«Если», 2011 № 09

Дарья Зарубина Сны о будущем

^{Иллюстрация Людмилы ОДИНЦОВОЙ}

Альберт Коудри Смерти — смерть!

Одним серым ноябрьским днем я сидел в конторе своей фирмы «Мартин и Мартин, экстрасенсорные расследования», уставившись в хмурое, темное небо за окном, когда дверь отворилась и вошел посетитель.

Он был одет в темно-серый костюм-тройку и держал в руке портфель, за который какой-то аллигатор заплатил высочайшую цену. Судя по визитной карточке, звали его Стивен Престон Джеймс, он был поверенным в суде, а его контора располагалась в Гринвуд-Фоллс, штат Вирджиния. Мне нравятся клиенты, у которых в друзьях числятся братья Брукс, так что я махнул рукой, указывая на самое удобное кресло.

— Готов поспорить, что вы пробегаете по семь миль каждое утро, — заметил я, разглядывая его сухощавое загорелое лицо и поджарую фигуру.

— Езжу на велосипеде. Меньше нагрузки на коленную чашечку. И по десять миль, не по семь.

— Ничего себе! — восхитился я. — У меня в ванной, конечно, стоит велотренажер, но я только вешаю на него полотенца. Итак, зачем же вам понадобился детектив-экстрасенс?

— Видите ли, я в духов не верю… — агрессивно начал он.

— И это, в общем-то, правильно. Знали бы вы, сколько времени я трачу на то, чтобы объяснить людям, что в Амитивиле призраков нет, а все дело в белках на чердаке. У службы отлова бродячих животных из-за меня много работы.

— Я не живу в Амитивиле, — сказал он. — Мой адрес: Меррит-стрит, дом четыреста девятнадцать.

— Ага, — проговорил я с интересом. — Кажется, я начинаю понимать.

Он угрюмо кивнул.

— Вижу, вам знаком этот дом. Похоже, в этом треклятом городишке о нем знают все, кроме нас с Альсатией.

— С Альсатией?

— Моя жена, — пояснил он, протягивая мне кожаный бумажник с тиснеными золотом инициалами, где оказалась фотография женщины с детьми. Они выглядели точь-в-точь так же, как все жены и дети в мире.

— У вас замечательная семья, — тактично заметил я, возвращая бумажник.

— Спасибо. Дети, вот что меня беспокоит. Они пока еще не видели это… э-э… это… э-э…

Слово «привидение» застряло у него в глотке, так что я подал ему руку помощи.

— Проявление непознанного?

— Именно, — с облегчением подтвердил он. — Проявление непознанного. И я предпочел бы, чтобы они его и не увидели. Пока что оно показывалось только около полуночи, когда дети уже в постели, но кто знает, что будет дальше! Есть ли хоть какие-то шансы, что вам удастся от него избавиться?

— Я могу лишь попытаться. Моя такса — пятьдесят долларов в час, — добавил я, ожидая встретить его презрительный взгляд. Сам Стивен Престон Джеймс, должно быть, брал по меньшей мере двести пятьдесят.

— Это немало, — солгал он, — однако, судя по всему, специалистов вашего профиля почти не найти, несмотря на всю эту ерунду, которую показывают по телевизору про охотников за привидениями. Так что, похоже, деваться мне некуда.

Я вручил ему бланк стандартного контракта. Он дважды перечитал каждое слово, после чего раскрыл своего аллигатора, вытащил чековую книжку и оплатил по минимальному тарифу (за восемь часов). Я спросил, будет ли удобно, если я сегодня же вечером загляну посмотреть на «проявление непознанного», и он ответил, что лучше, пожалуй, не сегодня — они с Альсатией устраивают вечеринку для группы клиентов.

— Не то чтобы я особенно хотел получить эту работу, — прибавил он. — Настоящих денег от них ожидать не приходится, но для меня будет отличной рекламой, если это дело пройдет в Верховный суд.

— А кого вы представляете?

— Одну группу под названием «Смерти — смерть!». Они добиваются того, чтобы смертные приговоры были признаны исключительным наказанием. В семьдесят шестом судьи было решили, что это так, но позже отменили свое решение.

— То есть вы являетесь поверенным у организации, выступающей по сути за отмену смертных приговоров?

— Именно. Так что, наверное, вам лучше подождать до завтрашнего вечера.

Я учтиво проводил его до двери, а в голове у меня крутилось: «Ну и дела! Веллингтон Микс просто взбесится!».

С рождения я не покидал Гринвуд-Фоллс и имел предостаточно времени, чтобы изучить известных в округе призраков. Большинство из них имело весьма серьезный недостаток — они попросту не существовали; однако некоторые оказались тем, что я называю «любопытными не-личностями». Я до сих пор присматриваю за ними.

Есть, например, некая Лиззи Маклухан (скончалась в 1907 г.), чья любовь к местному мяснику по имени Гаврило Принсип закончилась трагедией: его ревнивая жена при помощи топорика для разделки мяса разделила Лиззи приблизительно на две половины. На месте той лавчонки, где Лиззи и Гаврило некогда извивались в спазмах преступной страсти, окруженные поддонами для потрохов и свисающими окороками, теперь простирается многоуровневый паркинг. Если вам повезет, вы можете застать Лиз после полуночи на уровне «А» — ее раздвоенная фигура скользит меж припаркованных внедорожников, разыскивая то ли мужчину, которого она когда-то любила, то ли говяжье филе по ценам 1907 года — как знать?

Затем имеется Бенни Маркс (скончался в 1955 г.). Решив во что бы то ни стало сделаться новым Гудини, Бенни подговорил нескольких друзей приковать его кандалами к двигателю списанного двух с половиной тонного грузовика и сбросить в Потомак. Очень скоро стало ясно: висячие замки — не его стихия. Его призрак — один из самых печальных среди виденных мною; лунными ночами он парит над кипящими струями Больших водопадов и выдувает пузыри, которые лопаются со звуком, похожим на всхлип.

И есть также Пол Винсент Обол (скончался в 1978 г.), наездник, любивший свою кобылу Флитвуд слишком уж страстно. Он стоял на перевернутом ведре в своей конюшне, До половины приспустив джодпуры, увлеченный актом межвидовой любви, когда Флитвуд — до сего момента послушнейшая из животных, — будучи охвачена одной из тех мгновенных перемен настроения, что столь характерны для женского рода, ударила его копытом насмерть. Теперь он блуждает по местным школам верховой езды, испуская глубокие вздохи отвергнутого любовника.

Я мог бы привести и другие примеры, но стоит ли трудиться? Суть в том, что большинство местных привидений — неудачники, которые являются лишь затем, чтобы поныть о своей несчастной судьбе. Веллингтон Микс, однако, представляет собой исключение. Это был гражданин, от жизни которого так и разило пресвитерианской трудовой этикой и прочным, хоть и скромным успехом. В его времена города разрастались не вдоль автомагистралей, а вдоль железных дорог. Когда он в 1910 году переехал в Гринвуд-Фоллс, здесь только построили маленькую деревянную станцию, а будущий пригород в основном представлял собой заросшую холмистую сельскую местность, населенную задумчивыми коровами вместо раздражительных вашингтонских дельцов. Микс выстроил себе дом рядом со станцией, чтобы удобнее добираться до Юнион-стейшн, округ Колумбия, где — как он объяснил своей экономке, почтенной вдове, моментально разнесшей его слова по всей округе, — он садился на поезда и отправлялся в «деловые поездки» по всем среднеатлантическим штатам.

У себя дома он проживал в холостяцком уединении, опекаемый вдовой, которая прибиралась, стряпала и следила, чтобы его рубашки и пристежные воротнички всегда были такими, как он хотел: жесткими от крахмала и сколь возможно более неудобными. Местные жители находили его обращение любезным, но прохладным. Жилец из соседнего дома вспоминал, что разговор с ним был похож на игру в теннис с партнером, который ловит ваш мяч и оставляет его у себя, вместо того чтобы отбить подачу. Всеобщее любопытство по поводу природы его заработков оставалось неудовлетворенным вплоть до 1927 года, когда он умер после операции на желчном пузыре. Его душеприказчик обратился в издательство, которое печатало книги за счет авторов, и выпустил в свет мемуары Микса. Редактор благоразумно изменил заглавие, избранное Миксом для своего труда («Моя жизнь: тридцать лет на службе обществу»), на другое, которое сам автор несомненно бы запретил, будь он в состоянии это сделать. Едва ли человек столь почтенный желал бы, чтобы людская память связывала его имя с книгой под названием «Я, палач».

В этом и заключалась тайна Веллингтона Микса: все его «деловые поездки» имели конечным пунктом различные исправительные учреждения, нуждавшиеся в его услугах. Новый заголовок оказался достаточно броским, чтобы завоевать книге скромный успех, к восторгу дам из Женского христианского союза трезвости, куда перечислялись авторские гонорары, чтобы его члены могли проводить в жизнь свою благородную, хотя и безнадежную задачу по высушиванию Америки. Десятилетиями позже я натолкнулся на барахолке на потрепанный экземпляр этой книги и нашел в ней истинную сокровищницу совершенно непреднамеренного висельного юмора (да простится мне этот каламбур).

Микс твердо верил в необходимость своей профессии, указывая на некоторых воистину ужасных преступников, отправленных им на тот свет. Тем не менее он признавал, что большинство его жертв были простые, необразованные люди, которые если и пристрелили или забили кого-то до смерти, то лишь повинуясь минутному импульсу, и чьи души, следовательно, еще можно было спасти. Себя он видел поставленным при вратах между жизнью и смертью, и его христианский долг заключался в том, чтобы относиться к совершаемой им мрачной церемонии с достоинством, а к тем, кого он предавал смерти, — с состраданием.

«Каждый, кто осуществляет публичные казни, — писал он, — должен всегда держать в уме изречение: «То же, если бы не милость Божия, могло случиться и со мной». Когда запястья и лодыжки осужденного связаны, на голову накинут черный капюшон, а крепкая петля надлежащим образом прилажена за левым ухом, сказанные вполголоса слова ободрения: «Уже сегодня, брат, ты будешь почивать в раю!», похлопывание по спине или даже простое «Мужайся!», произнесенное твердо, но дружелюбно, способны многое сделать для облегчения предстоящего Великого Перехода».

Самодовольство подобных пассажей побудило сочинителей лимериков во всех тогдашних сорока восьми штатах взяться за свои перьевые ручки или же расчехлить пишущие машинки. Как выразился один из рифмоплетов:

Судя по всему, Микс вновь явился в начале 1933 года. Во всяком случае, именно тогда еженедельник «Гринвуд-Фоллс Стандард» начал сообщать о странных происшествиях в доме четыреста девятнадцать, неизменно с этакой напускной шутливостью, к какой порой прибегают журналисты, словно говоря: «Только не принимайте это всерьез». Заголовки гласили: «Гроза висельников все еще зависает поблизости», «Призрак с Меррит-стрит оказался довольно жестким парнем» и прочее в том же духе. Однако, если отставить в сторону плоские шуточки, вскоре стало ясно, что за явлениями усопшего стоит некая тактика: Микс любил дом, который построил и где жил, и когда там происходило нечто, чего не одобряла его пуританская душа, он приходил, чтобы как следует припугнуть нынешних обитателей.

Поскольку всю свою жизнь он был республиканцем, его первые визиты последовали за избранием Франклина Д.Рузвельта и отменой сухого закона (его явление во время одной из президентских «Бесед у камелька» вызвало к жизни заголовок «Призрак Великой старой партии в радиопередаче у Рузвельта»). Любые проявления опьянения, невоздержанности или демократии гарантированно вызывали из загробного мира его зеленоватый дух, мрачно потрясающий петлей, которой он прежде зарабатывал себе на существование. «Спасибо, такой дух не для моих коктейлей», — посмеивался «Стандард», а также замечал, после того как Рузвельт разгромил Элфа Лэндона на выборах в 1936 году: «Элф по вкусу только покойникам».

Однажды в шестидесятых в доме поселились четверо хиппи, приверженцы свободного секса, наркотиков и рок-н-ролла. Их хватило ненадолго — по правде говоря, один из них был настолько потрясен встречей с привидением, что парня пришлось отправить в лечебницу. Впрочем, я не уверен, что в этом следует винить Микса. Тесты свидетельствовали: молодой человек потребил близкую к летальной дозу ЛСД, так что, возможно, это и стало причиной его срыва, а появление призрака послужило лишь толчком.

Другие жильцы приходили и уходили, никогда не оставаясь надолго. А затем, с самого начала восьмидесятых, сверхъестественные проявления полностью прекратились. Мисс Анджела Тренинг, старая дева и школьная учительница, с комфортом прожила в четыреста девятнадцатом доме двадцать лет, ни разу не увидев ничего, что выходило бы за рамки обыденности. Она перекрасила дом, содержала его в абсолютном порядке и выращивала в садике розы старинных сортов, которые брали призы на конкурсах. Она была вполне во вкусе Микса, ему и в голову не могло прийти тревожить старушку. Поскольку было известно, что мисс Тренинг ежедневно в шесть часов вечера выпивает бокал разведенного шерри, люди судачили, что под ее благотворным влиянием призрак может с течением времени несколько смягчиться на предмет сухого закона. Как бы там ни было, в округе выросло целое поколение, верившее, что слухи насчет этого дома представляют собой просто легенды и ничего больше.

К концу тысячелетия старые дома в нашей округе — где прежде жили хиппи и школьные учителя, которые попросту не могли позволить себе ничего лучшего, — вдруг оказались модными ретро-жилищами. Особенным спросом они пользовались у людей зажиточных и консервативных, кто с презрением смотрел на роскошные дворцы нуворишей, но желал пользоваться преимуществами жизни вблизи Вашингтона и легким доступом к Кольцевой дороге. Стивен Престон Джеймс был ярким образчиком этой породы, и полуночные явления Микса в виде мерцающего лика, колышущегося над шкафчиком со спиртным, скорее всего, имели целью всего лишь предупредить его и Альсатию, чтобы они не злоупотребляли выпивкой перед сном.

Однако что предпримет призрак, когда обнаружит в своем доме сборище людей, лакающих спиртное, порочащих его профессию и клянущихся уничтожить ее навеки… пожалуй, я не преувеличу, если скажу, что содрогнулся при одной мысли об этом. События ближайшего будущего показали: мне было чего бояться.

Стивен Престон Джеймс обладал одним из тех имен, что с одинаковой легкостью читаются в обе стороны, поэтому, когда он позвонил мне с утра пораньше и коротко буркнул: «Это Джеймс…», мне представилось, что оно звучит как Джеймс Престон Стивенс и что он желает перейти со мной на более короткую ногу.

— Чем я могу вам помочь, Джим? — спросил я.

У нас ушло около десяти минут, прежде чем мы распутали этот вопрос, что отнюдь не успокоило его и без того потрепанные нервы.

— Итак, — произнес я, когда все наконец прояснилось, — насколько я понимаю, Веллингтон Микс появился на собрании кружка «Смерти — смерть!»?

— Это неслыханно! С Альсатией чуть припадок не случился, не говоря уже о моих клиентах, а если абсолютно честно, то и со мной. Боже, боже, как бы я хотел, чтобы можно было притянуть кого-нибудь к суду за это дело!

Как выяснилось, жена решила обвинить в случившейся катастрофе его и вынесла фетву:

— Она забирает детей и переселяется к своей матери в Таймониум, штат Мэриленд, даже несмотря на то что нам придется встречать День благодарения порознь! У меня есть три месяца, чтобы избавиться от дома номер четыреста девятнадцать и отыскать другой, иначе она подает на развод.

— М-да, мерзкое положение.

— Не то слово. И что мне теперь делать?

— Я буду у вас через двадцать минут. Надеюсь получить полный и беспристрастный отчет обо всем, что произошло вчерашним вечером. Возможно, вы, Джим, этого и не знаете…

— Я Стив!

— Неважно… Возможно, вы этого не знаете, но Микс в своих мемуарах похваляется тем, что за годы своей долгой и деятельной службы отправил на тот свет более трехсот мужчин и пять женщин. Это вам не шуточки… Мне понадобятся факты, все факты, и ничего, кроме фактов.

— Вы хотите сказать, что будете снимать с меня показания?

— Если нам не удастся утихомирить Микса, это далеко не худшее, что с вами может приключиться.

Когда я прибыл к дому номер четыреста девятнадцать по Меррит-стрит, дама с резкими чертами лица, опознанная мною по фотографии, как раз загоняла двоих хнычущих детей в белую «инфинити», и через минуту они с грохотом укатили. Я вошел в дом — мне еще ни разу не доводилось бывать внутри — и обнаружил Стива в кресле, сделанном в стиле викторианской эпохи, с таким лицом, что, как говорится, краше в гроб кладут.

— Я ведь даже рюмку налить боюсь! — посетовал он после того, как я пожал его вялую руку.

— Вот диктофон, — я показал ему маленькое, с ладонь, цифровое устройство и придвинул к себе псевдолинкольновское кресло-качалку. — Поскольку вы поверенный, полагаю, мне нет надобности рассказывать, что от вас требуется.

Он кивнул и после минутного раздумья начал говорить с профессиональной четкостью, назвав свое имя, адрес, дату и время записи, а затем приступив к следующему повествованию:

— Прошлым вечером шестнадцать человек, являющихся членами организации «Смерти — смерть!», собрались здесь на неофициальную встречу с вином и сыром. Белые вина пользовались большим спросом, нежели красные, а закуски включали тепличный виноград, вафли и круг сыра бри. Благодарение Господу, мои дети остались на эту ночь в семьях друзей.

Большинство членов группы оказались прекрасными, здравомыслящими людьми, чей протест против смертных приговоров выражался общепринятыми способами. Некоторые утверждали, что государство не должно отбирать жизнь, поскольку если человек позднее будет признан невиновным, оно не сможет вернуть отнятое. Другие приводили в пример десятки случаев, когда анализ ДНК привел к освобождению приговоренных из камеры смертников. Еще кое-кто указывал, в какой плохой компании оказываются Соединенные Штаты, вставая в один ряд с Китаем, Ираном и Саудовской Аравией и отделяя себя от большей части цивилизованного мира. Один афроамериканский джентльмен с горечью констатировал непропорционально большое число чернокожих, приговоренных к смертной казни.

Лишь одна дама, вдова по имени Летиция (Летти) Лус, оказалась энтузиасткой того сорта, который, как я сперва боялся, будет нормой для этой организации. Пронзительным голосом она повторяла снова и снова, что человеческая жизнь драгоценна и абсолютно все люди, без единого исключения, представляют собой величайшее сокровище, так что я поневоле спрашивал себя, включает ли она в число величайших сокровищ и драгоценные жизни таких людей, как Адольф Гитлер.

Ничто из сказанного, однако, не имело большого отношения к вопросу о том, что конкретно, с точки зрения закона и конституции, может считаться жестоким и исключительным наказанием — предмету настолько же спорному, как и содержание терминов «истина» или «красота». Я как раз попытался сосредоточить внимание собравшихся на проблемах, с которыми было бы возможно добиться слушания в Верховном суде, когда лампы в комнате вдруг начали тускнеть. Поскольку я имею склонность во всем видеть худшее, моей первой мыслью было, что у меня опухоль мозга и я начинаю слепнуть. Затем по поводу этого явления высказались еще несколько человек, что заставило меня винить во всем электрическую компанию. И лишь когда Альсатия заметила, что в комнате полно дыма, я осознал: это не свет стал тусклее — напротив, сам воздух сделался, так сказать, гуще.

Затмение длилось несколько минут, сопровождаясь возрастающим смятением моей жены и гостей. Затем из сумрачного коридора, ведущего к спальням, появилось… а, выключите диктофон к чертовой матери!

Лицо моего клиента приобрело цвет свежей шпаклевки. Я вскочил, открыл дверцу сделанного под старину винного шкафчика и, плюнув на Веллингтона Микса, налил Стиву хороший глоток бренди. Он выпил слишком поспешно, закашлялся, мне пришлось колотить его по спине, и далее в том же духе. В конце концов он вернулся в состояние, более или менее близкое к нормальному, если не считать слез, которые он утирал платочком с монограммой.

— Прошу прощения, — пробормотал хозяин.

Я заверил его, что такая реакция абсолютно естественна, на самом деле было бы нелепо ожидать от него другой.

— Только психопаты полностью лишены страха, — сообщил я ему, — да и то лишь потому, что у них не хватает винтиков в черепной коробке.

Стив кивнул и, сделав еще один глоток бренди — на этот раз он разбавил напиток содовой и отхлебывал медленно и аккуратно, — подал мне знак снова включить диктофон. Интервью (или, как он его назвал, снятие показаний) продолжилось:

— Из темноты появилась фигура гораздо более устрашающая, нежели обычное привидение. Это был огромный человек в мешковатых штанах и рубахе без ворота; он шел, волоча ноги, а на его шее болталась веревка с петлей. Его руки походили на стволы небольших деревьев со скрюченными пальцами-корнями, лицо напоминало глыбу оконной замазки величиной с человеческую голову, с дырками на месте глаз, ноздрей и рта. От всей его фигуры исходило болезненно-зеленоватое свечение, как если бы его плоть была населена люминесцирующими бактериями. Когда он приблизился, двое из собравшихся попятились, забыв, что сидят на стульях, опрокинулись навзничь и продолжали лежать на спине, словно потравившиеся тараканы, конвульсивно перебирая ногами в тщетной попытке бежать.

Но на этом ужасы не закончились. Монстр заговорил — и что это был за голос! Мне доводилось слышать более человечные звуки, доносящиеся из отверстия бетономешалки. Тем не менее все слова были отчетливо слышны: чудовище пересказывало свою жизнь, состоявшую из цепи кошмарных и отвратительных убийств, совершенных просто для забавы, описывая такие подробности, что некоторые члены группы зажали уши руками. Я попытался последовать их примеру, но тщетно — его признания с прежней ясностью просачивались непосредственно в мой мозг, так что я был вынужден выслушать все до конца. Затем монстр качнулся к противоположной стене, прошел сквозь нее и исчез, но лишь для того, чтобы уступить место следующему призраку.

Это была старуха, а вернее сказать, ведьма. На нее тоже была накинута петля, а ее голос напомнил мне скрип ржавых петель у ворот, на которых раскачивается шкодливый мальчишка: взад-вперед, взад-вперед. Когда-то она работала сиделкой и содержала дом для престарелых и немощных, которых умерщвляла одного за другим всевозможными жестокими способами. Ее особое пристрастие — яд под названием «сулема»… насколько я понял, какое-то бытовое моющее средство прежних времен. Что она получала взамен? Жалкое имущество своих жертв, зачастую состоявшее всего лишь из ветхой одежды и, может быть, одного-двух дешевых колечек. Свой рассказ она закончила таким смехом, какого я надеюсь никогда не услышать вновь — долгий кудахчущий визг, от которого раскололись два винных бокала.

В конце концов, когда все мы уже почти превратились в студень, перед нами появился сам Микс. Он смахивал на Герберта Гувера: двубортный костюм, высокий жесткий воротничок, редкие прилизанные волосы, разделенные посередине аккуратным пробором. Петля была у него в руках, а не на шее. Он направился прямиком к вдове Летти Лус и, помахав веревкой перед ее лицом, заговорил холодным, сдержанным, отстраненным тоном, не обращая внимания на ее дрожь и бессвязный лепет. Голос призрака был пронзительным и скрипучим, он словно бы исходил из какого-нибудь примитивного записывающего устройства. У Микса небольшой дефект речи, как у Элмера Фадда, и то, что он сказал, потрясло меня больше, чем все услышанное до сих пор.

«Пвимите мое почтение, мадам, — произнес он, — ведь вы убили своего мужа! В отличие от этих глупцов, у вас есть севьезная пвичина выступать пвотив смевтной казни — ведь вы тоже, как и эти чудовища, котовых я вам показал, заслуживаете смевти!»

Произнеся эти слова, он возложил сияющий призрак веревки ей на шею и тотчас же исчез, окруженный полным молчанием. Петля растворилась в воздухе не так быстро — еще долгую минуту или две она оставалась, подобно улыбке Чеширского Кота, на шее потрясенной мисс Лус, которая лишь слабо стонала и всхлипывала. Затем бедная женщина вскочила и ринулась в ночь, а за ней последовали и другие члены группы.

— Весьма примечательное свидетельство, — с теплотой сказал я. — Не думаю, чтобы мне приходилось слышать описание явления призрака, изложенное более убедительно.

— Легко вам говорить, — отозвался Стив. Его голос звучал мрачно. — Меня же по судам затаскают! Эти люди притащат прикормленных докторов, которые станут клясться и божиться, будто их пациенты получили травму на всю жизнь, и что я смогу ответить? Что виноваты призраки? Меня ждет развод, а вдобавок еще и разорение! И при всем этом я буду по-прежнему жить на Меррит-стрит, в доме номер четыреста девятнадцать, потому что когда эта история обойдет всю округу, никто в здравом уме не захочет его купить.

