Курс на СССР: В ногу с эпохой!

Глава 4

Отец и Коля в состоянии лёгкого шока уставились на работающий шпионский передатчик. Прикасаться к нему они не решались, потому что осознавали всю важность происходящего здесь и сейчас. Сложно было поверить, что прямо в самом центре города вот так нахально действовал враг. А в том, что это враг, сомнений не было.

Я обратил внимание на приоткрытый ящик стола. Аккуратно потянув за край, слегка выдвинул его и увидел какие-то бумаги. Я понимал, что мы нашли что-то очень важное, о чем надо немедленно сообщить Сидорину. И что этим, скорее всего, займутся соответствующие органы, а, значит, будут тщательно всё изучать, снимать отпечатки, выискивать любые следы, которые могут привести к хозяину этого имущества. Сомневаюсь, что старушка сможет помочь составить фоторобот, значит, этот шпион будет некоторое время ходить по городу, возможно, искать новые способы помешать развитию технического прогресса в СССР. Значит, пока мы здесь, надо собрать максимум возможной информации.

Отец и Коля по-прежнему не сводили глаз с аппаратуры, визуально оценивая её состояние и возможности, а я вытащил носовой платок (хорошо, что мама сегодня мне вручила чистый) и, осторожно достал содержимое ящика на стол.

Это оказались какие-то чертежи и брошюры. Я первого раза я не смог определить на каком языке они написаны, похоже на английский, но не совсем. Я повертел брошюру в поисках каких-либо выходных данных, но ничего не нашёл. Зато где-то в конце обнаружил закладку. Яркая цветная фотография, которую вполне можно было принять за рекламу западного образа жизни. За столиком уличного кафе безмятежно улыбались двое мужчин в лёгких куртках. Перед ними стояли крошечные кофейные чашки и всё просто кричало о достатке и благополучии. Лицо одного из них показалось мне очень знакомым. Я присмотрелся и убедился, что это тот самый человек, которого я видел неоднократно. Сначала с Метелкиным в парке, при передаче документов, потом в подворотне. Правда в обоих случаях он не выглядел таким спокойным и безмятежным. Да, это был тот негодяй, которого застрелил Сидорин при попытке вооруженного нападения на моего отца.

Второй на фотографии, молодой, остролицый, был мне не знаком. Но я очень внимательно рассмотрел его и постарался запомнить в подробностях его мимику и жесты. А там было на что обратить внимание. Он с каким-то аристократическим лоском выдвинул левую ногу чуть вперед, вывернув ступню пяткой вперед. Возможно, этот молодой и есть второй агент, который активировался после гибели первого.

Я осторожно убрал бумаги в стол, задвинул его примерно на то же расстояние и огляделся по сторонам. Больше вроде бы ничего не было. Рыться по шкафам и личным вещам я не рискнул, мало ли какие там ловушки могли быть расставлены. Надо срочно позвонить Сидорину.

— Нам нужно уходить. Сейчас же, — шепнул я, и быстро вытолкал их из комнаты.

— А куда вы, молодые люди, — встрепенулась старушка. — А когда мне телефон дадите?

— Скоро, бабушка, скоро, — успокоил её Коля. — Вот сейчас начальник выпишет накладную, пойдём на склад, получим и принесём.

— А может этот оставите? — хитро попросила старушка. — Пока новый не принесёте.

— Нет, — решительно сказал отец. — Этот нельзя. Это лабораторный образец. Он не годится для бытового использования. Вот, смотрите.

Отец включил телефон, и оттуда раздался писк «та-та-та-тааа-тааа-та-та»

— Видите, какие помехи, — произнёс он. — Как разговаривать, когда в ушах пищит?

— Ну да, ну да, — огорченно ответила старушка, и вдруг встрепенулась. — А я своего жильца попрошу, он починит.

— А он что, скоро придёт? — насторожились мы.

— Не знаю, — пожала плечами старушка. — Он никогда не предупреждает. Но вдруг прямо сейчас придёт?

От этих слов мы переглянулись и поспешили к выходу. А Коля продолжал уговаривать старушку подождать, никому не говорить, что мы пообещали ей принести телефон, а за это он выберет для неё самый красивый, в красном корпусе.

По закону подлости, зарядка батареи на мобильнике закончилась, так что, едва спустились во двор, я бросился в поисках ближайшего телефона-автомата.

Дрожащими пальцами я набрал номер Сидорина.

