Микки поднялся и галантно откланялся ей. Вопросов у него больше не было.

В самолете по дороге домой Главный Соратник был молчалив и задумчив.

Приехав к себе на службу, он застал там полный развал. По коридорам бегали какие-то люди, в приемной Третьего Предводителя суетились референты, помощники и десяток врачей. Через раскрытую дверь кабинета он увидел самого Предводителя. Тот сидел в кресле-каталке, безжизненно опустив голову. Когда Главный Соратник подошел к нему, старец вдруг ожил и судорожно схватил его за руку.

- Помираю, - прошептал он.

- Да брось ты! - Микки погладил Предводителя по плешивой голове. - Еще поживешь. У тебя ж - молодой задор. Забыл, что ли?

- Не, - прохрипел старец. - Точно - помираю... Эх, до поделения дожить не успел... А сколько сил положили... Скольких поубивали... Все зря, видать...

Он повернул голову к Соратнику и потянул его к себе. Микки нагнулся.

- Ох, и наистребляли мы... - забормотал старец. - Ох, и наистребляли... А ты это... ты, часом, не истреблять меня пришел?

Старик бредил.

- Да ты что! - попытался успокоить его Главный Соратник. - Зачем же мне тебя истреблять? Ты не волнуйся. Я вообще истреблять никого не буду. Я теперь демократию у нас заведу.

- Что? - Старик пришел в себя и широко раскрыл глаза.

- Я говорю - демократию надо бы нам устроить. Чтоб без истреблений там всяких. И чтобы все было, - поделился с ним Микки, решив напоследок обрадовать старца.

- Д е м о к р а т и ю? Здесь?!

Третий Предводитель дернулся и чуть было не вылез из кресла. Остатки волос на его голове встали дыбом.

- Де... мо... кра... тию? - с ужасом произнес он. - Де... мо... кра... тию?!

Он закатил глаза и бухнулся обратно в коляску.

* * *

Главный Соратник стал Предводителем.

Цель, к которой стремился он столько лет, была достигнута. Но облегчения это не принесло. Конечно, он был теперь самым главным и мог делать все, что захочет. Но что именно он хочет - оставалось для него неясным.

Наконец он решился.

Новый Предводитель созвал на совещание всех своих соратников. Оглядев большой зал, заполненный в основном креслами-каталками, он произнес речь. Речь его была краткой.

- Отныне, - сказал Предводитель, - мы будем строить здесь демократию. Что это такое - объясню позже. Меня же отныне прошу именовать не Четвертым Предводителем, а Первым Демократом... Истреблений больше не будет. Поделений тоже не будет. А что будет - скоро узнаете... Кто за мое предложение - прошу поднять руку.

Он замолчал. Спустя какое-то время с разных сторон послышался глухой ропот.

- Это что ещё такое?.. Какая такая демократия?.. - расслышал он в общем гуле.

- Объявляется перерыв на пять минут! - громко сказал Микки и, повернувшись, вышел из зала.

В коридоре он отер пот со лба, встал у стены и задумался. Обстановка складывалась не лучшим образом. Надо было что-то придумать.

Неожиданно дверь приоткрылась. В коридор высунулась голова старого хрыча - бывшего недруга Микки.

- Ты что, спятил? - прошепелявил хрыч, подойдя к нему на своих полусогнутых ногах. - Да тебя ж сейчас сожрут. Ты что это задумал?

Терять Первому Демократу было нечего.

- Кто сожрет? - спросил он, глядя прямо в глаза хрыча. - Эти - в колясках? Да я сам их сожру. Уволю всех к чертовой матери. Врачей позову и всех в больницу отправлю. Пускай лечатся.

Он, конечно, блефовал. Но уловка его сработала. Старый хрыч подумал, почесал в затылке и спросил:

- А ежели я тебя, к примеру, поддержу? Меня - оставишь?

- Тебя - оставлю, - сказал Микки. - Оставлю... Если поддержишь.

Хрыч ещё раз почесал затылок и махнул рукой.

- Ладно. Была не была! Пошли.

Они вернулись в зал. Не обращая внимания на продолжавшийся ропот, Первый Демократ подошел к столу и сел на свое место. Старый хрыч попросил слова.

- Друзья, - сказал хрыч, проникновенно глядя на инвалидов в креслах-каталках. - Я полагаю, мы не ошиблись с выбором Предводителя... Задачи перед нами поставлены сложные... С одной стороны, руководить такой работой может только очень опытный соратник... С другой стороны, она требует энергии, я бы сказал, молодого задора... И лучше всего отвечает перечисленным требованиям наш дорогой...

Он помедлил и театральным жестом указал на Первого Демократа.

В зале воцарилось молчание.

- Кто за то, чтобы одобрить предложенную нам программу? - спросил хрыч и сам высоко поднял руку.

Молчание продолжалось ещё несколько секунд. Затем в разных концах зала поднялись трясущиеся ладони.

Микки перевел дух.

"Да, с этими, пожалуй, наработаешь", - подумал он.

Со следующего дня началась работа. Как он и предвидел, дело оказалось нелегким. Два месяца Первый Демократ пытался расшевелить своих соратников, предлагая им высказать хоть какие-то идеи по поводу демократии. В конце концов, не могло же такого быть, чтоб никто из них ничего об этом не слышал. Но усилия его были тщетны. Соратники несли полную чушь. Кто предлагал устроить ещё одно, окончательное поделение скудных остатков (не забыв при этом, естественно, себя). Кто предлагал устроить истребление на демократических началах (на каких именно - не уточнялось). Большинство же вообще предпочитали оставить все как есть и посмотреть, что получится. Дело не клеилось.

Газеты сообщили, что вскоре начнется новая эра, которая будет намного лучше, чем нынешняя. После чего пресса смолкла, ожидая дальнейших разъяснений от начальства. Слава Богу еще, что все газеты подчинялись непосредственно Предводителю. А то и здесь бы началась путаница.

Первый Демократ устал. Порой он уже и сам был не рад, что затеял все это. Но пути назад не было. В конце концов он плюнул на своих соратников и заперся на два дня дома, чтобы обдумать положение.

Двое суток Микки ходил по комнате из угла в угол и размышлял, отчего устал ещё больше. На третье утро, злой и невыспавшийся, он вышел на балкон, огляделся вокруг и произнес знаменитую фразу: "ТАК БОЛЬШЕ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ". Затем Первый Демократ вернулся в комнату, громко хлопнул балконной дверью и завалился в постель.

- Что ты сказал? - спросила разбуженная шумом жена.

- Я сказал: "Так больше нельзя жить", - ответил Микки, зарывшись лицом в подушку.

- А как можно? - спросила Рикки, потягиваясь.

Первый Демократ ничего не ответил.

Он полежал несколько минут, поднял голову и посмотрел на часы.

Было девять часов утра.

В этот самый момент за тысячу километров от столицы, в городе Лукичевске проснулся Кухтик.

Часть вторая

ЯВЬ

I

ухтик открыл один глаз.

Прошло десять секунд.

Кухтик открыл второй глаз.

Прошло ещё десять секунд.

Третьего глаза у Кухтика не было. Он повернул голову и попытался понять, где находится его тело и как выглядит окружающий мир.

Мир выглядел так. Слева от Кухтика стоял стол, заваленный объедками. На столе он разглядел куски хлеба, три вареные картофелины, два обглоданных селедочных хвоста и две пустые бутылки. Еще левее находилось окно. На подоконнике тоже стояли две бутылки. И тоже - пустые. Сзади, за головой Кухтика, была, надо полагать, дверь. Во всяком случае, оттуда дуло.

Потолок был вверху. Пол - внизу.

Созвездие Лиры находилось справа. (Он об этом не знал.)

Кухтик попробовал приподнять голову. Но голове это не понравилось, и она загудела. Серые клеточки, посовещавшись, предложили ему оставить голову в покое, закрыть глаза и не шевелиться.

Он так и сделал. И поступил совершенно правильно, потому что в ту же секунду вспомнил все, что с ним произошло. Он вспомнил, что вернулся из армии. Он понял, что наступило первое утро, когда ему не придется вскакивать с железной койки по команде "Подъем!". Он понял, что лежит на своей кровати, в своей маленькой комнате, в своем городе Лукичевске.

Кухтик вспомнил о том, что случилось вчера, после того как он вошел в парадную своего дома, поднялся по обшарпанной лестнице и нажал кнопку дверного звонка...

Дверь ему открыл Надькин отец.

- Едрена шишка! - сказал он и всплеснул ручищами. - Гляди, кто пришел! Малой!.. Дембельнулся, что ль?

- Ага, - ответил Кухтик.

- Малой! - повторил Надькин отец. - Ну, ты - прям генерал, не иначе.

Он потрогал погоны на Кухтиковом мундире.

- Дядь Вась, - сказал Кухтик, - я, может, войду?

- Ну дык! - воскликнул Надькин отец и посторонился.

Кухтик переступил порог, за которым он не был два с половиной года. Первое, что напомнило ему прошлую жизнь, был запах жареной рыбы.

- Ну, малой, ты как с неба свалился. - Надькин отец хлопнул его по спине. - Хоть отписал бы, что прибудешь. А теперяча вон - сюрприз тебе.

Он показал рукой в глубь длинного коридора. Кухтик посмотрел туда и увидел знакомый силуэт в дверях отцовской комнаты. Но это был не отец. В дверях стоял Колька.

Колька сделал несколько шагов по коридору навстречу Кухтику и остановился. Кухтик заморгал, не понимая, как тот мог здесь оказаться.

- Привет! - сказал Колька.

- Привет! - сказал Кухтик.

Они одновременно шагнули друг к другу, столкнулись посередине коридора и обнялись.

- Колюн! - произнес Кухтик, обхватив длинными руками Колькины плечи. Ты откуда взялся?

- Да вот, понимаешь... - Колька и радовался, и был почему-то смущен. Понимаешь, какое дело...

- Дело у нас во какое, - сказал, подойдя, Надькин отец. - Папаня твой, понимаешь, год назад как уехал. Подался в дальние края. На Север, деньгу зашибать. Ну, а Николай, значит, у его попросился, чтоб в комнате пожить. Женатик он теперь. В ихней комнатухе им всем скопом не уместиться. Ну, папаня твой не возражал. А я тоже согласие дал, как съемщик квартирный. Договорилися мы с твоим Колькой. Временно чтоб. Ну, пока ты не приедешь... Такие вот дела.

Кухтик выпустил наконец Кольку из объятий. Тот смотрел на него, переминаясь с ноги на ногу.

- Ты уж извини, - сказал он. - Мы ненадолго... Мы съедем... Ты не волнуйся.

- Да ладно тебе! - Кухтик чувствовал себя по-дурацки из-за того, что Колька перед ним оправдывается. - Чего ты? У нас что, места мало? Это даже здорово. Вместе теперь будем... А отец куда уехал? Не знаешь?

- Точно не знаю. Ему вроде брат - дядька твой - с Севера написал. Ну, он и поехал. А куда, точно не знаю. Он и моего уговаривал. Да мой-то от матери куда двинется?.. В общем, уехал он, значит. А я вот - здесь... Только ты правду скажи. Если что, мы сразу съедем. Комнату подыщем, и сразу. Я ж понимаю...

- Да ты чего! Зачем мне две комнаты? Живите сколько хотите. - Кухтик искренне обрадовался, что Колька будет теперь рядом с ним. - А жена твоя где?

- Жена к родичам подалась. На юг. Она у меня с тех краев. Я вот тоже через неделю в отпуск к ним махну... Слушай, а хочешь со мной? Во здорово будет!

- Погоди, - сказал Кухтик. - Дай хоть раздеться.

Он снова обнял Кольку за плечи, и они прошли в комнату Кухтика.

- Эй, пацаны! Это б дело спрыснуть надо! - крикнул сзади Надькин отец.

- А как же! - обернулся Колька. - Счас в лабаз смотаю... Гуляем!

Кухтик переступил порог своей комнаты, огляделся и окончательно понял, что армейская служба кончилась...

* * *

Колька, Кухтик, Надькин отец, сама Надька, ставшая пышной девицей, и суровая Надькина мать сидели за столом в маленькой Кухтикиной комнате.

- Что ж, ребяты, - сказала Надькина мать, подняв граненую рюмку двумя пальцами и оттопырив мизинец, - со свиданьицем, значит.

- С возвращением тебя, - произнесла пышная Надька, кокетливо глянув на Кухтика.

Кухтик покраснел и отвернулся. Мать толкнула Надьку под столом ногой. Та фыркнула. Колька поднял свою рюмку и сказал:

- За тебя, ушастый! Будь здоров!

Все выпили...

Через час дамы оставили мужчин и отправились спать. Посидев ещё немного, ушел и Надькин отец. Кухтик с Колькой остались одни.

- Ну, - сказал Колька, - раз такое дело - тащу заначку! Гулять так гулять!

Он встал со стула, вышел за дверь и скоро вернулся, притащив ещё одну бутылку. Скоро мир вокруг Кухтика приобрел неясные очертания.

- Может, хватит? - сказал он. - Чего-то мы больно круто.

- Да брось, - махнул рукой Колька. - Однова живем, как говорит твой сосед... Давай ещё по рюмашке!

- Это здорово, что он тебя в отцовскую комнату жить пустил, - сказал Кухтик Кольке. - Сам-то он мужик ничего. А Надькина мамаша вообще-то чужих не шибко любит.

- Нормально. Договорились, - сказал Колька. - Моя Ирка у них на фабрике секретаршей в месткоме работает. Она ей талоны достает. Сверх нормы. Ну, а ему я тоже кой-что со службы таскаю. Спиртяшка-то у нас там ещё не перевелась. Так что - полная любовь и порядок.

Он подмигнул Кухтику. Точно как Надькин отец. Кухтик заметил, что Колька сильно изменился за два прошедших года. Повзрослел, что ли?

- Ну, а как там вообще - на работе? - спросил он. - Все приборы чините?

Колька хлопнул себя ладонью по лбу.

- Э, да ты ж ничего не знаешь! Елки-палки! Тут такие дела!..

Он подвинул стул поближе к Кухтику и, понизив голос, сказал:

- Ты вообще не представляешь себе, чо тут делается! Академик наш совсем трекнулся... Представь только, нашел он эту свою анормальную хреновину... И как думаешь - где?.. Ни за что не догадаешься.

- Где? - спросил Кухтик, заранее зная ответ.

- Во - здесь, - Колька ткнул пальцем куда-то в сторону. - На помойке нашей. Вот где!

- Это он тебе ночью рассказал? - спросил Кухтик.

- Зачем ночью... Это вообще не он рассказал. Это мне Бенька рассказал... Мы в мастерской свадьбу мою обмывали. Ну, он зашел - прибор притащил. Мы ему тоже налили. Он поначалу отнекивался, потом стопаря принял. Мы ему - еще. Он закосел и раскололся... Помнишь Беньку? Лаборанта.

- Помню, - сказал Кухтик.

- Так вот, Бенька говорит, будто помойка наша уменьшается. Представляешь себе?.. Будто там дыра сделалась.

