Лазурный гигант

ГЛАВА XVIII. Благоухающий Цейлон

«Остров пряностей» расстилался перед путешественниками, как корзинка цветов. До них долетал аромат, как от огромной коробки с духами; сладкий запах роз, жасминов, тубероз, лотосов, лилий, померанцевых, лимонных, гранатовых деревьев смешивался с едкими испарениями перечника, каперсового куста, гвоздичного дерева и сотней других ароматов, по смеси которых узнаешь остров Цейлон за несколько миль.

Решили выждать наступления ночи, чтобы спуститься в надежное место. Тем временем Анри, несмотря на овладевшее им нетерпение, старался держаться как можно выше. Жерар тоже сдерживал себя. Но Джальди, лишь только завидев остров, казалось, совсем сошел с ума. Перегнувшись через борт, он приветствовал свою родину, которую покинул из любопытства и любви приключений. О, как он проклинал тот несчастный день! Он рассказывал все подробности событий этого дня. В Коломбо пришел большой пакетбот; он шел в Китай. Джальди пришел в гавань с отцом и захотел осмотреть красивый корабль. Отцу его, бедному переводчику и проводнику, было не до посещений судов, и он не обратил внимания на просьбу Джальди. Мальчик был упрям, он непременно хотел видеть большой корабль, и вот, воспользовавшись моментом, когда отец, повстречав знакомого бонзу, рассыпался перед ним в изъявлениях вежливости, мальчик, как угорь, скользнул по людной гавани и пробрался на пакетбот.

О, скольких слез стоило ему это непослушание. Сколько слез пролили, вероятно, в жалкой хижине переводчика!

Корабль между тем снялся с якоря и, когда Джальди вылез из своего угла, где спрятался, чтобы его не поймали раньше времени, был уже в открытом море. С этого времени начались побои и колотушки! Переходя С места на место, он очутился на «Соме», сделавшись козлом отпущения для Джека Тара и всего экипажа. Он уже потерял всякую надежду увидеть когда-либо отцовский дом, родную землю, которых лишился по своей вине.

Теперь он был как в бреду, не помнил себя, кричал, взывал. Слезы текли по его бронзовому личику. Он наверное опять выпрыгнул бы за борт, если бы стоявший у руля Жерар не ухватил его вовремя за блузу.

— Мне пришла мысль, — сказал Жерар брату, прислушиваясь к рассказу Джальди, — что отец мальчика может помочь нам. Он профессиональный проводник и переводчик. Нам нужны и тот, и другой. Он беден, и желание заслужить хорошую награду придаст ему рвения. Кроме того, он, должно быть, хороший человек — посмотри, как любит его этот непослушный сорванец.

Джальди кричал между тем все громче и громче.

— Вот, вот здесь! Сагиб, вот моя родина, дом отца! Я узнаю его!.. Ах, если бы вышли моя мать и братья!.. О, сагиб, опустимся, опустимся скорее!..

— Лишь только стемнеет. Потерпи немного… Нам тоже очень хочется прибыть скорее. Покажи хорошенько, где твой дом?

— Вот он, сагиб, вот!.. Видишь под деревом эту белую хижину, точно пчелиный улей. Там живет мой отец — человек справедливый — он ожидает путешественников и провожает их на пути из Кандии в Коломбо, потому что эта дорога опасная!

— Твой отец — проводник?

— И переводчик. Я тоже помогал ему иногда, потому что знаю дорогу и говорю немного по-английски и по-французски. Я часто показывал иностранцам гроты!

— Гроты? Как ты думаешь, нельзя ли нам спрятать в одном из них нашу птицу?

— Их можно было бы спрятать десять тысяч. Сами духи выкопали эти гроты! — с гордостью отвечал Джальди.

— Смотри, Жерар, — сказал вдруг Анри, — мы, кажется, находимся над лагерем военнопленных. Вот там, левее, большая, обнесенная забором площадь, повозки, кое-как сколоченные хижины, толпа, шумящая, как муравейник!