— Ну-ну, — сказал я, похлопывая его по костлявому плечу. — Вы забываете, что истцам не больше вашего хочется давать показания относительно того, что они видели прошлым вечером. Им ведь тоже ни к чему, чтобы их считали душевнобольными:

— Э-э… пожалуй, — признал он. Его лицо немного просветлело.

— И вам уж точно нечего бояться со стороны Летти Лус. Одно упоминание в средствах массовой информации об обвинении, высказанном призраком, — и вуаля, дело ее мужа возобновится.

— Гм-м… верно, — согласился он, улыбаясь адвокатской крокодильей улыбкой, которая сама по себе уже показывала, что к нему вернулось присутствие духа.

— Постарайтесь некоторое время избегать употребления спиртного и грубых выражений, и если вам так уж нужно выступать против смертных приговоров, делайте это исключительно у себя в конторе. А я тем временем нанесу Веллингтону Миксу удар в его собственном жилище.

— Но ведь Микс мертв, — напомнил Стив.

— Так же, как и та персона, которую я собираюсь на него натравить, — сообщил я.

Увы, речь шла не о моем отце. Хотя некогда он и руководил нашей фирмой, ему не удалось пережить смерть — что за ирония судьбы для столь одаренного медиума! Однако умирание, как и рождение, серьезная травма, и нужно быть исключительно крепко сколоченным, чтобы пройти через этот опыт, сохранив целостность. Папаше не хватало решительного мнения по большинству вопросов, и даже когда он твердо верил во что-либо (как, например, в злополучных «Вашингтон сенаторс»), он всегда был готов переменить позицию, столкнувшись с более сильной личностью. И вот результат: в час смерти бедняга расслоился, то есть был развеян в пространстве, и составлявшие его элементы возвратились в Великий Космос.

К счастью, моя матушка — которая скончалась вскорости после папы — была слеплена из более крутого теста и очень скоро стала моим главным духом-наставником. Вернувшись домой, я приготовил для нее большой «олд-фэшенд», не забыв, что его перемешивают палочкой корицы, а ни в коем случае не ложкой. Я поставил стакан на низенький столик возле своего комфортабельного кресла фирмы «Лейзи-бой», задернул шторы, преграждая дорогу серому свету ноябрьского дня, уселся, откинулся на спинку и прикрыл глаза. Я сосредоточил мысли на той минуте, когда в последний раз видел свою матушку (когда она лежала в гробу с безмятежной улыбкой на губах, держа в бледных руках цветок гипсофилы и папоротник-многоножку — растения, известные в народе как «дыхание младенца» и «папоротник воскресения»), и спустя десять минут она оказалась рядом. Разумеется, не в той грубой форме, к какой прибегал бывший палач, в стиле сериала «Байки из склепа». О нет, точнее будет сказать, что ее столь знакомый мне голос просочился — удачное выражение, использованное Стивом по сходному поводу, — в мой мозг, причем ему не было нужды проходить для этого через уши.

— Да, милый? — спросила она. — У тебя проблемы?

Я объяснил ей ситуацию. Однако выяснилось, что она совсем не намерена мне помогать.

— «Смерти — смерть!», — фыркнула она. — Судя по названию, шайка каких-то жалких трусов. Ради всего святого, чем плохо быть мертвым? Любому здравомыслящему человеку ясно, что это лучше, чем быть живым, сидя в тюрьме.

Я тактично согласился, прибавив:

— И тем не менее это чересчур — ведь Стив с женой не могут даже пригласить тех, кто им нравится, в собственный дом!

Мама всегда убежденно выступала за права собственности и святость американского жилища, так что немедленно купилась на мою уловку.

— Да, пожалуй, в этом ты прав… Я помню, как мы с твоим папой впервые принимали у себя чернокожего — это был доктор Дент из колледжа. В тот вечер какой-то хулиган закидал яйцами наше крыльцо. Если бы я только его поймала, — кровожадно добавила она, — ему пришлось бы отскребать эти яйца, стоя на четвереньках!

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

— Собственной зубной щеткой!

— И это было бы только справедливо. Итак, мама, что же мне делать с Веллингтоном Миксом? Он не хочет признавать, что дом больше ему не принадлежит и что нынешние обитатели имеют право мирно жить там своей жизнью.

— Я поспрашиваю, — пообещала она. — Посмотрим, глядишь, и разыщу его. Может быть, с ним нужно просто как следует поговорить. Как он выглядит? Я была совсем крошкой, когда он умер, так что у меня никаких воспоминаний не осталось.

Я вкратце повторил описание, данное Стивом, прибавив:

— Он сторонник сухого закона.

Мама фыркнула — из всех известных мне призраков она единственная, кто умеет это делать.

— Похоже, он изрядный зануда, — заметила она. — Уж эти мне старые холостяки! Могу поручиться, что при жизни он носил теплое нижнее белье и жаловался на желудок. Еще небось из дома не вылезал.

— Мам, я ведь тоже старый холостяк. И тоже постоянно сижу дома.

— Ты другое дело, — заявила она с нелогичностью, свойственной настоящей материнской любви. — Ладно, погляжу, что могу сделать.

Она удалилась, и я открыл глаза. Стакан был осушен вплоть до вишенки на дне. Некоторым духам спиртное по душе, подумал я. Однако не всем.

Прошла неделя. В суд Стива так никто и не вызвал. Еще один обнадеживающий знак: его теща в Таймониуме невозможно избаловала своих внуков и всячески противилась попыткам Альсатии внушить им хоть какую-то дисциплину. Вскорости жена уже названивала ему по два-три раза на дню. Стив сказал мне: она в пять секунд оказалась бы дома, если бы не боялась, что Микс может появиться перед детьми и перепугать их до аутизма.

— Ерунда, — ответил я. — Микс еще не испугал ни одного ребенка. И вообще, учитывая, что он холостяк, он, скорее всего, сам их боится.

— Может быть, вы объясните это Альсатии?

Я осторожно заметил, что не хотел бы встревать между мужем и женой. Ни в одном случае, кроме, пожалуй, пребывания в Афганистане, мирные наблюдатели не подвергаются большей опасности. В утешение я заверил его, что если нам удастся просто продержаться достаточно долго, то постепенно Микс ослабеет и потеряет способность доставлять людям неприятности.

— Вы хотите сказать, что призраки, — на сей раз это слово далось ему без заикания, — смертны так же, как и все мы?

— Ничто в мире не обладает абсолютным бессмертием, кроме Природы — и, разумеется, Бога, если он есть. Некоторые призраки расслаиваются, и все они на протяжении достаточного времени блекнут и растворяются.

— И как долго длится это растворение?

— Зависит от силы конкретной личности. Порой на это уходит несколько недель. Порой несколько столетий.

— О, замечательно! — саркастически отозвался Стив. — Столетий!

Он прибавил парочку непечатных ругательств, которые я счел недостойными профессионала, не ведая, что уже близко то время, когда Микс заставит и меня самого скатиться до вульгарных выражений.

Следующий день начался плохо и продолжился еще хуже. Электронная версия «Стандард» на моем «Хьюлетт-Паккарде» на первой же странице предлагала более чем обстоятельный отчет о последнем явлении Микса. В статье, озаглавленной «Борцы со смертью встречают реального противника», дом под номером четыреста девятнадцать по Меррит-стрит трижды упоминался как «дом палача». Я почти чувствовал, как содрогается агент Стива по торговле недвижимостью. Около десяти утра мой клиент сам позвонил мне, чтобы пополнить подборку плохих новостей. Его горничная Аннунциата позвонила ему в офис и сообщила, что через улицу от них припарковался какой-то деляга, промышляющий автобусными экскурсиями по историческим местам Гринвуд-Фоллс, и в настоящий момент вещает пассажирам о призраке.

— Я подаю заявление, чтобы подобное запретили в судебном порядке, — проговорил Стив дрожащим от ярости голосом.

Он отпустил несколько нелицеприятных замечаний в мой адрес, обвиняя меня в том, что я не смог решить его проблему, но большая часть его гнева была направлена на Веллингтона Микса.

— Да пошел он к черту! — рычал Стив, внятно скрежеща зубами. — Сегодня вечером я вернусь домой и как следует надерусь! Я потребую, чтобы меня отныне числили как демократа, а не республиканца! Я объявлю отмену смертной казни делом на благо общества и добьюсь его рассмотрения в Верховном суде! Я разыщу могилу этого мерзавца Микса и помочусь на нее! Я…

Очевидно, парню нужно было выговориться, и я позволил ему это сделать. Когда он наконец затих, я предупредил его, что бороться с мертвыми — бесплодная затея. Что он может сделать Миксу по сравнению с тем, что Микс может сделать ему? Стив еще некоторое время рычал и ругался, но в конце концов повесил трубку.

Я терпеть не могу подгонять маму, но ситуация не оставляла выбора. Так что я смешал ей коктейль, вернулся к своему «лейзи-бою» и послал вызов. Когда она откликнулась, ее голос звучал менее уверенно, чем когда-либо на моей памяти. Ей удалось разыскать Микса, но он оказался непоколебим.

— Крепкий орешек, — признала она. — Я знавала в свое время парочку упертых баранов, но этот даст сто очков вперед любому. Я ему говорю: «Вот вы пережили смерть, теперь у вас наконец-то есть время расслабиться и отдохнуть, а вы что делаете? Тратите его на то, чтобы пугать тех, кто остался на земле».

— А он что?

— А он отвечает с этой своей кошмарной самодовольной миной, что здесь речь идет о «пвинципах». И еще: женщинам, мол, подобного не понять — как тебе это? По его словам, именно поэтому он так и не женился: не нашёл женщины, которая отвечала бы его стандартам.

— Ну и говнюк… прости, мам. Просто выскользнуло.

— Всему свое время, милый, включая и слово на букву «г», и сейчас для него самый подходящий момент. О, что за человек!

Я всерьез рассчитывал на то, что мама разрешит мои проблемы с палачом, и теперь оказался в затруднении относительно дальнейших действий. Идею экзорцизма я отмел сразу же — что может вызвать у убежденного пресвитерианина большее презрение, нежели вид католического священника, бормочущего свои языческие заклинания? О спиритическом сеансе тоже можно забыть: в данном случае задача заключается не в том, чтобы заставить призрак появиться, а в том, чтобы помешать ему это делать… Я все еще ломал голову над этой проблемой, когда, уже в пол-одиннадцатого вечера, зазвонил телефон. Едва сняв трубку, я понял, что у Стива неприятности — новые, вдобавок к прежним.

Он был пьян, и его произношение, обычно четкое, превратилось в невнятное бормотание.

— Вы длж-ны это видеть, — промычал он. — Непр-менно длж-ны! Госп-ди, ну и мерзость!

— Держитесь, — сказал я. — Сейчас буду у вас, вы и с кресла встать не успеете. — Возможно, не стоило говорить это человеку, который, судя по голосу, действительно едва ли способен подняться с кресла.

Когда я прибыл, лампочка над его крыльцом горела, но весь дом оказался погружен во тьму. Двигаясь ко входной двери по аккуратной, выложенной «елочкой» кирпичной дорожке, я видел в окнах тусклое, медленно перемещающееся, довольно неприятное зеленоватое сияние: любой десятилетний подросток сразу же сказал бы, что это привидение, а любой взрослый — что люминесценция разложения. В данном случае, думал я, позвонив в дверь, правы оба.

Стив был в ужасном состоянии. Лампочка над крыльцом осветила его дорогую, сшитую на заказ рубашку, залитую спиртным. В его дыхании явственно чувствовался аромат бренди, к которому добавлялся еще один неприятный оттенок, говоривший о том, что его недавно тошнило. Он впустил меня в дом, не говоря ни слова. Этого и не требовалось. Веллингтон Микс, надо отдать ему должное, организовал одно из самых впечатляющих представлений, какие я когда-либо видел.

Казалось, весь дом был заполнен подвешенными в воздухе и тихо покачивающимися зеленовато-желтыми трупами. Время от времени один из них совершал серию резких, прерывистых движений — очевидно, это были посмертные сокращения мышц. Капюшоны повешенных слегка просвечивали, словно чулки на лицах грабителей, и за полупрозрачной материей повсюду угадывались выпученные глаза, отвисшие челюсти, вывалившиеся языки; тягучая слюна приклеивала ткань к подбородкам. С огромной неохотой вступил я в эту комнату ужасов, прошел сквозь одно из тел и услышал омерзительное бульканье в его кишках, избавляющихся от избытка газов — как это и должно происходить, когда тело подвешено в воздухе, отданное во власть земного тяготения. К счастью, Микс, по своему ханжеству, не стал воспроизводить еще и отвратительный запах.

— Хоть от этого он нас избавил, — проворчал я.

Затем висящие тела начали исчезать, таять, испаряться. Пятью минутами позже комната уже представляла собой обычную гостиную начала двадцатого столетия, наполненную тенями не от мертвых тел, а от предметов. Лампы вернулись к жизни, их лучи становились все ярче, пока уютный домашний свет окончательно не разогнал тьму. Стив рухнул на диванчик и отключился, я же прошел к винному шкафу, нашел чистый бокал и вылил в него остатки «Реми Мартин» — на дне бутылки было примерно на палец жидкости. Выпив бренди одним глотком, я принес из главной спальни одеяло и накрыл им распростертое тело моего клиента, затем выключил все лампы, кроме одной, и отправился домой спать. Я не мог думать ни о чем другом, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Тем не менее, когда я лежал, натянув до подбородка одеяло, во мне начала обретать форму стальная решимость. В конце концов, я сын своей матери: я тоже нахожу невыносимым, когда человек вынужден в собственном доме терпеть подобную травлю.

— Веллингтон Микс, — воскликнул я вслух, — на этот раз ты зашел чересчур далеко! Приготовься к ответу за свои дела!

Чистая бравада, разумеется. Однако этой ночью я спал крепко, зная, что теперь это уже не просто профессиональные трудности — это битва, и я останусь в ней до самого конца.

Сон является порой лучшим лекарством. Я проснулся в свой обычный час — семь утра — с готовым планом в голове. Может быть, мое подсознание умнее, нежели бодрствующее «я», или же, пока я храпел, меня осенило озарение. Как бы там ни было, я чувствовал себя в форме: сначала теплый душ, за которым последуют яйца и кофе, за которыми последуют действия.

В девять часов я уже сидел в своем «лейзи-бое», а еще двадцать минут спустя мама откликнулась на мой зов. Я вкратце описал ей события прошлого вечера, а затем спросил, не сможет ли она связаться с несколькими усопшими.

— Если они пережили смерть, я их отыщу, — заверила мама. — Когда и где они тебе понадобятся?

— Сегодня днем они нужны мне здесь. А вечером должны появиться на Меррит-стрит.

— Приготовь мне выпить, милый, — отозвалась она, — и часик подожди.

К десяти двадцати я снова сидел в кресле, «олд-фэшенд» стоял на столе, а шторы были задернуты. Вскоре из темноты начали проступать колышущиеся фигуры — сперва просто неясные очертания, которые затем наполнялись и становились все больше похожи на тела. Все они принадлежали мужчинам, что меня не удивило — южная рыцарственность не позволяла вешать женщин, кроме разве что самых отвратительных убийц. Мои посетители предпочли явиться не в полосатых тюремных робах — о которых они, скорее всего, хотели бы забыть, — но в той одежде, которую носили, когда были свободными людьми. На одних красовались помятые цилиндры трубочистов, на других — белые холщовые балахоны художников, на третьих — фермерские комбинезоны и фартуки. Большинство носило одежду, обычную для работающих бедняков: рубашки без ворота и грубые штаны на подтяжках, которые они, наверное, называли «помочами». Их лица были суровы и костисты — лица первопроходцев, какими являлись их деды. В затемненной комнате их глаза казались бледными пятнами, в особенности у чернокожих, составлявших, по меньшей мере, половину контингента.

— Парни, — сказал я вслух, — вы меня слышите?

Головы согласно наклонились.

— Правильно ли я понимаю, что все вы приняли смерть от руки Веллингтона Микса?

Мне ответил чернокожий — его голос уже привычным образом просочился в мою голову.

— Да, сэр. Мистер Микс покончил со всеми нами, истинно так.

Собравшиеся обменялись скупыми улыбками. Еще один из них, белый, с особенно грубым и морщинистым лицом, сказал:

— Сукин сын. Я, конечно, сам просил судью о смерти, но…

— Вы сами просили о смерти? — перебил я.

— Да, сэр, просил. Я застрелил собственного брата, когда мы поссорились за картами — нарезались оба до бровей. Ну и решил, что заслуживаю смерти, а судья со мной согласился. И вот стою, веревка на шее, готовлюсь просить прощения у бедняги Буббы, когда мы встретимся по ту сторону. И тут этот Микс, нет чтобы просто дернуть рычаг и покончить с делом, начинает свою проповедь — и голосок-то у него еще какой противный! — о том, что я должен «васкаяться», и тогда Иисус «пвимет» меня в объятия. Будто бы я только что не выслушал кучу этой ерунды от проповедника, пока меня вели к виселице!.. Ну, я взбеленился — понимаете, это ведь было мое шоу, а не его, — рявкнул из-под своего черного капюшона и объяснил Миксу, что он может сделать с собой и каким образом. И тогда он укоротил веревку — прокляни его Господь, я ведь чувствовал, как он ее подтягивает! И из-за этого, когда он меня вздернул, шея у меня не сломалась, и я плясал в воздухе еще минут пять, прежде чем отключился.

Мне вдруг вспомнились дергающиеся, корчащиеся видения в доме Стива прошлым вечером. Посмертные сокращения мышц? Или же муки тех, кого Микс намеренно оставил задыхаться в петле? До сей поры палач представлялся, мне причудливым, довольно нелепым персонажем, место которому на страницах комиксов двадцатых годов, рядом с дедушкой Фокси и Тружеником Тилли. Однако эта фигура становилась все мрачнее по мере того, как я наблюдал устроенное им преследование моего клиента. Теперь я видел в нем чуть ли не дьявола, и его самодовольство и уверенность в своей правоте только ухудшали дело.

Я попросил парней составить мне компанию попозже этим вечером — мама покажет им дорогу, — оговорив, что нужно будет захватить с собой. Они отозвались угрюмыми смешками. Я прибавил, что, хотя и не могу вознаградить их, как они того заслуживают, но зато поставлю им выпивку. Ответом мне был очень странный звук — шорох и шелест, словно осенний ветер пробирался по полю, полному сухих кукурузных стеблей. Мгновение спустя я понял, что это такое: они мне хлопали! Еще бы, сколько времени им не случалось промочить глотку, беднягам.

После этого я позвонил Стиву, и сперва мне показалось, что он не будет участвовать в собственной вечеринке. Ослабевшим, унылым голосом он сообщил, что собирает вещи, намереваясь покинуть дом номер четыреста девятнадцать и переселиться в мотель. Я резко спросил его, неужели он такой трус, что откажется бороться за свой дом и семью. Услышав это, он взорвался гневной отповедью — хороший знак, — и я принес свои извинения. Дальнейшие переговоры привели к тому, что мы согласились встретиться у него дома в десять вечера. Он обещал попытаться уговорить нескольких членов группы «Смерти — смерть!» присутствовать, хотя питал мало надежды на то, что придут все, и совсем никакой, что Летти Лус вернется туда, откуда ее изгнал Микс.

— Ах да, еще кое-что, — прибавил я. — Запасите побольше кентуккийского бурбона, скажем, литров пять-шесть. Просто откройте бутылки и оставьте стоять.

— Терпеть не могу бурбон! — проворчал он.

— Вам его пить и не придется, — заверил я и положил трубку.

Редко у меня возникают причины чувствовать себя солдатом. Моя давнишняя военная служба прошла в форте Джексон, в Южной Каролине: меня отправили туда по призыву, и самыми кровожадными врагами, каких мне довелось там встретить, были комары. Теперешняя моя жизнь протекает еще более спокойно и уединенно, чем даже у Микса: он-то, по крайней мере, постоянно совершал небольшие поездки то туда, то сюда, чтобы делать свою грязную работу, в то время как я никогда не покидаю Старый доминион, разве что загляну порой в Джорджтаун за покупками или пообедать. И однако, выходя этим вечером на улицу, чтобы отправиться на Меррит-стрит, я чувствовал себя совсем как хемингуэевский солдат перед боем — пересохшая глотка, учащенный и неровный пульс, металлический привкус во рту. Сражаться с дьяволом, пусть даже мелким, — это не шутка, хоть я и рассчитывал на союзников и ощущал правоту своего дела.

Меня ожидали восемь членов «Смерти — смерть!» — все, у кого достало храбрости вернуться в дом, который они должны были вспоминать с ужасом и отвращением. Начав разговор, я понял, почему они пришли. Никому не нравится, когда его запугивают, и эти люди были очень, очень сердиты на Микса. Кроме того, если вспомнить их воззрения относительно смертных приговоров, он являл собой воплощение всего, против чего они боролись. Поэтому, хотя половина изначальных участников малодушно осталась дома, более сильная духом половина вернулась, чтобы встретить лицом к лицу свои страхи, а заодно и палача.

Я предложил им высказываться не стесняясь, а сам уселся в линкольновское кресло-качалку в нескольких шагах от группы. Разговор вначале шел спокойно, но по мере того, как шардоне обходило круг за кругом, приобретал все более решительный тон. Они напоминали женщин, пострадавших от грубого обращения и нашедших в группе поддержки смелость открыто обвинить своих обидчиков. Вскорости о Миксе уже отзывались в выражениях, какие больше подошли бы для городского собрания, посвященного вопросам медицинского обслуживания, чем для респектабельного дома Стива. Три присутствовавшие дамы высказывались не менее откровенно, чем мужчины, а седовласая представительница «первых семей Вирджинии» даже заявила голосом, дрожавшим от мстительной ярости, что «этого мерзавца следовало бы повесить».

Я вовсе не удивился, когда свет в гостиной начал тускнеть — признаться, я этого и ждал. Откинувшись на спинку удобного кресла, я прикрыл глаза и отправил вызов маме. Когда я вновь поднял веки, в комнате царила темнота, не считая уже знакомого загробного свечения, излучаемого призраками усопших. Из сумрачного коридора, который вел к спальням, надвигалась мрачная шеренга чудовищных образов, а вокруг меня одновременно собиралась вторая армия, словно готовясь к бою.

Однако создания Микса, как я и предполагал, не были — ни сейчас, ни когда-либо прежде — настоящими мертвецами, существовавшими отдельно от его власти. Скорее, они представляли собой проекции его воспоминаний или извращенных мечтаний. Мои же призраки, напротив, были реальнее грозовой тучи, и они решительно наступали, причем каждый нес перед собой яркий, сияющий образ петли, в которой он умер.

Мы, живые, теперь не имели значения. Духи проходили сквозь нас, как мы могли бы проходить сквозь дым. Они были полупрозрачны, так что даже в этой толпе противник оставался мне смутно виден. Я мог наблюдать, как Миксовы устрашающие фантомы съеживаются и тают в воздухе по мере того, как растет его страх, оставляя жалкого палача лицом к лицу с его жертвами. Вот они окружили его; вот он испустил полупридушенный вскрик; вот они сомкнулись вокруг него так плотно, что на мгновение он исчез из виду…

А затем и с лица земли. Вспышка, шипение и хлопок, какой раздается при взрыве отсыревшей шутихи — и он расслоился, возвратился в Великий Космос; любой из живых или мертвых мог бы сказать, что туда ему и дорога. Мы, живущие, поднялись с мест и взялись за руки, лишь сейчас заметив, что шесть бутылок бурбона, приготовленные Стивом, осушены до донышка.

Комментарий издателей «Журнала психических исследований»:

Мы представляем предшествующий отчет — обнаруженный на компьютере мистера Мартина его душеприказчиком — с определенными колебаниями, чтобы не сказать трепетом.

Автор являлся пожизненным членом этого общества и был известен всем нам как человек безукоризненно правдивый. Архивные экземпляры «Гринвуд-Фоллс Стандард» подтверждают существование историй о «доме палача», в точности соответствующих изложенным в отчете.

Тем не менее Стивен Престон Джеймс (это псевдоним) отказывается комментировать очерк мистера Мартина и угрожает судебным преследованием, если мы опубликуем его истинное имя или настоящий адрес его дома. Члены группы «Смерти — смерть!» следуют примеру своего поверенного, заявляя, что если они прослывут «чудиками», может пострадать их правое дело — добиться отмены смертных приговоров. Попытки связаться со вдовой Летицией Лус остались безрезультатными: она покинула страну и, по слухам, живет теперь в Рио-де-Жанейро.

