Погребенные. Легенда о Маат

VIII

Я явно переоценила важность собственной персоны, когда вдруг выяснила, что стала не гостьей, а заложницей. Первая и единственная попытка выйти из комнаты и исследовать дворец, чтобы найти Дориана и Вивиан и задушить их голыми руками, не увенчалась успехом.

– Тушканчик, – широко, но в то же время виновато улыбнулась Бастет, перегородив мне проход, едва я открыла дверь, – тебе лучше отдохнуть. Поспать.

– Я спала, – буркнула я. – Вообще-то уже раз десять.

– Сон – всему голова, моя дорогая.

Я попыталась сделать шаг, но Бастет, которая была значительно выше, вжала меня в дверной косяк. Тело Аники Ришар явно портило статистику и весь божественный генофонд. На фоне остальных богов я была не только слабой, но и низкой, и тощей, и испугать и внушить уважение могла разве что тринадцатилетнему ребёнку. Не старше.

Из-за спины Бастет, напоминая ручных змеи, в комнату заползли две тени. Я раскрыла рот, чтобы возмутиться их вторжению в мою частную жизнь, но вместо Бастет уткнулась носом в каменную плиту.

Так прошли дни. Наверное, дни. Я не ориентировалась в местной системе подсчёта времени, измеряя сутки количеством приёмов пищи и походами в туалет. Со сном дела обстояли труднее: просыпаясь, я не знала, сколько проспала.

Мираксес оказалась такой же заложницей шикарных покоев с расписными потолками, после долгого разглядывания которых начинало мутить.

Меня заперли. Меня, чёрт возьми, заперли, и я не была уверена, что это жест доброй воли. Две прислужницы, покрытые чёрными вуалями, молчаливо околачивающиеся в углу, служили тому немым подтверждением. Я пыталась их разговорить, сперва, как и весь цивилизованный мир, прибегнув к словам. Позже – к угрозам. Позже-позже – к физическому насилию. Но стоило только попытаться коснуться их, как меня и Мираксес тут же отбрасывало на добрый десяток метров.

В голову приходили разные мысли и планы: некоторые казались глупыми, некоторые – очень глупыми. В какой-то момент я стала швырять в прислужниц постной едой, которую кто-то приносил и ставил под дверь. Но ни хлебные мякиши, ни погрызенные кусочки яблок – ничто их не раздражало. Они оставались безмолвными.

Меня заперли. И предали. И хотели убить. И я была голодна. Но не так, как могла быть голодна Аника Ришар. Голод принадлежал мне, Маат. От него не скручивало желудок, не сосало под ложечкой. От него в голову лезли разные, очень плохие мысли…

Прислужницы были людьми. Я узнала это, воспользовавшись собственными воспоминаниями и острым нюхом. Взамен на служение боги проводили людей в Иалу без Суда, поэтому обычно на службу поступали особенно грешные. Или чокнутые – те, кто хотел пропустить людскую жизнь и перескочить в место, которое создавалось Источником как рай.

Выплёвывая в потолок косточки от кислой вишни, я думала о том, что предпочла бы перескочить собственное рождение. Плевать и кричать – всё, что было дозволено мне в этом новом, странном мире.

– Я, кажется, поняла, – сказала Мираксес, разглядывая потолок. – Видишь ту точку?

Без особого энтузиазма, к тому часу пытаясь разгадать загадку куполообразного потолка примерно раз сто, я посмотрела наверх и сложила руки на животе. Всё начиналось с круга, в центре которого золотыми красками жирела точка. Дальше – странные зигзаги, похожие на волны. В один из многих дней созерцания мы с Мираксес решили, что это солнце и вода. Начало всего.

Мираксес протянула руку, словно пыталась достать до верха, но кончики её пальцев и потолок разделяло не меньше десяти метров.

– Символы делают круг, но в самом центре есть точка. Видишь?

Я прищурилась.

– Ну допустим. И что?

– Если точка внутри круга – это солнце, то это похоже на ещё одно солнце. Солнце, внутри которого описан ещё какой-то цикл.

Ни одна из прислужниц не дрогнула. Я следила за ними из-за полога, отделяющего кровать от их неприятного соседства. Отделяющего, впрочем, лишь номинально. Я бы предпочла скрываться от них за тюлем, на худой конец – за тафтой, а не за прозрачной органзой.