— В самом деле, это лагерь… Но можно ли держать такую толпу на таком клочке земли? Неужели нет места? Это значит презирать всякие санитарные правила!

— Те, которые совершают такие преступления без всякой необходимости, с холодным расчетом, дадут ответ за погубленные ими жизни. Когда же мы узнаем, жива ли несчастная девушка, вынесла ли она этот ужасный плен!

— Успокойся, — сказал Жерар. — Николь выдержит это тяжкое испытание. Она мужественна. Под хрупкой внешностью ее скрывается здоровье, которому могли бы позавидовать многие, более сильные на вид. Вспомни, что рассказывал капитан Рено о том, как она легко переносила лишения. Он прав — у нее есть какой-то талисман!

По мере того, как наступала ночь, «Эпиорнис» стал описывать все меньшие и меньшие круги, постепенно опускаясь над островом. В нескольких местах лагеря зажглись тусклые фонари: одни были привешены к столбам, другие поставлены просто на земле, на перекрестках улиц, образуемых хижинами и полуразвалившимися повозками.

Раскаленный, удушливый, пропитанный лихорадкой воздух поднимался из лагеря, как из Дантова ада. Немного дальше воздух был наполнен ароматом цветов и фруктов, а здесь несчастные страдали в зачумленной атмосфере.

Несколько жалких теней вышли из хижин в надежде, что хоть ночь принесет немного прохлады. Но с наступлением вечера над лагерем поднялся густой пар и скрыл от злополучных пленников звезды, небесный свод, вид которых мог хоть на минуту заставить их позабыть горесть окружающего.

Сквозь густой туман путешественники не могли уже ничего различать в лагере. Но они уже успели засветло снять планы, отметить место и численность сторожевых постов, все, что могло способствовать или помешать осуществлению их предприятия.

Лагерь был под усиленной охраной. Не только у входов стояли часовые, но и внутри лагеря по улицам и переулкам импровизированного города ходили взад и вперед, с винтовками в руках, солдаты, которых легко можно узнать по мундирам цвета хаки. Присутствие в лагере вооруженных солдат делало неисполнимым первоначальный план Анри, рассчитывавшего спуститься на «Эпиорнисе» посреди лагеря и вырвать Николь из плена. Приходилось хитрить, прятаться, войти тайком в переговоры с пленницей. А пока нечего было медлить на высоте, с которой ничего больше не видно на земле, но на которой их могли заметить: это значило подвергаться опасности, что их машину вторично повредят и захватят.

«Эпиорнис» снова поднялся и, по указаниям Джальди, направился к пещерам, где братья надеялись его спрятать. У ног их расстилалась обширная рисовая плантация, обсаженная бамбуком, банановыми деревьями, совершенно лишенным листьев, но покрытым яркими огненными цветами хлопчатником, напоминающим днем зажженные факелы. На краю плантации стоит хижина отца Джальди. В прибрежных утесах острова много пещер; в них-то и спрячут до поры до времени «Эпиорнис».

Месяц ярко светил. Путешественники спустились на круглую песчаную, окаймленную утесами, площадку, выбрали, по совету Джальди, пещеру и спрятали в ней аэроплан, искусно замаскировав его хворостом. Затем они пошли к дому переводчика.

Вне себя от радости и нетерпения, Джальди прыгал по камням утесов, как дикая козочка. Он кричал, что каждый камешек, каждый куст травы ему здесь знаком. Он легко найдет дорогу к гроту. Они шли широкой лесной дорогой, вдыхая чудный аромат. Ползучие растения перекидывали свои цветущие ветки с дерева на дерево. Все образцы растительного царства, которое так богато на острове Цейлоне, налицо: ficus elastica (резиновое дерево) с переплетающимися, как змеи, корнями, покрывающее иногда тенью своей листвы полдесятины земли; пальма путешественников, из ствола которой, если надрезать кору, вытекает свежая и чистая вода; бетелевое, кофейное, хинное, тюльпанное, кокосовое деревья и тысячи других смешивают свой пряный запах с благоуханием цветов. И среди этого рая страдают и умирают тысячи женщин и детей, невинные жертвы безжалостной войны. Воспоминание о зараженной миазмами атмосфере лагеря заставляет содрогнуться…

Вот, наконец, они достигли жилища проводника-переводчика. До них долетают грустные звуки местной гитары. Джальди одним прыжком очутился у ног высокого цейлонца с густым шиньоном на затылке. Это был отец Джальди. От неожиданности он выронил из рук гитару.