Так что убедительных свидетельств мы не имеем. Тем не менее издатели чувствуют себя обязанными опубликовать этот отчет не только в связи с его значительным интересом, но также и в память о мистере Мартине. Вслед за описанными здесь волнующими событиями наш старый друг и коллега вернулся домой, уселся отдохнуть в свой «лейзи-бой» и во сне отошел в мир иной, пав жертвой сердечно-сосудистого заболевания, характерного для его возраста и сидячего образа жизни. К истории было добавлено любопытное заключение, вдруг появившееся на содержавшем отчет компакт-диске, — несколько строчек, которых там не было, когда диск в первый раз просматривали у нас в конторе. Возможно, это нечто вроде спиритического послания, подобного тем, какие получали медиумы прошедших времен на запечатанных грифельных досках? Вот как звучит этот постскриптум к нашей истории — возможно (а возможно, и нет), последние слова, которые нам суждено услышать от Джорджа Мартина:

«Не знаю, долго ли я спал после бурных событий прошлого вечера. Помню, что мне приснился какой-то короткий неприятный сон, а потом меня разбудил знакомый голос.

— Привет, мам, — сказал я, поднимаясь из кресла к потолку. — Вот будет здорово снова встретить с тобой День благодарения!»

Опубликовано: «Журнал психических исследований», т. 92, № 2. Перепечатывается с разрешения правообладателей.

Кэли Уоллес Ботанические упражнения для девочек

Первые весенние листочки развернулись, когда утреннее солнце коснулось сада. Цепляясь за бархатные портьеры, Розалия сползла с кровати, скользнула в кресло, а уже в нем подкатила к окну. Окно не открывалось, и Розалия никогда не бывала в саду, но любила воображать, какое там утро: нежное и сырое, шумное от пения птиц. Вылупившиеся на темном дубе малиновки скоро встанут на крыло.

Между зарей и закатом сад за окном Розалии проходил все четыре времени года. Весна была в самом разгаре, когда дверь в комнату открылась, и шумно ворвалась мисс Утро: складки ее бурой юбки шелестели, а суставы поскрипывали при каждом шаге.

— Милочка! — Голос у мисс Утро был гнусавый и тихий. — Ты ведь знаешь: нельзя вставать самой. Можно пораниться.

— Не поранилась, — ответила Розалия. — Видите? У меня все хорошо.

Мисс Утро неодобрительно поцокала языком и резко развернула кресло Розалии от окна.

— Тебе нельзя вставать самой.

— Я только хотела посмотреть на весенние цветы, — сказала Розалия. Поставив кресло Розалии у кровати, мисс Утро уперла руки в боки.

На одной руке у нее была перчатка, и Розалия подумала, не поранилась ли она, а может, ее руки начинают меняться, как у мисс Вечер. Та обычно укладывала Розалию в кровать под конец дня, пока за окном мягко падал снег, но однажды пальцы у нее скрючились, точно хрупкие веточки, и она не смогла расстегивать пуговицы. На следующий раз Розалии помогала мисс День. Больше она мисс Вечер не видела.

— Теперь давай тебя оденем, — сказала мисс Утро. — Сегодня особый день.

— Почему? — спросила Розалия. — Что случится сегодня? — Когда мисс Утро не ответила, она попросила: — Можно надеть розовое платье?

Платье было того же цвета, что и Rosa chiromancia, куст под окном Розалии, который расцветал и увядал рано. К тому времени, когда появлялась мисс Утро, все цветки с него опадали..

Но мисс Утро уже доставала из шкафа голубое. Расправив его на кровати, она смахнула пылинки.

— Пусть будет голубое. Любимый цвет профессора Лью, — сказала она. — Такого же оттенка, как твои глаза.

— Я не знаю, какого цвета у меня глаза, — возразила Розалия. В доме не было ни одного зеркала, а отражения в ночных стеклах смазывались, и Розалия видела только расплывчатое пятно, близкое, но всегда не в фокусе. — Мне бы хотелось розовое, пожалуйста!

— Голубое, — настаивала мисс Утро. — Это любимый цвет профессора.

Дом принадлежал профессору Лью, и мисс Утро делала все возможное, чтобы ему угодить.

Розалия не шевелилась, пока мисс Утро ее одевала. Раньше она старалась помочь, но однажды разорвала нижнюю юбку, и понадобилось пять дней, чтобы у нее снова отросли руки после того, как мисс Утро их подрезала.

— Ну вот, — сказала мисс Утро. — Настоящая красавица.

— Не знаю, — протянула Розалия. — Можно мне посмотреться в зеркало?

Мисс Утро хлопнула в ладоши.

— Пора завтракать! У тебя будет два часа с мисс День до прихода профессора Лью. — Она наклонилась к креслу, ее желтые косы мотнулись вперед, и Розалия уловила запах овсянки у нее изо рта. — Настоящая красавица.

Комната для завтраков располагалась в конце длинного коридора, украшенного картинами и набросками растений и животных. Одна дверь открывалась в сад, и каждый раз, когда мисс Утро провозила ее в кресле мимо двери, Розалия тянулась к резной ручке. Она никогда не могла ее достать.

Из утреннего зала не было видно сада. Окна выходили на квадратный двор, где прямо посередине росло одинокое дерево — Salix lachrymose, плакучая ива. В какие-то дни это был всего лишь зеленый побег, в другие — ива разрасталась больше Quercus mortem в саду; ее ветви становились такими тяжелыми, что, раскачиваясь, задевали белые каменные плиты. Сегодня ива была огромной, ее пятнистая тень накрывала двор.

На столе ждали миска и ложка.

— Ешь, — велела мисс Утро. — Овсянка полезна для здоровья.

— Она мне не нравится, — сказала Розалия. — Она поковыряла овсянку ложкой, неохотно поднесла ко рту. Овсянка была серой, водянистой и невкусной, но это была ее единственная еда за день. — Почему мне нельзя чего-нибудь другого?

— Овсянка полезна для здоровья, — повторила мисс Утро. Потом резко повернулась и вышла из залы. Она никогда не оставалась надолго. Мисс День говорила, что она быстро устает.

В белом дворе длинные ветви ивы покачивались на мягком ветерке. Розалия попробовала вообразить, каково это — коснуться грубой коры дерева, подержать в руке камень, позволить песчинкам скользить между пальцев. Интересно, почему ни одна птица, пчела или жук не сумели пробраться из сада во двор?

Она съела только полмиски, когда услышала шаги мисс День. Вместо одной ноги у мисс День была отполированная палка с плоским деревянным ботинком на конце, и при ходьбе получался ритмичный пух-тук, пух-тук. Мисс День была выше и тоньше мисс Утро, но у обеих были одинаковое худое лицо, одинаковые желтые косы и одинаковые голубые глаза — под стать платью Розалии.

— Доброе утро, Розалия, — сказала мисс День и просияла. — Ты закончила завтракать?

Розалия оттолкнула овсянку.

— Она мне не нравится. Можно мне тост с медом?

Мисс День моргнула. Однажды она дала ей торт с медом, но прежде заставила Розалию поклясться, что она никому не расскажет, упирая на то, что мисс Утро и профессору нельзя это знать.

Розалия следила за худым лицом мисс День и ждала.

Наконец та сообщила:

— Сегодня особенный день. — Пальцы на повисших руках непроизвольно дернулись раз, другой, третий, прежде чем она их расслабила. — Я тоже не слишком люблю овсянку.

— Правда? — удивилась Розалия. Мисс День никогда раньше в подобном не признавалась.

Но мисс День уже сменила тему:

— Начнем наш урок?

Мисс День позволила Розалии самой вращать колеса кресла и покатиться по дому: сначала по одному длинному коридору, потом по другому в библиотеку, пыльную, знакомую и теплую на утреннем солнышке. Обрамленные желтыми занавесками высокие окна выходили на просторную лужайку, тянувшуюся до шеренги деревьев вдалеке; за их верхушками маячили крыши и дымовые трубы, темные и угловатые на фоне неба. В библиотеке книги занимали все стены и загромождали столы, а среди них в стеклянных шкафчиках красовались разные экспонаты: замороженные цветы, неестественно застывшие грызуны и птицы, крохотные деревца, растущие под кустами кричаще яркой травы.

Сняв с полок несколько книг, мисс День принесла их Розалии.

— Какой займемся сегодня?

Розалия переводила взгляд с обложки на обложку. Бабочки, птицы, цветы, лишайники — все их Розалия уже читала раньше. Она вздохнула.

— Я думала, сегодня особенный день. Можно нам заняться чем-нибудь другим?

— Сегодня особенный день, — сказала мисс День. Прижимая книги к груди, она покачнулась, переступив с ноги на ногу. — Но тебе нечего бояться.

У Розалии перехватило дыхание.

— Нечего бояться?

Выражение лица мисс День не изменилось.

— Какую ты хочешь?

— А чего я могу бояться? — спросила Розалия. Когда мисс День не ответила, Розалия указала на книгу «Полевой справочник». — Мне эта нравится… Я не боюсь. Что сегодня произойдет?

Мисс День положила книгу на стол.

— Будь осторожна. Это одна из книг профессора. — Так мисс День говорила каждый раз, но даже когда руки у Розалии были такие же неловкие, как у мисс Вечер, она не порвала ни одной страницы.

Розалия открыла книгу на титуле: «Полевой справочник экспериментальных садовых растений», а под заглавием шрифтом поменьше — имя автора: миссис П.Уорт. Здесь были картинки и описания всех до единого растений в саду профессора Лью, плюс еще много таких, которых Розалия никогда не видела. Розалия встречалась однажды с миссис Уорт, когда та приезжала поговорить с профессором. Она погладила Розалию по голове и улыбнулась, когда мисс День сказала, что Розалии очень нравится сад. Миссис Уорт обсуждала с профессором цветы позднего лета, но смотрела при этом только на Розалию.

В обычные дни мисс День читала вслух из какой-нибудь книги и требовала, чтобы Розалия слушала, пусть даже та уже знала большую часть того, что мисс День старалась ей преподать. Но сегодня мисс День сидела тихонько и молчала. Розалия перелистывала страницы, задержалась подольше на Lupinus auguria, Syringa miraculous и Rosa chiromancia и, делая вид, что изучает каждую картинку, подсматривала за мисс День. Дважды мисс День делала глубокий вдох, точно собиралась заговорить, но когда Розалия вопросительно вздергивала подбородок, только качала головой.

Когда мисс День открыла рот, вздрогнула и закрыла его в третий раз, Розалия спросила:

— Вам нехорошо?

Губы мисс День задвигались, пальцы начали подергиваться. Розалия ждала.

— Это одна из книг профессора, — сказала мисс День.

Нахмурившись, Розалия перевернула страницу. На следующей был рисунок Hedera helix potential, того плюща, который льнул к кирпичной стене и обвивал сучья самых старых дубов в саду. Ветви были совсем тоненькие, но Розалия знала, что они много сильнее, чем кажутся.

— Он тебе нравится? — внезапно спросила мисс День.

Розалия отдернула руку. До нее вдруг дошел смысл слов мисс День: та никогда раньше подобного вопроса не задавала.

— Да, — ответила она. — Очень нравится. Хорошо, когда плющи карабкаются вверх.

— Этот всегда был моим любимым, — сказала мисс День.

Поежившись, Розалия сжала руку в кулак, чтобы мисс День не увидела, как она дрожит. Она даже не знала, что мисс День способна что-то любить.

— И мой тоже, — призналась она.

— Он растет в уголке сада, — продолжала мисс День, но смотрела за окно, ее голубые глаза не отрывались от неба за стеклом. — Он как занавес или пелена.

— За ним есть дверь.

Ранней весной, когда еще не распустились листья, и осенью, когда они уже опали, Розалия могла разглядеть за плетями плюща в углу сада деревянную дверь. Она не знала, куда та ведет, что лежит за высокой кирпичной стеной.

Мисс День погладила рисунок Hedera helix potential. Ее пальцы, более уверенные, чем у мисс Утро, и более длинные, чем у Розалии, зашуршали по странице.

— Будь осторожна, — сказала мисс День. — Это одна из книг профессора.

Остаток утра Розалия следила за мисс День, поглядывая то на ее лицо, то на руки, но мисс День ничего больше не сказала.

Когда часы в библиотеке начали бить полдень, мисс День встала.

— Теперь мы навестим профессора Лью.

Розалия опустила глаза, скрывая свое разочарование. Она так надеялась, что мисс День забудет, но та боялась профессора Лью не меньше, чем мисс Утро.

Мисс День собиралась уже вывезти Розалию из библиотеки, но у двери вдруг помедлила.

— Я хочу, чтобы ты кое-что запомнила, Розалия.

Розалия извернулась в кресле, чтобы на нее взглянуть. Мисс День все еще неотрывно глядела за окно.

— Тебе нечего бояться, — сказала мисс День с последним ударом часов. — Что бы ни делал профессор, тебе нечего бояться.

— Я не понимаю, — сказала Розалия. Ей очень хотелось, чтобы мисс День на нее посмотрела. — Что собирается делать профессор?

Эхо часов смолкло. Мисс День взялась за спинку кресла Розалии и с непривычной силой вытолкнула его из библиотеки. Ее шаги гулко отдавались в длинных коридорах. Она ничего больше не сказала и на вопросы Розалии не обращала внимания.

Дверь в кабинет профессора Лью стояла открытой настежь, и когда они с мисс День вошли, у Розалии защекотало в носу от запахов пыли, чернил и плесени. Профессор сидел в своем кожаном кресле за письменным столом. Позади него прислонилась к окну миссис Уорт. Она была более или менее такой, какой Розалия ее запомнила: лицо не грубое и бурое, как у мисс День, а гладкое и бледное, как у профессора Лью, и волосы не желтые и заплетенные в косы, а русые и собранные в пучок, из которого выскальзывают пряди. Она улыбнулась Розалии, смущенно скривив губы.

Мисс День поставила кресло Розалии перед столом и с тихим пух-тук отошла в сторонку.

— Благодарю вас, мисс День, — сказал профессор Лью. — Можете идти.

Лицо у профессора было худое, волосы седые, и он никогда не улыбался. Розалия на секунду встретилась с ним взглядом, но быстро отвела глаза; ей не нравилось, как он за ней наблюдает. На столе профессора лежала открытая книга, стояли чернильница и небольшой портрет в серебряной рамке: маленькая девочка сидит на качелях в саду. Широкая улыбка, нескольких зубиков не хватает, щеки круглые и розовые, а светлые волосы перевязаны голубыми ленточками. Ногами она не достает до земли, и ее пальцы крепко сжимают веревки качелей. Розалия уставилась на портрет, чтобы не встречать холодный серый взгляд профессора, а на остальное в кабинете лучше вообще не смотреть. Полки заставлены стеклянными ящиками, как в библиотеке, но тут экспонаты слишком уж неприятные: цветы шевелили искривленными лепестками многих оттенков, плющи извивались и напирали на стенки ящиков, жуки из блестящего металла ползали по крошащимся поленьям. Ветки, похожие на руки, и сучки, скрюченные, как пальцы, подергивались в стеклянных клетках, заполняя кабинет неумолчным, беспокойным хрустом.

Розалия знала, что, если присмотрится чересчур внимательно, возможно, найдет здесь собственные руки, те, которые обрезала мисс Утро, когда разорвалось платье: они будут дрожать и подергиваться за грязным стеклом.

— Можете идти, — прервал профессор Лью затянувшееся молчание.

Мисс День перевела взгляд с Розалии на профессора Лью, потом снова на Розалию. На лбу у нее залегла тревожная морщинка, руки она стиснула в кулаки.

— Тебе нечего бояться, — сказала она.

— А что, есть какая-то проблема? — спросила миссис Уорт, поднимая бровь.

— Не глупите, — отозвался профессор Лью. Обмакнув перо в чернильницу, он записал что-то у себя в книге. На мисс День он не смотрел. — Никаких проблем. Ступайте, мисс День.

— Мне не страшно. — Розалия не хотела, чтобы мисс День волновалась.

Прежде чем уйти, мисс День коснулась плеча Розалии.

Ритмичный пух-тук ее шагов замер в конце коридора.

— Что вам нужно? — Розалия заставила себя встретить взгляд профессора. — Что вы собираетесь делать?

— Поразительно, — сказала миссис Уорт. — Почти верилось, что она пытается принять участие в разговоре. Что её интересует?

— Объект, возможно, вообще не говорит, — сказал профессор Лью. Он отложил ручку и встал. — Мы не знаем, имеют ли смысл издаваемые им звуки. Возможно, он только воспроизводит услышанное. Как птица пересмешник.

Обойдя стол, он присел возле Розалии, опершись для равновесия одной рукой о колесо кресла. Он заглянул ей в глаза, в уши и в рот, взял одну ее руку и медленно согнул в кисти, постучал через ткань платья по коленкам и нахмурился, когда ноги не среагировали. Руки у него были влажные и теплые, дыхание душное. Розалия не отшатнулась: рутинный порядок осмотра никогда не менялся.

Миссис Уорт тоже обошла стол и нагнулась, чтобы почти нос к носу всмотреться в Розалию, достаточно близко, чтобы Розалия увидела золотые точки в ее карих глазах и уловила цветочный запах духов.

— Ты меня понимаешь? — произнесла она, медленно и четко выговаривая каждый слог.

— Конечно, я вас понимаю. — Секунду спустя Розалия вспомнила, что ей не полагается грубить гостям профессора Лью, поэтому добавила: — Рада снова видеть вас, миссис Уорт.

Миссис Уорт вздрогнула.

— Она произнесла мое имя?

— Вполне возможно, — отозвался профессор Лью. — Как я и говорил, объект очень умело имитирует звуки.

— Поразительно, — повторила миссис Уорт. Склонив голову набок, она посмотрела на профессора. — Такое поведение свойственно этой генерации?

— О чем вы говорите? — спросила Розалия.

— По моим наблюдениям, да, — сказал профессор, не обращая внимания на Розалию. — Оба уцелевших образца предыдущего поколения регулярно пользуются фразами, которым я их обучил, но сами усваивать и употреблять новые слова не способны. — Он нахмурился. — То есть предполагается, что не способны.

Миссис Уорт издала странный горловой звук, почти похожий на смех.

— Лучшие эксперименты всегда нас удивляют, Лью. Вы сами меня этому учили. Вы позволите этой созреть?

Профессор Лью посмотрел на Розалию.

— Не знаю, разумно ли, — сказал он. — Непредсказуемое поведение, которое продемонстрировали вторая и третья генерации, как будто проявляется еще отчетливее. — Он жестом указал на открытую дверь. — Уверен, вы заметили поврежденную нижнюю конечность? Мне не хотелось этого делать, но пришлось импровизировать, чтобы сохранить контроль, иначе неповиновение вошло бы в привычку.

Экспонаты на полках профессора Лью шуршали и царапались. Розалия так вцепилась в подлокотники кресла-каталки, что у нее заболели пальцы. Мисс День никогда не рассказывала, почему у нее не две ноги, как у мисс Утро и мисс Вечер, а Розалия никогда не спрашивала.

— И все равно, — говорила тем временем миссис Уорт, изучая лицо Розалии, — интересно было бы посмотреть, как последние усовершенствования будут развиваться в данном поколении.

Розалия спустила руки с подлокотников на колеса и с такой силой толкнула кресло назад, что миссис Уорт пришлось отпрыгнуть. Она нацелилась на дверь, но просчиталась и налетела одним колесом на косяк, а профессор Лью поймал кресло до того, как она успела сделать новую попытку. Он откатил ее назад к столу: от трения вращающихся колес стало горячо ладоням.

— Понимаю, что вы имели в виду, — сказала миссис Уорт. — Спасаться бегством — самостоятельная или привитая модель поведения?

— Я хочу уйти, — сказала Розалия. Она попробовала снова повернуть колеса, но профессор Лью крепко удерживал кресло. — Где мисс День? Я хочу назад, в библиотеку.

— Вы пытаетесь интерпретировать эксперимент до получения окончательных данных, — упрекнул профессор Лью. — То, что вы видите, просто аберрация, результат мелкого сбоя в эксперименте.

— Вы так в этом уверены? — протянула миссис Уорт. Она больше не улыбалась.

— Я бы не назвал последнее поколение совершенно никчемным, — продолжал профессор Лью. — Я возьму у этого экземпляра пробы тканей на почки для следующего.

Глаза миссис Уорт сузились.

— Когда планируете начать?

— Завтра, — сказал профессор Лью.

Розалии сделалось нехорошо: овсянка кислым комом поднялась из желудка, она не могла унять дрожь в руках.

— То есть после нашего разговора вы передумали? — спросила миссис Уорт. — Даже если вы не собираетесь позволить данной генерации созреть, возможно, полезно было бы понаблюдать, как она станет взаимодействовать с незнакомой средой.

Профессор Лью посмотрел на Розалию, губы у него сжались в тонкую линию, и он сказал:

— Нет, я не передумал. Если хотите, можем проверить объект сейчас. — Он развернул Розалию лицом к двери. — Или вам сначала необходимо обсудить что-то еще?

— О нет, — сказала миссис Уорт, ее губы дернулись. — Мне бы не хотелось тратить ваше время. Мы пойдем в сад.

— В сад? — переспросила Розалия. — Вы повезете меня в сад?

Они не ответили. Взявшись за ручки кресла, профессор Лью вытолкал Розалию в коридор. Розалия выпрямлялась все больше и больше, едва сдерживалась, и к тому времени, когда они достигли нужной двери, чуть ли не подпрыгивала на месте.

— Может, мы успеем посмотреть, как малиновки учатся летать, — сказала Розалия.

Миссис Уорт глянула на нее со слабой улыбкой, но промолчала.

— Я хочу увидеть вблизи Quercus mortem и Lupinus auguria, если он цветет, а еще Pinus flammia. Это сосна, которая растет как раз под окном моей комнаты. — Розалия прикусила губу. Миссис Уорт и так знает все эти деревья, они есть в «Полевом справочнике».

Профессор Лью достал из кармана пиджака связку ключей, побренчал ими, пока не нашел нужный: серебряный, с выбитым на нем силуэтом листа.

И распахнул дверь в сад.

— Зима начнется к чаю, — сказал он.

— Не беспокойтесь. — Миссис Уорт взяла у профессора ключи. — Я привезу ее назад до того, как похолодает.

Миссис Уорт толкнула кресло Розалии через порог, и впервые в жизни Розалия очутилась за пределами дома.

Сад буйствовал красками позднего лета. Пели птицы, шуршали листья, и Розалия слышала низкий гул, неровный и странный, а потом вдруг заметила толстого шмеля, который перелетал с цветка на цветок. Розалия глубоко вдохнула. Запахи влажной земли и свежей травы смешивались с ароматом цветов и чего-то более резкого с привкусом пряности, которую Розалия не могла распознать, хотя почти чувствовала на языке. В вышине сад накрывали прозрачные стеклянные панели, и через них Розалия видела облака — белые пятнышки в голубом небе.

— Мне подумалось, что тебе захочется изучить сад, — сказала миссис Уорт. — Это совсем не то, что через окно.

Не в силах говорить, Розалия кивнула. Красная бабочка села на желтый цветок у края дорожки, ее крылья раскрывались и закрывались в ритме настолько медленном и мерном, что Розалия поймала себя на том, что дышит в такт.

— Расскажи, что ты обо всем этом думаешь.

Миссис Уорт остановилась возле кресла, так что ее тень легла на лицо Розалии, она протянула камешек, совсем маленький, чтобы уместился в ладони Розалии. Розалия сжала на нем пальцы, потерла большим тусклую серую поверхность.

— Холодный. — Она поискала слова, чтобы его описать. — Тяжелый, но маленький. Как он стал таким круглым? Можно пощупать другой?

— Поразительно, — сказала миссис Уорт. Ее карие глаза посверкивали в солнечном свете.

Всю вторую половину дня, пока лето перетекало в осень, миссис Уорт находила разные предметы и, предложив Розалии, спрашивала, что она о них думает, и слушала так, словно понимала каждое слово. Она давала Розалии мягкие зеленые листья и шелковистые цветы, разноцветные камешки и горсти влажной земли. Из каприза Розалия положила один лепесток в рот; вкус у него был острым и горьким, и она рассмеялась от удивления, но тут же выплюнула. Миссис Уорт отламывали кусочки коры с деревьев: грубые и твердые или сухие, как бумага, или колкие и острые, чтобы Розалия вертела их в руках, удивляясь разнице текстур.

— Каково это? — всякий раз спрашивала миссис Уорт. — Тебе нравится?

С ее лица не сходило терпеливое, озадаченное выражение, и Розалии казалось, будто миссис Уорт так же изумляется всякой всячине сада. Она приносила все, на что указывала Розалия, и никогда не отталкивала ее руки.

Розалия делала, что могла, лишь бы ответить. Она знала: ей ни за что не увидеть многоцветия сада за какие-то несколько часов.

Миссис Уорт поймала для Розалии кузнечика. Насекомое отчаянно билось в ее неплотно сжатых пальцах, пока она его не отпустила. Потом миссис Уорт скрылась в тенистом уголке и вернулась, уместив в сложенных лодочкой руках лягушку. Зная земноводных только по рисункам в книгах профессора Лью, Розалия никогда бы не подумала, что лягушка умеет так быстро двигаться: вот она сидит в руках, скользкая и дышащая, а вот с резким кваком прыгает и исчезает в траве. Рассмеявшись от радости, Розалия протянула руки за следующим существом.