Это было далеко не единственным, что я бы предпочла. Помимо свободы и объяснений, я жаждала сходить в нормальный туалет, где не пришлось бы отводить взгляд от собственного отражения в зеркале, нависнув над позолоченной дыркой в полу. И мне хотелось мяса. С рационом у древних богов были серьёзные проблемы. Либо меня просто хотели заморить голодом. Варёному ячменю с пережаренной в масле курицей я бы определённо предпочла что угодно в этом мире.

– Циферблат часов тоже похож на этот круг. Точка, опоясанная снаружи, – продолжала Мир, привстав на локтях со странным воодушевлением на порозовевшем лице.

– Ну и что?

– Потолок – это часы, – вдруг выпалила она.

– Не вижу минутной стрелки. Вообще никакой стрелки не вижу.

Прислужницы всё ещё не двигались. Я даже не была уверена в том, что они дышали.

– Ты плохо смотришь. Видишь, как падает тень?

– Нет, не вижу. Здесь темно как в гробу.

– У тебя ужасное зрение, госпожа. Я же из семейства кошачьих, забыла? – ухмыльнулась Мираксес.

О таком было трудно забыть. Зрачки Мираксес реагировали на свет, а в Дуате стояла не абсолютная, но всё-таки тьма. Но даже когда прислужницы зажигали огонь в лампадках, у Мираксес не было такой ярко выраженной коломбы, как у Дориана и Вивиан.

– Сейчас тень закрывает восьмую часть всего круга, она вот здесь, у этого квадрата. – Мираксес указала пальцем. – Если она покроет всё, то замкнётся на солнце. Понимаешь?

– Нет, – ответила я одновременно с тем, как углу комнаты что-то шевельнулось. Я посмотрела на прислужниц, но они оставались на своих местах.

– Когда тень накроет весь круг, над Дуатом взойдёт солнце, – ахнула Мираксес и зажала рот руками.

Лишь тогда положение двух чёрных теней изменилось. Прислужницы замерли в странной позе, когда я и Мираксес бросили на них очередной взгляд, словно мы играли в какую-то извращённую игру.

Неожиданно Мираксес вскочила с кровати и дёрнула меня за руку. Я открыла рот, чтобы задать целую кучу вертевшихся на кончике языка вопросов, но Мираксес затолкала нас в ванную комнату и задвинула каменную дверь.

– Вспомни слова Бастет, госпожа. Солнце и тьма. Высшие и низшие боги. Ты – баланс, твоя сила – баланс. Когда в Дуате взойдёт солнце, этот мир погрязнет в грёбаном балансе. Это должно что-то значить… Может быть, ты чудесным образом отрастишь себе…

– Что? Третью ногу?

– М-м-м, – замычала Мираксес, – нет, у тебя и за двумя уследить не получается.

У меня зачесался средний палец.

– Я просто уверена, что должно случиться что-то важное! Я чуть не проглотила язык, когда из-за дверей впервые за всё время раздался хриплый голос одной из прислужниц:

– Прошу вас выйти.

– Прошу тебя катиться к чёрту, – раздражённо, но тихо, чтобы никто не услышал, рыкнула я.

Нас заперли. Через секунду после того, как я приняла решение никому здесь не доверять. Через несколько часов после того, как те, кому я доверяла больше самой себя, предали меня. Через несколько месяцев после того, как я выпустила веками заточённых под землёй богов в мир людей.

Впервые за всё это время я вспомнила о том, что хранила внутри себя силу Ока. Силу, открывающую путь к Источнику, путь к правде. Силу, которую Анубис и остальные решили запереть в грёбаной комнате с золотой дыркой в полу, а не использовать во благо. Они не дали мне общаться с истиной, не подпустили меня к ней.

– Даже если твоя догадка верна, мы не знаем, что будет со мной, когда взойдёт солнце, – прошептала я, застыв в ступоре – нет, в страхе, перевернувшем вверх дном ещё неуверенные представления о мире, в котором мы оказались.

– Но мы попытаемся. Если получится, мы выйдем из этой комнаты.

– И я найду Источник.

– А я начищу рожу Дориану и Вивиан, – выпятив вперёд грудь, заявила Мираксес. – Есть лишь одно «но»…

– Солнце встаёт всего на пару мгновений. Нам придётся следить за временем. Счёт пойдёт на секунды. В этот небольшой промежуток я попытаюсь открыть дверь, а ты – удержать прислужниц, – подытожила я.

