. – Он кроме кикимор жрет еще болотную руду, оттого и перья такие отрастают. Ну, давайте уже к порталу, не хочу здесь больше оставаться.

Джулио вдруг побледнел, согнулся, тяжело задышал. Жоан это заметил и встревоженно спросил:

– Ты что, ранен?

– Да вроде нет, – отдышавшись, кадет осторожно выпрямился, прижимая руки к животу. – Просто что-то живот скрутило.

Мартиниканец ухмыльнулся:

– А-а-а, понятно. Это с перепугу. Надеюсь, панталоны не обгадил?

Не успел Джулио на это огрызнуться, как вдруг туша живоглота задергалась. Паладины резво от нее отпрыгнули, и в который раз за этот вечер Жоан изощренно выматерился, да и Тонио воздал должное нецензурному богатству родного тепекатля.

Из разрубленной туши выбиралась какая-то бесформенная черная масса. Сама туша при этом как-то оседала, словно сдувалась. А черное нечто становилось больше и объемнее.

Жоан хватанул маны, сколько смог, и пустил в это пламенную стрелу. Стрела пшикнула и погасла, а черная непонятная гадость выпустила ложноножки и перебралась с туши на изрытую битвой болотистую почву.

– Это вообще что еще такое, трахни его змей?! – обалдело спросил Тонио, только что попытавшийся атаковать черную дрянь дланью Девы. Белая вспышка растеклась по дряни и погасла, не причинив ей видимого вреда.

– А пес его знает, – растерянно проговорил Жоан, вынув из кармана свой колокольчик. – Дедуля про такое не рассказывал… и наставники тоже.

Он махнул шнуром с колокольчиком, призывая божественную силу. Тонио и Джулио почувствовали эту силу, и присоединились к молитве. Но и это оказалось тоже впустую. Гадость уверенно ползла к ним, тянулась ложноножками и выпячивала из себя что-то вроде улиточьих рожек с глазками, только глазки были такими же черными, как и остальное.

Конечно, совсем бесполезным колокольчик все-таки не был – не повредив никак неведомой твари, его звон вкупе с молитвой паладинов несколько восстановил их силы, и Тонио опять начал тянуть ману. Но Жоан, которого всё это уже явно достало, вдруг схватил багор, призвал на него призрачное пламя и, выдав совершенно заковыристое проклятие, с маху пригвоздил эту черную амёбу к земле. И неожиданно это оказалось самым действенным: амёба как-то сдулась, растеклась, запузырилась, исторгая невыносимую вонь, и впиталась в землю, оставив по себе только испачканный багор и маслянистую пленку. Тонио, как раз уже набравший ману, сбросил ее туда пламенной стрелой, и выжег ямку размером с большое корыто.

Джулио не выдержал, упал на карачки и его стошнило. Жоан, все еще держа в руке колокольчик, подошел к нему, помог встать:

– Ничего, это от переутомления. Привыкнешь со временем. А теперь давай уже свалим наконец отсюда.

Кадет, бледный и измученный, кивнул, но тут его глаза расширились и он вякнул:

– О Дева… опять…

Жоан развернулся, размахнулся и приложил колокольчиком в лоб беспокойнику, который как раз вылез из какой-то дыры в земле за его спиной:

– Да чтоб вас тут всех узлом позавязало, поплющило, растаращило и с приподвывертом да об пень трахнуло!

Беспокойник рассыпался прахом, а вылетевший из него бесформенный демон с визгом и резким хлопком убрался в Демонис.

– Так, давайте-ка валить отсюда, а? – чуть ли не жалобно попросил Тонио. – Пока еще какое-нибудь чикапацу не вылезло. Хватит с нас на сегодня испытаний.

– Иди тогда к порталу, мы за тобой, – сказал Жоан. – И багор прихвати.

Тонио шагнул на каменную дорожку. Вода была ему по щиколотку, а камень оказался довольно скользким. Но он быстро прошел до середины, где дорожка была пошире, повернулся там и протянул багор Джулио:

– Держись, а то что-то ты слишком бледный, вылавливай еще тебя потом…

Схватившись за конец багра, кадет медленно перебрался на широкое место, потом тем же манером Тонио помог ему добраться до камня. А там и Жоан добрался до портала, и все трое наконец-то, выдохнув с облегчением, вошли в сияющий овал, оказавшись в том самом подвале, из которого отправлялись на испытания.

