Кухтик, или История одной аномалии

Валерий Заворотный

Кухтик, или История одной аномалии

Несколько слов об авторе:

Валерий Заворотный (1944 г.) много лет работал в области программирования.

Занимался публицистикой, писал сценарии для научно-популярного кино.

С 1994 по 2002 год - заместитель главного редактора журнала "Звезда".

Несколько слов о книге:

"Роман-сказка для детей старшего и пожилого возраста", - как шутливо обозначил жанр своей книги автор, - представляет собой замысловатый сплав романа-памфлета о России последних десятилетий и повествование о жизни "маленького человека" в водовороте тех лет. Эта книга не о политике, хотя на её страницах можно встретить пародии на всех известных политиков 70-х 90-х годов. Жизнь и приключения героев романа протекают на фоне "брежневского", "горбачевского" и "ельцинского" периодов. По сути, это краткая история развала "старой" и нарождения "новой" России.

Иллюстрации в архиве:

"...После короткого перерыва на трибуну вышел один из Местных Партийных Начальников с пачкой бумаг в руке. Разложив их на трибуне, он начал ответную речь.

- С огромным вниманием прослушав исторический доклад, мы все как один глубоко осознали необходимость перековки и... - Начальник посмотрел в бумажку. - И голосиловки... Мы целиком разделяем и полностью поддерживаем новый курс на осознание, ускорение, проникание и углубление... Все, к чему призывает нас партия, под руководством которой мы руководим, руководствуясь её мудрым руководством, будет безусловно выполнено в условиях усложнения условий, обусловивших условия их выполнения..."

Часть первая

СНЫ

I

начале было слово. Но слово это Кухтик проспал.

Проспал он и следующее за ним, и множество других слов.

Время от времени сквозь сон всплывал он куда-то наверх, туда, где невнятно булькали, словно плескались в мутной воде, какие-то звуки. Там, наверху, он тяжко вздыхал, сопел, шмыгал носом и снова опускался в уютную темноту.

Слова были похожи на рыб. Некоторые из них (толстые и ленивые, все больше на "о" и на "а") медленно проплывали перед Кухтиком, тихо шевелили хвостами-суффиксами и исчезали во тьме. Другие - помельче и покороче шарахались плоскими стаями, налетали друг на друга, сливались в размытые серебристые пятна, и от пятен этих отлетали чешуйками гласные и согласные.

Кухтик силился разобрать слова, но не мог. Подплыло одно, совсем было различимое, но тут же как-то хитро вывернулось, проблеснуло боком, прозвучало задом наперед и исчезло. Раздосадованный, рванулся он следом, заелозил ногами, чуть не свалился с кровати и приоткрыл глаза.

Мир был расплывчатым и подозрительно тусклым. Ничего хорошего такой мир предвещать не мог.

Два серых, покрытых бороздками полушария в голове Кухтика нехотя просыпались. Собственно, проснулась пока только часть Кухтикиного мозга, где крохотные, похожие на паучков клетки стали быстро сообщать друг другу нечто чрезвычайно важное и требовать: "Оцени обстановку". Но другая часть мозга ещё спала и категорически не желала ничего оценивать. Борьба велась с переменным успехом.

"Дай покою", - лениво приказал Кухтик бодрствующей половине мозга, и подозрительный тусклый мир снова растворился во тьме. Досаждавшие было звуки смолкли. Наступила тишина. Тощее Кухтикино тело, укрытое мятым одеялом, пребывало в полном покое и неподвижности.

Неподвижность эта, впрочем, была относительной.

Кровать, на которой распластался Кухтик, стояла в углу квадратной комнаты. Сама комната была частью кирпичного дома, расположенного в центре небольшого города. Город же находился на поверхности невероятно огромного шара, слегка сплюснутого с двух сторон. Шар вращался вокруг своей оси, словно гигантский волчок.

Радиус шара равнялся 6371,03 километра.

И кровать Кухтика, и дом, и город - все это не только вращалось вместе с шаром, но умудрялось к тому же кружиться вместе с ним вокруг яркой желтой звезды со скоростью 29,77 километра в секунду. Сама звезда стремительно летела среди других больших и малых звезд, направляясь к некоему их скоплению, которое называлось "созвездие Лиры". Но долететь туда желтой звезде было не суждено, ибо и созвездие это тоже мчалось неудержимо и стремительно, хотя не совсем понятно куда.