Но это оказалась сломанная ветка. Дерево было сухим и твердым, знакомым под пальцами Розалии. Ее пробрала нервная дрожь, когда миссис Уорт взяла ее руку и закатала рукав платья.

— Видишь? — спросила миссис Уорт.

Розалия выдернула руку. Она была морщинистой и с извивами, как на ветке, но ветка была жесткой и неподвижной и того же тусклого бурого цвета, какой сделалась мисс Вечер перед тем, как перестала приходить каждый вечер в комнату Розалии. Ветка была мертвой. Розалия ее оттолкнула. Подумав, миссис Уорт швырнула ветку в кусты. Взгляд Розалии задержался на дальнем уголке сада, который не был виден из окна ее спальни. Там, в тени толстого дуба, росло маленькое деревцо. Розалия не знала, к какому виду оно относится. Усталый излом его ветвей напомнил ей сгорбленную спину мисс Вечер.

Осень вступила в свои права. Миссис Уорт срывала красные, оранжевые и золотые листья, пока они еще не успели упасть, и не била Розалию по рукам, когда та их ломала. Подступила зима, и в животе у Розалии возникло холодное, неприятное чувство. Она избегала смотреть на дверь дома.

Когда солнце опустилось за стену сада, Розалия поежилась и потерла локти.

— Замерзла, милая? — спросила миссис Уорт.

Розалия покачала головой. Времена года сменяли друг друга, и каждая минута убегала слишком быстро. Розалия знала, что едва войдет внутрь, она больше не увидит сад.

С легкой улыбкой миссис Уорт сняла жакет и накрыла им колени Розалии.

— Ну вот, — сказала она. — Мы можем остаться еще ненадолго. Но не слишком. Едва солнце сядет, погода станет непредсказуемой. Я никогда не могла разобраться в динамике зимы.

Миссис Уорт снова покатила кресло Розалии по дорожке. От ее жакета пахло бумагой и кожей, чуть похоже на библиотеку, и Розалия ощутила вес связки ключей профессора Лью.

— Подождите! — Розалия вцепилась в колеса своего кресла. Дерево терлось о ее ладони, пока миссис Уорт не остановилась. — Хочу увидеть малиновок. — Розалия посмотрела снизу вверх на миссис Уорт. — Они у черного дуба. Quercus mortem. Вот там.

Миссис Уорт посмотрела в том направлении.

— Quercus mortem? Ну что ж, столько-то мне понятно, — сказала она. — И я тоже люблю его больше всех.

Прямого пути к черному дубу в углу не было. Им пришлось обогнуть сад и съехать с мощеной дорожки на присыпанный галькой участок, на котором кресло Розалии отчаянно дребезжало. Черный дуб стоял поодаль от остальных деревьев. Плющ обвил его ветки и карабкался по кирпичной стене, пряча за завесой осенних листьев дверку, которая так нравилась мисс День.

— Ближе нам не подобраться, — сказала миссис Уорт.

— Хочу посмотреть гнездо, — не отступала Розалия. И в ответ на вопросительный взгляд миссис Уорт указала: — Оно там, вон на той ветке.

— Не знаю… — засомневалась миссис Уорт. — Но пойду посмотрю.

Она сошла с дорожки, чтобы пробраться к дубу. Едва она повернулась спиной, Розалия нашарила в карманах жакета связку профессора Лью. Много ключей, но только один серебряный и помеченный листом. Резко повернув, Розалия сняла его с кольца и спрятала под складками платья. Проверив, не следит ли за ней миссис Уорт, она осмотрела остальные. Один, медный и более тусклый, не такой начищенный, как остальные, был помечен отпечатком сплетенного плюща. Розалия сняла и его тоже, а потом вернула связку в карман жакета миссис Уорт. Ее пальцы сжались среди складок на украденных ключах. Те были маленькими, твердыми и теплыми на ощупь.

На дорожку миссис Уорт вернулась со скорлупкой от крошечного голубого яйца малиновки.

— Гнездо уже опустело, — сказала она. Ей как будто было жаль. — Но смотри, что я нашла.

Розалия протянула руку к скорлупке. Половинка с заостренными на вид краями была мягкая-премягкая и невероятно легкая.

— Спасибо.

— Что у тебя там? — спросила миссис Уорт.

— Ничего, — отрезала Розалия.

Миссис Уорт коснулась сжатого кулака Розалии, и Розалия его отдернула, натянув складки платья над спрятанными ключами, и от неожиданности непроизвольно раздавила скорлупку в другой руке. Миссис Уорт с мгновение смотрела на нее пристально.

— Ты действительно удивительная. — Она достала из кармана связку, но ключи не пересчитала, даже не посмотрела на них.

Миссис Уорт повезла ее назад по дорожке, и Розалия бросила обломки скорлупы на землю. Когда они достигли двери, большая часть листвы уже попадала с деревьев.

За порогом их ждали профессор Лью и мисс День.

— Надеюсь, ваше любопытство удовлетворено? — спросил профессор Лью.

Миссис Уорт коснулась плеча Розалии.

— Мне эти несколько часов многое прояснили. Вы даже не догадываетесь, Лью, какое интересное создание вы сотворили.

— Следующее будет еще лучше, — сказал профессор Лью и повернулся к мисс День: — Можете увезти объект.

Розалия молчала, когда мисс День покатила ее кресло назад в спальню. Она не говорила ни о цветах, ни о листьях, ни об их мягкой, чуть восковой поверхности: такой глянцевой упругости она никак не ожидала. Она не пыталась описать, каков на вкус воздух в саду и как сам сад не похож на дом. Она крепче сжала в кулачке ключи и сглотнула ком в горле, когда мисс День закрыла дверь спальни.

— Длинный выдался денек, — сказала мисс День. Она всегда так говорила, когда привозила Розалию назад. — Я рада, что ты столько узнала сегодня на уроках.

— Я видела красную бабочку, — сказала Розалия. Мисс День поставила ее кресло у окна. Шел снег, и дневной свет почти совсем угас. — Я не знала, как она называется.

— Для этого и нужны уроки.

— Хотелось бы, чтобы вы пошли со мной.

Мисс День резко отступила на шаг, но Розалия схватила ее за рукав.

— У меня для вас кое-что есть, — сказала, она. Раскрыв ладонь, она показала два ключа.

Повисшие руки мисс День подрагивали. Она даже не шелохнулась, не попыталась забрать ключи.

— Где ты их взяла?

— Один для меня, — сказала Розалия. — Другой для вас. Я сегодня ночью вернусь в сад. — Она сжала кулак.

Настала ночь, в окне Розалия видела отражения, свое и мисс День, — два размытых силуэта на фоне темной садовой стены. Розалия задумалась: а каков снег на вкус, на запах, будет тяжелым или мягким, сырым или колким, издает ли он какой-нибудь звук, когда падает на деревья и дорожки сада?

— Что профессор Лью сделал с мисс Вечер? — спросила она.

Мисс День резко подняла руку, потом уронила снова.

— Долгий выдался денек, — сказала она. — Давай тебя разденем.

Но она не пошла к шкафу за ночной рубашкой и не помогла Розалии пересесть из кресла на кровать. Повернувшись на каблуках, она вышла из комнаты и с громким хлопком закрыла за собой дверь. Щелкнул замок, и пух-тук, пух-тук ее неровной походки эхом раскатился по коридору.

Розалия резко развернула кресло от окна, так что колеса громко скрипнули на деревянных половицах. Подкатив к двери, она подергала ручку, толкала и тянула — и сдалась, лишь когда убедилась, что не может ее открыть. Единственным выходом оставалось окно. Розалия глянула на него, ее сердце тяжело ухало. Взгляд упал на белую лампу на тумбочке у кровати. Снова преодолев комнату, она схватила ее. Лампа оказалась тяжелее, чем она думала, а фарфор — холодным на ощупь.

Розалия не мешкала ни минуты. Установив кресло поближе к окну, она занесла лампу над головой и изо всех сил швырнула в стекло.

Лампа разлетелась. Осколки фарфора посыпались на пол брызгами дождя.

А окно не разбилось.

За призрачным отражением Розалии снег укутывал сад застывшим саваном, смягчавшим каждую грань, льнул к каждому стеблю, к каждой ветке. Зима не согреется в весну еще много часов.

Она не знала, сколько прошло времени, как долго она смотрела на укрывший сад снег. Когда лязгнул замок и дверь отворилась, Розалия ничуть не удивилась: на пороге стояла мисс День.

— Нам нужно в сад, — сказала Розалия.

Мисс День сжала и разжала кулаки, ее пальцы ритмично поскрипывали.

— Нужно, — повторила Розалия. Толкая колеса кресла, она покатилась мимо мисс День к двери. — Он заберет вас, как забрал мисс Вечер. Мы должны идти.

В коридорах было пусто, тишину нарушали только стук шагов мисс День и тихий рокот кресла Розалии. Сердце Розалии болезненно ухало, она то и дело оглядывалась. Она не знала, где спальня профессора Лью, не ведала, услышит ли он, но не поворачивала назад, и мисс День не пыталась ее остановить.

Когда они достигли нужной двери, Розалия вставила в замок серебряный ключ. Замок щелкнул, и ручка легко повернулась.

Розалия охнула при первом вдохе томительного зимнего воздуха, но, вращая колеса, перевалила кресло через порог.

— Ну же, мисс День. Я хочу потрогать снег.

Снежинки падали медленными, ленивыми кругами. Розалия протянула руки, снег… он как исчезающие уколы холодными иглами… Она запрокинула голову. Стеклянная крыша была темнее и более плотной, чем раньше, словно стекла покрывало что-то темное и гладкое. Мисс День спотыкалась и оскальзывалась на дорожке, деревянный ботинок цокал по наледям. Сад зимой был темным, холодным и странным — чужим, пусть даже Розалия знала, что поменялось только время года. Ветки низких кустарников цепляли ее за платье, и колеса скрипели на заиндевелой палой листве. Не оглядываясь, она катила по дорожке.

С плюща в углу сада облетели листья — если не считать нескольких, самых упорных. Мисс День помогла Розалии перебраться с мощеной дорожки на гравий, а после — на ухабистую землю. Когда они достигли двери, мисс День взяла у Розалии медный ключ и, раздвинув плети плюща, отперла замок. Ухнув с натуги, она потянула дверь на себя. По ту сторону дорожка продолжалась. Там не было ни снега, ни палой листы, ни мертвых цветов или кустарников. Теплым воздухом пахнуло из открытой двери.

Розалия покатила вперед. Ветерок щекотал ей лицо и играл волосами. Внешнюю стену сада укрывали плющ и ползучие розы. Луна светила серебром, такая яркая, какой никогда не была в окне спальни. Розалия всматривалась в нее, пока у нее не начало резать глаза.

Она оказалась за пределами дома и сада.

Когда она оглянулась, мисс День стояла на пороге, потирая локти, глаза у нее были темные и расширенные.

— Все хорошо, — сказала Розалия. — Тут тепло.

— А я спрашивала себя, решишься ли ты уйти сегодня ночью?

Розалия охнула, когда из теней у стены вышла миссис Уорт.

— Я рада, что ты решилась, — сказала она и огляделась. — И вы тоже, мисс День. Я увезу отсюда вас обеих.

— Долгий выдался… — Мисс День моргнула, пожевала губами. Она все еще держала в руке медный ключ.

Розалия никогда не слышала, чтобы голос у мисс День был таким испуганным, даже когда она рискнула противостоять профессору Лью, даже когда профессор заговорил о том, чтобы создать другую девочку, лучшую, чем Розалия: ее бы учили каждый день в библиотеке. Розалия спросила себя, что сделает мисс Утро, когда ворвется в комнату одевать ту, которой там нет: с рассеянной веселостью она обратится к пустоте, когда будет доставать из шкафа розовое платье и проверять, не порвано ли оно.

— Нет, — твердо сказала Розалия. — Я назад не вернусь.

— Вот и хорошо, — отозвалась миссис Уорт.

Мисс День задрожала.

— Розалия, — позвала она.

— Я хочу увидеть мир снаружи, — сказала Розалия. — И мне очень хочется, чтобы вы пошли со мной. Чтобы вы рассказали мне, как все называется.

Решительно толкая кресло, она покатила прочь от садовой стены. Миссис Уорт пошла с ней рядом, положив руку на спинку кресла. В лунном свете все казалось прохладным и ярким, а воздух был теплым, влажным и полнился стрекотом цикад и шепотом листьев на легком ветерке.

Дверь, закрываясь, скрипнула, но Розалия не оглянулась. Неровный пух-тук шагов мисс День сопровождал ее по дорожке.

Анна Каньтох Миры Данте

Данте-3 трансформировался. Красный камень и черный металл непрерывно меняли форму, чудовищным и гротескным образом подражая очертаниям животных и людей. Быстрее, медленнее, опять быстрее. Слева от Софии металлический куст с острыми как бритва листьями плавно преобразился в тощее, похожее на волка существо, неуклюже пошатывавшееся на восьми паучьих ногах. Справа возникли похожие на ободранные руки и ноги колонны с пульсирующими красными полосками мышц и черными жилами. София мимоходом взглянула на них, не замедляя шага. Соединятся они, образуя арки, а затем какую-то сложную конструкцию, или, возможно, будут становиться все тоньше и выше, пока не достанут до неба?

При мысли о небе она машинально подняла взгляд. Над головой был темно-синий свод с красными и желтыми полосами, заливавшими трансформирующийся мир неестественным, почти сказочным светом. Но спокойствие его было обманчивым — аура могла смениться за несколько секунд, и тогда небосклон начинал пылать, словно озеро бензина, после чего надвигался огненный шторм или горячие, желтые от серы дожди.

По словам Вергилия, погода сегодня ожидалась хорошая, что на Данте-3 означало температуру в сорок с небольшим градусов, но София на всякий случай облачилась в термоскафандр. На этом ее благоразумие заканчивалось, поскольку тяжелый, ограничивавший поле зрения шлем с кислородным аппаратом она повесила на пояс, рассчитывая, что в случае чего всегда успеет его надеть. Вероятно, успеет.

Она шла осторожно, стараясь не оглядываться по сторонам. Почва пульсировала под ее ногами, готовая в любой момент взмыть в воздух или провалиться, а София чувствовала себя словно в парке аттракционов, где надо было ходить по движущимся доскам. Два шага вперед, шаг назад, держать равновесие, вбок и снова вперед, визжа и хохоча вместе с остальными ребятишками. Те доски перемещались быстрее, чем почва на Данте-3, но и София была тогда моложе. Намного, намного моложе. Еще недавно она считала себя женщиной среднего возраста, и даже — когда особенно хорошо себя чувствовала — женщиной в расцвете лет. Теперь же она начинала привыкать к мысли о том, что она просто старуха, а старухи быстро устают, и у них хрупкие кости. Упав, она, возможно, уже не сумела бы подняться.

Ветер усилился, донося отдаленные крики. Смрад горящих тел, несмотря на маску, пробирался в ноздри и оставлял во рту неприятный липкий привкус. Смыв его глотком теплой воды, София вздохнула и сдвинула очки со лба на глаза. Благодаря им она могла что-то видеть, хотя вокруг потемнело от частиц пепла.

Перед ней возвышалось ажурное сооружение, нечто вроде заброшенного на середине строительства металлического собора. Его изображение на внутренней стороне очков высвечивалось в виде красных пульсирующих линий, но София знала: на самом деле оно черное — словно уголь или адская смола.

София ускорила шаг. Мокрые от пота волосы липли ко лбу, легким не хватало воздуха, болела поврежденная лодыжка. И тем не менее она шла все быстрее, лишь бы двигаться вперед, лишь бы убежать от страха и сомнений, преследовавших ее с тех пор, как она покинула станцию.

Остановилась она лишь на мгновение.

Собор трансформировался в скелет допотопного чудовища, аркады превращались в ребра, колонны — в берцовые кости, а фасад вытягивался в длинный, полный острых зубов череп.

Негромко выругавшись, София вошла внутрь.

Там было прохладнее, а также темнее, поскольку к огненному сиянию добавлялись подвижные тени изменяющегося сооружения.

— Терри? — она снова сдвинула очки на лоб, сняла маску и крикнула, надеясь, что в ее голосе не слышно паники: — Где ты? Ты не должен ходить сюда один! Здесь опасно!

Черно-белый пол под ее ногами выглядел почти как идеальная шахматная доска. Почти — потому что края некоторых плиток уже начали размываться. Когда они всей группой были здесь в последний раз, на полу виднелось двенадцать концентрических, попеременно черных и белых окружностей, завороживших Терри.

— Ты здесь?

Она нашла его в месте, которое все еще можно было назвать боковым нефом. Естественно, таковым оно никогда не являлось, но чужие, постоянно трансформирующиеся элементы Данте-3 казались не столь враждебными, когда в них удавалось найти знакомые черты.

Терри сидел к ней спиной, склонившись над чем-то, чего она не могла разглядеть. София с ужасом заметила, что на нем лишь синие брюки и рубашка, которые носили на станции ученые. Он явно над чем-то трудился — рук она не видела, но об этом свидетельствовали движения плеч. Возможно, испортился кислородный аппарат, подумала она, глядя, как по красной от ожога шее перемещается тень трансформирующейся аркады. Возможно, он взял с собой хотя бы аппарат.

Однако ее удивляла окутывавшая его тишина. Ни лязга металла, ни ругательств, которыми обычно сопровождается борьба с упрямой техникой. Руки Терри были чем-то заняты, но, судя по всему, не ремонтом.

— С тобой все в порядке? Нужно уходить, посмотри… — она замолчала. Страх наконец настиг ее и схватил за горло. Черные блестящие металлические кости изгибались, приближаясь к ним с каждым мгновением.

Обернувшись, Терри вытянул к ней руки, потирая их, словно актриса, репетирующая роль леди Макбет.

— На моих руках кровь, — очень спокойно произнес он, словно тщательно все продумал и пришел к выводу, что слова эти окажутся самыми уместными.

— Вижу, — тихо ответила она.

— Здесь еще больше крови.

Действительно, широкие размазанные красные полосы пятнали белизну шахматных квадратов, ведя дальше, в глубокую холодную тень, где лежало тело Моаны. Ноги ее были опутаны металлическими побегами, один из которых, раздирая скафандр, упрямо полз в сторону паха. Это оказалось столь непристойным, что София с трудом заставила себя не отводить взгляд. Вытянув руку, она коснулась холодного лба — под копной спутанных, слипшихся от крови волос череп девушки напоминал раздавленную яичную скорлупу.

— Это я ее там положил, — Терри замолчал, а потом показал на увеличивавшуюся щель, через которую проникало огненное сияние. — В тени, а то свет бил ей в глаза. Я ведь правильно сделал, да?

Странным, почти детским жестом он приложил к губам палец, которым только что показывал на небо. Лицо его тоже сильно покраснело, и София подумала, что ему не помешал бы холодный компресс. А потом еще и о том, что кроме компресса ему не помешал бы и хороший психиатр. Не сейчас, поскольку было уже слишком поздно, но намного раньше.

— Терри, — прошептала она, закрыв глаза.

Он кивнул, словно послушный ученик, размышляющий над словами учителя. Даже морщины на его лице разгладились, и оно выглядело совсем юным. Взгляд глаз с расширенными зрачками был устремлен куда-то вдаль. Положив руки на колени, он рассматривал их, словно видел впервые в жизни.

— Это должно было случиться, — помолчав, тихо сказал он. — Я давно понял, что у кого-то из нас в конце концов не выдержат нервы.

София молчала, не в силах найти слов.

Терри медленно поднял взгляд.

— Это уже конец, да? — спросил он.

Двумя днями раньше.

«…все хуже, еще немного, и начнем вцепляться друг другу в глотки. С одной стороны, досаждает невозможность побыть наедине, поскольку чаще всего мы находимся все вместе на станции, где слишком мало места; с другой — нам редко хватает смелости, чтобы пойти куда-нибудь в одиночку, даже если расстояние составляет всего полтора десятка шагов. И дело вовсе не в благоразумии или предписаниях Корпорации, которыми мы порой пренебрегаем, но именно в страхе, самом простом и самом примитивном. Когда ветер усиливается, здесь слышны крики из Бездны, а в воздухе носится пепел и смрад горящих тел. Все постоянно изменяется, и уже само это становится пыткой, поскольку наш разум требует опоры на что-то устойчивое, а здесь ничего такого нет. По крайней мере снаружи, ибо, само собой, есть станция, стоящая на амортизированных опорах и оборудованная датчиками, постоянно отслеживающими состояние почвы. Если поверхность, на которой мы стоим, начнет слишком резко трансформироваться, управляемые компьютерами двигатели поднимут нас и перенесут в более спокойное место. На это требуется множество энергии, но, по крайней мере, у нас есть некоторое ощущение безопасности.

Наш энтузиазм быстро сменился психическим истощением. Вначале мы искренне верили, что именно мы спасем человечество и станем героями. Наивно, да? Теперь же мы попросту устали. Все чаще — когда мы не ссоримся — заходит разговор о возвращении домой. Врата откроются через пять дней (на самом деле здесь нет ни дней, ни ночей, но мы продолжаем отсчитывать время по земному исчислению), и это поддерживает в нас надежду. Нас не пугает даже тот факт, что ситуация на Земле ухудшается с каждым мгновением. Уже когда мы прибыли на Данте-3, дела были плохи, а теперь еще хуже. И тем не менее мы хотим вернуться — пусть другие займут наше место, и пусть они борются за спасение рода человеческого. С нас хватит.

У меня все более или менее прилично. Физически я чувствую себя хорошо, особенно для моего возраста. Мне не советовали отправляться на «тройку», но я настояла, а поскольку мой покойный муж был зачинателем проекта Врат, никто не осмелился мне запретить. Я не жалею о своем решении, несмотря ни на что. Мое душевное состояние куда лучше, чем у остальных, поскольку, будучи лингвистом, я никогда еще не спускалась в Бездну и чаще всех из нашей группы остаюсь одна на станции. Тогда у меня появляется немного времени для себя, и это помогает сохранить равновесие.

Начо Йенг спокоен, что кажется почти неестественным, когда все вокруг кричат. Он постарел в последние дни, а стоит мне заглянуть в его глаза, как я вижу огромную боль и еще большую усталость. Несмотря на это, он все еще в состоянии поделиться с другими своим теплом. Само его присутствие действует на нас успокаивающе. Начо даже не приходится что-либо говорить. И почему я не встретила этого человека тридцать лет назад?

Моана Мерида тоже неплохо держится. Она беспристрастна и безгранично верит в науку…»

София замолчала, не вполне уверенная, стоит ли продолжать. Это был не официальный отчет, лишь личный дневник, но вполне возможно, что когда-нибудь она решится его опубликовать. «Ладно, в крайнем случае сотру неудобные фрагменты», — подумала она.

«Моана Мерида — словно доктор Менгеле в юбке. Господи, как это звучит — все на М… Похоже, я начинаю сходить с ума, если меня забавляют такие вещи. А от этой ассоциации мне никак не избавиться. Ибо какое имя можно присвоить тому, кто называет возгорание в Бездне людей «интересными случаями»?

Что же касается капитана Пеньи, то, честно говоря, до сих пор не знаю, как к нему относиться. Несомненно, он прекрасный солдат, но в его образе «жесткого мужика» есть нечто слегка фальшивое, как будто он носит маску — такую, правда, в которой хорошо себя чувствуешь, но все-таки маску. Я пыталась несколько раз под нее заглянуть, но добиралась лишь до очередных масок — галантного джентльмена, преданно защищающего женщин, любящего мужа, ежедневно посылающего сообщение жене, или богобоязненного христианина, не теряющего веры даже в аду.

Не знаю, скрывается ли где-то под этими масками настоящий Эмилио Пенья, и, честно говоря, меня это перестало волновать. Самое главное, что капитан поддерживает своих подчиненных в хорошей форме (прежде всего имеется в виду душевная кондиция, не физическая). Все они молодые люди — с моей точки зрения, почти дети, которые еще не начали жить, — и никто из них не заслужил того, чтобы оказаться в таком месте. Я мало что о них знаю, поскольку чаще всего они находятся в своей части станции, в общем зале, где играют в карты или в кости. Они напуганы, но притом безгранично верят своему командиру, которому доверяют словно Богу, и за это, пожалуй, я испытываю к Пенье определенную симпатию. Тот, кто вызывает подобные чувства, наверняка порядочный человек.

И наконец, Терри Кассоу, мой брат.

Его состояние хуже всего. Я жалею, что поддалась на его просьбы и поручилась за него. Господи, только попадись мне тот психолог, что дал ему характеристику «эмоционально устойчив», я бы ему все волосы на голове выдрала!

