Лес великого страха

II

Карина резко села, хватаясь за рукоятку меча. Плащ свалился с ее плеч, меч со свистом вышел из ножен. Ведьма посмотрела на Ринке так, словно видела его первый раз в жизни. В ее глазах метались страх и безумие.

– Тихо, тихо, – сказал сидх, косясь на меч. – Это был всего лишь сон…

Карина глубоко вздохнула, провела рукой по лбу. Ринке затянулся и спросил:

– Что ты видела?

– Это было странно, – сдавленным голосом ответила мандреченка. – Я видела своего отца… Он был кузнецом и погиб на войне. Мы были в кузнице. С нами еще дядька мой был, каторжник беглый… Я должна была оковать меч, нет…

Ведьма напряженно нахмурилась.

– У мандречен и женщины бывают кузнецами? – спросил Ринке с интересом.

Карина с досадой дернула плечом:

– Только во сне. Отец обычно гонял меня от кузницы, боялся, что обожгусь где-нибудь ненароком, лишусь красоты… У нас и красавиц не очень-то замуж берут, знаешь ли… А! Отец с дядьки цепь снимал, а я помогала. Чудная была та цепь – на замках, дядька у меня был заключенным первой категории…

Взгляд ее окончательно прояснился.

– Ты давно здесь сидишь? – спросила Карина. – Разбудил бы, мог и не ждать.

– Ну, не так уж давно. Трубку не успел докурить… А торопиться нам теперь некуда.

– Это значит, что наш обоз вне опасности или его уже растащили гоблины? – уточнила ведьма.

Ринке хмыкнул.

– Верно первое.

Карина улыбнулась и обняла сидха и поцеловала его в лоб.

– Спасибо тебе, Ринке.

– Да не за что, – пробормотал смущенный сидх ей куда-то в шею.

Ведьма отпустила его.

– Пора идти, – сказал сидх. – Дело к вечеру, а я не хочу ночевать в Квалмэнэн. Доберемся до леса и там где-нибудь остановимся.

Ведьма встала, вдвинула меч в ножны и надела перевязь.

– Как он мне надоел, – пожаловалась Карина. – Тяжеленный… То ли дело праща!

– Мы выйдем на тракт самое большее завтра к обеду, так что потерпи, тебе недолго осталось его таскать, – сказал сидх.

Они спустились с холма. Солнце прочно зацепилось за шпиль одного из куполов. С этой стороны холма почва была суше, под ногами ничего не хлюпало. Луговая трава почти скрывала Ринке. Карина следовала за ним, боясь потерять своего спутника. Ведьма заметила, что сидх забирает в сторону, намереваясь обойти мертвый город.

– Ты не хочешь идти в Ильмост? – спросила Карина. – Там опасно?

– Ответ на оба твои вопроса отрицательный.

Ведьма положила ладони ему на плечи. Спутник остановился. Карина нагнулась и выдохнула в его острое ухо:

– Ну пожалуйста, Ринке, давай заглянем туда…

Сидх обернулся. Нос Карины ткнулся в его щеку, а губы Ринке оказались так близко, что ведьма почувствовала его дыхание – пахло табаком и, очень приглушенно, морошкой и черникой, которую они ели. Смутившись, ведьма отпустила его и выпрямилась.

– Зачем ты хочешь побывать в Ильмосте? – спросил Ринке. – Ты ведь никому не сможешь это рассказать.

– Тем более, – бодро откликнулась Карина. – Мы зайдем вон в тот храм, самый ближний… и сразу пойдем дальше. Видишь, над ним крест и полумесяц? Я просто хочу посмотреть, может, это храм Барраха? Полумесц – это их символ. Неужели здесь когда-то экены жили?

Ринке покачал головой.

– Ну хорошо, – сказал он.

Сидх отвернулся и поднял ногу, чтобы шагнуть. В этот момент он ощутил горячие губы у себя на макушке – ведьма чмокнула его от радости. Ринке застыл.

– Карина, перестань, – сказал он тихо. – Я ведь могу ответить. Хотя мне для этого придется подпрыгнуть…

Ведьма засмеялась:

– Ответь. Никогда не целовалась с сидхом. Говорят, вы большие мастера этого дела…

Ринке тоже усмехнулся и глянул на Карину через плечо:

– Попозже.

– Хорошо, – бодро ответила мандреченка.

Они двинулись дальше. Вскоре под ногами ведьмы что-то захрустело. Карина подумала, что это ракушки, но, нагнувшись, увидела что это глиняные черепки. Затем в траве стали попадаться плиты с высеченными на них рунами и датами. Рун ведьма прочесть не могла, но разобрала экенские цифры – четырехзначные даты через тире.

– Мы на кладбище, – вырвалось у нее. – Только даты какие-то странные…

– Что же в них странного? – возразил сидх. – Те, кто жил здесь, считали время иначе… Они не могли считать годы так, как их считаем мы, потому что ко времени их битвы богов они все были уже давно мертвы, верно ведь?

– Логично, – пробормотала ведьма.

Путники выбрались на полузанесенную песком булыжную мостовую. Они шли мимо развалов кирпича и валяющихся на земле перекореженных ржавых балок, мимо остатков фундаментов, обозначенных затянутыми ряской валунами. Все же можно было понять, что город имел «квадратную» планировку, характерную для поселений эльфов. Основу такого города обычно составляли две главные улицы, пересекавшиеся под прямым углом. По одной из них, как предположила Карина, они сейчас и двигались. Ближе к центру города начали попадаться относительно целые кирпичные коробки, угрюмо смотревшие на мандреченку и сидха черными провалами окон. Под ногами хрустело битое стекло и ракушки, блеснула четырехзубая вилка. Вдруг Ринке замер. Карина услышала шаги. У нее мороз продрал по коже. Затем раздался хриплый голос, который немелодично пел на незнакомом языке.

Сидх схватил ведьму за рукав и потянул к ближайшему дому. Карине казалось, что голос исходит как раз оттуда, и она взбрыкнула. Но Ринке резко дернул ведьму – он оказался сильнее, чем предполагала мандреченка – и увлек Карину внутрь. Под ногами мандреченки что-то громко чвакнуло, она поскользнулась и с трудом удержала равновесие. Эльф толкнул ее в угол у окна, сам прижался к стене рядом. Карина открыла было рот, но тут на улице показалась компания из пятерых сидхов.

Двое из них тащили носилки. Ведьма увидела прически эльфов – волосы, склеенные в торчащие во все стороны длинные иглы – и закрыла рот, так и не произнеся ни звука. Мандреченка с интересом разглядывала Ежей, пока процессия двигалась мимо.

Сидхи были одеты просто, если не сказать бедно, за исключением женщины в кожаной куртке цвета крови и высоченного, ростом не меньше Карины, партизана. Его куртка состояла из желтых, зеленых и коричневых кусочков замши – так же, как и куртка Ринке, оставшаяся в обозе. Правая рука верзилы была забинтована до самого локтя, на грязной повязке выступили пятна крови. Левую ногу Ежа, лежавшего на носилках, стягивал самодельный лубок. Кожаный доспех раненного партизана когда-то украшали серебряные набивки, сейчас почти все вырванные с мясом. На одном из партизан, тащившем носилки, и вовсе был потрепанный, но узнаваемый мандреченский мундир. Судя по серебряному трилистнику на плече, Еж снял его с гвардейца из дивизии Серебряных Медведей. На шапке второго носильщика красовался ободранный лисий хвост. Однако была и одна общая деталь в одежде всех Ежей – серебряные звездочки на воротниках курток. Карине было известно, что за каждой такой звездочкой стоит десяток деревянных стрел на мандреченских кладбищах. Лук каждого из партизан был аккуратно запакован в кожаный горит, любовно расшитый разноцветным бисером, а на чехле эльфки и вовсе было золотое тиснение. Ведьма насчитала два круто изогнутых зефара, один стальной лук и два простых. Но стрел в не менее богато изукрашенных колчанах партизан почти не осталось.

Высокий сидх, раненный в руку, неожиданно покосился на окно, через которое за ним напряженно наблюдали две пары глаз. Карина перестала дышать. Ей показалось, что темный эльф посмотрел прямо на нее, но ведьма сообразила, что он не может ее видеть в полумраке развалин.

Еж в мандреченском мундире что-то произнес. Для того, чтобы понять его, не нужно было знать язык темных эльфов – столько усталости и отчаяния было в голосе партизана. Женщина в красной куртке коротко ответила. Ежи опустили носилки на разбитую мостовую, один из них сел рядом. Верзила в разноцветной куртке устроился на подоконнике того самого дома, в котором прятались Карина и Ринке. Ведьма видела алмазную сережку в форме конуса в его ухе. Такие украшения носили участники штурма Мир Минаса. Плечо эльфийского снайпера было так близко, что Карина могла коснуться его рукой.

Но она, разумеется, не собиралась этого делать.

Партизан в гвардейском мундире достал кисет и трубку – тоже трофейные, судя по вензелям на них. Он что-то сказал партизану, сидевшему на подоконнике, но тот мотнул головой из стороны в сторону и недовольно буркнул в ответ. Еж в мандреченском мундире набил трубку, раскурил и прислонился к стене рядом с женщиной в красном – как уже поняла ведьма, именно она была командиром отряда. Измученные партизаны молчали, и когда куривший Еж обратился к командирше на синдарине, Карина вздрогнула.

Все – и Мирувормэл, которому выскочивший из-под телеги мандречен перерубил ногу, и Халлен, которому мандречен едва не отхватил руку, и сам Нифред, которому воин вспорол брюхо – впоследствии сошлись на том, что магу не стоило заглядывать под телегу, почуяв там вибрации Чи. Как подозревала Энедика, сам мандречен, расстрелянный ими, тоже так считал…

Ежи всадили в воина почти все стрелы, что у них оставались – без своего мага партизаны были все равно обречены. Только Нифред мог заплести оставшиеся на месте схватки струны Чи так, чтобы сбить преследователей с толку. Но Нифред, хрипя и ругаясь, уже умирал. Ежи не могли стереть свою Чи полностью. Они так наследили на месте гибели каравана, что этого с лихвой хватило бы даже среднему магу, чтобы отправить по следу Ежей, например, проклятие Авакена. Достигнув адресата, за три дня это простенькое заклятие превращало свою жертву в покрытый вонючими струпьями полуразложившийся труп. Так же большой популярностью у мандреченских магов пользовалась Удавка Чести, приносивший проклятому мгновенную смерть от удушья.

Возможно, где-то в этой части леса находился телепорт, которые Ежи обычно устраивали в дуплах больших деревьев, но Энедике об этом было ничего не известно. Единственным шансом на спасение Ежей была Квалмэнэн. Если бы партизаны успели пересечь огромную трясину до того, как мандреченский маг пустит проклятие по нитям Чи, которые тянутся за любым – эльфом ли, человеком ли, пока он жив, – то проклятие бы не нашло адресатов, растворившись в Цин болота.

Энедике приходилось все время держать Мирувормэла под чарами, иначе толстяк бы непрерывно орал от боли. В первый день командирша так вымоталась, что к вечеру пришлось нести ее саму. Халлен взвалил командиршу на плечо и придерживал здоровой рукой. Вечером, на привале, он протянул ей небольшой мешочек и буркнул:

– Дай Мирувормэлу.

– Что здесь? – спросила Энедика.

Халлен отвел глаза и сказал:

– Лислор.

Так темные эльфы называли смесь белладонны, опиума и табака. Энедика и сама уже узнала лислор по характерному запаху. Энедика посмотрела на лучника. Тот криво улыбнулся. Ей многое случилось пережить, но еще ни разу эльфке не доводилось оказываться посреди Квалмэнэн с двумя раненными на руках, у одного из которых сломана нога, а второй – законченный лислорер. А ведь можно было догадаться, думала она, глядя на сухую, сморщенную кожу Халлена.

– А ты сам-то сможешь идти без лислора? – сухо спросила командирша Ежей.

– Смотря сколько дней, – любезно ответил Халлен.

– Не меньше трех.

Взгляд эльфа затуманился.

– Я думаю, что да.

Энедика покачала головой и отсыпала в кружку порцию порошка, чтобы развести водой и дать Мирувормэлу.

На третьи сутки пути запах из его раны подтвердил подозрения эльфки – в кровь Ежа попала грязь и пошло заражение. Партизанка применила испытанное, проверенное заклинание на этот случай. Однако чары не убирали болезнь, а лишь останавливали ее развитие на сорок восемь часов. Да и каналы Чи раненного, искривленные лислором, с трудом поддавались фиксации с помощью магии. Мирувормэл услышал, что она бормочет и разобрал знакомые слова.

– Не дождешься, Энедика. Я не сдохну! – заорал толстяк. – Я не хочу гнить в болоте! Вам придется тащить меня до края этой проклятой трясины!

Утром четвертого дня пути командирша Ежей развела для него последние крошки лислора, а к полудню измученные, ободранные партизаны вошли в Ильмост.

Всплывший из озера город находился на южном краю Квалмэнэн, и еще до того, как солнце скроется за горизонтом, родной лес принял бы в объятия своих измученных детей. Энедика приободрилась и начала напевать старый эльфийский марш. Когда они миновали центральную площадь мертвого города, Тавартэр сказал, что он не может идти дальше. Молчаливый нандор был самым выносливым из Ежей, и если уж он просил об отдыхе, стоило выполнить просьбу. Энедике почудилось дрожание Чи в развалинах дома, около которого они остановились. Командирша партизан хотела бы проверить, кто там, но заколебалась, вспомнив Нифреда. Да и Халлен пристроился на подоконнике этого дома, и эльфка махнула рукой на предосторожности. Ну кто там мог прятаться? Взвод мандречен? Партизанка прислонилась к стене – гордость не позволяла ей сесть прямо на мостовую, как это сделал Руско. Тавартэр достал кисет, покосился на Халлена. Тот сидел, обхватив себя здоровой рукой, и покачивался взад-вперед.

– Не хочешь пожевать? – спросил Тавартэр, развязывая кисет.

Халлен поднял на него безумный взгляд и прохрипел:

– Это все равно, что лизать бабе, которая не позволяет войти.

Тавартэр хмыкнул, прислонился к стене рядом с командиршей, набил трубку и закурил.

– Вот, значит, какова была цена за Ящики Холода и свет в домах, – сказал нандор на своем родном наречии, глядя куда-то за партизанку.

Энедика поняла его. Она родилась на берегах Димтора, где жило много серых эльфов, а языки синдарин и нандор были очень похожи. Партизанка нехотя перевела взгляд. С того места, где они стояли, была хорошо видна центральная площадь погибшего города и стоявший на ней храм с пятью главами.

– Здесь была очень хорошая, жирная земля. Вон на площади – бурьян в мой рост, – продолжал Тавартэр задумчиво. – А люди погубили ее, превратили цветущий край в болото… Или это были не люди?

Эльфке совершенно не хотелось разговаривать. Но она знала эту манеру Тавартэра – порассуждать об отвлеченных темах, чтобы собраться с силами. Как бы сильно она сама ни устала, она не могла отказать в помощи любовнику. Да и от Тавартэра зависело, выживет ли Мирувормэл. Если бы нандор не смог больше тащить носилки, заменить его было бы некем, и раненного пришлось бросить бы в болоте.

– Люди, – пробормотала Энедика. – Когда сносили дамбу, в ней обнаружили много тел. Но трупов эльфов там не было.

Халлен перестал покачиваться.

– Закатай мне рукав, – обратился он к Энедике.

Она выполнила его просьбу и закатала рукав на здоровой руке Ежа. Халлен впился в нее зубами. Командирша содрогнулась.

– Патологически глупая нация, – сказал Тавартэр. – Люди ведь живут земледелием, неужели они не понимали, что рубят сук, на котором сидят?

– Это не совсем так, – Халлен на минутку прервал свою разминку для челюстей и решил размять язык. А Энедика и не знала, что он владеет синдарином. – Их жрецы требуют, чтобы на месте вырубленных лесов сажались новые, чтобы ячейки в сетях были крупными. Я думаю, дело в другом. Вы, нандор, помните только о Ящиках Холода и о свете в домах. У нас на юге рассказывают о самоходных лодках и каретах, о ящиках, из которых раздавалась музыка… Ты понимаешь, у плотины был владелец. А он хотел продать как можно больше своей магии, и создавал все новые артефакты, питающиеся этой силой. И потом, когда люди уже не могли обходиться без них, он сказал, что ему нужна эта плотина. И люди согласились, потому что им некуда было деваться.

Тавартэр пожал плечами. Руско, не знавший никакого языка, кроме родного, в беседе не участвовал. Вместо этого он растянулся на грязной мостовой. «Мальчик совсем слаб», подумала Энедика. – «О Мелькор, помоги нам. Дай нам только перейти Квалмэнэн. Дальше мы сами справимся».

– По мне, так лучше быть глупым, чем жадным и ленивым, – заметил нандор. – А ты как считаешь?

– А кто их поймет, этих людей, – ответил Халлен и снова укусил себя.

– И я тоже думаю, что дело не в жадности, – сказала Энедика. Посмотрела на Тавартэра и добавила, поддразнивая: – Патологической.

Тавартэр вымученно улыбнулся. Кусок присохшей к щеке грязи отвалился. Эльфка продолжала:

– Мне тоже кажется, что здесь была очень хорошая земля, и за нее, наверное, дрались. Видите этот храм? Мы не знаем, какой бог жил в нем, но строители плотины знали. Возможно, они не нашли другого способа остановить его и спасти себя, кроме как затопить всю долину. И возможно – я говорю «возможно», потому что мы ровным счетом ничего не знаем о тех временах и не можем судить – так вот, возможно этого бога надо было уничтожить.

– Какая интересная версия, – пробормотал Халлен.

А Тавартэр сказал, поддразнивая:

– Возможно, ты и права.