Мираксес активно закивала головой и сунула в рот палец, как это всегда делала я, чтобы успокоиться.

– Но нам понадобится помощь. Ты ведь не знаешь, где находится Источник.

– Но я знаю, кому можно доверять больше остальных. Брови Мираксес взлетели к потолку, а потом опали, стоило ей заглянуть в мои глаза, хоть ответ и был написан на лбу.

– Нет, – тут же возразила она. – Только не Габриэль.

– Он единственный, чьи цели мне известны, Мир. Его дочь – самое главное для него. Никаких скрытых мотивов.

– А ты – та, кто не давал ему увидеться с ней долгие тысячелетия, – напомнила Мираксес, что было неприятной правдой.

– Выходите, – ударив в дверь, потребовала прислужница. Я покрылась потом и скрестила руки на груди в попытке утешить саму себя. От сыплющихся на голову предположений становилось жутко. Гораздо более жутко, чем в ночных кошмарах Аники Ришар.

Аника не верила в чудовищ, пусть и встречалась с ними каждую ночь. Но я верила. Я жила среди них. Я сама была чудовищем. И я ничего о них не знала. Я не знала, на что был способен Анубис. Не знала, что крылось за добротой и лаской Бастет. Но я догадывалась, что таилось в мыслях и сердце Габриэля. Этого оказалось достаточно, чтобы справиться с болью от его ненависти. Чтобы записать его в короткий список тех, кому я могла доверять, потому что знала, чего ожидать.

Габриэль хотел продать меня своему отцу – очевидно. Истинные желания Анубиса и Бастет – не очевидны. Мотивация двух древнейших и сильнейших созданий во Вселенной была мне неизвестна, и это вдруг стало самым пугающим.

Мираксес вышла из ванной первой, я – следом, преисполненная решимости разобраться со всем как можно скорее. И единственной системой измерения были сомнительные часы на потолке.

Тень начала меняться. По крайней мере, Мираксес это замечала и не отлипала от созерцания потолка даже во время еды.

– Десять, – наконец выдохнула Мираксес. – Десять приёмов пищи между тем, как тень пододвинулась от одного символа к другому. Значит, осталось всего тридцать.

– Всего? Это целая бесконечность ничегонеделания! – взвыла я.

– Ну прости. – Она развела руками. – Я не умею двигать время.

Пробормотав невнятное извинение в ответ, я поджала губы. Мираксес делала больше, чем я, потому что я вообще ничего не делала и сжигала калории лишь периодическими набегами на туалет.

Низшие были бессмертны в Дуате. Тот факт, что я не могла убить их, если того потребует самозащита, не вдохновлял и не вселял надежду. Впрочем, как и мысль о том, что, возможно, мне придётся защищаться от тех, кого я вроде бы любила.

Мне не хотелось думать о них плохо, но им не стоило ожидать, что одинокая принцесса, заточённая в башне против собственной воли, с пониманием отнесётся к их решению. Какой бы идиоткой каждый из них меня ни считал, они долж ны были предугадать, что за столько времени в моих мыслях вспыхнут сомнения. А сомнения, как известно, обладают побочным эффектом: претворяются в подозрения. Которые, в свою очередь, не ведут ни к чему, кроме страха. А страх ведёт к ненависти.

Если они хотели напугать меня, то у меня для них плохие новости. И Габриэль, которому на выбросе адреналина я поч ти расплавила мозг, – ходячее тому подтверждение.

Я не верила в собственную силу, пока боль не вывернула её наружу, не обрушила на голову Габриэля. Теперь, хоть и смутно, я кое-что понимала о своих способностях. Понятия не имела, как ими пользоваться или хотя бы контролировать, но экспериментальным путём выяснила, что инстинкт самосохранения функционирует просто замечательно. Чего нельзя сказать о других инстинктах, с которыми каждый тихий час велась борьба и профилактические беседы.

Мне нужно было забыть о Габриэле. Забыть о романтической связи между ним и Аникой, о дружеской – между ним и Маат. Нас больше ничего не связывало. По крайней мере, ничего хорошего. Я планировала обратиться к нему за помощью лишь потому, что не могла попросить об этом никого другого. Но наша общая история была окончена. И уже давно.

