Лемартес

Глава вторая: Искупление

Мы отправляемся на войну, сидя в камерах ударного крейсера «Багряное поучение». Нас держат в цепях, как и положено.

Другие Кровавые Ангелы не боятся нас, поскольку Адептус Астартес не ведают страха. Братья почитают нас и нашу жертвенность, но также мы внушаем им благоговейный ужас. Они видят в нас свое будущее. Любому воину ордена суждено или погибнуть в бою, или однажды присоединиться к нам. Рота Смерти — конец всему. Каждая особая клятва — шаг по дороге, ведущей в кельи. К безумному вою. На клинок Астората.

Мы — яростная мощь и разрушение. Мы — грозное оружие, рвущееся из ножен. Пока «Багряное поучение» пересекает имматериум, в его трюме бурлит наш гнев; когда нас спустят с цепей, мы сметем все на своем пути.

Корбулон и я стоим в камере дознания. Она предназначена для настоящих узников: врагов Империума, которых заставят рассказать правду. Всю правду. Помещение, где нет места милосердию, подойдет для наших целей. Сгодится жрецу в его погоне за надеждой.

Камера почти не освещена. В каждом углу под низким потолком — статуи с ликом Сангвиния. Их взоры пересекаются в центре каюты. Прекрасный Ангел холодно и безжалостно смотрит пустыми глазами на большое кресло, словно проклиная его. Механизмы сиденья могут безупречно исполнить смертный приговор, но мы обойдемся без них. Сегодня нам нужны только оковы кресла. Оно предназначено для сдерживания космодесантников-предателей, значит, не даст шевельнуться и мне.

Я сажусь, и Корбулон защелкивает на моих руках, ногах и лбу адамантиевые фиксаторы.

— Прости, Хранитель, — говорит он.

— Здесь нечего прощать.

Банальная истина. Вот еще одна, даже более незамысловатая: я не способен прощать. Мне известно значение этого слова, но сама концепция «прощения» ускользает от меня. Есть только Ярость. Я — сама Ярость.

Грозное оружие, рвущееся из ножен.

— Тогда спасибо тебе за терпение, — произносит жрец.

Еще одна напрасная фраза. Я поступаю так из необходимости. Долг для меня подобен маяку, сияющему во тьме неистовства. Он указывает верный путь. Верховному сангвинарному жрецу нужна моя помощь, поэтому мне нужно сотрудничать с ним. Его работа дает Кровавым Ангелам столь нужную им надежду, и я стараюсь, чтобы она не угасла.

— Мы оба делаем то, что должны, — отвечаю я.

— Ты не надеешься на успех?

Я молчу, но думаю, что нет. Будь то в моих силах, я бы попробовал надеяться. Спастись от Черной Ярости, вернуться в устойчивое «здесь и сейчас», стало бы для меня истинным счастьем. Но такое удавалось только Мефистону. Да и уцелел ли он прежний? Изъяну поддался брат Калистарий, освободилось от него… что-то иное.

Нет. Я не питаю надежд. Потеряв их, я утонул бы в глубинах слепого гнева.

Но вот Корбулон обязан уповать на лучшее. Продолжать поиски. Если он поддастся отчаянию, Кровавых Ангелов ждет гибель.

Жрец встает передо мной.

— Что ты видишь? — спрашивает он.

Так начинаются его эксперименты.

— Вижу тебя, брат Корбулон.

— Где мы?

— В нижнем трюме «Багряного поучения», ударного крейсера Четвертой роты.

— Тебе понятно, чего мы попробуем добиться?

— А тебе?

Я нетерпелив. Почти огрызаюсь.

— Понимаю твой скептицизм, брат.

«Скептицизм»? Хотя я здесь по собственной воле, мои конечности уже пытаются сломать фиксаторы. Стальные мышцы дрожат от усилий. Черная Ярость бьется в кандалах. Я скован…

Багрянец и темнота.

Они корчатся, связанные изменой.

Уничтожь врага. Расправь крылья и ударь…

«Нет».

Снова вижу лицо сангвинарного жреца.

— …мы узнаём многое, — заканчивает он.

Что объяснял Корбулон? Мы о чем-то спорили?

Имеет ли это значение?

— Продолжай, — говорю я.

Жрец кивает:

— Мы обязаны изучить твое видение. Прошу, поразмысли о нем.

«Поразмысли». Возможно, лучшего слова не подобрать, но оно звучит как насмешка. Так или иначе, я согласно хмыкаю, давая понять, что рискну погрузиться в себя.

— Держись за мой голос, как за страховочный трос. Я на твоей стороне, брат.