– Неважно, права я или нет, – сказала Энедика. – Гораздо важнее вопрос, можешь ли ты продолжать путь?

– Могу, – ответил нандор.

Подойдя к носилкам, он взялся за свою сторону. Руско, шатаясь, поднялся и взялся за свою.

Энедика опустила рукав Халлену и погладила его щеке. Глаза Ежа сузились.

– Не надо меня жалеть! – рявкнул он. – Если ты мне сочувствуешь, лучше прикончи!

– С удовольствием, – холодно ответила командирша. – Как только дойдем до леса. Мертвечина посреди мертвого города – это безвкусно.

Халлен хмыкнул и с благодарностью посмотрел на нее.

Ежи двинулись прочь из Ильмоста.

– Ладно, давай не пойдем к собору, – шепотом сказала Карина. Партизаны ушли уже минут пять назад, но сидх и ведьма сидели в доме не двигаясь – выжидали. На всякий случай. – Мало ли тут Ежей бродит в окрестностях…

Ринке улыбнулся:

– Знаешь, как говорят? В одну воронку бомба дважды не падает.

– Как старый бомбардир, не могу не согласиться, – усмехнулась Карина. – Но Сварог его знает, что за бог жил в том храме.

– А вот и посмотрим, – ответил сидх и направился к выходу.

Карина глянула на улицу и схватила Ринке за пояс. Сидх обернулся, да так и застыл.

Между полуразрушенными каменными коробками, прямо по середине бывшей улицы медленно шла огромная рысь. Она остановилась напротив окна, посмотрела на дом, где прятались ведьма и Ринке, и настороженно понюхала воздух. Зверь хлестнул себя по бокам длинным, тонким хвостом.

«Оборотень», холодея, понял сидх. – «Проклятая тварь…Откуда он здесь взялся?»

За тот миг, что оборотень смотрел, как показалось Ринке, прямо ему в глаза, в голове эльфа пронесся целый шквал мыслей. Поставить магический экран, чтобы тварь не учуяла вибраций их Чи? Или, наоборот, этот экран привлечет внимание зверя? Может, Цин, которым окутан старинный город, собьет оборотня с толку и он не заметит их?

Тварь не сводила с дома своих янтарно-желтых глаз, в которых, как замурованные мухи, застыли вертикальные полоски зрачков. Рысь прижала уши к голове и заворчала.

Ринке показалось, что зверь сейчас прыгнет. У эльфа не было меча, да и полагаться на него в борьбе с оборотнем не стоило. Насколько было известно темному эльфу, этого зверя можно было только задушить. Ринке подумал о том, что Марфор был выше его на голову, и руки у тэлери были значительно длиннее. Что наемник дрался с оборотнем в толстом зимнем полушубке, от которого к концу схватки остались жалкие клочья. А на нем, Ринке, сейчас только простая льняная рубаха.

А рысь все стояла и смотрела. Она больше не рычала, и это казалось особенно зловещим.

Почему-то сидх испытал странную убежденность, что зверь ищет именно их с Кариной.

Точнее, ведьму.

Перед глазами у Ринке все поплыло от невыносимого напряжения. Он увидел ноготь на большом пальце, и кожа хозяина этой руки была смуглой. Ноготь был не очень ухоженный, с невычищенной лункой, но аккуратно подпиленный, а не оторванный.

Край ногтя казался светлее остальной части, словно был… Да, он был наточен. И смазан ядом – по краю шла тонкая темно-серая полоска, едва заметная.

Видение исчезло. Ринке увидел, что оборотень опустил голову к мостовой – он стоял там, где лежали носилки с раненным партизаном, – и тщательно обнюхал место, а затем и облизал камни. Зверь неторопливо двинулся дальше.

Крон не почуял ведьму и сидха. Он так и не узнал, что прошел мимо той, кого искал с тех пор, как познакомился с небесным покровителем Искандера. Дух называл себя Яроцветом, но ни Крон, ни император никогда не упоминали это имя в беседах – чтобы дух не пришел на зов. Яроцвет и так овладевал разумом императора слишком часто. По этой причине Искандер называл небесного паразита – он, а Крон именовал это создание – schnurspieler[2].

Карина проводила зверя взглядом. Когда рысь скрылась за поворотом, мандреченка заметила:

– Как у вас тут оживленно. А ты говоришь – мертвый город… То Ежи, то татцели. А я-то думала, они только в Боремии водятся.

Старшая крыла «Змей» не дождалась ответа и посмотрела на сидха. Ведьма удивилась его бледности, застывшим зрачкам и тяжелому дыханию.

– Как ты его назвала? – хрипло спросил Ринке.

– Это не рысь, а татцель. Хвостяру видал у него? – пояснила Карина. – Татцели-кошаки – это один из видов оборотней.

– Это я знаю, – пробормотал сидх.

Он глубоко вздохнул, провел рукой по лбу.

– Кажется, поговорка насчет воронок не сработала, – сказал Ринке. – Но уж теперь-то нам точно ничто не угрожает.

Карина все еще колебалась. Но ведьма подумала, что не дойти полверсты до таинственного храма и повернуть назад будет глупо. Путники выбрались на улицу и направились к собору. Мандреченка настороженно осматривалась. Ильмост уже зарекомендовал себя городом сюрпризов. Кроме случайных прохожих, здесь могли обнаружиться и местные жители. Развалины посреди болота вполне подходили для гидры средних размеров. При бегстве из города люди наверняка оставили тут немало ценностей, и здесь могла обосноваться пара-тройка ихуизгов, которых Карина не любила за неблагозвучность названия и непроходимую тупость. Путники миновали белые, растрескавшиеся ступени, ведущие в никуда, кованные причудливые решетки вокруг занесенных илом куч мусора, которые когда-то были домами.

– Все-таки это очень странно, – сказала ведьма и поддела ногой черепки. – Этому хламу больше восьми веков, из которых они какую-то часть времени провели в воде. Здесь уже ничего не должно было остаться…

– Город опутали сильным заклинанием, чтобы сохранить в неизменном виде, – сказал Ринке.

– Это огромный расход энергии, – пробормотала ошарашенная Карина. – Зачем вы пошли на это?

Ринке пожал плечами:

– Чтобы было что показать тому умельцу, который предложит перегородить реку, обещая взамен свет и тепло в домах.

Ведьма и сидх оказались на площади. Там, где когда-то веселись, гуляли и торговали люди, теперь колыхались лопухи и бурьян по пояс высотой. Над лопухами нахально торчали огромные дудки борщевиков, многие из которых вымахали выше даже Карины. Видимо, водой сюда нанесло немало ила, удобрив почву. Справа высилась огромная груда битого кирпича – Карина предположила, что это остатки дворца местного князя. Уцелевший храм находился слева от путников, в противоположном конце площади.

– Если почуем какую-нибудь магию – сразу повернем назад, – сказал Ринке негромко.

Ведьма кивнула и посоветовала:

– Натяни рукава на кисти.

– Это еще зачем?

– Борщевики ядовиты, – пояснила Карина и показала на растения рукой, подумав, что вряд ли Ринке знает названия всех трав на мандречи. – Если прикоснуться к нему, будут сильные ожоги.

Сидх озадаченно посмотрел на нее.

– Я не очень-то разбираюсь в травах, – сказал он. – Но у нас эти дудки рубят на корм скоту… Железный Лес ведь намного севернее Нудайдола. Может, трава потеряла свой яд из-за этого?

Ведьма задумчиво пожала плечами. Ринке нашел в траве тропку, пробитую дикими зверями, и пошел по ней. Карина взяла его сзади за кушак. Солнце стояло низко, его лучи били прямо в глаза, ослепляя и сбивая с пути. Оглушительно стрекотали кузнечики.

Храм, с провалившимся в нескольких местах черным куполом, находился внутри небольшой крепости. Когда Карина и Ринке приблизились, стали видны огромные вмятины на стенах, которые не могли быть ничем другим, кроме как следами от пушечных ядер. Восточная башня, как теперь заметила Карина, была наполовину разрушена, и совсем не водой. Это не удивило ведьму. Мандреченское Капище Всех Богов в Куле было укреплено ничуть не хуже храма в мертвом городе. Оно находилось на острове в дельте Нудая. Отношения волхвов и правителей Мандры не отличались ровностью. Только на памяти Карины Капище Всех Богов пытались взять штурмом два раза. Первый раз, когда волхвы Перуна прокляли всех рыбаков и отказывались снять проклятие до тех пор, пока люди не перейдут на сети с крупными ячейками. Кула жила тем, что давало море, и горожане в ответ на проклятие изготовили окованный железом таран для главных ворот Капища. Но воспользоваться им так и не удалось – лодки разметало невесть откуда взявшейся волной, когда возмущенные горожане переправлялись через реку. Второй раз Капище Всех Богов пытался взять Искандер, когда волхвы отказывались признать его императором Мандры, и та попытка захвата тоже не увенчалась успехом.

Но в Ильмосте вода доделала то, что не оказалось не под силу пушкам – вымыла цемент из щелей между огромными блоками, после чего камни вывались сами. Один из них, отнесенный течением, лежал в пяти саженях от разломанной входной арки. Карина остановилась перед ним, просканировала пространство. Магии вокруг не было.

– Ну как? – спросила она Ринке. – Чувствуешь что-нибудь?

Сидх наклонил голову, прищурился.

– Чисто, – сказал он.

Ведьма и ее спутник вошли внутрь капища. Здесь трава росла не так густо. То, что Карина издалека приняла за четыре минарета вокруг мечети, вблизи оказалось малыми куполами пятиглавого собора. На ходу Карина озадаченно рассматривала храм. Боевая ведьма должна была уметь взрывать все, включая дворцы и храмы, и основной курс по архитектуре в Горной Школе начитывался очень тщательно. На самом верху стен кое-где сохранилась штукатурка, из чего Карина заключила, что храм не захлестывало «с головой» даже в самые полноводные годы. Кирпичные стены украшали лопатки, ведущие к горизонтальному этажу полукружных закомаров. Сегментация прясел наводила на мысль о крестообразной организации внутреннего пространства здания. В общем и целом, храм очень напоминал старинную церковь сюрков, виденную Кариной в Ринтали. Загвоздка заключалась в том, что сюрки использовали здание, доставшееся им по наследству от тех, кто построил город, и тоже не знали, какому богу храм был посвящен изначально.

Вскоре путники добрались до стены из сильно поврежденного красного кирпича.

– Осталось только найти вход, – заметил Ринке. – Где он обычно находится в экенских храмах?

– Не помню, – честно призналась мандреченка, умолчав, однако, о том, что она никогда раньше не видела мечетей с куполами, похожими на луковицу. – Давай обойдем по периметру.

Стена, к которой они подошли, оказалась глухой. Если на ней когда-то и были украшения, их все уничтожило водой. Среди красной кладки Карина заметила вмурованный в стену крест из светлого камня с равными по длине лучами, заключенный в круг. В этот момент ведьме стало окончательно ясно, что нацию, построившую этот храм, засосало в зыбучие пески времени целиком. Ни один из народов обитаемого мира не использовал в качестве религиозного символа крест. Старинная легенда о Светлояре солгала – впрочем, для легенд было характерно. Мандречены не имели никаких прав на этот город. Завернув за угол, путники обнаружили бронзовые ворота, украшенные позеленевшими от времени причудливыми фигурками. Барельефы были разбиты по сегментам, в каждом из которых находилось от трех до двадцати изваяний. Кентавру, который целился из лука на левой нижней половине ворот, Карина обрадовалась как родному. Но больше ни одного сюжета она не узнала.

– Есть что-нибудь знакомое? – спросила ведьма у Ринке.

– Похоже, тут Священное Древо и двое валар, наших богов, – сказал сидх растерянно, указав на изображение почти сразу под ручкой в виде львиной пасти. – Эти ворота мне не открыть.

Ведьма и сама это понимала. Бронзовые петли проржавели намертво.

– Пойдем, еще посмотрим, – предложила Карина. – Это парадный вход, но где-то должна быть и дверь, через которую выплескивали помои.

Ринке хмыкнул. «Дверь для помоев» – голый проем с черной, сгнившей рамой косяка – обнаружилась в третьей стене храма. Сидх и ведьма вошли в храм. Невыносимый запах гнили ударил в нос. Красные, до блеска вылизанные водой стены, полуразрушенные колонны и гниющие на полу кучи мусора – вот и все, чем встретил гостей поднявшийся из воды храм.

– Я дальше не пойду, – категорически заявил Ринке и остановился.

Карина не стала возражать. Пол, скорее всего, давно провалился, а изучать особенности кладки фундамента не входило в их планы. Ведьма посмотрела вверх и увидела неясные силуэты, нарисованные под самым потолком. Вода уничтожила фрески на стенах, но под самую крышу она, как и предположила мандреченка, не добиралась даже в самые снежные годы. Карина вызвала метлу.

– Куда ты? – удивился Ринке.

Сидх переминался с ноги на ногу и оглядывался вокруг так, словно ожидал появления взвода орков из-за колонн. Карина указала ему на изображения.

– Возьми меня с собой, – неожиданно попросил он. – Или твоя метла не поднимает двоих?

Ведьма критически посмотрела на сидха.

– Не сочти за обиду, – сказала Карина. – Но ты, думается мне, весишь меньше комплекта бомб, которыми снаряжается метла такого класса, как моя. А из-за той истерики, что устроил Лайруксал, я вылетела пустая.

Она оседлала метлу и приглашающе похлопала перед собой. Ринке устроился на метле. Карина расставила пряжки на всю длину и подала ремни сидху, чтобы он пристегнул их обоих.

– Не вертись, – сказала мандреченка, когда раздался короткий щелчок, свидетельствующий о том, что Ринке справился с пряжкой. – Держись за ось метлы. И за руль не хватайся ни в коем случае, ясно?

– Светлана говорила, – ответил Ринке.

– Это никогда нелишне напомнить, – сухо сказала ведьма.

Карина оттолкнулась ногой от пола, чтобы ободрить озадаченную присутствием второго седока метлу, и они поднялись в воздух. От росписи, изначально богатой, уцелели жалкие остатки. На юго-восточном столбе храма обнаружилась половина крылатой фигуры с трубой в руках, под ней находилось изображение женщины в очень свободных одеяниях и желтым кругом, охватывающим голову. На полукруглом скате световой арки неизвестный художник разместил сурового старца в белых одеждах, крестом в правой руке и таким же светлым кругом над темными волосами. Карина, подумавшая было, что создатель росписи имел в виду шляпу, изменила свое мнение и решила, что люди, жившие здесь, умели управлять Чи. По крайней мере, самую энергетичную часть ауры они видели. На одной из стен уцелела фигура мужчины со свитком в руках. Ведьма с большим интересом рассматривала руны, изображенные на свитке.

Ни одной из них она не узнала, но Карина на это и не рассчитывала.

– Можешь прочесть? – спросила она.

– Ну, некоторые буквы я знаю, но прочесть я не смогу, – ответил Ринке.

Увидев удивление на лице ведьмы, он пояснил:

– У нас фонетический алфавит, а не руны, как у вас.

– А, как у неречи, – сообразила Карина.

Они подлетели к западной стене, где по неизвестным причинам фрески сохранились лучше всего. Богато одетые люди спускались по огромной лестнице навстречу существам самого несимпатичного вида.

– Наверно, это изображение какой-нибудь великой битвы с тогдашними гоблинами, – предположила Карина.

– Вряд ли. У людей нет оружия, – возразил наблюдательный Ринке. – А вот у гоблинов – есть.

Он ткнул пальцем в вилы, которые держал самый крупный гоблин с круто изогнутыми рогами. Сидх слишком сильно перевесился набок, метлу качнуло и повело вниз. Вокруг Ринке замелькали злобные морды древних гоблинов, выщербленные стены и зелено-желтые пятна на летной форме ведьмы. Ринке в ужасе схватился за рога руля, накрыв руки Карины и лишив ее возможности управлять метлой. Ведьма ударила его своей Чи. Синяя дымка окутала руки сидха, он вскрикнул и разжал пальцы. Карина уцепилась за руль – метла за это время успела перекувырнуться в воздухе два или три раза. Ведьма сумела вывести метлу из пике над самой черной жижей, скрывающей пол храма. Карина использовала набранную при падении скорость, чтобы вылететь наружу. Хвост метлы задел косяк, и дерево рассыпалось в труху. Ведьма приземлилась, отщелкнула пряжку и столкнула сидха с метлы. Ринке упал в траву.

– Прости меня ради Мелькора, – не дав ей раскрыть рот, воскликнул сидх. Ринке поднялся на колени, прижался лицом к ее бедру и закрыл руками голову.

– Пауков никогда не боялся, – продолжал он. – Орков тоже, гоблинов вообще за соперников не считал, но тут – испугался…

Карина смотрела на склоненную перед ней голову со смешанным чувством удивления и уважения. Ее гнев медленно опадал, как уходит под крышку пена на закипевшей кастрюле, если вовремя убавить огонь на спиртовке. Ринке поступил очень необычно, но очень… Карина запнулась, подбирая слово.

Очень правильно.

Неосторожность сидха едва не погубила их обоих. Но ни один мандречен никогда не стал бы на коленях просить прощения у боевой ведьмы, даже если бы был виноват, как Ринке сейчас. Скорее всего, Карина услышала бы презрительное замечание насчет собственных навыков управления метлой или просто угрюмое молчание.

– Встань. Я отпущу метлу. Хватит полетов на сегодня, – сдержанно сказала ведьма.

