Леди Арт

31

Утренняя тишина разорвалась вскриком:

— Эдвард!

Хелена вскочила на кровати и зажала рот руками. Она часто дышала, озиралась и изо всех сил пыталась больше не кричать.

Эдварда здесь не было. Не было больше и кошмара, в котором тьма затягивала сверкающие зелёные глаза, превращало лицо в жестокую холодную маску, и он отворачивался и уходил, а она пыталась дотянуться, остановить — но лишь обжигала пальцы, и кожа растекалась, будто плавилась. И Хелена могла только кричать ему в спину, кричать, пока слова наконец не ожили — и не разорвали сон.

Теперь она вернулась в кошмар реальный.

Первобытный страх заглушил все эмоции, парализовал, и Хелена в ужасе обнимала себя. Казалось, что кожа горит. Сердце стучало как сумасшедшее. Хелена чётко понимала, что произошло, и боялась повернуться, взглянуть на человека, лежащего рядом. Ей казалось, что, стоит посмотреть на него, что-то случится: разорвётся сердце или рухнет небо. И лучше бы это произошло! Лучше сразу получить кару и не мучиться дольше.

По коже пробежали мурашки. Кара к ней придёт. Однажды, наверняка. А пока будет мучить, пронзать тонкими и очень острыми иглами совести каждый раз, стоит только поднять глаза на расшитое кружевами и крошечными кристаллами платье, стоящее в противоположном углу комнаты.

Через пару дней она должна выйти замуж. И не за того, кто лежит рядом.

С губ сорвался дрожащий вздох, и, собрав последние остатки самообладания, Хелена повернулась.

Длинные огненно-рыжие волосы Одина опутали подушку, глаза были закрыты, куда-то делась повязка, скрывавшая жуткие шрамы, тёмными бороздами расходившиеся по брови, по щеке. Сейчас они казались трещинами, ломающими его человеческую маску и показывающими истинную сущность. Один улыбался, и от этой улыбки на душе становилось ещё хуже.

— Один! — позвала Хелена злым шёпотом. — Один, проснись!

— Я не сплю, — сказал он, приоткрывая глаза. И снова больной, обугленный взирал на неё чёрной бездной.

— Что это было? — голос дрогнул.

— То, чего ты хотела.

— Я хотела не тебя.

— Какая разница?

— Какая разница?! — Хелена взвизгнула и замерла с широко распахнутыми глазами.

Тонкий звук бился о стенки сознания, и сначала она его не распознала, только почувствовала снова нахлынувший ужас, а потом вскочила и, хватая халат, бросилась к столу. На нем попискивал синернист.

— Это он, — прошептала Хелена, прижимая ладони к губам. — Уверена, это он, — она всхлипнула, но всё же взяла синернист, пытаясь давить улыбку.

Мысли подтвердились: из снопа искр появилось лицо Эдварда.

— Доброе утро! — поздоровался он тепло и приветливо и вдруг напрягся. — Хели, что такое?

— Что?

Хелена будто не поняла.

— Что-то случилось? Ты вечером не ответила мне, а теперь заплаканная с утра.

Она оглянулась на туалетный столик, что стоял по левую руку, увидела в зеркале покрасневшие глаза, бледное напуганное лицо, а ещё — Одина. Он сидел на кровати, уже накинув рубашку, смотрел напряжённо и задумчиво; его не было видно в синерните, но теперь Хелена не могла забыть его отражение, отделаться от мысли, будто он рядом, а не на другом конце комнаты.

— Прости… — выдохнула она, а потом повернулась к Эдварду: — Я оставила синернист в комнате. Мне обычно никто не звонит. А вернулась поздно… И у меня… У меня была очень плохая ночь.

— Кошмары?

— Да…

Почти не ложь.

Эдвард нахмурился, задумчиво прикусил губу и предложил:

— Может, мне вернуться? Давай, я скажу отцу и…

— Нет! — Они оба испугались того, как резко она отказалась. Хелена опустила голову и постаралась улыбнуться. Вышло криво и неестественно. — Не надо, — сказала она. — Это просто… кошмары. Я живу с ними достаточно долго. Ничего необычного.

— Точно? Мне не сложно. Если так будет лучше.