— Андрей Олегович, это Воронцов, — произнес я, стараясь говорить как можно тише. — Мы кое-что нашли… Там передатчик.

— Какой передатчик? О чем ты?

Я назвал адрес и коротко рассказал про странные сигналы, наш поиск и обнаруженную шпионскую аппаратуру.

Реакция Сидорина была предсказуемой. Приказав немедленно убираться оттуда, ничего не предпринимать самостоятельно, он тут же отсоединился.

Как я понял, он не стал вдаваться в подробности, потому что оценил важность полученной информации. Думаю, тем, кому он собрался передавать полученную информацию, вполне достаточно адреса, чтобы начать действовать. А опросить нас он мог и позже, если вообще возникнут вопросы. Хотя, вызвать нас он всё-таки должен, хотя бы для того, чтобы мы дали подписку о неразглашении.

Я не успел дойти до машины, как у дома остановилась ничем не примечательная «Волга». Молодая пара, по-видимому, молодожены, вытащили из багажника кучу чемоданов и, весело переговариваясь скрылись в подъезде. Через несколько минут в окнах квартиры, по всему видимо, напротив той, откуда мы только что ушли, зажегся свет. На балкон вышел парень, облокотился на перила и закурил. Похоже, это слежка. Быстро работают.

Машина катила по вечерним улицам. Утренний азарт сменился тупым осмыслением реальности, наполненным гнетущим молчанием, густым, как смола.

Дома, скинув куртки в прихожей, мы молча переместились на кухню. Мать, встревоженная нашими бледными лицами, молча поставила на стол чайник и удалилась, понимая, что мужчины заняты чем-то серьёзным. Мы уставились на катушечный магнитофон, стоявший на столе, как на улику с места преступления. Обычный бытовой предмет вдруг стал источником какой-то потусторонней угрозы.

— Это определённо код, — задумчиво произнес Коля.

— Код, — кивнул отец.

Я вздохнул. Эти двое могли общаться уже практически без слов, вот и сейчас в обрывках странных фраз я понял, они уже что-то задумали.

Коля подключил магнитофон к аппаратуре, на зелёном экране поползла знакомая зубчатая дорожка.

— Смотрите, Матвей Андреевич, последовательность идеально повторяется: короткий импульс, два длинных, снова короткий, пауза, три коротких… — его палец ткнул в стекло. — Система. Чёткая, продуманная.

— Система-то система, — отец с раздражением провёл рукой по лицу, смахивая усталость, — но какая, чёрт побери? Морзянка? Не похоже. Слишком монотонно, нет пауз между буквами, ритм механический. И длительности не те.

— Может, это цифровой код? — предположил Коля, глядя на ровные пики. — Короткий — ноль, длинный — единица. Превратим это в двоичную последовательность.

Отец тут же схватил карандаш и начал лихорадочно выписывать на разлинованном листе: 0, 1, 1, 0, 1, 0, 0, 1, 0, 0, 0…

— Получается двоичный ряд… 01101001000… — он попытался перевести его в десятичную систему, затем в шестнадцатеричную. Но на выходе получалась бессмысленная абракадабра. — Нет, не то! — он с силой отшвырнул карандаш. — Слишком примитивно для такого уровня аппаратуры. Это был бы детский сад.

— А если это не двоичный, а некий шифр сдвига? — предположил Коля. — Типа шифра Цезаря, но для сигналов. Предположим, каждая уникальная последовательность импульсов — это буква, сдвинутая на фиксированное число позиций в алфавите. Нам нужно найти это число сдвига.

Они просидели так больше часа, составляя таблицы, сопоставляя возможные комбинации сигналов с кириллическим и латинским алфавитами. Стопка исписанной бумаги росла, но ключ не поддавался. Сигнал, этот настойчивый, безжизненный «ти-ти-та-та», оставался немой, зловещей загадкой, насмехаясь над нашими попытками.

— Может, это вообще не буквы, а числа? — я попытался встряхнуть их. — Координаты? Номера телефонов? Коды доступа?

— Возможно, — Коля оживился. — Давайте разобьём всю запись на сегменты по семь импульсов, как для номеров… Или по десять…

Они снова погрузились в расчёты. Я смотрел на них и понимал, что мы барахтаемся в трясине, не зная даже направления. Отчаяние начинало подкрадываться — мы были так близки к разгадке, физически находились в логове зверя, но стена между нами и его тайной казалась непреодолимой.

