Куница. Том 4

Глава 4

Петроград. Большой Императорский Амфитеатр.

Сентябрь 1983

— Ты только посмотри на это! — возмущённым шёпотом лепетала Ната мне в ухо. — Это платье её старшей сестры! Она всерьёз думает, что раз надевалось в свет оно больше года назад, то никто и не вспомнит? Вот наивная!

Какое счастье, что танец сейчас закончится и не будет неприличным отказаться от следующего.

Владимир уверял, что Ната быстро наиграется и устанет, однако нет, девочка вцепилась в меня клещом. Не была бы она ещё такой… пустой — я бы и не испытывал таких мучений. Красивая, воспитанная, ухоженная, упакованная и совершенно пустая. Мне хватило получаса, чтобы убедиться — нам совершенно не о чем поговорить. Даже просто поговорить, пусть на отвлечённую тему, но поговорить, а не разыгрывать какие-то сцены из мыльных опер.

Как назло, и с отцом Наты ситуация никак не закреплялась, чтобы можно было уже в прямой форме дистанцироваться от ненаглядной дочурки. Все мои надежды сегодня были на предстоящий разговор с господином Кутузовым, на которого, наконец, вышел Волконский. Если всё сложится, лояльность Воронцова уже не будет иметь никакого значения.

— Если платье надето единожды, это ещё не значит, что оно мгновенно становится старым, — возразил я.

Ната снисходительно улыбается мне.

— Дело не в платье! Понимаешь, ну сколько раз за год можно выйти в свет? Пятьдесят раз? Не чаще раза в неделю, иначе это пошло. Это всего пятьдесят платьев на год! Понимаешь? Ты либо нормальный, приличный человек, либо демонстрируешь всем, что не следишь за модой и не захаживаешь в приличные ателье!

Зачем я ответил?

Ната продолжала что-то там щебетать на тему соперниц и подруг (списки тех и других постоянно перетасовывались), а я отслеживал гостей. Сегодняшний вечер не был привычным банкетом после окончания игр, сегодня боёв вообще не проводилось. Как объяснил Волконский, сегодня состоялась встреча некого клуба, куда меня и князя пригласили, ради чего Владимиру пришлось очень постараться. Сейчас шла первая часть, в зале пока присутствовали дамы, никто не пил и не курил, а разговоры сводились к светской болтовне «о погоде». Самое интересное ещё впереди.

Музыканты брали последние аккорды. Ната посмотрела на меня требовательно и капризно, подставляя губы под поцелуй. Утомительная настойчивость, на которую я отвечал полным непониманием желаний леди. Ната вздохнула, но всё же пригласила меня её сопровождать. Я от этой чести привычно отгородился обязанностями и прочим, был вежлив, но непреклонен.

Когда пришёл распорядитель и попросил леди и посторонних покинуть зал, я вздохнул с облегчением. В зале оставалась около четырёх десятков человек, в половине я безошибочно угадывал военных. Выправка военного и выправка дворянина, при всей кажущейся идентичности, драматически отличалась.

Я нашёл взглядом Владимира, но тот вёл разговор с группой мужчин и жестом попросил подождать. Ладно, это его стихия, пусть командует. Я продолжал осматривать зал, взгляд зацепился за знакомое лицо, но одновременно чужое лицо. Некоторое время я пытаюсь вспомнить, где видел этого мужчину, пока меня не осенило. Я понял, почему не мог вспомнить это лицо. Когда я видел его в последний раз, половина головы Сергея напоминала свежеприготовленный бифштекс. Проклятие, едва его не убившее, сделало инвалидом, но не сломило. Сергей тренировал пополнение и занимался штабной работой, для полевых операций, лишённый одной ноги и половины руки, мужчина не подходил.

Сейчас он был не молодым, но уже опытным офицером. Недостаточно родовитым, чтобы сразу пробиться в генералы, но и не настолько безродным, чтобы быть вечным лейтенантом. Если я правильно сопоставляю время, он сейчас майор, командир батальона, кажется, как раз вернулся из горячей точки. Я уважал этого мужчину, но сейчас не мог взять и подойти, чтобы поздороваться. Жаль, но его надо взять на заметку и присмотреться.

— А вот и молодое дарование, — раздался голос сбоку.

Трое мужчин были замечены мной, так что голос меня не напугал и не удивил. Оборачиваюсь. Военной выправки нет, все трое молоды — нет и тридцати. Двое выглядят нормально, но от третьего спесью и самомнением разит на милю.