Корбулон верит, что отыскал решение, поскольку должен верить. Я сомневаюсь, потому что не имею права надеяться.

— Благодарю тебя за самопожертвование, — добавляет он. — Ты оказываешь честь всем нам.

Промолчав, я приступаю к делу. Мучительная боль. Ослабление контроля. В такие моменты последняя секунда рассудочного мышления всякий раз может оказаться для меня самой последней. Но мои жизнь, разум и тело принадлежат Кровавым Ангелам, поэтому я добровольно тону.

Ободрившись, волны победно захлестывают меня. Черная Ярость смыкает челюсти, словно капкан.

Какофония битвы. Хохот изменников. Горящий Империум. Ангел падает, падает, падает… Свершенное преступление вечно взывает о возмездии.

Гнев пылает вечно.

Но нет, нет, нет — мне нужно иное безумие.

Плыву в крови, размахивая руками.

Захлебываюсь.

Иду на дно.

Вниз.

Вниз.

Вниз.

Кастигон услышал рев, находясь в личных покоях. Прервав ритуал, капитан Рыцарей Баала поднялся с коленей. Перед ним стоял маленький алтарь с крылатой золотой чашей, и на мгновение воину показалось, что из сосуда льется кровь. Космодесантник замер, прислушиваясь. Еще несколько секунд назад он молился так истово, что не понимал, на самом ли деле услышал вопль. То, что Кастигон узнал голос кричавшего, почти определенно указывало на иллюзию.

Но что-то все же произошло. Обеспокоенному Кровавому Ангелу казалось, что за гранью слышимости разносится эхо давно минувшей войны. Предметы в его келье для медитаций выглядели размытыми, нематериальными. Моргнув, Кастигон тряхнул головой. Окружающий мир вернулся к норме.

Выйдя из каюты, он направился на нижние уровни «Багряного поучения». До палубы, где содержались бойцы Роты Смерти, капитан добрался одновременно с Альбином. Судя по виду сангвинарного жреца, его также что-то встревожило.

— Ты тоже это уловил? — спросил Кастигон.

— «Уловил»?.. — Альбин замялся.

— Значит, да.

— Я…

Рев раздался вновь, весьма отчетливо. Он доносился из дальнего конца мрачного зала перед космодесантниками.

— Чем занимается брат Корбулон?

— Мне не к месту задавать вопросы верховному жрецу, — сказал Альбин.

Он не лукавил.

— Мне тоже, — признал Кастигон, — и все-таки я задам их.

Я вижу Хоруса. Глаза — инкрустации на черной броне. Ангел у его ног.

Нет.

Хоруса здесь нет.

Я вижу его.

Нет. Отвернись от фантомов.

Плыви против течения.

Все еще тону.

Всплываю на поверхность к другому призраку, из иной эпохи. Из моего времени. Этот фантом — я. Он обращается к братьям с речью. Мы на другом звездолете.

На орбите Гадриата XI. Мы прибыли, чтобы отбить планету у орков. Я выкрикиваю слова веры и войны. Призываю собравшихся космодесантников сражаться, неотступно следуя принципам благородства, гордости и приверженности цели. Я безупречен, как когда-то.

Но мне памятен тот час. Мой первый приступ.

Среди братьев начинается волнение — их капеллан вдруг перешел на высокий готик.

Они замечают, как растет его неистовство.

Во мне пробуждается двойная ярость. Я еще раз испытываю гнев, который впервые ощутил тогда, — хватку призрачного безумия в нашей крови, — но также и новое неистовство. Оно рождено из осознания утраты. Я вспоминаю себя прежнего, и потеря былой личности приводит меня в бешенство. Два исступления подпитывают друг друга, терзают меня сообща, и меня затягивает все глубже.

Багрянец сгущается настолько, что переходит в черноту.

Проносятся отголоски минувшего. Эхо самого Ангела. Крики о воздаянии сливаются в шум, дробящий любые связные мысли.

Но я тону не бесцельно.

Погружаясь во тьму, продолжай биться. Наноси удары врагу. Проливай его кровь.

Вечно и непрестанно. Даже океана крови будет мало.

Океана…

Капитан пошел к камере допросов, Альбин последовал за ним в шаге позади. По обеим сторонам зала новобранцы Роты Смерти бились в цепях и бросались на запертые двери. С тех пор как Кастигон возглавил Рыцарей Баала, их «Багряное поучение» никогда не перевозило столько жертв Черной Ярости за один раз; когда их выпустят на Флегетоне, вспыхнет насилие колоссальных масштабов.

Боевые братья вызывали у воина нечто среднее между скорбью и восхищением. Он ощущал тягу Красной Жажды, и тень Черной Ярости лежала у него на душе, как и у любого Кровавого Ангела. Кастигон упражнялся в сдерживании проклятия и молился об укреплении этих оков, почитая благороднейшее наследие ордена.