Дневная жара уже спала. Заходящее солнце светило в спину путникам, приятно согревая, а по ногам уже тянуло ночной сыростью. Сидх решил отойти от края Квалмэнэн хотя бы версты на две до наступления темноты. Безобразный овраг преградил им путь, когда солнце уже удобно устроилось на зеленой подушке леса. Ринке остановился на краю трещины в земле, осматривая размеры. Сидх прикидывал, обойти овраг или же тут и остановиться на привал. Ту сторону, на которой стояли путники, оплетали темно-зеленые плети ежевики, а противоположный край был голым и острым. Из глинистого склона торчали корни деревьев. Карине они показались похожими на руки мертвецов, и ведьма передернула плечами. Сидх не услышал журчания воды – видимо, ручей, создавший балку, летом пересыхал. Овраг показался Ринке слишком широким, чтобы его перепрыгнуть, а спускаться в его распахнутую пасть, бить коленки на крутых склонах и царапаться об колючую ежевику не хотелось. Карина переступила с ноги на ногу, ожидая решения сидха. Ведьма заметила на противоположной стороне балки тонкую рябину. Оглянувшись, Карина обнаружила рядом мощный дуб.

Ведьма усмехнулась, подняла руку и метнула заклинание. Земля под ногами сидха вздрогнула. Ринке упал на колени. Из трещины вырвалось облако пыли. Сидх закашлялся. Когда пыль осела, Ринке увидел, что края оврага соединились. «Да у Карины магический класс не ниже четвертого», подумал сидх с уважением.

– Зачем ты это сделала? – спросил Ринке с интересом, глядя на Карину снизу вверх. – Мало ли на что мы еще можем здесь наткнуться, не стоит бросаться своей Чи. Мы могли обогнуть овраг.

Ведьма пожала плечами:

– Мне так захотелось. У нас есть такая песня. Про рябину и дуб. О том, что они хотят быть вместе, но встретиться им не суждено. И я подумала, почему бы ни поступить наперекор судьбе? Хоть раз?

Ринке поднялся, и они двинулись дальше. Перед небольшим валом из глины, выплеснувшейся из оврага, когда края его соединились, сидх на миг заколебался. Карина перешагнула его, даже не глянув себе под ноги. Ринке же задумчиво смотрел на обрывки ежевичных кустов, на алого червяка, копошившегося в горке выброшенной земли.

– Так ты не знаешь, что Мать Рябина – это наша главная богиня? – спросил он.

Ведьма отрицательно покачала головой и спросила с интересом:

– А кто же ваш отец?

– Отец у нас Дуб.

– Это заметно, – легкомысленно откликнулась Карина.

Лицо Ринке застыло.

– Прости, – смягчившись, сказала ведьма. – Я не хотела обидеть ни тебя, ни твоих богов. Боги разных народов похожи, тебе не кажется? Только зовут их по-разному. И для каждого народа главным богом становится тот, кто больше других заботится о судьбе своих детей. Неречь живет битвами, и их покровитель – бог войны, Водан. Мы зовем повелителя битв Радагастом, но приносим больше даров Яриле, богу солнца…

– Да, наверное, это так, – подумав, согласился сидх. – Мы живем нашим лесом, и поэтому наши боги – деревья.

Путники миновали поросль куцых лип и углубились в ельник. Здесь было уже темно. Ринке завесил над головой светящийся шар. Хвоя хрустела под ногами.

– Говорят, что Морул Кер сжег Отца Дуба и сковал Мать Рябину, – помолчав, сказал сидх. – И именно поэтому мы до сих пор никак не можем получить свободу…

– Очень может быть, – согласилась Карина. – Черное Пламя и людей не очень щадил, а уж чужих богов…

Сидх заметил небольшой холм, на вершине которого стояла мощная ель. Ветви на ближней к путникам стороне дерева были сухими и мертвыми – видимо, последняя зима оказалась слишком морозной.

– Заночуем здесь, – сказал Ринке, указывая на холм.

Ведьма кивнула, соглашаясь. Поднявшись к ели, Ринке обломал сухие ветки, сложил небольшим шалашиком и поджег искрой своего Чи. Путники не собирались ничего готовить на костре, сидх развел его для уюта, и Карине это понравилось. Ведьма вызвала метлу, извлекла из корзины припасы, которые им собрали на дорогу – несколько ломтей хлеба, полфунта буженины, пару яблок.

Поужинали в молчании, под треск костра. Даже метла не крутилась рядом с хозяйкой, а неподвижно зависла под ветвями ели. Только теперь ведьма почувствовала, как сильно она устала. Мандреченка прижалась спиной к шершавому стволу, вдыхая аромат хвои и смолы. Карине давно не приходилось ходить пешком на такие большие расстояния. Ведьма слышала тоненькое зудение приближающихся комаров, но сил отогнать маленьких кровопийц не было. «Ведь главное – пусть пили бы», думала разморенная Карина. – «Сколько может выпить комарик? Немного, и не жалко. Но как они противно зудят, о Ярило…».

– Гнус, гнус, не по себе ты выбрал кус, – негромко произнес Ринке и растопырил пальцы, словно сбрасывал что-то с руки.

Над привалом взметнулись алые молнии, воздух стал свежим и густым. Ведьма восхитилась тому, что сложный магический жест вышел у Ринке с первого раза. Сидх первый раз колдовал при ней, и по цвету использованного Чи стало ясно, что Ринке – маг Огня. «Мы были бы идеальными Синергистами», лениво подумала Карина, а вслух спросила:

– Кто дежурит первым?

– Никто, – ответил сидх и подбросил веток в огонь. – Я замкну вокруг холма заклинание Нэрда, и сюда до утра не сможет попасть ни одно живое существо. Мы оба сможем выспаться.

– А это заклинание… оно относится к тайному знанию сидхов, или мне тоже можно его знать? – осведомилась ведьма.

– Ну, если ты сможешь его повторить, отчего же нет, – пожал плечами Ринке. – Здесь не так сложно само заклинание, сколько жест… Смотри.

Сидх медленно сложил ладони тыльными сторонами, сплетя пальцы так, что получилось подобие винтовой лесенки или раскрытого веера. А затем резко вывернул ладони так, что лесенка превратилась в два плотно сцепленных кулака, над которыми, словно учитель над кафедрой, торчал большой палец Ринке.

– Попробуй, – предложил сидх.

Он расцепил ладони и сложил их в исходную фигуру. «Веер» дался ведьме легко, а вот выкрутить ладони так, как требовалось для заклинания, у Карины с первого раза не получилось.

– Ну ладно, давай я сделаю круг Нэрда, – сказал Ринке. – А завтра попробуем еще раз.

– Нет, – сказала Карина сквозь зубы. Ведьма снова сложила пальцы в начальную фигуру и выкрутила ладони. Суставы хрустнули, но жест ведьме удался.

– Скажи мне заговор.

– Сложив ладони лесенкой, выпусти из пальцев стабильные пучки Чи, – сказал сидх. – Как паук выпускает нить своей паутины. Отрегулируй длину, чтобы твоя нить покрывала пространство, которое ты хочешь защитить. Затем медленно обернешься вокруг себя. Пучки твоей Чи переплетутся между собой, как невод, как сеть.

– И еще они переплетутся с линиями моей мертвой силы, – задумчиво произнесла Карина. – Цин будет выходить из пальцев левой руки, Чи – из правой, а каналы силы всегда симметричны…

Ринке вздрогнул.

– Мы не владеем мертвой силой, – сказал сидх. – Это умели только Разрушители.

– Когда мы меняем форму и структуру наших каналов Чи, каналы мертвой силы искривляются точно так же, как в зеркале, – терпеливо пояснила ведьма. – Но Разрушители и некроманты могут менять форму своих каналов Цин… Хорошо, я сплету невод, как ты выразился. Что дальше?

– Резко выверни руки так, как я тебе показал. Преврати лесенку в башню с часовым. И скажи… хотя лучше я скажу.

Ведьма нахмурилась, но он не дал ей открыть рта.

– Я тебе потом напишу, – произнес Ринке. – Ты ведь не знаешь нашего языка, не дай Мелькор, перепутаешь пару звуков. Такое уже бывало.

– И что? – с любопытством спросила Карина.

– В нашем языке слово «круг», которое используется в заговоре, очень похоже на слово «лопнуть, разорваться», – спокойно ответил Ринке.

Карина кашлянула.

– Начинай, – сказал сидх.

Ведьма встала, подняла руки и сплела пальцы в лесенку. Ринке увидел голубое мерцание, которое полилось с кончиков ее пальцев. Светящиеся нити тянулись, росли, пронзая кусты и стволы деревьев, и вскоре коснулись подножия холма. Карина начала поворачиваться вокруг себя. Голубая сеть стала закручиваться в спираль. Ведьма подумала, что со стороны холм сейчас напоминает хвостик, убранный в заколку модницы. Такие заколки в виде стальной или серебряной спирали назывались «змейка» и были очень популярны в Истле. Скреплялась прическа длинной шпилькой или специальной толстой иглой. Когда круг замкнулся, Карина с хрустом в суставах вывернула руки, а Ринке крикнул:

– Гемахт дер ринг, нихт аус, нихт ин хир!

Сеть вспыхнула серебристым светом и стала невидимой. Ведьма подозвала метлу и достала из корзины два плаща – свой и сидха.

– Мы можем завернуться в них и спать по отдельности, – сказала Карина, и щелкнула пальцами, отсылая метлу.

Ринке уловил волну в ее интонации.

– Или? – спокойно спросил сидх.

– Или мы можем постелить мой плащ, он потолще, а твоим укрыться, – сказала ведьма. – Так будет теплее. Да и обороняться будет легче, если что.

– Да, фланг будет короче, – согласился сидх.

Карина пристально посмотрела на него:

– Если ты обещаешь не делать глупостей, конечно.

Ринке улыбнулся:

– Это одна из самых каверзных женских фраз, которые я слыхал в жизни. И я до сих пор так и не понял, каким должен быть правильный ответ.

Ведьма замялась.

– На мне… на мне лежит проклятие, – сказала она наконец. – Я сама только недавно об этом узнала. Ты мне нравишься, но если мы с тобой займемся любовью, это очень плохо кончится. Ты потом на меня смотреть не сможешь, да и я на тебя тоже. А нам еще до Бьонгарда вместе идти. Давай не будем?

– Понятно, – проговорил Ринке. Прямолинейность мандреченки удивила его, но и вызвала уважение. Эльфка бы на месте Карины не преминула бы воспользоваться случаем пофлиртовать с ним, а о проклятии вспомнила бы только в самый разгар любовной борьбы. Если бы вспомнила вообще. – Что ж, этого следовало ожидать. Ты красивая. Перешла ненароком дорогу кому-то, кому хватило денег обратиться к колдунье…

– Да, наверное, так и было, – задумчиво сказала мандреченка. – Знать бы теперь, кому…

Она растряхнула плащ, и сидх помог ей расстелить его.

– Укладывайся, – сказал Ринке. – Я еще немного посижу, выкурю трубочку.

Ведьма сняла куртку, скатала ее и пристроила под голову вместо подушки. Карина прижалась щекой к мягкому ворсу и укрылась плащом сидха.

Костерок почти догорел. Угли алели во тьме. Время от время вспыхивал небольшой оранжевый язычок, трепетал на веточке, отбрасывая отблески на фигуру сидха, и снова исчезал. Стали слышны шорохи и топот крошечных ножек в траве – очевидно, внутри круга Нэрда оказалась пара-тройка лесных мышей.

– Мне хотелось бы услышать ту вашу песню про рябину и дуб, – заметив, что ведьма не спит, сказал Ринке.

– Сейчас?

Сидх кивнул.

– А сюда не сбегутся гоблины со всего Лихолесья? – осведомилась Карина.

– Не думаю, – сказал Ринке.

Сидх думал, что Карина начнет кокетничать и ее придется уговаривать. Не пришлось. Ведьма поправила выбившуюся из шлем-косы волнистую прядь и негромко начала:

У Карины оказался красивый, сильный голос, а мотив – грустным и протяжным, как у большинства мандреченских песен. Трубка Ринке догорела. Он выколотил ее о ствол ели, убрал трубку и забрался к ведьме под плащ.

Эльф лежал рядом с небесной воительницей, смотрел на висящие над лесом крупные брызги звезд и слушал вечную историю о несложившейся судьбе двух влюбленных, замаскированную под не самыми выпуклыми образами.

«И люди называют нас фаталистами», подумал Ринке сквозь дрему.

Он почувствовал, как теплая рука легла ему на грудь.

– Почему ты взял с собой меня? – тихо спросила ведьма. – Почему не пошел с Рамданом? Мы бы отнесли и его…

– Я мог не успеть, – сказал Ринке.

– Ты… взял меня с собой, чтобы спасти?

Сидх повернулся и нежно, как сестру, чмокнул ведьму в щечку.

– Спи, – пробормотал он.

Карина приподнялась на локте:

– Подожди, Ринке. А что потом? Если бы караван погиб? Взял бы меня в плен? Подарил партизанам как трофей?

Сидх засмеялся:

– А что, хорошая мысль, мне как-то не пришло в голову…

– Это не ответ.

– Я бы отпустил тебя, – сказал Ринке.

– Хотелось бы верить, – вздохнула ведьма. – Но если бы я вернулась, одна из всего конвоя обоза, меня казнили бы или засадили в тюрьму до конца моих дней.

– Но обоз уцелел. Засыпай, нам надо отдохнуть, а ночь коротка…

Карина откинулась на спину. Ведьма слушала, как сопит мужчина рядом с ней, ощущала его теплый бок и улыбалась в темноте. «Конечно, хвост Ящера, он соврал», думала ведьма. – «Если бы обоз погиб, ему пришлось бы идти к партизанам, он взял меня в качестве необычного подарка для главаря. Но…».

Ей было хорошо и странно.

Ринке ошибся.

Им предстояло пережить одну из самых длинных ночей в своей жизни.

До заимки оставалось не больше двух километров, когда солнце село. Энедика скомандовала привал. Даже темная эльфка не рискнула бы бродить в Железном Лесу ночью.

Халлен привалился спиной к стволу тополя и смотрел, как Руско и Тавартэр разводят костер. Мирувормэл выпросил у Энедики свой туесок и теперь вылизывал мед. Остальным командирша раздала остатки сухарей. Халлен отказался от своей порции:

– Не в коня корм.

Эльфа крутило и ломало так, что силуэты соратников расплывались у него перед глазами. Еще в Ильмосте Халлен начал слышать призрачные голоса, которые что-то нашептывали ему. Но сейчас эльф и без подсказки голосов понимал, что желудок не примет даже хлеба. Хруст сухарей на зубах товарищей отдавался в голове Халлена чудовищным грохотом. Эльф стиснул зубы. Ему снова захотелось впиться себе в руку – тогда его отпустило бы, ненадолго. Но торопиться не стоило. Эльф знал по опыту, что чем чаще прибегаешь к какому-то средству, тем меньше эффекта оно оказывает.

А впереди еще была целая ночь.

Халлен закрыл глаза. От одного вида двигающихся челюстей товарищей его тянуло блевать. Еж услышал голос Рингрина, звавший его, но не удивился.

«Привет», мысленно сказал Халлен. – «Добро пожаловать в нашу компанию. Ваниэль сегодня уже говорила со мной».

«Идиот», ответил партизану бывший командир. – «Ты уже не можешь отличить телепатемму от галлюцинации?»

«А, так значит ты все же был там», телепатировал Халлен. – «А эта баба, мандреченка – тоже была с тобой или это все же был глюк?»

Почуяв Чи принца в развалинах дома, Еж сначала обрадовался. Но, заметив ауру мандреченки с характерными энергетическими жгутами профессиональной убийцы, Халлен почему-то подумал, что принц вовсе не жаждет встречи с Энедикой, и постарался предотвратить ее.

«Что ты делал в Ильмосте?», поинтересовался партизан.

«Не твое дело», сухо ответил принц. – «Я связался с тобой, чтобы предупредить. За вами по пятам идет татцель. Вы уже пришли на заимку? Если нет, бегите, ползите, но в лесу не оставайтесь!».

«Кто идет за нами?»

«Оборотень. Огромная рысь. Он неуязвим для оружия, его можно только задушить… но это если очень повезет. Бегите, ради Мелькора!»

Халлен в течение сегодняшнего дня слышал вещи и похлеще; один из голосов настойчиво предлагал ему трахнуть Руско. То, что говорил принц, было не менее болезненным бредом – ну откуда взяться татцелю посреди Железного Леса? – но Халлен тут же поверил своему бывшему командиру. Эльф открыл глаза, чтобы сообщить Энедике эту крайне неприятную новость, да так и замер.

Ежи спали. В странных, неестественных позах – в тех позах, в которых их настигли чьи-то чары. Мирувормэл тоже казался спящим, но огромная дыра, зиявшая на месте его сердца, говорила о том, что партизан уснул навсегда.

Даже не узнав, кто его убил.

А Халлен уже знал, кто, и знал, почему чары огромной рыси, небрежным движением смахнувшей голову с плеч Тавартэра, не подействовали на него самого. Первый раз лислор принес Ежу хоть какую-то пользу. Оборотень подумал, что эльф уже спит, и направил в его сторону слабую волну своей Чи, не оказавшую никакого действия на искривленные наркотиками каналы жизненной силы партизана.

Халлен ждал, пока рысь повернется к нему хотя бы боком.

Морана все же оказалась права. Халлен почувствовал невыносимое облегчение при мысли о том, что сейчас все кончится. Оборотень взмахнул хвостом и вцепился в горло Руско. Халлен вскочил. Единственная рука, которая все еще слушалась эльфа, сжалась на шее оборотня. Еж ощутил горячий пульс зверя сквозь короткую шерсть.

Никогда еще голова Энедики не болела так мучительно и остро. Обычно это было последствием неумеренных возлияний, но в данном случае это было отголоском сонных чар, которые кто-то применил к эльфке.

Применил небрежно и грубо.