- Какая дыра? - Кухтик почувствовал, что голова его, уже гудевшая как улей, загудела ещё сильнее.

- Такая... Анормальная... - Колька постучал пальцем по лбу. - Совсем они там свихнулись. Академик бегает, рулеткой помойку мерит. Вчера какие-то мужики приезжали, двух ментов у помойки поставили. Ты, когда шел, ментов не встретил?

- Нет, - сказал Кухтик. - Не встретил.

- Сачкуют, гады. С вахтером нашим киряют. Эт точно... В общем, такая вот у нас теперь каша... Только ты смотри не болтай шибко. Бенька сказал дело секретное...

- А меня, как думаешь, обратно в институт работать возьмут? - спросил Кухтик.

- Ну, тебя-то возьмут. Тебя после армии должны на прежнее место устроить. Закон есть... Да ты об этом пока не думай. Завтра потолкуем... А счас давай-ка спать заляжем. Башка трещит...

И они залегли спать.

* * *

Через неделю Колька уехал к жене на юг. Кухтик не поехал с ним, потому что ему надо было ходить отмечаться в военкомат, потом - в жилищную контору, потом - в милицию и получать разные справки, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что он, Кухтик, действительно Кухтик, а не кто-то другой. Закончив все эти дела, он пошел вновь устраиваться на работу.

Пройти к зданию института мимо помойки ему не удалось. Вдоль дорожки прохаживались два милиционера. Кухтик узнал их. Это были те самые толстый, с усами, и тощий, смуглолицый, которых когда-то встретил он в компании Надькиного отца. Саму дорожку пересекала глубокая канава.

Толстый милиционер исподлобья посмотрел на Кухтика и, не утруждая себя объяснениями, махнул рукой в сторону: давай, мол, в обход. Пришлось Кухтику идти в обход.

Наконец он добрался до цели, вошел в вестибюль, посмотрел на портрет нового Предводителя, показал охраннику свои документы, поднялся по лестнице и остановился перед дверью со знакомой табличкой. Ему предстояла ещё одна встреча с Большим Начальником По Кадрам...

В комнате за столом сидел все тот же человек, все в том же костюме, с теми же маленькими глазками под тяжелыми веками.

- Кухтик? - спросил он, глядя в раскрытую папку.

- Кухтик, - сказал Кухтик.

- Из армии, значит?

- Так точно.

Начальник По Кадрам поднял глаза.

- Хорошо отвечаешь. Молодец... Вернулся, значит.

- Так точно.

- Да ты вольно встань, - сказал Начальник, вынимая из папки лист бумаги.

Кухтик узнал свою характеристику, рожденную стараниями старшины Халявы.

- У нас, Кухтик, нынче положение тут особое, - сказал Начальник. Может, слышал?

- Никак нет, - ответил Кухтик, строго придерживаясь устава.

- Ну, в общем, работа у нас тут намечается серьезная. Так что абы кого брать нельзя... Я, по правде сказать, сомневался насчет тебя. Не очень ты вроде сознательным был, как помню... Но вот теперь, гляжу, в армии тебя воспитали... Вот, пишут - бдительность у тебя на высоте. И вообще отличный солдат. Показательный, можно сказать... Не зря, значит, время прошло... Я всегда говорил - армия учит... Хорошая школа. Особенно - по части бдительности.

Кухтик вытянул руки по швам и ел глазами начальство. Как салага.

- Ну, вольно, вольно встань, - повторил Начальник По Кадрам. - Возьмем мы тебя. Нам бдительные нужны...

Он взял из папки другой лист и что-то размашисто написал в углу.

- Все. Можешь идти, - сказал Начальник.

Кухтик повернулся через левое плечо и сделал шаг к двери.

- Постой-ка минутку, - услышал он и остановился на пороге.

Большой Начальник подошел к нему.

- Ты вот что, Кухтик. В общем, дело такое... Обстановка сейчас, понимаешь, неясная. Радио-то небось слушаешь... Так вот... Может, тебя опять сюда вызовут. Ну, помнишь - была тут у тебя беседа... До армии еще... Да, помнишь ты - вижу... Так вот. Ежели тебя кто снова начнет расспрашивать. Ну, может - и насчет меня. Бес их нынче знает... Так ты уж чего лишнего не ляпни... Понял?

Кухтик сделал понятливое лицо и кивнул. Потом на всякий случай кивнул ещё раз.

- Ну вот и хорошо. Иди, работай. И бдительность, значит, проявляй... Иди.

Дверь с грозной табличкой захлопнулась за Кухтиком. Он сделал глубокий выдох.

Перед тем как покинуть институт, Кухтик решил заглянуть в свою мастерскую, где вскоре опять предстояло ему работать. Он спустился на один этаж и увидел стоящего у окна растрепанного Беню

первого вновь встреченного знакомого в этих стенах. (Не считая, конечно, Большого Начальника По Кадрам.)

- Кухтик! - сказал Беня. - Это ты?

- Это я, - сказал Кухтик.

Они сели на широкий подоконник. За стеклами видна была аномальная помойка.

- Сколько ж ты у нас не был? - спросил Беня.

- Два года, - ответил Кухтик. - С половиной.

- Да, - сказал Беня. - Много воды утекло. Много... Ты теперь что ж, снова здесь будешь работать?

- Ага, - подтвердил Кухтик. - У вас тут как?

- У нас тут новости, - сказал Беня.

- Насчет помойки? - спросил Кухтик.

Беня с удивлением посмотрел на него.

- Мир слухами полнится, - сказал он. - Шила в мешке не утаишь... Слышал, значит... Ну, и что же ты слышал?

- Ну, вроде там дыра какая-то.

- Дыра, дыра... - пробормотал Беня. - Похоже на то...

- Вообще-то мне академик про это рассказывал, - признался Кухтик. Еще давно. До армии.

- Академик?.. Тебе?.. - Беня недоверчиво поднял брови.

- Мне, - немного обидевшись, повторил Кухтик. - Он к нам в мастерскую заходил. Ночью. Я там работал, и он мне про аномалии рассказал.

- Оч-ч-чень интересно, - произнес Беня. - Теперь и ты, значит, у нас посвященный... Ай да Бермудянский...

- Это кто? - спросил Кухтик.

- Да это я так... Ну, в общем, раз уж ты в курсе дела, слушай. Расскажу тебе сказочку...

Беня привстал, вынул из кармана пачку сигарет и закурил. Прежде Кухтик за ним этого не замечал.

- Значит, так, - начал Беня. - Есть, понимаешь, всякие чудеса на земле. Вот летит, к примеру, самолет. Летит себе, летит. А потом - раз, и нет его... Пропал... Но бывает ещё и почище. Летит он, летит, потом пропадет, а потом - вот те на! - снова появится как ни в чем не бывало. Его, понимаешь, ищут, по небу шарят, нигде найти не могут, а он появится вдруг невесть откуда и спокойненько себе приземляется. Ну, пассажиров начинают расспрашивать - где, мол, вы были? А они ничего понять не могут. Летели, говорят, и летели. В чем дело?.. А дело в том, что часы у них представь себе! - одно время показывают, а у тех, кто на земле сидел, другое. Скажем, на полчаса больше. И где они эти полчаса пропадали, никому не ведомо... Вот какие случаются чудеса в одном странном месте...

Беня посмотрел на Кухтика, затянулся, выпустил изо рта тонкую струйку дыма и продолжил:

- Ну и родилась тут у некоторых ученых мужей теорийка. Что, дескать, попадает этот самый самолет в такую, понимаешь, дырку. Где и время иначе течет, и вообще непонятно, что происходит. И на-звали они эту дырку пространственной аномалией... Не многие, правда, в это дело поверили, но институт наш, к примеру, для поиска этих аномалий создали. Не знаю уж, кому такая прекрасная мысль в голову прийти могла...

Беня ещё раз затянулся и спросил у Кухтика:

- Слушай, ты, может, тоже курить начал? А я тебе не предложил. Извини... На вот, угощайся.

Кухтик взял сигарету. Беня чиркнул спичкой, дал ему прикурить и стал завершать свою сказку:

- Одним словом, мало кто верил в это дело, кроме нашего академика. Смеялись над ним все. И я, грешный, смеялся. А он возьми и открой самую что ни на есть аномалию. И не где-нибудь, а вот здесь - под окошком.

- На помойке? - спросил Кухтик.

- Ага, на помойке. Как раз на этой помойке... Она, наша чудная помойка, очень, знаешь, странно себя ведет. Уменьшается она, понимаешь, в размерах... То есть КАК БЫ уменьшается. А с другой стороны - вроде и нет. Вот какие фокусы...

- Так это что ж, - спросил Кухтик, - получается, ЛИПА скоро совсем к моему дому подъедет? Так, что ли?

- Да нет, - ответил Беня. - ЛИПА на месте остается. И дом твой на месте остается. Но вот если ты, скажем, от своего дома сюда пойдешь, то сегодня за полчаса доберешься, а через месяц, может, на минуту раньше. А то и на две.

- А ты что, тоже ходил? - настороженно спросил Кухтик.

Беня замялся.

- Ну, понимаешь, это не эксперимент, конечно... Просто я тут посмотрел, как наш друг по утрам упражняется, ну и тоже... В общем... в общем, получается, что какая-то аномалия вроде там есть...

- И что ж теперь будет?

- А ничего не будет, - сказал Беня.

- Почему?

- Да потому, что есть, понимаешь, такая штука в науке. "Воспроизводимость эксперимента" называется. Если у тебя один или два раза получилось, то это ещё ничего не значит. Надо, чтоб много раз одно и то же выходило. И чтоб другой повторить мог.

- А у тебя не выходит? - спросил Кухтик.

- Ну, пару раз вышло... Больше не выходит.

- А чего вышло? - Кухтик вытянул шею и даже привстал с подоконника.

- Вышло, что быстрее дошел. Вот что вышло.

- Так, значит, все-таки едут они друг к дружке? Дом мой с институтом?

- Нет, Кухтик. Никуда они не едут. И метров там столько же. Просто когда ты по дороге протопаешь и через место это пройдешь, то дорога тебе короче покажется. Понял?.. Ты не только метры эти проскочишь. Ты время проскочишь. Ну, и пространство - тоже... Проскочишь и сам не заметишь... Аномалия это. Понимаешь? А н ом а л и я...

- Не. Не понимаю, - признался Кухтик.

- Вот и я не понимаю.

Беня тяжело вздохнул.

- Может, Кирилл бы понял, - сказал он, глядя в окно.

- Ну, а что твой Кирилл думает? - спросил Кухтик.

- Не знаю я, что он думает, - ответил Беня и неожиданно помрачнел. Нет теперь здесь Кирилла... Нету... Увезли нашего Кирилла отсюда... Много наш Кирилл говорил...

Беня затянулся и бросил окурок в урну, стоявшую подле окна. Потом плюнул туда же. Он сделался совсем мрачным, встал с подоконника, постоял и добавил:

- А может, это мы много молчали...

Кухтик понял, что больше к Бене приставать не надо. Но, чтоб как-то закончить разговор, он задал ещё один вопрос.

- А где академик ваш? - спросил он.

- Вон где наш академик... - Беня кивнул в сторону окна. - Начальство ждет.

Кухтик посмотрел за окно и увидел стоящего на краю помойки академика.

- Поди посмотри, если хочешь, - сказал Беня. - Сейчас там, полагаю, небольшой цирк будет.

Кухтик встал и протянул хмурому Бене руку.

- До свидания, - сказал он. - Я теперь в мастерской опять. Ты заходи. Ежели там прибор починить... И вообще.

- Спасибо. Зайду, - сказал Беня. - А ты пойди на академика глянь. Вон он, наш Бермудянский...

* * *

Академик Иванов-Бермудянский ждал приезда начальства.

Два с половиной года потратил он на то, чтобы заинтересовать своим открытием хоть кого-нибудь из столичных руководителей. С приходом каждого нового Предводителя новая искра надежды загоралась в нем. Но разгореться этим искрам было не суждено. Последняя поездка в столицу на заседание Высшего Органа окончательно доконала академика. Между тем долго сохранять в тайне эксперименты на помойке, конечно, не удалось. Среди сотрудников поползли слухи. Многие стали поглядывать на своего директора, мягко говоря, странно. Пришлось собрать ведущих специалистов и объяснить им, что происходит. Никто, разумеется, не позволил себе высказать сомнение, но восторга в речах собравшихся почему-то не было.

Несколько месяцев подряд помойку ежедневно измеряли рулетками по всем направлениям. Результаты получались одинаковыми. Предлагать же сотрудникам шагать каждое утро вдоль помойки, считая собственные шаги, он не рискнул. Это было как-то ненаучно. Однако сам Иванов-Бермудянский исправно проделывал свой опыт, и у него получалось, что проклятая помойка периодически все-таки уменьшается. Не так часто, как прежде, но иногда черт возьми! - уменьшается... Было отчего сойти с ума.

Однако академик с ума не сошел. Он стал рассуждать. "Предположим, думал он, - что расстояние от дома до работы остается постоянным... Предположим... Но шагов-то я делаю меньше! Прихожу-то я на работу р а н ь ш е. Куда-то же эти несчастные шаги деваются?.."

Иванов-Бермудянский начертил на бумаге кривую загогулину, изображавшую его путь на работу. В центре он нарисовал круг, который эта загогулина пересекала. Где-то здесь терял он свои шаги...

"А если... - подумал академик. - А если я их вовсе не теряю?.. Если я их просто н е з а м е ч а ю?"

У академика в мозгу тоже было полно серых клеточек. И клеточки эти очень не любили, когда над ними издевались.

"Окстись! - сказали они ему. - Как это ты НЕ ЗАМЕЧАЕШЬ?.. За кого ты нас держишь?.. Перестань валять дурака".

Но Иванов-Бермудянский не поддался на провокацию. Он заставил свои клеточки работать, даже если им это и не нравилось.

- Значит, так, - громко сказал академик. - Допустим, что сегодня мы проделываем тот же путь, что и вчера, но приходим в конечную точку раньше... Стало быть, где-то по дороге проскакиваем мы какой-то участок, где как бы н е т в р е м е н и. То есть минуем какую-то часть пространства, не заметив этого... Так, так...

Все оказалось значительно проще, чем ему представлялось. Немудрено было, что никто не заметил его прекрасной аномалии. Каждый проходящий здесь попадал в нее. Но никто, разумеется, не считал свои шаги и не обращал внимания на то, что сегодня приходит к институту на несколько секунд раньше, чем месяц назад.

Все наконец встало на свои места!

"Ну, что? - торжествующе спросил академик у своих клеточек. - Съели?.. Глупые вы создания".

"Сам дурак", - ответили клеточки и, обидевшись, отключились.

Академик уронил голову на стол и заснул.

Сообщать новые подробности о своих изысканиях в столицу было бессмысленным. Правда, там только что появился новый Предводитель, но, что он собой представлял, никто толком не знал. (Известно было только, что этот, кажется, передвигается на своих ногах, а не в кресле-каталке.)