Лалита умерла пять месяцев назад, а он взял с собой Конструкт индивидуальности Тирла, ту самую игрушку для богатых и несчастных, которую люди называют КИТ. Лалита прошла сканирование, когда ей исполнилось двадцать, и никогда его не обновляла, так что теперь они представляют собой своеобразную пару — молоденькая женщина, почти подросток, и седеющий, сморщенный мужчина, который объясняет, что он ее любимый муж, тот самый, которого она помнит полным сил юношей. У меня складывается впечатление, что по прошествии пяти месяцев Лалита все еще не до конца в это поверила и уж наверняка эту перемену не одобрила. Порой, когда она смотрит на Терри, в ее глазах я читаю неуверенность, страх и даже отвращение. Я помню Лалиту с тех времен, когда ей было двадцать — упрямую, сумасбродную девушку из числа тех, кто искренне верит, что свет принадлежит молодым и лучше умереть до тридцати. КИТ, правда, всего лишь голографический, бестелесный дух, но он обладает ее личностью, а та никогда не приняла бы постаревшего Терри.

Подозреваю, что Терри с самого начала об этом знал и перед запуском программы велел внести в нее ряд модификаций. Потому Лалита столь пассивна, не плачет, не кричит, не скандалит, лишь мягко улыбается, когда Терри с ней заговаривает. А говорит он непрерывно, за исключением тех немногих моментов, когда находится за пределами станции, вверяя жену моей опеке. Я ношу браслет Тирла на руке, но редко его активирую — пусть личность Лалиты остается в спящем состоянии, я сыта по горло ее обществом.

Точно так же я сыта по горло — как и все мы — эмоциональным эксгибиционизмом Терри. Его не заботит, слышит его кто-то или нет, а поскольку станция небольшая, нам негде скрыться от потока слов, которые он извергает. Любимая то, любимая это, мы снова вместе, мое сокровище, и все будет хорошо… как будто, черт побери, может что-то быть хорошо, если Лалита мертва. В иной ситуации, возможно, мы бы ему сочувствовали, но сейчас он нас лишь раздражает, захлестывая своими больными эмоциями и вынуждая участвовать в этой пародии на любовь. А за раздражением приходит злость на него и его чертов Конструкт. Я тоже раздражена, но при этом их жалею. Лалиту, поскольку она сперва умерла, а затем изувечили ее личность, и Терри, который отчаянно делает вид, будто модифицированный КИТ — его любящая жена…»

София обессиленно замолчала. Она понимала, что в последнем фрагменте позволила себе дать волю чувствам, и решила в будущем держать себя в руках. Ей нравилось считать себя хладнокровной, рассудительной и уравновешенной.

— Вергилий?

ДА, — компьютер обладал мягким, вызывавшим доверие голосом психоаналитика.

— Запиши это, а потом покажи обзор прессы.

Она была единственной на станции, кто еще следил за поступавшими с Земли новостями. Остальные слишком боялись того, что услышат.

СВЫШЕ ТРИДЦАТИ ТЫСЯЧ УМЕРШИХ В ТОКИО, ОРЛЕАН — ГОРОД ДУХОВ, ЭПИДЕМИЯ ПЕРЕСЕКАЕТ АТЛАНТИКУ, АРМИЯ УМИРОТВОРЯЕТ НЬЮ-ДЕЛИ, ПРОДОЛЖАЮТСЯ РАБОТЫ НАД ВАКЦИНОЙ.

София горько усмехнулась. Продолжаются работы над вакциной! В точности то же самое она слышала, собирая чемодан перед тем, как войти во Врата. С тех пор прошло три месяца, но вакцина так и не появилась.

ЭНКАРНИТ — КАРА, НИСПОСЛАННАЯ НА ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ЗА ЕГО ГРЕХИ? МАССОВЫЕ САМОУБИЙСТВА В…

— Дальше, — рявкнула она. С нее хватало разговоров о смерти.

УЧЕНЫЕ С МИРА ДАНТЕ-17 СООБЩАЮТ, ЧТО НАШЛИ НЕЧТО, СПОСОБНОЕ СТАТЬ ЛЕКАРСТВОМ ОТ ЭНКАРНИТА.

— Останови.

Что такое Данте-17? Валгалла, вспомнила София. Шестнадцатый — Авалон, а семнадцатый — Валгалла. Что, черт побери, могло найтись там целебного? Золотые диски? Пригвожденные к стене волки? Куча жратвы?

— Дальше.

ОДНАКО ОНИ НЕ УВЕРЕНЫ, УДАСТСЯ ЛИ ИМ ПЕРЕНЕСТИ ЛЕКАРСТВО ЧЕРЕЗ ВРАТА.

«Ну да, конечно, главная проблема со всеми мирами Данте, как же иначе? В них можно войти, но нельзя ничего вынести наружу. У нас тут тоже есть кое-что, и это, возможно, помогло бы больным, если бы нам только удалось найти способ переправить его на Землю…»

София тряхнула головой. Из-за подобных мыслей она чувствовала себя виноватой, хотя как лингвист не имела с транспортными проблемами ничего общего. В том, что эпидемия кровоточивой оспы, названной энкарнитом, и открытие Врат произошли почти одновременно, многие видели перст Божий. С самого начала люди верили, что на каком-то из миров Данте ученые обнаружат лекарство от эпидемии, а может, и от всех болезней — кто знает? Самые большие надежды, само собой, связывались с первым из них, но первый эти надежды обманул. Туда отправили три группы: первая состояла из приятных во всех отношениях и, несомненно, богобоязненных священнослужителей; вторая — из не столь приятных и богобоязненных ученых; третья же — из вооруженных до зубов спецназовцев, которые открыто заявляли, что в Бога не верят, а если он все-таки существует, то лучше пусть, черт побери, убирается с дороги. Ни одна из этих групп не вернулась.

В остальных мирах исследователям везло куда больше, а на полутора десятках нашли нечто, что, возможно, могло бы стать лекарством от энкарнита. Могло бы, ибо ни одно из этих веществ так и не удалось переправить через Врата и испытать. Все чаще поговаривали об эвакуации еще здоровых людей на те из миров, которые казались самыми безопасными. Это был гигантский, крайне сложный проект, и София сомневалась, что его удастся полностью реализовать. Скорее всего, нет, решила она. Если кто-нибудь в ближайшее время не найдет способа перенести какое-либо из лекарств через Врата, человечество вымрет, а Земля превратится в планету руин и белеющих на солнце костей.

Она потерла виски, отгоняя мрачные мысли.

— Пропусти статьи на тему эпидемии и покажи те, что касаются Врат, — приказала она Вергилию.

Компьютер успокаивающим голосом цитировал очередные новости. Рассуждения, касающиеся Врат, — чем они являются и действительно ли они ведут в известные по легендам и религиозным книгам миры или, возможно, лишь в параллельные реальности, где всяческое сходство случайно? Проходили ли люди уже раньше через нестабильные Врата, а если да, то какие? Забавная статейка, автор которой размышлял, не был ли именно таким человеком Данте Алигьери или же он основывался на рассказах других, а может быть, вообще сочинял? Вопросы о последствиях открытия Врат — психологических, онтологических и теологических. Интервью с египетским профессором, протестовавшим против того, чтобы назвать Иару[4] миром Данте-34. «Это название происходит из чуждой нам культуры и является очередным доказательством того, что цивилизация Запада до сих пор пытается нас подчинить и навязать свою точку зрения», — заявлял он.

София улыбнулась. Название «миры Данте» слишком крепко вросло в сознание, чтобы его легко было искоренить. Его придумал ее муж, поклонник итальянского поэта. У Софии осталось мало приятных воспоминаний о трагически погибшем Хасинто Вильчесе, но именно эту идею она считала вполне удачной.

Она переключила новости в текстовый режим, а затем встала и выполнила несколько простых упражнений, разминая затекшие мышцы. Все это время она смотрела на экран, по которому ползли фрагменты статей:

…ПОСТАВИТЬ ПАМЯТНИК В ЧЕСТЬ ХАСИНТО ВИЛЬЧЕСА — ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ ОТКРЫЛ ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПОРТАЛЫ, НАЗВАННЫЕ ВРАТАМИ, А ПОЗДНЕЕ СТАБИЛИЗИРОВАЛ ИХ, ТАК ЧТО МЫ МОЖЕМ БЕЗОПАСНО ПЕРЕМЕЩАТЬСЯ…

…ПОЛНОЕ ФИАСКО ПОПЫТОК КОНТАКТА С ТУЗЕМЦАМИ НА…

…ОЧЕРЕДНАЯ ГРУППА ВОЗВРАЩАЕТСЯ С ПУСТЫМИ РУКАМИ…

Она пропустила лишь одно сообщение. Пока она тщетно пыталась коснуться пальцами лодыжек, по экрану прошла статья, касавшаяся открытия на Данте-29 мозаики, состоящей из двадцати черно-белых кругов.

Выпрямившись, она перевела дыхание.

…ВЕСЬМА НЕОБЫЧНАЯ НАХОДКА.

Прочитав последние слова, которые ни о чем ей не говорили, она смочила горло несколькими глотками холодной воды.

София любила оставаться на станции одна. Ей нравились царившие вокруг спокойствие и тишина, которую нарушали лишь шум генератора и поскрипывание амортизаторов.

ОДНО СУЩЕСТВО СНАРУЖИ, — вслух сообщил Вергилий.

София замерла. Мгновенно у нее перехватило дыхание, голова закружилась, ноги сделались мягкими, словно студень.

— Человек? — прошептала она, хотя это не имело никакого смысла. Вергилий знал каждого члена их группы и называл их по именам. Никаких других живых людей здесь не было, а мертвые пребывали исключительно в Бездне.

ПОСТОРОННЕЕ СУЩЕСТВО.

«Дьявол, снаружи дьявол», — подумала она. Пододвинув стул, она села и глубоко вздохнула, прижав руку к животу. Ее желудок превратился в маленький шарик; она видела свое отражение в металлическом корпусе резервуара для воды: бледная кожа, морщины вокруг глаз и рта, непричесанные седые волосы.

Просто старуха. Старая перепуганная женщина.

«Возьми себя в руки, — приказала она себе. — Ты ведь не плаксивая старая карга, верно? Ты не затем прошла через Врата, чтобы теперь прятаться по углам».

— Оно… все еще там?

ПОДТВЕРЖДАЮ. ОДНО СУЩЕСТВО ВСЕ ЕЩЕ СНАРУЖИ.

«Ведь ты уже разговаривала с дьяволами, — убеждала себя София, — и ни один из них не пытался на тебя напасть».

«Да, но тогда рядом стояли солдаты», — отозвалась более рассудительная часть ее разума. На случай, если бы подвело обычное оружие, с трансформирующимися созданиями должны были справиться разрывные пули. Капитан Пенья верил, что в случае необходимости они подействуют. София относилась к этому несколько более скептически — ведь дьяволы обладали способностью к регенерации, но…

Но пули могли, по крайней мере, их остановить. Хотя бы ненадолго, на несколько минут. Этого хватило бы, чтобы убежать. Теперь же у нее не будет даже столь ничтожного шанса.

«С другой стороны, если я не открою дверь, то до конца жизни буду себя презирать. Давай, София, шевелись. Помнишь, как студенты за спиной называли тебя вредной сукой и еще хуже? Ты всегда считала себя бой-бабой — докажи, что этого заслуживаешь. Живем ведь только раз, верно? Ибо в данной ситуации загробная жизнь — не то, о чем хотелось бы думать. Так что воспользуйся случаем, пока еще дышишь — пусть знают тебя как женщину, которая в одиночку пошла на встречу с дьяволом… Вставай».

Она встала. У нее закружилась голова, и она оперлась о стол. Что-то упало на пол — обычный стаканчик или какие-то образцы, которые Терри иногда оставлял в общем зале, вместо того чтобы отнести в лабораторию. Неважно. София двинулась к выходу. Она ввела код активации, и люк с тихим шипением открылся. Она остановилась на пороге, убеждая себя, что в случае чего всегда может отступить, но в глубине души зная: это лишь иллюзорное утешение. Дьяволы порой бывали… дьявольски быстры.

Станция возвышалась в полуметре над трансформирующимся грунтом, так что София и могучий, очень высокий пришелец находились примерно на одном уровне.

Она посмотрела на него.

Дьявол трансформировался столь молниеносно, что ее желудок подступил к горлу. Красные, полные острых зубов пасти, отпочковывавшиеся внутри еще больших пастей, когти, рога и усеянные пылающими глазами крылья — все это рождалось, умирало и снова рождалось в беспрестанном акте хаотического творения.

Она выдержала достаточно долго, чтобы доказать пришельцу — а в первую очередь самой себе, — что не боится, затем наклонила голову, демонстрируя уважение, но не покорность. Дьяволы лучше всего реагировали именно на такое отношение, и этот не был исключением. Фрагменты его фигуры менялись медленнее посередине и быстрее по краям — безошибочный признак хорошего настроения, который краем глаза замечала София.

— Я пришел поговорить, — сказал он. Голос у него был почти человеческий, почти… приятный, однако со своеобразным раздражающим оттенком, наводившим на мысль о звуке царапающего стекло ножа. — О восставшей из мертвых. Увидеться с Лалитой.

София его больше не боялась. Страх вытеснили кружившиеся в ее голове волны адреналина.

— Ты хочешь увидеться с Лалитой?

— Лалита, да. Восставшая из мертвых.

Во время последней встречи она пыталась объяснить дьяволам понятие смерти, а потом технологию создания КИТов. «Возможно, они неверно меня поняли, — подумала она, — возможно, они считают, что люди умирают, а Лалита — единственная, кому удалось этого избежать». Ничто иное не объясняло подобного интереса — впервые кто-то из них просил о свидании с конкретным человеком и к тому же мог назвать его имя. Никто из живых не удостоился подобной чести.

— Конечно.

София потянулась к браслету, который доверил ей Терри. Несколько мгновений онемевшие непослушные пальцы скользили по гладкому металлу, затем нашли кнопку активации. Рядом с Софией появилась Лалита — полупрозрачная фигура симпатичной пухленькой блондинки со вздернутым носом. Как всегда после пребывания в режиме сна, она выглядела слегка ошеломленной, но быстро пришла в себя. Из-за модифицированной программы она не могла испытывать сильных чувств, что, несомненно, помогало именно в таких ситуациях.

— Ты не умерла, — сказал дьявол. — Ты изменилась. Как мы.

У Софии подогнулись ноги, все вокруг закружилось, словно на карусели. Как мы? Как дьяволы? Что это могло значить?

— Я изменилась, — спокойно ответила Лалита. — Теперь у меня нет тела.

— Тебе его недостает?

А может: доставляет ли тебе проблемы его отсутствие? Выражение было неоднозначным, и если у Софии имелись проблемы с переводом, то Лалита, вероятно, вообще его не поняла.

София, перевела вопрос.

— Да, — ответила Лалита. Ее бесстрастное лицо изменилось; теперь на нем застыло выражение невероятно сильной, почти звериной тоски. Но так продолжалось лишь несколько мгновений, и София сомневалась, не показалось ли ей это.

— Я поговорил, — обратился дьявол к женщине-лингвисту. — Восставшая из мертвых может уйти.

— Ну и ладно, — пробормотала София. У нее не возникало ни малейшего желания размышлять о том, что ему было нужно. По крайней мере не сейчас, когда у нее все еще кружилась голова. — Пока, Лалита.

Она выключила браслет.

— Ты позволила мне увидеть восставшую из мертвых, что я могу для тебя сделать? — спросил дьявол, а она представила себе ученых членами примитивного племени и Лалиту — их идолом, которого за соответствующую плату показывают другим племенам. Мысль эта была столь абсурдной, что София с трудом сдержала смех. Она понимала, что находится на грани истерики и ей следует как можно скорее прекратить разговор.

И тем не менее она не собиралась упустить такой шанс. Риск был немалый. София не имела понятия, как станет реагировать дьявол — он мог прийти в ярость и причинить ей вред, возможно, даже убить. Но поняла это она уже значительно позже, тогда же пришел и запоздалый страх. А сейчас ее пьянил адреналин, внушая чувство безумной отваги.

— Нам нужен кусочек твоего тела, — сказала она.

— Разговор — одно, тело — другое, — ответил он, ускорив трансформацию. — Разговор за тело — нет. Тело за тело — да.

— Не понимаю…

Из тучи клубящихся фрагментов высунулся черный и острый коготь, коснувшись мизинца ее правой руки.

— Это, — на землю упал кусочек дьявола, продолжавшего менять форму, — за это.

София шептала «Отче наш», но слова не имели значения, они были пусты — Бога не существовало, а она молилась лишь потому, что знакомые с детства слова будто удерживали ее над морем безумия.

«Он хочет, чтобы я отрезала себе палец, — думала она, — и мне придется это сделать».

Дьявол подал ей нож — небольшой, но по крайней мере стабильный; держа его в скользкой от пота руке, София чувствовала лишь легкую дрожь, ничего больше.

Упершись пальцами в порог, она приставила нож к основанию мизинца, туда, где разрез должен был быть самым чистым, быстро рассекая сустав и отделяя кости.

И она это сделала. Не раздумывая, ибо начни она рассуждать, родились бы крик, плач и вой. Резкая боль пронзила ее руку до самого плеча, а затем поплыла выше, и на мгновение Софии показалось, что она в конце концов потеряет сознание. В какой-то степени ей казалось… что так было бы лучше.

Из раны текла кровь, и женщина обмотала руку свободной полой рубашки. Постепенно мрак перед ее глазами рассеялся, и она увидела отрезанный палец, мертвый фрагмент ее собственного тела. София заметила, что ноготь чуть длинноват, и вспомнила: сегодня она собиралась его подрезать. На мгновение ее охватила абсурдная, пронзительная жалость к себе.

Она едва заметила, что ее собеседник ушел. Палец остался лежать там, где упал — под станцией, на трансформирующемся грунте. Судя по всему, дьяволу важен был сам акт отъятая, а не его конечный результат.

С трудом преодолевая слабость, она встала, спустилась вниз, подняла кусочек дьявольского тела и вернулась на станцию. Она закрыла люк, а затем нашла в себе еще достаточно сил, чтобы наложить регенерирующую повязку. Содержавшиеся в ней средства притупили боль и в сочетании с принятыми внутрь таблетками погрузили Софию в тяжелый, неестественный сон.

— Господи, какая глупость! Пожалуй, никто из нас еще не совершал подобного безумия. Что с тобой случилось, София? Я всегда считал тебя рассудительной женщиной… Дай посмотрю, — Начо Йенг взял ее руку длинными смуглыми пальцами.

— Ничего мне не сделается, — пробормотала она. Боль пульсировала где-то на дальнем плане, почти безразличная, почти несущественная. Куда больше ей досаждали тяжелая как камень голова и сухость во рту, в котором с трудом помещался распухший язык. — Есть что-нибудь выпить?

— Конечно.

Она с облегчением сделала несколько глотков холодной воды. Упреки Йенга нисколько ее не волновали. Она знала, что высокий китаец уважает ее и любит, к тому же в его голосе чувствовалось беспокойство, а не злость.

— В самом деле, полный идиотизм, — бросила Моана, презрительно выпятив губы.

Она же, напротив, нисколько Софию не любила. Моана была очень молода, очень красива и очень способна, и благодаря сочетанию этих качеств — весьма самоуверенна. С самого начала она ясно дала понять, что место старух — дома, с внуками у камина, а не на исследовательской станции.

— Но благодаря мне у тебя появился материал для анализа, не так ли? — София одарила ее самой очаровательной улыбкой доброй бабушки. Она знала: девушка терпеть не может подобного. — Вы нашли тот кусочек тела? Я положила его на стол в лаборатории.

— Да, нашли, но на полу, а не на столе. Нужно было поместить его в террариум. Он до сих пор трансформируется, и притом значительно быстрее, чем камень или металл.

— Тебе стоит отдохнуть, прежде чем вернутся остальные, — Йенг мягко уложил Софию и укрыл одеялом. Она не сопротивлялась. Китаец принадлежал к немногочисленной группе мужчин, забота которых не вызывала у нее чувства униженности.

Он задвинул перегородку, отделявшую ее койку от главного помещения. Перегородка была тонкой, и в каюте едва хватало места, чтобы лечь, но Софию радовала эта имитация уединения. По крайней мере, ей не приходилось смотреть на Моану, лицо которой приобрело сосредоточенное и одновременно зловеще-торжествующее выражение. София предпочитала не думать о том, что это могло означать.

Проснулась она чуть позже, когда все уже вернулись на станцию. Все? Да, кажется, да, полусонно думала она. Она слышала Терри и капитана Пенью, а на их фоне — голоса молодых солдат.

Терри, Эмилио Пенья, а также Начо Йенг спорили по поводу нее, Софии, а вернее, ее психического здоровья.

— Нас ведь о чем-то подобном предупреждали, верно? — капитан, как всегда, говорил сухо и деловито. — На мой взгляд, мы имеем дело с типичным примером психического расстройства. Мы должны заявить о необходимости преждевременного открытия Врат и отправить Софию на Землю. Несчастная женщина сошла с ума.

— Чушь! — голос Терри опасно срывался. — Я давно ее знаю, и она бы никогда… никогда…

Любимый Терри. Недавно она за него поручилась, и теперь он платил ей той же монетой. По крайней мере, пытался. Ее братец, которого она когда-то учила запускать воздушных змеев. Давным-давно, в другом, лучшем мире. До морщин, до смерти ее мужа и его жены, до энкарнита и до того, как преисподней добавили к названию номер.

— В самом деле? А если бы дьявол проник на станцию, когда она вот так просто взяла и открыла ему дверь? Если бы он уничтожил наш генератор, нашу систему регенерации воды, запасы, компьютер и все наше оборудование, а мы даже не смогли бы послать сообщение на Землю? Ты об этом подумал, идиот? Подумал, что мы можем из-за нее умереть? Не зная даже, что, черт побери, станет с нами после смерти? Может, тебе охота оказаться в Бездне? Если так — пожалуйста, скатертью дорога. Я не намерен…

— Перестаньте, — мягко и вместе с тем решительно сказал Начо Йенг. — Я разговаривал с ней и не заметил никаких признаков расстройства. София не сошла с ума, она просто пыталась кое-что доказать самой себе, а потом действовала под влиянием сильного стресса, не позволявшего четко оценить ситуацию.

— Она отрезала себе палец, — рявкнул Пенья. — О чем это может, свидетельствовать, кроме как о склонностях к членовредительству?

София почти увидела, как китаец качает головой.

— Она боялась, что если этого не сделает, то нарушит уговор и разозлит дьявола, а поскольку она была испугана, ей даже не пришло в голову попытаться с ним торговаться. Никакого членовредительства, всего лишь сильный стресс. Естественно, Софии не следовало разговаривать с дьяволом без соответствующей охраны, это было неразумно, и мы должны ей объяснить, что подобные выходки подвергают опасности нас всех. Но тем не менее как врач я не считаю, что есть необходимость в каких-то… более радикальных средствах. Кроме того, — в голосе Йенга послышались веселые нотки, — не забывайте, капитан, что включение Врат требует огромных затрат энергии и весьма дорогостояще. Если Корпорация заберет Софию до назначенного срока, а потом окажется, что на самом деле она ничем не больна, то кто знает, не возложат ли на нас расходы на дополнительное открытие портала. Вы об этом подумали?

Капитан молчал, и София прекрасно могла представить себе его лицо — худое, опаленное солнцем и полное едва сдерживаемого гнева.

— Я хочу, чтобы кто-то за ней присматривал, — наконец сказал он. — Постоянно, двадцать четыре часа в сутки. Ты или Кассоу, раз уж вы ее защищаете, или в крайнем случае кто-то из моих людей. Лишь при этом условии я не стану отправлять официальное сообщение о том, что София Вильчес лишилась рассудка.

На мгновение наступила тишина, и София поняла: Терри и Начо Йенг молча кивнули. Капитан никогда не менял однажды принятого решения.

— Должна кое-что вам сказать, — вмешалась Моана, судя по голосу — усталая, но довольная. — Я сравнила образцы дьявольского тела и собранные у людей в Бездне — и знаете что? И те, и другие состоят из крайне нестабильного вещества, которое я назвала меридионом…

— Того самого, которое содержится в металле и камне? — спросил Пенья.

— Здесь нет ничего, кроме камней, металла и вонючей горячей воды. Ну и огня, естественно, — подал голос Терри.

Моана продолжала, не обращая на него внимания:

— В случае металла и камня меридион — лишь добавка. Поэтому ландшафт изменяется относительно медленно. Дьяволы могут трансформироваться молниеносно, поскольку состоят исключительно из этого вещества. А теперь внимание: точно так же устроены тела в Бездне. Именно поэтому они беспрестанно сгорают и непрерывно возрождаются. Огонь сдерживает процесс трансформации, и вся энергия меридиона сосредоточена исключительно на регенерации…

— Минуту, — прервал ее капитан Пенья. — Ты хочешь сказать, что если бы мы вытащили какую-нибудь из этих несчастных душ из пламени, она смогла бы изменяться, словно дьявол?