Но неизвестный маг не ограничился сонным заклинанием. Эльфка поняла, что лежит на спине и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Магические путы охватывали ее всю. Командирша Ежей открыла глаза. Лунный свет заливал поляну, где партизаны остановились на свой последний привал. На изувеченном теле сидела огромная рысь. Она увлеченно выкусывала из живота трупа кусочек, показавшийся ей особенно вкусным. Зверь тихонько урчал от наслаждения. Живот Энедики скрутила болезненная судорога. Сначала она подумала, что рысь успела попробовать и ее мяса, и скосила глаза. Она уже была готова увидеть у себя в груди огромную дыру, и в первый миг эльфке показалось, что она ее даже видит. Но нет, серебряные наклепки мирно мерцали на коже ее куртки, в полутьме казавшейся черной. Энедика сообразила, где она недавно видела дыру на черной коже, дыру, из которой хлынула кровь, когда эльфы вытащили из раны затыкавший ее кол. Память просто выбросила яркий образ на поверхность, вот и все.

А причиной боли был страх – невыносимый, безумный страх.

Над поляной задрожала радуга преобразуемого Чи. Партизанка глянула на зверя, уже зная, что она сейчас увидит – Рингрин ни от кого не делал тайны из происшествия, случившегося во время уничтожения гросайдечей.

Кожа обнаженного мужчины, в которого превратилась рысь, белела в темноте. Он встал, отпихнул труп ногой. Только по пятнистой куртке теперь можно было понять, что совсем недавно это груда костей и мяса носила имя Халлен. На остальных членов своего отряда, точнее на то, что от них осталось, эльфка смотреть не стала. Рвотные спазмы и так уже сжимали ее горло.

Он не убил тебя сразу; значит, ты ему зачем-то нужна.

Энедика уцепилась за эту мысль. Зачем она могла понадобиться оборотню, эльфка себе думать запретила.

– Энедика, – задумчиво произнес мужчина и отер кровь со рта. – Последняя из легендарных воительниц.

Он не торопится… Разговори его. Тяни время.

– А своего имени ты мне не назовешь? – стараясь, чтобы голос ее не дрожал, спросила эльфка.

Оборотень пожал плечами.

– Крон, имперский маг Мандры.

У Энедики потемнело в глазах.

Обычно караван останавливался на ночлег прямо на эльфийской тропе, полностью перегораживая ее. Это была не та дорога, где можно было ожидать встречи с другими путниками. Но сегодня бивак был разбит на небольшой площадке, которую Лайруксал назвал «отстойником». Размеры квадратной площадки позволили поставить фургоны кругом. Сейчас в них мирно похрапывали вымотавшиеся за день наемники. В центре круга догорал костер, на котором ведьмы приготовили ужин, уже исчезнувший в желудках конвоя каравана. Сегодня никто не сидел у огня, не пел песен и не рассказывал баек из богатой приключениями жизни – а и ведьмам, и экенам, было что рассказать. Но этим вечером все записные балагуры и их терпеливые слушатели собрались в другом месте – в фургоне, в котором ведьмы крыла «Змей» выехали из Келенборноста, а теперь превращенном в лазарет. После схватки у холма, в котором обитала огромная змея, в компанию раненных влились Махмуд и Инна. Гоблины проткнули экену легкое. А ведьма не успела увернуться во время атаки на чудовище, и ее задело. Инна потеряла управление, и как результат – сотрясение мозга и ушиб кости. Светлана осматривала раненных перед сном, наводила сонные и обезболивающие чары. Закончив, утомленная целительница пожелала всем доброй ночи и хотела застегнуть за собой клапан фургона.

– Мы же задохнемся, Светик…– недовольно пробурчала Ундина.

– Это лучше, чем если нас комары сожрут, – возразил Гёса.

Словно в подтверждение его слов, Махмуд хлопнул себя по шее – из-под пальцев брызнула кровь. Экен стер с шеи останки маленького кровопийцы и выразительным жестом показал ведьмам ладонь с коричнево-красным пятном на ней. Светлана в растерянности остановилась перед выходом. Как и Ундина, она черпала Чи из Воздуха и отлично понимала ее желание оставить фургон открытым на ночь. С другой стороны, через свободный клапан в фургон могло залететь что-нибудь посерьезнее комара – дротик, например.

– Не застегивай, Света, – подала голос до сих пор молчавшая Ирина. – Я заклинание знаю, от комаров… Да и кто покрупнее – тоже не сунутся.

– Благодетельница! – воскликнула Ундина.

– Вот это дело, – согласился Гёса.

Целительница благодарно улыбнулась Ирине и покинула фургон. Площадка была покрыта тем же странным материалом, что и сама тропа, и упруго спружинила, когда Светлана приземлилась. Ведьма задумчиво посмотрела себе под ноги.

Когда караван миновал ущелье, Лайруксал вдруг приказал всем остановиться. Сидх выдернул из лазарета Вилли.

– Я успею заварить настой? – спросила Светлана.

Лайруксал кивнул, и целительница полезла в ларчик за травами. Сидхи прошли чуть вперед. Вилли тяжело волочил ногу. Остановившись недалеко от фургона с раненными, проводники склонились над дорогой и горячо заспорили.

– Что они говорят? – тихо спросила Светлана у Ундины.

Ирина, не в силах больше сдерживаться, сдерживаясь, застонала в голос.

– Сейчас, Иришка, сейчас, – торопливо произнесла целительница. – Ты же вроде понимаешь их язык, а, Дина?

Неречь и язык темных эльфов оказались на удивление похожи. Белокурая ведьма наморщилась:

– Иринка, потише, если можно… Лайруксал говорит, что еще в прошлом году эта часть дороги была жива…

Вилли махнул рукой в сторону леса и что-то энергично произнес.

– Рин вырубил все, – перевела Ундина.

Сабрина и Инна озадаченно переглянулись.

– Чтобы это значило? – пробормотала Сабрина.

– Да этих сидхов не поймешь, – заметил Крюк.

Лайруксал плюнул, отвернулся от Вилли и стал нараспев произносить что-то мелодичное. Вилли мрачно пнул дорогу, и тут…

Дорога под фургонами ощутимо дернулась вперед. Светлана чуть не пролила настой, но удержала мятую медную джезву над спиртовкой. Сабрину бросило в объятия Крюка. Заржали испуганные лошади.

– Значит, правду Марина сказала, – пробормотала ошеломленная Инна, глядя на медленно проплывающие мимо стволы деревьев. – Эта дорога умеет двигаться сама, как Старый Тракт…

Лайруксал взобрался на козлы первого фургона, устроился рядом с Гёсой. Экен вытянул лошадку вожжами.

– Рамдан, а ты чего спишь? – крикнул Вилли, подходя.

Ведьмы помогли ему забраться внутрь. Это было удивительно, но движение дороги совершенно не ощущалось в фургоне, тогда как каждый шаг лошадей отдавался легкой тряской. К вечеру дорога довезла караван до «отстойника» и остановилась.

А сейчас ведьме на миг показалось, что темная лента опять дернулась под ее ногами. Но нет, дорога была неподвижна.

Светлана обошла фургон, миновала лошадь. Рамдан не стал распрягать ее, но торбу с зерном к морде лошадки привесил. Под уютное хрумканье целительница направилась к костру, решив посидеть немного. Отдохнуть, посмотреть на угли. Когда ведьма приблизилась, то увидела, что у костра уже кто-то расположился. Целительница уловила ауру сидящего. Губы ее задрожали. Ведьма на миг замерла, качнулась на носках, развернулась и пошла прочь.

– Стоять, – услышала она резкий голос Арги. И затем, уже гораздо мягче, с такими нотками в голосе, что целительнице стало больно дышать: – Света, ради всех богов, вернитесь!

Ведьма остановилась, низко опустив голову.

Арга старался производить на подчиненных впечатление человека непреклонного, жесткого и несгибаемого, и ему это удавалось. Однако капитан оставался человеком. Когда караван остановился ночевать в отстойнике и все, кроме часовых, заснули, Арга понял, что жутко хочет есть. Он не успел, а точнее позабыл поужинать вместе с остальными. Но капитан не стал будить ведьм с требованием, чтобы ему срочно сделали что-нибудь пожрать. Во-первых, потому, что Арга не был самодуром, а во-вторых потому, что это было просто опасно. От разбуженной среди ночи ведьмы скорее всего можно было получить пригоршню «огненных вшей», а не миску каши.

Капитан выбрался из своего фургона – начальник каравана пользовался некоторыми привилегиями и ехал в небольшой комнатке совершенно один. Арга сходил к продуктовому фургону, надеясь найти какие-нибудь остатки ужина. Но Марина, стоявшая там на посту, развеяла его надежды. Ведьма выдала капитану полкотелка сырой картошки и небольшой кусок колбасы. Арга двинулся к начавшему затухать костру. Картошины он умело пристроил в еще горячей золе, а колбасу нарезал и насадил на прутик.

«Надо было еще хлеба попросить», думал капитан, поворачивая прутик над огнем. На угли с шипением капали прозрачные слезы расплавившегося в колбасе жира. Арга смотрел на золотистые вспышки, а в голове капитана, подобно жерновам, ворочались тяжелые, неуютные мысли.

Пока наемники и ведьмы разбивали бивак, Лайруксал подошел к капитану и сказал:

– Больше на нас никто не нападет.

– Приятная новость, – прорычал Арга в ответ. – В караване почти не осталось людей, способных драться.

– Но это при условии, если господин капитан будет прислушиваться к нашим рекомендациям по поводу режима движения, – продолжал сидх.

Арга стоял и смотрел на тоненькую черную косичку, заплетенную на виске проводника. Больше всего капитану в этот миг хотелось схватить за нее, дернуть вперед и как следует приложить Лайруксала мордой – усмехающейся, наглой мордой – о свое колено. Капитан уже понял, что зря отказался слушаться Ринке с его этими странными подъемами в пять утра и отдыхом посреди бела дня. И Гёса, и Крюк, и ведьмы – все-все, кто сейчас спал дурным магическим сном в лазарете – все они оказались там по его, Арги, вине. Но капитана, когда он отказался повиноваться проводникам, вела не заносчивость, а недоверие к сидхам. Лайруксал же был самым заносчивым и капризным из троих проводников. Окажись на месте Лайруксала сейчас Ринке, он сказал бы: «Подъем в семь утра, Арга». Но Ринке сейчас был один Локи знает где – да и жив ли вообще?

– И каковы же они, ваши рекомендации? – угрюмо спросил капитан.

– Я разбужу вас, – ответил Лайруксал.

– Благодарю, – сказал Арга.

Лайруксал кивнул и направился к костру; а капитан смотрел ему в спину и думал, что знает, как умрет сидх – со стрелой между лопаток. И Арга не удивился бы, если бы оперение этой стрелы оказалось трехсторонним, из черно-белых перьев – Лайруксала недолюбливали и сами проводники.

Но главным вопросом сейчас была не смерть Лайруксала. Выживут ли раненные? Дойдет ли обоз до Бьонгарда? Вернутся ли Карина и Ринке… И все же как, Локи их раздери, ведьме и сидху удалось остановить змея из холма?

У капитана не было ответов на эти вопросы, и ему очень хотелось немного отдохнуть и расслабиться. Он протянул руку к поясу и обнаружил, что оставил фляжку с водкой в фургоне.

В этот момент Арга увидел фигуру, приближавшуюся к костру, и обрадовался. Те ведьмы, что еще держались на ногах, все стояли в карауле. Наемники спали, им предстояло заступать с полуночи. И просто так бродить по лагерю мог только Рамдан, которого можно было совершенно безбоязненно послать в фургон за фляжкой – экен был к водке совершенно равнодушен. Однако человек, шедший к костру, вдруг резко повернулся и двинулся обратно. «Что ж мне, как свинье – без водки ужинать?», мелькнуло у капитана, и он рявкнул:

– Стоять!

Человек остановился. В костре с треском разорвалась шишка, и в ворохе взметнувшихся искр капитан увидел зелено-пятнистый плащ боевой ведьмы и рыжий хвостик шлем-косы.

Рыжая ведьма в первый день похода отсалютовала Арге мечом вместо того, чтобы прикрыть обнаженную грудь – и вонзилась в его душу, как заноза. Капитан был наслышан о распущенности боевых ведьм, и был полон решимости не допустить ничего подобного в походе. Экены, как известно, народ горячий, и если бы впридачу к паукам и троллям они сами резали друг другу глотки из-за ведьм, караван бы до Бьонгарда точно не добрался. Старшая крыла «Змей» подтвердила, что никаких вольностей ее девочки себе на задании не позволят. Но каждый раз, глядя в зеленые глаза Светланы, Арга жалел о своем решении. И то, что ведьма бросилась прочь от костра, увидев его, причинило капитану большую боль, чем боевая секира гнома, которую Арга поймал на грудь в битве за Долину Роз.

– Света, ради всех богов, вернитесь, – дрогнувшим голосом сказал капитан.

Ведьма остановилась.

– Я уже ухожу, – добавил Арга и поднялся в подтверждение своих слов.

Светлана обернулась.

– В золе картошка, выньте ее, она скоро будет готова, – продолжал капитан. – Вырвать ее у Марины было сложнее, чем девственницу из лап дракона, мне будет жаль, если она сгорит.

– Сидите, вы мне не мешаете, – утомленно сказала Светлана и подошла к костру. – Я подумала, что это кто-то из проводников. А я еще не встречала сидха, который устал бы настолько, чтобы воздержаться от комплиментов… Я хотела посидеть в тишине.

– Понял, – сказал капитан. – Я не произнесу ни звука, обещаю.

Ведьма вымученно улыбнулась. Арга опустился на свое место. Света устроилась на полешке напротив капитана. Он продолжил поворачивать колбасу над пламенем. Ведьма смотрела на алое покрывало углей, где корчила свои рожицы огневушка.

Светлана солгала – она поняла, кто сидит у костра, и именно поэтому хотела уйти. С некоторых пор ей стало трудно находиться рядом с Аргой. Сухощавый, резкий капитан с первого дня понравился ведьме. Он не был похож ни на одного из ее бывших любовников, и, возможно, именно этим и привлек внимание Светланы. Им некогда было флиртовать; но иногда ведьма ловила его взгляды на себе и понимала, что капитан не завязывает клапан своего фургона на ночь, несмотря на комаров. И что если только ей вздумается дойти до фургона Арги вечерком, то ей будет оказан самый теплый и нежный прием. Возможно, капитан уже досадовал про себя на капризную ведьму.

Но она не могла.

Это ради Арги Светлана смаковала воспоминания о близости с Гюнтером, надеясь, что таким образом удастся перебороть отвращение и ужас, которые вызывала в ней одна мысль о сексе с мужчиной. Однако путешествие на залитые солнцем берега давно высохшего моря памяти не помогло целительнице. Когда капитан поднялся, Светлана на миг представила себе это тело на себе, и ее чуть не вырвало.

И самое мерзкое было в том, что Светлана чувствовала – Арга знал, что она врет. Что она хотела убежать от костра потому, что увидела капитана. И как он теперь мог истолковать ее возвращение? Только как грубую попытку флирта. То, что он поддержал игру, говорило о его снисходительности к ведьме, и от этой снисходительности Светлане хотелось выть.

– Карина еще не выходила на связь? – спросил Арга. – Как они там?

– Нет, – ответила ведьма и пояснила: – Карина не владеет телепатией.

– Как же человека со столь низкими магическими способностями поставили во главе крыла? – удивился Арга.

– Для командира важнее не уровень дара, а совсем другие способности, – возразила Светлана.

– Это да, – согласился Арга. – То есть вы не знаете, как у них дела?

– Нет, но я сейчас попробую нащупать ее, – сказала ведьма.

На удивленный взгляд капитана Светлана пояснила:

– Между мной и Кариной закрепленный канал, я могу услышать ее мысли, но она не слышит меня… Надо было сделать это сразу после шнейкхюгеля, но надо было помочь раненным, – пробормотала она уже самой себе. – А теперь Карина и Ринке, скорее всего, уже спят, а во сне никто не может ответить на телепатемму…

Арга улыбнулся, вдруг положил руку на ей на колено и тихонько его сжал. Ощущение было неожиданным, но приятным. Светлана осеклась, глядя на эту крупную, тяжелую ладонь, на косо пересекавшие ее шрамы.

– Не надо оправдываться, – сказал капитан. – Вы просто попробуйте. Вызовите сидха – вдруг он еще не спит?

– Я попробую, – сказала Светлана.

– Вот и хорошо, – ответил капитан и убрал руку.

Целительница посмотрела ему в лицо – и закрыла глаза, чтобы не видеть этого откровенного взгляда. Ведьма напряглась, пытаясь услышать чужой разум.

Ничего.

У ведьмы глухо ухнуло в груди.

Светлана попыталась еще раз. Ведьма добавила мощности призыву, расширила зону поиска, надеясь услышать хотя бы дыхание спящего разума или ощутить ауру сидха. Но результат был тем же – сознания Светланы коснулось лишь тяжелое, нечеловеческое дыхание Лихого Леса.

– Скорее всего, – медленно произнесла Светлана. – Карина мертва. И Ринке тоже.

Она открыла глаза, помолчала и добавила:

– У вас прутик горит, колбаса сейчас упадет в огонь.

Капитан вздрогнул и ловко поймал переломившийся прут над самыми углями. Арга придвинул к себе котелок и принялся сдвигать в него кусочки ароматные кусочки колбасы.

– А почему вы так решили? – спросил Арга.

– Нет даже обрывков снов, – ответила Светлана. – Карине чаще всего снится река. И я слышу этот сон и знаю, что она жива. А сейчас здесь на много-много верст в округе нет никого, кому вообще снились бы сны.

Целительница закрыла лицо руками. Она позабыла о своих чувствах к Арге, о своем стеснении. Светлана ощутила потерю подруги – словно топор мясника разрубил душу целительницы пополам, и вымазанная кровью рука проворно утащила лучший кусок.

Это было невыносимо.

Ведьма заплакала. Светлана услышала, как Арга встает, и краем сознания знала, что он сейчас сделает. Она не успела отшатнуться, а потом уже и не хотела. Капитан опустился рядом с ней на колени, крепко прижал ведьму к себе и целовал ее залитое слезами лицо.

