КВЖД

Глава 6

Событие двенадцатое

Молодой адвокат выступал в суде по делу одного фермера, предъявившего иск железнодорожной компании за то, что принадлежащий ей поезд раздавил его двадцать четыре свиньи. Стараясь произвести впечатление на присяжных размером нанесённого ущерба, адвокат заявил:

– Двадцать четыре свиньи, господа! В два раза больше, чем вас!

Пробирались чуть в стороне от дороги. Вообще, далеко отойти боялись. Ночь безлунная и заблудиться – раз плюнуть. Собирались в спешке. Одели детей в зимние одёжки, потом легче снять и по узлам распихать, чем новую одежду купить. Всё и так латанное-перелатанное. Голод 1922-23 годов заставил от всего, что возможно избавиться на той же барахолке в Омске, хоть на сухари поменять хорошие и дорогие вещи. Но ведь это ещё можно считать, что Чунаевке повезло. Всё же большой город рядом, там можно и милостыню попросить, и какую пусть временную работу, хоть за еду найти, а дальше в степи просто обезлюдили деревеньки. Некоторые и по сей день стоят, пепелищами или пустыми зенками окон, провожая проезжающих.

Уходили по одному, стараясь не привлечь случайных припозднившихся прохожих на улице в деревне. Собак можно не бояться. Собака тварь прожорливая, а чем кормить, тут детей бы с голоду не уморить, так, что собак ещё осенью всех до единой извели. Кошки вот остались. Те мышей себе на пропитание всегда найдут. Ну, а не найдут, значит, не судьба.

Один Рейнгольд шёл прямо по дороге, а остальная группа беглецов – родственников пробиралась, чуть отстав и вправо взяв в пределах видимости. Ну, так запланировано было, но небо тучами затянуло, да новолуние, и видимость всего ничего, несколько метров, так, что шли всего в паре десятков шагов позади. Может и хватит, чтобы лечь и претвориться холмиками у дороги, если вдруг кто Штелле повстречается.

Если в учебниках школьных в задачках среднюю скорость человека принимают за пять километров в час, то пятнадцать километров до Омска должны пройти за три часа. Ну, это только на бумаге, да в задачнике. На самом деле тащились до самого утра. Полно совсем маленьких детей, которых, поди, уговори бежать с такой скоростью на своих слабеньких ножках за взрослыми в такую несусветную даль. И сами эти взрослые нагружены до такого состояния, что еле ноги передвигают. Хоть и старались лишнего не брать, а что лишнее, последняя жменя муки или сухари, что насушили за неделю. Или сальца кусочек, оставшийся у Отто. Так ведь и посуда ещё. Никто там, на Дальнем Востоке, ничего тебе из посуды не подарит, с чем приехал, то и твоё. А дольше наживай. А инструмент. Куда мужику без инструменту. Хоть одну бы телегу с задрипанной лошадёнкой. Но нет, еле стоят орды, качаются от кормёжки одной соломой. Ну, вот хоть сейчас крапива повылазила.

Добрались под утро. Прошли через сонный город вполне спокойно и так никем не остановленные оказались на железнодорожном вокзале. Там деньги отдали самому грамотному и бойкому – Рейнгольду, а сами табором расположились в небольшом скверике рядом, ясно, сразу милиционер подошёл, но проверив документы и увидев, как пропуск, статью в газете, что требуются рабочие на КВЖД, сержант хмыкнул и отошёл. А тут и Рейнгольд вернулся. Купил билеты на поезд Москва-Хабаровск до Новосибирска. Не так и дорого получилось. А ещё он в буфете купил всем пирожков с капустой. Все, что были у буфетчицы, скупил. Пихали их в себя сухомяткой, пока икать не начали. Давно ведь досыта не ели, можно сказать, с осени.

Поезд отправлялся через час, если не будет опоздания, но на вокзал не пошли. Там милиция, а тут сержант проверил документы и второй раз этого делать не будет. В скверике было ещё пару семей деревенских и одна подозрительная компания. Говорили мужики громко, перемежая щедро речь свою хохотом и матом. Ходили, тёрлись вокруг их стана, но близко не подходили. Деревенские сидели насуплено и даже головой по сторонам старались не водить. А ещё самый высокий и здоровый, игрался с небольшой кувалдочкой. Не оружие, конечно, но удара в лоб этот лоб не выдержит.