Фейский лес

Насколько Робертино помнил карту Дезьерто Вьехо, лес, где должно было проходить испытание, располагался в узкой маленькой долине между двух невысоких горок, довольно далеко от Жуткого Замка. Местные жители наверняка туда предпочитали не ходить, так что, по всей видимости, лес этот и правда кишел всяческими фейри. Андреа Кавалли, конечно, сказал, что ни сидов, ни альвов там не бывает, но и другие разновидности высших фейри могли доставить человеку немало неприятностей. А уж низшие – и подавно. А еще Робертино подозревал, что старший паладин нарочно им такое сказал, то ли чтоб не слишком пугались, то ли чтоб испытание было поинтереснее. Правда, этим подозрением с компаньонами Робертино делиться пока не стал.

Портал вывел их на широкую поляну в лесу, поросшую слабо светящимися в ночи фейскими одуванчиками. Вокруг поляны стеной стояли высокие ели, обросшие понизу мхом. Тропа с поляны уходила в темную чащу под этими елями, оттуда веяло прохладой, тленом и жутью.

Алессио потрогал свой амулет:

– До выхода три мили, если по прямой. А сколько по тропе – кракен его знает…

– Не думаю, что сильно больше, – качнул головой Рикардо. – Ведь предполагается, что мы должны за ночь управиться.

– Если не заблудимся, – мрачно сказал Алессио. – Не люблю лес, здесь ни неба, ни горизонта не видать, – он поправил моток веревки с крюками, переброшенный через плечо.

Кольярец Алессио родился и вырос на маленьком острове в Лазурном море, и никогда не видел настоящего леса, пока не попал в Паладинский Корпус и не побывал в Заповедном Королевском лесу. Впрочем, тот лес нельзя было считать настоящим, слишком он был ухоженным и обустроенным, хоть и большим, а фейри в нем попадались только низшие и довольно безобидные. А вот теперь, во время испытаний, Алессио наконец попал в самый настоящий лес, и этот лес ему очень не нравился. Рикардо Вега это тут же почуял своим сидским чутьем, и решил его немного успокоить.

– Ну я же с вами, так что не заблудимся, – улыбнулся Рикардо. – Даже если нас лесовики морочить начнут.

– А как ты думаешь, Рикардо, лесовики здесь есть? – они как раз вошли под сень елей, Робертино создал себе поисковый огонек, и тот повис в трех футах впереди над тропой.

Четверть-сид пожал плечами:

– Да наверняка. И не только они. Тут вообще всяческих низших фейри полным-полно, вон хотя бы там, за елкой, сильван сидит, – он махнул рукой.

Робертино, войдя в легкий транс, включил себе мистическое зрение и тут же и увидел сильвана. Маленькое, росточком в полтора фута, создание с кривыми козлиными ножками и рожками притаилось за замшелым стволом большой ели и как раз лепило в ладошках шарик из собственного помета, чтоб метнуть его в паладина. Робертино не стал ждать, когда сильван закончит готовить свой снаряд, и пустил в его сторону слабую вспышку силы Девы. Тоненько взвизгнув, фейри выронил какашку и бросился наутек.

– Вот засранец, – сплюнул Алессио. – Ведь если бы не заметили и он начал кидаться, то потом мы бы долго воняли… их дерьмо никакой чисткой не выводится. Только кипятить с содой, а сапоги, говорят, вообще сразу выбрасывать надо.

– Это верно, – кивнул Рикардо. – Но в остальном они ведь безопасные.

Он покрутил головой, явно к чему-то прислушиваясь, и пожаловался:

– Здесь столько всего, что я всё время с настроя сбиваюсь. Наверняка здешние неблагие почуяли меня и теперь пытаются уши замылить… Не умею я еще от них как следует закрываться, чтоб только как человека видели. Отец говорил, что в таких случаях надо в сидский облик войти, тогда всякая мелочь сама подальше разбежится, а остальные побоятся связываться… Только я опасаюсь, если честно. Раньше я этого сам никогда не делал, всегда рядом отец или матушка были, а то и дед с бабкой…

Рикардо снял перчатки, заткнул их за пояс и потер ладонями лицо. Когда он убрал руки, Робертино и Алессио заметили, что в его глазах появилось серебристое сияние, да и волосы стали светиться. И сам он весь как-то изменился, кожа чуточку засияла, уши сильно заострились. Все-таки Рикардо рискнул обратиться к своей сидской сущности.