– Meine Pupperl… mit den Besen… Meine rothaarige Sonne[3]… – шептал он.

Светлана потянулась ответить ему – и тело ведьмы скрутила судорога боли и страха. Арга отпустил ее.

– Кто же теперь примет командование крылом? – спросил он.

– Марина, – ответила Светлана.

– Что ж, Марина, так Марина, – сказал Арга. – Жаль, конечно. Я сейчас принесу из фургона фляжку, помянем, как полагается. Подождешь меня здесь или вместе сходим?

Светлана отметила про себя, что поцелуй служит для Арги достаточным основанием для того, чтобы перейти на «ты» и пригласить девушку к себе.

– Я тут посижу, – ответила ведьма.

Арга двинулся к фургону. Фляжку он нашел быстро – она валялась на сундуке, как капитан и думал. Он присел на корточки, вытащил из-за сундука корчагу и наполнил фляжку. Затем ловко извлек из висевшей у выхода сумки дежурный стаканчик – трофей из Ринтали, черненое серебро, покрытое гравировкой в виде переплетенных змей. Порылся и нашел черную лакированную табакерку с хитрым замочком в виде ящерки, держащей в пасти цветок.

Капитан открыл табакерку, подцепил оттуда щепоть грязно-серого порошка и высыпал его в стаканчик. Вернув табакерку в сумку, Арга налил в стаканчик водки. Капитан глубоко вздохнул, глянул на лик безучастной луны, висящей над лесом. Ему никогда не нравилась предстоящая ему сейчас процедура, но капитану нужно было точно знать, жива Карина или нет.

– Знает Ящер иль Ярило, – негромко, но отчетливо произнес капитан, и помешал в стаканчике пальцем, чтобы разболтать порошок. – Где же спряталась дивчина. Спишь, Карина, аль не спишь – ну-ка Арге покажись!

Он залпом осушил стаканчик, ухватился за тент фургона, привалился к нему.

Глаза капитана бешено вращались под плотно сомкнутыми веками.

На плотном темно-синем бархате были разбросаны оранжевые змеи, свернувшиеся в кольцо. Карина с удивлением узнала эмблему собственного крыла. Рукава у верхнего платья незнакомки по эльфийской моде отсутствовали. Нижнее платье, если судить по цвету рукавов, было из оранжевого шифона. Кожаный пояс, сплетенный из оранжевых и синих полосок, обхватывал узкую талию. Ансамбль довершали башмаки из темно-синей, как бархат платья, кожи. Ведьма глянула женщине в лицо. Над длинными волосами незнакомки трудилась девушка в простом сером платье, скорее всего, служанка. Она хотела сделать на голове женщины две косы. Одну из них служанка уже закончила – перевитая оранжевыми и синими нитями коса лежала на груди незнакомки. Да и вторая была уже почти наполовину закончена, сейчас служанка украшала ее крупными бусинами.

Служанка наклонилась, и Карина увидела, как из темных волос высунулось острое ухо. Ведьма ощутила прикосновение к своим волосам и внезапно с ужасом поняла, что богато одетая незнакомка перед ней – это ее собственное отражение в зеркале.

Карине захотелось закричать. На миг ее охватило чувство, что все происходящее – дурной сон.

«Круг Нэрда не сработал. Сидхи наткнулись на нас ночью – а может, и следовали за нами еще от Ильмоста – и взяли нас во сне. Говорила я, надо было дежурить…».

Ведьма вцепилась в подлокотники кресла, в котором сидела. Служанка бросила на нее внимательный взгляд.

– И хетт ди, мастресс?[4] – вопросительно произнесла она. – Ентзульдигензи![5]

Карина догадалась, о чем ее спрашивает эльфка. Ведьма нашла в себе силы улыбнуться и отрицательно покачать головой. Эльфка продолжила колдовать над прической мандреченки.

«Но тогда зачем этот маскарад?», снова оглядев свой костюм, соображала Карина. – «Я была в форме боевой ведьмы, форме Армии Мандры. Почему они не убили меня сразу? Или это какие-то друзья Ринке? Решили ничего не делать со мной, пока он не скажет своего слова? И кстати, где он?»

– Ринке? – обратилась она к служанке.

Та улыбнулась и ответила:

– Си метх ичавер дурунг Абендорф[6].

«Если бы я еще понимала, что ты говоришь», – мрачно подумала ведьма.

Но с сидхом, видимо, все было в порядке. Служанка тем временем доплела вторую косу, надела на голову Карины золотой, судя по тяжести, обруч с синим камнем надо лбом. Эльфка направилась к двери покоев, в которых они сидели. Ведьма не двинулась с места. У выхода служанка остановилась, поманила Карину рукой.

– Комм, комм[7].

Мандреченка поднялась, оказавшись на голову выше своей спутницы, и последовала за ней. Женщины прошли длинную крытую галерею, освещенную магическими светильниками. Стены были отделаны лакированными дубовыми панелями. Воздух здесь был теплым и неподвижным, и Карине на миг показалось, что они находятся глубоко под землей. Все окружающее имело какие-то смазанные, меняющиеся очертания. То ведьме казалось, что она видит дверь, а когда женщины приближались, это оказывалось букетом сухих цветов в высокой вазе. То Карина и эльфка проходили мимо массивного резного шкафа, а, оглянувшись, ведьма увидела на его месте окно с видом на закат. «Одно из двух», подумала Карина. – «Или проход укутан чарами, чтобы я не смогла его запомнить и найти выход, или я все-таки сплю». Женщины спустились вниз по крутой лестнице и оказались в зале, погруженном в полумрак.

– Си ест хир[8], – сказала эльфка.

Ведьма увидела мужчину в кожаных доспехах и с факелом в руке. Рядом с ним стоял эльф в серой одежде. Между ними обнаружился мужчина, так же ярко и богато одетый, как и Карина. С большим удивлением мандреченка узнала в разнаряженном эльфе Ринке. Он молча взял ее под руку и подмигнул.

– Атлашт, – пробурчал мужчина в доспехах. – Санке.[9]

Ринке и мандреченка двинулись между стражником и слугой туда, куда те направляли гостей. Зал оказался гораздо большего размера, чем показалось Карине сначала. Свет факела выхватывал из мрака колонны, покрытые резьбой, имитирующей кору. Или же сидхи пустили на колоннаду для зала неошкуренные деревья? Ведьма не стала ломать голову над этой загадкой. Ее гораздо больше заинтересовал наряд Ринке.

В костюме сидха сочетались зеленый и фиолетовый цвета. В отличие от своих родичей в Фейре, предпочитавших строгие, нежные тона, дети Лихого Леса питали слабость к ярким расцветкам. На рукавах шелковой фиолетовой рубахи Ринке красовались вышитые серебром узкие листочки, похожие на листья рябины. «Так», подумала ведьма. В обруче светлого металла на голове сидха был укреплен прозрачный круглый камушек. Карина задумчиво посмотрела на украшение. Белая бронза и горный хрусталь традиционно связывались с путешествиями в другие миры и с телепортацией как таковой. До того, как Лакгаэр Рабинский не вывел сложную систему заклинаний, позволявшему перемещаться в пространстве даже магу третьего класса, переброска объектов на расстояние без применения хрусталя и белой бронзы считалась невозможной.

– Где мы? – спросила Карина тихо.

– В гостях у Матери Рябины, – отвечал сидх так же негромко.

Ведьма недоверчиво покачала головой:

– А ты не думаешь, что нас просто прибрал местный князь? Соскучился в глуши и похитил нас для того, чтобы поболтать?

– Никто не пробьет Круг Нэрда, – твердо ответил Ринке. – Кроме богини. Это большая честь для нас. Не бойся. Мать Рябина не злая.

– После того, что мандречены сделали с ее лесом… – пробормотала Карина.

– Если бы она сердилась на тебя, она бы тебя уже убила, – пожал плечами сидх. – Видимо, ей понравилась твоя песня и как ты обошлась с тем оврагом.

– Да, верно говорят – каждое пятое доброе дело наказывается уже в этой жизни, – пробормотала ведьма. – Слушай, Ринке, а тебе не кажется, что это все нам снится?

Сидх подумал немного.

– Нет, – сказал он. – Меня учили снохождению. Ощущения, когда душа какого-нибудь мага посещает тебя во сне, совсем другие.

Карина замолчала, погрузившись в раздумья. Фиолетовые кожаные штаны Ринке поскрипывали при каждом шаге. На зеленой шерстяной безрукавке сидха был вышит серебряный круг с кружком поменьше внутри. Круги соединяла косая линия. Изображение напомнило ведьме щит с умбоном. Так же оно походило на заколку «змейка», если посмотреть на украшение сверху. Ниже вышивки находились два коротких слова, одно из трех букв, второе из четырех.

– Это твой герб и девиз? – спросила ведьма.

Ринке кивнул.

– Что он означает?

– Герб у нас такой старый, что никто уже не помнит, что обозначает эта завитушка. А девиз у моего рода неприличный, – признался сидх.

Карина хмыкнула:

– Да говори уже, ладно.

– Это призыв трахнуть повелителя всех орков и гоблинов в голову, – ответил Ринке.

Перед внутренним взором ведьмы появился лежащий на спине сидх и склонившийся к его талии огромный паук. Слышалось чмоканье и урчанье, как при работе большого насоса. Образ оказался таким ярким, что Ринке заметил его в ауре Карины. Сидх прыснул. Мужчина с факелом неодобрительно покосился на него.

– Не оральный секс имелся в виду, – давясь от смеха, вполголоса произнес Ринке. – А именно трахнуть его мозги, обмануть паука, запутать, испортить его способность мыслить, я не знаю как еще объяснить на мандречи…

– Я поняла, – тихонько ответила ведьма.

Сидх в сером толкнул дверь, украшенную причудливой резьбой, и махнул рукой, указывая ведьме и Ринке: «Вам туда». Ринке ободряюще сжал руку Карины в своей, и они вошли. Гости оказались в уютной небольшой комнате. Дверь за ними бесшумно закрылась. Ведьма огляделась.

В центре комнаты стоял круглый стол, на котором лежала завязанная в узелок скатерть. По бокам от стола находились два небольших бочонка – видимо, их использовали здесь вместо стульев. Стены были обиты тканью, расшитой весьма реалистичными изображениями дубовых листьев и проглядывающих между ними солнечных зайчиков. Карине на миг почудилось, что она снова оказалась на тропе, по которой двигался караван. В этот миг мандреченка поняла, что у стола стоят не бочонки, а искусно вырезанные из дерева имитации огромных желудей. В камине у дальней стены яростно пылали дрова, но жарко в комнате не было.

За столом лицом к вошедшим сидела женщина.

Ее высокое кресло было обито зеленым бархатом. Она была самой старой эльфкой, которую ведьма встречала в своей жизни. Впрочем, это было как раз понятно. Дети Волоса не оставляли в живых эльфов старше двухсот лет, а сам бунт случился около трехсот лет назад. Так что самый старый из виденных Кариной сидхов вряд ли отметил свой пятисотый день рождения. В Лихой Лес Разрушители, как эльфы называли Детей Волоса, входить не стали. Так что если даже предположить, что перед Кариной и Ринке сидела не богиня, а княгиня этой части леса, она вполне могла успеть отпраздновать свой не то что пятисотый, а восьмисотый юбилей.

Светлые волосы на голове женщины были убраны в бронзовую сетку. На алых, как кровь, рукавах нижнего шелкового платья зеленели вышитые узкие листочки. Верхнее платье эльфки из зеленой кожи, больше походившее на облегченный доспех, восхитило ведьму. На правом плече и слева на талии платье украшали россыпи крохотных рубинов в окружении темно-зеленых аппликаций в виде таких же, как на рукавах нижнего платья, узких листочков. Ведьма догадалась, что рубины символизируют ягоды рябины. Карина была уже готова поверить Ринке, что они оказались в гостях у богини. Но проверить все же стоило. Красный и зеленый могли оказаться всего-навсего гербовыми цветами этого рода.

– Приветствую тебя, Мать Рябина, – произнесла мандреченка почтительно.

– Хаел, Аммэ Рован, – добавил Ринке.

Ведьма надеялась, что хозяйка сейчас рассмеется и скажет что-то вроде: «Да ну что вы, какая из меня богиня. Я владею восточным берегом Квалмэнэн». Но женщина кивнула и сказала:

– Я тоже рада встрече с тобой, шеестер Коруна, и с тобой, головная боль Паука. Проходите, присаживайтесь. Прошу тебя и твоего спутника разделить со мной ужин.

– О, с радостью, – пробормотала ведьма.

Ее озадачило, что Мать Рябина знает ее настоящее имя, хотя, если подумать, удивляться здесь было нечему. Но значение обращения «шеестер» Карине было неизвестно. Так же ведьма обратила внимание на то, что Мать Рябина не назвала Ринке по имени. «Но, с другой стороны, ведь не он же соединил края того злополучного оврага», мелькнуло у мандреченки. Они с Ринке направились к столу. Карина задумчиво глянула на скатерть.

– Это скатерть-самобранка, – сообщила Мать Рябина, заметив ее взгляд.

Богиня улыбнулась восторгу, мелькнувшему в глазах гостьи.

– Положите на нее ладони и вообразите кушанье, которое хотели бы отведать, – продолжала Мать Рябина. – Если вы хотите не вареной картошки, а, скажем, пюре, то прошу вас, отчетливо представьте себе все ингредиенты яства.

Богиня говорила на мандречи без акцента, но пользовалась при этом оборотами и выражениями, которые Карина последний раз слышала от своей бабушки.

– Не стесняйтесь, – дружелюбно сказала богиня темных эльфов, видя, что гости оробели. – Если не получится с первого раза, мы свернем скатерть обратно и попробуем снова. Скатерть выполнит любые ваши пожелания, но надо научиться с ней обращаться. Мне, когда я впервые попросила у нее леденец на кленовом сахаре, скатерть выдала кленовую ветку…

Карина собралась с духом и прижала ладони к прохладному полотну. «Пусть будет борщ», подумала ведьма. Мандреченка зажмурилась и сосредоточилась на картинке – горшочек с геометрическим узором по краю, откуда валит вкусный пар. «Огненный, наваристый, с капусточкой и со сметаной…», думала Карина. Как и советовала Мать Рябина, мандреченка представила все до мельчайших подробностей, включая деревянную ложку с выжженным на ней изображением ежика, которой ела в детстве.

– Ну, давайте посмотрим, что получилось, – услышала ведьма голос богини и открыла глаза.

Карина убрала руки. Мать Рябина потянула за узелок, в который были завязаны концы скатерти. Ткань зашелестела, освобождаясь, и легла на стол. К восторгу Карины, прямо перед ней обнаружился горшочек, из которого валил густой пар – и пах он так, как и должен пахнуть настоящий борщ. Справа от горшочка лежали нож и ложка с выжженным на ней ежиком, а на плетенке поодаль стоял запотевший хрустальный графин. Ведьма решила, что пара стопок водки под борщ совсем не повредят. В блюдечке по левую руку от Карины лежали несколько очищенных долек чеснока.

– Чудеса в решете! – вздохнула мандреченка.

Богиня улыбнулась. Морщины лучиками разбежались по ее лицу, и от этой улыбки напряжение, все еще державшее Карину, отпустило. И хотя мандреченка находилась в самом сердце Лихого Леса, в покоях богини темных эльфов вместе с одним из самых темных из них, Карине стало легко и уютно, как будто она обедала со своими ведьмами в придорожном кабачке.

– Не в решете, а в скатерти, – заметил Ринке, задумчиво глядя на графин с водкой.

Эльф нажелал себе картофельного пюре с бефстрогановым, и кувшин с морсом. Потеки обильной подливки на пюре казались лавой, застывшей на склоне горы. Их вкусы с Матерью Рябиной почти совпали – на тарелке перед богиней обнаружился жареный кусок мяса и реповая каша. Рядом стоял узкий фужер на тонкой ножке. Судя по цвету напитка, богиня решила выпить красного вина.

Ринке заглянул в горшочек Карины.

– Ух ты, – сказал он, с интересом рассматривая алую жижу. – Что это такое?

– Борщ, – ответила ведьма и взяла нож, чтобы накрошить чеснока в суп.

– А как его звали до того, как он оказался в твоем горшке? – спросил Ринке.

– Это был страшный зверь по имени Буряк, – доверительно сообщила Карина. – Он водится только в лесах Нудайдола. У этого зверя шесть ног и огромные, развесистые рога. Его очень сложно поймать, и его мясо считается у нас деликатесом.

Шестиногими зверями сидха было трудно удивить, но рогатых пауков он в своей жизни не встречал.

– Ничего себе, – пробормотал Ринке.

Мать Рябина негромко засмеялась:

– Буряк – это на мандречи свекла. Борщ – это суп со свеклой. Шеестер подшучивает над тобой.

Карина улыбнулась, глядя на смущенного сидха.

– Прошу вас, давайте начнем, – предложила хозяйка. – Вы сегодня проделали долгий путь, и пара ломтей хлеба с бужениной и яблочко – это совсем не то, чем можно утолить голод после такого дня.

Ведьма высыпала чеснок в борщ, взяла ложку, и попросила:

– Ринке, передай, пожалуйста, хлеб.

Сидх подал ведьме корзиночку с ломтями черного хлеба. Карина взяла парочку.

– Предлагаю выпить, – сказала Мать Рябина и взялась за свой фужер. Что-то неприятно звякнуло. В глазах Ринке мелькнули искорки ярости, столь неуместные за дружеским столом. Ведьма не обратила внимания на звук, потому что заметила, что забыла наколдовать себе рюмку.

– Ринке, ты будешь водку? – спросила Карина.

– Буду, если угостишь, – ответил тот.

– Я одна пить еще не умею, – сообщила ведьма.