После долгих раздумий академик решил написать письмо Местному Партийному Начальнику и проинформировать того о своих достижениях. Более высокого начальства, чем это, в Лукичевске не было. Как, впрочем, и в любом другом городе.

К его удивлению, Местный Начальник отреагировал довольно быстро. Хотя и несколько своеобразно. У помойки поставили дежурить двух милиционеров, а вокруг велели выкопать большую канаву. Через неделю сам Начальник позвонил ему и сообщил, что собирается приехать, лично ознакомиться с обстановкой. И вот теперь, в указанный день и час, академик Иванов-Бермудянский вышел встречать гостя.

У институтского подъезда стояли милиционеры, осведомленные, видимо, о предстоящем событии. Кроме них академик заметил невдалеке двух симпатичных молодых людей в одинаковых серых костюмах. Они прогуливались вдоль помойки и сосредоточенно разглядывали плывущие в небе облака.

Назначенный час прошел. Потом прошел ещё час. И ещё два.

Иванов-Бермудянский начал нервничать. Он собирался было уже вернуться в свой кабинет, раз и навсегда прекратить любые попытки связаться с любым начальником, засесть в четырех стенах и отныне вести жизнь затворника. Но тут раздался гудок и к подъезду подкатила легковая машина. Из неё вылез атлетического сложения юноша с несколько грубоватым лицом. Он быстро осмотрелся вокруг, подошел к задней дверце и открыл её.

Из дверцы показалась нога. За ней - вторая нога. Затем наружу с помощью юноши-атлета выбрался Местный Партийный Начальник.

Академик, разом забыв о своих намерениях, поспешил к машине.

- Здравствуйте, товарищ Иванов, - приветствовал его Местный Начальник. - Задержался я малость... Дела, знаете ли. Дела.

- Ну, что вы! - Академик почтительно остановился на некотором расстоянии. - Вы, собственно, и не опоздали.

- Да... Дела, дела... - Начальник посмотрел на лежащую перед ним помойку. - Ну, рассказывайте, что у вас тут за проблемы?

Иванов-Бермудянский коротко, насколько это было возможно, поведал начальству о пространственной аномалии.

- Что ж, - задумчиво сказал Местный Партийный Начальник. - Хорошее дело... Канаву выкопали?

- Канаву? - переспросил академик.

- Да, канаву.

- Вроде бы выкопали... - Иванов-Бермудянский был не совсем в курсе того, как обстоят дела с канавой.

- Ну, так давайте посмотрим.

Местный Начальник взял академика под руку, и они прошествовали к канаве, окружавшей помойку. Атлетический юноша и милиционеры двигались следом. Справа и слева как-то незаметно возникли два сероглазых молодых человека, тоже не отстававшие ни на шаг.

Подойдя к канаве, академик обнаружил, что в ней находится некий измазанный землей мужчина. В руках у мужчины была лопата. Он неторопливо ковырял землю, время от времени выбрасывая её наверх.

- Здравствуйте, товарищ, - сказал Местный Начальник человеку в канаве.

Тот молча нажал грязным сапогом на лопату, крякнул и выбросил прямо под ноги академику горсть липкой земли. Сзади подлетел толстый милиционер, нагнулся и прошипел в канаву:

- Ты что делаешь? Совсем спятил?.. Перед тобой что, дурак какой стоит? Начальник перед тобой... Ты башку-то подыми!

Милиционер повернулся и заискивающе глянул на Местного Начальника.

Копатель канавы воткнул лопату в землю, поднял голову и, обтерев руку о штаны, мрачно произнес:

- Чего шумишь?.. Сам вижу, кто начальник, а кто просто дурак. - Он пошатнулся, схватился за край канавы, посмотрел на всех стоявших замутненным взглядом и спросил: - Что, опять проверять?.. А бульдозер где?..

Академик смутился. Местный Начальник отступил на шаг от канавы и сказал:

- Давайте отойдем, товарищи. Не надо мешать людям работать.

Все отошли в сторону.

- Где... бульдозер? - спросил Местный Начальник, ни к кому конкретно не обращаясь. - Народ вас спрашивает... Где бульдозер?

Никто не ответил.

- Так... - Начальник сурово глянул на толстого милиционера: - Завтра чтобы был бульдозер... Где хотите, там и возьмите.

- Так он же - это... - растерянно начал милиционер. - Он же - того... Это он просто раньше на бульдозере работал. Зачем ему сейчас-то бульдозер?.. Бульдозер только закапывать может. Засыпать то есть...

- Значит, будем засыпать, - сказал Начальник. - И поменьше разговоров, товарищи... Что б завтра же прислать бульдозер и все засыпать!

Он пристально посмотрел на милиционеров, на сероглазых молодых людей, потом - на академика.

- Вот что, товарищ Иванов... Работа у вас тут, как я понимаю, важная. Но с дисциплиной, я вижу, не очень. Так что вы уж проследите... И подумайте. Поймет ли нас народ, если мы вот так вот будем к делу относиться... Нынче, знаете ли, демократизация. Но это не значит, что можно, понимаете ли, спустя рукава... Ускоряться надо, товарищи. Ускоряться.

Местный Начальник повернулся, недовольно хмыкнул и пошел назад, к машине.

* * *

Большая легковая машина катила по главной улице Лукичевска. Она проехала мимо Кухтикова дома, свернула за угол, обогнула памятник Автору Великой Идеи и остановилась перед самым красивым лукичевским зданием. Местный Начальник вышел из машины, миновал парадный подъезд и поднялся по лестнице, застеленной красной ковровой дорожкой. Секретарша открыла перед ним двери кабинета. Пройдя на свое рабочее место, он устало опустился в кресло, закрыл глаза и просидел так какое-то время.

Дела, неотложные и важные дела замучили Местного Партийного Начальника в городе Лукичевске. Каждый день ему приходилось сталкиваться с массой проблем. Он должен был знать обо всем, что происходит вокруг. О том, как выполняется план по выпуску приборов для ракет на кастрюльном заводе, о том, сколько пиджаков и платьев сшито на швейной фабрике, какого качества фанеру выпускают на фанерном комбинате, как работают лукичевские бани, и о многом другом.

Ни в одном из этих вопросов он ничего не смыслил.

Кроме того, он должен был решать, что можно и чего нельзя писать в местной лукичевской газете, какие фильмы можно показывать в лукичевских кинотеатрах, какие лозунги следует вывешивать к тому или иному празднику.

Но самая главная проблема была в другом. Вот уже несколько месяцев Начальник не мог разобраться в том, что происходит в столице. А ведь именно от этого зависела его судьба. Все Местные Партийные Начальники назначались на свою должность по приказу из столицы и снимались с работы по команде оттуда же.

Лукичевский Начальник сменил уже несколько мест. Когда-то он командовал в другом городе, намного большем, чем Лукичевск. Но не уследил за делами на тамошнем кастрюльном заводе и был переведен командовать в город поменьше. В этом городе тоже, разумеется, был кастрюльный завод. Начальник зорко следил, чтобы дела там шли как надо. Он ежедневно вызывал к себе директора завода, стучал кулаком по столу и требовал от него работать все лучше и лучше. В конце концов директор умер от нервного истощения. В этом, конечно, не было ничего страшного, потому что из столицы прислали нового директора. Но при новом директоре завод не выполнил план, и Местного Начальника перевели в другой город - ещё меньший. Кастрюльный завод там работал неплохо, но, как назло, перестал работать водопровод. Начальник срочно вызвал к себе главного водопроводчика, стал стучать кулаком по столу и требовать, чтобы водопровод немедленно починили. Он кричал, что если через день водопровод не заработает, то главного водопроводчика посадят в тюрьму. Тот умер от страха прямо у него в кабинете. И в этом, конечно, тоже ничего страшного не было, потому что он назначил нового, который обещал все сделать и действительно перекопал за день весь город. Но в одну из выкопанных ям свалился директор кастрюльного завода, и план на заводе не выполнили. После чего Начальника послали командовать в Лукичевск.

На новом месте он каждое утро вызывал к себе всех руководителей - от директора кастрюльного завода до директора бани - и стучал кулаком по столу. Нервы у него самого были на пределе. Местный Начальник понимал, что после Лукичевска спускаться по служебной лестнице уже некуда.

Хотя по этой лестнице можно было и опять подняться наверх. Если, к примеру, заставить кастрюльный завод перевыполнить план в два раза. Или затеять в Лукичевске что-нибудь такое, что очень понравилось бы столичному начальству. Но на стареньком лукичев-ском заводе выпустить в два раза больше приборов для ракет было нереально. Даже если бы он угробил пять директоров подряд. Оставалось придумать что-то новое, о чем можно было бы доложить в столицу. Лучше всего, конечно, что-нибудь, связанное с ракетами.

Однако нового ничего не придумывалось. Он дал указание всем своим помощникам срочно искать оригинальные идеи. Но ни-кто из них ничего путного предложить не мог.

Как-то они принесли ему письмо от директора лукичевского института с непонятным сообщением о каком-то научном открытии. К ракетам это, кажется, не имело отношения. На всякий случай он приказал окопать институт канавой и сам решил съездить туда, чтобы разобраться, о чем идет речь. Но, съездив, убедился, что опять ничего интересного нет. Директор-академик наговорил ему всякой ерунды, а сам не смог даже проследить за нормальным рытьем канавы. О каком открытии после этого могла идти речь?..

В общем, никто ни в чем не мог помочь Местному Партийному Начальнику города Лукичевска.

Руководство в столице между тем вело себя странно. Что-то у них там менялось. Что именно происходит и чем это может ему грозить, он не знал. Указания поступали непонятные. Нового Предводителя велено было именовать во всех выступлениях Первым Демократом. Почему, никто не объяснял. Велено было начать борьбу за поголовную демократизацию и организовать ускорение. Но что такое "демократизация" и что следует ускорять, не сообщалось.

Местный Начальник терялся в догадках. Он сидел в своем кресле и тупо смотрел на портрет нового Предводителя (теперь - Первого Демократа).

В дверь постучались. Вошла секретарша. Она поставила перед ним его обычный стакан чая с блюдцем печенья и положила на стол только что присланный из типографии завтрашний номер местной лукичевской газеты.

Начальник взял стакан, отхлебнул из него и стал просматривать первую полосу.

"Загадка пространственной аномалии", - прочел он заголовок на газетной странице.

"Это что ещё за новости?" - спросил сам себя Местный Начальник и пробежал глазами заметку. Какой-то корреспондентишка слово в слово повторял бред нерасторопного академика.

Местный Начальник нажал кнопку звонка на своем столе.

- Редактора сюда! - бросил он секретарше, продолжая читать дурацкую заметку.

Через тридцать минут в дверь просунулась голова редактора лукичевской газеты. В глазах его застыл вечный испуг.

- Войдите, - сказал Начальник.

Тощий человечек в мешковатом костюме проскользнул в кабинет и замер на пороге.

- Вы меня... - начал он, запинаясь.

- Да. Я - вас, - перебил его Местный Начальник. - Я вас спрашиваю что это?

Начальник поднял со стола газету. Редактор, не двигаясь с места, вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что ему показывают.

- Это что за хренотень у вас здесь понаписана? - спросил Начальник.

- Насчет...

- Насчет этих вот а н о м а л и й, - прочел Начальник идиот-ское слово в заголовке. - Что это ещё за фокусы? Вы с кем текст согласовывали?

- Да это вот... информация... из института. Так сказать, популярное изложение... "На переднем крае науки"... У нас рубрика... "Знание сила"... - забормотал побледневший газетчик.

- Знание?.. Сила?.. Вы что народу подсовываете? - Местный Начальник стукнул кулаком по столу. - В этом вашем институте канаву выкопать не могут... Какие, к едрене матери, аномалии? Вам про ускорение велено писать... Где ускорение?

- Мы... конечно... наверное... - затрясся у дверей редактор.

- Выбросить из номера! - рявкнул Начальник и снова грохнул кулаком по столу. - Марш в редакцию!

Редактор исчез.

Местный Партийный Начальник отшвырнул газету в угол и откинулся в кресле. Он снова посмотрел на портрет Первого Демократа, висевший над дверью кабинета.

- Не с кем работать, - сказал он, обращаясь к портрету. - Ну просто не с кем работать!

* * *

- Вот так, друг... Не с кем работать, - произнес Первый Демократ, сидя на диване в своей столичной квартире.

Рядом с ним расположился старый друг Первого Демократа, только что вернувшийся из-за границы, где пробыл несколько лет. Друг держал в руках маленькую чашечку кофе и слушал, как Микки жалуется ему на свою жизнь.

- Понимаешь, - говорил Микки, - никто из них ни черта делать не хочет. Мхом заросли они в своих колясках. Это ж застой какой-то получается, а не жизнь...

- Ну, и как же ты с ними поступить намерен? - спросил Старый Друг.

- Ума не приложу, - ответил Микки. - Я им тут насчет демократии предложил подумать. Так никто мозгами не шевелит. Сидят, как пни, и молчат... Ну, тогда, я говорю, давайте, мол, ускоряться начнем. Придумал им ускорение. Фигня, конечно. Но хоть как-то расшевелить надеялся. Пускай, думаю, поускоряются, пускай поездят на своих каталках взад-вперед. Может, лучше соображать начнут...

- Хорошая мысль, - сказал Старый Друг и глотнул кофе из чашечки.

- Да какая там хорошая! Ни черта не вышло. Катаются целый день по кругу - один за другим. Вот и все ускорение...

- Нелегко тебе. - Старый Друг посмотрел на Микки с сочувствием. - Ну, а сам-то ты насчет демократии что думаешь?

Микки вздохнул и почесал затылок.

- Да как тебе сказать?.. Вообще-то дело, конечно, не совсем понятное. Я вот у них там, за границей, посмотрел. Вроде - стоящая штука. Ни тебе отнятия, ни поделения. Но откуда-то все берется... А мы уж и нефть всю продали, а как не было ни черта, так и нет...

- Ну, на нефти далеко не уедешь, - сказал Старый Друг. - Я об этом ещё Первому писал. Так меня и слушать не стали. Выперли послом к белым медведям - с глаз долой.

- Слушай! - Первый Демократ подвинулся поближе к Старому Другу. - Ты ж там долго был. Может, ты чего понял в ихней демократии?

Старый Друг отставил чашечку, уселся поудобнее на диване и задумался.

- Тут дело сложное, - начал он. - Все, понимаешь, не так просто. У них там каждый живет вроде как сам по себе. Пашут они, сеют, вещи разные делают. А потом друг дружке все это продают. Кто, значит, хлеб вырастил или какой-нибудь там овощ, он все это толкает другому - тому, кто, скажем, штаны шьет. И получает за это бабки. Ну, а тот ему эти самые штаны продает. И уже от него бабки получает... Так вот и живут.

- А кто ж всем командует? Кто ж говорит, чего сколько растить? Или, к примеру, сколько штанов требуется?.. И как ихняя партия за всем следить успевает? Чтоб всем поровну, - спросил Микки.

- Да у них, понимаешь, там не одна партия. То есть у них сегодня одна, а завтра, ежели им не понравится, они другую назначают.