Это осознание далось мне тяжело и в то же время легко. Там, где я приняла решение перестать любить его, не было боли. Там, где наши пути расходились в разные стороны, была лишь свобода. Я могла предпочесть страдания, могла потратить силы на восстановление того, что ему не подлежало. Либо могла принять. Принять, что между нами больше ничего нет и не может быть.

Я хотела это принять, по тысячному кругу проигрывая в голове то, что силой вырвала из воспоминаний Габриэля. Когда становилось особенно паршиво и больно, я перекатывалась на соседнюю половину кровати и прижималась к Мираксес. В отличие от меня, она спала крепко, но когда я подползала к ней, всегда интуитивно клала руку поверх моей. Это были те самые редкие моменты, когда я шмыгала носом и жевала сопли от радости.

Она была сильнее, умнее и лучше меня. Не она совершила кучу глупых, необдуманных поступков. Не она бежала и ранила тех, кого любила. Не она была столь труслива, что забрала у нас память. Пока я делала всё, что считала правильным, ради спасения собственной задницы и этого грёбаного мира, Мираксес делала всё ради спасения того, кого любила. Ради меня.

– Что ты делаешь? – спросила она, когда я громко зашмыгала носом.

– Ничего. – Получилось как-то неубедительно и жалко, отчего захотелось зарыдать ещё громче и в то же время рассмеяться. – Просто люблю тебя.

– Ты меня пугаешь.

– Если тебе станет легче, то себя я тоже пугаю.

Перевернувшись на другой бок так, что наши носы стукнулись, Мираксес прищурилась. Я ожидала ласкового поглаживания по голове, но вместо этого она ущипнула меня за нос и негромко захихикала:

– Ты очаровательно жалкая.

Я всхлипнула и хрюкнула одновременно, пытаясь придать лицу как можно более весёлый вид.

Мы лежали на смятой постели. Попытки уснуть были вторым по интересности развлечением после посещения туалета. Прислужницы по-прежнему стояли в углу. По положению их голов создавалось впечатление, что они были опущены, но я никак не могла отделаться от липкого ощущения, что они наблюдали за нами. Это было жутко. Но не более, чем тишина.

Я сожалела о каждом мгновении, когда в теле Аники Ришар жаловалась на крики детей и соседки во дворе. Сейчас я была готова отдать что угодно, лишь бы снова услышать её: жизнь.

И вот ещё примерно сто вещей, к которым я никак не была готова: я не была готова к тому, что ступни и ладони вдруг завибрируют. К тому, что Мираксес резко вскочит и случайно зарядит в меня пяткой, – была готова, но всё равно растерялась, не успела сгруппироваться и, жалобно заскулив, схватилась за живот.

Впервые с момента заточения движения прислужниц лишились сдержанности. Перекинувшись парой слов, они одновременно двинулись на нас – так мне показалось. Испугавшись того, что они планировали сделать, я спрыгнула с кровати и упала на пол. Дрожь с рук и ног перекинулась на область груди и живота.

Фигуры в чёрном прошли мимо. Я увидела две пары бледных тонких рук, вцепившихся в занавески. Тогда-то Мираксес поняла, что происходит, и первая вскинула голову к потолку.

– Солнце, – зачарованно прошептала она. – Маат, оно…

Я была сильнее и умнее двух смертных, а в этот самый момент, быть может, сильнее всех в Дуате. По крайней мере, так я себя ощутила, когда тьма и свет сошлись во мне в области солнечного сплетения, образовали плотный ком, а потом взорвались одновременно с тем, как взошло солнце.

Ему было плевать на шторы. Оно ворвалось в комнату, словно намеревалось сжечь всё на своём пути. Я выбросила вперёд руку, интуитивно прикрывая глаза. Тёплый мягкий свет просочился сквозь пальцы, пробираясь ближе, проникая в меня, растапливая боль, уничтожая слабость.

Баланс. Я была его порождением и проводником. Я несла его в себе и впервые в жизни ощутила равновесие. Всё это время я нуждалась лишь в этом мгновении: мгновении тишины, вернувшей трезвость разума, залатавшей бреши и исцелившей душу.

Прислужницы всё поняли.

Если бы Мираксес не догадалась о том, что солнце скоро взойдёт, скорее всего, оно бы застало меня врасплох. Скорее всего, я бы не успела воспользоваться моментом, не успела бы распознать, что солнце пришло освободить, а не убить меня.