– Я и сам хотел наколдовать вашего хлебного вина, но постеснялся, – сказал Ринке. – Мандреченский напиток за эльфийским столом…

– А я здесь, значит, самая нескромная, – угрюмо сказала Карина.

– Ты мандреченка и имеешь право на мандреченские напитки где угодно, – возразил сидх.

– Я и сама бы удовольствием выпила водки с вами, – призналась богиня. – Но вы меня извините, годы уже не те…

Карина подняла руку, бросила нужное заклинание. На столе рядом с графином появились две пузатые стопочки. Ринке взялся за графин и наполнил стопки себе и Карине.

– А морсом запьем, – сказал эльф и налил себе из кувшина. Он оказался предусмотрительнее мандреченки – за кувшином пряталась глиняная кружка.

– Запивай, – согласилась ведьма. – У меня-то борщ, так я запивать не буду…

– Таких тонкостей употребления водки я не знал, – улыбнулся Ринке.

Богиня подняла фужер, гости взялись за стопки.

– Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделала сегодня. Там, в овраге, – произнесла Мать Рябина.

Снова раздался тот же звон, который так резанул слух Ринке. Теперь и ведьма заметила, как из-под стола к рукам богини потянулась грубая, ужасная цепь, покрытая пятнами ржавчины.

– Пусть это был всего лишь жест, – продолжала Мать Рябина. – Но мне было очень приятно.

Богиня, ведьма и эльф выпили. Карина почерпнула ложкой борщ, чувствуя, что у нее голова идет кругом. И совсем не от водки.

Богиня темных эльфов была скована, как каторжник.

Карине вспомнилось ее видение – тяжелая, ржавая цепь, опутывающая лес. Слова Кертель в собственной голове: «Еще будет время разобраться с чужими цепями…». Ведьма сглотнула. Она примерно представляла себе могущество мага, который смог замкнуть наручники на богине темных эльфов. Скорее всего, он сам был богом. Вряд ли бы ей, дочери станичного кузнеца, удалось разрушить такие чары. Не стоило даже думать об этом, ни к чему было даже пытаться.

«Хвост Ящера», думала Карина. – «Во что я ввязалась… Они похитили нас для того, чтобы я сняла с нее цепи, это ясно. Богиня меня с кем-то путает, называет меня шеестер … Мать Рябина думает, что я подала ей какой-то знак, разобравшись с тем оврагом. И она ждет помощи. От меня!».

Водка мягко толкнулась в желудок. Карина отправила в рот еще пару ложек супа.

«Если бы я хотя бы знала, кто наложил на Мать Рябину эти чары», продолжала рассуждать ведьма. – «За что ее прокляли. Можно было бы попробовать помочь ей. Елки-палки, тут нужно то всего – зубило, молот и помощник, подержать…».

Ринке наполнил их рюмки снова. Карина почувствовала, что пришло время для ответного тоста, и взяла рюмку. Сидх и его богиня смотрели на ведьму, ожидая, что она скажет. Карине впервые приходилось пить с богами, да и с сидхами за праздничным столом ей еще не случалось оказываться. Однако крылу «Змей» часто доводилось охранять императора на переговорах во время войны. «Что сказал бы Искандер, окажись он на моем месте?», подумала Карина. И нашла, как ей показалось, достойный ответ.

– Благодарю тебя за гостеприимство, Мать Рябина, – сказала ведьма. – Я рада, что пучок Чи, что я метнула, соединяя разлученных рябину и дуб, так согрел твое сердце. Мы, мандречены, не склонны к бесполезным красивым жестам. Если бы я могла помочь тебе еще чем-то, я бы охотно сделала это. Конечно, если это не повредит Мандре.

Карина покосилась на Ринке. Сидх смотрел на нее с одобрением. Ведьму охватил ужас. В этом неизвестном ей спектакле Карина играла чужую роль, играла с чистого листа. Пока ведьме это удавалось. Но что будет с ней, когда она ошибется? А в том, что она в конце концов ошибется, Карина не сомневалась. Для того, чтобы пройти над пропастью по доске с завязанными глазами, одного чувства равновесия мало. Нужно знать направление, куда двигаться.

Компания снова выпила. Ложка Карины уже скребла по самому дну горшочка, где притаилось самое лакомое – гуща и мозговая кость, на которой был сварен суп.

– Ах, Коруна, – сказала Мать Рябина, расправившись с доброй половиной своего куска мяса. – Что есть вред, что есть польза? Сотни моих детей гибнут, сотни твоих детей гибнут, а сколько детей не рождается… Это ли хорошо?

Ведьма сообразила, что кандалы на богине как-то связаны с войной Мандры и Лихого Леса.

– Если я сниму с тебя цепь, вы выгоните мандречен, – пробормотала Карина себе под нос.

Но богиня услышала ее.

– Если ты снимешь с меня цепь, надетую Морул Кером, люди смогут спокойно жить в Железном Лесу вместе с темными эльфами. Я обещаю, – ответила Мать Рябина. – Купцы будут торговать, ремесленники – работать в цехах, а не скитаться по Мандре и пить горькую. Это ли плохо?

Ведьма задумалась. Для того, чтобы выиграть время, Карина дочерпала гущу из горшка, вытащила кость и принялась ее обсасывать. Ринке молча ел, переводя взгляд с одной женщины на другую.

– Я простой сержант Армии Мандры и не обладаю ни достаточной информацией, ни правом решать такие сложные внешнеполитические вопросы, – сказала Карина наконец.

Ринке восхищенно присвистнул. Ведьма тяжело посмотрела на него.

– Я не смог бы так четко сформулировать после второй рюмки, – пояснил сидх мягко. – Позволь мне рассказать кое-что. Черное Пламя сковал Мать Рябину и хотел выгнать темных эльфов из родного леса совсем не по внешнеполитической причине, а по причине своей паранойи. Один из провидцев сказал дракону, что его убьет эльф, зачатый на правом берегу Димтора. В Железном Лесу. И Черное Пламя решил извести под корень всех эльфов, рожденных там.

– Но это его не спасло, – пробормотала Карина. – Дракона прикончил Лайтонд. Насколько я знаю, Лайтонд родился в Экне. Провидец ошибся…

– Не совсем, – ответила богиня. – Верховный маг Фейре был зачат в Урочище Плакун, оно действительно находится на нашем берегу реки. Эта война с самого начала была бессмысленной и бесполезной, и такой и остается до сих пор. Что касается твоих полномочий… Я думаю, что ты вправе решить этот вопрос одна.

– Да, но если вы меня обманываете? – пробормотала Карина. – Если вы всего лишь подали факты так, как это выгодно вам?

– Хорошо, – сказал Ринке. – Вот ты сама – ты хотела бы, чтобы эта война продолжалась?

Вдруг ведьма словно услышала его голос:

«Сколько тебе заплатили за этот рейд? Кстати, Карина, как тебе и твоим подругам понравилось в „Гроздьях рябины“? Знатная таверна, говорят. Я вот там ни разу не останавливался. Не по карману».

Если все это не сон и если ей действительно удастся снять кандалы с богини эльфов, то война в Лихом Лесу закончится. И не победой мандречен, как можно догадаться уже сейчас.

И на следующий год крылу «Змей» придется искать другие заказы на вторую половину лета. Вряд ли бы ведьмам удалось найти заказ столь же выгодный.

По лицу Ринке Карина поняла, что он думает о том же самом. На какой-то миг ведьме показалось, что он сейчас презрительно усмехнется и скажет какую-нибудь колкость, из тех, на какие Ринке был мастер. Но вместо этого сидх очень печально – и понимающе – улыбнулся и произнес:

– Давайте оставим эту тему. Извини нас, Карина. Мы предлагаем тебе не только совершить предательство, а оставить себя и своих подруг без куска хлеба. Никто, ни эльф, ни человек не пойдет на это…

Мать Рябина молча посмотрела на Карину. Ведьма увидела в ее глазах горечь, и гаснущую надежду, и такое же пронзительное понимание, как и во взгляде Ринке. Мандреченка содрогнулась.

И тут ведьма вспомнила свой сон, привидевшийся ей на холме в то время, когда Ринке сводил с ума повелителя гоблинов и орков Лихого Леса – про своего закованного дядьку-каторжника и отца. Вспомнила цепь, опутавшую весь лес, и поняла, что поможет Матери Рябине.

И война в Лихом Лесу закончится.

«Вернусь в Пламенную, буду роды принимать. Денег, конечно, меньше, но, хвост Ящера, гораздо… гораздо полезней», подумала Карина.

– Дело не в этом, – мрачно сказала мандреченка. – Вы оба заблуждаетесь. Я не та, за кого вы меня принимаете. Я никакая не шеестер , чтобы это ни значило. Я боевая ведьма, только и всего. Я соединила тот овраг потому, что он напомнил мне нашу старую песню. И все. Я не смогу помочь, не смогу снять кандалы, наложенные драконом.

Мать Рябина улыбнулась, а Ринке сказал:

– Но ты тогда вообще ничем не рискуешь, верно?

– Ладно, как хотите, – пробурчала Карина. – Можно посмотреть?

Богиня кивнула. Ведьма встала из-за стола, подошла к Матери Рябине. Богиня положила руки на стол. Карина окинула конструкцию задумчивым взглядом. Черное Пламя не мудрствовал лукаво, когда сковывал богиню темных эльфов. Ее запястья охватывали кандалы точь-в-точь такие же, какими сковывают каторжников первой категории. Только браслеты каторжан не обтягивают зеленой кожей.

– Надо было здесь вышивку бисером пустить, – рассеянно сказала ведьма. – Или рубинов набросать, как на груди у вас…

Ринке поперхнулся мясом. Эльф взял кувшин и сделал прямо из него пару крупных глотков, жадно отдышался.

– Да, это было бы красиво, но мне такая идея в голову не пришла, – вежливо ответила Мать Рябина.

Цепь уходила под стол.

– На ногах то же самое, – заметив взгляд Карины, сказала богиня.

Ведьма покачала головой:

– Хорошо. Попробовать можно. Тут нигде поблизости кузницы нет?

– Я знаю кузницу неподалеку, – ответила Мать Рябина. – Но она давно заброшена, хозяин ее погиб, а кроме него никто не сможет разжечь горн.

Ринке побледнел так, что это заметила даже мандреченка. Карина поняла, что бог-кузнец не был самым добрым богом из пантеона темных эльфов.

– Этого и не потребуется, – заверила ведьма Мать Рябину.

– Так чего же мы ждем? – спросила богиня и поднялась из кресла.

Тихо зазвенели кандалы, когда Мать Рябина направилась к выходу из покоев столь хорошо знакомой Карине походкой каторжанина. Ведьма и на ходу дожевывающий Ринке последовали за ней.

Светлана сидела, смотрела на затухающие угли, слушала, как ухает невдалеке сова. Ведьма почти успокоилась и – тут новая мысль ожгла ее хуже новости о смерти Карины.

А ведь Арга скорее всего решил, что перед ним разыграли некий спектакль, вдруг подумалось ведьме. Сам капитан магией не владел и проверить слова волшебницы не мог. Но вот что он мог, так это подумать, что Карина ответила Светлане, а ведьма ему соврала – чтобы Арга ее пожалел. Если завтра Карина и Ринке вернутся, целительница всегда может сказать, что просто случайно не расслышала ответа старшей крыла «Змей», а уж Карина, разумеется, не будет спорить с подругой. «Возможно», думала Светлана, утирая слезы ладошкой. – «Я сама так хочу стянуть с него штаны, что ищу намеки на любовную игру там, где их нет. Но эта его нежность… Куколка с метлой, так он меня назвал…».

Светлана вздохнула. У нее было не так много поклонников, как у других ведьм крыла «Змей», но в придуманную Кариной игру целительница играла охотно. Но ни разу, ни разу ни одному из воздыхателей не удалось добиться того, чтобы у Светланы хотя бы ресница дрогнула при мысли о кавалере. А какой-то капитан, солдафон, который явно не умел петь серенады, а уж сочинить хотя бы жалкую канцону для возлюбленной не смог бы под страхом смертной казни, заставлял ее краснеть и волноваться, как наивную девочку. «Надо же так», с досадой подумала ведьма. – «Это все потому, что он мне нравится».

В разгар мысленных метаний целительницы капитан вернулся.

– Костер совсем погас, я тебя потерял в темноте, – сказал Арга.

Светлана подняла руки и резко растопырила пальцы, словно стряхивала в костер муку с ладоней. Над костровищем поднялось прозрачное голубое пламя.

– Ой, спасибо, – произнес капитан и чмокнул ведьму в затылок.

Когда он выпрямился, целительница увидела, как возбужденно блестят глаза капитана. Светлана поняла, что чем окончится сегодняшний вечер – для Арги это дело уже решенное и понятное. На ведьму холодной колючей волной накатила злость. Капитан тем временем положил фляжку и маленький железный стаканчик рядом с котелком, мечом разворошил угли и стал искать картошку. Обнаруженные картофелины он откатывал к краю костровища, чтобы они остыли.

– Угощайся, – сказал Арга Светлане.

Целительница подняла картофелину, подула на нее и стала снимать кожуру. Руки Светланы почернели от золы.

– Колбаски возьми, – добавил капитан и протянул ей котелок.

Ведьма пошарила в нем, наткнулась на горячее и вытащила кусочек. Арга тем временем наполнял стаканчик. Светлана отложила пока колбасу и откусила половину горячей, сочной картошины.

– Спасибо. Очень вкусно, – прожевав, сказала ведьма.

– Пожалуйста.

Арга протянул ей стакан, ведьма приняла его.

– Ты знаешь, мне никогда не нравились мужчины, которые пытались ласкать меня из жалости, – произнесла ведьма.

На лице капитана не мелькнуло и тени удивления тем, что Светлана так резко сменила тему разговора.

– И почему же? – спросил Арга и налил себе.

– Потому, – ответила ведьма. – Что это как в поговорке: «Как только расслабишься, тут тебя и трахнут». В мире нет жалости. Те мужчины, которые видят красивую, умную женщину и осознают свою ничтожность рядом с ней, едва только женщина ослабевает, тут же оказываются рядом и… жалеют… до пота, до судорог. А ведь когда человеку плохо, он нуждается вовсе не в том, чтобы его трахнули. А в том, чтобы его поняли.

Ведьма с интересом посмотрела на лицо капитана, но там отражался лишь вежливый интерес.

– Глубокая мысль, – сказал Арга. – Выпьем же. За Карину!

Наполовину рассерженная, наполовину разочарованная ведьма – «Он что, совсем идиот? Не понял, о чем я говорю?» – подняла свой стаканчик и хотела чокнуться с капитаном.

– За погибших – не чокаясь, – напомнил ей Арга.

– Вечно я путаюсь в мандреченских обычаях, – пробормотала Светлана и выпила.

На глазах у нее выступили слезы – во фляжке капитана оказалась не водка, как она думала, а чистый спирт. Ведьма отерла слезы ладошкой и впилась зубами в мясо. Светлана доела картофелину и принялась чистить другую.

– Я не маг, – сказал Арга. – Но когда вы сейчас плакали, я вам посочувствовал. Не пожалел, – добавил он с ударением.

Светлана сидела молча. Подчеркнутое обращение на «вы» словно гвоздями приколотило ее к полешку.

– А посочувствовал, – повторил Арга. – Да и мне не хотелось бы, если честно, чтобы крылом и дальше управляла Марина. Я знаю один способ проверить, жив ли человек. Надо проглотить щепотку порошка, очень сильно захотеть этого человека увидеть и произнести заклинание. Не знаю, как этот способ у вас, у магов правильно называется. И сейчас, когда ходил за выпивкой, я проверил… при помощи моего способа.

– Карина жива, – пробормотала Светлана.

Ведьма сообразила наконец, какой порошок глотал капитан и почему у него так странно блестели глаза, когда он вернулся.

– Да, – кивнул Арга. – И даже не спит. Карине расчесывают волосы и наряжают. И вы это знали – вы хотели чокнуться за нее, как за живую.

Капитан поднялся на ноги. Светлана смотрела на него, то открывая, то закрывая рот, не зная, что сказать.

– Ты нравишься мне, Света, – сказал Арга. – Но прости, в такие игры я не играю. Спокойной ночи.

Капитан чуть поклонился и скрылся в темноте. Светлана махнула левой рукой, убирая магическое пламя, и направилась к походному госпиталю. Не раздеваясь, ведьма упала на оставленную для нее лежанку у самого выхода, и разрыдалась – зло, по-настоящему.

В темноте нетерпеливо зудели комары и храпели раненные.

Энедика вынырнула из черного удушливого омута. Первое, что она увидела, были глаза – чуть фосфоресцирующие в темноте круги с круглыми каплями зрачков. На миг эльфка подумала, что оборотень, оказавшийся имперским магом мандречен, и изуродованные трупы товарищей приснились ей. Что это был просто кошмар на почве усталости, недоедания и постоянной тревоги, державшей командиршу Ежей в своих мучительных тисках все последние дни. Но тут она увидела, что ее голова лежит в руках обнаженного мужчины, а торс его испачкан темными потеками крови, и поняла, что это был не сон. «Никогда бы не подумала, что у нашего заклятого врага такие же глаза, как у нас», отстраненно подумала Энедика. Крон заметил, что она очнулась, и произнес спокойно и размеренно, продолжая начатый разговор:

– Черная Стрела погибла в ледяном кубе. Кошмара – в огненном дыхании дракона. Хочешь узнать, как умрешь ты?

Он резко, так, что позвонки Энедики хрустнули и шею пронзила боль, повернул голову эльфки. Энедика заметила огромный, в половину человеческого роста, муравейник на краю полянки, еще когда партизаны разбивали здесь лагерь. Но тогда она не сочла соседство опасным – муравейник уже закрылся на ночь, а утром эльфы собирались уйти. Однако сейчас муравейник в ее глазах увеличился до размеров погребального кургана. Впрочем, дом трудолюбивых насекомых и должен был вскоре стать могилой для Энедики.

