«Бис»-исход

С дальних берегов

Активная игра в стане союзников против Советского Союза началась к началу лета 1943 года. Собственно, она никогда не прекращалась, основные акценты были расставлены, и их никто не умалял, даже в коалиционном взаимодействии. Самым уместным здесь был тезис, озвученный в ходе одного из раутов представителей стран, говорящих на английском языке: «Большевистская Россия и объединённые нации западного мира, противостоящие державам «оси» во главе с нацистской Германией, всего лишь вынужденные союзники в тяжёлые времена».

Тогда, к лету 1943 года, успехи Красной армии на фронтах начали вызывать крайнее беспокойство. Планирующие инстанции, в большей степени английские, однако и американские тоже, склонялись к мысли о возможности быстрого продвижения русских на Балканы и Дунай. Следовало задуматься о том, чтобы как-то обезопасить Восточную Европу от угрозы попадания под советский контроль.

Эпатажный Черчилль колко заметит, что: «Свою роль укоротить Гитлера русский медведь практически выполнил, теперь ему надо снова вернуться в свою берлогу».

С этим можно было согласиться, однако Рузвельт в открытую подобные эпитеты с недавних пор себе не позволял. Россию для него олицетворял Сталин, к которому американский президент относился как к очень серьёзному политическому противнику.

Противостоять продвижению Советов можно было только встречной силой. Британское командование по настоянию премьера разработало план освобождения Восточной Европы от гитлеровских войск собственными усилиями. Предусматривая высадку англо-американского контингента в Италии с последующим овладением Балканского полуострова, выходя на Дунай – в Румынию и Венгрию.

Ничего путного из этого не получилось[6]. Кампания затянулась, союзные войска крепко застряли во Франции и Италии. В то время как русские достаточно успешно продвигались на запад, к весне 1944 года нанеся серьёзное поражение гитлеровским войскам, сосредоточенным на юге Украины, а затем уже к лету разгромив объединённые немецко-румынские соединения.

А если принять во внимание охват частями Красной армии северных флангов с выходом на норвежскую границу, а также неослабевающее давление на центральных участках советско-германского фронта – очень напористо, очень целенаправленно[7], даже сравнительно устойчивый в своих воззрениях Рузвельт на тот момент вдруг испытал неуютные сомнения.

А будет ли Москва выполнять предварительные договорённости по демаркации зон влияния в Европе?

Логика тут была проста своим прагматизмом – зачем тратить силы, громя противника на тех территориях, которые в дальнейшем не собираешься удержать за собой.

– Нелегко будет убедить генералиссимуса Сталина уйти оттуда, куда уже ступил сапог русского солдата, – по обыкновению поделится с супругой своим беспокойством президент.

Чтобы услышать в ответ в целом здравую мысль:

– А ты не думал, что цель здесь ещё и продемонстрировать европейцам, кто пришёл на их землю освободителем?

– Думал. К сожалению, нашим воинственно настроенным генералам подобные мотивы не кажутся обоснованно оправданными.

Даже в прямом окружении президента хватало тех, кто не одобрял его мягкой политики в отношении Страны Советов. В среде военных бытовали ещё более радикальные мнения – спасти западную цивилизацию от коммунизации. Им вторило немало влиятельных лиц из элит и промышленных кругов. Особенно это проявилось в период предвыборной гонки – очередное избрание президента США намечалось на 7 ноября 1944 года. Кампания конкурентов за место главы в Белом доме строилась в том числе на обвинении, что Рузвельт слишком увлёкся дружбой с русским вождём. Здесь приводились не только стенограммы их встреч на официальном уровне. В прессу просочились факты о частной переписке двух лидеров.

– Одна из неизбежных граней демократии, – подметит верная и единодушная Элеонора[8]. – Невзирая на общее дело борьбы с нацистами и в целом на доброжелательное отношение простых американцев к русским союзникам, для истеблишмента и прочих богатеев большевики и их богопротивный строй остаётся тем, чем и был ранее.

– А растолковать простому избирателю о коварстве Дядюшки Джо – обязанность газетчиков и правильная риторика исполнительной власти, – сдержанно примет эту данность Рузвельт.

Выборы были им выиграны.

Победа, которая не принесла ни какой-то особой радости, ни успокоения. И воспринималась как лишь ещё один, энный дополнительный срок, очевидно короткий, однако дающий возможности подвести задуманные стратегии к реализации.

«Начатое одним, им же и должно закончиться. Вот только есть ли у всего этого конец?» – старый больной человек поправит тёплый верблюжий плед – ноябрь в Вашингтоне выдался на погоду так себе, откуда-то сквозило – обездвиженные, покоящиеся на подставке инвалидного кресла-коляски ноги мёрзли[9].

Докучливая критика оппозиции, как и постоянное давление со стороны правительственной бюрократии и чинов военной администрации, в итоге волей-неволей повлияет на политические решения президентского кабинета.