«Мы — нечто большее, чем совокупность наших изъянов», — подумал он.

И все же падшие могли сражаться безоглядно, разить врага в полную силу своей ярости. Капитан почти завидовал им. Почти.

Впрочем, в их неистовстве не было ничего завидного, как и в мучительных воплях, от которых содрогались каменные чертоги «Багряного поучения». Громче всех звучали резкие зычные крики из камеры допросов.

Но, сколь бы оглушительно ни ревел Лемартес, каким образом Кастигон услышал его на верхних палубах корабля?

Капитан не хотел задумываться над этим вопросом, зная, что не найдет удовлетворительного ответа. Но тот вопль уловил и он, и Альбин, и другие братья 4-й роты. Вероятно, каждый из них. Подобное невозможно игнорировать.

Подойдя к двери, Кастигон заглянул внутрь между прутьями и увидел, что верховный сангвинарный жрец пытает Хранителя Потерянных.

Океан в бурю. Тот же самый. Чудовищные валы. Медленно опускается низкое небо. Кровавые волны бьются о его твердые своды. Через шторм ступает тень, творец этого катаклизма.

Она — воплощение ярости, безграничной и нескончаемой. Горящая кровь, что сокрушит небеса.

И что-то еще. Утрата?

Да, утрата.

Я пробиваюсь сквозь обломки мыслей. Отчаянно пытаюсь всплыть на поверхность, глотнуть воздуха, обрести разум.

Утрата. Чья же? Моя?

Нет.

Это тень лишилась чего-то.

Вот она, крупинка знания, маленькая, но полноценная. Цельная и абсолютная. Знание сияет, пронизывая пелену неистовства, и я хватаю его.

Оно становится камнем — надежным якорем реальности.

Выбираюсь обратно.

Что я вижу?

— Вижу тебя, брат Корбулон.

Громоподобный рык Лемартеса, сотрясавший крейсер, сменился напряженным от усталости шепотом. Перемена произошла в один миг, словно на место капеллана телепортировали другое создание. Склонявшийся над ним жрец выпрямился и отступил на шаг. В течение эксперимента он непрерывно взывал к Лемартесу, хотя не слышал собственного голоса. Капеллан, очевидно, уловил его, если сумел вернуться после столь жестокого приступа.

— Я рад, — сказал Корбулон. — Тебе точно захочется…

Сангвинарный жрец осекся. Он едва не предложил Лемартесу «отдохнуть», но вспомнил, что для капеллана это слово давно уже лишено смысла. Тот сидел, стиснув челюсти, и вздувшиеся у него на шее жилы казались железными прутьями. Воин так крепко вцепился в подлокотники кресла, что смял их пальцами. Кандалы еще держались, но Корбулон не сомневался — если бы он не зафиксировал голову Лемартеса и тот получил бы хоть какую-то свободу действий, то наверняка бы вырвался. Обрел бы волю, находясь при этом в полной власти исступления.

Главный вопрос, разумеется, в том, бывает ли капеллан полностью свободным от безумия.

Лемартес неотрывно смотрел на жреца.

— Ты веришь, что я вижу тебя? — спросил он.

Глубоко запавшие глаза капеллана пылали темным пламенем. Кожа на лице натянулась так, что оно почти не отличалось от черепа, скалящегося со шлема Лемартеса.

— Докажи, что говоришь правду, — ответил Корбулон.

Требование жреца не было формальностью: в разумности капеллана всегда приходилось сомневаться. Тот, кто сохранил дар речи, поддавшись Черной Ярости, мог видеть в Корбулоне самого Хоруса, но утверждать иное — значит притворяться, чтобы получить шанс для нападения.

Как ни поразительно, Асторат верил в Лемартеса, и сангвинарный жрец хотел бы разделить его убежденность. Многие в ордене требовали смерти капеллана, считая его существование чем-то немыслимым. Из природы Изъяна следовало, что не может быть никакого Хранителя Потерянных — только их Избавитель. Но Асторат посчитал иначе и не нанес удар, что само по себе стало чудом. Кроме того, есть пример Мефистона…

На таких существ опирались надежды ордена. Корбулон поклялся, что однажды воплотит их в жизнь — любой ценой.

— Доказываю, — произнес Лемартес, тихо и неосознанно порыкивая на каждом выдохе. Он перевел взгляд за правое плечо жреца. — Там Кастигон.

Обернувшись, Корбулон увидел капитана и пошел открывать решетчатую дверь. Оказалось, что с Кастигоном пришел Альбин, тщательно сохранявший нейтральное выражение лица.