— Именно. Я подозревала это уже раньше, поскольку образцы, взятые у людей из Бездны, начинали трансформироваться, как только на них переставал воздействовать огонь. Однако я не знала, что дьяволы и души состоят в точности из одной и той же материи.

— Значит, дерьмо это все, а не лекарство от энкарнита! — с отчаянием и злостью крикнул Терри. — Если бы речь шла только о регенерации, то еще было бы хоть что-то, но не можем же мы превратить больных в меняющих форму чудовищ!

— Нет, но, думаю, в соответствующих условиях и при наличии соответствующего оборудования меридион удалось бы стабилизировать так, чтобы он отвечал только за восстановление тканей.

— Однако для этого мы должны отправить его на Землю, а мы до сих пор понятия не имеем, как перенести что-то из этого мира через Врата, — фыркнул Пенья.

— Мы — нет, но я знаю кое-кого, кто работал над этой проблемой и был близок к ее решению, вот только умер.

София внезапно села на койке.

— Хасинто Вильчес? — голос Терри был высоким, словно у мальчика. — Ты имеешь в виду Вильчеса?

— Именно. Только подумайте — все говорят, что это был еще тот сукин сын, не так ли? Даже собственная жена настолько его ненавидела, что позволила ему истечь кровью. Так где он мог оказаться, как не здесь?

София услышала, как Терри громко сглатывает слюну. Сама она не могла этого сделать, так как горло ее сжимало словно тисками. Хасинто Вильчес, ее муж. Здесь. Человек, которого она когда-то любила, а потом возненавидела. Когда он умирал, она поддалась слабости и сделала нечто такое, за что ей было стыдно до сих пор.

— И ты хочешь его найти? Моана, это безумие, там миллионы душ…

— Я его видела и точно знаю, где он. Мы можем его вытащить.

— После всех этих пыток он наверняка окажется полным безумцем, ни один разум такого бы не выдержал, — вмешался Пенья.

— Может, да, а может, и нет. Если тело регенерирует, то, может быть, и разум тоже? В этом есть смысл, ибо зачем мучить кого-то, кто представляет собой лишь воющий кусок мяса? В любом случае, я считаю, что стоит попробовать. Кто «за»?

«Теперь я понимаю, почему у нее было такое выражение лица», — подумала София.

— Ладно. — Не нужно было быть психологом, чтобы из довольного голоса Моаны сделать вывод, что проект получил поддержку. — Кому-то придется убедить Софию. Желающие есть?

София встала и энергично отодвинула перегородку.

— В чем вы хотите меня убедить? — спросила она. — В том, что нужно вытащить Хасинто из Бездны? Я и так с вами согласна — конечно, мы должны это сделать.

Разочарованная физиономия Моаны почти вознаградила Софию за потрясение, которое она испытала за последние пятнадцать минут.

— Я не боялась Хасинто, когда он был жив, — с улыбкой добавила она, — и тем более не боюсь его теперь, когда он мертв.

В глазах Моаны блеснуло нечто весьма неприятное.

— Вот только есть одна проблема. Ты никогда не была в Бездне и не знаешь, как там все выглядит. Люди горят, регенерируют и снова горят. В течение всего цикла есть лишь одно короткое мгновение, когда можно увидеть черты человека — сразу же после лицо чернеет и плоть слезает с костей. А я вовсе не уверена, что узнаю Хасинто Вильчеса. Поэтому будет лучше всего, если ты займешь мое место в «Вельзевуле» и спустишься в Бездну. У тебя намного больше шансов опознать Вильчеса. Я дам вам координаты…

— Спокойнее, Моана, ты что, хочешь остаться на станции? — недоверчиво спросил Начо Йенг. — А мы должны взять с собой Софию? Это не имеет смысла, раз ты видела Вильчеса и примерно знаешь, где он…

— Я спущусь в Бездну, — прервала его София. — Впрочем, мне все равно хотелось хотя бы раз там побывать.

— Эта девушка тобой манипулирует, — сказал Начо Йенг в то время суток, которое все на станции, по общему согласию, называли поздним вечером. Они сидели в лаборатории, в приглушенном свете, который вырывал из полумрака очертания аппаратуры и террариум с продолжавшим трансформироваться кусочком дьявола. Из общего зала доносились голоса Терри, Моаны и капитана Пеньи. Они снова ссорились, а Софии даже не хотелось прислушиваться, чтобы понять причину. Самое главное — пока они были заняты препирательствами, она и Йенг могли относительно спокойно поговорить.

— Моана провела тебя, словно ребенка. Я в самом деле не думал, что ты можешь вести себя столь… глупо, по-детски. — Китаец понизил голос до шепота. — А если бы Моана сочла тебя трусихой, ну и что с того? Тебя волнует мнение чокнутой девицы, которая любит смотреть на горящие тела, поскольку ей кажется… ну, не знаю… что отсутствие человеческих чувств делает ее идеальным биологом? Тебе в самом деле нужно ей доказать, что ты не боишься спуститься в Бездну?

— Не ей, — покачала головой София. — Себе. Я все равно собиралась вас просить, чтобы вы хотя бы раз взяли меня с собой.

— Зачем?

— В детстве я была маленькой, худенькой девочкой, которой постоянно приходилось бороться за признание сверстников, а самым лучшим способом я сочла доказательство того, что эта девчушка смелее других. Такой популярный психоанализ тебя убедит? — Йенг не знал, говорит она всерьез или издевается над ним. — А может, я просто такой родилась, с вечным желанием испытать себя? Понятия не имею, Начо, действительно не имею. И не думаю, что это имеет значение. Вряд ли я изменюсь — как говорится, старого воробья новым штучкам не научишь. — Она снова улыбнулась, на этот раз шире. — А может, пса? Неважно…

— И именно поэтому ты предпочла Данте-3 какому-нибудь приятному местечку, где пляшут эльфы при свете луны? Не сомневаюсь, что будучи женой Вильчеса, ты могла выбрать любой из миров.

— Да.

Начо Йенг вздохнул.

— Покажи руку.

— Зачем? Она отлично заживает.

— Мы пришли сюда под предлогом, что я должен осмотреть твою руку, и раз уж мы здесь, то я вполне могу это сделать. Хочешь, чтобы о нас пошли сплетни?

— Что мы запираемся в лаборатории с непристойными целями? — София рассмеялась, и морщины вокруг ее рта стали глубже, а глаза заблестели. Теперь она выглядела одновременно и старше, и соблазнительнее. — Было бы весьма мило, в последний раз обо мне ходили подобные сплетни лет пятнадцать назад. Но раз уж тебе так надо…

Йенг направил свет на нежную розоватую кожицу. Еще недавно, подумала София, нужно было натягивать кожу вокруг кости, а потом ее сшивать — теперь же достаточно наложить соответствующую повязку. И несмотря на это, природу не обманешь — женщина до сих пор чувствовала боль в несуществующем пальце.

Фантомная боль — так это называется.

— А ты? — спросила она.

— Что — я?

— Почему ты выбрал такое омерзительное место, как Данте-3? Разве тебе не следовало быть, например, на двадцать девятом? Двадцать девятый — это китайская страна бессмертных, верно?

— Да, но только на третьем нашлось свободное место, а мне не хотелось ждать. А то, что я китаец, не имеет никакого значения. Мои дед и бабка были образцовыми христианами, а родители на волне моды возвращения к истокам почитали богов молнии, судьбы и все такое прочее. Я же всегда был… гм, скажем так… открыт разным возможностям.

— Ну вот и дождался. — София бросила использованную повязку в урну. — Теперь похоже на то, что все религии одинаково истинны. Или ложны — кому что нравится.

— И нет больше места для Бога…

— Конечно же, есть.

— Мы в аду, София, вместе с компьютером, зондами и оборудованием для анализа. Где тут место для Бога? Это знание, не вера.

София улыбнулась.

— Ты недооцениваешь веру. Вера пережила многое — теорию эволюции, проникновение до ядра Земли, открытие, что мы не одиноки во Вселенной… Все это не исключало Бога, а лишь… отодвигало его чуть дальше. Чем больше мы знаем, тем Бог дальше, но он продолжает существовать, опережая на шаг то, что мы понимаем и в состоянии исследовать.

Начо Йенг с интересом взглянул на собеседницу.

— Не подозревал, что ты…

Он замолчал, поскольку в лабораторию вошла Моана, раскрасневшаяся и красивая, словно ведущая сражение валькирия.

— У нас проблема, — сказала она, откидывая со лба светлые волосы. — Терри настаивает, что мы должны просить у дьяволов разрешения забрать Вильчеса. Для меня и для капитана это полный идиотизм, дьяволов вовсе не интересует то, чем мы занимаемся в Бездне. Кроме того, даже неизвестно, где их искать — они уходят и приходят, когда им нравится, и если мы будем ждать, пока кто-нибудь из них соизволит у нас появиться, то упустим свой шанс. До открытия Врат осталось пять дней, и если мы собираемся что-то делать, нам нужно спешить. Что скажете?

София и Начо Йенг молчали. В главном зале тоже наступила тишина, слышался лишь голос Терри, который говорил Лалите: «Скоро мы вернемся домой, увидишь, любовь моя, поедем вместе на берег океана, будем гулять по пляжу, совсем как когда-то, увидишь, ты будешь счастлива…». И снова то же самое, быстрее и более лихорадочно. С каждым днем в его голосе слышалось все меньше веры и больше чего-то такого, чего София не могла понять, но сердце ее сжималось от предчувствия приближающейся трагедии.

На лице Моаны появилось отвращение, и София с трудом удержалась от желания дать ей пощечину.

— До сих пор из Бездны мы выносили только образцы тел, никогда — человека целиком, — прервал молчание Йенг. — Не знаю, как станут реагировать на такое дьяволы, они могут разозлиться…

— Знаю, но Моана права. — София заставила себя произнести эти несколько слов, ибо они были правдой. — Мы не можем ждать, пока представится случай спросить согласия. Придется рискнуть.

— Три к двум, прекрасно. — Девушка кивнула и вернулась в общий зал.

На мгновение София подумала, что Йенг захочет ее переубедить, но китаец вернулся к прежней теме.

— Ты когда-нибудь думала о том, как все это функционирует? В смысле, существует ли какое-то высшее создание, которое делит человеческие души по принципу: христиан — на третий, второй или первый, китайцев — на тридцатый, мусульман — на девятый и так далее? Если так, то по очевидным причинам подобное существо трудно признать Богом в том смысле, как его понимают христиане. А может, это зависит от психики, от убеждения?

— Если кто-то верит, что он грешник и после смерти попадет в ад, то фактически так и происходит? — София подумала и покачала головой. — Такой вариант мне не нравится, поскольку это означало бы, что там, внизу, жарится на огне множество приличных людей, которые согрешили только в том, что жили вне брака или слишком любили пирожные с кремом.

— Так или иначе, это… наказание, или как его еще назвать, не длится вечно. Я так считаю. И уже это радует. Если бы в Бездне находились все согрешившие христиане, их было бы намного, намного больше. Знаешь… — Он слабо улыбнулся, и София подумала, что ему не помешали бы сон, приличная еда, а не пищевые брикеты, и прежде всего долгий-долгий отпуск. — Я представил себе, будто мы вытаскиваем из Бездны человек сто, чтобы они представляли достоверную статистическую выборку, а потом вручаем каждому из них анкету. Был ли ты воспитан в христианской вере? — зачеркни «да» или «нет»; соблюдал ли ты десять заповедей? — всегда, часто, время от времени, редко, никогда…

Шутка не удалась, так как в конце концов Йенг скривился, словно с трудом сдерживая плач, но София оценила его благие намерения и попыталась ответить улыбкой.

— Сейчас главное — поиск лекарства от энкарнита, но потом — может, кто-то и попытается нечто подобное…

Она знала, что он подумал о том же самом.

Будет ли вообще какое-либо «потом»…

Из зала донеслись крики. София слышала пискливый голос Терри и вопли Моаны. Подобная ссора была далеко не первой, и женщина старалась не обращать на нее внимания.

— Почему ты никогда не спрашивала дьяволов?

— О чем?

— Ты знаешь о чем. — От его мягкого, терпеливого взгляда ей стало не по себе, словно Йенг проник в те области ее души, о существовании которых она предпочитала не вспоминать. — Если это действительно мятежные ангелы, то они должны знать Бога, правда?

— Мне не подобрать подходящих слов…

— Ты сумела бы. Почему ты не спросила?

Доносившиеся из общего зала крики становились все громче и истеричнее. Это была уже не обычная ссора, а дикий скандал. София встала.

— Пойду посмотрю, что там происходит…

— Ответь, пожалуйста.

Она откинула со лба волосы.

— Потому что на самом деле это не имеет значения. Какой бы ответ я ни получила, в любом случае сочла бы его ложью. В конце концов, это ведь дьяволы, разве нет?

Повернувшись, она открыла дверь в общий зал. Скорчившийся на стуле Терри прикрывал собой то, что пыталась отобрать у него Моана. Он даже не пытался сопротивляться.

— Довольно! — орала она. — Меня удар хватит, если ты еще раз эту дрянь включишь… охренеть можно… давай сюда… вышвырну наружу…

Терри стонал, прижимая к животу браслет Тирла. Волосы его были растрепаны, ногти Моаны оставили на плече длинные кровоточащие царапины.

Подойдя ближе, Начо Йенг схватил Моану, развернул и, не раздумывая, ударил по лицу. Она заморгала и несколько мгновений выглядела почти забавно, словно нарисованный человечек, удивленно вытаращивший глаза.

— Успокойся, — велел он. — Это личная вещь Терри, и он имеет право делать с ней, что захочет. А ты, в свою очередь, — он повернулся к Терри, — должен себя слегка ограничивать. Честно говоря, я тоже устал от твоих душевных излияний.

Моана презрительно фыркнула. Она тяжело дышала, щеки ее раскраснелись, но она выглядела уже спокойнее. Терри не отвечал. Он все еще сидел, скорчившись на стуле, так что София не видела его лица.

— Пора спать, завтра нас ждет тяжелый день, — сказала она. — Терри, остаешься на станции?

Он медленно поднял голову. София ожидала, что ее брат будет взволнован, может быть, даже в слезах, но вместо этого увидела бледное сосредоточенное лицо и странно блестящие глаза.

— Я с ней здесь не останусь, — он указал подбородком на Моану. — Лучше уж полечу с вами.

«Не останешься, потому что боишься, что она уничтожит твой браслет или что ты сам с ней что-нибудь сделаешь?» — подумала София и тут же сочла эту мысль абсурдной, даже забавной.

— Пора спать, — повторила она.

Софии снились заголовки прессы.

ОТ ЭНКАРНИТА НЕТ ЛЕКАРСТВА. ЧЕЛОВЕЧЕСТВО УНИЧТОЖЕНО ЭПИДЕМИЕЙ. ОПУСТОШЕННАЯ ЗЕМЛЯ — ЦЕЛЬ КОЛОНИЗАЦИИ ДЛЯ ИНОПЛАНЕТЯН.

Потом она увидела пустыню. Из песка торчали руины и кости, освещенные красным сиянием старого, угасающего солнца. В его лучах стояла Лалита, полностью обнаженная; ветер трепал ее светлые волосы.

Повернувшись, она посмотрела прямо на Софию.

— Люди умирают, — сказала она. — Я лишь изменяюсь.

София проснулась вся в поту, с колотящимся сердцем. Сон размывался, и вскоре она уже не помнила ничего, кроме того, что ей снился кошмар.

«Вельзевул», серебристо-серый и пузатый, был снабжен четырьмя двигателями — два спереди и два сзади. Сидевшая внутри София вспоминала судьбу его предшественника, «Люцифера», который потерпел аварию и теперь ржавел, опутанный трансформирующейся растительностью.

Воспоминание было не из приятных.

Она поправила слишком сильно затянутый ремень. «Вельзевул» плавно опускался вниз, а женщина чувствовала себя так, будто спускалась в лифте. Очень быстром лифте.

Начо Йенг послал ей с соседнего кресла успокаивающий взгляд.

— Глубина восемьсот пятьдесят метров, температура снаружи тысяча четыреста градусов. Оружие проверено и наготове, термические щиты активны, — сообщил пилот. Он был очень молод — София до сих пор не могла избавиться от впечатления, что парни капитана Пеньи еще учатся в школе, — но, похоже, знал, что делает.

— Это можно выдержать, — бормотал Терри неизвестно кому, пальцами левой руки без устали поглаживая браслет. — Всё можно выдержать.

София почувствовала, как знакомо сдавило сердце. «Это плохо кончится, — подумала она, — нам не стоило брать его с собой. На станции он мог бы немного отдохнуть…»

Однако менять решение было уже поздно.

— Мы на месте, — сказал Эмилио Пенья, и «Вельзевул» перестал опускаться.

Пилот включил монитор.

— Можно выдержать, — шептал Терри. — Почти как в кино, правда?

На экране извивались и корчились в муках человеческие фигуры. Их было так много, что они наползали друг на друга, словно черви, тщетно пытаясь избежать огня. Плоть их чернела и отваливалась, обнажая кости, а потом снова регенерировала, и в течение секунд двух-трех там, на раскаленном камне, лежал не наполовину обугленный труп, но человек.

Сознающий свою судьбу человек.

София поняла это в то мгновение, когда один из несчастных посмотрел вверх. Стоило ей увидеть его глаза, и стало ясно — он знает, что они могут его спасти, если только захотят.

— Всё… можно… выдержать… — голос Терри опасно напоминал рыдания.

— София, видишь тут где-нибудь Вильчеса? — спросил Пенья.

«Не всё», — думала она, блуждая взглядом по экрану.

И тут, когда впервые в жизни готова была сдаться, она заметила покойного мужа.

— Этот, — она ткнула пальцем в экран и закрыла глаза. Темнота была для нее благословением.

— Отлично, — кивнул Пенья. — Хорхе, ты мог бы пометить для нас этого господина?

Открыв глаза, София успела увидеть, как в Вильчеса вонзается маленькая стрела. Она застряла глубоко — в кости, а не в теле.

— Минут пятнадцать должна выдержать. Больше нам и не надо.

Донато — еще один из молоденьких солдатиков — уже надевал тяжелый термоскафандр.

— Внизу ты мало что сможешь увидеть, — проинструктировал его Пенья. — Руководствуйся не зрением, а радиосигналом. Хватай Вильчеса и надевай на него сбрую, а мы вытащим вас наверх.

Донато выглядел испуганным, но держал себя в руках. Глаза у него были серые и очень красивые, слипшиеся от пота волосы забавными прядями свисали на лоб.

Надев шлем, он неуверенно улыбнулся сквозь стекло, а потом поднял большой палец.

— Порядок, открываем внутренний люк.

В голосе капитана не слышалось никаких особых эмоций — это было всего лишь очередное задание, которое необходимо выполнить как следует.

— Теперь внешний.

Донато выбрался из «Вельзевула», словно тяжелая неуклюжая кукла на веревочке. София смотрела на экран, сосредоточившись на его фигуре и стараясь избегать взгляда на обреченных.

— Донато?

— Пока все нормально, капитан.

Голос молодого солдата звучал приглушенно, на фоне его слышалось нечто, что София сумела опознать лишь несколько мгновений спустя. Гул пламени и крики.

— Беру его. Пытаюсь… поднять… О черт, у него кожа слезает, черт, черт…

— Плевать…

— Он разваливается!

— Достаточно, если ты возьмешь большую его часть. Слышишь, Донато? Не паникуй, повторяю: достаточно, если ты заберешь большую часть.

Терри захлебнулся то ли стоном, то ли хихиканьем. София посмотрела на Йенга.

— Последи за моим братом, пожалуйста. У меня такое чувство, что сейчас у него начнется истерика.

— В случае чего справлюсь, — заверил ее китаец.

— Вытащите нас! — почти в то же самое мгновение крикнул Донато.

— Сейчас, забираем вас.

София смотрела, как вверх поднимается уже не одно тело, но два, сцепившиеся друг с другом, словно своеобразная скульптура Марии с мертвым Иисусом. Тело Хасинто Вильчеса безвольно свисало, голова его была откинута назад, глаза закрыты. София поблагодарила Бога хотя бы за эту милость. Она не была уверена в том, готова ли встретить взгляд мужа.

— Открыть внешний люк… Теперь внутренний…

Несколько секунд спустя тело Хасинто Вильчеса рухнуло на пол «Вельзевула». Он регенерировал в молниеносном темпе, у него даже отрастали волосы. Несмотря на это, он до сих пор оставался без сознания. Он лежал неподвижно, слегка подогнув ноги и прижав руки к лицу, словно пытаясь подавить крик.

Донато сорвал шлем.

— Он на мне! — бессвязно бормотал солдат, бледный, с вытаращенными глазами. — На мне куски его тела!

Действительно, на скафандре виднелись клочья белой кожи. Хуже того, клочья эти трансформировались, ползая по серебристой поверхности.

— Спокойно, уже всё, — сказал капитан Пенья. — Уже всё.

Софии на мгновение показалось, что парня стошнит или у него начнется истерика, но тот неожиданно ушел в себя, опустив руки, и лишь безвольно стоял, пока Хорхе помогал ему снять скафандр.

— Почему Вильчес не трансформируется окончательно? — раздался у самого уха Софии тихий шепот Терри. — Может, он ждет подходящего случая, чтобы превратиться в чудовище, которое сожрет всех нас?

Женщина содрогнулась.

— Прекрати, Терри, прошу тебя. Видимо, живое существо должно находиться в сознании, чтобы трансформироваться…

— Капитан, у нас проблемы… — в голосе пилота прозвучало нечто столь близкое к панике, что все мгновенно повернулись к нему. — Сюда летят дьяволы. И, похоже, они очень злы на нас.

— Сколько?

Показалось это Софии или Пенья действительно слегка побледнел?

— Шесть! Нет, семь… Восемь!

— Сматываемся отсюда, быстро!

Перегрузка вдавила Софию в кресло. С трудом протянув тяжелую руку, она взяла за руку Терри, чтобы слегка успокоить себя, а в первую очередь — его. Терри словно пребывал в полубессознательном состоянии, под полуопущенными веками блестели белки глаз, приподнятая губа обнажала зубы в странной волчьей гримасе.

— Я должен еще раз это увидеть… — пробормотал он.

— Что?

Ответа она не услышала. Пилот крикнул: «Они нас догоняют!», а мгновение спустя «Вельзевул» покачнулся. И еще раз, одновременно с глухим ударом. И еще.

София и Начо Йенг одновременно вскрикнули.

— Они хотят столкнуть нас в Бездну… — побледнев, прошептал пилот. Руки его столь крепко сжимали рычаги, что под кожей обозначились набухшие вены.

— Держи курс, — рявкнул Пенья. Если он и боялся, то по нему этого не было заметно.

Они начали опускаться. София не знала, насколько быстро, предпочитая не смотреть на высотомер, но они, несомненно, опускались.

— У нас слишком большая нагрузка, — пробормотал пилот. — Если эти ублюдки усядутся нам на крышу, мы ничего не сможем поделать.

— Значит, будем в них стрелять.

— Это идиотизм! — крикнула София. — Они регенерируют, мы их лишь разозлим еще больше!

Пенья посмотрел на нее и отвернулся — молча, не удостоив ее даже пренебрежительного пожатия плеч. В данный момент она была для него чем-то вроде продолжения пассажирского кресла, не более того.

Залп тяжелых снарядов отбросил дьяволов — ненадолго, может быть, на несколько секунд, но этого хватило, чтобы «Вельзевул» слегка поднялся. Потом они снова облепили его, продолжая сталкивать вниз. Кабина вздрагивала, и Софии казалось, что в любой момент ее желудок выскочит сквозь стиснутые зубы. По экрану перемещались яростно трансформирующиеся крылья, конечности, туловища и пасти. А потом наступила темнота, когда одно из чудовищ заслонило внешние камеры.

— Разрывные снаряды, — хладнокровно скомандовал капитан.

Первый снаряд угодил в самую середину дьявола, заслонявшего камеру. Тело разлетелось на сотни клочьев, и пилот торжествующе вскрикнул, но все было зря — фрагменты быстро соединились в единое целое.

— Это бессмысленно! — кричала София. — Нужно отдать им Вильчеса! Я должна с ними поговорить!

— Дайте ей микрофон! — поддержал ее Йенг.

Очередной дьявол распался и регенерировал еще быстрее, чем его предшественник, за ним — третий и четвертый. Все происходило поразительно молниеносно.

«Это уже не производит на них никакого впечатления», — подумала София. Может, вначале они и были ошеломлены, но быстро привыкли.

Капитан тоже это заметил и протянул ей микрофон — так же молча, с тем же выражением лица, с каким до этого от нее отвернулся. Словно ее не существовало.

Она включила микрофон.