- Как это - не одна? - Микки с недоверием покосился на друга. - Ты чего-то путаешь... Как может быть не одна партия? И кто ж её назначить может, ежели она сама всех назначает?.. Нет, это ты чего-то не понял.

- Погоди, - сказал Старый Друг. - Я тебе объяснить попробую... Только ты меня внимательно выслушай.

- Слушаю, слушаю, - сказал Микки. - Только и ты меня секунду послушай. Я ж тоже тут зря не сидел. Я в книжке вычитал, что "демократия" - это, стало быть, "власть народа". И Автор Идеи о том же, кстати, говорил. Надо только, чтоб такая партия организовалась, которая за народ будет и все для всех честно поделит. Ежели туда, конечно, честных жителей побольше набрать да руководителей поумнее. Из народа опять же... И получится тогда, что вроде как народ через эту партию сам собой, значит, руководит.

- Да, - сказал Старый Друг. - Не зря ты, вижу, в институте учился. Только дело, понимаешь, не совсем так обстоит... Ни у нас, ни у них, ни при какой демократии нигде никто сам собой руководить не может. Все одно кто-то будет командовать. И какую партию ни возьми, сколько в неё людей ни набери, рано или поздно кто-то воровать начнет. Люди-то разные. Ежели человека у кормушки поставить, не каждый удержится. Тут - общий закон. Что у нас, что у них. Это уж точно.

- Точно, - подтвердил Микки. - Но ведь нечестных-то отстрелять можно.

- Стреляли уже, - сказал Старый Друг. - Разных стреляли. И тех, кто много имеет, и тех, кто плохо работает... Это только начать. Потом всех без разбора стрелять начнешь. Было уже такое. Истребляли уже, делили уже поровну... А кроме того, кто тебе сказал, что всем всего поровну надо? Одному - две пары штанов нужно. Зато овощей он не жрет. Другому - одной пары хватит. А вот овощей ему больше требуется... На хрена ж ими командовать. Пускай все сами производят и продают друг дружке - кому чего надо. Лишнего-то все равно никто делать не станет - себе в убыток.

- Бардак начнется, - вздохнул Микки. - Порядку не будет... Вдруг кто вообще работать не захочет, а других грабить удумает?

- А вот за этим они партию и выбирают. Чтоб следила за порядком. От грабителей чтоб охраняла.

- Ну, дак она ж сама потихоньку грабить начнет. Раз она - главная. Ты вон верно сказал - одних честных не бывает.

- Начнет, - сказал Старый Друг. - Непременно начнет. Не сразу, конечно. Но со временем - точно начнет... Однако вот тут-то они другую и выберут... Та поначалу, ясное дело, на них работать станет, чтоб понравиться и подольше чтоб продержаться. Ну, потом, конечно, и в ней ворье развернется. Тогда опять другую выберут. Может, и прежнюю. Если та исправится. На время, конечно. Чтоб её, значит, опять избрали... Так вот и меняют... И оттого не страшно им, если кто-то не тот к власти придет или чего-то там не то надумает. Потому как все равно долго не усидит - заменят на нового. Это у них демократией и зовется... По-ихнему выходит, что демократия - это не тогда, когда хороший правит, а когда плохого снять можно... Вот какая штука.

- Складно как у тебя все получается, - сказал Микки. - Но где ж я вторую-то партию возьму? Мне и с одной не справиться... Ладно уж, соратнички мои - старые пни. Но я и Местным Начальникам сколько телеграмм послал. Ускоряйтесь, мол, черти. Демократизируйтесь. Так нет. Никто - ни фига... Может, я не так складно объяснил, как ты. Хотя, думаю, если б им все это рассказать, то они б меня первого и сожрали... Получается ведь, что при демократии этой их запросто могут от кормушки турнуть. Других могут выбрать... Не, это дело опасное. Я себе не враг.

- Да, положение у тебя хреновое, - вздохнул Старый Друг.

- Слушай, - сказал Микки. - А может, с одной попробовать? Ну, ежели её как-нибудь переделать? Партию-то? Перековать, понимаешь, по-новому. А?.. Давай я им объявлю, что, мол, перековка начинается. Хорошее слово "перековка"... Перекую их на этот, на демократический лад... А ты мне поможешь. Я тебя за мыслями следить поставлю. Ты им новые мысли в башку вставишь. Глядишь, одной партией и обойдемся... Ты сам-то подумай... Ежели все и впрямь по этой, по демократии устроить, то в случае чего и мне боком выйдет. Ведь их турнут - и меня турнут.

- М-да... "Перековка" - это ты хорошо придумал, - сказал Старый Друг. - Вот только поймут ли тебя? Взять хотя бы этих твоих хмырей в колясках. Их-то не перекуешь.

- Ты погоди, погоди. - Первый Демократ встал с дивана и, потирая руки, заходил по комнате. - С хмырями я разберусь. Мне б этих - местных перековать... Их-то чем взять? С ними-то что делать? Они ж наших газет начитались. Ничего ж другого в мозгах нет. Ежели у кого, конечно, мозги имеются...

- А ты вели всем газетам писать, чего захотят... Пускай про демократию ту же пишут. Пускай местным этим клизмы вставляют, если кто плохо перековывается... У них там, кстати, у демократов, за всем ворьем, что в выбранной партии сидит, газетчики в основном и следят. Ихних газетчиков хлебом не корми, дай только кому в задницу вцепиться. Вот пускай твои газетчики тоже местных покусают малость. Кстати, и тебе легче. Получится, сам ты вроде как - в стороне.

- А меня не куснут? - спросил Микки.

- Ну, так уж совсем распускать нельзя. Это понятно. Но тебе ж и не обязательно все точно, как там, за границей, устраивать. Сам же сказал - не получится. Там у них, к примеру, эта кусанка за задницы свободой слова зовется. А ты как-нибудь по-иному придумай. Чтобы не всех подряд кусать дозволялось.

- Чего ж придумать? - Микки остановился, потом снова зашагал по комнате, потом снова остановился. - Во! Давай обзовем "словоблудием". Где-то я это слышал.

- Нет, словоблудием нельзя. Это - не то, - сказал Старый Друг. Как-то иначе надо.

Первый Демократ опять заходил из угла в угол.

- Во! Придумал, - наконец сказал он. - Назовем "голосиловка". Пускай себе голосят.

- "Голосиловка" - это лучше. Это, пожалуй, подойдет. - Старый Друг тоже поднялся с дивана. - А с хмырями что надумал?

- За хмырей не беспокойся. У меня для них есть кой-чего... Устрою я им гонки в колясках...

Микки подошел к старому другу, обнял его и пригласил в соседнюю комнату отобедать. Там Рикки уже накрывала на стол.

* * *

- Ставь сюды, на стол бутылек! - скомандовал Надькин отец и указал Кухтику место, куда поставить бутылку.

В бывшей комнате Кухтикова отца они готовились встречать Кольку с женой, которые сегодня должны были вернуться из теплых краев.

В отцовской комнате стояли большая, застеленная ветхим покрывалом тахта, старый шкаф с помутневшим зеркалом, этажерка, стол и несколько стульев. На этажерке выстроились в ряд пять белых фарфоровых слоников. Выше на стене висела фотография матери. Кухтик старался туда не смотреть.

- Чтой-то задерживается дружок твой, - сказал Надькин отец, и сразу после его слов в прихожей раздался звонок. - Во! Легок на помине! - Надькин отец взял со стола бутылку и указал ею в сторону двери. - Беги, встречай. А я покамест приму... Для разгону. - Он быстро налил в рюмку жидкость, сгубившую купца Лукича, и ловким движением плеснул её себе в рот. Кухтик пошел открывать дверь.

На лестничной площадке стоял Колька. Обе руки его были оттянуты большими сумками. Рядом с Колькой стояла худенькая молодая женщина в цветастом платье.

- Привет, ушастый! - Колька широко улыбнулся. - Вот, знакомься, Ирка моя.

Кухтик поздоровался с Колькиной женой. При этом уши его стали красными. Они краснели всегда, когда он знакомился с любым новым человеком. За это Кухтик терпеть не мог свои уши.

- Ну, как вы тут без нас? - спросил Колька, войдя в квартиру. - Все селедку трескаете небось? А мы вам с юга гостинцев привезли. На, держи. Сейчас пир устроим...

Через три часа, когда пир закончился и Колькина жена ушла мыть посуду, Кухтик с Колькой остались одни. Кухтик встал из-за стола, поняв, что ещё немного, и сделать этого он уже не сможет.

- Пойду пройдусь, - сказал он, качаясь из стороны в сторону.

- Ты б лучше лег, - посоветовал ему Колька, сидевший на стуле, тоже слегка покачиваясь.

- Не, я пойду... Воздухом подышу...

- Ну, дык... - согласился Колька, подражая Надькиному отцу.

- Вс-се... х-х-хорошо... - сказал Кухтик. - Но воздуху... надо.

- Ну, дык... - подтвердил Колька и уронил голову на грудь.

Кухтик постоял, сориентировался в пространстве и нетвердыми шагами направился к выходу.

Спустившись по лестнице и выйдя из парадной своего дома, он прислонился к стене, вдохнул прохладный вечерний воздух, и ему стало чуть легче.

Во дворе, который, собственно, не был двором, а был частью большой свалки-помойки, стояла тишина. Где-то далеко прогрохотал грузовик, потом опять все смолкло. Вокруг не было ни души. Он сделал ещё один глубокий вдох. Окружающий пейзаж приобрел большую четкость.

Кухтик оторвался от стены. Ноги держали его тело относительно вертикально. Не то чтобы очень, но все же... Он направился вперед, стараясь обходить торчащие из земли камни. Пару раз он споткнулся, замахал руками и удержал равновесие. Это его вдохновило. Он продолжил движение.

Впереди показалась канава. "Стоп", - сказал себе Кухтик и остановился. Препятствие надо было обойти. Задача решалась не просто, однако в конце концов он с ней справился.

Кухтик двигался вдоль канавы, глядя себе под ноги. Чего только там не было! Ржавые консервные банки, куски бетона, разбитые бутылки и обломки кирпичей то и дело попадались ему по дороге. Он умело лавировал между ними, с каждым шагом приобретая уверенность в себе и проникаясь чувством глубокого удовлетворения. (Эти красивые слова - "чувство глубокого удовлетворения" - Кухтик выучил ещё в школе. Они очень ему нравились.)

Неожиданно он заметил впереди что-то странное. Что-то похожее на большой плоский камень. Подойдя поближе, Кухтик понял, что ошибся. На краю канавы лежал человек.

"Покойник", - совершенно спокойно подумал Кухтик и удивился собственному спокойствию. Видимо, часть серых клеточек в его голове сильно отравилась и ещё не пришла в норму.

- Покойник, - произнес он вслух.

Человек, лежавший на краю канавы, зашевелился.

- Нет, не покойник, - громко поправил себя Кухтик.

Человек закряхтел, приподнялся и потряс головой. Он был одет в синий, перепачканный землей комбинезон. Рядом с ним Кухтик заметил большую лопату.

- Чего тебе? - мрачно спросил человек в комбинезоне.

- Мне? - удивился Кухтик.

- Чего пришел? - Оживший покойник потянулся и протер глаза.

Кухтик не нашелся, что ответить. Он видел, что помешал, и соображал, чем бы оправдать факт своего появления.

- Выпить есть? - спросил человек с лопатой.

- Выпить?.. Нет, - ответил Кухтик, чувствуя ещё большую вину.

- А закурить?

Кухтик начал торопливо шарить по карманам и с радостью обнаружил смятую пачку сигарет. Он протянул её сидевшему на земле человеку. Тот взял пачку, достал из комбинезона коробок спичек и закурил.

- Держи, - сказал он Кухтику, отдавая пачку обратно.

Кухтик тоже достал сигарету и, снова пошарив в карманах, обнаружил, что спичек у него нет. Он хотел попросить огонька, но боялся снова рассердить владельца лопаты и стоял перед ним с незаж-женной сигаретой во рту.

- Прикурить, что ли? - спросил тот.

- Если можно, - робко ответил Кухтик.

- На... - Хмурый человек чиркнул спичкой.

Кухтик быстро наклонился. Голова закружилась. Он пошатнулся и не сумел прикурить. Спичка погасла.

- Тоже с похмелюги, что ль? - спросил человек в комбинезоне, и глаза его потеплели. - Садись.

Кухтик сел рядом с ним.

- Во, держи спички. Закуривай... Опохмелка - дело тяжелое. Ты чем поправляешься?

- Да я... - Кухтик пожал плечами.

- Хорошо б - пивком, - сказал его новый друг. - Да где ж взять нынче? Которую неделю не завозят, суки... Рассол остается... Тебе рассольчик как? Помогает?

- Наверно, - сказал Кухтик.

- А меня не берет... - Человек с лопатой вздохнул. - Мне вот ежели щец похлебать... А только с долбежкой этой - какие щи?.. Поверишь - второй месяц мордуюсь. То им копай, то не копай... Неделю назад говорят - засыпать будем. Бульдозер пригнали. Так он аккурат досюда доехал. И - сдох. Его ж ещё в том году списали. Я сам на нем ишачил.

Кухтик слушал соседа и оглядывал местность. Над свалкой-помойкой высоко в небе сквозь тонкие облака светила луна. Черный зигзаг канавы уходил к темневшему вдалеке зданию института. Справа за канавой неровной стеной тянулись растущие на помойке кусты.

Неожиданно лунный свет, заливавший все пространство вокруг, приобрел какой-то новый оттенок. Он сделался зеленоватым и стал чуть более ярким.

Кухтик почувствовал легкую тревогу. Что-то нехорошее почудилось ему в изменившемся свете. Он решил было встать и направиться обратно домой. Но странное оцепенение не дало ему пошевелиться.

Собеседник его умолк. Кухтик скосил глаза и увидел такое, отчего моментально протрезвел.

От сгорбленной фигуры сидевшего рядом с ним человека исходило ровное голубое сияние. Сам он был неподвижен и напоминал какой-то огромный волшебный фонарь.

Кухтик закрыл глаза, понимая, что у него началась белая горячка. Он уже видел такое в армии, когда один из дембелей, напившись тормозной жидкости, бегал по казарме и кричал, что за ним гонятся голубые слоны.

Слонов Кухтик не видел. Он вообще не видел ничего, поскольку глаза его были закрыты. Но он услышал.

Он услышал, как сосед хриплым голосом произнес:

- Мать!

Кухтик разомкнул веки. Светящийся человек на краю канавы смотрел в его сторону и дрожал мелкой дрожью. Зубы Кухтика лязгнули. Он увидел, что от него самого - от рук его и ног - исходит такой же голубоватый свет.

Кухтик подумал, что сейчас умрет. Ни встать, ни пошевелиться он не мог. Струйка холодного пота пробежала между лопаток.

- Т-т-ты ч-ч-чего? - прохрипел, запинаясь, сосед.

- Й-я-я... - пролепетал Кухтик.