Тропа пока что была ровной и даже почти не петляла, так что идти по ней было легко. Первым шел Рикардо, вооруженный длинным кордом, за ним – Алессио, а последним – Робертино. Кроме обычного паладинского снаряжения они почти ничего не несли, и вообще не хотели ничего выбирать, полагая, что меча с баселардом и четок будет вполне достаточно, но Чампа заставил выбрать. Поразмыслив, Робертино взял зеркало на ручке, а Алессио – веревку с крюком-кошкой.

Алессио то и дело оглядывался по сторонам, и его огонек шнырял туда-сюда, то вдоль, то поперек тропы. Маленький желтоватый пикси-светлячок, которого Рикардо призвал вместо огонька, летел ровно в трех футах перед кадетом и освещал тропу довольно ярко. Робертино же отправил свой огонек назад, чтобы заранее знать, не подкрадывается ли кто со спины. Пока было спокойно, и младший паладин мог немножко отвлечься на разные размышления. Думал он над словами Рикардо – об отце и матери и о сидских умениях.

Наставником квартерона был, конечно, Джудо Манзони, сам тоже кровавый сид-квартерон и посвященный Матери. Неужели он не учил Рикардо никаким таким особенным умениям? Не может такого быть, Джудо как наставник был известен внимательностью и большой ответственностью, он просто обязан был позаботиться о том, чтобы его ученик научился пользоваться всеми своими особыми свойствами. К примеру, учил же он Оливио управлять даром ярости, хотя сам таким и не владел (зато отлично знал, как его использовать). Может ли быть такое, что Джудо Манзони и есть отец Рикардо? Робертино припомнил облик старшего паладина и мысленно сравнил его с внешностью Рикардо. Конечно, потомки кровавых сидов наверняка все похожи друг на друга, как и потомки сидов из других кланов. У высших фейри во внешности разнообразие очень небольшое, у каждого клана свои особые внешние приметы, по каковым они людьми обычно и различаются. Так что одинаковый серебристый цвет волос и глаз у Джудо и Рикардо еще ничего не доказывает, кроме того, что они потомки одного клана. А кожа у них была разной: у старшего паладина светлой, а у Рикардо – золотисто-смуглой, как у сальмийцев. О сальмийском происхождении Рикардо говорил и его сочный акцент, пусть и не такой выраженный, как у Жоана, но очень заметный. Робертино посмотрел на кадета – тот как раз повернул голову, оглядываясь на спутников. Линия скул, подбородка и лба у Рикардо была точно такой же, как у Джудо Манзони. И форма ушной раковины тоже.

Робертино не удивился, получив ответ на свой вопрос. В конце концов, Джудо – посвященный Матери, обета целомудрия у него нет, хоть ему и нельзя жениться, но детей-то иметь не возбраняется, и вполне возможно, что даже вменено в обязанность, учитывая его происхождение и особые способности. А фамилия у Рикардо наверняка материнская, ведь в Сальме внебрачные дети по обычаю носят фамилию матери, если только их отец – не владетельный дон, признавший их. Только тогда они получают отцовскую фамилию.

От размышлений его оторвал странный звук, раздавшийся слева. Робертино тут же включил мистическое зрение и вгляделся в чащу.

В зарослях подлеска сидел фейри-лесовик и вовсю крутил что-то с Завесой. Робертино понять не мог, что, но чуял, что грань миров истончается. Наверняка шкодливый фейри решил сбить с дороги путников и сделать им какую-нибудь гадость. Конечно, можно было угостить его мистической затрещиной – направить на него длань Девы, но ни Робертино, ни Алессио не стали этого делать. Во-первых, это поможет только временно, и очень быстро на помощь своему сородичу набежит еще с дюжину лесовиков, а во-вторых, Рикардо уже сошел с тропы и направился к этим зарослям. Двигался он быстро и бесшумно, и казалось, что ветки сами перед ним раздвигаются. Он сунул руку в особенно густой куст и вытащил оттуда за длинное зеленоватое ухо шкодника, худенького фейри четырех с небольшим футов ростом, одетого в облегающие одежки из хитро сплетенных листьев и трав.

– Ой-ой-ой, кровавый, отпусти, ведь ухо оторвешь! – скулил лесовик на эллилоне. Рикардо выволок его на тропу и усадил на мерцающий мох, но пальцев не разжал.