— Не будет.

Они недолго молчали. Хелена проводила пальцем по углу стола, давя, чтобы он впился в кожу. Она думала, что ещё может сказать, чтобы Эдвард не сорвался к ней, несмотря на её отказ, и, как назло, ничто не шло на ум. Если несколько дней назад она беспокоилась лишь о том, что не чувствует того особого, с чем связывала любовь, то сейчас ситуация была хуже. Во стократ хуже.

— Хели, — позвал Эдвард. Она подняла глаза, и в груди снова засосало чувство вины. — Если хочешь, ты всегда можешь позвонить мне. Когда угодно. Тут в любом случае ничего не происходит: сплошные примерки камзолов! Уж лучше бы с Рейверном бумажки разбирал! — Он закатил глаза и вдруг обернулся, послышался чужой голос, и Эдвард вздохнул. — Ну вот, опять. Мне пора. Всё будет хорошо.

— Да… — прошептала Хелена и погасила синернист.

Она смотрела на столешницу, и крошечные белёсые царапины ползли по подложке, как гусеницы. В голове не было ни единой мысли, ни одного желания. Чувства будто смыло, оставив поглощающую пустоту, и Хелена могла бы просидеть так ещё долго, но раздался насмешливый низкий голос:

— Милый мальчик. Он так отчаянно пытается защитить тебя от всего плохого, что ты делаешь с собой.

Хелена медленно повернулась, впиваясь в Одина диким взглядом.

— Моей вины в том, что произошло, нет.

— Есть, Хели. Ты не учишься. — Он ухмыльнулся. — Интересно, насколько у него хватит терпения?

Ужас вылился на голову, как ведро ледяной воды. Хелена едва не подскочила, но ноги были как ватные, и она лишь неловко пошатнулась. А потом её плечи резко опустились, сжались, она закрыла лицо руками и выдавила:

— Он не должен узнать. Не должен, слышишь?! — выкрикнула, вскинув голову. — Не смей ему говорить! И я… Я тоже…

— Ты слишком беспокоишься о нём, — холодно заметил Один, и лицо его было жуткое, мрачное.

Он застегнул манжеты, поправил повязку на глазу. Движения его были ленивыми, неспешными.

— Один… — Хелена уткнулась лбом в спинку стула и, глядя в никуда, попросила тихо, безжизненно: — Уходи…

Один хмыкнул и, ничего не говоря, исчез.

Хелена осталась одна. Или ей так казалось? Она осмотрела комнату, каждый тёмный угол, но не обнаружила никого — ни теней, ни монстров. Словно никогда они и не поселялись рядом, никогда не смотрели из закутков и не царапали нервы.

Ничего. Ничего не осталось.

Хелена вызвала врача — это была первая и единственная здравая мысль. Ей нужно было зелье. Она не помнила, чем кончилась ночь, но не хотела последствий. Ей нужна была уверенность. Хоть какая-то.

Когда Хелена сказала, что ей нужно, врач ничего не спросил. Он не спрашивал даже, когда лет в пятнадцать, она пришла и сбивчиво, но полная только что накопленной решимости задавала вопросы про защиту на случай, если что-то вдруг случится. Он на всё ответил, предложил несколько вариантов и дал какие-то таблетки «на будущее», возможно, оценил изворотливость. В этот же раз Хелене почудилось осуждение в его взгляде. Молчаливое и обидное. Он не мог знать, твердила она себе. Наверняка просто счёл, что она не хочет детей. В его возрасте многие такое не понимают и не принимают, это естественно, тем более она почти замужем.

Почти…

Хелена покачала головой. Эдвард ей не простит, если узнает. Ни за что не простит. Это была слабость, глупость с её стороны. Она должна была предвидеть, что-то сделать… Но не смогла. И теперь оставалось глотать зелье и думать, что горчит больше — оно или ненависть к себе?

Хелена сидела на кровати, притянув колени к груди, и пыталась обнять себя так крепко, словно это спасало от разрушения. Она прикусывала костяшки пальцев, оттягивала волосы, чтобы почувствовать хоть что-то. Что угодно, кроме неясной тревоги и пустоты.

