Леди Арт

24

Хелена обнимала себя за плечи, сидя на краю кровати, и провожала взглядом световые шары. Рядом на прикроватной тумбе стояли нетронутая тарелка с едой и полупустая кружка с чем-то, что было очень горячим, терпким на вкус и совершенно не похожим на чай. Всё это принесла потерянного вида девушка: она молча вошла, молча поставила поднос и так же молча ушла, ни разу не моргнув остекленевшими глазами. Наверно, была под заклинанием. Потому что вряд ли в этом месте жили слуги и, тем более, кухарки. Один на самом деле никогда не ел, но, бывало, пил, оставаясь идеально трезвым рассудком, что бы и сколько бы он ни выпил.

Значит, эта еда была только для неё. Как и комната.

Сначала, когда Хелена только успокоилась и неуверенно отстранилась, ей показалось, что здесь слишком темно, неприветливо и серо, будто видение высосало всю яркость. Но Один исправил это за секунду: в его руке с блеском молнии появилось копьё, гулкий удар о каменный пол — и стены оделись голубыми, расписанными белыми птицами обоями, кровать укрылась скользким жаккардовым[2] покрывалом, а портьеры скрыли за собой голый туманный лес, что виднелся из массивного высокого окна без стекол и ставней. Зажглись свечи, взлетели световые шары. И сделалось почти уютно, спокойно…

Один назвал это место Нетленным: своей обителью, частью реальности, принадлежащей ему одному. На веки. Хелена не нашла в себе сил вслух съязвить, что при наличии собственного замка он постоянно занимает их гостевую спальню. Хотя, если здесь всё было таким, каким показалось ей сначала, она могла понять.

Сколько прошло времени с того момента, как Один ушёл, сказав, что ей нужно прийти в себя, Хелена не знала. Наверно, много: остыл обжёгший язык и нёбо напиток, мерцающие огоньки свечей опустились ниже на восковых ножках, самый большой и неповоротливый световой шар описывал по потолку пятнадцатый круг. А она всё ещё чувствовала руку Одина на спине, его подбородок, уткнувшийся в макушку, то, как он гладил её по голове — и молчал. Такой простой жест! — а она не знала, как к нему относиться. Это было и тепло, и нежно, и по-отечески, и на каком-то совершенно ином уровне понимания. На том уровне, на который пускать она никого не собиралась.

Прикусив губу, Хелена медленно встала, подошла к окну и отодвинула тяжёлый брокат[3], расписанный расползающимися цветами, как покрывало на постели. За окном ничего и не изменилось: тот же туман, те же голые деревья, и никак не понять, какое время суток за серыми тучами. Когда всё произошло, занимался закат. Сейчас, должно быть, время двигалось к ночи. А в комнате — ни одних часов…

Хелена сжала ткань штор. Ей нужно было поговорить с Одином. Сейчас же.

И, будто читая мысли, он появился. Только вместо привычно вибрирующего воздуха об этом возвестила скрипнувшая дверь.

— Тебе лучше? — спросил Один.

Хелена пожала плечами. Руки не тряслись, не было ощущения, что всё, что она видит, раскрошится в следующую секунду. Всё было абсолютно нормально. Только пусто. Можно ли это было назвать «лучше»?

— Мне нужно вернуться домой, — прошептала Хелена, на большее голос оказался неспособен.

— Зачем? Ты там ничем не поможешь.

— Я и не собираюсь помогать. Но я должна быть там. Особенно сейчас.

— Сейчас тебе нужно подумать о себе.

Хелена резко развернулась к нему.

— Я сама решу, что мне нужно, Один! Я говорила вам, что меня не нужно никуда забирать! И поучать меня не нужно! Я знаю, что я должна делать и где должна находиться. Ваш замок — не то место. Сейчас, возможно, решается судьба моего королевства! А я даже не знаю, мертва моя мать или нет…

Хелена замолчала, глядя в пол. Глаза её бегали; она снова и снова поддевала ногтем тонкий ободок кольца, пыталась его стянуть, но только оцарапывала кожу. Один сверлил её взглядом в ожидании.

— А вы знаете? — глухо и с подозрением спросила Хелена.

Он покачал головой.

— Но боги ведь… могут смотреть в будущее?

Один едва заметно усмехнулся и подошёл ближе.

— Могут. Но я не стану, даже если ты захочешь.

Хелена приоткрыла рот, чтобы возразить, может, настоять, но лишь кивнула. Хорошо, что он не знал. Иначе она бы заставила его рассказать. Он бы не смог отказать ей. Только хотела ли она на самом деле знать это сейчас?