– Тебя отпусти – так ты же отбежишь подальше, потом с приятелями вернешься и пакостить продолжишь, – на том же наречии ответил вместо Рикардо Алессио. Сам квартерон почему-то молчал, только неотрывно смотрел на фейри пылающими серебром глазами.

– Так ведь вы в мой лес без спросу, без позволения сунулись, чего ж вам спускать этакую наглость? – лесовик попытался встать, но квартерон крепко держал его за ухо.

– Целый лес – и твой? Не слишком ли ты размахнулся? – усмехнулся Робертино. – Настоящим властителям леса это будет любопытно услышать.

Лесовик вздрогнул, скосил большие желтые глаза в сторону и съежился:

– Ну что сразу так пугать? Я тут живу, стало быть и лес мой. Ну, не только мой… но госпожа щедра ко всем нам. Отпустите, а?

Рикардо молчал, и Робертино понял, что от него ни ответа, ни совета ожидать нет смысла, потому сам сказал:

– Ты же нам напакостить хотел, и попался – значит, ты нам должен. Помни об этом. Рикардо, отпусти его.

Квартерон разжал пальцы и лесовик, что-то возмущенно чирикнув, скрылся в подлеске. Алессио вздохнул:

– Надо было чего-нибудь за освобождение вытребовать.

– Зачем? – усмехнулся Робертино. – Пусть его. Да и потом, иметь фейри, у которого должок – всегда полезно, нам Кавалли это не раз говорил.

– Так а толку, если мы его имени не знаем? – пожал плечами Алессио.

– Помнишь, Кавалли нам говорил – узнать имя фейри очень непросто, но вполне можно без этого обойтись, если, призывая его, правильно описать? – напомнил ему Робертино. – Так что пусть бегает, далеко всё равно не убежит, он сейчас от любопытства сгорает и продолжит шнырять вокруг.

Рикардо на это только кивнул. Говорить он в сидском облике то ли не мог, то ли не хотел без крайней надобности. Оглядевшись по сторонам, квартерон вздохнул, махнул рукой и снова пошел вперед.

Пока что было тихо. Конечно, как и предвидел Робертино, лесовик шнырял неподалеку, но больше пакостить не порывался. Дорожка петляла между высоких деревьев и обросших мхом валунов, кое-где попадались в зарослях стайки пикси-светлячков и купины фейских колокольчиков, вдалеке чуялись несколько сильванов.

– Как-то подозрительно спокойно, – сказал Алессио. – Как-то уж слишком спокойно. А, Рикардо?

Квартерон кивнул, не оборачиваясь. А потом призвал еще одного пикси, и пустил его чуть дальше. Что-то Рикардо явно беспокоило, и по всей видимости он мучился от того, что не может понять, что же именно его тревожит. Но молчал по-прежнему, и Робертино решил попробовать с ним пообщаться:

– Рикардо, я так понимаю, ты почему-то не можешь… или не хочешь говорить?

Тот чуть обернулся, внимательно глянул на него и кивнул.

– Ясно. Тебя что-то тревожит?

Опять кивок.

– Здесь, неподалеку?

Рикардо закивал, потом обвел рукой вокруг, как бы показывая на весь лес, и тоже кивнул.

– Что-то в лесу есть такое, чего здесь вроде бы быть не должно, – понял его Робертино, и тот кивком подтвердил догадку. – Неужто ты чуешь высших фейри?

Кивок.

Алессио аж остановился:

– Но нам же сказали, что их тут нет… Черт возьми, чтоб я еще когда на этот счет поверил Кавалли!.. А кого именно ты чуешь?

Рикардо не стал ждать, когда товарищи перечислят, а поднял горизонтально ладонь на уровень своего плеча, словно показывая рост, потом приложил обе ладони к ушам, растопырив их, затем провел рукой по своим волосам и ткнул пальцем в черную бархатную ленту, которой был завязан его хвостик.

– Темные альвы? – с легким испугом спросил Алессио.

Рикардо кивнул, и снова потрогал свои волосы. Робертино сообразил, что он хочет намекнуть на то, какого именно клана он чует альвов.

– М-м… Луахт? – спросил Робертино, припоминая внешние признаки разных кланов. Вроде бы серебристые волосы из темных альвов были только у Луахт. Рикардо подтвердил его догадку кивком.

– Вот зараза, а… – расстроился Алессио. – Ну так я и знал, что какая-нибудь гадость нас тут ожидает.