Ей нужно было кому-то сказать. Эта мысль отчаянно билась в голове, как птица в стекло. Ей нужен был кто-то, кто бы сказал, что её вины — вопреки словам Одина — здесь нет, что все совершают ошибки и даже такая — не ставит на всём крест.

И у неё никого не было. Никого, кто бы понял. Никого, кому бы она доверяла настолько, что смогла бы произнести слова, которые боялась даже подумать.

Сэр Рейверн бы не понял. Он бы попытался, но всё, что смог бы сказать он, Хелена знала сама. Что нет пути назад. Что нужно сохранить всё в тайне. У неё не было выбора, ей нужен был Эдвард, и она эгоистично не оставляла выбора ему. Хотя поняла бы, если бы он выбрал расторгнуть помолвку и никогда её не видеть. Возможно, он её возненавидит, когда узнает (однажды это случится, Хелена не сомневалась), но тогда всё уже будет решено, никто не посмеет отнять её титул, её корону.

Главное не испортить всё окончательно…

Хелена упала и уткнулась лицом в матрас. Она хотела сделать все правильно. Один единственный раз. С человеком, который так заслуживал лучшего. И теперь всё было разрушено. Если он узнает, ничего будет не вернуть…

Хелена топила себя мыслями и сомнениями. Закрывала глаза и видела огромный резервуар без поверхности, без дна. Она парила в нём, выпускала изо рта пузыри, пыталась вдохнуть и захлебнуться, но не получалось. Пустота оказалась не водой, в ней можно было дышать, а ещё в ней, цепляясь за новые воспоминания, всплывали старые: о том, как три года назад она уже так оступилась, и опрометчивая ошибка стала первым, что обрушилось на неё после смерти отца. Ему Хелена так о Роджере и не сказала. Никому не сказала — и все знали. Может, он тоже знал… Может, в душе он её осуждал, злился, потому что она его не послушала.

Если бы Филипп не был груб, ничего бы не случилось.

Если бы Эдвард не уехал по желанию отца, ничего бы не случилось.

Все проблемы из-за Керреллов!

Она всхлипнула. Ей так нужен был Эдвард! Прямо сейчас. Он бы удивился, видя её такой, но Хелена была уверена: не осудил бы, не стал спрашивать, просто был бы рядом. Она бы уткнулась лицом в его колени или в грудь и, может, тогда бы рассказала всё… Как только бы успокоилась, как только бы чувство вины и смирение взяли верх над страхом и гордостью.

Но она не могла даже смотреть на синернист, не представляла, как смогла поговорить с Эдвардом утром, как хватило смелости и наглости…

И тут открылась дверь. Хелена подскочила и растерянно уставилась на мадам Берроуз, свою неизменную гувернантку. Та выглядела встревоженно: видимо, заметила, что её госпожа не выходила из комнаты: ни к Рейверну, хотя они часто начинали работу сразу после завтрака; ни в библиотеку, ни даже на балкон. К тому же от неё не поступало никаких распоряжений уже несколько часов. Она только послала за врачом утром — и больше ничего. Ни еды, ни ванной, ни одежды… Мадам Берроуз решила проверить. Она не могла не.

Хелена опустила голову. Мадам Берроуз тихо затворила дверь и прошла к кровати.

— Миледи, что с вами? — Хелена замотала головой. — Может, вызвать врача ещё раз? Или сэра Рейверна? Может, его высочество?..

Хелена вздрогнула. Она хотела отказаться, сказать, что всё в порядке, не стоит волноваться, но вместо слов из горла вырвался хрипящий всхлип, и, зажимая рот ладонью, Хелена отвернулась.

— Ваше высочество… Неужели вы так волнуетесь из-за свадьбы? — голос гувернантки был полон смятения.

Хелена закивала. Часто, сильно. Это была правда — просто не вся. Но зачем мадам знать причины…

— А ну-ка посмотрите на меня, ваше высочество. Давайте. Мне что, уговаривать вас, как маленькую? Не нужно смотреть на меня как на врага. Ладно-ладно, не злитесь. Ну что вы? — мадам Берроуз с сочувствием улыбнулась, пальцем приподняла Хелене подбородок и заговорила тихо, размеренно: — Это нервное. Оно скоро пройдет. Поплачьте сейчас, если хочется. Но его высочество должен увидеть вас без слёз и сожалений.