— Ты боишься их? — вдруг спросил Один. — Своих видений.

Хелена подняла на него удивлённый взгляд и мотнула головой.

— Нет. Но мне от них плохо. — Она тяжело вздохнула. — В этот раз они были… Странные. Обычно приходят — как вы их назвали? — сущности. А сейчас… Будто мир дробился. И увеличивался. И мельтешил. Мне казалось, я сойду с ума. Или упаду, как она… Они так предупреждали, да? А я не поняла… У меня даже мысли не было. А теперь, — она моргнула; свечи расплылись, засияли ярче, и Хелена отвернулась — и от них, и от Одина — к мрачному лесу за окном, — мне кажется, что я во всём виновата. А я ведь хотела, как лучше. Если я бы умирала, я бы заставила весь мир на это смотреть! И весь мир был бы у меня на побегушках до последней секунды. И пусть бы они ненавидели меня, сколько влезет. Всё равно было бы по-моему. И… Я хотела, чтобы мир сделал то же для неё. Но я не думала, что всё обернётся… этим.

Бесконтрольный поток слов иссяк, и снова наступила тишина. Хелена едва слышно шмыгала носом. Один встал прямо у неё за спиной, так близко, что можно было чувствовать его тепло и энергию, и положил руки Хелене на плечи.

— Люди смертны, — проговорил он. — Такое случается вне зависимости от ваших действий и желаний. У её величества уже были приступы, и всё обошлось. Может обойтись и сейчас.

Она не ответила, лишь сильнее сжала губы. Могло. Конечно, могло. Только вот все те разы она не чувствовала, насколько всё близко и неизбежно. В те разы её не мучили видения. А сейчас…

Хелена закрыла глаза и глубоко вдохнула, быстро, словно невзначай смахивая слёзы с ресниц. Она прислонилась спиной к груди Одина, желая снова очутиться в коконе из его объятий, в котором прятала слёзы сразу после перемещения. Чтобы всё было просто и спокойно, чтобы её не могли достать ни ветры, ни проблемы, ни лишние нервы и чувства.

Один уткнулся ей в волосы, одна рука его съехала по плечу, сжимая кожу сильнее, другая легла на талию.

— Тебе нужно отдохнуть, — прошептал он, и шёпот его обволакивал. — Подальше ото всего.

Хелена поймала ртом воздух, вдыхая нервно, прерывисто. Медленно расслабила напряжённые плечи. Так не хотелось спорить. Хотелось лишь, чтобы мир ненадолго замер и дал время подумать и принять. Принять то, что казалось призрачным и нереальным. Наверно, Один был прав и сегодня ей не стоило возвращаться на Санаркс.

— Утром… — выдохнула Хелена, — ты перенесёшь меня домой…

— Конечно.

— А сейчас, — она открыла глаза, — отпусти меня и оставь одну. Я устала…

Его пальцы сжались сильнее, но ещё секунда — и Один отступил. Никаких возражений, никаких попыток удержать.

Хелена недолго смотрела на закрывшуюся дверь, а потом выдохнула и покачала головой. Кокона, который она желала, не получилось. Это было что угодно, но не он.

— Порой Один понимает всё слишком буквально, — цыкнул сэр Рейверн, услышав сухой ответ Хелены о том, где она была ночью.

— Пожалуй, — согласилась Хелена, глядя на свои руки. — Что с моей матерью?

— Её величество жива. Пришла в себя посреди ночи. Жаловалась, что в комнате душно, пыталась отказаться от лекарств, конечно, заявила, что отлично себя чувствует…

— А на самом деле?

— На самом деле у неё жар. Она постоянно в бреду и повторяет одно и то же. — Он покачал головой, уставившись в никуда с таким жутким выражением, словно лицо королевы всплывало перед глазами, сглотнул и продолжил: — Ей вряд ли станет лучше, ваше высочество. Болезнь действует на сердце, и вы знаете…

Он замолчал, взглянул в пол и тут же поднял глаза на Хелену. Она выглядела безучастно, тихо произнесла: «Понятно». Голос едва заметно дрогнул. Не говоря больше ни слова, она поднялась и ушла. Порывалась зайти к матери, но не смогла — и просто закрылась у себя.

Оставалось только ждать.