— А что если… — Коля вдруг поднял голову, и в его глазах загорелся новый огонёк. — Что если это не самостоятельный код, а… ключ? Не сообщение, а метка? Сигнал-маяк? Он просто говорит «я здесь», а само сообщение передаётся в другом месте или другим способом? По тому же принципу, что и наш ТКСС, но на другой частоте!

— Тогда мы ищем не там! — отец хлопнул ладонью по столу. — Нам нужно искать не расшифровку, а модуляцию! Может, этот сигнал модулирует несущую, на которой и идёт основная информация!

Они снова заговорили на своём языке, сыпля терминами «фазовая манипуляция», «декодирование огибающей», «полоса пропускания». Я уже почти потерял нить, чувствуя себя посторонним на этом пиру разума, когда в квартире оглушительно зазвонил городской телефон.

Резкий, пронзительный звонок врезался в гул наших голосов и шипение магнитофона. Все вздрогнули, будто от выстрела. В таких обстоятельствах любой неожиданный звук воспринимался как угроза. Я встретился взглядом с отцом. Он кивнул. Медленно, словно подходя к снаряду, я подошёл к аппарату, висевшему в коридоре.

— Алло? — сказал я, и мой голос прозвучал хрипло от напряжения.

— Саш… — в трубке прозвучал неуверенный, извиняющийся, почти робкий голос. Метель. — Это я… Послушай… Можно мы встретимся? Я… — она сбивчиво вздохнула. — Мне надо извиниться за вчерашнее. И… поговорить.

Мы встретились в парке, у большого ржавого фонтана, который ещё не проснулся после зимы. Она сидела на скамейке, кутаясь в лёгкое, но модное весеннее пальто, и выглядела совсем не так, как вчера. Ни намёка на буйство или пьяную истерику. Передо мной была просто уставшая, немного растерянная девушка.

Увидев меня, она робко улыбнулась и сразу же опустила глаза.

— Привет, Саня… Спасибо, что пришёл.

— Привет, — сел рядом. — Как самочувствие?

— Голова, конечно, будто паровозом переехали, — она поморщилась. — Но это ерунда… Саня, я… я вообще не помню, как домой попала. Отдельные обрывки. Дежурного помню, он такой круглый, усатый… И тебя помню. Спасибо, что не бросил. И прости меня, пожалуйста, за этот… цирк. Мне правда стыдно.

Я отмахнулся, стараясь сделать вид, что всё это сущие пустяки.

— Да брось, Марин. Бывает со всяким. Главное, что всё обошлось. Отдохни, выпей боржоми, и всё как рукой снимет.

Она покачала головой, её взгляд был отрешенным и блуждал где-то в голых ветвях деревьев.

— Не в этом дело… Я просто устала, Саня. От всего. От этой беготни по клубам, тусовок, от этих рож… от этих «друзей», которые рядом, только пока у отца есть власть и деньги. От скуки, в конце концов. Хочется чем-то заниматься… Чем-то настоящим. А чем, понятия не имею. Никогда нигде не работала, не училась по-настоящему. Куда я такая подамся?

Она говорила это без привычного ей высокомерия, с искренней, щемящей тоской, что повергло меня в шок. Метель оказывается не такая заноза! Под этой маской скрывается вполне себе милая ранимая девушка. Я глянул на Метель. В её глазах читалось неподдельное отчаяние человека, который вдруг осознал полную бессмысленность своей жизни.

Господи, как же мне это знакомо! В прошлой жизни, проработав множество лет, я ощущал себя так же, пока не плюнул на все и не начал заниматься тем, чем хочу.

Я посмотрел на её сложную, слегка экстравагантную, но безупречно стильную причёску и с языка само-собой слетело:

— Может тебе парикмахерскую открыть? — предложил я, кивая на её творение. — У тебя, я смотрю, талант.

Я ожидал, что она фыркнет или обидится, но произошло обратное. Марина замерла, уставившись на меня широко раскрытыми глазами, в которых вспыхнула настоящая искра. Она даже выпрямилась на скамейке.

— Парикмахерскую… — прошептала она. — А ведь это… Это же гениальная идея!

— Погоди, Марин, я же пошутил…

— Нет, нет, нет! — она перебила меня, хватая за рукав с неожиданной силой. — Это не шутка! Это… это выход! Ты прав! Мне это всегда нравилось! Все подружки ещё в школе ко мне с журналами бегали, чтобы я им так же сделала. А сейчас я все эти модные журналы выписываю, из-за границы… Знаешь, сколько у меня их дома? Целая коллекция!