Хелена кивнула еще раз. На этот раз медленно. У неё было несколько дней, чтобы смириться. Свадьба была неизбежна. Нужно было лишь принять факт, что теперь её сказка с прекрасным принцем существует только в прошлом, в мечтах и представлениях.

Мадам Берроуз пообещала, что скоро станет немного легче, и заставила Хелену уйти в ванную. Она повиновалась и просидела там, пока вода не остыла и находиться в ней стало неприятно. Хелена стиснула плечи, откинулась на спинку ванны и, взглянув в потолок, съехала вниз. Вода сомкнулась над макушкой, забилась в нос. Хелена снова выдыхала пузыри, чувствуя, как те разбиваются около носа, слыша, как приглушённо они бьются о поверхность; смотрела на размытый потолок, пока грудь и горло не сдавило. Ей казалось, что она снова в резервуаре из мыслей: в ушах шумело, и всё размывалось перед глазами.

И Хелена попробовала вдохнуть: проверить, реально ли это. Вдохнула — и тут же вынырнула, кашляя, будто пытаясь выплюнуть лёгкие. Вода показалась ледяной на контрасте с обжигающими слезами.

В дверь постучали.

— Ваше высочество? — послышался строгий голос мадам Берроуз. — Всё в порядке?

— Да… — прохрипела Хелена и, видя, как иней разрисовывает стены, а вода покрывается корочкой, решила, что ванны на сегодня достаточно.

Потом были скользкий халат, окутывающий тело легчайшей пеленой, свежая постель, за которую Хелена была благодарна больше всего, и мятный чай. Много тёплого, противно сладкого чая. А ещё бессмысленный разговор о погоде, путешествиях, о Летнем и о море. Каждый раз, когда тема была готова ускользнуть в сторону свадьбы, мадам Берроуз ловила её и уводила в безопасное русло.

Хелена смотрела в кружку, проводя пальцем по шершавому изогнутому ободку.

— Вы и моей матери так делали, когда у неё были срывы? — спросила она глухо.

— В основном не я, — ответила мадам Берроуз. — У вашей матушки были свои сиделки, но да, когда у неё были мигрени и нервные срывы, лучшего лекарства не находилось. Вы ведь знаете, она не любила таблеток.

— Зря.

Недопитый чай превратился в льдинку. Хелена вздохнула и передала мадам Берроуз чашку.

— Там было снотворное?

— Только успокоительное, — ответила гувернантка, усмехнувшись. — Но вам действительно стоит прилечь вздремнуть, ваше высочество. Вы ведь знаете: ваша матушка и дневной сон терпеть не могла. И когда ей указывали тоже.

Хелена покачала головой. О матери говорить не хотелось. Та сама себя довела. И Хелена не могла позволить нервам сделать с собой то же — убить. К тому же ей действительно полегчало. Тело перестало казаться сожжённым до костей. Парализующие мысли не исчезли, но поутихли, и измученный разум просил только одного: отдыха.

— Я проверю вас вечером, миледи, — сказала мадам Берроуз. — Не беспокойтесь сегодня ни о чём. Рейверн поработает сам. И синернист я отключу.

— Спасибо, — прошептала Хелена, едва заметно улыбаясь.

Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Негромко щёлкнул дверной замок, и снова нахлынула странная тишина, от которой нервы напряглись, натянулись, дёрнулись плечи. Хелена зажмурилась, приказала себе глубоко дышать, не обращая ни на что внимания — это всего лишь монстры, ничего нового и страшного — и незаметно уснула. В этот раз ей не снились картинки, только невесомые, полные заботы и сострадания прикосновения к плечам и волосам. И Хелена не хотела открывать глаза, не хотела знать, кто это был — и был ли.

День вычеркнуло чередой беспокойных коротких снов, из которых вырывали резкие короткие звуки из ниоткуда. Хелена подрывалась, оглядывалась, выдыхала и снова засыпала. Это продолжалось до вечера, когда бездействие стало невыносимым, а самое плохое и болезненное улеглось, как ил на дне. Она вспомнила, как сказала Филиппу, что жалеть себя приятно, и теперь не хотела поддаваться этому чувству. Оно разрушало.