Хорошая новость – до утра муравейник не откроется. Хотя, конечно, Крон может открыть его и магически… Тяни время!

– Надо бы тебе кое-что медом намазать, для усиления эффекта, но меда нет, – задумчиво сказал Крон.

Сердце Энедики оборвалось, но на этот раз усилием воли ей удалось удержаться на грани беспамятства.

– Ваш сластена все сожрал, прежде чем я успел до него добраться, – с сожалением закончил оборотень. – Даже туесок вылизал.

Партизанка глубоко вдохнула и крепко стиснула зубы, чтобы не услаждать слух врага их стуком.

– Придется тебя трахнуть, – сообщил Крон.

Он сказал этого без всякого намека на сладострастие, устало и буднично. Маг начал расстегивать куртку Энедики.

Хорошая новость – он не некрофил. Но, возможно, садист. Возможно, удастся довести его, чтобы он убил меня сам…

– К чему все эти разговоры? – произнесла эльфка. – Хочешь меня трахнуть? Трахай. Хочешь посадить на муравейник? Валяй. Я вся в твоей власти. Или ты хочешь пообещать мне жизнь в обмен на что-то? Темные эльфы своих не предают, запомни это, маг.

Крон отрицательно покачал головой:

– Нет, Энедика, ты не можешь выбрать жизнь. Я убью тебя ради того же, ради чего вы сожгли Приморский квартал.

«Ну конечно», мрачно подумала эльфка. – «Этого следовало ожидать».

– Я убью тебя для устрашения, – продолжал Крон. – Но ты можешь выбрать смерть. Ты можешь умереть на муравейнике, медленно пожираемая изнутри. А можешь и так.

Маг поднял валявшийся на земле кинжал. По резьбе на рукоятке эльфка узнала свой собственный клинок. Крон медленно провел тупой стороной лезвия по горлу и груди Энедики.

– Ну так что? – осведомился он. – Может быть, тебе вспомнилось что-нибудь интересное?

– Нет, – хрипло ответила эльфка. – Я неудачно приложилась башкой об корень, когда ты меня чарами скрутил. Полная и абсолютная амнезия. К сожалению.

Крон негромко рассмеялся, снял куртку с эльфки, разорвал блузку. Оборотень наклонился, коснулся губами ее груди. С удивлением, которое оказалось даже сильнее ужаса, Энедика почувствовала, как твердеют ее соски. Маг распустил ее пояс и стянул штаны. В ягодицы эльфки немедленно впились сухие травинки и колючки. Энедике это показалось предвестником того, что ожидало ее вскоре. Эльфка отвернулась, чтобы не видеть муравейника. Крон лег на нее.

Имперский маг оказался совсем легким.

Говори с ним. Тяни время…

– Развяжи меня, – пробормотала эльфка. – Ослабь чары…

– Зачем? Тебе не улизнуть. Я маг пятого класса, Энедика.

– Тогда тебе тем более нечего опасаться, – ответила эльфка. – Я хочу получить немного удовольствия перед смертью. Все удовольствие, которое ты можешь дать.

Крон засмеялся – на этот раз в голос.

– Мне говорили, что вы, сидхи, развратная раса, – сказал маг. – Но я не думал, что настолько. Но пожалуй, мне это нравится. Ты умрешь от этого удовольствия – и тем не менее хочешь получить все.

Несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза.

– Не так уж много я и могу, – сказал он честно.

Маг ловко перевернул ее на живот. Эльфка почувствовала, как ослабевают невидимые путы, и уперлась руками в землю. Крон обхватил ее за талию и поставил на четвереньки.

– Любишь по-собачьи? – спросила Энедика.

– Я люблю по-разному, – ответил Крон. – Мы в лесу. Ежей тут точно нет ни одного в округе, а вот тролли и гоблины любят шастать по ночам. Я хочу быть уверен, что никто не ущипнет меня за зад, пока я буду тут развлекаться с тобой.

– А ты не мог бы… – смущаясь, сказала эльфка.

– Что?

– Принять свой истинный облик, – тихо сказала Энедика. – Если тролль и заглянет к нам, в человеческом облике ты проиграешь схватку. А так не надо будет тратить время на превращение…

Когда ты будешь превращаться, я прочту твою ауру. Возможно, я успею пережать твой канал воли… и разума…

– Тебе будет больно, – ответил Крон.

Кто бы мог подумать – он не садист…

– Мне в любом случае будет больно.

Над поляной снова задрожала мощная волна Чи. Энедика расслабилась, настраиваясь на ауру мага.

Есть!

Вот они, каналы разума и чувственности. Хвала Мелькору, он маг Воздуха, а не Огня, каналов жизненной энергии антагониста я просто не увидела бы. Надо полагать, это они, хотя другого цвета, чем у людей и расположены чуть иначе. И теперь – слегка коснуться их… Немного сострадания… Немного сочувствия… Крон, ведь я тебе ничего не сделала. Я слабая женщина, а если говорить о государственных интересах, но это не мы подожгли тот злополучный квартал. Клянусь всеми богами, не мы. Хочешь найти виновных – ищи гораздо ближе… Тебе не за что убивать меня. Это будет ошибкой.

Когда Крон вошел в нее, Энедика вскрикнула – нервно, не от возбуждения. Крон был нетороплив – и только перед самым финалом она поняла, чего ему стоила эта неторопливость. Маг был обстоятелен и последователен, хотя без особой фантазии. Энедика подумала, что заниматься с ним сексом постоянно было бы скучно – для него это не было игрой, как для нее, как для Халлена или Тавартэра, а было процессом, к которому он подходил тщательно и кропотливо. Профессионально, неожиданно подумала она. Если только к сексу можно подходить профессионально….

Еще она подумала, что таков, должно быть, супружеский секс, когда уже нет новизны и нетерпения страсти, когда уже известны все самые тайные уголки.

Оргазм оказался неожиданно сильным.

– Энедика, Энедика, – услышала она чуть хриплый голос имперского мага. – Что же мне делать? Надо посадить тебя на муравейник и идти, но ты понимаешь, я… я только что убил женщину, с которой трахался. И мне не хочется возводить это в традицию.

– Похвальное желание, – пробормотала эльфка расслабленно. – А за что ты ее убил?

Крон выдохнул жестко, так, словно убивал в себе крик.

– Смелее, – ободрила его Энедика. – Свое семя ты в меня уже излил, почему бы ни излить свое горе? Я сегодня умру, не забывай.

Она царственным кивком указала на муравейник.

– Тебе все равно придется ждать, пока муравейник не откроется, а до рассвета еще далеко…

Имперский маг хмыкнул, отстранился от Энедики. Прохладный воздух мягкой волной коснулся ее разгоряченного тела.

– Рассказывать это долго, – произнес Крон. – Ты слышала о Теории Тиграна?

Так, так… Конечно, слышала… Но пусть он тебе расскажет…

– В общих чертах, – неуверенно ответила эльфка.

– Наша жизнь – как неравномерно окрашенная нить. Пятно алое, пятно желтое… Я дам тебе в руки конец своей нити, и ты пройдешь по ней. Увидишь все своими глазами.

Маг сделал сложный жест. Эльфке уже приходилось гулять по нитям чужих жизней, и она знала, чего ожидать. Но в этот раз ее было не темноты, ни чувства бесконечной лестницы. Энедика поняла, насколько она недооценивала Крона как волшебника.

Тьма и прохлада ночного леса исчезли. На эльфку обрушились запахи водки, перегара и кислой капусты.

Тяжелая горячая рука лежала в основании шеи Крона. Пальцы ее ритмично шевелились – Искандер ласкал своего любовника. Второй рукой император подцепил кислой капусты из миски, и отправил в рот. Несколько длинных полосок упали на стол, украшенный россыпями клякс жира, к остальным объедкам. Бело-желтые ленточки капусты напоминали Крону водоросли, и он не смог заставить себя хоть раз попробовать национальное блюдо мандречен. Хотя и понимал, что это его выдает.

Но имперский маг не любил растительную пищу.

– Трахни меня, – выдохнул Искандер прямо ему в ухо, почти касаясь Крона жирными губами. – Трахни меня… Неужели тебе никогда не хотелось?

«О, как мне хотелось. С каким удовольствием я бы тебя трахнул, даже не трахнул, а вые*ал бы»

Водка, любимый национальный напиток мандречен – а ее сегодня было выпито уже немало, Энедика видела это по размытым, дрожащим контурам предметов, попадавшим в поле зрения имперского мага – сыграла с Кроном злую шутку. Последние слова маг произнес вслух – вполголоса, заплетающимся языком. Крона сильно дернуло вверх. Император поднял его над столом за шкирку, как напакостившего котенка. Энедика увидела перекошенное гневом смуглое лицо.

– Что ты сказал? Повтори!

Высокий седой мужчина, сидевший с другой стороны стола, сделал вид, что полностью увлечен поисками мяса в своей миске.

И голос, уже хорошо знакомый Энедике, но прозвучавший издалека:

– Я бы с удовольствием тебя трахнул.

Стены крутанулись, превратившись в широкие серо-зеленые зигзаги. Требище храма Ящера в Запретном Лесу, подсказала Энедике память. Но не своя память – эльфка никогда не была в Черногории. Память мага стала сейчас их общей памятью. Искандер схватил Крона за грудки. Это было очень странное ощущение – обычно при прикосновении к своей груди испытывала совсем другие чувства. Но сейчас и грудь у нее была другая.

Искандер вытащил мага из-за стола, прижал к стене. Холод под лопатками, шов между плитами, параллельный позвоночнику…

– Повтори! – зарычал император.

– Я бы тебя с удовольствием вые*ал! Ваше величество!

– Так за чем же дело стало?

– Я не могу, – спокойствие, бездумное пьяное спокойствие. – Я поссать-то толком не могу, Сандро, а ты говоришь…

Вот как, значит, ласково называют императора Мандры.

Я его еще и не так называю…

Искандер разжал руки, отшатнулся. Наступил на собственный черный, с зеленой шелковой подбивкой плащ, запутался и чуть не упал. Энедике очень хотелось посмотреть, чем сейчас занят третий собутыльник. Но направление взгляда выбирала не она. Взгляд мага – ее взгляд – сфокусировался на сапогах императора.

– Болеешь какой-то дрянью, что ли? – услышали Крон и эльфка голос Искандера. – Хотя нет, тогда и у меня уже лило бы с конца…

– У тебя моча сначала скапливается как бы внутри, в небольшом мешочке, а потом потихоньку выливается? – раздался голос того самого компаньона, о котором только что думала Энедика.

Владислав, главный хирург при дивизии Серебряных Медведей, шепнула память. Старый друг императора, они вместе еще в замок Черного Пламени ходили…

Стыд и отвращение. И бешенство, что приходится говорить об этом. А, наплевать на все.

– Да, – ответил Крон. – И вообще он меня кривой в дугу…

Маг засмеялся.

– Ты что, и с женщиной никогда не был? – недоверчиво спросил император.

Женщины…

Черные косы, теплый запах сена, почерневшие от времени стены сарая, за которыми шуршит дождь…. Мучительное, безысходное желание, объятия, лицо черноволосой женщины кривится, пухлые чувственные губки выплевывают какие-то слова, которые память не сохранила. Но сохранила звон в ушах, тяжесть, вдруг стальным обручем охватившую голову, и три коротких, но сильных движения рукой… Кровь, алая струя, ударившая вверх из развороченной грудной клетки.. Дождь, сырость…

Узенькое, милое лицо, рыжие волосы, скрывающие фигуру, золотым плащом, и нежное, томительное чувство… Морда лисички, проступающая сквозь маску человеческого лица… Три фигуры, соединенные в позе, которую Энедика узнала и содрогнулась. Белый бок, покрытый веснушками, на миг появляется из просвета между слаженно двигающимися телами… Крик, пронзительный и жалобный…

Рыжие волосы, которые один из троих наматывает на кулак и хохочет…

Атласная юбка на огромных обручах. По алому полю нашиты алмазные стразы. «Не иначе, принцесса», рассеянно подумала Энедика, и Крон, притаившийся где-то рядом, ответил: «Графиня…». Капризный голос. Отвращение. Стрельчатый проем, окно ослепительно светится на фоне мрака… Крохотная фигурка, на миг закрывшая окно… глухой, мягкий удар и…

Избавь меня от этого!!

Хорошо

Вернулись сырые каменные стены, Искандер, сидящий на лавке и удивленно смотрящий на своего любовника. Крон подошел к столу.

Ног будто и нет, какие-то опорки, нет, ходули, парни так часто забавляются на ярмарках, фигура на тонких, неимоверно длинных ножках, словно огромный бескрылый аист…

Ой-вей, зачем же я так нажрался…

Маг налил себе кваса из кувшина, отпил.

– Нет, никогда, – ответил он.

– Разрешите посмотреть? – спросил Владислав. – Может, я смогу помочь?

– Доставай! – приказал Искандер.

Движение плеч – Крон хотел пренебрежительно пожать ими, и вложил в это простенькое действие слишком большое усилие. Мага качнуло, но он успел упереться рукой в стол. Второй рукой он расстегнул пояс и вытащил из штанов.

А сейчас он у тебя совсем другой

Зависит от того, чем трогаешь

Крон выпрямился, смахнул со стола крошки и ошметки капусты и пристроил член на жирных досках.

Владислав перегнулся через стол. Искандер и хирург наклонились почти одновременно, чуть не стукнувшись лбами. Крон смотрел вниз, на черную и седую голову. К горлу подступила дурнота. Маг закрыл глаза.

– Как все запущено, – пробормотал Владислав. – У вас были травмы фаллоса? Повреждение пещеристых тел привело к деформации… И, видимо, врожденная недостаточность соединительной ткани… У вас плоскостопия нет? А с сердцем все в порядке?

Крон неопределенно кивнул.

– Я не понимаю, Крон с вами уже так давно, – заметил Владислав Искандеру. – Что же вы мне раньше не сказали?

– Мне больше нечего делать, кроме как его х*й рассматривать! Сначала экены словно взбесились, потом сидхи – дай им волю, в Старгороде-на-Нудае уже говорили бы на тэлерине, а теперь вот сюрки! Да ты и сам все знаешь! – огрызнулся император. – А ты, Крон, чего ушами хлопал? Почему сам к Владиславу не подошел?

– Не болит, – произнес Крон. – Ну, кривой… Где ты прямые, как по линейке, видел?

Медик покачал головой.

– У тебя фимоз четвертой степени и похоже, начинается баланопостит. Уздечка или была короткая изначально, или же вследствие травмы… Это абсолютные показания для обрезания…

– Ты на мандречи можешь? – перебил его Искандер. – А то знаю я вас, вам лишь бы резать. Пусть уж болтается, хоть и нерабочий.

– Вы не понимаете, ваше величество. Вот, смотрите. Крайняя плоть приросла к головке, вот здесь…

Короткое, легкое, почти нежное касание.

– И вот здесь… И теперь там скапливается гной…

Снова касание, на этот раз болезненное.

– Осторожнее руками, Влад, – пробормотал маг.

Где-то далеко, в иной реальности, играет труба. Общий сбор… а нет, обед. Солдат должен быть сыт. Фуражирские команды работают исправно, Крон сам отбирал ребят, да и здесь, в этом заповедном лесу, полно зверья, никогда не слыхавшего охотничьего рога. Бери хоть голыми руками. Вот только хлеба не хватает, но завтра должны подвезти…

– Ты моего мальца не трогай! – рявкнул Искандер.

– Я не трогаю, – испуганно, но за испугом кроется отвращение. – Я говорю, что если удалить крайнюю плоть, пройдут трудности с мочеиспусканием и член Крона будет, как вы выразились, рабочий. А если протянуть еще немного – придется удалять под корень. Фимоз приносит только неудобства в личной жизни; но баланопостит – это первый шаг к гангрене, Искандер.

Водка – великий напиток. Если бы я был трезв, сейчас здесь были уже два трупа. А так… Как будто и не обо мне говорят.Но стоит поддержать беседу, хотя из вежливости. Да и не дамся я на операцию… Вряд ли Влад изучал анатомию больших кошек, но в человеческой анатомии он собаку съел. Вон как терминами сыплет…

И он поймет, что я не мандречен. И даже не человек.

И тогда мне придется убить его.

А это было бы слишком большой потерей для Армии Мандры.

– Это можно вылечить? – язык почти не слушается, вместо слов получился не то хрип, не то лай. – Может, травку какую пожевать?

И ужас, хлестнувший Крона так, что маг почти протрезвел.

Вот так, раньше или позже, ты попадешься. Сейчас он спросит тебя, а какую травку ты жевал раньше, чтобы предотвратить воспаление…

Но Владислав ничего спрашивать не стал.

– Нет, – сказал он твердо. – Травкой теперь не отделаешься. Можно было предотвратить фимоз на ранних стадиях заболевания. Куда смотрела ваша мать? Ванночки из настоя ромашки, облепиховое масло очень помогли бы. Но теперь вылечить уже нельзя, можно только отрезать…

Мать…

Светлая шкура с темными подпалинами. Мягкая, густая шерсть. Кисточки на ушах и взгляд, добрый и усталый…

Затравленное рычание. Внизу, под деревом, люди. Они пахнут ненавистью и болью, которую хотят причинить. И чем-то пострашнее боли. Смертью. Хриплый, срывающийся голос: «Освободим нашу землю от проклятых выродков!».

Вашуземлю? Когда это она была вашей?

Факел…

Я сейчас прыгну, а ты беги в другую сторону. Не оборачивайся!

Нет, мама, не надо, я…

Тело взвивается в воздух и обрушивается на орущих людей. Второе тельце, поменьше – в сторону. На соседнее дерево.

Держи тварюгу, уйдет…

Бег, безумный бег…

Ты не обернулся?