На планете, где спал Кухтик, все это называлось состоянием абсолютного покоя.

За два часа до описываемых событий Кухтик лежал, повернувшись к созвездию Лиры правым боком. Час спустя, заворочавшись во сне, всхлипнув и пролетев ещё 1326 километров, он повернул к созвездию обтянутый одеялом зад. Сделал это Кухтик без всякого злого умысла. Впрочем, и без доброго тоже, ибо не имел о своих немыслимых перемещениях ни малейшего представления.

Кухтик спал, и никакие слова более не тревожили его.

Происхождение слов, час назад чуть не разбудивших Кухтика, было таково. Возникали они за стеной Кухтикиной комнаты, где сидел на стуле толстый, абсолютно не знакомый Кухтику человек и держал в руках маленький черный ящик, из которого торчал тонкий блестящий прутик. Прутик напоминал удочку, отчего человека можно было принять за рыболова. В каком-то смысле это соответствовало действительности. Человек с ящиком в руках вылавливал из окружающего пространства слова, которые в неисчислимом количестве носились вокруг, совершенно свободно проникая сквозь стены дома, сквозь Кухтика и сквозь самого толстого человека, не причиняя им при этом никакого вреда. Во всяком случае, так считалось.

Пойманные на блестящую удочку слова, оказываясь в черном ящике, превращались в звуки, вылетали оттуда и заставляли Кухтика вздрагивать во сне. Принадлежали эти слова другому, тоже абсолютно не знакомому Кухтику человеку. Тот произносил их, сидя перед большим столом за несколько тысяч километров от Кухтикиной кровати.

Честное слово, так оно все и было.

Человек за столом добросовестно старался что-то объяснить Кухтику, но старания его были напрасны, ибо говорил он на языке, которого Кухтик не понимал. Дело в том, что разные группы людей, живущих на поверхности шара, говорили на разных языках, хотя не все из них об этом догадывались. Некоторые вообще никогда не видели ящиков с прутиками и никогда не встречались с людьми, говорящими на другом языке.

Людей на шаре было очень много, и все вместе они назывались человечество.

Мужчина, чей голос доносился до Кухтика, занимался очень распространенным делом. Он объяснял, что должна и чего не должна делать одна часть человечества с точки зрения другой части.

В очень давние времена, когда люди ещё не научились строить большие корабли и вылавливать удочками слова из пространства, они почти ничего не знали о шаре, на котором живут. Они полагали, что живут на поверхности огромного плоского блина. Основная часть воды, по их представлениям, была разлита по кромке, а посередине находилась суша. При этом каждая группа людей, говорящих на одном языке, полагала, что именно она живет в самом центре блина, и очень гордилась этим.

Когда люди узнали о реальном положении дел, им поначалу было трудно смириться с потерей столь приятной иллюзии. Однако со временем, поразмыслив, многие снова воспряли духом и снова поверили, что живут в самом центре. Шар оказался просто идеальным местом для подобного утверждения. Каждую его точку можно было объявить центральной, и, стало быть, каждый человек или группа людей могли считать, что живут в центре, а весь остальной мир располагается вокруг них.

Для Кухтика в данный момент мир располагался вокруг его собственного тела, лежавшего на кровати. Центр мира находился где-то в районе пупка.

* * *

Комнату, в которой спал Кухтик, дом, где была эта комната, и даже город, в котором находился дом, отыскать на приплюснутом шаре было трудно. Кухтик жил в заурядном городе. Зато страну, где он жил, заурядной назвать было никак нельзя. Хотя бы потому, что в любом месте огромного шара кто-нибудь когда-нибудь что-нибудь непременно слышал о ней. Это позволяло считать её Великой страной. Собственно, таковой она и являлась, занимая без малого шестую часть суши большого шара.