Топиться ни в воде, ни в воображении ей не понравилось, и Хелена решила утопить себя в жизни. Придворные дамы очень удивились, когда принцесса вдруг изъявила желание посидеть в их компании, а потом наперебой делились новостям, сплетнями, предположениями, что витали вокруг свадьбы. Их обсуждения сливались в забавный гул, как на балах, только без музыки и звона бокалов, и, несмотря на темы, сидеть с ними было не так уж плохо и тяжело. Они просто пересказывали подслушанную или прочитанную ерунду, которая имела мало общего с реальностью, и ничто из этого не могло ни ранить, ни заинтересовать.

Ночью, назло всем тёмным сущностям из видений, она читала в компании множества световых шаров. Пересматривала свои старые картинки, выкинула несколько. Пару раз тянулась к кисточке, но так и не взяла её. А утром заняла отцовский кабинет и вызвала сэра Рейверна, который поглядывал с подозрением, но вопросов не по делу не задавал. А дел у них было много…

Эдварду Хелена отправила всего одно короткое сообщение: «Я в порядке», — и выключила синернист. Чтобы быть в порядке.

Нужно было продержаться каких-то два дня, а на третий — который должен был либо ознаменоваться её триумфом, либо пойти прахом — суета захватит сама, сразу, неизбежно и бесповоротно.

«Всё пройдёт хорошо».

В одной из скрытых от посторонних глаз комнат над уже заполненным гостями холлом собора было светло. Наверно, даже слишком. По-зимнему резкие белые лучи обжигали глаза, но Хелена стояла у окна и смотрела на расцветший подъездной двор. От собора до ворот протянулись нити световых шаров, между ними развернулись флаги, а гости цветными статуэтками двигались по белой каменной кладке. За воротами столпились зеваки, разглядывающие гостей столицы и отступающие каждый раз, когда ворота под звуки труб отворялись.

До свадьбы оставалось около часа. Хелена была готова и силой сдерживала себя, чтобы не поправлять что-нибудь, что и так находилось на своём месте. Она была похожа на вырезанную изо льда фигурку: у неё сверкали волосы, серьги, кольца, каждый кристаллик в кружевах платья. Прозрачный шифон клиньями расходился от места, где кончался глубокий вырез, лежащий много глубже середины спины, но всё ещё не выглядящий вызывающе или неподобающе. Тем более что его должна была закрыть фата…

Во время подготовки Хелена так пристально рассматривала себя в зеркале, что одна из служанок предположила, что ей что-то не нравится. Но у той в голове было другое: Хелена смотрела себе в глаза в отражении и мысленно повторяла, что переживает впустую. Никто ничего не знает. Один никому не расскажет, и она сама будет молчать, потому что стоит неосторожному слову вылететь — и оно обратится в кинжал, который не остановит уже ничего. А она слишком устала ото всех слов, у которых была только одна цель — задеть, уколоть и разрушить. Она столько раз заставляла себя идти дальше, собирая осколки гордости, сил и уверенности, и всякий раз боялась, что в следующий не выдержит и сломается. Как куклы из кошмаров.

И в этот раз она почти не выдержала.

Отчего-то на ум пришла глупая старая примета о том, что выходить замуж — да и вообще совершать значимые ритуалы — перед Восхождением — плохо и не сулит ни счастья, ни успеха. Звезда взойдёт, разгорится, как мимолётное счастье, а потом они вместе погаснут и наступит вечная чёрная полоса. Хелена не верила в это, она сама скорее стала бы плохой приметой, чем позволила чему-то — или кому-то — ей помешать. Она бы пошла под венец, даже если бы земля крошилась под ногами. Но примета теперь неприятно покалывала сознание.

Хелена тряхнула головой, словно пыталась так избавиться от мысли. Всё худшее, что могло, случилось. Она уже ничего не боялась.

По крайней мере Хелене так казалось. И уверенность эта наивно жила в ней, пока ворота в очередной раз не отворились и не въехала огненно-красная карета; золотые драконы обнимали её двери.