Вдруг оцепенение прекратилось. Он смог приподнять руку. Но в ту же секунду с ужасом почувствовал, что рука ничего не весит. Он ощутил, что все тело его не весит ни грамма.

Кухтик медленно повернулся. То есть нет, он не повернулся. Он едва пошевелил ногой, и его развернуло в сторону... Просто развернуло.

Ни одна травинка не шелохнулась под ним...

- М-ма-а-ма! - сказал Кухтик.

Потом произошло что-то страшное. По дну черной канавы извилистой змейкой пробежал тонкий светящийся шнурок. Земляной вал, тянувшийся вдоль канавы, дрогнул и стал медленно ссыпаться вниз. Через минуту весь длинный ров был заполнен землей до краев. Прошло ещё несколько секунд, и рыхлая земля покрылась свежей травой.

Канава исчезла...

Волосы на голове Кухтика зашевелились. Он ещё раз двинул ногой и поплыл в воздухе. Ему сделалось дурно.

Сквозь зеленоватую пелену Кухтик увидел, как человек в комбинезоне висит, не касаясь земли, и, растопырив пальцы, пытается вцепиться в пучок высокой травы.

Затем все кругом погрузилось во тьму...

К жизни его вернул тонкий, протяжный вой. Открыв глаза, он обнаружил, что лежит на спине. В двух шагах от него стоял на четвереньках копатель канавы и, задрав голову, тихо выл на луну.

- М-м-м-м! - произнес Кухтик.

Вой прекратился.

Осторожно, боясь сделать резкое движение, Кухтик шевельнул рукой. Рука двигалась нормально. Он приподнял голову и медленно повернул её. Никакой легкости не ощущалось. Наоборот - тело казалось ему непривычно тяжелым.

Он с трудом приподнялся и перевалился на бок. Окружающий мир выглядел как обычно. Кусты, помойка и темное здание Института Пространственных Аномалий - все было на своем месте. Единственно, чего не хватало, так это канавы.

- Ч-что это было? - услышал он голос стоящего на четвереньках соседа.

- Н-н-не знаю, - ответил Кухтик.

- А к-канава где?

Кухтик посмотрел на уходящую вдаль полосу свежей травы.

- В-в-вот она...

- Т-т-ты видел? - спросил его сосед, уже поднявшийся с земли, но с трудом стоящий на ногах.

- Что? - спросил Кухтик.

- Ну - это...

- Видел... - Кухтик кивнул головой. - А мы - что?.. Мы... летали?.. Мы теперь что... летать... можем?

Человек в синем комбинезоне тупо посмотрел на него, помолчал, потом неуверенно ощупал себя руками и тихим голосом произнес:

- Ну, нет... На хрен мне такие приключения!..

Он наклонился, ещё раз ощупал свои ноги и, неожиданно сорвавшись с места, бросился прочь. Осколки разбитых бутылок, обломки кирпичей, консервные банки загремели в темноте.

Через минуту все смолкло. Кухтик медленно поднялся и пошел по направлению к дому.

Отойдя немного, он остановился, оглянулся, разглядел извилистую полоску свежей травы на месте бывшей канавы и пошел дальше, уже не оглядываясь.

У самого дома он ещё раз остановился и подпрыгнул на месте.

Все было в порядке. Он не взлетел.

Кухтик вошел в парадную, поднялся по лестнице, нашарил в кармане ключ, открыл дверь и ощупью по коридору прошел в свою комнату.

Он разделся, лег в постель, натянул на голову одеяло и тут же мгновенно провалился в небытие.

Снов в эту ночь он не видел.

II

Первые лучи солнца разбудили Первого Демократа. Ему предстоял тяжелый день - заседание в Высшем Органе.

Как правило, Орган заседал по пятницам. Иногда - по субботам. Впрочем, он мог собираться по понедельникам, вторникам, средам и четвергам. Все зависело от воли очередного Предводителя.

Первый Демократ решил собирать Высший Орган по воскресеньям. Он не хотел, чтобы соратники слишком расслаблялись.

Доехав до своей резиденции в сопровождении двух машин охраны, Микки поднялся по широкой лестнице и вошел в узорчатые золоченые двери. В руках он нес большой толстый портфель и время от времени с улыбкой поглядывал на него.

В зале заседаний сидели соратники Первого Демократа. Большинство, естественно, в креслах-каталках. Микки поздоровался и занял председательское место.

- Что ж, - сказал он. - Начнем, пожалуй.

Инвалидные коляски двумя шеренгами тянулись перед ним по обе стороны покрытого зеленым сукном стола. За спиной каждого соратника возвышался референт с красной папкой под мышкой.

- А референтов я попрошу выйти, - сказал Первый Демократ.

- И-и-и, - донеслось из нескольких колясок.

Это, надо полагать, означало: "Зачем?"

- Затем, что предстоит рассмотреть деликатный вопрос, - сказал Микки.

Он строго осмотрел всех собравшихся и добавил:

- Вопрос особой важности... И особой секретности.

- У-у-у, - отвечали коляски.

- Вот и хорошо. Раз возражений нет, прошу референтов покинуть зал.

Стоявшие за креслами дружно повернулись и строевым шагом протопали к двери.

- Итак, друзья мои, - продолжил Микки, - надо нам наконец определиться. Ускоряемся мы неплохо. Но вот с демократией у нас что-то не получается.

- Чи-ито? - спросила одна из колясок.

- А ничито, - ответил Микки. - Ничито не выходит у нас, дорогие мои соратники.

- Пояснее нельзя? - раздался с дальнего конца голос хрыча, продвинувшего Первого Демократа на его пост.

- Ну почему ж нельзя, - сказал Микки. - Можно и пояснее.

Со старым хрычом ему предстоял отдельный разговор. Сейчас важно было, чтоб тот не мутил воду.

- Я полагаю, что всем нам необходимо серьезно поработать над собой. Микки старался, чтобы голос его звучал как можно более задушевно. - Все мы понимаем, что впереди много дел. Но не у всех, к сожалению, так много сил, энергии и опыта, как у нашего дорогого...

Он указал на хрыча. Тот напыжился. "На какое-то время за-ткнется", подумал Микки.

- Разумеется, - продолжил Первый Демократ, - работа ведется большая. Но старые подходы, друзья мои, в новых условиях не всегда срабатывают. Надо бы нам подумать о новом курсе. Перековываться нам пора.

- Чи-ито? - вякнул кто-то где-то за столом.

- Я говорю, перековка необходима. Да, перековка... И голосиловка.

Зал наполнился шумом. Кресла-каталки заскрипели. Соратнички разнервничались.

- Что еще?..

- Опять новости...

- Сколько ж можно!.. - послышалось со всех сторон.

Микки начал терять выдержку.

- Стоп, - сказал он и поднялся из-за стола. - Объясняю всем и прошу внимательно меня выслушать. С завтрашнего дня начинаем перековываться. А это значит - будут свобода и демократия... В пределах нормы, конечно... И еще, друзья, начинаем внедрять голосиловку. Секретов у нас, как я понимаю, от народа нет... В основном... А потому предлагаю, чтоб все газеты писали все как есть и обо всем... Ну, скажем, почти обо всем.

И тут началось!..

Через час Первый Демократ уже знал общее мнение о своем новом курсе, о своих умственных способностях и о своей маме, не-однократно упоминавшейся в выступлениях. Друзей по работе наконец прорвало. Даже паралитики в колясках обрели дар речи.

Он все терпеливо выслушал, потом спокойно сел и спокойно положил перед собой на зеленое сукно толстый портфель. В портфеле были досье, переданные ему Вторым Предводителем незадолго до своей кончины. Досье на соратничков. На всех. Без исключения.

- Голосиловка, друзья мои, выглядит так, - сказал Микки нарочито занудным голосом. - Вот, к примеру, хочет народ знать правду. Ну, скажем, о ком-то там... Не будем называть фамилий.

Микки выразительно посмотрел на хмыря в коляске, сидящего по правую руку от него. Затем полез в портфель и отыскал нужное досье.

- А поскольку все мы, как известно, служим народу и поскольку народ интересуется, то надо ему, народу, рассказать все как есть. Не так ли?

Он открыл досье и откашлялся.

- Вот, у меня тут есть несколько интересных бумажек... - И Микки начал читать...

Спустя минуту справа от него раздался треск, и стоявшая у стола каталка грохнулась набок.

- Господи, что это с ним? - спросил Микки, глянув на упавшего соратничка.

Он громко позвал стоявших за дверью референтов. Те строем вошли в зал, окружили пострадавшего и бережно вынесли его на руках.

- Ну, нельзя же все так близко принимать к сердцу, - сказал Первый Демократ. - Нервы надо беречь, друзья мои. Нервы...

Шеренги колясок замерли. Соратники выслушали его, не шелохнувшись, не скрипнув ни одним колесом.

- Итак, пойдем дальше, - сказал Микки. - Предположим, что народ заинтересуется, скажем...

- И-и-и-и-и! - раздалось из всех колясок сразу. Теперь это означало: "Помилуй, родной! Не губи!"

Он смилостивился, закрыл портфель, похлопал по нему ладонью и обратился к собравшимся:

- Друзья! Я думаю, все глубоко осознали необходимость перековки и голосиловки... Но если у кого-то есть сомнения, я готов пойти навстречу и рассмотреть вопрос об отправке любого желающего на заслуженный отдых. Мы должны бережно относиться к кадрам, друзья мои. Очень бережно... А сейчас все свободны.

Микки снова позвал референтов, те подошли к коляскам, и вереница притихших участников заседания покатила к выходу. Сзади ковыляли те, кто ещё мог это делать сам. Последним шел Старый Хрыч.

- А ты останься на минутку, - сказал ему Микки. - Поговорить надо.

Хрыч остановился, подождал, пока двери закрылись, и сел в кресло. Вид у Старого Хрыча был как у кошки, загнанной в угол.

Первый Демократ повернулся к нему.

- Ну, как насчет перековки? - спросил Микки.

Хрыч, насупившись, смотрел в сторону.

- Какие-то проблемы? - Микки подвинул свой стул поближе к его креслу.

- Хорошо ты, гляжу, подготовился, - глухо произнес соратник. - И на меня, поди, материальчик имеется?

- Ну... не без того, - сказал Микки. - У нас - демократия. Все равны.

- А шею свернуть не боишься?.. Я ведь тоже не лыком шит... У меня старая школа. Сам знаешь.

- Боюсь, - честно признался Микки. - И школа у тебя хорошая. И на меня, полагаю, у тебя материальчик найдется. И соратничков ты можешь поднакачать... Только подумай - с кем тебе играть выгоднее? Со мной или с ними?

Старый Хрыч молчал, хмуро глядя на Микки.

- Круто взялся, - сказал он наконец. - Смотри, не погореть бы тебе. Думаешь, у тебя здесь что-нибудь выйдет? Нет ведь здесь ни хрена.

- Чего нет? - спросил Микки.

- А ничего нет. Ни нефти, ни денег... Все на ракеты ушло. Злаки вон закупать не на что. Одной голосиловкой думаешь жителей прокормить?

- Так вот давай и перекуемся, - сказал Микки. - Глядишь - все и появится.

- Ты что перековывать-то собрался? И на какие шиши?

- Как что? Для начала - партию. Она ж - главная.

- Чи-и-иво? - спросил Старый Хрыч.

- Чиво слышал.

- Совсем сбрендил... Она тебе перекуется! Сейчас. Держи карман... Это как бы она тебя не того... не перековала на что-нибудь.

Микки и сам не был полностью уверен в своих силах. Но выказывать сомнений перед Старым Хрычом не хотел.

- Ладно, - сказал он. - Это уж мои заботы. Ты о себе подумай. С кем будешь?

Хрыч снова задумался.

- И куда ж ты меня пристроишь?

- А ты куда хочешь?

- Ну, куда повыше. За мыслями, к примеру, следить.

- Нет, - сказал Микки. - За мыслями у меня уже есть кого поставить.

- Тогда поставь иностранными делами заведовать. Я ж все годы этим занимался. По заграницам ездить люблю. Да и они там меня знают.

- Нет, заграницу я себе возьму. - Микки сразу хотел отмести эту тему. - Теперь с ними надо по-новому. У них - демократия. А ты в этом ни черта не смыслишь. Это ж не Первого Предводителя за ручку на приемах водить. Здесь тонкий подход нужен.

- Да, - мечтательно произнес Старый Хрыч. - С Первым хорошо было. Ни хлопот тебе, ни забот. Тихая жизнь.

- Вот он, гад, со своей тихой жизнью все и растранжирил, - сказал Микки.

- Так уж и он, - возразил Хрыч. - Положим, и до него транжирили. Еще при Вожде, помню. Сколько денег вбухали, чтоб поделение в других странах устроить... А Соратник этот, Смелый, - мать его! - сколько по ветру пустил. Теперь вот и нет ни хрена. Партию содержать не на что.

- Ну, на партию-то хватает, - сказал Микки. - Ты мне мозги не пудри.

- Ох, не хватает... - заканючил Хрыч. - Ох, не хватает... Вон заказали автомобили для соратников. Такие, чтоб коляски влезали. Ну, и с буфетом там, с туалетом. Так никто сделать толком не может. Сотню сделали, все сломались. А на каждый деньжищ ушло - немерено. И все без толку. Мы уж скольких директоров посымали. Ни фига! Говорят: "Такие, чтоб не ломались, не можем. Ракеты можем, а автомобили не можем". Соратникам теперь что ж, на ракетах летать?

- Погоди, - сказал ему Микки. - Хочешь, я тебя на самую высокую должность поставлю? И автомобиль у тебя будет, и все, что захочешь.

- На самую высокую? - усомнился Хрыч. - Это куда ж? Ты ж у нас - на самой высокой.

- Ну, свою я тебе не предлагаю, - сказал Микки. - Я тебя поставлю Народным Советом командовать. Идет?

Старый Хрыч скривился.

Микки и не ожидал, что тот сразу согласится. Народный Совет был местом не очень престижным. Существовал он давно, и функции его были темными. Точнее, никаких функций не было. Членов Совета набирали так. Раз в пять лет каждому жителю выдавали бумажку, на которой было написано имя какого-нибудь партийного начальника, или директора кастрюльного завода, или просто кого-то, кто был покрепче духом и не имел неправильных мыслей. Список имен составляли в Высшем Партийном Органе. Каждый житель должен был бросить свою бумажку в специальный ящик. После чего все перечисленные в списках считались членами Народного Совета. Сами бумажки из ящиков свозились в столицу, на какой-то склад. Как они использовались потом, Микки не знал.

Основное занятие Начальника Народного Совета заключалось в том, чтобы раз в полгода собирать Совет и рассказывать ему что-нибудь про жизнь в стране. Такова была традиция. Впрочем, он должен был ещё принимать послов разных стран и присутствовать на встречах с главами других государств. Других обязанностей у него не было.

Разумеется, уломать Старого Хрыча на такую должность было не просто. Но другого поста Микки предлагать ему не хотел. В Народном Совете тот был бы наименее опасен.