— Желаешь говорить с нами, брат-капитан? — поинтересовался верховный жрец.

— Я искренне уважаю тебя и твои священные обязанности, — произнес Кастигон, — но скажи мне, что ты делаешь с капелланом?

— Похоже, ты сомневаешься во мне.

— Просто задаю вопрос, ничего более.

Кастигон, верховный судия. Мефистон называл его «политиканом», и Корбулон понимал почему. Однако в сражениях капитан действовал с прямотой, от которой так часто уклонялся в речах…

— Жрец делает то, что необходимо, — вмешался Лемартес.

— Справедливый вопрос, — признал Корбулон. — Я стараюсь разобраться в состоянии капеллана Лемартеса. Возможно, здесь скрыт ключ к спасению нашего ордена.

— Мы обязаны исследовать любую возможность, — добавил капеллан с непреклонной решимостью в голосе. — Неважно, насколько маловероятную.

Фатализм в его тоне был таким же непоколебимым, что беспокоило Корбулона. Раньше он надеялся, что Лемартес найдет для себя какую-нибудь причину поверить в успех их экспериментов. Они ведь добивались результатов; по крайней мере, жрец убеждал себя в этом. В ином случае ордену предстоял один из великого множества мрачных финалов. Если Корбулон ошибся, решив, что достигнет чего-то с капелланом, значит, верны другие теории — такие, что сангвинарный жрец со всей истовостью души молился, чтобы они не подтвердились.

Корбулону придало уверенности то, что ему удалось выяснить на этот раз. Вселявшие надежду фрагменты информации попадались редко, но любой из них сиял ярче золота.

— У нас есть новая задача, исключительной важности, — сказал верховный жрец. — Капеллана Лемартеса посетило видение о будущей операции.

— Это не к добру, — заметил Кастигон.

«Именно так».

— Согласен. Но чем больше мы выясним, тем лучше подготовимся к тому, что ждет нас.

— К чему же?

— За событиями на Флегетоне стоит некая могучая сущность. Ее сила соответствует масштабам чумы.

— И еще кое-что, — произнес Лемартес. — Ее ярость связана с утратой.

— Как и наша, — тихо вымолвил Альбин.

— Да. Мы должны иметь в виду возможные последствия такого сходства, — сказал Корбулон.

Капеллан напрягся в фиксаторах, его лицо исказилось. На секунду Лемартес превратился в создание беспримесного неистовства, но приступ прошел, и воин снова взял рассудок под строгий контроль.

— Есть и разница, — проговорил он. — Порождения гнева на Флегетоне… неразумны.

— Ясно, — кивнул Кастигон. — Это наводит на размышления, но я еще не уверен, как именно поменять тактические схемы в зависимости от сказанного вами.

— Совершенно верно, — подтвердил верховный жрец. — Мы обязаны узнать больше.

Капитан поморщился.

«Ты что, думаешь, я наслаждаюсь пытками Лемартеса? — хотел спросить у него Корбулон. — Упиваюсь страданиями моего брата?»

Он смолчал. Нельзя, чтобы другие проведали о его сомнениях или колебаниях.

— Продолжай! — грозно рыкнул капеллан на всю камеру. — Продолжай! — скомандовал он вновь.

— Рыцари Баала благодарны тебе, — после паузы выговорил Кастигон. Похоже, собственная банальность вызвала у капитана отвращение, но больше ему нечего было сказать.

Развернувшись, он вышел из камеры.

Альбин не сразу последовал за ним.

— Желаю тебе силы и мудрости, — обратился он к Корбулону.

— Спасибо, брат.

Младший сангвинарный жрец видел, как тяжело даются эксперименты его повелителю. Корбулона терзали мысли о том, что все усилия могут оказаться тщетными и что он обращается с Лемартесом, словно с животным в лабораториуме.

Как только Альбин ушел вслед за Кастигоном, верховный жрец закрыл решетчатую дверь. Впрочем, никакого практического смысла в этом не имелось. Он не таил секретов, не запирал камеру на замок. И дверь нисколько не приглушала рев капеллана.

Корбулон повернулся к креслу.

Подопытный впился в него глазами:

— Продолжай.

В его шепоте звучали ярость и жертвенность.

Неистовство распространилось из Профундиса в улей Коримбус. Сотни километров равнины между городами кишели миллионными толпами, ищущими противника для утоления своей злобы. Они нашли врага в лице 237-го осадного полка мордианской Железной Гвардии, возглавляемого полковником Иклаусом Райнекером: фаланги безупречно выученных солдат в синих мундирах с золотых шитьем.