— Не имею чести быть представленным…

У спесивого мои слова вызывают смех.

— Вы послушайте, господа, какая прелесть. Не имею чести…

Этого уже достаточно, чтобы вызвать кретина на дуэль, но я даю шанс его другу, встревающему в разговор.

— Князь Рубцов Даниил Николаевич, — представляет адекватный. — Мои друзья, князь Ярослав Эдуардович Долгорукий (спесивый) и герцог Рора Драгомир сын Корнель.

— Барон Мартен к вашим услугам, — сделал вид, что не заметил оскорбления.

Пока не заметил. Может оказаться, что это проверка, как я себя поведу. Если начну возмущаться и бросать вызовы — это одно, если буду слишком пассивен — другое. Оскорбление пока не прямое, посмотрим, что будет дальше.

— Ваша команда, барон, уверенно продвигается к победе, — отметил Драгомир, произнося слова почти без акцента, хотя русский для герцога явно неродной язык.

— И мы намерены продолжать в том же духе, — кивком подтверждаю.

— Вам просто везло, — отмахнулся Долгорукий.

Хмыкнул.

— Видимо, нам запредельно везло, учитывая отсутствие потерь и победы только полным разгромом противника, с рекордным в этом году временем.

— Вам попадались слабые команды, — продолжил настаивать Ярослав. — Настоящие противники не дадут твоим… подопечным даже носа высунуть из укрытия.

— Время покажет, князь.

Тот оскалился:

— Пари? — и, не дожидаясь моего ответа, огласил на весь зал: — Господа! Юноша оспаривает моё мнение о будущих играх! Барон Мартен готов доказать уверенность в своей правоте, однако… — Долгорукий с сомнением посмотрел на меня. — Чем вы можете подтвердить свои притязания барон? Разве что поместьем?

Дешёвка.

— Вы же не откажетесь от своих слов, барон? — подыграл Рубцов.

А широко улыбаюсь господам.

— Господа, я всё ещё не услышал, чем ВЫ собираетесь подтверждать свои притязания. Вы, князь, — обращаясь к Ярославу. — владеете чем-то, что может быть сопоставимо с моим поместьем? Или, может быть, вы, князь, — теперь обращаюсь к Рубцову, — дополните ставку вашего друга?

Ярослав Долгорукий — чайник без ручки. Всё, что у него есть — фамилия и, похоже, раздутое самомнение. Младший сын племянника главы рода, если не сделает себе карьеру — окажется великовозрастным оболтусом на содержании. Рубцов, правда, поместье имеет. За Уралом. Даже вполне богатое и прибыльное, только по меркам столицы «За Уралом» это примерно так же, как «в заднице мира», поэтому мой домик под Москвой куда интереснее выглядит.

Драгомир мне похлопал.

— Так их, наглецов, — одобрительно кивнул он.

Ярослав склонился.

— Туше. Признаю свою неправоту. Не злитесь, барон, это всего лишь дружеская шутка.

Сказав это, князь подошёл ко мне и протянул руку, будто бы всё сказанное было всего лишь шуткой. Что же, все мы умеем шутить.

— Дружеская шутка, — улыбаюсь, отвечая на рукопожатие.

Видимо, чтобы закрепить дружеские намерения, вся троица осталась со мной, ведя непринуждённый разговор. Удивительно, но спеси значительно поубавилось. Не скажу, что от неё не осталось и следа, однако уже можно разговаривать, не ощущая, как тебя каждой фразой пытаются унизить или напомнить тебе твоё место. Ярослав напоминал мне типаж офицеров, горделивых, однако отважных и по-хорошему наглых, когда дело касалось боя и противодействия противнику. Не самые плохие люди, вносившие свой вклад в войну, разве что смутьяны и источник постоянных мелких проблем. Должен лишь отметить, за своих друзей эти кажущиеся эгоистами ребята голову сложат, не задумываясь. Всё это, однако, не прибавляло мне удовольствия от беседы, и появление Владимира я воспринял с энтузиазмом.

— Дмитрий, с тобой хотят познакомиться, — сообщил мне Волконский.

По моим собеседникам князь лишь взглядом мазнул. Тем такое явно не пришлось по душе, но что-либо говорить не решились. Смешно.

— Да, идём.

Извиняться перед собеседниками за свой уход я и не подумал, просто забыв о разговоре. Ведь все мы умеем шутить.