Хелена положила ладони на стекло. Её никто не видел: зачарованные окна с улицы казались стенами, — а вот она видела всех. Гости, как один, обернулись и замерли. Лакей открыл дверь. Элиад и Агнесс Керрелл, оба одетые в пастель, тут же собрали вокруг себя поздравляющих.

Братья Керреллы вышли следующими. Филипп обыденно серьёзный, но в непривычно светлом камзоле с высоким воротом, и Эдвард (у Хелены перехватило дыхание) в белом кителе с золотыми погонами, пуговицами и окантовками на воротнике и манжетах — и с васильково-синей лентой на груди. Он улыбался, отвечал на посыпавшиеся со всех сторон комментарии, поздравления и напутствия, но Филипп, что-то шепнув Эдварду на ухо, увёл брата в собор.

Хелена вздохнула, моля всех богов, всех духов и само Небо, чтобы всё было хорошо, и не обратила внимания на то, что воздух дрогнул, пошёл рябью из знакомой древней энергии. Очнулась она, только когда его голос раздался за спиной:

— Всё свершится настолько скоро, — сказано тихо, томно.

Хелена закрыла глаза. Один был слишком близко, никак не притвориться, что не слышишь, не чувствуешь.

Он положил руки ей на плечи, сжимая и приближаясь сильнее.

— Ты прекрасно выглядишь. — Его губы почти касались уха. — Я мечтал увидеть тебя в этом платье.

Воздух похолодел, словно открыли окно, и Один отшатнулся: его руки будто пронзило ледяными спицами.

Хелена стояла неподвижно, прямая и напряжённая, на него не смотрела, но чувствовала его злость и смятение.

— Не трогай меня, Один. — Её голос звучал глухо, но резко. Ногти впились в кожу на ладонях. — Не смей ко мне прикасаться.

— Я ничего не сделаю. Никто ничего не узнает, — прошептал Один и попробовал приблизиться ещё раз, но снова наткнулся на невидимую преграду.

Она впивалась в кожу, морозила, оставляла на ней ледяные корочки, совсем как те, какими Хелена пыталась сковать ему руки в день, когда Эдвард Керрелл сделал ей предложение. Вся её злость, весь страх снова сплелись в отчаянную попытку защитить себя и свои границы. И Один мог бы их сломить, но вместо этого решил поддаться ей, отступить.

— Значит, так? — спросил он.

— Так. — Хелена повернулась. Взглянула на Одина уверенно и твёрдо. — Я не хочу, чтобы ты ко мне прикасался. Ты уже получил, что хотел. Хватит. Я выхожу замуж, Один.

Он привык действовать: дотрагивался до её лица, целовал, делал всё, что хотел, будто у него было на это право. И она больше не хотела ему это право давать. Не сегодня. Никогда больше.

— Ты выбираешь его? Почему?

— Серьёзно, Один? — Она нервно рассмеялась. — Ты не понимаешь? Тебе тысячи лет, а ты разбираешься в людях хуже, чем ребёнок! Я выбрала его — и никогда не выбирала тебя! — потому что он умеет находить слова, после которых мне становится не так плохо, как обычно. Он никогда не назовёт меня пылью и не посмеет воспользоваться моей слабостью, когда я этого не хочу. А ещё он тёплый, и честный, и забавный, и, в конце концов, потому что он человек и любит меня по-человечески! Мне не нужна твоя вечность, замки на небесах или где они там. Я боюсь тебя, Один. Я тебе не доверяю. А я хочу быть уверенной хоть в чём-то. Хочу… спокойствия. Так что уйди. Пожалуйста! Оставь меня. Ты уже сделал достаточно.

— Прекрасная речь, Хелена, — выплюнул Один, прищурившись. — Можешь наслаждать своим тёплым-честным-забавным. Но помни: наш договор в силе, и тебе ещё понадобится моя помощь.

— Не понадобится.

— Не зарекайся. Твой прекрасный принц с огненным мечом — ничто против него. Как спичка под дождём. А теперь, раз уж вы так хотите, ваше высочество, — он окинул её взглядом, — я исчезну, не буду портить вам свадьбу. Но помни о моих словах, Хелена.

Он хмыкнул — и исчез.

А Хелена наконец глубоко вдохнула, расслабила руки и спину, и на пол осели крошечные снежинки.