Самое неприятное, что эта блатная троица, явные урки, оказались при посадке в их же вагоне. Только у табора чунаевского билеты в центре вагона, а троица расположилась рядом с выходом.

Событие тринадцатое

Сильно опоздавший Вовочка стоит перед учительницей.

– Что случилось?

– На меня напал вооружённый бандит!

– Боже! И что он сделал?

– Отнял домашнее задание…

Брехт проснулся, словно от толчка. В плечо толкнули. Прямо явственно. Открыл глаза и никого не увидел. Даже головой помотал. Чертовщина. Отдохнувшим себя не почувствовал. Этот часовой сон, судя по настенным часам в зале квартиры Бабаевых, в пусть и мягком, но кресле, принёс скорее готовность, наконец, отдохнуть, а не отдых. Как-то расслабился организм и просил с такими из Шрека глазами; «Положи меня, квартирант, куда, после ванны в горизонтальную плоскость и одеялом тёплым прикрой».

Нет. Не время, время пять часов вечера и сейчас начнут с работы возвращаться те, кто ещё работает. «Охотник» что жил этажом ниже работал, почему-то на его магазины запрет не действовал. Наверное, они к категории продуктовые относились, там ведь продукты для рыбаков продавали, малинку всякую и мормыш, а ещё ведь с голодухи можно и специальную кукурузу в баночке цветную съесть.

Жена, что сидела в приёмной депутата, Брехт точно знал, подъезжала позже, в районе девяти вечера. У неё там вечерний приём электората. Даже как-то по ящику её видел, на самом деле с каким-то дедушкой на него похожим разговаривала, обещала повлиять на работниках ЖКХ и заменить ветерану тыла батареи на кухне. Скорее всего, даже заменили, иначе бы по телевизору не показали.

Иван Яковлевич прошёл на кухню, нашёл у соседа растворимый кофе и заварил себе стакан сладкого крепкого кофе. Отрезал от всё равно погибшего уже после распечатывания сыра приличный кусок и, сидя перед кухонным телевизором, который рекламировал очередной кредит очередного банка, с удовольствием, впервые за последний месяц поужинал. Желудок с потерей квартиры смирился и принял пищу, да ещё чего-то горячее с благодарностью – опять разогнав по телу приятную истому в виде длиннющих молекул Мелатонина – этого такого желаемого в старости «Гормона сна». Глянув подобревшим взглядом на часы Брехт решил, что пара часов у него есть и прилёг на соседский диван.

Проснулся, как раз через два часа, часы прямо перед глазами. Семь вечера. Умылся, прогоняя одурь. Вообще, днём спасть тяжело. Голова потому не отдохнувшая, а чугунная. Надо было идти разбираться с квартирой. Надо и пошёл. Куртку надел, и шапку, хотя по виду в дверном зеркале хотелось хмыкнуть – лето, товарищ, на дворе. Спустился придерживаясь за перила на первый этаж и позвонил в серую сейф-дверь с номером единичка.

Словно за дверью стояли. Сразу открылась и словно «Охотник» знал кто за ней.

– Иван Яковлевич, проходите. Произошло недоразумение, – человек был не напуган, а расстроен скорее. Был безымянный пока сосед одного роста с Брехтом, то есть метр восемьдесят примерно и в плечах не узок, шкафом не назовёшь, но чем-то спортивным явно занимался, да и, как говорится, кость широкая.

– Что происходит… – попытался вернуть управление ситуацией в свои руки Брехт.

– Иван Яковлевич, проходите. Тут, какое-то чудовищное недоразумение. Две недели назад мне предложили купить вашу квартиру за пятнадцать миллионов. Цена небольшая, и я не раздумывая согласился. Спросил, где вы, в агентстве ответили, что продали квартиру. Но вот когда оформляли, там оказалось, что право продавец получил по дарственной. Ну, сами понимаете, слишком шикарный кусок и махнул на такое рукой. – Так и не получивший имени квартиросъёмщик развёл руками и попытался изобразить обезоруживающую улыбку. – Да, проходите, же раздевайтесь. Я сегодня как приехал, увидел в домофоне, что вы несколько раз звонили, то позвонил жене сразу, она справки навела, оказывается вы в ковидном госпитале лечились.