Она говорила всё азартнее, её глаза блестели, а на щеках выступил румянец. Вчерашняя пьяная мажорка куда-то испарилась, её место занял одержимый энтузиазмом человек.

— Я смогу! — воскликнула она, бросая вызов не только себе, но и всему миру. — У меня же есть стартовый капитал… ну, кое-какие сбережения. И имя… не моё, папино, но его все знают. Это поможет с арендой, с разрешениями… Саня, это же прекрасно! «Салон красоты Марины Метелкиной»! Или просто «У Метели»! Как думаешь?

— «Подстригу и отметелю!» — улыбнулся я. — Насчёт названия, конечно, надо подумать. Но идея… да, идея звучит… жизнеспособно.

— Конечно, жизнеспособно! — Она вдруг вскочила со скамейки и сделала маленький пируэт, полы её пальто взлетели крыльями. — Я всё продумаю! План составлю! Саня, ты просто спас меня! Я не знаю, что бы я делала…

Она села на самый краешек скамейки, готовая тут же вспорхнуть в новую жизнь.

— Только чур, — вдруг строго сказала она, глядя на меня, — ты мне поможешь. Советами. Ты же журналист, ты людей знаешь, тенденции эти все… Не бросай меня, а?

— Ладно, — вздохнул я. — Помогу, чем смогу.

— Ура! — она хлопнула в ладоши, снова став похожей на ребёнка. — Тогда пошли сейчас же! Покажешь мне, где в городе эти… кооперативы открываются? Где народные артели? Хочу посмотреть, как у них всё устроено!

И, не дожидаясь моего согласия, подхватила меня под руку и потащила прочь от фонтана.

— Марин, да ты и сама справишься, — попытался я мягко высвободить свою руку, но она вцепилась так крепко, как милиционер, задержавший преступника. — Там всё просто: приходишь в исполком, берешь бланк, пишешь заявление…

— Нет! — уперлась она, уверенно двигаясь по промозглой парковой аллее. — Ты мне всё покажешь и всё объяснишь. А то я в этих бумажках ничего не понимаю! Ты же обещал!

В её голосе звучала не капризная настойчивость, а отчаянная решимость начать новую жизнь. В мыслях она уже была владелицей парикмахерской, и крепко держалась за эту идею, чтобы не оказаться снова один на один со своей пустотой. Я вздохнул обреченно, и смирился со своей участью: на ближайшее время стать её сопровождающим. Метель повисла на моей руке и весело щебетала, представляя открывавшиеся перед ней перспективы. Мы шли по аллее к выходу, и я даже стал улыбаться в ответ на её восторженные восклицания.

У выхода из парка, мелькнуло знакомое пальто. Длинное, бежевое, которое я помнил с того самого вечера у Гребенюка. Наташа.

Она шла медленно, вероятно, возвращалась от подруги или из библиотеки. Услышав наши голоса, она обернулась и её взгляд скользнул по мне, по Метели державшей меня под руку, и по моей дурацкой улыбке, медленно сползавшей с лица. В её красивых, ясных глазах что-то вспыхнуло и погасло, сменившись холодной стеной разочарования. Она видела раньше Маринку, и, конечно, сейчас узнала.

— Наташ… — начал я, инстинктивно дёрнувшись вперёд освобождаясь из цепких пальцев Метели.

Но Наташа решительно отвернулась и, не сказав ни слова, быстро растворилась в толпе за оградой парка. Моё объяснение, «это не то, что ты подумала», осталось невысказанным и повисло в холодном весеннем воздухе.

Я застыл на месте, чувствуя, как ледяная волна досады и ярости заполняет мою душу. Я злился на себя, на эту дурацкую ситуацию, на Метель, которая с глупым удивлением таращилась на меня.

— А что это было? — спросила она, наконец, осознав, что что-то пошло не так. — Это кто? Твоя эта Наташа?

— Наташа. — сквозь зубы бросил я и сжал кулаки.

Всё удовольствие от внезапного желания Марины начать новую жизнь мгновенно испарилось, оставив после себя лишь горький осадок. Впереди маячил долгий и муторный разговор с Наташей, который сейчас был очень некстати… как и встреча с Метелкиным-старшим.