До церемонии оставалось полчаса.

Хелена пойдет одна. Эдвард понял это, когда сэр Рейверн появился в зале раньше ожидаемого и поклонился, прижав руку к груди. После он встал правее от алтаря и на ступень ниже. По левую сторону стоял Филипп. Эдвард стоял там же на свадьбе брата, а у Анны — так как мадам Керрелл не удалось выманить у неё ничего о друзьях и родственниках — была ее компаньонка.

Гости заняли свои места и взирали на всё с украшенных белым, голубым и золотым скамей, перешептывались.

Когда первые удары музыкальных тарелок прокатились над залом, у Эдварда перехватило дыхание. Он мельком взглянул на родителей, и мать одобряюще кивнула ему, хотя в глазах у неё стояли слёзы. И уж кто-кто, а Эдвард не должен был давать ей повод волноваться ещё больше. Он улыбнулся и перевёл взгляд на двери бального зала.

Ещё один удар тарелок. Взрыв серебристого салюта в звенящей тишине. Мириады разбежавшихся солнечных бликов — и резные двери отворились. Светлый одинокий силуэт показался в проеме. Было бы странно, если бы Хелена позволила себя сопровождать.

Она не шла — плыла. Печальная прекрасная статуя в обтягивающем кружевном платье. Фата, расшитая крошечными кристаллами, длинным шлейфом стелилась за ней по синей дорожке, а с высокого стеклянного потолка падал снег под торжественную мелодию, взрывающуюся звоном тарелок, взлетающую под потолки трелью скрипок и пением хора. Сверкающие тончайшие снежинки кружились в медленном танце и таяли, не долетая до мраморного пола собора.

Эдвард не мог отвести от неё глаз.

Хелена смотрела перед собой и видела только три нечётких силуэта под огромной голубой розой на витраже и мельтешащие перед глазами огоньки. И ничто из этого было не важно.

Она поднялась на постамент, встала напротив Эдварда и заставила себя посмотреть на него. Он одарил её нежной улыбкой, и Хелена кое-как улыбнулась в ответ. Она едва не вспомнила то, что спрятала в самых дальних закромах памяти, и чувство вины колыхнулось внутри так больно и невовремя. Но она заставила себя повторять то, что говорила Одину: все причины, по которым сейчас она должна быть счастлива. В любом случае, единственный шаг, который она могла сделать — вперёд.

Музыка зашлась перезвоном колокольчиков, и из золотого свечения появился человек в белой мантии и высоком колпаке с золотым набалдашником. Он — последняя формальность. Лик Совета, высшей силы и власти, перед всеми присутствующими.

Эдвард и Хелена взялись за руки. Ей показалось, что разряд прошёл сквозь кожу до локтя, а потом дрожь прокатилась по спине, но, может, всё из-за усиленных заклинанием слов священника, проносящихся над залом? От имени Совета Магии он брал на себя право и честь соединить их узами брака. Законный, официальный союз. Все внимали речи, а Хелена, заворожённая, смотрела, как по венам на тыльной стороне ладони скользят бледные огоньки. Они протекли сквозь пальцы от неё к Эдварду, от него — к ней, а потом взмыли, скрутились спиралями — и рассыпались золотой пылью. Как магическое благословение. Пыльца оседала на головах и плечах, искрилась в воздухе. Хелена смотрела в лицо Эдварда сквозь эту дымку и улыбалась. Почти весело — и совсем искренне.

А он шагнул к ней и, не разжимая рук, поцеловал. По-настоящему. На глазах у всех. И в тот момент было не важно уже ничего: ни прошлое, которое хотелось забыть, ни будущее, которое покрывал смог, ни настоящее — это было не оно, это была иллюзия, искрящаяся фантазия, в которой Хелена смеялась, глядя на всех с высоты постамента; в которой кружевное обтягивающее платье сменилось лёгким и летящим — для бала. В этой фантазии люди улыбались и веселились, огни не гасли и музыка играла до глубокой ночи, а сама ночь сгорала в полном нежности пламени, что обращало в пепел всё, даже чувство вины, и рождало крошечную искру надежды, которую ничто уже не смогло бы погасить.