– Ну я бы не сказал, что такая уж гадость, – пожал плечами Робертино. – Не Бруэх и не Торка, и то хвала богам. С Луахт вполне можно договориться… правда, сложно, но все-таки можно.

Рикардо улыбнулся, но как-то грустно.

– Ладно, идем дальше. Полпути пройти осталось, – Робертино на всякий случай намотал четки на запястье, и остальные сделали то же самое.

Через пять минут дорожка вышла на довольно большую поляну, посреди которой паладинам предстало весьма необычное зрелище: три прекрасные девы, одетые в тонкие, почти невесомые одежды, танцевали в лунном свете, изгибаясь так соблазнительно и зазывно, что мало какой мужчина смог бы устоять, особенно когда они стали сбрасывать свои покрывала одно за другим. Паладины остановились, созерцая это представление. Рикардо демонстративно взялся за горло и сделал вид, будто его дико тошнит. Алессио и Робертино усмехнулись: квартерон в сидском облике наверняка и без всякого мистического зрения видел истинную сущность этих танцовщиц. Сами младшие паладины сразу же распознали в красотках обычных темных мавок, или, как их называли в народе – навок. Эти неблагие фейри, прикидываясь соблазнительными красавицами, любят заманивать мужчин в лесные дебри и трахаться с ними, высасывая их жизненную силу. Наутро такой несчастный возвращается домой сам не свой, да еще и больной и постаревший, и после того не жилец. Потому-то, если где появляются навки, первым делом вызывают паладинов их побыстрее изгнать. Есть и мужской вариант навки – навь, прикидывающийся прекрасным юношей и соблазняющий женщин – с тем же результатом.

– Как-то даже скучно, – сплюнул Алессио. – Какие-то навки…

– Ну, представление они нам устроили красивое, что ни говори, – Робертино рассматривал всех троих танцовщиц слегка насмешливым взглядом. А те явно поняли, что их чары не срабатывают, подтанцевали ближе и разделись совсем, а движения их стали откровенно непристойными.

– А вон та даже ничего, если, конечно, ей на голову мешок напялить, чтоб припрятать лягушачью пасть и совиные глазки, да когти состричь – показал на одну из плясуний Алессио. – Ну, правда, цветом не вышла, зеленая какая-то и в пятнах. А гламур хороший, что есть то есть.

Обиженная такими словами навка приблизилась к нему, все еще продолжая удерживать красивую маску, и протянула руки. Младший паладин махнул веревкой с крюками, холодное железо пронеслось в дюйме от навкиных рук, и та с воплем отшатнулась. А Робертино вынул из-за пояса зеркало на ручке и повернул его к фейри. И едва те увидели свои отражения, как завизжали мерзко, а весь фейский гламур с них слетел, как не бывало.

Робертино поднял руку, призывая силу Девы, но навки не стали ждать, когда на них упадет белое сияние, кинулись в разные стороны и с визгами скрылись в чаще.

– Я бы не расслаблялся, – сказал он Алессио. – Это так, ерунда. Если тут есть неблагие альвы… а я чутью Рикардо верю – то нас ждет что-то поинтереснее, чем навки.

Квартерон на это только кивнул, махнул рукой и пересек поляну. За ним двинулись и Робертино с Алессио.

Поинтереснее началось спустя полчаса, когда тропа свернула на край глубокого оврага. Идти стало сложнее, нужно было всё время смотреть под ноги, и казалось даже, что корни, торчащие из земли, так и норовят схватить за ногу. А может, и не казалось.

Робертино, отбросив ногой очередной такой корень, остановился:

– Так, сдается мне, нам не помешает призвать кое-кого.

– Лесовика того, что ли? – Алессио придавил каблуком особенно верткий и цепкий корень. – А давай. Пусть он по тропе ведет. С толку нас сбить – не собьет… Но ему надо будет что-то в награду потом дать. У тебя что-нибудь есть такое в карманах, подходящее? А то у меня только пакетик с солеными орешками и палочки. Не годится.

Вопрос был не праздный – конечно, фейри в подарок примет любую вещицу, но дарить следовало то, что этот фейри против дарителя не сможет использовать. Робертино похлопал себя по карманам, пошарил в них и просиял:

– Ага, вот. И как это я их раньше не съел! – он достал пару конфет в пестрых бумажках. – Туррон в лимонном сахаре. Сойдет, я думаю.