Лейтенант Маннхен, сидевший в командной «Химере» Райнекера под названием «Хранитель Култха», заметил:

— Не будь тут нас, они бы просто друг друга перебили.

Иклаус, который собирался выглянуть из люка БТР, набросился на своего адъютанта:

— Так что же, нам отказаться от задания? Показать хвост этим ордам?

Маннхен хотел отступить на шаг, но в тесном нутре «Химеры» отходить было некуда.

— Разумеется, нет, полковник.

— Вот и хорошо. Тебе повезло, что комиссар Стрёмберг этого не слышала.

— Простите, я…

— Мы находимся там, где и должны, — продолжил Райнекер. — Мы здесь, чтобы навести порядок, и будь я проклят, если вместо исполнения воли Императора стану выжидать, пока местное население истребит само себя. Не забывай, инфекция еще не дошла до южного континента. Или ты предлагаешь сдать его безумным еретикам?

Лейтенант попробовал еще раз:

— Приношу извинения, полковник. Я говорил так с досады.

Хмыкнув, Иклаус вылез из люка. «Хранитель» двигался в авангарде наступления мордианцев, опережал его только клин танков «Леман Русс». Полк преодолевал равнину медленно, бронетехника ехала лишь немногим быстрее пехоты. Райнекер взял переносную вокс-гарнитуру.

— Всем передовым машинам, прибавить ход, — распорядился он. — Я хочу добраться до ворот Профундиса к сумеркам.

Исполинский улей размытым пятном возвышался на горизонте. До него оставалось еще пятьдесят километров.

Высадка на планету прошла успешно. Орбитальные бомбардировки очистили от противника участок, выбранный Иклаусом. Низкое плато, достаточно широкое для развертывания группировки, подходило в качестве доминирующей высоты на первом этапе кампании. Кроме того, оно находилось на расстоянии удара от Профундиса, центра эпидемии. Пикты, снятые авиаразведкой в полетах под облачным слоем, запечатлели спиральное движение человеческих масс; они напоминали колоссальный ураган, оком которого служил улей. Толпы из Коримбуса немедленно влились в этот вихрь, словно притянутые гравитацией к объекту большей массы. Изучая рапорты, приходившие во время десантирования, Райнекер подметил странные перемещения орды. Она словно бы сжималась — люди по непонятным причинам возвращались в улей, — после чего расширялась, с вновь обретенной свирепостью поглощая фермы и небольшие города.

Очевидно, Профундис был ключом к победе. На Флегетон пришло не обычное заразное безумие, распространяющееся по случайным векторам. Нечто породило ярость и подпитывало ее до сих пор, придавая толпам новые силы. Значит, если мордианцы захватят улей, то поразят восстание в самое сердце.

Спустившись с плато, 237-й проложил широкую просеку в рядах врага. Возглавляла натиск тяжелая бронетехника — громадная механическая коса. За ней следовали пехотинцы. Они могли бы убить еще очень многих неприятелей, но эффективность атак на открытой местности против миллионных орд оказалась бы небольшой. Иклаус собирался задействовать инфантерию в самом Профундисе, для сосредоточенного штурма.

Первый час наступления прошел согласно плану. Рота бронемашин поглощала один километр за другим, мордианцы давили помешанных. Но затем навстречу Гвардии стеклись поистине огромные толпы, и началась битва более жестокая, чем предполагал Райнекер. Хотя он знал, что местные потеряли разум, происходящее изумляло его. Безоружные штатские не отступали ни на шаг, бросались прямо на «Леман Руссы». У флегетонцев начисто пропал инстинкт самосохранения, чего не бывало даже с орками.

Скорость продвижения снизилась.

По большей части безумцы дрались либо голыми руками, либо рабочими инструментами, либо самодельными клинками или дубинами из арматуры. Они ничего не могли поделать с имперцами — просто скапливались перед танками и умирали. Но в бою участвовала и флегетонская милиция, так называемый Ночной Дозор. Когда 237-й навлек на себя гнев бунтарей, эти солдаты, прикончив множество гражданских, добрались по их телам до мордианцев. По своему арсеналу ополченцы уступали имперцам, однако игнорировать их гвардейцы не могли.

Группировка еще больше замедлила ход.

Тогда Райнекер решил выглянуть из люка, чтобы лично увидеть битву и подстегнуть танковые экипажи.