- Послушай, - сказал он. - Это ж отличное место. Ты ж всех послов принимать будешь. И с главами государств встречаться. Сможешь о жизни с ними там поболтать, и прочее...

- Ага, - поморщился Хрыч. - Я болтать буду, а вы там, в Высшем Органе, все без меня решать станете. Хитренький какой! Я тоже решать хочу.

- Да ты не волнуйся, - успокоил его Микки. - Решать мы, конечно, все в Высшем Партийном Органе будем. Это понятно. Но я ж тебя и там тоже оставлю. Сможешь мне подсказывать, если что интересное надумаешь. Но там-то двух главных быть не может, сам понимаешь. А тут, в Народном Совете, тебе почет и уважение. И машина какая захочешь.

- На хрена мне ещё одна машина, - проворчал Хрыч. - Мне и так, как члену Высшего Органа, три машины полагается. И ещё - самолет.

- Ну, а с послами встречаться? - не унимался Микки. - С послами встречаться хочешь? И с заморскими Предводителями? Они тебе подарки будут дарить.

- На хрена мне ихние подарки? - сказал Старый Хрыч. - У меня все есть.

- Ладно, как знаешь. - Микки устал его обхаживать. - Я тебе хорошее место предлагаю. Сиди себе, наслаждайся. Чего ещё тебе надо?

- А в Высшем Органе точно оставишь? - спросил Хрыч.

- А как же? И советоваться с тобой буду. Куда ж мне без твоих советов?

Старый Хрыч недоверчиво посмотрел на него. Первый Демократ ударил себя в грудь.

- Оставлю. Чтоб мне провалиться!

- Ну, ладно, - сказал Старый Хрыч. - Только смотри, не надуй.

Он встал с кресла, вздохнул и, поскрипывая, заковылял к выходу.

* * *

За месяц Микки отправил на пенсию всех своих колясочников и стал набирать новых членов Высшего Партийного Органа. К сожалению, полностью обновить Орган ему не удалось. Против этого категорически возражал Старый Хрыч. Окончательно ссориться с ним Микки не хотел, поскольку тот действительно много чего обо всех знал и такая ссора могла плохо кончиться. Пришлось оставить в Высшем Органе несколько прежних членов - тех, кто мог ещё двигаться.

Единственным настоящим союзником Микки был Старый Друг, которого он хотел сделать Главным Соратником и одновременно поручить ему контроль за мыслями. Но тут опять влез Хрыч.

- Негоже такое дело поручать новому человеку, - сказал он Первому Демократу при очередной встрече. - Я тебе своего кандидата припас. Ты его Главным Соратником сделай.

Микки поморщился.

- Тоже небось из старых?

- Ну, из старых, - сказал Хрыч. - Что с того? Старый конь борозды не испортит. К тому же этот не в коляске. Я ведь абы что не подсовываю. Он и тогда, на совещании, за тебя первый лапу поднял. И вообще - быстро соображает. Лихой мужик. У нас его все так Лихачем и зовут. Возьми - не пожалеешь.

Первый Демократ понимал, что Хрыч подсовывает ему своего человека.

- Не могу, - сказал он. - Я уже Старому Другу обещал.

Теперь поморщился Хрыч.

- Не согласишься Лихача взять, я в Народный Совет не пойду... Выбирай.

Микки обозлился, но виду не подал.

- Хорошо, - сказал он. - Будь по-твоему. Только я и Старого Друга так просто отшить не могу. Обещал ведь.

- А ты его послом пошли. К едрене матери, - сказал Хрыч. - На то послы и придуманы.

- Нет, - возразил Микки. - Послом он уже был. Давай мы вот как сделаем. Я их обоих Главными назначу. И твоего, и моего. Пусть вместе работают.

- Только мой главнее будет, - сказал Старый Хрыч. - Иначе...

- Ладно, ладно, - перебил его Микки. - Пусть твой главнее. Не возражаю.

Он положил руку на плечо Хрычу и примирительно похлопал его ладонью. Больше всего Микки хотелось врезать этой ладонью ему по шее.

Прошло какое-то время, и работа худо-бедно началась. Новый Орган стал потихоньку раскачиваться. Газеты понемногу заголосили.

С демократией, правда, дела шли не очень активно. Старый Друг предлагал Микки всякие идеи, но Лихач, пристроенный Хрычом на должность Главного Советника, постоянно возражал. Он пугал Микки непредвиденными последствиями. "Народ может не понять демократии, - говорил Лихач. - В таком деле спешить нельзя. И вообще, тише едешь, дальше будешь. Надо сначала разобраться, что это за штука".

Возражать ему было трудно. Микки сам, по правде говоря, ещё не очень разобрался в этом вопросе.

Шел месяц за месяцем. Перепалки между Лихачом и Старым Другом продолжались, и Микки постоянно лавировал между ними. С одной стороны, ему хотелось поскорее устроить что-нибудь демократическое, но, с другой стороны, последствия и впрямь были непредсказуемы. Чем они могли обернуться для его партии, а главное - для него самого, он не знал. Настойчивость Старого Друга была ему порой в тягость. Но и на Лихача целиком положиться Микки не мог. Слишком близок тот был с Хрычом. Оставалось слушать и того и другого и поддерживать в спорах то этого, то того.

Сам Хрыч тоже постоянно лез со своими советами и путался под ногами. В конце концов Микки от него устал. Он долго ломал голову, соображая, какой бы придумать для Хрыча новый пост, чтобы тот наконец заткнулся. Но придумывать ничего не пришлось. Видимо, надорвавшись на встречах с послами, Хрыч вскоре занемог, слег в больницу и тихо отошел в мир иной.

Со старыми кадрами Микки разобрался.

"Теперь бы мне с местными разобраться, - думал он, - местных бы начать перековывать..."

* * *

Местный Партийный Начальник в городе Лукичевске сидел за своим столом и читал столичный журнал. В голове у Начальника был сумбур, а в душе тоска. Жизнь, ещё недавно размеренная и привычная, дала трещину. В столице затеяли какую-то игру, правила которой он понять не мог. Газеты и журналы начали печатать такое, от чего волосы становились дыбом. Какие-то совершенно безвестные писаки поливали грязью Великого Вождя и Первого Предводителя. Правда, Смелого Соратника и Второго Предводителя почему-то не трогали. Но зато на Вожде плясали все кому не лень.

"Это ж куда они зайти могут, если и дальше копать начнут?" - думал он, перелистывая страницы журнала.

Самое страшное, что от столичных писак доставалось и кое-кому из Местных Начальников. Их ругали за медленную перековку и за то, что они ничего, кроме как стучать по столу кулаком, не умеют. (Будто существовал какой-то другой метод работы.)

Было совершенно ясно, что все делается по команде Первого Демократа. Без него никто не посмел бы и пикнуть. Но на кой черт Демократу все это сдалось, Местный Начальник не понимал. А следовательно, не понимал, что ему надлежит делать у себя в Лукичев-ске. Полагалось вроде бы тоже быстро начать кампанию против покойничка Вождя. Однако четких указаний на этот счет не было. Можно было бы изобразить какую-нибудь перековку. Но что на что ковать, он не знал, как не знал, стоит ли вообще торопиться с этим делом. Из столицы пришло две телеграммы от двух Главных Соратников Демократа. Содержание их было прямо противоположным. Один требовал как можно скорее начать голосиловку и поиск новых идей. Другой советовал не спешить.

"Засранцы, - сказал Начальник. - Пропадите вы пропадом с вашей голосиловкой!"

Но сидеть сложа руки тоже было нельзя. Ничего не стоило в один прекрасный момент слететь с кресла.

"Где ж я вам, гады, новых идей возьму?" - бормотал Местный Партийный Начальник, копаясь в ворохе бумажек на своем столе. Вдруг один из помятых листков привлек его внимание. Это было письмо дурака академика об аномальных явлениях.

- Так, так, так, - произнес он и, не отрываясь от чтения письма, нажал кнопку. - Редактора ко мне. Быстро! - сказал Начальник вошедшей секретарше.

Через полчаса на пороге возник редактор лукичевской газеты. Писака был в своем обычном состоянии. То есть умирал от страха.

- Ну? - спросил Местный Начальник, глядя поверх его головы. - Как у нас насчет голосиловки?

Редактора затрясло.

- Мы вот... В общем-то... Всегда... - заблеял он.

Начальник взял карандаш и, постукивая им по столу, взглянул на трясунчика.

- Так будем голосить или нет? Я вас спрашиваю.

- Конечно, конечно... Мы... обязательно... - На глазах писаки выступили крупные слезы.

Местный Начальник поднялся с кресла, занес над столом кулак, но вовремя спохватился и опустил свой главный инструмент.

- Где новые идеи? - спросил он. - Где... идеи? Я, что ли, черт возьми, за вас перековываться буду?!

- Мы ищем. Мы ищем... Только вот... - донеслось от двери.

- Ищут они! - Начальник не удержался и треснул-таки кулаком по столу. - Они, мать их, ищут! Сидят себе сиднем, не голосят ни хрена, а я за них работать должен... Вот вам идеи!

Он взял письмо и потряс им в воздухе.

- Открытия замалчивать вздумали! Народу правды не говорить!.. Выгоню к черту!.. Чтоб завтра же статья была. Чтоб народ все знал про... - Начальник осекся и с трудом прочел нужное слово: - ...про аномалии.

Редактор затряс всем сразу - и головой, и руками, и ногами.

- Мы счас... Мы сразу... Знание - сила...

- Пшел вон, - устало сказал Местный Начальник и сел в кресло.

Дверь кабинета захлопнулась. Лукичевский Начальник ещё раз попытался прочесть письмо академика.

"Фигня, - сказал он самому себе. - Фигня... А впрочем..."

Он задумался, потом взял двумя пальцами лист бумаги и положил в ящик стола.

- Черт его знает, - произнес он. - Может, пригодится. На безрыбье и рак - рыба.

Начальник встал и подошел к окну кабинета. Внизу простиралась большая площадь. В дальнем конце её на полированном пьедестале стоял бронзовый человек с кепкой в руке. Дальше тянулся сквер с хлипкими деревцами и ломаными скамейками. За сквером виднелся обшарпанный дом. В одном из раскрытых окон его чернела едва различимая точка. Не то кошка на подоконнике, не то чья-то голова.

* * *

Кухтик сидел в своей комнатке и, разложив на подоконнике газету, читал про перековку.

Вообще-то раньше он газет в руки не брал. Он даже не очень понимал, зачем это делают другие. Все интересное про жизнь было написано в книжках. (Правда, и их Кухтик читал не много.) Все новости показывали по телевизору. (Правда, и новости по телевизору Кухтик смотрел не часто.) Что ещё можно узнать из газет, он не представлял. Когда-то в армии на политзанятиях им зачитывали разные большие статьи о Предводителе и даже заставляли пересказывать их своими словами. Но ведь то было в армии. Там ещё не такое проделывали.

В общем, смысл существования газет был ему не до конца понятен. Большинство знакомых ему людей прекрасно обходились без них.

Однако за последний год все изменилось. Мало того что в институте на лестничных площадках курильщики теперь стояли, уткнувшись в газетный лист. Мало того что Беня теперь часто ходил с газетой под мышкой, чего раньше никогда не было. Но даже Колька пристрастился к этому делу.

Сегодня же Кухтик окончательно убедился, что в мире что-то не так. Придя с работы, он застал на кухне за чтением газеты Надькиного отца.

- Слушай, малой, чего пишут, - сказал тот и начал водить пальцем по строчкам.

Кухтик услышал много интересного. В частности - про Великого Вождя и Первого Предводителя, портрет которого лично когда-то снимал со стенки. Великий Вождь, как выяснялось, проделывал страшные вещи, убил кучу невинных жителей и замучил массу сподвижников. Первый же Предводитель был просто козлом. Впрочем, Кухтик об этом подозревал, слушая в армии замполита.

- Во, малой! Гляди: "В эпоху застоя проедались природные богатства страны..." Точно. Это он, падла, проел. Предводитель... Ты рожу евонную видел?.. Во еще. Слушай...

Все, что писали в газете, конечно, сильно смахивало на правду. Но, к примеру, Большому Начальнику По Кадрам он такую газету показывать бы не стал. Хотя, с другой стороны, тот её наверняка тоже видел. И, возможно, даже читал.

Тем временем на кухне появился Колька с кастрюлей в руках.

- Читаете? - спросил он. - А у меня ещё одна есть. Во там чешут. Застрелись!.. А вчера по телику фильмец гоняли, как Предводителя под ручку водят. Сам-то, оказывается, не рюхал совсем.

- Свобода теперяча, - сказал Надькин отец. - Теперь им всем клизьму вставят. С иголками.

Кухтик понял, что отстал от жизни.

- Как думаешь, наших хмырей посымают? - спросил Колька Надькиного отца.

- Кто у них там кого сымет, не знаю. Но вот пишут - голосить теперь можно почем зря. Я мужиков завтра подобью, чтоб к начальству пошли. Пущай талоны, суки, дают за прошлый месяц. Опять зажали.

- А ты чего думаешь? Насчет перековки ихней? - обратился Колька к Кухтику.

- Я-то? - Кухтик шмыгнул носом и задумался.

- Ты возьми, почитай. - Надькин отец сунул ему газету. - Только опосля верни. Я в её бутылку оберну, на антресоль спрячу. Чтоб моя не засекла.

Теперь, сидя у подоконника, Кухтик пытался осилить газету.

"Завтра в столице открывается конференция", - прочитал он.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Колька.

- У них конференция завтра. В столице, - сказал Кухтик, чтоб продемонстрировать другу свои познания в области перековки.

- Ну, значит, наших сымать будут, - уверенно сказал Колька. Он вошел в комнату, подошел к окну и выглянул на улицу. - Всех посымают. Точно. Может, даже и колбаса появится... Жизнь начнется - зашибись. Как в столице...

* * *

В большом столичном дворце начиналась конференция по вопросам перековки. Первый Демократ созвал сюда Местных Партийных Начальников с разных концов страны. В фойе дворца он велел поставить столики и разложить на них газеты, наиболее преуспевшие в голосиловке. Стоя наверху, на балконе, Микки смотрел, как Начальники расхаживали по фойе, брали газеты и о чем-то шушукались. Определить что-либо по их тусклым физиономиям было невозможно. Кстати, Микки, встречавший многих из них раньше, вдруг обратил внимание, насколько они похожи друг на друга. Казалось, что на высокие должности подбирали исключительно родственников. Хотя он точно знал, что это не так.

В фойе заверещал звонок. Первый Демократ прошел за кулисы главного зала, подождал немного и вышел на сцену. Здесь, расположившись в несколько рядов, сидели его соратники. Тяжелый занавес позади них украшал портрет Автора Великой Идеи.