Времени что-нибудь сказать у Владимира не было, мы сделали лишь несколько шагов и оказались у стола для игры в карты сейчас пустующего. Первым я узнал князя Кутузова, Радиона Анатольевича, мужчину под пятьдесят, худощавого, сухого, сероглазого, раскуривающего трубку. Рядом с ним сидел князь Шереметьев, лет сорока крепкий мужчина с колким взглядом и искривлёнными в вечном недовольстве губами — следствие какой-то раны, что так и не смогли излечить. Третий наш собеседник — герцог Крейц, адъютант Кутузова. Не скажу, что это ядро партии милитаристов, но ключевые фигуры, да.

— Присаживайтесь, господа, — разрешил Кутузов на правах хозяина.

Мы расселись за столом. Как по мановению волшебной палочки все не приглашённые оказались на почтительном расстоянии. Волконский старался расслабиться, и внешне показывать спокойствие ему удавалось. Я лишь по нервному подрагиванию пальцев понимал, что он напряжён. Сам я чувствовал себя спокойно. Да, от этого разговора многое может зависеть, но! Если мы принципиально не сойдёмся характерами с собеседниками, то можно сколько угодно рисоваться и лебезить, толку не будет.

— Вы хорошо себя показали, барон, — заговорил Радион Анатольевич, глядя мне прямо в глаза. — Учитывая способности ваших подопечных, лучшей тактики не придумал бы и я сам.

— С такими бойцами тактический гений и не требуется, — сразу добавил Крейц. — Мы не преуменьшаем ваши способности, барон. Ваша тактика нетипична, а значит, вы не подсмотрели её у кого-либо, а дерзнули придумать сами.

— Порой задача офицера — не мешать собственным подчинённым, — продолжил Кутузов. — Кто-то другой мог и помножить на ноль достоинства ваших людей. Расскажите, барон, где вы почерпнули идею.

Вопрос был ожидаем, но даже не готовься я к нему заранее — имел бы, что ответить. Всё же в своё время, там, в будущем, меня готовили и как офицера. Готовили уже по ускоренным курсам — выбросить всё лишнее, уплотнить всё важное. Чуть позднее, когда я уже сделал себе имя, вновь пришлось учиться, самостоятельно, без чужой помощи. Искать способы выиграть хоть какое-то преимущество, пусть самое маленькое, вырвать ещё немного. Всё что угодно, чтобы скудные оставшиеся ресурсы использовать по максимуму. И казалось бы, меня должен интересовать опыт ведущейся войны, но нет. Никто этот опыт не собирал и не анализировал, не было на это сил и ресурсов. Каждый делал всё, что мог, с тем, что имел, там, где находился. Так что учился я на старых учебниках, довоенных. А потому сейчас мне было что сказать.

— В нашей колонии, в Южнодвинске (вымышленный населённый пункт в восточной Африке, автр.), уже десятый год действует командир гарнизона, капитан Малышев. Имея ограниченные ресурсы, капитан не только защищает порученные рубежи, но и регулярно бьёт местных бандитов и ополчение нелояльных пашей…

Своего я добился. Если в первые секунды на лицах моих слушателей отразились скепсис и недоумение, то уже через пару минут меня с вниманием слушали, и не думая не то что перебивать, даже просто прерывать. Не потому, что я выдавал какие-то откровения или гениальные решения, неведомые матёрым командирам. Нет, и тактические приёмы, и общая стратегия действий людей, о которых я говорил, была уважаемым командирам знакома и понятна. Любопытство вызывал, во-первых, сам факт, что какой-то молодой барон всё это откопал и явно внимательно изучил, осмыслив и проанализировав, покуда мог так свободно оперировать выдержками. А во-вторых, решения и приёмы не были лишены оригинальности и учитывали особенности конкретного театра военных действий. А новый театр, с иными вводными данными, может запросто потребовать другой тактики и стратегии.

Командиры мелких подразделений, разбросанных по колониям нашей империи, вынуждены были создать и научиться применять тактику, рассчитанную на небольшие отряды, качественно превосходящие силы противника, порой многочисленные. И делать это так, чтобы не нести потерь, ведь получать пополнение, порой, попросту неоткуда. И как бы парадоксально это ни звучало, тактика напора, подавления, постоянной атаки на таких театрах (за некоторыми разумными исключениями) давала плоды. Эту тактику я и воспроизвёл, доработав под наши реалии.

Через полчаса было понятно, что первое хорошее впечатление я произвёл.