Местные жители со всех сторон напирали на порядки роты. Они напоминали волну, стену, гниющий червивый нарыв. Полковник не представлял, как их точнее назвать — еретиками, психопатами или кем-то еще. Эти создания бились как умалишенные, но в их безмозглой ярости ощущалась искренняя страсть. С залитых кровью берсеркеров свисали клочья рваной одежды и кожи. На губах существ пузырилась пена. Охваченные неописуемым гневом, они лишились дара речи, однако сохранили человеческий облик. Флегетонцы не переродились через распад, как гниющие жертвы Чумы Неверия. Хотя неистовство словно распирало людей изнутри, они помнили, как применять оружие. Ополченцы даже сражались в боевых построениях.

Иклаус понимал, что его приказ бронетехнике не лишен риска — теперь машины оторвутся от пехоты. Но полковник не сомневался: гвардейцам хватит выучки и огневой мощи, чтобы оттеснить толпу. Если не ускорить наступление, здесь соберутся еще многие миллионы неприятелей.

После команды Райнекера впереди непрерывно ревели моторы и палили тяжелые болтеры на турелях. Танки, однако же, едва ползли, и их орудия молчали.

— Передовая группа, — Боксировал Иклаус, — я велел вам прибавить ход!

— Мы прибавили, полковник, но враг сдерживает нас, — доложил сержант Пенкерт.

— Как? — Райнекер не замечал неприятельских машин.

— Числом, — растерянно произнес танкист.

Иклаус выругался.

— Раздвиньтесь! — приказал он, после чего обратился к Кащеру, мехводу «Хранителя»: — Поезжай вперед.

Бронемашины авангарда разъехались налево и направо. Кащер направил «Химеру» в возникшую брешь, и БТР преодолел сотню метров до линии соприкосновения.

У полковника отвисла челюсть. Пенкерт не солгал: флегетонцы заблокировали танки своими телами. Волны рассвирепевших людей одна за другой накатывали и разбивались о корпуса. Техника безуспешно пыталась пробиться через живую стену, которая тянулась, насколько видел Райнекер, до самых ворот улья Профундис. Безумцы, жаждущие убивать мордианцев, царапали и топтали друг друга. Исступленные схватки на флангах меркли в сравнении с этим неистовством.

Пока что.

Иклаус пересмотрел свой замысел. Если толпа устроит такой же натиск со всех сторон, то сокрушит Железную Гвардию.

Передняя линия танков сомкнулась, также образовав стену. Между машинами не было ни единого просвета, болтеры на турелях косили орду, но отдельные неприятели все равно протискивались через авангард, как вода сочится сквозь трещины в дамбе. Орудия стали бесполезными: флегетонцы погребли их под собой. Выстрелы в упор по такому скоплению тел обернулись бы катастрофой.

— Полный стоп! — скомандовал Райнекер. — «Виверны», создать подвижный огневой вал, начиная со ста метров спереди от наших позиций. Стрелять до дальнейших распоряжений. «Адские гончие», выдвинуться во вторую линию, приготовиться занять первую.

Прошло несколько мгновений. Гневный рев толпы, схожий с шумом ветра, перекрывала какофония битвы. Визг лазерных лучей, которыми обменивались Железные Гвардейцы и Ночные Дозорные, смешивался с отрывистым стаккато болтеров и рычанием моторов бронемашин, маневрирующих для смены позиций. У них почти не имелось свободного пространства, но мехводы Иклауса, во время городских боев выполнявшие на узких улицах даже более сложные пируэты, сохранили целостность колонны. «Леманы Руссы» различных моделей оттянулись назад, уступив место «Адским гончим».

Тогда пробудился стальной ураган. Его выдохнули «Виверны», давшие залп из минометов «Буря осколков». Их многократные хлопки возвестили о пришествии погибели. Машины стояли так близко друг к другу, что казалось, будто стрельба ведется из одной точки. Взмыв над колонной, мины прошли верхнюю точку дуги и понеслись к цели с кровожадным воем, таким пронзительным, что он рассек яростный рык толпы, словно клинок.

Полковник считал секунды от момента залпа.

— Сейчас, — произнес он в тот же миг, как снаряды разорвались над землей.

Шквал осколков металла смел громадную часть толпы. Равнина перед соединением превратилась в бойню. На несколько мгновений сам воздух просто исчез. Осталась только туча острейших осколков, такая плотная и всепоглощающая, что она сливалась с дымом от разрывов. Иклаус услышал вопли — человеческие крики. Они быстро оборвались, но само их звучание указывало, что есть сила могущественнее ярости.

И эта сила не успокаивалась. Еще раз глухо захлопали минометы, засвистели неумолимо падающие снаряды. Последовали более отдаленные разрывы — вспышки в мутном воздухе, визг осколков и людей. Над полем битвы поползли новые клубы удушливого дыма, смердящего фицелином.

Улыбнувшись, Райнекер с наслаждением вдохнул едкую копоть.