– Болел, – качнул головой Брехт. Стянул глупую зимой в квартире шапку и, отогнав от мозгов обволакивающую их патоку речей Охотника, и мотнув головой, вытряхивая из ушей весь словесный мусор, что он туда насыпал, проговорил раздельно выделяя каждое слово, – Я ни каких дарственных не составлял и через суд докажу это. Если вы, как и я, просто попались под руки аферистам, то и в ваших интересах как можно быстрее вывести их на чистую воду.

– Точно, – прямо просиял Охотник. И в это время в коридоре тренькнул вызов, – Жена, должно быть, – они в это время стояли в другом конце этого довольно длинного и широкого коридора, целой комнаты почти.

Хозяин прошёл, огибая Ивана Яковлевича к двери, и нажал на кнопку домофона, переговорил с неизвестным мужчиной. Повернулся к Брехту.

– Охрана. Строго у них.

В дверь звякнули, вошли двое мордоворотов и сразу не бегом, нет, но уверенным шагом подошли к Брехту, один зажал перчаткой ему рот, а второй вдарил милицейской дубинкой по голове. Больно.

Сознание не пропало, тупая невыносимая боль навалилась. Хотелось орать, а рот не раскрывался. И сквозь эту боль голоса, как через вату.

– Быстро берите и в машину, я через пару минут буду. Только компьютер почищу.

Брехта подхватили под руки и поволокли до двери, там случилась замятня, боль начала отпускать и Иван Яковлевич как со стороны позабавился, попытке двух мужиков одновременно пройти в узкую для них дверь, да ещё его между собой волоком таща. Перехватились, взяв за руки и за ноги. Вышли под вечернее небо, уже луна выскочила, показывая своё некрасивое, тронутое оспой лицо. Донесли Брехта до гелентвагена охотничьего и забросили на заднее сиденье, следом справа уместился один из злодеев, а второй прошёл на место водителя, оказавшись спиной к старому учителю.

Иван Яковлевич, прикидываясь ветощью, пытался собрать в кучку мысли в стреляющей импульсами боли голове. Он совсем дураком не был, и отлично понимал, что в самом благоприятном для него варианте, это оказаться сейчас под колёсами поезда или фуры какой, а то ведь могут и живого закопать или расчленить. Да, много чего может быть хуже уютной смерти под колёсами. На такой тёплый приём он не рассчитывал, накручивал себе в голове, что придётся по судам бегать, правду доказывая. А тут вон, как просто всё. Стоп.

Мать вашу, а не эти ли громилы, ему чего-то сували на подпись в реанимации в ковидном госпитале. Тогда чуть подозрительным показалось, ещё подумал, а если человек без сознания, то без его подписи, что лечить не будут. Но тогда было не до умных мыслей, тогда сдохнуть хотелось, так всего корёжило от заоблачной температуры.

Хлопнула дверь и голос охотника произнёс:

– Давайте на Ленинградку.

Ехали долго. Иван Яковлевич по-прежнему полулежал на заднем сиденье прислонясь к двери, замки на скорости сработали, страхуя от случайного выпадения. Лежал и цеплялся за остатки своей жизни, не хотелось так глупо умирать. Не справедливо это. Хоть этих упырей нужно с собой забрать. «Так не доставайся же ты тогда никому». Это про его несчастную квартиру. Чего бы ещё умного сказать? Ага: «На чужом несчастье своего счастья не построишь». Мысли путались от пульсирующей боли в затылке. И вдруг как прояснило. Под курткой свитер, ну, или кофта, и там, в правом кармане, лежит так и не возвращённый в ножны кинжальчик, и камень ещё этот синий.

Откладывать такое действие, как борьба за жизнь, до сбрасывание живым в могилу, было не в характере Брехта, всегда был решительный. Сейчас, стараясь не шуршать курткой, осторожно сунул руку в карман свитера и нащупал рукоять кинжала. Тот поступил безобразно, пропорол острым лезвием подкладку кармана и оставил там одну рукоять. «Эх, дырка будет»: – вздохнул Иван Яковлевич и одним движением выпрямился, достал кинжал из кармана и сунул его в маячившую прямо перед собой шею водителя. Легко как вошёл, словно, в масло, подтаивать начинающее, лежащее целый день вне спасительной прохлады холодильника.