Он раскрыл свою наваху и, присев, очертил перед собой небольшой круг, внутри которого положил конфету, а вокруг нее нарисовал несколько рун, складывающихся в заклятие призыва. А потом тихо, но внятно на эллилоне описал того самого лесовика, которого так недавно поймал за ухо Рикардо – описал не только внешность, конечно, но и ситуацию, в которой тот попался. Как учили наставники, это вполне могло заменить настоящее имя фейри, разве что сила призыва будет слабее.

Через полминуты дернулась Завеса и в круге появился давешний лесовик, жадно схватил конфету и принялся вертеть в руках и нюхать, потом надорвал бумажку и укусил палочку из нуги-туррона мелкими острыми зубками.

– У-у-у, вку-у-усно! – протянул он, закатив глаза от удовольствия. – Чего ты хочешь, служитель Сияющей?

Робертино показал ему вторую конфету:

– Проведи нас по этой тропе туда, куда мы идем, успокой корни и травы на нашем пути – и получишь подарок.

Лесовик откусил еще кусочек, облизнулся:

– Хорошая награда. Но госпожа будет недовольна.

– Мы и сами пройдем куда нам надо, хочет того госпожа или нет, – сказал Алессио. – Вопрос только в том, какого шороху мы при этом наведем. Но в таком случае ты не получишь подарка. Ну, как?

Лесовик помялся. В конце концов, паладины не требовали от него ничего особенного, и он понимал, что они и вправду могут навести в этом лесу изрядный шорох. Справится с ними госпожа или нет – неясно, да это лесовика и не интересовало, в его маленьких мозгах такие сложные вопросы не умещались. А конфета была вот тут, рядом, и ее можно было легко заполучить, выполнив необременительную просьбу. До того этот фейри не особо лакомился людской едой, редко когда удавалось украсть у селян сливки, свистнуть горшочек варенья или тайком подоить козу.

– Эх, – вздохнул лесовик, и запихал в рот остатки конфеты. – Согласен. Только, чур, подарочек сразу, как придете куда вам надо. А то знаю я вас, людей – так и норовите обмануть.

– Как и вы, фейри, – усмехнулся Робертино. – Но не переживай, паладины слово держат.

Он стер часть круга ногой, освободившийся лесовик радостно подпрыгнул и побежал по тропе перед ними, что-то щебеча. Цепкие плети вьюна и корни улеглись, идти стало легче. Чутье подсказывало, что идут они куда надо, да и Завеса была спокойной, аж пока они не дошли до еще одной большой поляны.

– Вот вы и там, куда шли, давай теперь подарочек, служитель Сияющей! – подпрыгнул на месте лесовик и широко взмахнул руками, показывая на поляну.

Робертино отдал ему вторую конфету:

– Держи.

Лесовик схватил конфету и отбежал в сторонку, принялся шуршать оберткой. А паладины задумчиво оглядели поляну. Была она большой, круглой, как блюдце, и по ее краю из трав и мха торчали высокие камни, грубо обтесанные в виде конусов. Эти камни были покрыты мхом и лишайниками, но кое-где на них виднелась резьба. Дорога заканчивалась здесь, упиралась в этот каменный круг. На другой стороне поляны стоял огромный валун с высеченными в нем ступенями, а на плоской вершине мерцал овал телепорта. А еще на поляне, ровно посередине, была круглая площадка, вымощенная каменными шестиугольными плитами и огражденная высокими колоннами с капителями, покрытыми резьбой, трудно различимой под мхом и лишайником. Некоторые колонны были разбиты, и их обломки лежали за пределами круга, обросшие травами. В круге стоял каменный трон, такой же древний, как и остальные камни здесь.

Едва паладины ступили на поляну, как Завеса дрогнула, раздернулась, и всё вокруг изменилось. Паладины чувствовали, что они по-прежнему в Универсуме, но при этом одновременно и в Фейриё.

Поляна преобразилась. В высоких темных травах заискрились фейские колокольчики, люминоры и остроцветы, на деревьях зажглись гирлянды синеватых огней, в воздухе поплыла серебристая пыльца, которую просыпали с крылышек порхающие между елей фейри-гайтеры. В круге колонн на троне сидела альва, рядом под колоннами стояли и сидели еще несколько альвов, мужчин и женщин. На поляне, ближе к ее краям, тоже виднелись разные фейри – и лесовики, и навки, и лесные мавки, и корриганы, и корреды, и еще кто-то, плохо различимый во тьме.