— «Адские гончие», — воксировал он, — ведите нас вперед. Выжигайте землю.

Огнеметные машины двинулись с места, и «Хранитель Култха» последовал за ними во втором ряду. Колонна вошла в ад, сотворенный ею самой. Профундис скрылся за серой пеленой, день сменился беспокойными сумерками. Машины ползли по окутанным тенями неровностям — изрытому минами грунту и кровавому месиву из кусков тел. Струи пламени «Адских гончих» иссушали почву, испепеляли трупы и выжигали безумцев, рвущихся в просвет.

«Виверны» по-прежнему вели обстрел. Огненный вал смещался вперед, прокладывая через врагов дорогу истребления. Иклаус ждал, пока, по его расчетам, на целом километре от передовой не осталось живых противников. К тому моменту ослаб даже натиск на фланги мордианцев: дым и ранения сказывались на боевых возможностях еретиков.

— Хорошо поработали, «Виверны», — передал Райнекер. — Перейти на спорадический обстрел. Вы дали нам пространство для рывка, поглядим, что у нас получится. Пехоте — форсированный марш! Я хочу, чтобы ворота улья пали к утру!

Бронетехника набрала скорость, и полковник ощутил лицом дуновение ветерка. Он улыбнулся, что случалось с ним редко.

Снизу командира позвал вокс-оператор. Нырнув в люк, Иклаус закрыл дверцу.

— В чем дело, Адра?

— Донесение с «Ванандры», полковник. В систему вошел звездолет.

— Соедини меня с адмиралом Кюпфером.

Кивнув, Адра снова сел за вокс-станцию.

Райнекер предположил, что прибыли Кровавые Ангелы. Раньше, чем ожидалось, — он предпочел бы встретить их, находясь ближе к цели. Офицер знал, что орден предупредили о кризисе, и его размах действительно требовал присутствия Астартес. Но, как только космодесантники появятся здесь, вся слава победителей достанется им. Если Железную Гвардию и упомянут в летописях этой войны, то лишь в сносках.

Иклаус не считал себя безрассудным искателем славы, однако не видел причин отказываться от лаврового венка триумфатора. Размышляя, он поджал губы. До высадки Кровавых Ангелов кампанию уже не выиграть, но можно ворваться в Профундис. Райнекер пообещал себе, что добьется этого.

Пока Адра устанавливал контакт с командиром «Ванандры», крейсера типа «Диктатор», полковник втиснулся в кресло за столом-тактикариумом. Чувствуя, как «Химера» подпрыгивает на неровностях, он с удовольствием подумал о грудах изрешеченных, сожженных тел врагов Империума, которых сминает траками «Хранитель Култха».

— Кащер, — позвал он мехвода, — мы едем по плодам наших трудов или продираемся сквозь них?

— И так, и так, полковник, — ответила женщина из тесного носового отсека. — По их грязи, через их прах.

Иклаусу нравилось ощущение скорости. Впереди ждала тяжелая битва, однако он решил, что уже разобрался в противнике. Его 237-й проведет безупречную операцию. Райнекер покажет этим Адептус Астартес, на что способны неулучшенные люди. Неулучшенные, но не обычные. Обычных на Мордиане не рожают…

Нахмурившись, полковник взглянул на вокс-оператора.

— Почему еще нет связи, боец? — спросил Иклаус.

— Не могу знать, сэр, — озадаченно ответил Адра.

— Атмосферные помехи? — Райнекер вспомнил о дыме вокруг и смоге, который утолщался по мере приближения к улью.

Оператор покачал головой:

— Контакт появился и вдруг пропал. Связь не ухудшалась, сразу отключилась.

— Выведи-ка на динамик.

Адра щелкнул рычажком, и вокс-станция издала электрическое потрескивание. Гвардеец несколько раз вызвал «Ванандру», но ответа не получил. Даже в грохочущем перестуке внутри «Хранителя» молчание крейсера казалось глубоким, беспримесным. Иклаус встревожился.

— Пробуй дальше, — велел он и снова полез в люк. Ему захотелось увидеть и услышать хорошо идущую битву.

Снаружи Райнекера окружили дым и рев. В воздухе резко пахло прогоревшим фицелином и пылающим прометием. Струи пламени «Адских гончих» озаряли полумрак перед «Химерой» свирепым сиянием. «Виверны» по-прежнему выпускали мины, но заметно реже — между смертельными бросками в небо тянулись долгие паузы. Боевые танки, выехав на простор, открыли огонь из пушек. Некоторые «Леманы Руссы» стреляли вдаль, и полковник, хотя почти не видел разрывов снарядов, знал, что они находят цель. Если орда не сменила тактику, промахнуться в таких условиях невозможно.