— Прекратите атаку. Мы отдадим вам… — Черт, как назвать Вильчеса? Кем он для них был? Осужденным на вечные муки? Пленником? Неважно, она все равно не знала таких слов. — Мы отдадим то, что у вас забрали! Пожалуйста, позвольте нам совершить посадку. Мы отдадим…

Тяжесть исчезла, кабина перестала содрогаться, и «Вельзевул» поднялся — сперва на метр, потом на два, три… София недоверчиво уставилась на высотомер. Только теперь она осознала, что на самом деле не верила в силу своих слов.

Закрыв глаза, она откинула голову на спинку кресла, внезапно почувствовав себя очень слабой, беззащитной и счастливой.

«Вельзевул» продолжал подниматься, а дьяволы кружили вокруг него. Ей незачем было смотреть на экран, чтобы понять: они там, словно эскорт, сопровождающий президентский вертолет. Она просто это знала.

Открыв глаза, она встретилась взглядом с Терри.

Глаза его блестели, словно все то время, пока атаковали дьяволы, он размышлял над некоей проблемой и теперь наконец нашел решение.

— Я уже догадываюсь, что это может быть, — хитро и одновременно серьезно сказал он, словно мальчишка, сообщающий страшную тайну. — Пол в Соборе, помнишь? Черно-белый? Кажется, я знаю, что это, мне нужно только еще раз его увидеть…

— Терри… — простонала она. — При чем тут пол?

— Ты заметила, что это единственное место в этом проклятом мире, где наличествует белый цвет? Все остальное черное или красное. Моана утверждает, что это не имеет значения, но я думаю…

— И что же это?

Он покачал головой, снова все с той же своеобразной хитрой детской улыбкой. Где-то на краю сознания Софии возникла мысль, что с Терри творится что-то очень, очень нехорошее, но у нее не хватило сил, чтобы додумать ее до конца.

Не сейчас, когда «Вельзевул» приземлялся…

Они надели легкие скафандры и шлемы с кислородными аппаратами — здесь, возле края, атмосфера была горячей как в печи и наполненной смрадом горящих тел. К счастью, ветер сдувал пепел на противоположную сторону Бездны.

Или к несчастью, поскольку благодаря ему София видела в дрожащем воздухе всех дьяволов.

Их была тысяча, может быть, даже больше. Они усеивали равнину, трансформирующиеся кусты, растения, похожие на животных, здания, похожие на растения, колонны и скелетоподобные создания, не похожие ни на что — и молча ждали, словно гигантская стая стервятников.

И не трансформировались.

Этот факт поразил Софию больше, чем что-либо другое. Она не знала, о чем он свидетельствует, но подозревала — ни о чем хорошем.

Они выстроились рядом с «Вельзевулом» — София, Йенг и Терри посередине, а солдаты по бокам, со снятым с предохранителя оружием. «Словно это может чем-то помочь», — иронически подумала София, но она понимала: солдат так учили, и благодаря этому экипаж по крайней мере не чувствует себя полностью беспомощным.

София шагнула вперед, то же самое сделал один из дьяволов. Затем он начал трансформироваться, и она встретила это с радостью. Никогда прежде женщина не думала, что будет скучать по виду меняющихся в безумном темпе пастей, крыльев и других частей тела, которые теперь показались ей столь… успокаивающе нормальными. Это было тем важнее, что она вовсе не собиралась отдавать дьяволам Вильчеса. По крайней мере не сразу. Сперва она намеревалась поторговаться.

— Мы совершили ошибку и просим прощения, — с уважением, но нисколько не унижаясь, начала она. — Мы хотим заключить сделку…

Главный вопрос состоял в том, тот ли самый это дьявол, с которым она разговаривала в последний раз, а если нет, то, по крайней мере, знает ли он, о чем был тот разговор. Черт побери, она их даже не различала! Вероятно, это не имело значения — София подозревала, что дьяволы обладают чем-то вроде коллективного телепатического разума.

Так или иначе, попытка не повредит.

— Я хочу заключить сделку, — повторила она; голос ее глухо звучал изнутри шлема. — То, что мы забрали, то… подобное нам существо — за восставшую из мертвых.

Дьявол начал молниеносно трансформироваться, не в гневе — его она научилась распознавать, — но, скорее, колеблясь.

— Согласен, — ответил он.

Вот так просто, без каких-либо дополнительных условий. Готовая к длительным переговорам София несколько мгновений не знала, что делать. Лишь затем она повернулась к Йенгу и Терри.

— Они отдают нам Хасинто в обмен на браслет Тирла, — сообщила она.

Китаец медленно кивнул, этим единственным жестом выразив все, что он хотел сказать.

«Я на твоей стороне. Мы сделаем это, даже если придется его заставить. Я тебе помогу».

Рядом пошевелился Эмилио Пенья, и София даже не глядя поняла, что его оружие направлено теперь на Терри. Капитан готов был убить ее брата, если тот откажется отдать браслет.

Она подошла и неуклюже обняла Терри. Даже сквозь два скафандра она чувствовала его дрожь.

— Так надо, Терри, позволь Лалите уйти, примирись с ее смертью, благодаря этому мы спасем множество людей, подумай…

Мягко, монотонно, слова были не столь важны, как успокаивающий голос. До нее вдруг дошло, что точно таким же тоном она разговаривала с больной собакой. София как можно быстрее отбросила подобные мысли.

— Нет… — стонал Терри. — Нет, нет, нет… Не отбирай ее у меня, пожалуйста…

Одной рукой обнимая его за плечи, она предательски перемещала другую в сторону браслета, все ближе и ближе. Терри рыдал в ее объятиях.

— У меня ничего больше нет, — сказал он, когда она расстегнула первую застежку.

— Знаю, — ответила она, расстегивая вторую, — но все будет по-другому, увидишь, ты научишься жить без Лалиты, тебе будет только лучше…

Она не знала, говорит правду или лжет, впрочем, в данный момент это не имело значения. Если бы ценой за спасение человечества была жизнь ее брата, София не стала бы колебаться.

Точно так же, как если бы ценой был его здравый рассудок.

Сняв тяжелый широкий браслет с руки Терри, она подошла к дьяволу.

— Если нажать эту кнопку, восставшая из мертвых появится…

— Знаю, — очертания его фигуры начали трансформироваться быстрее, что у дьяволов соответствовало смеху. — Я видел, как ты это делала.

«Она не живая, — убеждала себя София, глядя, как браслет исчезает среди клубящихся фрагментов. — Она — КИТ, и дьявол не может причинить ей вреда. Впрочем, черт возьми, он наверняка сразу сломает эту игрушку, и Лалита вернется туда, где ее место — к мертвым».

И тем не менее ее продолжало мучить чувство вины. По отношению к молодой девушке, а особенно по отношению к Терри.

«Вот она, ирония судьбы, — подумала она. — Я выменяла его любимую мертвую жену на моего ненавистного мертвого мужа. Надеюсь, от него, по крайней мере, будет хоть какая-то польза».

Софию что-то разбудило среди ночи.

Что это было?

Она лежала, еще отчасти пребывая в своем летнем домике с псом Дюком, который умер двадцать лет назад, и размышляя о том, что прервало ее сон.

Какой-то звук, монотонный и весьма раздражающий, который вдруг сорвался в резкий писк и неожиданно смолк…

Она резко села, еще не вполне проснувшись, подождала, когда голова перестанет кружиться и наконец начнет думать.

Датчик движения должен был сообщить о возможном пробуждении Хасинто Вильчеса. Они поставили его вечером и пошли спать. Датчик включился, а потом выключился. Точнее, кто-то его выключил.

Встав, она отодвинула перегородку и вошла в общий зал.

Хасинто Вильчес сидел за компьютером, переведенным из голосового в текстовый режим. На экране высвечивались длинные ряды зеленых букв. Свет их подчеркивал резкие черты лица, делая более выпуклыми лоб и скулы. Хасинто всегда смахивал на безумного поэта — худой, с растрепанными волосами, интеллигентным лицом и блеском в глазах. Теперь к этим чертам добавилось что-то еще, нечто неуловимое. Уже не поэт, подумала София, а скорее… да, аскет, одержимый факир или дервиш. Впечатление усугубляла странная одежда — подвернутые на щиколотках штаны и слишком большая рубашка со свисающими полами. Хасинто был существенно меньше ростом, чем Йенг, который одолжил ему запасной комплект одежды.

— Я думал, что выключил эту дрянь до того, как кто-то проснется, — сказал он, поворачиваясь к Софии. — И мне почти удалось. Проснулась только ты. Старые женщины спят чутко, а ты старая, София.

Она зачарованно смотрела на него. Под его нижней губой виднелся шрам — она помнила, что он порезался во время бритья, а потом искал пластырь, крича, ругаясь и шаря на ощупь окровавленными руками. Почему у него остался этот шрам, несмотря на то что теперь у него было новое, способное к регенерации тело? Во время нападения дьяволов он беспомощно лежал на полу и, перекатываясь по всей кабине, рассек себе лоб, но от этой раны давно не осталось ни следа.

Почему он был так похож на Хасинто, которого она знала, и вместе с тем так не похож?

«Я больше его не ненавижу, — подумала она, — а тем более не люблю. Я освободилась от него, и он ничем не может мне навредить».

— Но по крайней мере я жива, верно? — небрежно ответила она, мысленно добавив: «И не провела последние два года в аду».

— Я умер и, похоже, обязан этим тебе. Здесь написано, — он кивнул в сторону экрана, — что тебя обвинили в неоказании мне помощи. Якобы ты сама призналась, что смотрела, как я истекаю кровью, и ничего не пыталась сделать. Да, именно так, — добавил он, увидев ее лицо, — я просматриваю заметки из прессы о процессе. Я не помню, как я умер, а человеку хотелось бы кое-что об этом знать, правда?

Он вскочил со стула — молниеносно и вместе с тем плавно, без следа неловкости. Это она тоже помнила — спокойствие и потом внезапное, полное грации движение, поворот головы, стук пальцами по столу, еще что-нибудь. Даже его нервное потирание кончика носа или подергивание левым плечом носили в себе частицу необычной, сконцентрированной энергии.

Он подошел к ней, и она увидела его глаза, на дне которых сверкало нечто далекое и очень злое, словно огонь в Бездне.

— Почему ты это сделала, София? Или, вернее, почему ты этого не сделала? Почему меня не спасла?

— Ты должен сам знать, — ответила она, скрестив руки на груди. «Он не может ничем мне навредить», — повторяла она, словно мантру.

Отойдя от нее, он снова сел за компьютер. На этот раз он смотрел не на экран, но на собственную руку, лежавшую возле клавиатуры, сосредоточенно шевеля пальцами.

— Приближается шторм, — сообщил он.

— Имеешь в виду огненный шторм? Это Вергилий тебе сказал?

— Если компьютер и есть Вергилий, то да. Он утверждает, что шторм будет здесь через несколько минут, — он хихикнул и быстрее зашевелил пальцами, затем, словно недовольный произведенным эффектом, стиснул руку в кулак и снова разжал. — Интересная идея — назвать его Вергилием. На одиннадцатом что, Орфей?

— Кажется, да.

— Приятно знать, что любовь к литературе никуда не делась… — пробормотал он.

София проследила за его взглядом и неожиданно отшатнулась, издав приглушенный возглас.

— Ты меня боишься, — удовлетворенно проговорил он. Пальцы его теперь стали невероятно худыми и очень, очень длинными, словно бледные ноги паука. — И все-таки ты меня боишься.

— Ах ты, чокнутый сукин сын…

Его рука приняла обычный вид. Он встал.

— Я успел прочитать несколько ваших заметок и знаю, зачем вы меня вытащили. Но ничего у вас не выйдет. Меня не волнуют больные энкарнитом, и я не собираюсь их спасать. — Он посмотрел на бывшую жену. — Давай, София, попробуй меня убедить, если хочешь, чтобы я вам помог.

Она снова скрестила руки на груди — жест этот помогал ей и успокаивал, — думая о том, каким чудом глаза Хасинто одновременно горели и оставались холодными.

— А твоя слава? Ты никогда не работал ради людей, только ради славы. Если бы тебе удалось найти способ перенести меридион через Врата, твое имя было бы у всех на устах. Ты стал бы знаменитее, чем Христос…

— Христос, да? Ловко, очень ловко. А ты хорошо помнишь мои чувствительные места. Но это уже в прошлом, София — что мне слава, если я останусь здесь навечно?

— Твое тело тоже состоит из меридиона, — тихо напомнила она. — Ты мог бы пройти через Врата и снова жить.

Он удивленно уставился на нее, а она на мгновение увидела прежнего Хасинто, которому, несмотря на его двуличную и садистскую натуру, порой не были чужды человеческие, чувства.

— Возможно, — он прикрыл глаза, — мне нравится моя новая жизнь.

Снаружи поднимался шторм; на экране Вергилия мигала зеленая надпись: АКТИВИРУЮ ТЕРМИЧЕСКИЕ ЩИТЫ. ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ ВРЕМЯ ДО НАЧАЛА ОСАДКОВ: 75 СЕКУНД.

Хасинто потянулся к ремню брюк и расстегнул его, затем снял рубашку и пошевелил лопатками. На его лице появилось сосредоточенное выражение. Он снял брюки и, увидев лицо Софии, рассмеялся.

— О, моя голубка, моя жена, муза и ламия, за пятнадцать лет нашей не слишком счастливой супружеской жизни я ни разу не пытался тебя изнасиловать и не собираюсь этого делать сейчас. Особенно когда ты столь малоаппетитно выглядишь.

— Что же ты хочешь сделать?

— Уйти отсюда, естественно. Попробуй меня остановить. Можешь разбудить и позвать на помощь своих друзей.

Она покачала головой, зная, что он именно этого и добивается. Его позабавило бы, если бы он смог доказать им всем, что у них нет над ним никакой власти. Ибо, конечно, ее и не было. Если бы они захотели его заставить или хотя бы упросить, Хасинто Вильчес отказал бы им в помощи просто из духа противоречия. Единственным шансом было позволить ему уйти, а потом рассчитывать, что он вернется по собственной воле.

Он направился к входу.

— Выпусти меня.

Вильчес не знал кода активации. Она открыла люк.

Горячая волна ударила ей в лицо, почти лишив дыхания. Небо пылало глубоким рубиновым сиянием, кое-где переходившим в желтое и оранжевое. Хасинто стоял посреди кровавого блеска, трансформируя себе крылья ценой остального тела, которое внезапно похудело, ноги напоминали сухие палки, живот и грудная клетка ввалились, руки вообще исчезли. А лицо…

— Закрой дверь, — приказал совершенно чужой, страшный человек. — Пока еще есть время.

Он распростер крылья и взмыл в пылающее небо, с которого начали падать первые огненные шары.

Естественно, утром разразился скандал. Моана вопила во все горло, Терри впал в истерику, рыдая, что напрасно отдал Лалиту, а капитан Пенья холодно заявил, что ничего другого от Софии не ожидал. Даже Йенг не выступил в ее защиту.

«Интересно, как бы вы его остановили? — думала она. — Интересно как?»

А потом, когда наступила полная безнадежности тишина, Терри тайком выскользнул со станции.

Они догадывались, куда он пошел, и Моана, надевая скафандр, пообещала, что приведет его обратно через десять минут.

Однако прошло пятнадцать минут, потом полчаса, но никто из них не вернулся. Эмилио Пенья настаивал на том, чтобы ждать, но Софии не хватило терпения, и когда Йенг был в лаборатории, а капитан — в общем зале вместе с солдатами, она, ничего никому не сказав, отправилась на поиски брата.

Ее мучили дурные предчувствия.

Как оказалось, вполне справедливо, поскольку Терри сидел на корточках в трансформирующемся Соборе, а рядом лежало тело Моаны.

— Это должно было случиться, — сказал он. — Давно было ясно, что у кого-то из нас в конце концов не выдержат нервы. Это уже конец, да?

— Не думаю, что это конец. Взгляни.

Проломленный череп Моаны распрямлялся, рана зарастала кожей. Вскоре девушка открыла глаза и посмотрела на них. Терри тихо вскрикнул. София сжала пальцами его плечо.

— Что случилось? — спросила Моана.

— Ты умерла, — ответила София.

Девушка неуклюже села, затем попыталась встать, но тут же упала: ее удерживали опутавшие ноги побеги. Она дернулась раз, другой. Лицо ее исказила гримаса.

— Ох… — выдохнула она. — Ох, ох…

Это тихое, полное удивления «ох» настолько не походило на обычное поведение Моаны, что София внезапно исполнилась к ней сочувствием.

Девушка снова рванулась, и на этот раз побеги проникли в ее ноги, словно в мягкое масло, выйдя с другой стороны, а на теле не осталось никаких следов. Она встала. Скафандр свисал с нее клочьями, но под ним виднелась здоровая кожа без единой царапины.

— Лалита, — сказала Моана. — Теперь вспоминаю. Здесь была Лалита, и она меня ударила… Сказала — за то, что я хотела уничтожить браслет.

— У Лалиты нет тела, — покачала головой София. — Она не может никому причинить вреда.

— Теперь уже может. — Моана прищурилась и приподняла верхнюю губу в хищной гримасе. — Я доберусь до этой суки и разобью ей башку.

Только теперь София по-настоящему поверила, что Лалита каким-то чудом обрела человеческое тело, а затем ударила Моану. Убила ее, мысленно поправилась она. Моана мертва и принадлежит этому миру.

Терри встал и схватил сестру за локоть.

— Темнеет, — пробормотал он.

«Успокойся», — хотела сказать она, но, он действительно был прав.

На Собор надвигались десятки, может быть, даже сотни дьяволов. Они заслонили сине-красное небо, а потом опустились на трансформирующуюся конструкцию. Тихо, словно подвижные тени, она заполнили пространство между ребрами-аркадами, и в Соборе наступил мрак.

София машинально включила фонарь, свет которого выхватил из темноты искаженное лицо Моаны.

— Они пришли за тобой, — тихо сказала София. — Пришли, чтобы забрать.

Девушка издала короткий, отрывистый крик, звучавший отчасти как зов о помощи, а отчасти как боевой клич, а затем начала трансформироваться. Остатки скафандра свалились с ее тела, на спине выросли неуклюжие крылья, левое из которых было значительно больше правого. Она снова крикнула, с отчаянием и ужасом. Тело, над которым она теряла контроль, приобретало все более гротескные формы.

Дьяволы устремились вниз.

София дернула брата за руку.

— Мы не можем ей помочь. — Свет фонаря упал на приближающиеся металлические кости. — Еще немного, и мы окажемся в ловушке!

Терри повернулся и побежал столь быстро и ловко, словно ему было двадцать лет. Одетая в скафандр пожилая женщина не могла за ним угнаться. Споткнувшись, она выронила фонарь и позвала брата, но тот не остановился. Она с трудом встала. Стены и потолок трансформировались, но, к счастью, пол под ее ногами, тот чертов черно-белый пол, который столь очаровывал Терри, оставался относительно стабильным.

Лишь потому ей удалось добраться до выхода. За спиной кричали. А потом… потом наступила тишина. София закрыла глаза, когда небо в очередной раз усеяли силуэты дьяволов. Она знала, что где-то среди них, схваченная острыми трансформирующимися когтями, теперь находится Моана.

Брат ждал ее снаружи.

— Мы не могли ей помочь, — сказала ему София. — Не вини себя…

— Я вовсе не собирался ей помогать, — ответил он. — Я хочу лишь найти Лалиту. Не понимаешь? — глаза Терри лихорадочно блестели. — У нее теперь есть тело, она снова человек…

— Неправда! — отчаянно крикнула София. — Ты понятия не имеешь, кем она… кем она могла стать!

— Она моя жена, и это все, что мне нужно знать, — мягко улыбнулся он. — Я найду ее и приведу домой.

Домой? Что он, черт побери, имеет в виду? Базу, Землю, что-то еще?

— Терри…

Он поднял руку, словно желая коснуться щеки сестры, но тут же передумал, повернулся и пошел прочь.

— Терри!

Она пыталась его догнать, но когда он ускорил шаг, у нее не осталось никаких шансов. Ему незачем даже было бежать — он был моложе, проворнее и без скафандра. И самое главное, он передвигался по этому миру так, словно именно здесь и родился, словно с детства привык ходить по трансформирующейся почве. Кожа его отсвечивала красным, и Софии показалось, что еще немного — и ее брата хватит удар.

Она схватила коммуникатор.

— База? Говорит София, слышите меня? Говорит София…

— Слышим тебя. Куда ты пропала? — в голосе Йенга звучало беспокойство. — Пенья утверждает, что ты окончательно свихнулась…

— Я возле Собора, и мне нужна помощь. Моана мертва, а Терри куда-то пошел, не знаю куда, без скафандра…

— Спокойно, не кричи. Сейчас там будем и найдем его, у него ведь есть идентификационный чип. А ты отправляйся в какое-нибудь безопасное место и жди нас.

«Безопасное место. Легко сказать, — подумала София. — Здесь любое место может за несколько минут стать чертовски опасным…»

Только теперь она почувствовала, насколько устала. Голова кружилась, перед глазами плясали разноцветные пятна, ноги не хотели ее держать. И было очень, очень жарко.

«Присяду на минутку на корточки, — подумала она, — даже не буду садиться на землю. Просто присяду и немного отдохну. Всего… на… минутку…»

Поверхность вокруг нее трансформировалась в сотни крошечных птичьих черепов, извивавшихся на концах шипастых стеблей. Но этого София уже не видела.

Сознание оставило ее.

— Не двигайся, только сделаешь себе хуже. Выпей.

Застонав, она с облегчением глотнула воды и открыла глаза.

Хасинто Вильчес отрывал стебли, опутавшие ее тело. Птичьи черепа защищались, клюя его руки, но он не обращал на них внимания. Раны на коже мгновенно заживали.

— Вставай.

Он помог ей и повел туда, где почва была почти ровной, лишь слегка волнистой, и выглядела…

«Безопасно, — подумала София. — Я хотела найти безопасное место и, похоже, нашла. Благодаря Хасинто».

— Здесь можешь сесть, этот участок почвы не будет трансформироваться по крайней мере несколько ближайших часов.

— Откуда ты знаешь?

— Я часть этого мира, забыла?

Она села и глотнула еще воды, почувствовав себя намного лучше.

Хасинто был обнажен и выглядел совершенно обычно — никаких крыльев, никакой чрезмерно изможденной фигуры. Просто худощавый подвижный мужчина с растрепанными волосами. Лишь в его глазах по-прежнему горел холодный огонь.

— Ты последний, от кого я могла ждать помощи, — сказала София. — Почему ты это сделал?

— Уж явно не из симпатии, — фыркнул он.

— Тогда почему?

— Потому что я вспомнил, как я умер. — Он расхаживал туда-сюда, словно пульсировавшая в его теле энергия продолжала искать выход. — Я помню, что ты пыталась остановить кровотечение! Почему, черт возьми, ты не сказала об этом в суде? Почему уничтожила окровавленные бинты, прежде чем приехала «скорая», и сказала, что ничего не пыталась делать? Ты позволила себя обвинить, и тебе едва удалось избежать наказания!

— А ты хочешь знать ответ и потому мне помог?

— Что-то в этом роде, — он посмотрел ей в глаза. Она выдержала его взгляд.

— Ты все равно бы не понял. Продолжай пытаться меня убедить, может, тогда скажу…

Он отступил на шаг и рассмеялся.

— Не надейся. Могу обойтись и без этого. — Руки его трансформировались в крылья, фигура снова внезапно исхудала, и София с трудом могла взглянуть в лицо мужа. — Если вы до сих пор хотите знать, как перенести меридион через Врата, то мне известно, как это сделать.

Слова его прозвучали столь неожиданно, что София в первое мгновение растерялась.

— Что… как? Прошу тебя, скажи, ты должен…

Он снова рассмеялся. Его забавляло замешательство Софии и ее неуклюжие просьбы. Она была уверена, что именно ради того, чтобы увидеть ее такой, он упомянул о своем открытии.

Он распростер крылья и поднялся на несколько метров над землей. Со стороны станции летел «Вельзевул» — его силуэт рос на глазах, а двигатели работали на самых высоких оборотах.

«Он ничего не скажет, — в отчаянии думала София. — Может, если бы у меня было чуть больше времени…»

Но он сказал — за мгновение до того, как приземлился «Вельзевул». А потом поднялся еще выше и улетел.

— Чушь какая-то, — фыркнул Пенья. — Вам это действительно кажется разумным?

— Стоит подумать, — пожал плечами Начо Йенг.

— Сперва нужно найти Терри, — напомнила София, застегивая ремни. В кабине «Вельзевула» было удивительно прохладно и безопасно. — Он не продержится долго без скафандра.

— Найди этого клоуна, — обратился Пенья к пилоту. — Еще один, у которого крыша поехала. А с вами, доктор Йенг, я еще поговорю. Вы должны были следить за этой сумасшедшей, разве мы не так договаривались?

Китаец молчал, и София была ему за это благодарна. Неважно, свидетельствовало его молчание о благоразумии или же врач действительно поверил в ее болезнь, и теперь его мучило чувство вины. Самое главное, что он не пытался возражать. София очень устала и не вынесла бы очередного скандала.