— Пошли, — мрачно сказал я, не глядя на спутницу. — Покажу тебе твой исполком. Только быстро.

Восторженность Метели заметно поугасла. Она покорно зашагала рядом, изредка бросая на меня косые, виноватые взгляды. А у меня перед глазами стояла удаляющаяся от меня Наташа. Я понимал, что один необдуманный жест и минутная слабость могут стоить мне того немногого, что в этой новой, старой жизни было по-настоящему дорого.

Я швырнул трубку так, что она, звякнув, едва не слетела с аппарата. Снова и снова короткие гудки, которые в итоге обрывались, так и не дождавшись ответа. Ни дома, ни у друзей. Наташа исчезла.

Сердце стучало где-то в горле, отдаваясь тупой болью в висках. Эта картина — её глаза, полные боли и разочарования, — врезалась в мозг и не давала думать ни о чём другом. Ни о шпионских передатчиках, ни о Метелкине, ни о дурацкой парикмахерской его взбалмошной дочери.

«Чёрт! Чёрт! Чёрт!»

Я уже не злился, мне было страшно. Страшно потерять её. Ту самую, о существовании которой я даже не подозревал в прошлой жизни. Ту, что сделала это странное второе шанс-бытие осмысленным.

Без долгих размышлений, действуя на автомате, я схватил куртку и выскочил из дома. Единственное, что я смог придумать, это идти к ней. Объяснить. Не бояться выглядеть идиотом, если понадобится, валяться в ногах, но объясниться.

Всю дорогу до её дома я бежал, лавируя между прохожими, не чувствуя усталости, не замечая ничего вокруг. Вот и её подъезд, пахнущий котами, знакомая дверь с потёртой цифрой «14».

Я уже поднял руку, чтобы нажать на кнопку звонка, но дверь открылась сама. На пороге, в старом, но аккуратном кардигане, с авоськой в руке, стоял Иван Михайлович, Наташин дед. Он собирался в магазин, а тут я.

— Александр? Ты, верно, к Наташе? А ее нет. Не успел застать.

У меня похолодело внутри.

— А куда…

— Уехала.

— Иван Михайлович… Когда она вернётся?

Старик покачал головой.

— Не знаю, Саша. Сказала, что вызвали по делам из института. Срочно. На пару дней, а может, и больше.

Он порылся в кармане кардигана и достал сложенный вчетверо листок, вырванный из школьной тетради.

— Вот, оставила. Велела передать, если что.

Я развернул записку. Крупный, размашистый, знакомый почерк. Всего несколько строк:

«Деда, вызвали по делам из института. Уехала на пару дней, может больше. Не беспокойся. Позвоню. Целую. Наташа.»

Я понял, что Иван Михайлович хитрил, говоря, что Наташа просила передать мне записку. Там не было ни одного слова, ни одного намёка, адресованного лично мне. Просто сухая, отстранённая констатация факта для деда.

Я поднял умоляющие глаза на Ивана Михайловича. Он посмотрел на меня с тихим, проницательным пониманием.

— Поссорились? — сочувственно спросил он.

Я лишь горько кивнул, сжимая в кулаке злополучную записку.

— Это… недоразумение, Иван Михайлович. Я должен ей объяснить.

— Объяснишь, — старик вздохнул. — Всему своё время. Дай ей остыть. Девушка она гордая, сам знаешь. Не та, чтобы сцены устраивать. Вот… — он махнул рукой с авоськой, — отдалилась. Это похуже любой сцены.

Он был прав. Сто раз прав. Эта тихая, вежливая дистанция была куда страшнее криков и слёз.

— Спасибо, Иван Михайлович, — прохрипел я, чувствуя себя абсолютно разбитым.

— Иди, сынок, — кивнул он. — Насильно мил не будешь. Если твоё — вернётся. Если нет… — он не договорил, лишь грустно улыбнулся и, пропустив меня, направился по своим делам.

Я остался стоять на холодной лестничной клетке, с комом в горле и смятым клочком бумаги в руке. «Позвоню». Когда? Через пару дней? Или вообще не позвонит?

Впервые за всё время, с того самого мига, как я оказался в этом 1984 году, я почувствовал себя по-настоящему потерянным. Все игры с шпионами, все интриги с Метелкиными, все попытки изменить будущее, всё это вдруг померкло и утратило смысл перед простой и страшной мыслью: я могу потерять её. Навсегда.