Бронемашины на флангах разили врагов столь же безжалостно. «Леманы Руссы» типа «Уничтожитель» полосовали разъяренную толпу очередями из автопушек. Мятежники все еще напирали на имперцев, и Ночной Дозор вел ответный огонь, но без всякого успеха. Опросив офицеров в колонне по ротному воксу, Иклаус узнал, что потери невелики.

«Вам не взять нас в кольцо, — подумал Райнекер. — Только не Двести тридцать седьмой. Это мы осаждаем всех».

Скоро он еще более наглядно разъяснит неприятелю данный факт. Улей Профундис придвигался все ближе, и полковник различал его громаду даже сквозь пелену дыма.

Минул еще час. Иклаус по-прежнему стоял в люке, наблюдая, как силуэт улья обретает четкие очертания. Колонна продвигалась равномерно и уверенно. Полк Железной Гвардии превратился в неудержимого исполина. Ярость миллионов казалась ничтожной в сравнении с его мощью.

Но связь с «Ванандрой» все еще отсутствовала. Другие корабли тоже не отзывались, и Райнекер беспокоился все сильнее, хотя сражение на земле протекало идеально. Подавив желание обратиться к Адре за новостями, которых все равно не имелось, офицер развернул тяжелый болтер влево и начал стрелять в просветы между бронемашинами, стегая бескрайнее море помешанных.

Опускалась ночь… Но вдруг она отступила, и небо сверкнуло белизной. Подняв взгляд, Иклаус прищурился. В облачном слое над дымной пеленой блистали молнии без грома — вспышки далеких взрывов. Полковник неотрывно смотрел вверх. Из груди у него рвался крик отрицания, но пересохшее горло не сумело выдавить даже краткое «нет».

Сияние угасло. Ночь вернулась, но лишь ненадолго: следом на гвардейцев обрушился день. Он падал с высоты огромными светящимися обломками, градом параллельных друг другу комет с огненными хвостами. Даже разбитый на куски, день оставался гигантским: когда отдельные его фрагменты рухнули всего в паре километров от колонны, наконец прогремел гром, и сама земля содрогнулась от удара.

И снова пришел свет, уже прощальный, — свет от расширяющихся пламенных шаров, что отмечали сотню могил «Ванандры».

Выпустив болтер, Райнекер вцепился непослушными руками в вокс-гарнитуру. Заговорить он сумел лишь после того, как три раза сглотнул слюну.

— Продолжать наступление, — распорядился Иклаус. — Готовиться к встрече с новым врагом.

Больше ему нечего было сказать. О боевом духе солдат позаботятся ротные комиссары: несомненно, сейчас они кричат, что произошедшее ничего не изменило. Что воины Железной Гвардии сполна отплатят неприятелю за подобное оскорбление.

«Оскорбление». Полковник едва не рассмеялся при этой мысли. Да, уничтожение крейсера — самое настоящее оскорбление. Кроме того, насколько понимал Райнекер, смертный приговор. Сегодня ни ему, ни 237-му не видать славы. Их ждет истребление.

Иклаус смотрел вперед, желая увидеть самое худшее своими глазами.

«Продолжать наступление», — подумал офицер. Только это им и остается. Если славу завоевать невозможно, надо сохранить честь.

Колонна катилась вперед еще час. Сияние погребальных костров «Ванандры» сменилось мутным свечением в тех местах, где от огня занялись кустарники. Мины все так же падали на толпу, струи горящего прометия расчищали дорогу, гремели танковые орудия. Все это время Железная Гвардия наступала так, словно рвалась к победе. Ничто не могло сдержать ее натиск. Падение звездолета? Просто дурной сон.

Истребление настигло мордианцев после того, как их передовые машины выехали на грязевую равнину вокруг Профундиса. «Хранитель Култха» пробирался среди развалин фермерских построек, когда Иклаус заметил спускающиеся из туч массивные объекты с тупыми носами.

— «Громовые ястребы»! — предупредил он.

В ту секунду его охватила бессмысленная, отчаянная надежда. Райнекер уставился на десантные корабли, словно ожидая, что произойдет чудо и на их корпусах окажутся геральдические цвета Кровавых Ангелов.

Но нет — никакого багрянца, лишь чернота и медь. От «Громовых ястребов» протянулись инверсионные следы: штурмовые десантники помчались вниз на прыжковых ранцах.

— Огонь по кораблям! — закричал Иклаус.

Танки уже наводили орудия на цели.

Один из «Леманов Руссов» мордианской Железной Гвардии удостоился не славы, но чести: его экипаж успел выстрелить до того, как «Громовые ястребы» выпустили ракеты.