– Хррр… – Брехт вынул лезвие из шеи и удивился, что не всё, оказывается наврал Тарантина, вон как брызнула вражья кровушка и вогнал тёмное лезвие в выпученные глаза Охотника. Нет, соврал, в оба не получилось, только в ближайший левый. Бабах. Понятно, неуправляемый трёхтонный монстр на такой скорости встретился с чем-то.

Но это уже другая история.

Событие четырнадцатое

В поездах дальнего следования исчезли стаканы с подстаканниками.

Что будет дальше? РЖД уберут звук «тыдыщ-тыдыщ»?

Уж рельсы кончились, а станции всё нет…

Один из блатной троицы, тот, что с небольшой чёрной гитарой, завывал в нескольких метрах от Рейнгольда и всё мешал уснуть. Дети с женой едва ткнулись головами в подушки, так и отключились. Понятно, что полок на всех нет, жена с младшеньким Кристианом легла, а Фрида внизу, привалилась к бочку отца, но девочка спала неспокойно и всё дрыгала ножками, не смог уснуть, один, наверное, из всего табора ихнего. Да, и ответственным себя чувствовал, всё же он организовал этот исход немцев из Чунаевки, почти как евреев из Египта. Новый Моисей выискался. А потом затянул противным голосом свои песенки этот Шаляпин. Был у Маттиса граммофон и даже с пластинками, но при раскулачивании солдаты, все пластинки уворовали и только одна осталась, от неё был отбит кусочек и потому песня начиналась не с начала. Пел как раз этот Шаляпин. До чего же противный голос у человека. За что других заставляют мучиться и слушать этого козлищу. Ну, точно так же их огромный колхозный козёл Тимур так поёт, когда соперника чувствует. Эти баре в городах своих совсем там с ума посходили, что козлище это на пластинку попало.

Вот и урка в конце вагона пел таким же противным голосом. Рейнгольд не выдержал, поднялся, укрыл дочку тулупчиком, чтоб не просквозило, тянуло прохладой от окна, не плотно было пригнано. Потом достал из кисета оторванный заранее квадратик газетки и сыпанул туда небольшую щепотку нарубленного самосаду. Послюнявил, скрутил папироску и, нашарив коробок спичек в кармане, двинулся в тамбур.

Зашёл в туалет, весь вагон спал, хоть было уже часов десять. Так а что ещё в дороге делать? Есть да спать, ну, а если есть нечего то…

Вышел в тамбур, на двери было написано, чтобы у угля не курили, и Штелле отошёл прямо к противоположной от ларя с углём двери. Только затянулся, как в тамбур вломился, другого слова и не подберёшь, старший из музыкальных урок. Штелле в деревне звали «Длинный Андрей». Он неожиданно в тринадцать лет начал быстро расти и когда в восьмом классе их физрук строил в школе в соседнем селе, у них-то только до четвёртого класса школа была, а в соседнем настоящая восьмилетка, куда присылали учителей из Омска, то оказалось, что Рейнгольд чуть не на голову всех перерос за лето. Стал длинным, как его дядька Андрей. Так вот сейчас рост стал почти средним, все дальше росли, а Рейнгольд встал. Было теперь в нём метр семьдесят пять, и был он один из самых высоких в деревне, но тот же дядька Андрей был на несколько сантиметров выше. А сейчас в тамбур ввалился мужик почти на голову выше его. Ещё ни разу в жизни Штелле не приходилось разговаривать, задрав голову вверх.

– Не угостишь табачком, – от мужика несло застарелым похмельем и ещё чем-то противным кислым и вонючим, как мочой.

– Карашо, – Рейнгольд хоть и сносно говорил по-русски, но акцент был приличный.

Штелле достал кисет и чуть повернулся к окну, чтобы было видно сколько отсыпать этому борову. И в это время в подставленный левый бок вошёл по самую рукоятку длинный обоюдоострый клинок.

Надрывался гитарист через стук колёс и неплотно запертую дверь тамбура.