На очередном заседании комитета начальников штабов, куда был приглашён и номинальный верховный главнокомандующий Ф. Рузвельт, показанные на картах Европы жирные стрéлки ударов и продвижений советских армий очень доходчиво моделировали дальнейшую эскалацию событий, трактуя намеренья Москвы однозначно и явно.

Докладчики в погонах поднимали вопрос о «необходимости озаботиться дополнительными ресурсами», «перенаправить усилия», говорили о «срочных мерах и контрдействиях», о «недопустимости»…

В последнем пункте демократичный Рузвельт углядел скрытые упрёки в свой адрес:

«Старая песня. Господь с вами, люди, какая симпатия к Советам? Я реалист. Мне не меньше вашего претит коммунистическая идеология. Я просто пытаюсь оставить лазейки для диалога. Это, кроме прочего, перестраховка на случай, если Красная армия окажется Эйзенхауэру и Паттону[10] не по зубам. Потому как я всё ещё полагаю, что даже при самых плохих сценариях договориться со Сталиным вполне реально. В конце концов, всегда можно сослаться на злокозненные происки Уинстона. Усатый тиран мне поверит – до сих пор же удавалось играть на этих картах».

Президент Соединённых Штатов Франклин Делано Рузвельт на тот момент и не подозревал, насколько был прав в отношении британского премьера.

– И что дальше? Дальше что, я спрашиваю?! Воздушные силы со своей задачей не справились, а мы столько на это возлагали. Сухопутные армии терпят поражение, и как я понимаю обстановку, скоро нам придётся добавить к этому эпитет «сокрушительное».

А теперь вы приходите ко мне и заявляете, что все наши… ваши агентурные сведенья о намереньях Дядюшки Джо относительно Европы являются следствием ошибочных данных и неверной оценки британских спецслужб?

Лицо Джорджа Маршалла вытянулось – такого Рузвельта (всегда выдержанного и вежливого) начальнику штаба армии США видеть ещё не доводилось.

– Насчёт «сокрушительного» рано делать выводы.

Президент отвернулся в сторону, очень сожалея, что, будучи прикованным к креслу, не может выразить свой гнев красноречивыми жестами. А в словах он всегда предпочитал эмоциональную осторожность.

Оплошала, конечно, своя американская разведка. Которая, однако, с начала войны работала исключительно в тесном сотрудничестве с британскими специалистами.

«Когда двое ведут одно общее дело, сложно не попасть под влияние корпоративной солидарности. Англичане неплохо сыграли на этом, предоставив убедительные по форме доказательства против Москвы. Данные, поверить в которые было легче, чем перепроверить. И здесь сработал тот случай, когда задаваемые вопросы лишь катализировали процессы, подстраивая ответы под ожидаемые. Немудрено. Информация поступала от различных источников, включая дипломатические каналы. Что говорит лишь о том, что провокация была спланирована на разных уровнях. Очень тонко и детально. Альбион всегда этим славился.

Итак, Черчилль это сделал. Едва ли Маршалла можно как военного обвинять в просчёте больше, чем меня как политика. Я должен был предвидеть, что Уинстон так далеко может зайти. Чёртов жирный боров!

Рузвельт знал, точнее, до него доходили слухи о бытующих настроениях в правящих кругах Великобритании – не только лейбористских. Даже среди некоторых консерваторов, партию которых возглавлял нынешний премьер-министр, бродили разговоры, что время Черчилля у власти подходит к концу, что на этапе перехода на мирные рельсы «человек войны» станет неуместен. «Мавр сделал своё дело» и должен сойти с политической сцены.

«Хитрый лис сумел переиграть своих оппонентов. И готов платить. Платить дорого. Новым витком бойни. Сумел как-то перетянуть на свою сторону спецслужбы и другие ведомства, состряпавшие провокационные сведенья, что Сталин двинет свои войска чуть ли не до Ла-Манша, напугав всех вторым Дюнкерком и советизацией Европы.

И всё ради эгоистичных интересов усидеть в своём кресле? Конечно, не только. Честолюбие и амбиции сэра Уинстона, надо отдать должное, неразрывно связаны с его чёртовой империей».

Генерал, сидевший напротив, пошевелился, намереваясь что-то сказать. Рузвельт поднял ладонь, останавливая этот порыв, продолжив ход своих мыслей. Приходилось много чего держать в голове, отвлекаясь на внешнеполитические вопросы, включая и текущие внутренние (административные) делá. Новая информация обязывала взглянуть на ситуацию по-другому. При этом принимая факт того, что вернуться к прежним позициям уже не получится. Сейчас его занимали именно военные сводки.

«Именно они будут определять послевоенный политический консенсус. Уже очевидно, что на европейском театре ситуацию нужно срочно стагнировать, к чему бы там ни призывали ретивые служаки, не понимающие, что это всё. Всё! Вновь наступает время дипломатии. И Маршалл меня в этом полностью поддержит».

– Ещё вчера я мог рассчитывать склонить Сталина на слово «да», – заговорил президент, – теперь же это «да» придётся выторговывать с бóльшими уступками. Да, Джордж, по Европе теперь придётся договариваться в худшей территориальной конфигурации. Хорошо, если Сталина удастся уговорить сдать немного назад.