Это было мучительно. Это выводило из себя. Она не могла усидеть на месте и мерила комнату шагами, вздрагивая каждый раз, когда открывалась дверь. Но это были слуги, всегда только слуги…

Один не появлялся, сэр Рейверн тоже. Он проводил всё свободное время в покоях мадам Арт. Врачи позволяли заходить туда только ему, и в глубине души Хелена была за это благодарна. Если бы она не навещала мать только из страха увидеть её измождённое лицо, она бы осудила саму себя. Так у неё было оправдание.

А время текло неправильно. Хелена не замечала, когда день сменялся ночью и наоборот, и не знала, во что верить, на что надеяться. Она готова была услышать любой исход, только бы её не томили съедающим нервы ожиданием, но никто не говорил ей ни слова. И она только мучилась предположениями и размышляла, что же будет дальше. Что будет с ней самой и с королевством.

Прошло три дня, прежде чем она узнала: сэр Рейверн сам появился на пороге её комнаты. Хелена поднялась ему навстречу и замерла. Осунувшийся, растрёпанный, без пиджака, он посмотрел на неё пустыми покрасневшими глазами и глухо произнёс:

— Её величество умерла.

И дверь закрылась.

Хелена села на край кровати, глядя в никуда. Уши закладывало от пульсации крови. Осознание слишком резко ворвалось в разум, захватило его и не оставило места ни для чего больше. Даже для чувств.

Никаких слёз. Никаких истерик. Всё просто кончилось, оборвалось, и наступившая тишина оказалась страшнее мучительного ожидания.

Они никогда не были достаточно близки. Никогда не любили друг друга той тёплой семейной любовью, которая должна была быть у матери и дочери. Никогда не пытались перешагнуть через гордость и понять друг друга. А теперь никогда и не смогут.

Над замком спустили флаги. Затихшая столица с утра — словно нарочно облачного и прохладного, предвещающего скорую осень с затяжными дождями — встречала одетых в чёрное людей. Несмелые растерянные фигуры собирались кучнее на подъездной площадке, откуда дорожки вели вниз по холму в мраморный парк; переговаривались вполголоса и ждали. О болезни королевы знали все, но, казалось, никто не верил, что всё могло закончиться так.

Один, тоже облачённый в чёрные костюм и плащ, сидел в кресле, закинув ногу на ногу и следил за Хеленой. Та придирчиво разглядывала себя зеркале.

— Ты ведь понимаешь, что идеальный вид сейчас ни к чему? — спросил он с усмешкой.

— Понимать я могу что угодно, — сказала Хелена, поворачиваясь к нему и окидывая холодным взглядом. — Но они ждут, что я буду выглядеть и вести себя так, как им того хочется. Так вот им, пожалуйста! — Она развела руками, показывая свой наряд.

Один смотрел, не отрываясь. Ему нравилось, как траурное платье обтягивает её фигуру. Как из строгой причёски небрежно выбивается несколько тёмных локонов. Как сверкают чёрными опалами шпильки и серьги. Будто капли дождя запутались в волосах. Льдисто-голубые глаза казались ярче и светлее с чёрной подводкой. Обществу такое не может понравиться, люди бы осудили любую за подобный вид. Но Хелена играла по правилам настолько, насколько хотела. Ей было плевать, скажет ли кто, что она неправильно скорбит, носит украшения и яркий макияж. Ей было так проще: чтобы никто не знал.

Один поднялся, подошёл к Хелене и предложил взять его под локоть. Она надула губы, посмотрела на него исподлобья, но обвила его руку своей, и Один переместил их вниз. Сэр Рейверн ждал у выхода в парк, стоя в тени, чтобы никто не видел его бледного усталого лица. Его скорбь можно было чувствовать: она окружила его, отпечаталась на лице и во взгляде, забралась в складки одежды. Находиться рядом было жутко и неприятно.

Сэр Рейверн не разговаривал с Хеленой неделю — ни о делах, ни о похоронах, за которые всю ответственность взял на себя, ни о чём-либо вообще. И сейчас он тоже ничего не сказал — лишь кивнул в знак приветствия. Он оделся во всё чёрное. На его камзоле не было ни медалей, ни блестящих кантов, ни серебряных пуговиц. Понять по его лицу, осуждает ли он её, Хелена не смогла, но на кратчайший миг подумала, что серьги или шпильки, наверно, были лишними. Но менять ничего не собиралась. Уже было поздно в любом случае.

Хелена мельком взглянула на Одина и отпустила его локоть. Сжала кулаки. Сжала губы. Глубоко вдохнула — и шагнула на свет.

Она стояла, скрестив руки на груди. Лицо стало непроницаемой маской с застывшим выражением. Яркие глаза смотрели в никуда. Губы были сжаты, а брови сведены над переносицей. Она не казалась грустной, просто сосредоточенной глубоко внутри себя. И Эдвард не мог отвести взгляд.

Он цеплялся за неё, как за единственную соломинку, за последний островок, который удерживал его от того, чтобы не сойти с ума. Похороны напоминали о годах войны: мрачные, гнетущие, только не растекшиеся по всей стране, а сосредоточенные в одном месте — в мраморном парке Санаркса, где кроме пустых взглядов живых людей, всех преследовали взгляды белых изваяний. Эдвард ненадолго замер перед статуей Гардиана Арта. Похороны короля Санаркса выветрились из памяти, стёрлись временем и весельем, а теперь Эдвард, трепеща изнутри, глядел в суровое лицо человека, которого едва помнил. Тот смотрел сверху вниз белыми глазами без зрачков и усмехался в густую бороду.

Эдвард поёжился и поспешил за родителями и братом. Филипп был один, прятал руки и не отвечал ни на какие вопросы; оставалось только гадать, что именно не так. Всё, что Эдвард пока понимал: за время его отсутствия произошло что-то серьёзное и это «что-то» прошло мимо него.

Он встал рядом с Филиппом, вдохнул и замер. Гремели бьющие в небо орудия. А над могилой поднялся белоснежный камень. Не шикарная почти живая статуя — монолит с вырезанными цветами, усыпанными разноцветными драгоценными камнями; с замысловатыми орнаментами и лицом мадам Арт.

Все молчали. Взгляд Эдварда украдкой скользнул с колонны в сторону. Хелена, сжимая одной ладонью другую, смотрела на статую, как заворожённая. А потом грянул последний залп — и люди начали окружать её и стоящего рядом Элжерна Рейверна. Эдвард хотел подойти тоже, но его вытеснило потоком, и он издали смотрел, как между чужими головами мелькает её бледное лицо, а застывшие глаза уже потеряли то необычное выражение, которое он заметил минуту назад.

Люди выражали соболезнования, кто-то пытался дотронуться Хелене до руки или до плеча, и она неприятно вздрагивала и хмурилась, сильнее погружаясь в прострацию. Ей казалось, что ещё немного — и она задохнётся от такого количества людей в такой неподходящий момент. Никто не понимал, что с ней и что ей нужно. Во взглядах мелькали вопросы, которое никто не решался задать. А ей всего-то нужна была тишина. Не слёзы женщин, которые видели мадам Арт в последний день, когда та была в сознании, и точно не дежурные полные деланого сожаления речи.

Эдвард думал попробовать ещё раз, но Филипп мотнул головой, мол, оставь это. И он послушался.

Официальная часть кончилась, все слова сожаления были сказаны и приняты, неотложные вопросы — решены, а встречи — назначены. Люди быстро исчезали, спасаясь от тяжёлой атмосферы уныния. Лишь редкие дамы до сих пор вытирали глаза, а пожилые мужчины прогуливались меж статуй, как чёрные тени. Эдвард краем глаза заметил, как один из них поклонился Гардиану Арту, и по телу пробежала нервная дрожь.

Сам же он смотрел только на одного человека, и решимость росла в нём с каждой секундой. Хелена поднималась по холму к тянущейся к замку галерее одна, и всё внутри вопило Эдварду, что он должен к ней подойти. Он даже не знал, что сказал бы. Наверно, тоже какие-то слова соболезнования, ведь это было вежливо и оправдывало его, возможно, неуместные порывы.

— Эд? — нетерпеливо позвал Филипп. Они собирались уезжать.

Эдвард ещё раз кинул взгляд на удаляющийся силуэт и крикнул:

— Пять минут, Фил. Пять минут! — И убежал, не давая брату возразить.

Догнать её было несложно. Хелена понуро шла в полном одиночестве по длинной продуваемой галерее, никуда не спешила и изредка бросала взгляды на мраморный парк через огромные незастеклённые окна-порталы.

Эдварду казалось, что его шаги гремят в зловещей тишине, и она наверняка уже знала о его присутствии, но не оборачивалась. Наверно, стоило её окликнуть, но страх и предвкушение сплелись в огромный болезненный узел, слепили горло, не давали сказать и слова. И Эдвард молчал. Его руки подрагивали, и он даже испугался, когда Хелена вдруг остановилась.

Он замер тоже. Их разделяла пара метров. Сердце колотилось как сумасшедшее, и, наверно, грохотало на весь коридор.

Хелена осторожно обернулась и передёрнула плечами от неожиданности.

— Сэр Керрелл… — произнесла она, и Эдварду почудилось разочарование в её голосе. — Я думала, это… кто-то другой…

Он потупился, а потом поднял голову со смущённой улыбкой.

— А это всего лишь я.

— Я ничего не имела в виду…

— Всё в порядке! — поспешил заверить Эдвард. — Просто там было так много людей. И я не мог подойти и сказать…

Он оборвался на полуслове. Хелена замотала головой.

— О небо! Да не нужны мне ваши сожаления! Как будто они что-то изменят. Я только от этого сбежала! Если вы шли за мной лишь затем, чтобы сказать, как вам жаль, — можете уходить.

— Извините, ваше высочество, — сказал Эдвард, складывая руки за спиной.

— Вы ведь даже не понимаете… А теперь, — она фыркнула, — вы, наверно, ещё и осуждаете меня.

— Я не в праве вас осуждать.

Его взгляд блуждал по плитке под ногами, отмечая все сколы, трещины. Крошечная букашка проползла по стыку и скрылась в щели между полом и стеной.

Хелена прислонилась к стене у окна и отвернулась к мраморному парку. В нём уже было пусто. Остались только застывшие белые силуэты — его вечные обитатели.

— Лучше осуждайте, — устало сказала Хелена, впиваясь ногтями себе в локти. — Им это нравится. Вас посчитают нормальным представителем общества.

Эдвард рассмеялся.

— У меня пока не было с этим проблем! Разве что друг назвал идиотом.

— Друг понимает, о чём я.

Эдвард тоже понимал и не знал, что ответить. И поэтому просто смотрел. Смотрел, как обычно. Молча. С расстояния. Не смея даже просто подойти ближе. Хотя так хотелось присесть рядом, на тонкую каменную оконную перегородку, и поговорить, будто они были друзьями.

Но нет. Не были. И Эдвард молчал.

Хелена на него не смотрела и, верно, забыла, что он здесь. А потом лёгкая улыбка скользнула по её губам.

— Это начинает походить на традицию, — сказала она. — Вы встречаете меня в тёмных коридорах в не лучшие моменты, а потом слушаете то, что не стоит слышать никому.

Поражённый Эдвард рассмеялся. Тихо и неуверенно.

— Это действительно может стать традицией!

— Не стоит. — Хелена посмотрела ему прямо в глаза. — Подобные встречи не оборачиваются ничем хорошим. Говорить людям гадости приятно до определённого момента. Момента, когда эти гадости возвращаются к тебе.

— Всё, что происходило там, там и оставалось…

— Хорошо. Спасибо.

Их взгляды снова встретились, и Эдвард мог поклясться, что видит искреннюю благодарность в глубине её уставших глаз. А потом, не разрывая этой приятной связи, Хелена произнесла:

— Мне жаль, что я тогда сорвалась на вас.

Эдвард хотел ответить, сказать, что всё пустяки, но послышались шаги. Хелена взглянула ему через плечо и напряглась, изменившись в лице. К ним широкими шагами приближался Один.

— Ваше высочество, — сказал он, будто Эдварда не существовало. — Сэр Рейверн попросил вас пройти к нему.

— Сэр Рейверн не может подождать? — спросила она, скрещивая руки на груди.

— Я опять прерываю тебе интересную беседу? — поинтересовался Один.

Хелена закатила глаза и повернулся к Эдварду.

— Простите, сэр Керрелл. Может, у нас получится поговорить в другой раз.

Он развёл руками, а потом ещё долго смотрел им вслед. Обещанные пять минут успели трижды истечь, но возвращаться совсем не хотелось. И только когда Хелена и Один скрылись в проёме, ведущем в замок, Эдвард вздохнул и пошёл обратно. Ему предстоял долгий путь по парковым дорожкам к карете…

Хелена и Один недолго шли молча. Она крутила кольца, смотрела в пол, а потом вдруг остановилась. Один обернулся и вопросительно поднял брови. Хелена смотрела на него как на предателя, и в словах её звучали разочарование и горечь:

— Почему тебе обязательно всё портить? Что не так с ним? Он тоже «тёмная материя»?

— Нет, — спокойно ответил Один. — В этот раз сэр Рэйверн на самом деле хочет тебя видеть. И это важнее разговоров с мальчишками.