Он не верил своим глазам. Неужели это вернулся его блудный сын, которого он давно похоронил, думая, что его съел тигр или крокодил?! Когда Джальди объяснил ему, какая тесная дружба связывает его с молодыми французами, он бросился к ним, стал целовать им руки, готов был целовать даже ноги, если бы они допустили.

На шум сбежались мать и дети. Младшему ребенку всего полтора года и, вместо всякой одежды, на нем была гирлянда из жасмина. Все ликовали и радовались.

Проводник и его жена пригласили путешественников в свое жилище. Домик мал, но чистенький, и радушные хозяева готовы были отдать в распоряжение гостей все, что в нем есть.

Убедившись, что они имеют дело с честными и добрыми людьми, Анри сообщил им цель своего путешествия и посоветовался о том, как бы проникнуть в лагерь.

Гула-Дула покачал головой. Это очень трудно, для французов даже невозможно. Но, может быть, мальчику удастся пробраться в лагерь и вступить в переговоры с Мем-сагиб (белой дамой).

Сначала братья не хотели и слышать о том, чтобы Джальди подвергался опасности. Но отец и мать уверяли, что сын их может, не подвергаясь никакой опасности, проникнуть в лагерь в качестве разносчика, как тысячи других маленьких индусов. Только надо быть осторожным. Анри и Жерар наконец согласились и научили Джальди, как он должен поступать.

На следующее утро, повесив на плечо корзинку с бананами, персиками и гранатами, Джальди отправился в лагерь и представился часовым. Никто не отнимет у него тайного послания! Он твердо заучил и запомнил то, что ему поручено передать на словах, а в недостатке желания помочь добрым сагибам, которые любят его, как брата, упрекнуть его нельзя.

Как и предвидел Гула-Дула, никто не воспрепятствовал мальчику войти в лагерь. С ним вместе пришла целая толпа маленьких и больших туземцев с разного рода товарами. Все они хотели протискаться первыми, чтобы воспользоваться жалкими грошами пленников раньше своих конкурентов.

Джальди почти бегом пустился по извилистым дорожкам и гадким переулкам, предлагая товар, вглядываясь в лица, стараясь найти ту, внешность которой ему так тщательно описали. Довольно долго он бродил, тщетно стараясь найти среди ужасных человеческих фигур женщину или девушку, которая хоть немного походила бы на Николь. Большинство несчастных были страшно истощены, состарились раньше времени, отупели от голода и лишений, не могли, казалось, ничего предпринять, чтобы бежать из заключения. Маленький индус наткнулся на тяжелую сцену: перед жалкой палаткой, на жесткой постели лежала в предсмертной агонии девочка — живой труп. Из-за запекшихся губ виднелись желтые зубы. Ноги и руки иссохли — кожа да кости! Когда Джальди подошел, глаза девочки заблестели; она жадно взглянула на фрукты, которые он нес. Несчастная девочка умирала от голода.

Выбрав самый роскошный фрукт, Джальди дал его ей, но бедняжка была так слаба, что не могла поднести его к губам.

Женщина стояла, склонившись над ребенком. Она сама была почти так же слаба, как дочь. Она взяла плод и поднесла к губам девочки. Слабая улыбка мелькнула на лице больной, а бедная мать взглянула на Джальди полным безмолвной благодарности взором.

Сердце Джальди сжалось от жалости, и он медлил уходить от кровати больной, надеясь, что вот-вот ей станет хоть немного лучше. Вдруг низкий приятный голос заставил его вздрогнуть.