— Я обнаружил одного человека, направляющегося в сторону Бездны, — сообщил пилот.

Вскоре «Вельзевул» приземлился, и двое солдат втащили Терри в кабину. Он даже не сопротивлялся, лишь тихо стонал.

— Все будет хорошо… — успокаивающе бормотала София, пристегивая его ремнями к креслу. Лицо его было красным, словно спелый помидор, и ей показалось, что если бы не иссушающая жара, оно было бы мокрым от слез.

— Мне кажется, стоит попробовать, — повторил Йенг, когда полчаса спустя они сидели за столом в общем зале, потягивая холодный чай. — В конце концов, нам почти нечего терять.

— Мы рискуем жизнью моей жены! — крикнул Терри. С охлаждающей пеной на лице он выглядел странно, но, по крайней мере, исчез беспокойный блеск в его глазах. «Нет, не исчез, — мысленно поправилась София, — просто затаился. Он до сих пор там».

— София, можешь повторить еще раз, что тебе сказал Вильчес? — обратился к ней Йенг.

— Лалита может пройти через Врата. Она получила от дьяволов тело, которое состоит из меридиона, но одновременно в каком-то смысле остается КИТом. Хасинто утверждает, что она теперь соединяет в себе земную технику и здешнюю магию…

— Магию? Он действительно использовал это слово? — рассмеялся один из солдат.

— Хасинто всегда был слегка эксцентричен, — буркнула она. — Так или иначе, меридион может проникнуть через Врата как составляющая тела Лалиты. Таким образом мы можем переправить его на Землю, а потом спасти жертвы энкарнита. По крайней мере, попытаться спасти…

— Это опасно для нее? — спросил Йенг, и в глазах его София увидела кое-что еще. «Солги, — просили они, — даже если Лалита заплатит за это жизнью, мы должны рискнуть. Мы слишком далеко зашли, чтобы теперь отступать».

— Совершенно безопасно, — сказала она, а потом отвела взгляд и потянулась за чаем, чтобы промочить внезапно пересохшее горло.

— Терри?

— Согласен при условии, что пойду с ней и буду ее опекать.

— Эта женщина — убийца, — тихий голос капитана Пеньи был полон презрения и злости. — Все забыли? Она убила одну из нас! Кто знает, что дьяволы с ней сделали: может, не только дали ей тело из меридиона, но и изменили его? Или ее личность? И даже если они ничего такого не сделали, мы все равно не знаем, как поведет себя меридион в земной атмосфере. Кто-нибудь из вас вообще об этом подумал?

Все замолчали и опустили головы, словно пойманные за запретной игрой дети. Все, даже Терри.

«Конечно, он прав, — думала София, — но прав и Начо. Мы слишком далеко зашли, чтобы теперь отступать».

— Мы обследуем ее в меру наших возможностей здесь, на станции, — сказал Йенг. — А людям из Корпорации объясним ситуацию и предупредим, что когда Лалита пройдет через Врата, потребуются все средства предосторожности. Черт побери, на Земле умирают миллионы, а мы не хотим им помочь из-за того, что женщина, тело которой содержит лекарство, кого-то убила? Я готов рискнуть, а вы?

— Я «за», — поддержала его София.

— Я тоже, если смогу пойти с ней.

Пенья выразил свое согласие кивком. Похоже, их слова не слишком его убедили, но он не собирался протестовать.

София, внезапно охваченная страхом, слегка о том жалела.

Экран компьютера вспыхнул золотистым цветом, что означало включение канала, связывавшего их непосредственно с Корпорацией.

УЧЕНЫМ, НАХОДЯЩИМСЯ НА МИРЕ ДАНТЕ-3: В СВЯЗИ С ОБНАРУЖЕНИЕМ ПОТЕНЦИАЛЬНОГО ЛЕКАРСТВА ДАЕМ РАЗРЕШЕНИЕ НА ПРОХОД ДВУХ ЧЕЛОВЕК ЧЕРЕЗ ВРАТА ДО НАЗНАЧЕННОГО СРОКА. ОСТАЛЬНЫМ ПРИДЕТСЯ ПОДОЖДАТЬ.

— Все равно повезло, — пробормотал Йенг. — Они могли согласиться только на Лалиту, а тогда Терри бы взбесился.

Раз в три месяца Врата выходили на полную мощность, и их открытие требовало минимальных затрат энергии. Именно тогда происходила смена научных групп. В остальные дни требовались действительно серьезные аргументы, чтобы убедить Корпорацию.

— Знаешь, у меня на самом деле была глупая надежда, что нам всем разрешат вернуться домой… — прошептала София, и Йенг утешающе сжал ее плечо.

— Осталось всего три дня.

За его спиной на экране Вергилия возник текст:

МЫ ПОНИМАЕМ ВОЗМОЖНУЮ ОПАСНОСТЬ. БУДУТ ПРЕДПРИНЯТЫ ВСЕ МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ.

— Ты доверяешь Терри? — спросил Йенг. — Честно говоря, в последнее время его состояние оставляет желать лучшего. Может, лучше будет, если кто-то из нас поговорит с Лалитой и все ей объяснит?

София отрицательно покачала головой.

— Она до сих пор его жена, и независимо от того, чем… кем она стала, он знает ее лучше всех. А помимо этого… — она немного помолчала. — Мне кажется, что если сейчас мы отнесемся к Терри как к сумасшедшему или ребенку, он окончательно сломается. Лучше разрешить ему сделать хоть что-то, пусть он не думает, что мы списали его со счетов…

— А если он все испортит?

— Не испортит. Он очень хочет вернуться на Землю со своей любимой и верит, что это их шанс. Он ее убедит, вот увидишь.

«А если что-то пойдет не так, или окажется, что Хасинто солгал и тело Лилиты взорвется во Вратах, то пусть простит меня Бог», — мысленно добавила она.

Начо Йенг вздохнул.

— Ладно, я тебя поддержу, если Пенья станет возражать. Но, так или иначе, первым делом нужно ее найти. Черт побери, мы отправили сообщение на Землю и почти поделили медвежью шкуру, а тем временем даже понятия не имеем, где этого медведя искать.

София дремала в прохладном нутре «Вельзевула». Рядом с закрытыми глазами сидел Терри, а у стрелковых постов разговаривали двое солдат. Часть их слов заглушал шум двигателей.

— Это правда, — говорил один, — …была статья… у немецкого ученого есть теория… Врата, понимаешь? Нестабильные, не только…

— …между разными мирами Данте?

— Ага. Никому не удалось… Пока.

— …знают?

— Дикие… узнать по… что-то странное… не подходит к окружающей обстановке, понимаешь? Как будто… Часть другого мира здесь и часть от нас там. Вместе…

— …одной и другой стороны?

— Именно. В точности то же самое.

София не слышала их разговор. Она пропустила его так же, как до этого некую важную статью и как потом вынуждена была пропустить не менее важные слова брата. Она спала. Проснулась она лишь после, встревоженная и совершенно не отдохнувшая.

Найти Лалиту оказалось значительно труднее, чем Терри, поскольку идентификационного чипа у молодой женщины, естественно, не было. В глубине души София сомневалась, удастся ли это сделать вообще.

Тем не менее им это удалось, причем меньше чем за два часа. «Вельзевул» обнаружил Лалиту на расстоянии около шести километров от Собора. Она ничем особенным не занималась, просто стояла посреди трансформирующегося ландшафта. Красное сияние освещало ее обнаженную кожу, а ветер трепал светлые волосы.

Когда к ней подошел Терри, она обернулась.

София смотрела на них в иллюминатор. Она не могла слышать слов, но все видела — умоляющие жесты Терри и сосредоточенное, полное раздумий лицо женщины. Его нервозность и ее спокойствие.

Все это время София не могла избавиться от предчувствия, что сейчас случится что-то нехорошее, что Терри все-таки все испортит, а Лалита — если это вообще еще была Лалита — просто повернется и уйдет.

Однако ничего такого не случилось. В какой-то момент мужчина взял женщину за руку, и та послушно пошла за ним. Они вернулись на «Вельзевул», держась за руки, словно пара молодых влюбленных. На фоне адского пейзажа эта картина выглядела столь абсурдно-пасторальной, что София начала смеяться — сперва тихо, а потом все громче, чувствуя, как с каждым приступом безумного смеха уходит напряжение прошедшего дня.

В вещах трагически погибшей и похищенной дьяволами Моаны София нашла простое белое платье, которое отдала Лалите. Девушка без колебаний его надела, хотя Софии показалось, что столь же охотно она согласилась бы и дальше ходить голой. Она если и разговаривала, то в основном с Терри, который прыгал вокруг нее, словно одуревший кролик. Молодые солдаты таращились на Лалиту со смесью страха и нездорового интереса, а капитан Пенья и Начо Йенг обращались к ней лишь тогда, когда это было необходимо, да и то сухим, безразличным тоном, словно говорили с машиной, а не с человеком.

София не могла их в этом упрекнуть, особенно учитывая, что и сама вела себя похожим образом. Ситуация действительно складывалась своеобразная — Моану никто по-настоящему не любил, но она была одной из них, а Лолита хладнокровно ее убила. Теперь никто не знал, как, собственно, следует к ней относиться — как к тому, кто заслуживает наказания, или как к надежде человечества? И оставалась ли Лалита до сих пор человеком, который отдает себе отчет в своих поступках? Ответов на эти вопросы они не знали, а улыбающаяся и удивительно послушная Лалита оставалась загадкой.

В итоге они пришли к молчаливому согласию, что будут ее по мере возможности игнорировать, а потом, когда она пройдет через Врата, пусть о ней беспокоятся люди из Корпорации. Лишь София ненадолго нарушила всеобщий остракизм.

— Почему ты напала на Моану? — спросила она. Она воспользовалась словом «напасть», поскольку, когда смотрела на изящную блондинку, сказать «убить» у нее не поворачивался язык.

Лалита на несколько секунд задумалась.

— Она хотела меня убить.

— Значит, ты сделала это из мести?

— Наверное, да.

— Наверное? Как можно такого не знать?

Лалита пожала плечами.

— Это кажется мне таким далеким, — ответила она.

Она вела себя в точности так, как тогда, когда была еще модифицированным КИТом — послушная, мягкая и не способная к сильным переживаниям. «Проблема в том, — думала София, — что убийство из мести невозможно без сильных переживаний». Лалита притворялась? Если так, то она делала это превосходно — Софии не удавалось поймать ее ни на одной ошибке.

— Ты помнишь меня, Лалита? — попыталась она еще раз в надежде, что ей все же удастся установить контакт с девушкой. — Ты знаешь, кто я?

— Конечно. Ты София. Ты изменилась. Я тоже изменилась.

София вздрогнула. Как называется подобное чувство?

«Ах да, кажется, будто кто-то только что прошел по моей могиле».

Врата открылись там же, где и всегда, то есть метрах в трехстах от станции. Выглядело это так, будто из черного камня забил источник, несколько мгновений спустя разлившийся между четырьмя маркерами в квадратное озерцо. Блестящая голубая поверхность поглотила трансформирующиеся древо-скелеты, забурлила, а потом разгладилась. Однако до сих пор слышался шум, а по горизонтальной поверхности Врат с треском пробегали розовые искры.

— Пора, — крикнул Начо Йенг, превозмогая шум. — Идите.

Терри подошел к Софии, обнял ее правой рукой, а левой коснулся ее ладони — почти тем же самым жестом, которым она недавно отобрала у него браслет. Разжав пальцы сестры, он вложил в них что-то гладкое и холодное, затем наклонился к ее уху и прошептал несколько слов, потонувших в шуме и треске.

— Что?! — крикнула она.

— Быстрее, Терри! — в то же мгновение поторопил его Йенг.

Терри повернулся, взял за руку жену, и они вместе шагнули на голубую поверхность. Софию всегда забавляла эта картина, тот недолгий момент, когда проходящие через Врата будто шли по воде. Потом оба начали погружаться, сперва по щиколотки, потом по колено и по пояс, пока в конце концов не исчезли полностью.

Врата закрылись, оставив после себя выжженное пятно площадью в несколько десятков квадратных метров.

— Ну что ж, — улыбнулся, несмотря на видимую усталость, Начо Йенг. — Будем держать кулаки за то, чтобы все у них получилось. А если кто верующий, пусть еще и помолится. Возможно, именно в этот момент мы спасли миллионы человеческих жизней!

София улыбнулась ему в ответ, а потом разжала кулак. На ее ладони лежал белый кусочек мозаики.

Кусочек, который наверняка не трансформировался.

Вергилий передал сообщение, что Терри и Лалита Кассоу добрались живыми и невредимыми, а потом замолчал.

Два дня с лишним он показывал один и тот же текст: ОТСУТСТВИЕ СВЯЗИ С ЗЕМЛЕЙ. До недавнего времени София считала, что ситуация на станции не может быть более напряженной. Теперь же оказалось, что все-таки может. Когда утром третьего дня, за несколько часов до запланированного возвращения, Вергилий продолжал молчать, Йенг расплакался, а капитан Пенья впервые потерял самообладание и разбил кулаком половину аппаратуры для анализов, крича, что еще посчитается с этими ублюдками из Корпорации. Никто не пытался его удержать — солдаты с ужасом взирали на происходящее, словно внезапно рухнула их вера в Бога. Начо Йенг рыдал, а София… София просто стояла, заложив руки за спину, слишком уставшая даже для того, чтобы предаваться отчаянию, лишь время от времени опускала руку в карман и дотрагивалась до белого кусочка мозаики. Она сохранила его, хотя не считала, что он может ей для чего-то пригодиться. Это было нечто вроде сувенира, который она получила от наполовину обезумевшего брата. Сувенира на счастье.

За несколько минут до полудня экран компьютера осветился золотистым сиянием. Все столпились вокруг него, и Начо Йенг попросил передать информацию от Корпорации.

УЧЕНЫМ, НАХОДЯЩИМСЯ НА МИРЕ ДАНТЕ-3: МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ НЕ ПОМОГЛИ, — изрек Вергилий.

Кто-то за спиной Софии застонал, но она не стала оборачиваться, чтобы выяснить кто. Это не имело значения. Китаец ободряюще обнял ее. Она не возражала — это тоже не имело значения.

ВЕЩЕСТВО, НАЗЫВАЕМОЕ МЕРИДИОНОМ, ВЫРВАЛОСЬ ИЗ-ПОД КОНТРОЛЯ И РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ С МОЛНИЕНОСНОЙ СКОРОСТЬЮ. В ТЕЧЕНИЕ СОРОКА ВОСЬМИ ЧАСОВ ЗАРАЖЕНИЮ ПОДВЕРГЛАСЬ ПОЧТИ ПОЛОВИНА КОНТИНЕНТА. МЫ НЕ В СОСТОЯНИИ ОСТАНОВИТЬ ЭТОТ ПРОЦЕСС. МЫ НЕ В СОСТОЯНИИ НИЧЕГО СДЕЛАТЬ.

В ЗЕМНОЙ АТМОСФЕРЕ МЕРИДИОН СОЕДИНЯЕТСЯ СО ВСЕМИ ЭЛЕМЕНТАМИ. ТРАНСФОРМИРУЮТСЯ ЗДАНИЯ, РАСТЕНИЯ, ЖИВОТНЫЕ И ЛЮДИ.

ЗАРАЖЕННЫЕ ЭНКАРНИТОМ ПОСТОЯННО УМИРАЮТ, ВОСКРЕСАЮТ, А ПОТОМ СНОВА УМИРАЮТ. МЫ НЕ В СОСТОЯНИИ ПРЕКРАТИТЬ ИХ СТРАДАНИЯ. ИХ ТЫСЯЧИ, И ЧИСЛО ЭТО ПОСТОЯННО РАСТЕТ.

СУДЬБА ЛАЛИТЫ И ТЕРРИ КАССОУ ОСТАЕТСЯ НЕИЗВЕСТНОЙ.

МЫ ПОСТАРАЕМСЯ ВАС ВЫТАЩИТЬ, НО НА ЭТО ПОТРЕБУЕТСЯ ВРЕМЯ.

НА ЗЕМЛЕ РАЗРАЗИЛСЯ НАСТОЯЩИЙ АД.

Вергилий замолчал, и когда они уже были уверены, что он больше ничего не скажет, он выдал еще одну фразу, а затем смолк окончательно.

Последняя фраза гласила:

ЛУЧШЕ ОСТАВАЙТЕСЬ ТАМ, ГДЕ ВЫ СЕЙЧАС.

Евгений Лукин Здравствуй, бессмертие!

Дьявол был в штатском. Или, как еще принято выражаться, в гражданке. Ни рогов, ни копыт — чиновник чиновником: строгий костюм, темно-красный галстук, даже какой-то значок на лацкане привинчен. Там, где у многих граждан располагается физиономия, имело место нечто утомленно-политкорректное, без каких бы то ни было индивидуальных черт. Чувствовалось, однако, что дьявольское терпение на исходе.

— Имейте совесть! — не выдержал гость из преисподней. — Душу еще не продали, а ведете себя как… Кроме вас, между прочим, тоже люди есть и тоже не прочь договор оформить.

Торговались вот уже пятый час. В окне высотной кухоньки занимался рассвет. Из промозглой заволжской мглы всплывало алое пушистое солнце.

— Подождут, — скрипуче отвечал клиент. Не в пример дьяволу, глаза его были красны. Сказывалась бессонная ночь. — Я свои права знаю. Пока не уточним все до последнего пункта — ничего не подпишу.

Гость исторг негромкий страдальческий рык.

— Как же вы ссуды брали? — подивился он.

— Так и брал! — огрызнулся клиент. — А то подмахнешь не глядя, а потом…

— Хорошо. Что вас конкретно не устраивает в данном пункте?

— Оговорки! Вот: физическое бессмертие. Почему только физическое?

— А какое же еще? Душа-то уже будет принадлежать мне, а не вам!

— Ладно. Допустим. А почему только до конца света? Что за ограничения? Бессмертие — оно и в Африке бессмертие…

— И Африка не вечна, — напомнил дьявол.

— В смысле?

— В прямом. Рано или поздно Африка перестанет существовать. Как и любой другой материк. Поймите, я просто не имею права сохранять вас в телесном состоянии после конца света!

Клиент колебался. Чиновничий облик гостя не успокаивал его нисколько. Скорее, смущал. Не исключено, что с копытами, рогами и хвостом дьявол внушал бы ему больше доверия.

Князь мира сего вздернул обшлаг рукава и демонстративно взглянул на циферблат наручных часов.

— Опаздываете куда? — желчно осведомился душеобладатель, залпом допивая остывший крепкий кофе.

— Как всегда, — ворчливо отозвался душепреемник. — Но на этот раз, имейте в виду, опоздания мне не простят…

— Ваши проблемы!

Солнце помаленьку вознеслось, обрело четкие очертания, изменило цвет с алого на золотистый. Там, где Волга была свободна ото льда, стлался белый мохнатый туман, из которого вставали прозрачно-косматые дракончики. Все это напоминало вид из самолета, когда поднимешься выше облаков.

— Ну хватит! — Дьявол щелкнул перстами.

Что-то изменилось. Тени пролетавших ворон мазнули вкось по стене кухоньки — и замерли, не достигнув двери.

— Что это вы сделали? — Клиент поднялся с табурета, встревоженно выглянул в окно. Три растрепанные вороны неподвижно и как попало зависли в воздухе. Остановись, мгновенье, ты прекрасно!

— Тайм-аут, — объявил гость. — Вообще-то так не положено, но я из-за вас и впрямь рискую опоздать… Как только договоримся, пущу часы снова. Присаживайтесь, продолжим…

Клиент присел.

— Врете ведь, как всегда! — тоскливо молвил он. — Только вот в чем?..

— Всегда? — переспросил позабавленный дьявол. — Когда это — всегда?

— Начиная с грехопадения! — Хозяин кухоньки решил блеснуть эрудицией. — Когда Адама с Евой искушали… Под видом змея.

— Искушать — искушал… — не стал отпираться нечистый. — А соврал-то где?

— Библию принести? — угрожающе спросил клиент.

— Несите, — сказал дьявол. Время стояло — и он чувствовал себя вполне комфортно.

Хозяин не поленился — сходил в комнату, принес Библию, плюхнул на стол, едва не опрокинув чашку.

— Книга Бытия, — любезно подсказал ему гость. — В самом начале. Глава третья, стих второй.

Клиент бросил на него враждебный взгляд, открыл, листнул.

— И сказала… жена… змею, — прочел он чуть ли не по складам. — Плоды с дерев… мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая… сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним… чтобы вам не умереть…

— Ну-ну! — подбодрил дьявол. — Дальше.

— И сказал змей жене… нет, не умрете… но знает Бог, что в день, в который вы… вкусите их… откроются глаза ваши, и вы будете… как боги, знающие добро и зло…

Дьявол кивал с ностальгической улыбкой на устах.

— Так, — молвил он, очнувшись от сладких воспоминаний. — А теперь та же глава, стих двадцать второй.

— И сказал Господь Бог… — с запинкой продолжил клиент, отыскав указанный текст, — …вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло… и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно…

— Почти слово в слово, — бодро заметил гость. — Уж вы поосторожнее давайте: если я соврал, то получается, что и Он соврал…

— Но ведь умерли же в конце концов!

— Кто?

— Адам с Евой!

— Ну-у… — укоризненно протянул дьявол. — Я-то тут при чем? Конечно, если не подпускать к древу жизни, рано или поздно помрешь…

— Вот так вы нас и накалываете! — в сердцах сказал клиент, захлопывая Библию и отправляя на стол, чем уже только не заваленный. Присутствовали тут и удлинявшийся с прибавлением новых пунктов пергамент (пункты возникали сами собой, стоило какой обговорить), и зубочистка (должно быть, взамен стального перышка — где его нынче найдешь?), и закатанная в пластик стерильная железочка для прокалывания пальца. Ватный томпон, пузырек спирта, кофейник, чашка, «Фауст» Гете в переводе Пастернака…

— Ну-с? — благодушно произнес дьявол.

Если раньше время работало на клиента, то теперь оно не работало вообще. Тянуть было нечего. Две с половиной вороньи тени, размазанные по кухонной стене, являлись прямым тому подтверждением.

Душепродавец засопел, нахмурился, пододвинул поближе пергамент и принялся, бормоча, елозить пальцем по всем пунктам.

— Так… так… Любую материальную ценность по первому требованию… Так… Женщины — понятно… Здоровье, молодость, силу… Бессмертие… Хм… Бессмертие… — покряхтел, посомневался. — Ладно, допустим… А это что? Душепреемник обязуется приступить к исполнению желаний клиента через пять минут с момента подписания договора… Почему через пять минут? Почему не сразу? Душу-то — сразу…

— Потому что пергамент сперва надлежит завизировать, подшить, присвоить номер… Я — лицо подотчетное. Пока документ не оформлен, поймите, я просто не имею права…

— Подотчетное… — сердито фыркнул души своей погубитель, не зная уже, к чему бы еще прицепиться.

— Время включать? — спросил дьявол. — Мне кажется, чем быстрее начнутся эти пять минут, тем быстрее они кончатся.

— Включайте, — буркнул клиент, освобождая от пластиковой оболочки стерильную медицинскую железочку.

Дьявол щелкнул перстами. Тени ворон метнулись по стене и исчезли. За окном шевельнулись развеваемые ветром прозрачно-косматые дракончики над мохнатой от тумана Волгой. Клиент поднес металлическое жало к подушечке указательного пальца и засомневался вновь.

— Ну вот конец света… — недовольно предположил он, кладя руки на стол. — Страшный суд. То есть получается, нынешний ад — это как бы предварительное заключение, если суда еще не было… Так?

— Вы что, нарочно? — взвыл дьявол. — Время пошло!..

— А раз я живу до конца света, то в ад не попадаю… — не слыша вопля, прикидывал вслух клиент.

— Не попадаете… — еле сдерживаясь, пробурлил дьявол.

— А после конца света?

— Что «после конца света»?!

— Ну вот конец света. Тела исчезли. А что с душами?

— Смотря с какими, — в остервенении отвечал враг рода человеческого. — Грешные души, в том числе и ваша, просто исчезнут. Истребятся! Если не верите, вот Библия — проверьте… Только время я снова остановлю!

— Ага, — удовлетворенно пробормотал хозяин кухоньки. — То есть потом меня просто не станет…

Болезненно ойкнув, проколол подушечку пальца, выдавил капельку крови и, обмакнув в нее зубочистку, вывел под договором нарочито неразборчивую подпись.

— Знаете… — доверительно молвил он дьяволу, прикладывая к ранке смоченную спиртом ватку. — Не обижайтесь, но, по-моему, я вас все-таки обул. Зря вы так легко на все соглашались…

— Чуть было не обули… — угрюмо подтвердил тот и вновь взглянул на часы.

— Успеваете?

— Да, — сказал дьявол, свертывая драгоценный пергамент в трубку. — Теперь уже точно успеваю.

До конца света оставалось три минуты с четвертью.