Я был послушным мальчиком, Энедика. Но это меня ни от чего не спасло…

И снова – запах перегара и кислой капусты.

– Ты мою мать не трогай.

Мой голос, удивительно, я думал, что смогу только рычать. Не забывай поддерживать оптические чары на лице и в особенности на глазах.

Кожа на скулах натягивается в улыбке. Жесткой, от которой стало больно лицевым мышцам и свело челюсть. Это была не улыбка – это был оскал, жуткий оскал загнанного в угол зверя.

Крон открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть запрокинутое лицо Владислава и отблеск собственной улыбки на этом морщинистом лице – ужас, невыразимый, животный ужас.

И запах, слабый, которого никогда не почувствует человек, но который погнал кровь в жилах мага в два раза быстрее. Запах страха.

О Водан, я же сейчас перегрызу ему горло…

Вот оно, раскрытое и беззащитное. Кадык трепыхается в нем, как пойманная в ловушку птица… Я люблю птичек… Они такие маленькие, теплые, мягкие… Аагррх…

Расслабить челюсти. Открыть рот. Сказать что-нибудь…

Но Искандер опередил Крона:

– Режь!

Маг снова закрыл глаза.

– Но, Искандер, – пробормотал Владислав. – Нужна стерильность. Обезболивающее… Инструмент…

Что-то звякает, а вот и хорошо знакомый звук – водка плещется о стенки почти полной бутылки… Что-то холодное льется на…

Посмотреть, что они там делают, что ли?

Искандер посчитал, что двух бульков вполне хватит.

– Вот тебе стерильность, – сообщил он огорошенному хирургу.

– А это тебе обезболивающее, – сказал император и сунул в руку Крона бутыль, на треть еще полную водки.

Искандер оглянулся, взял со стола нож.

– А это – инструмент, – заключил он и вложил его в руку Владислава.

Размашистым движением император смахнул со стола тарелки и горшки.

– Но… – пробормотал медик, переждав грохот. – Я же пьян… Давайте завтра, в операционной, как положено… или еще лучше – послезавтра, я ведь с похмелья никакой буду…

– Не будет никакого послезавтра, Влад, – отрезал император. – Потому что завтра нападут сюрки, или сидхи, или еще кто-нибудь, тебе оторвет руку огненным шаром, а потом у мальца все сгниет! Сам же орал – «гангрена, гангрена»! Ты врач или где?

– Давайте хотя бы пройдем в операционную госпиталя, – сказал Владислав.

Секундная заминка, и Крон понял, что в госпиталь Искандер идти не хочет. Конечно, ведь в этом случае завтра весь лагерь будет болтать о члене имперского мага.

– Какая разница, где? Ложись, Крон! – приказал император.

Маг, не говоря ни слова, растянулся на столе, смахнул ногой уцелевший кувшин.

Дрожащий голос:

– Пошлите кого-нибудь ко мне в госпиталь за нитками, Искандер. Мало отрезать, надо потом зашить. Еще нужны иглы, мел и стрептоцид, пусть смешают порошок… Да я сейчас напишу…

– Пиши!

Перо царапает, рвет бумагу. Разводы на почерневшем от копоти потолке напоминают волны пепельного моря…

– И, если найдут кого-нибудь из магов – пусть приведут сюда, немедленно. Где это видано, чтобы пациент сам над собой колдовал во время операции…

Тяжелые шаги, набойки на каблуках цокают по каменному полу.

– Ординарец!

Прыгающий в руках хирурга нож.

– Крон, я сделаю продольный разрез, – Владислав бледен, но голос твердый. Лишь бы руки у него оказались такими же твердыми, как голос. – Я не могу сделать полноценное обрезание из-за риска несостоятельности швов, понимаешь? И мне будет нужна твоя помощь. У тебя в препуциальном мешке гной, инфекция. Нужно сначала вскрыть его, вылечить инфекцию, а потом уже делать циркумзицию. Я посыплю рану порошком, но боюсь, что этого будет мало…

Да он вообще трезв, как стеклышко! Или протрезвел от ужаса...

– А Искандер ведь потребует все и сразу. Когда я скажу, ты бросишь себе на головку члена самое мощное дезинфицирующее заклинание, которое знаешь. Или, – голос хирурга угас. – Ты таких заклинаний не знаешь?

– Знаю, Влад. Я боевой маг…

– Хлебни водки, и полей мне на руки. Примитивная дезинфекция… А потом начнем. Держись, будет больно все равно… А когда я скажу, применишь очищающее заклинание.

Водка здесь не поможет. Мне не удержать и маску, и обезболивающее, и дезинфицирующее заклинание – Кольцо Осмога что ли применить… Я ведь тоже пьян.

Крон сел, полил из бутылки на подставленные руки. Владислав привычно оглаживал свою левую кисть правой, потом наоборот. Глядя, как двигаются руки врача, Крон вдруг понял, что эта жуткая задумка Искандера имеет шансы на успех. Маг понимал, к чему может привести операция в таких условиях.

Но Владислав был лучшим хирургом армии Мандры.

– Будь добр, плехни и на нож… Да, на ручку тоже… Не жалей водки…

Крон бросил опустевшую бутыль. Она обиженно звякнула и загрохотала, откатываясь в дальний угол зала. Маг лег на спину, закрыл лицо рукой. Собрался с силами и бросил обезболивающее заклинание. То ли заклинание ему очень удалось, то ли сыграла свое водка. Крон перестал чувствовать себя ниже пояса.

– Больно?

– Нормально…

Шаги. Голос Искандера:

– Вот нитки, какой-то шестой шелк… А все твои маги ушли на бл*дки, в лагере никого нет.

– Тогда подержи пока нитки, Искандер… Нет, упаковку не открывай…

Прикосновение к руке – император хотел посмотреть на лицо своего мага. Кажется, он тоже сообразил наконец, чем рискует.

– Отъе*ись, Сандро, – прохрипел Крон.

Император отпустил его руку, но не отошел, остался рядом с ним. Маг слышал его дыхание и сопение Владислава на дальнем конце стола.

А у нашего хирурга астма… Да, он уже не мальчик, чтобы носиться по полям… Сколько же ему лет?

Какую ерунду ты думаешь, Хёгни…

– Нормально?

Голос доносится совсем уж издалека.

– Да. Быстрее, Владислав… Долго мне не удержаться…

– Бросай заклинание… Крон? Ты меня слышишь?

Напряжение всех каналов… Где взять Чи? Воздух вокруг затхлый, душный, неживой… Но немного жизни в нем еще есть…

И РАЗ!

Мир исчезает во мраке. Отзвуки голосов.

… с бородкой или без…

… ты тут еще крестиком начни вышивать…

Свет. Боль. Нет, не боль, а

БОООЛЬ!

При родах и хуже бывает…

Но быстрее проходит… Я потом месяц ковылял, как раненный в жопу…

Однако операция удалась. Значит, люди и большие кошки не так уж сильно отличаются друг от друга внутри…

По крайней мере, не устройством этого органа

Лицо Искандера.

– Теперь ты меня трахнешь?

– Трахну, трахну… И вообще, я давно мечтал, чтобы ты отсосал мне…

– Говно вопрос…

Что-то звякает, голос Владислава:

– Искандер, это же операция. Серьезная операция. Дай парню хотя бы две недели, пока заживут швы… Ты же погубишь его…

– Да хоть месяц, если надо… Но отсосать-то можно ему?

Утомленное лицо медика, на котором вспыхивает и гаснет улыбка.

– Не надо, – проговорил Владислав. – Знаешь, как убивают ящеры, что водятся в Мертвой Пустыне? Они кусают жертву, и она умирает. Хотя эти ящеры и не вырабатывают яда… Просто они никогда не чистят зубы.

Весь мир исчез за плечом Искандера в потертом кожаном доспехе – император наклонился, чтобы обнять Крона. Ощущение объятий, крепких, но осторожных.

– Я подожду, что ж.

А ведь он тебя любит, подумала Энедика. Любит…

Но подумала она очень тихо.

Так, чтобы маг не услышал.

А громко она подумала вот что:

Давай немного передохнем, Крон. Это было так… мучительно…

Хорошо

Четверка огромных пауков, запряженных цугом, слаженно работали лапами. Ринке подумал, что со стороны их повозка, которой правила Мать Рябина, должна напоминать комок лягушачьей икры, которую тянет за собой скользящая по глади пруда водомерка. Время от времени богиня вытягивала по черным спинам длинным прутом. Ринке изумляло, как Мать Рябина вообще может вытворять нечто подобное, с кандалами-то на руках, но, видимо, за столетия богиня научилась многому. Звон ее кандалов и цепей, из которой была сплетена упряжь для пауков, сливался в одну мрачную мелодию, резкую и ритмичную. Над головой эльфа мелькали ветви чудовищных деревьев – или же это были лапы невиданных существ? – иногда в просветах показывались звезды, расположенные совсем иначе, чем Ринке привык видеть.

– Ты упоминала о песне, из-за которой соединила овраг, – бросила богиня через плечо. – Может, ты споешь ее для меня?

Эльф покосился на Карину. Вряд ли ведьме хотелось петь. Мандреченка вцепилась в борт повозки, как Ринке, и сосредоточенно смотрела перед собой. Мать Рябина вернулась бы за ней, если бы ведьма вывалилась на дорогу. Но смогла бы богиня найти ее в кромешной тьме? Даже Ринке вовсе не горел желанием сводить знакомство с обитателями этого странного пространства, по которому они мчались. Эльф догадывался, где они едут, да и Карина тоже. Духи эльфийских воинов очень обрадовались бы, повстречав живую мандреченку в своем царстве!

Однако Карина глубоко вздохнула и запела. Ринке не смог бы сказать, сколько времени прошло в этой безумной скачке, час, день, или сто лет. Эльфу казалось, что простенькая песня из шести куплетов превратилась в бесконечную сагу, вроде той, которую шепчут друг другу звезды в небе. Когда ведьма пропела заключительные строки:

Мать Рябина натянула вожжи и закричала на пауков. Твари остановились.

– Мы на месте, – сказала богиня.

Ринке спрыгнул первым, обнял Мать Рябину за талию и поставил на землю. Затем эльф помог спуститься ведьме. Прикосновение рук Ринке, крепких и сильных, вывело Карину из оцепенения, в которое она погрузилась во время путешествия. Мать Рябина, гремя цепями и шаркая ногами, привязывала пауков к подобию гигантской коновязи. Ринке огляделся. Когда его глаза привыкли к рассеянному полумраку, эльф понял, что они стоят у покосившейся избы. В черноту выбитой двери вели три ступеньки, белевшие в темноте, как оскаленные зубы. Богиня решительно поднялась по ним.

– Прошу, – сказала она.

– Мне будет нужен свет, – сказала ведьма. – Или здесь нельзя…

– Можно. Ринке, посвети, – отвечала Мать Рябина.

Сидх прищелкнул пальцами, и алый магический шар заплясал у них над головами. Ринке и Карина последовали за богиней. «Вот она какая, кузница Аулэ», подумал Ринке, на миг задержавшись на пороге. У него захватило дух. Никогда, даже в самых раскованных мечтах, эльф не думал, что ему доведется посетить мастерскую павшего бога. Мандреченка, чуждая торжественности момента, легонько подтолкнула Ринке в спину. Он прошел внутрь.

Внутри кузница оказалась меньше, чем казалась снаружи. На земляном полу валялся металлический хлам – обломки пластин и стержней, железный пёк. Ведьма с задумчивым интересом посмотрела на покрытый пылью и паутиной кулачковый механизм, когда-то нагнетавший меха. Хозяин кузницы пользовался водяным колесом для того, чтобы качать воздух в горн. Благодаря этому температура в печи была выше, чем при ручном качании мехов, а кузнец заодно избавлялся от необходимости почти каждый день остужать печь и очищать ее от блума – спекшейся смеси железа и шлака. Отец Карины, услышав об изобретении сидхов, покумекал вместе с братом и установил в своей кузнице похожий механизм. Через неделю, когда Василий уже подумывал о том, чтобы усовершенствовать и молот, в станицу приехали княжьи слуги. Водяное колесо из кузницы забрали, а отцу ведьмы прописали пятьдесят плетей – за то, что раньше не изобрел, и за то, что от господского ока утаил. Василий неделю отлеживался, месяц пил, и больше на новаторство его не тянуло.

На стенах кузницы и приколоченных полках висели и лежали инструменты, при виде которых Карина восхищенно ахнула. Помимо знакомых с детства клещей, зубил и бородков, ведьма обнаружила гвоздильни, подсеки, обжимки, подкладки, штампы, напильники, тиски и круговые точила. Под башмаками Ринке что-то хрустнуло.

– Смотрите под ноги, братец не отличался аккуратностью, – сказала Мать Рябина.

Словно в ответ на ее слова, Ринке тихо ойкнул и закрутился на месте. Карина обернулась и увидела, как он вытаскивает из подошвы длинный и тонкий гвоздь.

– Не выбрасывай, – произнесла мандреченка. – Пригодится.

Ведьма двинулась дальше, запнулась об огромный молот и чуть не упала. Рядом валялся огромный кожаный фартук, прожженный в нескольких местах и потрескавшийся от жары. Очевидно, мастера отвлекли в разгар работы. Хозяин кузницы выбежал из нее в спешке, только пригасив горн – и больше уже никогда не вернулся. Карина, эльф и богиня остановились подле наковальни, на роге которой лежало позабытое зубило из очень темного металла.

– Похоже, – сказал Ринке, глянув на руну на ручке. – Это зубило закалено в крови дракона…. Оно нам подойдет?

Карина хмыкнула, неопределенно пожала плечами:

– Можно конечно, попробовать перерубить зубилом цепи, соединяющие кандалы. Но тогда железные браслеты все равно останутся на Матери Рябине.

Ведьма махнула рукой, указывая на стену, увешанную инструментом, и добавила:

– В любом случае, в кандалах вы отсюда не уйдете. Даже если зубило сломается, тут найдется чем перепилить дужки замков…

– Твои слова бы да Мелькору в ушки, – ответила богиня.

– Согни гвоздик под прямым углом, – попросила Карина эльфа. – Короткая часть должна быть чуть больше линии[10].

Ринке закрепил тиски на наковальне, зажал в них гвоздь так, что свободным оставался лишь небольшой заостренный кончик. Оглядевшись в поисках необходимого инструмента, эльф поднял молот и начал осторожно постукивать по гвоздю.

– Положите руки на наковальню, – обратилась ведьма к Матери Рябине. – Ладонями вовнутрь.

Богиня повиновалась.

– Ринке, завесь шар ровно над нами, – попросила Карина эльфа.

Тот передвинул источник света. Ведьма нагнулась, рассматривая скважину замка, запиравшего браслет на левом запястье. Мать Рябина наблюдала за мандреченкой, затаив дыхание. Карина сморщилась – от времени скважина забилась грязью.

Раздалось короткое «бздынь», свидетельствующее о том, что гвоздь сломался – видимо, ржавчина источила его изнутри. Ринке почувствовал, что у него пересохло в горле. Ладони, наоборот, мгновенно вспотели.

– Ничего страшного. Тут на полу навалом таких же. Найди другой гвоздь, – сказала ведьма. – А этот обломок отдай мне.

Ринке высвободил гвоздь из тисков, протянул его мандреченке. Эльф разделил свой шар на два, один из которых оставил над наковальней, а второй завесил у себя над головой. Ринке начал обходить кузницу в поисках подходящей заготовки. Ведьма тем временем очень осторожно выковыривала грязь из скважины обломком гвоздя. Ринке нашел длинный моток мифриловой проволоки – очевидно, кузнец собирался ковать кольчугу. Эльф перетащил моток на наковальню, ударил по проволоке зубилом, отрубая кусочек. Закаленная в крови дракона сталь выдала россыпь искр, но выдержала. Ринке зажал проволоку в тисках. Затем обтер ладони об штаны, снова взялся за молот и, глубоко вздохнув, попробовал снова. На этот раз у него получился вполне сносный крючок.

– Великолепно, – сказала ведьма.

Взяв крючок, Карина вставила его в расчищенную скважину замка на правой руке богини и медленно и нежно прокрутила против часовой стрелки. Ведьма ощутила под отмычкой сопротивление закисшего язычка и нажала чуть сильней. Карина почувствовала, как платье расходится в спине по шву, но не пошевелилась. Замок сухо щелкнул. Потрясенная до глубины души Мать Рябина увидела, как дуга чуть дернулась, выходя из него.

– Вытаскивайте ее, вытаскивайте, – прошипела Карина, удерживая язычок.

Мать Рябина беспомощно посмотрела на эльфа. Она боялась двинуться, чтобы не испортить все. Ринке высвободил дугу. Ведьма отпустила отмычку, раскрыла замок и протащила дугу через отверстие в «ушке» браслета. Затем с усилием развела половинки кандалов в сторону. Под ними показалось худое запястье.

– Вынимайте руку, – тихо сказала Карина.

Богиня медленно подняла руку. Ведьма положила браслет на наковальню.

– Это все? – не веря своим глазам, произнесла Мать Рябина. Богиня смотрела на собственную руку, словно перед ней был по меньшей мере Жезл Власти – артефакт тоже имел форму руки, сжимающей шар.

– Еще три таких же замка, – сухо сказала Карина.

– Но как… – пробормотала богиня. – Откуда ты знала, что…

– Как говорят у нас, от сумы и тюрьмы не зарекайся, – ответила мандреченка. – Этот способ известен любому деревенскому кузнецу.

– Но почему же тогда узники в ваших тюрьмах не снимают с себя кандалы постоянно? – спросил Ринке.

– Снимают, – пожала плечами Карина. – Но там кандалы без замков, их заклепывают наглухо. Сумеешь расклепать, сможешь убежать – твое счастье. Не успеешь – четвертуют.

Ведьма извлекла отмычку из замка.

– Продолжим, – сказала мандреченка. – Ринке, посвети.