– Вот гадство, а… – проговорил Алессио. – А ведь Кавалли говорил, что альвов тут не водится! Издевался над нами, точно.

– Если честно, я сразу подумал, что водятся, – признался Робертино. – Просто нам сделали, м-м-м, сюрприз. Да и то, какое бы это было испытание, если бы всё обошлось только навками, лесовиками и сильванами?

– Меня это не радует, – буркнул Алессио, разглядывая альвов в круге колонн. – Жопа ведь как она есть…

Альвы были из Луахт, судя по их серебристым волосам, огромным черным глазам и бледной коже. Та, что сидела на каменном троне, видимо, и была той, кого лесовик назвал госпожой. Ее длинные волосы спускались до земли, их концы терялись в траве. На голове сверкала диадема из светлого металла с большим морионом на лбу. Длинные острые уши украшены десятком серебряных сережек с черными камнями, глаза густо подведены черным, а губы накрашены серебряной помадой. Одета эта госпожа была в длинное свободное черное платье с множеством мелких складок; впрочем, оно ничего не скрывало. Тонкая прозрачная ткань обрисовывала очень соблазнительную фигуру. Всё в ней привлекало взгляд: длинные ноги, крутые бедра, слегка выпуклый живот и круглые, высокие груди с темными торчащими сосками. Альвы, окружавшие ее, одеты были поскромнее – в непрозрачные черные и серые одежды с серебряными украшениями.

– Ах, у нас гости, – промурлыкала альва на троне. – Юные сыны человеческие… и один внук сидов.

Паладины молчали. Рикардо положил руку на рукоятку корда, а его пикси, которых стало уже три, вились над его головой и светились ярче, чем раньше. Робертино про себя отметил, что, похоже, альва Луахт почему-то не опознала клановую принадлежность Рикардо. Любопытно почему. Ведь не могла же не заметить характерных признаков. Впрочем… он знал, что Рикардо умеет наводить фейский гламур, и неплохо, намного лучше, чем тот же Оливио – иллюзию. Оливио единственный, кстати, из всех младших паладинов научился это делать более-менее сносно, у остальных только обычный морок с отведением глаз получались, а выдать себя за кого-то другого – нет. Ну и Рикардо с его фейским гламуром. Однажды Рикардо подшутил над паладином Анхелем, изобразив Чампу, которого тот отчего-то вполне очевидно побаивался... Наверняка ведь умеет и морочить головы любым высшим фейри, кроме, наверное, сидов… а может, даже и им. Что интересно, у самого Манзони вроде бы не было такой способности, ну или он просто никогда ее не показывал ученикам, что вероятнее.

– И зачем вы потревожили мой лес? – продолжала альва.

Она ждала ответа, но отвечать следовало очень осторожно. Алессио и Робертино прикидывали, смогут ли пробиться к телепорту втроем. Альвов было всего восемь, из них с оружием только четверо, но это не значило ничего – Луахт известны как большие мастера фейской магии, и в паладинском «Кодексе фейри и их проделок» было написано, что по возможности драки с альвами из клана Луахт лучше избегать. Но если драться приходится – то всегда помнить об их подлости, хитрости и любви к ядам.

Наконец Робертино сказал:

– Нам нужно пройти до телепорта на камне. И тогда мы покинем этот лес, блистательная дама.

Альва рассмеялась, сменила позу, отчего стала выглядеть еще соблазнительнее. Алессио поднес к губам акант на четках, намотанных на запястье, и зашептал молитву. Робертино же не чувствовал никакого соблазна – возможно, потому, что до этого целых полтора месяца проходил практику у мэтрессы Трифольи и почти каждый день осматривал молодых пациенток в том числе и обнаженными. Так что сейчас он просто включил себе профессиональные лекарские цинизм и отстраненность. И это отлично сработало. Он скосил глаза – посмотреть на товарищей. Алессио вроде бы справлялся с чарами, а Рикардо просто стоял себе и смотрел на альву. И тут же Робертино и понял, что эти чары ему как с гуся вода. У него свои не слабее. Вон как на него смотрят три альвы-женщины из спутниц этой госпожи, хотя как раз он на них вроде бы и не обращает внимания.

– Вы покинете лес только на моих условиях, – прекратив смеяться, жестко сказала альва. – Я пришла сюда и здесь теперь мое королевство. А значит – будет как я захочу.

Робертино пожал плечами: