Лазурный гигант

ГЛАВА VII. «Сом»

«Эпиорнис» упал на корму подводного судна, и за этой катастрофой последовал страшный взрыв. Падая, механическая птица сломала винт английского корабля. Сама она зацепилась и повисла, как летучая мышь: левое крыло ее продолжало биться; между тем слышался шум испорченной машины, проклятия и приказания, отдаваемые капитаном среди скрипа стали и человеческих стонов.

Четыре француза лежали без чувств после такого сотрясения и ничего не слышали.

Их высвободили из-под обломков аэроплана, перенесли на носовую часть корабля, в лазарет. После усиленных растираний и нескольких ложек коньяку, насильно влитого в рот, они все четверо пришли в себя, еще не отдавая себе ни в чем отчета, но без особенных повреждений. К своему великому удивлению, они, очнувшись, увидели, что целы и невредимы.

— Ничего не сломано, джентльмены! — сказал толстый рыжеволосый англичанин, который растирал Анри. Ему помогал маленький юнга, судя по наружности, индус, которого он временами поощрял тумаками.

— Хорошо, хорошо, — отвечал Анри по-английски же, — но к чему же тереть так сильно? Спасибо, голубчик. Да вот еще, зачем это вы бьете беднягу, он так старается!

— Англичане? — самодовольно сказал рыжеволосый субъект. — Я так и думал. Французы не бывают такие молодцы. «Едоки лягушек» — все малорослые и безобразные, как гусеницы.

— Сам ты гусеница! — гневно крикнул Ле Ген. Во время долголетнего плавания он тоже научился кое-как говорить по-английски. — А ты, пудинг ты этакий, посмотри-ка на себя в зеркало и увидишь, что ты за обезьяна. Проваливай-ка отсюда! Я и без тебя сумею ходить за своими господами.

— Уйду! Уйду! — испуганно заторопился англичанин. — Есть из-за чего сердиться, что я сказал такого особенного?

Англичане, давшие французам прозвище «frog eaters», то есть едоков лягушек, очень обижаются, тем не менее, когда их называют «mangeurs de pudding».

— Что это ты, Ле Ген? — сказал, приходя в сознание, Жерар. — Едва успел глаза открыть, как уже ссоришься с англичанами?

— Терпеть их не могу. Только погляжу на них, а уж мне хочется их поколотить!

— Умерь свой воинственный пыл! — продолжал Жерар, собирая мало-помалу свои мысли. — Наше положение и без того незавидное, чтобы его ухудшать еще ссорами. Очевидно, мы попали на английский корабль, который обязан нести полицейский надзор за побережьем. Наш бедный «Эпиорнис» сломан и в плену, да и сами мы не знаем, когда нас выпустят.

— Ах! — воскликнул в отчаянии Анри. — Я и сам то же думаю. Зачем мы были так неосторожны, так легкомысленны? Надо было предвидеть, что Южная Африка хорошо защищается англичанами. Нам надо было оставаться на высоте. Как я был глуп, не обдумав своих поступков.

— Уж очень нам везло в первую половину путешествия, — отвечал Жерар, — ну, мы и думали, что так будет продолжаться. Однако мы все-таки были непростительно неосторожны. Впрочем, виноват во всем один я.

— Бесполезно казнить себя за это, — заметил Вебер. — Никакая предосторожность не может предотвратить иных случайностей. Современные орудия стреляют так далеко, что мы все равно не избежали бы опасности. Нам пришлось бы подняться на такую высоту, что нам нечем было бы дышать. Угадать присутствие подводного судна тоже невозможно. Ведь для вас, вероятно, не тайна, что мы попали именно на подводный корабль.

— Это по всему видно, — сказал Жерар, указывая на своеобразные очертания каюты, отсутствие полупортиков, электрическую лампу в потолке. — А я-то принял его за кита!

В эту минуту постучали в дверь, и рыжеволосый матрос доложил о приходе командира.

В лазарет вошел капитан корвета — важный надменного вида человек с багрово-красным лицом. Он постоял минуту на пороге, бегло оглядел всех четырех больных и, решив по седой шевелюре Вебера, что это, вероятно, самый главный из них, старший, обратился к нему без всяких принятых правилами о вежливости предисловий.

— Если вы оправились настолько, чтобы отвечать на мои вопросы, говорите.

— Виноват, милостивый государь, я говорю только по-французски! — сухо ответил старый ученый, знавший в совершенстве пять или шесть языков, но не желавший выказывать своей обычной любезности человеку, который так бесцеремонно с ним обошелся.

— Ах! — смутился англичанин. — А эти господа?

Анри и Жерар знаками отклонили от себя честь объясняться с командиром на его родном языке, так что ему пришлось припомнить все познания французского языка, усвоенные им некогда на школьной скамье.

— Я требую у вас ваших бумаг! — выговорил он, напрягая все свои лингвистические способности.

— Каких бумаг?

— Паспорта, чековые книжки, все документы, удостоверяющие личность.

— Если бы даже у нас были все перечисленные вами документы, — сказал решительно Анри, — мы не сочли бы нужным предъявить их по требованию первого встречного.

— Как первого встречного? Я здесь начальник. Я капитан Марстон, командир Ее Величества судна «Сом»! — отвечал моряк, выпрямляясь во весь рост.

— Вот это-то вы нам и позабыли сказать, — спокойно возразил Жерар. — И мы тоже имели бы право требовать у вас документы, удостоверяющие вашу личность.

— Вы, потребовать у меня бумаг? — возмутился командир и вытаращил глаза.

— Чем же подобное требование было бы более обидно, чем ваше? Мы не подчиненные ваши. Мы люди свободные. Мы свалились к вам на палубу с неба, и произошло это по вашей же вине!

— Вы мои пленники! — грубо прервал капитан. — Вы занимались контрабандой в наших морях! Вы должны будете ответить за это! Это вам даром не пройдет!

— Контрабандой? Ваши моря? — горячо возразил Жерар. — Мы не допустим такого обращения с нами. Мы были в воздухе, когда ваша граната коварно попала в наш аэроплан. Это мы вас можем привлечь к ответственности за порчу нашей собственности и нанесенный нам лично ущерб.

— Вы не имеете права привлекать меня ни к какой ответственности, и я оправдываться перед вами не желаю.

— Вот как, это переходит всякие границы! — окончательно вышел из себя Жерар. — Позвольте заявить вам, милостивый государь, что я больше не желаю с вами разговаривать!

— А я вам говорю, что вас заставят отвечать на мои вопросы!

— Неужели? Каким же способом? Уж нет ли на вашем корабле застенка?

— У нас есть военные суды недалеко отсюда.

— Мы не подлежим вашим военным судам! — протестовал Анри.

— Вы попали в линию блокады…

— Это вы утверждаете!..

— И я не отпущу вас иначе, как передав вас в руки военной юстиции.

— По какому праву? Как смеете вы совершать такие насилия над свободными гражданами?

— По праву сильного. Вы в моей власти, и я не выпущу вас! — ревел капитан вне себя от злости.

— После подобного заявления, — сказал с достоинством Анри, — я присоединяюсь к моему брату и отказываюсь продолжать с вами разговор.

— И я также! — совершенно спокойно произнес Вебер.

— Как вам угодно. Но вы за это поплатитесь. Англичанин ушел. Через некоторое время явился лейтенант и сказал путешественникам, что они арестованы и должны до прибытия в Дурбан оставаться безвыходно в лазарете; в Дурбане же их передадут в руки военного суда. Обломки аэроплана будут тщательно собраны и сохранены для предъявления суду. Они должны будут объяснить назначение этой машины и причину своего нахождения в области действий английских военных сил.

Все это было написано на большой бумаге, скрепленной подписями Горация Марстона, командира подводного судна Ее Величества, «Сома», и Чарльза Вильсона, который и прочитал эту бумагу.

— Вот так кашу заварили! — воскликнул Жерар, когда лейтенант Вильсон удалился. — Как мы ее будем расхлебывать? Что ты посоветуешь, Анри?

— Что же я могу посоветовать? — сказал уныло молодой инженер. — Постараемся мужественно перенести крушение всех наших надежд!

— Нет, нет, не говорите так, друг мой, — возразил Вебер. — Человек должен надеяться, пока он жив. Мы как-нибудь выберемся сухими из воды. Это уже не первое несчастье, которое постигает нас.

— Сколько человек может быть на этом корабле? — думал вслух Жерар. — Человек шесть-восемь, не больше. Я знаю, что подводные суда не имеют многочисленного экипажа. Нас четверо, если бы мы решились…

— Прикажите только, что делать, мосье Жерар, — навострил уши Ле Ген. — Напасть на них? Только слово скажите, и я проглочу этого мерзавца, который величает нас «лягушкоедами». Плевать я хотел на их арест! Я и с этим толстым капитаном справлюсь, и с его поджарым лейтенантом. Только прикажите, мосье Жерар!

— Успокойся, — сказал Жерар. — Не болтай так много. Кажется, стучат? Войдите!

Вошел тот же ненавистный Ле Гену матрос с подносом. Он стал расставлять все на столе, причем ему помогал тот же индусский мальчик, на котором он, по-видимому, вымещал все свое неудовольствие: как и тогда, каждое приказание, для ясности, сопровождалось пощечиной или пинком ноги. Это вывело из терпения Жерара.

— Скоро ты, скот этакий, перестанешь бить мальчика? Не стыдно тебе? Ведь он по сравнению с тобой мошка. Посмей только еще, я тебя сам проучу!

— Вот тебе и на! — удивился Джек Тар. — Не смей колотить мальчишку! А как же его учить-то прикажете? Когда я был таким, меня тоже старшие кормили подзатыльниками.

— То-то ты и вышел хорош! — сказал Жерар, взглянув на тупое, красное лицо матроса, изобличавшее в нем пьяницу. — Было бы тебе известно, что я больше не желаю видеть подобной расправы. Не то берегись.

— Ладно! Ладно! — ворчал матрос.

— А если послушаешься, вот тебе за послушание! — показал ему Жерар серебряную монетку.

Маленькие синие глазки матроса сделались круглыми, он пожал плечами, как бы желая показать, что решительно не понимает этих господ французов.

Ле Ген между тем воспользовался случаем и на этот раз поддержал ненавистного англичанина:

— Ах, мосье Жерар, не думайте, что маленького юнгу воспитывают, как сахарное яичко, в ватку завертывают! Этот дылда прав: если не дать мальчишке подзатыльника, из него не выйдет проку!

— Полно, — сказал Жерар, — я не верю, чтобы грубость и удары давали хорошие результаты. Я уверен, что сам ты, например, никогда не обращался так с новичками, которые были у тебя под началом.

— Ошибаетесь, мосье Жерар! Меня били, и я бил, в свою очередь. Да как же иначе и воспитывать настоящих моряков? Да всякому порядочному моряку стыдно было бы признаться, что его не колачивали как следует!

— Какой вздор! Разве ты не видел слез этого бедного ребенка, полного ненависти взгляда, который он бросил на своего палача?

— Ну, вот об этом народе не берусь судить. Ведь вы сказали, что это индиец? С этими язычниками мне не доводилось иметь дела! — возразил важно Ле Ген.

В эту минуту все почувствовали сильный толчок. Что-то ударило по корпусу корабля так сильно, что все, что не было прикреплено к полу и стенам, полетело. Растянулся во весь рост и защитник системы «за битого двух небитых дают». Едва устояли на ногах и другие пассажиры. Наверху раздался пронзительный, точно зовущий на помощь свисток. Последовал второй, еще сильнейший толчок. Лампа сорвалась с потолка и разбилась вдребезги. В каюте, среди страшного разгрома, воцарилась абсолютная темнота. Снаружи слышались раскаты грома, свист ветра, борьба стихии. Так продолжалось два часа.

Наконец буря начала утихать. Пленники, вынужденные, чтобы не разбиться, все время держаться за мебель и крепкие стены каюты, наконец могли разогнуть судорожно сжатые пальцы.

— Вот так шквал! — сказал Жерар. — В первый раз довелось мне пережить такой сильный. И отчего этот дурацкий капитан остается на поверхности, а не идет под водой, ведь корабль и построен для этой цели? Тогда нас не бросало бы так волнами!

— Должно быть, нельзя? — откликнулся Вебер со своей койки.

— Почему это?

— Верно, машина испорчена.

Кто-то постучал в дверь.

— Можно! Можно! — крикнул Анри.

Ключ щелкнул в замке. Вошел маленький индус с фонарем.

— Я пришел узнать, не нужно ли сагибам света?

— И даже очень. Да что там такое случилось?

— Шквал, — отвечал мальчик.

— Я так и знал. Но почему судно не идет под водой?

— Не может. Большая птица, на которой прилетели сагибы, падая, что-то попортила. Командир очень сердится!

Злорадный огонек блеснул в глазах маленького восточного человека.

— Так им и надо. Не надо было нас трогать! — проворчал Ле Ген.

— Но мы тоже наказаны, — сказал Анри. — Нет больше сил терпеть!

Снова началась качка. Затихшие было волны заревели с новой яростью.

— Есть у вас на корабле инженер или механик? — спросил Жерар, держась за койку, чтобы не слететь.

— Кажется, нет, сагиб!

— Значит, машину и не думают чинить?

— Кажется, нет!

— Что же они делают?

— О! Им приходится очень плохо. Один матрос уже упал в море.

— В море? — вскричали в один голос четыре француза. — И его не спасли?

— Даже не пробовали.

— В какой вертеп злодеев и идиотов попали мы? — возмутился Жерар. — Я сейчас же пойду и скажу этому Марстону…

— Меня прибьют, сагиб! — испугался мальчик, загораживая ему дорогу. — Уже больше часа, как Паркер утонул.

— Брось, Жерар! — повелительно сказал Анри. — Пусть мальчик исполняет приказания своего начальства, не следует навлекать на него несправедливое наказание. Подумаем лучше о том, что нам делать.

Но обсуждать и обдумывать не пришлось. Буря всю ночь бушевала с такой яростью, будто во время короткого затишья набралась новых сил.

Утром ветер утих, и, пользуясь относительным покоем на море, маленький слуга снова явился с подносом и едой.

— Что там происходит наверху? — спросил измученный до полусмерти Жерар. — Да скажи нам, как тебя звать?

— Джальди, ваш раб! — отвечал мальчик, с трепетом целуя рукав платья молодого француза.

— Мой раб? Знай, Джальди, что рабство улетает, как зловещая птица, отовсюду, куда является француз!

— Тогда ваш слуга! Сагиб заступился за Джальди, когда его бил Джек Тар. Джальди этого не забудет!

— Благодарность — хорошее чувство! — сказал Жерар, ласково гладя мальчика по голове. — Ну, как дела там, наверху, дружок?

— Все так же плохи, сагиб!

— Что же, машину все еще не починили?

— Хуже!

— Говори, что такое?

— Еще один матрос утонул…

— Нет, Анри, не удерживай меня больше! — вскричал он в негодовании. — Что же, мы будем сидеть здесь сложа руки, в то время как наверху борются не на жизнь, а на смерть? — Вдруг удачная мысль осенила его. — Он должен уступить нам, этот идиот капитан. У них нет на корабле механика-инженера, но ты и Вебер можете помочь ему. Если бы даже вы не могли исправить повреждений судна, вы, как компетентные люди, можете сказать, велики ли они. Так как дело идет о спасении или гибели, будь что будет, я пойду к Горацию Марстону, и он должен будет меня выслушать!