Светлый, увешанный люстрами зал был заполнен до отказа. При появлении Микки все встали со своих мест и зааплодировали. Он изобразил на лице радушную, чуть смущенную улыбку и поднялся на трибуну. В обитых красным бархатом креслах перед ним сидели Местные Начальники, Помощники Местных Начальников, Заместители Местных Начальников, Помощники Заместителей и Заместители Помощников. Именно они составляли тот механизм, с помощью которого он руководил своей страной. Судьба каждого из них целиком зависела от него. Каждого из них он мог - если бы захотел - снять с должности в любую минуту. Власть его над ними казалась безграничной. Во всяком случае, над каждым из них в отдельности. В отдельности каждый из них был не более чем деталью сложной машины, рычаги управления которой находились в его руках. Любой являлся не более чем отдельной особью большой стаи, вожаком которой был он - Предводитель.

Однако в зале они сидели все вместе. Слившись на фоне красных кресел в нечто общее, Начальники казались ему огромным тысячеглазым существом, внимательно наблюдающим за малейшим его движением. Микки ощутил некоторую напряженность.

"Сейчас я им вмажу! - подбодрил он себя. - Сейчас они у меня перекуются!"

Тысячеглазое существо молча следило за ним.

"Хорошо бы с ходу вмазать, пока притихли", - подумал Микки.

Он взял стоящий перед ним стакан воды и отпил несколько глотков...

Первый Демократ тянул время. Что-то мешало ему начать.

"Сейчас, - сказал он самому себе. - Сейчас..."

Микки почувствовал спиной чей-то взгляд и, отставив стакан, как бы невзначай обернулся. Автор Идеи смотрел на него с портрета.

"Не дергайся. Стой спокойно, - посоветовал тот Микки, который сидел внутри него, похлопав по плечу того Микки, который стоял на трибуне. Спокойно повернись и валяй. Никто тебя не сожрет... Пока".

Он вновь повернулся к залу. Тысячеглазка выжидала.

- Мы собрались сегодня, - начал Первый Демократ, - чтобы вместе обсудить наиболее важные вопросы перековки... Мы все понимаем, что подошло время больших перемен. Еще Автор Идеи завещал нам не бояться трудностей и смело внедрять все новое и прогрессивное... Великий замысел справедливого всеобщего поделения... - "Не туда заехал", - подумал он. - Великий замысел поделения, искаженный долгими годами несправедливости, нерасторопности, невнимательности, неспособности, нерешительности, некультурности, неопрятности... - "Это я зря ляпнул". - Одним словом, долгие годы героического труда и больших достижений привели нас к осознанию полного застоя.

Существо с тысячью глаз, распластавшись на креслах, слушало молча и особых эмоций не выказывало. Микки продолжил:

- Наша задача состоит в том, чтобы преодолеть возникшие трудности. Нам необходимо двигаться вперед, отметая застойность, застарелость, залежалость, замкнутость, закостенелость и заорганизованность. Мы должны активно осваивать новые подходы, отходы, заходы и доходы... - "Насчет доходов - не надо бы". - В общем, строго следуя заветам Автора Великой Идеи, мы должны с ещё большей энергией продолжить дело справедливого поделения, полно-стью отказавшись от такового.

Что-то где-то скрипнуло в зале. Он прервался и сделал ещё пару глотков из стакана.

- Демократия, за которую, не жалея сил, боролся Автор Идеи, дала мощные всходы в других странах мира, которые, идя вслед за нами, двигались несколько впереди. - "Что это я несу?" - Мы долж-ны самокритично оценить пройденный путь, сделать выводы и ещё больше демократизироваться. Многое из опыта, накопленного в зарубежных странах, можно использовать, опираясь на наш собственный опыт и тем самым опережая самих себя.

Микки перевел дух. Существо вело себя смирно. Он вдохновился.

- Суть перековки и голосиловки, о необходимости которых говорил ещё Автор Идеи, состоит в том, чтобы постоянно перековываться и голосить. Без этого невозможно никакое движение вперед, к цели, которую мы перед собой поставили и которую нам ещё предстоит выбрать, чтобы не сбиться с единственно верного, но пока ещё не известного нам пути. Поэтому цель наша совершенно ясна, и партия должна неуклонно двигаться к ней под руководством самой себя, неуклонно перековываясь и непрерывно голося. Перековка потребует от каждого из нас нового мышления, глубокого осмысления, большого внимания, четкого понимания, резкого возрастания и широкого разрастания...

Пока все шло нормально. Но когда-то надо было и переходить к сути.

- Вопрос в том, все ли из нас готовы к предстоящим трудностям. Все ли осознали необходимость покончить с застоем и взяться за дело? Если же кто-то не найдет в себе силы работать по-новому и не сможет отказаться от прежних порочных методов, тому, боюсь, придется уступить свое место.

Тысяча глаз разом моргнули. Аморфное существо пошевелилось, и что-то заурчало у него внутри.

- В конце концов, мы не можем бесконечно топтаться на месте, заниматься пустой болтовней, хрен знает куда тратить народные деньги и делать всякую фигню, - сказал Микки и оторопел от собственных слов.

Урчание внутри тысячеглазого существа стало громче.

- С теми, кто будет продолжать упорствовать, с теми, кто не сможет или не захочет перековываться, с теми, кто не поймет, что ТАК БОЛЬШЕ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ, - произнес Первый Демократ свою любимую фразу, - с такими работниками нам придется расстаться.

Зверь в зале издал глухой рык.

- Нет, торопиться, конечно, не следует, - опомнившись, сказал Микки. И вообще, друзья, надо беречь кадры... Но, с другой стороны, нельзя же не признавать, что...

Рычание стало тише, но не прекратилось.

- Нельзя же не признавать, что самое ценное наше достояние - это наша партия. Именно её должны мы беречь больше всего... Другой-то у нас нет...

Существо успокоилось и вновь разлеглось на креслах.

- Мы не позволим подбрасывать нам разные чуждые идеи о каких-то там разных моделях различных разнящихся разностей... Мы будем перековываться неуклонно, неусыпно, неумолимо и непрестанно. Но это вовсе не значит, что мы будем разбазаривать, растранжиривать, растрачивать, раскидывать и разбрасывать наше идейное достояние...

Микки говорил полтора часа. Он умудрялся плести такие извилистые фразы, что ему самому с трудом удавалось из них выпутываться. Он петлял по тексту, как заяц по лесу.

Зверь с тысячью глаз то затихал, то вновь настораживался...

Закончив доклад, Первый Демократ изрядно устал. В зале раздались аплодисменты. Бурными он бы их не назвал.

После короткого перерыва на трибуну вышел один из Местных Партийных Начальников с пачкой бумаг в руке. Разложив их на трибуне, он начал ответную речь.

- С огромным вниманием прослушав исторический доклад, мы все как один глубоко осознали необходимость перековки и... - Начальник посмотрел в бумажку. - И голосиловки... Мы целиком разделяем и полностью поддерживаем новый курс на осознание, ускорение, проникание и углубление... Все, к чему призывает нас партия, под руководством которой мы руководим, руководствуясь её мудрым руководством, будет безусловно выполнено в условиях усложнения условий, обусловивших условия их выполнения...

Начальник говорил два часа. Микки понял, что этот раунд проигран. Он с надеждой посмотрел на Старого Друга. Тот вздохнул, поднялся и пошел к трибуне.

Тридцать минут Старый Друг добросовестно рассказывал залу то, о чем когда-то поведал Первому Демократу. Правда, на сей раз он излагал несколько смягченный вариант. Но это не помогло. К концу его речи зверь в зале пришел в крайнее раздражение.

Затем на трибуне неожиданно оказался редактор одной из наиболее голосильных газет. Десяток таких редакторов Микки пригласил на конференцию в качестве гостей.

- Уважаемые! - сказал голосильный редактор. - Ну на фига же так нервничать? Ну для чего трясти, я извиняюсь, чем-то там? Ведь все равно придется перековываться... Я понимаю, что дело тяжелое. Но о чем говорить, когда нефти все равно нет. Это-то хоть вы понимаете? Кулаками своими по столу вы уже все, что могли, вышибли. Ну, надо же когда-то начинать и головой работать. Ежели кто может, конечно... Я извиняюсь...

В зале началась истерика. Местные Начальники повскакали с мест. Раздались крики. В редактора полетели тухлые яйца и гнилые помидоры. Откуда у них оказалось с собой столько еды, Микки не понимал.

Он встал со своего места и призвал всех к спокойствию. Буйство в зале продолжалось. Он начал стучать ладонью по столу, но и это не помогло. Истерика нарастала. Тухлые яйца с треском разбивались о трибуну. Зал заполнился вонью.

Оставалось последнее средство.

Микки полез во внутренний карман пиджака и вытащил тонкую деревянную дудку с длинным рядом маленьких дырочек. Он выпрямился, поднес инструмент к губам и, поочередно зажимая пальцами дырки, начал играть.

Протяжная, заунывная мелодия полилась в зал. Вопли прекратились. Он поднял трубку повыше и запрокинул голову. Колыбельная песнь заструилась между хрустальными люстрами, растеклась, спустилась вниз и обволокла красные кресла. Лохматое, всклокоченное тысячеглазое существо заурчало, тяжело заворочалось, потом постепенно угомонилось и стихло.

Первый Демократ, не отрывая трубки от губ, сделал знак всем сидящим на сцене. Все поднялись, осторожно отодвинули стулья и на цыпочках потянулись к кулисам.

Из зала слышался многоголосый храп.

Микки прекратил игру, подошел к микрофону и тихо, едва слышно произнес:

- Конференция закрывается.

III

Прошел год.

За это время Микки усвоил три правила.

Первое правило гласило: "Больше демократии!" (Этому его научил Старый Друг.)

Второе правило гласило: "Хорошего помаленьку". (Этому он научился у Лихача.)

Самым же важным было третье правило: "Чаще играй на дудке". (До этого он додумался сам.)

Первый Демократ научился виртуозно играть. В любой нужный момент он мог выдудеть любую нужную мелодию. Что именно он сыграет, не знал никто. Включая его самого.

Отношения между двумя Главными Соратниками Первого Демократа не изменились. Микки по-прежнему ежедневно выслушивал их противоречивые советы. Работать в такой обстановке было трудно, но со временем он приспособился. Иногда приходилось поочередно следовать то одному совету, то другому. Иногда - обоим советам сразу. Но чаще всего он смешивал две разные точки зрения, хорошо взбалтывал эту смесь и вырабатывал таким образом собственное мнение.

Разумеется, Лихач и Старый Друг постоянно жаловались друг на друга. Приходилось успокаивать обоих и заверять каждого в своей полной поддержке. Когда кто-то из них начинал горячиться, Микки доставал заветную дудку и играл колыбельную песню. Общаться с ним во время игры было невозможно. Собеседник либо засыпал, либо, отсидев какое-то время и поняв, что толку не будет, уходил восвояси.

Он с удовольствием избавился бы от одного из Главных Соратников. Но беда в том, что оба они были ему нужны. Не будь одного из них, Микки пришлось бы выбрать что-то определенное. И тут начинались проблемы. Выбрать демократию было заманчиво, но опасно. Отказаться же от неё значило перестать быть Первым Демократом и превратиться в очередного Предводителя. А этого он не хотел. Оставалось крутиться...

Главных Соратников такая жизнь тоже постепенно выматывала.

Первым не выдержал Лихач. Он решил срочно предложить какую-нибудь оригинальную идею, чтобы доказать свою незаменимость и покончить с влиянием соперника. Конечно, самой блестящей была бы идея послать к черту всю перековку вместе с голосиловкой. Но Лихач понимал, что Микки на это не пойдет. Вот если бы он - Лихач - сам мог выступить реформатором и выбить, таким образом, стул из-под Старого Друга... Но никаких реформаторских идей на ум не приходило. С идеями у него вообще было туго. Да и с умом - тоже не очень.

И все-таки он придумал.

Однажды Лихач пришел в кабинет Первого Демократа и уселся перед ним в кресло.

- Послушай, - сказал он. - Что-то медленно у нас идет пе-рековка.

Микки, который приготовился выслушивать очередной донос на Старого Друга, удивился.

- Ты чего это? - спросил он. - Не заболел, часом?

- Здоров я, здоров, - ответил Лихач, - а вот народ у нас, понимаешь, болеет.

- Кто болеет?

- Народ.

- Как это? - изумился Первый Демократ.

- А вот так. Тяжко болеет народ. Хворь у него застарелая. Ты б, вместо того чтоб перековкой своей заниматься, о здоровье народном подумал.

- А, это ты насчет того, чтоб перековку бросить? - устало спросил Микки и полез в карман за дудкой.

- Постой, постой! - Лихач вскочил с кресла. - Погоди. Я тебе дело говорю. У меня идея... Реформаторская.

- У тебя? - спросил Микки.

- Ага.

- Идея?

- Точно!

- Реформаторская?

- Со страшной силой.

Микки снова полез в карман.

- Да погоди ты! - Лихач схватил его за руку. - Выслушай!

- Ну, чего ты меня хватаешь? - недовольно сказал Микки. - Я ж тебя выслушаю... Только вот сперва на дудочке поиграю.

- Оставь дудку! - взмолился Лихач. - Послушай идею.

Первый Демократ тяжко вздохнул.

- Ладно, - сказал он. - Говори.

Лихач сел в кресло и, постоянно косясь на карман с проклятой дудкой, стал излагать свою идею.

- Народ наш болен страшной болезнью... Болезнь эта застарелая и тяжелая. Ежели не избавим от неё народ, никакой перековки не получится.

- Да что за болезнь-то? - спросил Микки. - Откуда взялась?

- С давних времен, - сказал Лихач. - А выражается она в том, что пьет наш народ вредную жидкость в непомерных количествах. И ничего поделать с собой не может. Вот такая, понимаешь, болезнь.

- Ах, вот ты о чем, - сказал Микки. - Так я про то и сам знаю. Только это не болезнь. Это традиция... Правда, вредная.

- Болезнь это, - возразил Лихач. - А болезнь лечить надо.

- Да как же ты её вылечишь?

- А очень просто, - сказал Лихач. - Надо отменить жидкость. Запретить её, к чертям собачьим. Тогда народ одумается и сразу пить перестанет.

Микки задумался. Народная привычка травить себя вредной жидкостью ему никогда не нравилась. Сам он жидкость не употреблял, так как Рикки этого не любила.

- Хорошая идея, - сказал Микки. - И впрямь - реформаторская. Это ты здорово придумал.

Лихач воспрял духом.

- Вот видишь, а ты меня все за консерватора держишь. - Он поудобнее уселся в кресле. - Я тебе плохого не предложу. Я за народ радею. Не то что некоторые - с этой своей демократией.

- Хорошая идея. Хорошая, - повторил Микки. - Только вот мне сейчас некогда этим заняться. Я за границу ехать должен. Так что ты уж давай, возьмись за дело. Начинай с жидкостью бороться. Может, и впрямь получится.

- Значит, одобряешь? - спросил Лихач.

- Одобряю.

Микки встал, подошел к реформатору и положил руку ему на плечо.

- Ну, а скажи мне, - обратился он к Лихачу, - как это ты до такого додумался? Перековался, что ль?

Лихача распирало от гордости.

- Не ценишь ты меня. Не ценишь... А я день и ночь как пчелка тружусь. Все как лучше стараюсь... Не то что некоторые.