Я не думала о том, чтобы причинить прислужницам боль. Не хотела этого, когда заставила вжаться друг в друга и замереть. Я не хотела нести разрушение, касаясь каменной двери, которая не подчинялась ни физической силе, ни настоятельным уговорам. До этого мгновения. Мгновения, окутавшего меня и всю комнату солнечным теплом.

Дверь отодвинулась. Я закрыла глаза и от холода, хлынувшего из коридора, покрылась мурашками. И тогда всё закончилось. Я обернулась, провожая взглядом остатки света, будучи уверенной, что мы с ним ещё непременно встретимся – с балансом света и тьмы.

– Живее! – развалившись на полу, закричала Мираксес.

Обе прислужницы уже пришли в себя, намереваясь если не удержать, то доложить обо мне тем, кто приказал держать меня в заточении и кормить грёбаным разваренным ячменём. Так как я не хотела питаться вонючей кашей до конца жизни, пришлось собрать уже разбегающиеся клетки мозга воедино, объединить их общей целью и пулей рвануть вглубь тёмного коридора.

Я должна была найти Габриэля и Источник. Источник и Габриэля. В каком порядке, не имело особого значения, но то, что я заблудилась уже на третьем повороте, значение имело. Не помог даже навык определять части света по тому, где рос мох: он тут нигде не рос, а каменные чёрные полы и стены скрипели чистотой.

Где-то впереди единственным маяком трепыхалось пламя, и я, как мотылёк, опрометчиво бросилась ему навстречу. Топот моих ног был единственным звуком, чего нельзя было сказать о тени. Огонь отбрасывал мою тень. И его. Но тормозить было поздно.

Он появился из ниоткуда, словно поджидал за углом всё это время, а я влетела в него так, словно торопилась оказаться в его объятиях. И, когда он приобнял меня, помогая затормозить, кровь, чувства и мозги покинули моё бренное тело.

Я ощутила его тепло, его руку на своей талии, то, как она сжалась в кулак, скомкав майку. Я подняла голову, не подозревая, что его лицо будет так близко, совсем не ожидая, что мы стукнемся носами, почти коснёмся друг друга губами.

– Потерялась?

Язык пересох. Засох. Куда-то делся в самый неподходящий момент, который я хотела потратить на колкую реплику и просьбу отодвинуться.

– Не потерялась, а заблудилась, – часто моргая, сипло прошептала я.

– Вообще-то это одно и то же, – хмыкнул Габриэль.

– Да. – Сглотнув, я напоследок кивнула головой и умерла в омуте чёрных глаз. Он поглощал меня. Это было незаконно. Ничего из того, что вдруг стало происходить между нами, не являлось законным. Как минимум потому, что в нашу последнюю встречу Габриэль пытался сдать меня своему чокнутому папаше.

Огонь, заточённый в золотую клетку, прикреплённую к стене, дрожал на наших лицах, особенно чувственно играя на приоткрытых в ухмылке губах Габриэля. – Вообще-то я тебя искала, – наконец одумалась я, и кулак на спине разжался.

– Меня?

– Да. Анубис и Бастет заперли меня. Я хотела разобраться с этим, найти Источник…

– Не с чем разбираться. – Мимолётное веселье покинуло лицо Габриэля. Он отпустил меня и скрылся в тени. – Это я попросил их запереть тебя. Таким было моё условие. Они выполнили его, чтобы я остался в Дуате.

Подобными признаниями меня уже было сложно удивить, но я решила не упускать все имеющиеся возможности и всё равно удивилась.

Урод.

– И долго ты планировал держать меня там? – хрипло, где-то на грани между расплакаться и закричать, уточнила я.

– Я как раз шёл сказать им, что они могут выпустить свою любимую козочку погулять.

От небрежности, с которой он назвал меня козой, шкала злости поднялась от нуля до бесконечности за рекордные ноль секунд – вот какой быстрой я была, когда дело касалось Габриэля.

– Где Анубис сейчас?

– В главном зале. Проводить?

– Вали в задницу! – рыкнула я, намеренно задев его плечом, когда проходила мимо. – Сама разберусь, – добавила и замерла у развилки: направо или налево – не имело значения. Уйти с гордо поднятой головой, имитируя полную уверенность в себе, – вот что имело.

– Не туда, – крикнул Габриэль, когда я повернула направо. Чёрт подери. Что с ним не так? Что с нами не так?