— Здравствуй, фру Фрика, о, как я рада, что твоей Янике принесли сегодня свежих фруктов!

Это говорила высокая, стройная девушка, одетая во все черное. Что-то благородное и кроткое сквозило в ее умном, утомленном, бледном лице. Большие серые лучистые глаза выражали глубокую жалость. Белокурые волосы обрамляли голову. Джальди показалось, что это ангел, когда она, опустившись на колени у кроватки девочки, стала утешать Янику.

И вдруг он узнал в этой девушке Николь Мовилен.

— Яника очень рада, — сказала мать со слезами на глазах. — Но чем мы заплатим за эти фрукты? У меня нет ни одного пенни!

— У меня тоже, — отвечала девушка. — Но маленький торговец добр, я вижу это. Он подарит нам эти фрукты или подождет, пока мы заплатим долг! — Говоря это, она улыбнулась такой очаровательной улыбкой, что Джальди пожалел, что у него не десять корзин с фруктами, — он отдал бы ей их все. Но надо было осторожно начать разведывать.

— Я вам отдам все эти фрукты, если хотите, или, если предпочитаете, продам их вам в долг. Я поступлю так, как поступили бы на моем месте уважаемые сагибы Анри и Жерар Массе!

Он говорил, не возвышая голоса, но отчетливо выговаривая каждое слово. Девушка вздрогнула.

— Что ты сказал, мальчик? Какие слова ты произнес?..

— Анри-сагиб и Жерар-сагиб! — произнес он тише.

— Ты их знаешь? Видел их? — воскликнула она, отводя его в сторону.

— Еще сегодня утром. А ты, барышня, Мем-сагиб Николь?

— Да, меня зовут Николь Мовилен… Говори, говори скорее!.. Они тебя прислали? О, Боже милостивый!

— Они ждут тебя недалеко от лагеря. Сами они не могут сюда проникнуть, но прислали меня сказать тебе, что ты можешь бежать отсюда. О, они сильны и добры, они много могут сделать! — восторженно вскричал ребенок. — Чтобы спасти тебя, они соорудили большую волшебную птицу, на которой мы и прилетели сюда…

— Слава Богу! Слава Богу! — повторила набожно девушка. — Но скажи, дитя, они тебе объяснили, как они проникнут сюда и помогут мне бежать? Повтори мне точно то, что тебе велено передать мне!

— Мы с тобою должны выбрать место, куда, когда стемнеет, может опуститься большая птица. Сама ты должна быть готова бежать при первом сигнале!

— Воздушный шар?.. Управляемый аэростат?.. — задумчиво говорила Николь. — Что же тут удивительного?.. Анри мог сделать это изобретение. Способ бегства придуман отличный, лишь бы только патрульные не помешали замыслу. Слушай, — сказала она, подумав, — птица должна опуститься на крыше вагона, в котором я живу. Если ночь будет темная, может быть, солдаты, которые ежеминутно снуют в переулках, не увидят нас. Ночью никто, кроме часовых, не смеет ходить по улицам!

— Сагибы сказали, что прибудут в самое темное время ночи. Покажи мне, где стоит вагон, Мем-сагиб. Боже сохрани ошибиться!

— Иди за мной на некотором расстоянии, — сказала Николь, — и не разговаривай. Солдаты страшно подозрительны. Ты подойдешь, когда я дойду до моего жилища. Я сделаю вид, что покупаю у тебя фрукты, а ты делай вид, что не сходишься со мной в цене. Понимаешь?

— Да, да. Будь покойна, Мем-сагиб! Я буду сердиться, как настоящий солдат! — весело возразил Джальди.

Николь пошла мимо хижин и оборванных палаток, останавливаясь по временам, чтобы сказать ласковое слово кому-нибудь из товарищей по несчастью. Все встречали ее с выражением любви и благодарности. Дети хватались за ее платье, целовали ей руки. Наконец она подошла к старому бесколесному вагону, вошла в него на минуту и тотчас же вышла оттуда.