Теперь к Дальнему Востоку. Относительно Тихоокеанского театра. И Кинг, и Нимиц[11] там у себя на другой стороне мира, – Рузвельт улыбнётся одним уголком губ, – очень оптимистичны в прогнозах дальнейшего развития ситуации. В нашу пользу, разумеется.

Агентурные донесения о том, что японские дипломаты якобы зондируют почву для переговоров с Москвой так и не подтвердились?

– Нет.

– Или пока нет. Кстати, как в штабе Нимица отнеслись к возможности спровоцировать русских и японцев на преждевременный конфликт?

Маршалл отвёл глаза. Ему донесли, что Нимиц, узнав о европейских планах союзного командования против СССР, всю эту затею вообще прокомментировал коротким: «Ослы. Вляпают нас в дерьмо по уши».

Идея с провокациями… тут не без сарказма отметился командующий подводным флотом США на Тихом океане адмирал Локвуд: «Вы предлагаете моим ребятам атаковать судно япошек в Токийском заливе, а потом всплыть и помахать красным флагом?»

– Насчёт вступления СССР в войну на стороне Японии, – осторожно промолвил генерал, – я рассматривал такой вариант. В свете последних событий. И признаться, не находил каких-то серьёзных оснований к этому. У русских там не так много сил и совсем нет флота. Версия британского адмиралтейства, что советская рейдерская эскадра отправится на Дальний Восток, не подтвердилась. А кабы и так, в штабе адмирала Кинга, наверное, были бы рады поквитаться за потопленный «Беннингтон». Но у Нимица сейчас и без того хлопот по горло.

– Кинг наверняка придёт в бешенство, узнав, кто стои́т за всей этой конфронтацией с СССР, – Рузвельт криво усмехнулся, зная, как главком ВМФ США недолюбливает англичан, и Черчилля в особенности. И сразу сменил тон: – На данный момент никаких действий против советских кораблей, портов и военных баз на Дальнем Востоке не предпринимать…

Джордж Маршал – главный военный советник президента – подался вперёд, понимая, что это приказ, определяющий дальнейшую политику и стратегию.

– Не встýпится Сталин за Императорскую Японию, – уверенно продавил глава Белого дома, добавив мысленно про себя: «по крайней мере, я в это верю». – Можно помогать слабому в противовес агрессору, как мы это делали в Китае, но вставать на сторону проигравшего… Скорей уж Дядюшка Джо воспользуется случаем и оттяпает себе кус от японского пирога. Вернёт Сахалин, какие-то там клочки суши на севере и…

Президент помедлил, вспоминая название одного из островов японского архипелага:

– И, возможно, позарится на Хоккайдо.

– Значит, выполнение Советской Россией данных ранее союзнических обещаний предрешено? – Маршалл невольно восхитился казуистикой дела.

– Пока ситуация по понятным причинам подвисла. Но думаю, до поры. Не станет Сталин терпеть под боком этих оголтелых самураев – миллионную Квантунскую группировку. Тем более что обязан помочь своим китайским товарищам-коммунистам.

Нимиц говорит, японцы не сдаются в плен, фанатично бьются до последнего. Сколько времени прогнозировали наши стратеги на подобную кампанию? Где-то до полугода? Шесть месяцев, чтобы убить миллион безумных узкоглазых солдат. Если русские там увязнут, нас бы это очень устроило. Не так ли?

– Смотря сколько они снимут армий с европейского фронта.

– Вот именно! Европейский фронт надо закрывать.

Генерал чуть склонил голову, давая понять – принято. Ему очень хотелось напомнить президенту, что вот так – волей слова и росчерком пера, там, на полях Европы, всего не отменишь – инерция войны ещё будет колыхать линию соприкосновения туда-сюда.

– Европейский фронт надо закрывать, – повторил Рузвельт, – но сохранив баланс оккупационных контингентов, разумеется. Однако всё это, конечно, реально, если удастся вновь вернуть ситуацию в Европе на диалоговый уровень. Будем полагаться на здравый смысл наших оппонентов.

«Минус в том, что усатый азиат наберёт себе слишком много козырей. Чем мы можем ему ещё ответить? Чтобы удивить и напугать. Так-так, мне срочно нужна свежая информация по Манхэттенскому проекту».

Рузвельт склонился к столу, сделал пометку в блокноте: «Вызвать руководителя, нет, лучше физика. Оппенгеймера. Оценка учёного, как скоро ждать результат, будет более точной».

Вновь вскинулся к собеседнику:

– Да, и… Джордж. Эскадру русских оставим англичанам. В конце концов, это их дело, задет их авторитет. У нас же Британия зовётся «Владычицей морей», не так ли? Вот пусть и исполнит свою роль. Может быть, в последний раз… «в добрых традициях Короны».

Последнюю фразу президент произнёс с растяжкой, не скрывая ехидной иронии.