- Да ладно тебе, - примирительно сказал Микки. - Ценю я тебя. Но ты все ж расскажи, как до идеи-то этой дошел...

Лихач решил раскрыться.

- Понимаешь, насчет того, что народ жидкостью травится, это я, конечно, и раньше знал. Хотя и не одобрял. Но тут, гляжу, совсем уже кошмар получается. Подходит ко мне на конференции один Местный Начальник и сует, понимаешь, в руку бумажку. Вот, говорит, у нас там, в городишке нашем, открытие сделали. Не ознакомитесь ли вы, мол, с этим делом? И все такое... Ну, я думал, дело обычное - засиделся в местных, наверх рвется. Бумажку в карман положил, сказал - разберемся. А потом как глянул, смотрю - бред сивой кобылы! Аномалии, пространства какие-то, ещё хрен знает чего. Белая горячка чистой воды. Представляешь? Чтоб такое выдумать, надо не один литр принять. Это значит, и местные уже меры не знают, лакают почем зря. Не просыхают... Во до чего дошли! Еще немного, и совсем поотравляются. Ну, тут я и решил...

- Да, история... - сказал Микки. - А что за городишко-то у него, у этого Местного?

- Не помню толком. Не то Кирпичевск, не то Фомичевск какой-то.

Главный Советник полез в карман и вытащил листок бумаги.

- Во - Лукичевск, - прочел он. - Ну, чистый бред! Ты возьми, глянь на досуге. Сам поймешь. Пора с этой жидкостью что-то делать. Ладно, народ повымирает. Но ведь и партия сопьется к чертовой матери. А тогда уж - всему конец.

- Давай почитаю. - Микки взял у Лихача лист. - Лукичевск, говоришь?

- Лукичевск.

- А где это? Что за название такое?

- Да пес его знает, - ответил борец с жидкостью. - Может, у них там лук выращивают?

* * *

В Лукичевске все шло по-прежнему и никаких особых изменений не происходило. Сотрудники Института Пространственных Аномалий все также бЄльшую часть времени курили на лестничных площадках и читали столичные газеты.

Кухтик газет не покупал. Порой ему хотелось это сделать, но газетный лист настолько слился у него в памяти с образом замполита, что пересилить себя он не мог.

У входа в институт все ещё дежурили милиционеры, хотя, что они теперь охраняют, было непонятно. Места, где когда-то проходила канава, давно уже поросли травой, и даже след её затерялся. На осторожный вопрос Кухтика один из милиционеров ответил, что канаву засыпала бригада землекопов. "За один вечер сработали, - сказал милиционер. - Я глазом моргнуть не успел. Как корова языком слизнула. Вот что значит приказ. Пока начальство клизму не вставит, никто не пошевелится".

Страшную ночь, когда ему пригрезились чудеса на помойке, Кухтик постарался забыть и твердо решил никогда больше не напиваться до такой степени. Желание его было похвальным, но трудновыполнимым. Колька продолжал таскать в мастерскую спирт, а дни рождения, праздничные дни и просто пятницы наступали регулярно. Не пить в такие святые дни было совершенно невозможно. Это значило бы отрываться от коллектива и не уважать тех, с кем работаешь.

В остальное время жизнь Кухтика текла сравнительно гладко. Он успел подружиться с Беней, который за эти годы выбился в люди и стал научным сотрудником. Теперь Беня уже редко сам носил приборы и даже не так часто ездил "на картошку". Но от новой своей должности он не зазнался, часто заходил вечерами в мастерскую и болтал с Кухтиком.

Академика Кухтик встречал всего пару раз и оба раза успевал благополучно свернуть за угол. Конечно, тот его уже вряд ли помнил, но осторожность не мешала.

По слухам, которые иногда доносились до Кухтика, дела на помойке обстояли неважно. Аномальные явления прекратились. В институте по этому поводу сочинили несколько анекдотов, посмеялись и постепенно вернулись к старым занятиям. Беня тоже больше не вспоминал про аномалии и только махал рукой, если Кухтик пытался завести разговор на эту тему.

Так прошел год.

Наступившее лето выдалось жарким. Картошка не уродилась. Говорили, что такая жара стоит повсюду и ни овощей, ни полезных злаков снова нигде собрать не удастся. Правда, так повторялось почти каждый год, с той только разницей, что иногда слишком сильно светило солнце и приключалась засуха, а иногда, наоборот, солнце светило плохо и шли сильные дожди. Если же изредка и устанавливалась хорошая погода, то собрать урожай вовремя все равно не успевали. Это происходило потому, полагал Кухтик, что к хорошей погоде никто просто не был готов.

Впрочем, ни об урожае, ни о чем другом Кухтик в такую жару думать не мог. Серые клеточки наотрез отказывались работать и хотели только одного чтобы к ним не приставали.

Как-то душным летним вечером Кухтик сидел на подоконнике в пустой мастерской и пытался не заснуть, дабы не свалиться вниз. Хотя мастерская располагалась на первом этаже и до земли было недалеко, но все же падать не хотелось. Не хотелось и слезать с подоконника.

Сухой пыльный воздух за окном был неподвижен. Пространство замерло, и любое движение противоречило законам природы. Время тоже остановилось. Четверть часа умерли незаметно.

"Вот идет кот", - сообщили полузакрытые глаза Кухтика полусонным серым клеткам.

"Где?" - спросили клеточки.

"Вон там".

"Нет там никакого кота", - лениво ответили клетки.

"Тогда - собака".

"Ну, может, собака".

Серые клеточки не хотели разбираться, что и где там идет.

"На собаку не похоже", - сообщили клеткам глаза.

"Ладно, пусть - не собака".

"Что-то очень большое идет", - поступило сообщение.

"Ну и черт с ним!"

К институту вдоль помойки шел человек. На человеке была белая рубашка. Или что-то вроде рубашки. Во всяком случае, что-то белое на нем точно было.

Возле самого входа, прямо под Кухтиковым окном, человек остановился, постоял немного, сел на каменные ступени и закурил.

"Точно - рубашка на нем, - определил приоткрывшийся правый глаз. Белая".

"А штаны - черные", - дополнил левый глаз.

Клеточки в этом занятии участия не принимали.

Хлопнула дверь, и в мастерскую кто-то вошел. Услышав звук, Кухтик медленно повернул голову и чуть приподнял веки. Глаза Кухтика опознали Беню. Клетки согласились.

- Загораем? - спросил Беня.

- Аг-г-га, - ответил Кухтик.

- Жарко, - сказал Беня.

- Уг-г-гу, - подтвердил Кухтик.

Беня подошел к нему и сел рядом.

- Как дела? - спросил Беня. - Что нового?

- Человек сидит, - сообщил Кухтик последнюю новость.

- Где?

Кухтик кивнул в сторону расплывчатого объекта на ступенях. Беня посмотрел туда.

- Сидит, - сказал он. - У тебя закурить не найдется?

- Н-н-н, - сказал Кухтик.

- Жаль, - вздохнул Беня. - Я свои дома оставил.

Они помолчали.

- Ты... - сказал Кухтик и, напрягшись, закончил фразу: - У него... стрельни.

- У кого?

Кухтик снова кивнул, и Беня снова посмотрел вниз.

Потом Беня перегнулся над подоконником и до пояса высунулся наружу.

Потом Беня выпрямился и протяжно свистнул.

Потом Беня подпрыгнул, издал какой-то писк и вылетел из мастерской.

Через минуту под окном раздался вопль: "Кирилл!!" Человек, сидевший на ступеньках, поднялся и обернулся. Кухтик узнал его...

Под окном завертелся маленький смерч.

- Я знал! Я знал! - выкрикивал Беня, прыгая вокруг мрачного Кирилла.

В центре смерча царило спокойствие. Кирилл стоял и, наклонив голову, рассматривал буйствующего друга.

- Да успокойся ты, - сказал он наконец. - Откуда ты вы-прыгнул? Я думал, все уже разошлись.

- Я знал, знал, - повторял Беня как заведенный. - Я точно знал, что так будет. Я знал...

- Ну чего ты, старичок? Угомонись. Шумный ты больно стал.

Кирилл взял Беню за руку, и тот прекратил прыжки.

- Давай-ка присядем лучше, - сказал Кирилл, снова опускаясь на ступени.

- А ты к нам? К нам? Ты теперь снова к нам? - затараторил Беня, пристраиваясь чуть ниже его.

- Да нет. Поглядеть просто зашел. Меня теперь, старичок, к вам вряд ли пустят... Да я, по правде сказать, и сам не рвусь.

Беня восторженно глядел на Кирилла, словно все ещё не веря своим глазам.

Кухтику не хотелось, чтобы его заметили. Он слез с подоконника и отошел в глубь душной мастерской.

- Но я же знал! Я все равно знал! Знал!.. - доносилось из-под окна.

Кухтик посмотрел на часы и стал собираться домой.

* * *

- Я знал! - крикнул Надькин отец, выскочив из дверей кухни и чуть не сбив с ног Кухтика. В руках у него была газета. - Я знал, что эти засранцы чегой-то придумают! - выпалил он и снова скрылся за дверью.

Кухтик вздохнул и направился к себе в комнату. Духота в коридоре была пропитана вечным запахом жареной рыбы.

- Малой! - раздалось из кухни. - Слышь, малой! Иди-ка сюда.

Было слишком жарко, чтобы заставить себя делать лишние шаги.

- Здесь я, дядь Вась, - отозвался Кухтик, стоя на пороге комнаты. Чего там случилось?

Взлохмаченная голова Надькиного отца высунулась в коридор.

- Все! Кранты! - произнес он, потрясая газетой. - Все, малой! Приехали! Знал я, что добром ихняя перековка не кончится.

- Да в чем дело? - устало спросил Кухтик.

- Трезвость! Трезвость у них.

- Чего?

- Да ничего! Трезвость они объявили. Во чего! - Глаза Надькиного отца сузились. - Знал я, знал, старый козел, к тому все идет. Не зря голову морочили!.. Знал. Ох, знал я!..

* * *

"Я всегда знал, что у тебя не все дома, - сказал Местный Начальник, сидя в глубоком кресле и обращаясь к портрету Первого Демократа. - Но чтоб ты до такого допер..."

Начальник оглядел пустой кабинет, вытащил из ящика стола бутылку, достал оттуда же стакан и налил в него прозрачной жидкости.

"Ну, что? - спросил Местный Начальник у Первого Демократа, висевшего на стене. - Что глядишь? Делать тебе нечего?"

Портрет стыдливо молчал.

"Ты сам-то соображаешь, чего затеял? - Начальник постучал себя пальцем по лбу. - У тебя там что, и впрямь пусто?.. Ну, ладно, ковать надумал. Куй себе. Мы не такое видели. Отрапортуем. Не впервой... Ну, голосиловку свою устроил. Так тебе ж, дураку, её и расхлебывать. Здесь-то, на месте, не шибко поголосят... Но теперь-то ты, балда, чего выдумал? Ты хоть понимаешь, чем такие дела кончаются?.. Ох, в яму лезешь, помяни мое слово. В яму..."

Жидкость булькнула, и стакан опорожнился. За окном в сумеречном лукичевском небе зажглись первые звезды.

"Висишь себе там, - ткнул Местный Начальник пальцем в портрет, - и виси. Чего тебе ещё надо? Сам живешь и нам дай пожить спокойно. Ты что, не понимаешь, козел, что завтра они мне тут стекла поразнесут. Я их что, кефиром поить буду?"

Начальник поднялся, взял бутылку и налил второй стакан.

"Чуяло мое сердце, - сказал он. - Чуяло... Знал я, что ты какой-нибудь фортель выкинешь. Знал..."

* * *

- Знал, не знал, - какая разница? - сказал Кирилл Рогозин Вениамину Шульману. - Если б и знал, все равно бы влез. Не бери в голову, Беня. Налей-ка лучше еще.

- А ты слышал? Новая кампания у них. Борьба за трезвость, - сообщил Беня, разливая остатки жидкости в граненые рюмки.

- Чем бы дитя ни тешилось, - сказал Кирилл.

- Он что, полагает, действительно пить меньше будут? - Беня поднял рюмку и пытался покрепче сжать её пальцами.

- Послушайте, уважаемый, - сказал Кирилл, откинувшись на хлипком диванчике и тоже с немалым трудом удерживая рюмку. - Система, о которой идет речь, функционирует так. Клепает, скажем, наш вонючий заводик свои секретные кастрюли. Кастрюльки эти дальнего радиуса действия в магазины, естественно, не поступают. Равно как и большинство прочих изделий с прочих кастрюльных заводов. Но платить за ударный труд надо. Поэтому денежки выдаем... Но ежели бы за этими денежками не баллистические кастрюли стоя-ли, а нечто полезное, то, продав это нечто, можно было бы денежки вернуть в оборот. А так - с концами... Вопрос - как вернуть?.. Тут мы берем некий жидкий продукт с себестоимостью три копейки и отправляем его в магазин к проходной кастрюльного завода. По три рубля, естественно. Такой, понимаешь, очень доходный продукт. Особенно если его много потребляют... Ну, через неделю при массовом спросе все денежки возвращаются к нам. И теперь можно вновь платить за новую партию кастрюль... Прочие мелочи оплачиваем за счет нефти... Пока она есть... Дешевая нефть, дешевая рабочая сила, дешевое производство отравы. Три источника. Три составные части... Вот так, товарищ Шульман.

- Из каких же денег он теперь за кастрюли будет платить? - спросил товарищ Шульман.

- А это ты у него выясни. Это ему кастрюли клепают, не мне.

- Ну, не он же их клепать начал.

- Не он, не он. Вот только закончить ему вряд ли удастся. Со всей его перековкой и трезвостью. Плохо он себе это представляет, боюсь...

- Думаешь - не знает, за что взялся?

- Эх, Беня, Беня. Тут с какого конца ни возьмись... Косметическая операция не поможет. Либо вырезай опухоль, либо не берись за нож. Это тебе не с Бермудянским в аномалиях разбираться. Здесь все, Беня, аномалия. Сплошная аномалия здесь... И сам ты прекрасно все знаешь. Не валяй дурака.

- Знаю, - печально сказал Беня. - Знаю...

* * *

- Не знаю, малой, - горестно произнес Надькин отец. - Не знаю, чего теперяча будет! Теперяча ведь никакой политуры у нас на фанерке не хватит. Растырят все. Точно! И лак растырят. Он же, гад, на спирту. Его ежели процедить с умом... И ещё клей этот, как его? Там банку под фрезу поставить и - на тебе - пей... Эх, поздно уже. Лабаз закрыт. Завтра зажмут же все к лешему... Житуха у них теперь начнется в лабазе. Эт тебе не колбасу под прилавком держать. Теперяча они - короли. Главный продукт в дефиците будет. Во где кормушка... А Колька-то твой мне только вчерась банку спирту приволок. Это ж смех. На неделю, не больше. У вас небось тоже зажмут... Теперь в парфюмерию шпарить надо. Одеколон хоть, суки, оставят? Как думаешь?..

Загрузка...