В Кухтикиной стране росло множество деревьев, жило множество людей и животных, было построено множество малых и больших городов. В стране производилось очень много полезных (и ещё больше совершенно бесполезных) вещей. Были накоплены немыслимые запасы специальных веществ, с помощью которых удалось бы при желании уничтожить любую другую страну. Имелось ещё больше веществ, которые могли отравить и уничтожить её саму. Словом, это была поистине Великая страна.

Конечно, как и у любой страны, у неё были свои проблемы. В частности, никак не удавалось более или менее сытно накормить такое количество жителей. Не удавалось построить более или менее сносные дороги, по которым эти жители могли бы ездить в разные концы такой большой страны. Не удавалось также, несмотря на все старания, увеличить производство полезных вещей по сравнению с производством совершенно бесполезных. Но, в общем, страна существовала и даже считалась, как уже было сказано, Великой.

Однако так считали далеко не все живущие в ней и далеко не всегда. Попытки сделать Кухтикову страну все более великой и все большей по размерам предпринимались постоянно со времени её появления. Именно поэтому она смогла в конце концов занять такую огромную территорию.

Мало кто смог бы вразумительно объяснить, зачем это было нужно. Возможно, считалось, что, постоянно увеличивая размеры страны, удастся производить больше еды и лучше кормить населяющих её людей. Но этого почему-то не получалось. (Очевидно, потому, что количество людей по мере расширения территории тоже увеличивалось.)

Тогда - задолго до появления Кухтика на свет - была предпринята попытка уменьшить число проживающих в стране едоков.

Сделано это было так. Одним жителям - тем, кому постоянно не хватало еды и разных необходимых для жизни вещей (а такие составляли абсолютное большинство), предложили истребить других - тех, у кого всего этого было в достатке. Принадлежавшие им еду и полезные вещи предлагалось поделить поровну между оставшимися. Руководители страны объяснили неимущим жителям, что те, кто имеет больше еды и больше полезных вещей, имеют их вовсе не потому, что произвели это сами, а потому, что в свое время украли у других. Необходимо - сказали они - отобрать все это обратно. А заодно истребить похитителей.

Многие восприняли идею с энтузиазмом. Но когда неимущие жители начали претворять её в жизнь, то истребили не только тех, кто крал еду и полезные вещи, но и тех, кто умел производить все это лучше других. То есть лучше тех, кто их истреблял. Выяснилось, что умение истреблять себе подобных и умение производить полезные вещи редко сочетаются в одном человеке.

Население шестой части суши уменьшилось, и оставшиеся жители с нетерпением ждали обещанного изобилия. Однако отнятого у истребленных хватило ненадолго, и все проблемы возникли снова. Пришлось истребить наиболее рьяных истребителей и свалить всю вину на них. Но еды от этого, естественно, больше не стало.

Некоторые участники истребления начали задумываться над правильностью самой идеи и задавать разные ненужные вопросы. Это грозило её авторам большими неприятностями.

Пришлось повторять все снова.

Так продолжалось довольно долго. Кампании по периодическому уменьшению населения проводились регулярно, и конечный результат предсказать было трудно. Кое-кто даже полагал, что в итоге число жителей может уменьшиться до нуля и тогда ни отнимать, ни распределять будет нечего. Однако к моменту появления Кухтика на свет обстановка в стране все же стабилизировалась. Тех, кто когда-то имел много еды и много полезных вещей, почти не осталось. Те, кто истреблял их, были в большинстве своем также истреблены. Уцелевшие жители постепенно смирились с постоянной нехваткой всего необходимого и ненужных вопросов больше не задавали.

Кухтик родился именно в такой стране. О смутном периоде Великого Истребления он знал очень мало. К тому времени вспоминать об этом было уже не принято. Но с жизнью автора идеи истребления Кухтик был хорошо знаком и даже изучал его биографию в школе. В биографии, правда, рассказывалось далеко не все.

* * *

Автор Идеи Великого Истребления не был гением. Но не был он и идиотом. Хотя многие впоследствии старались этот факт опровергнуть. Идея истребления родилась в его мозгу не в силу гениальности или слабоумия, а в результате одного, казалось бы, незначительного происшествия.

Он родился и жил в большой, довольно дружной семье. По воскресеньям семья собиралась за общим обеденным столом. Будущий Автор Идеи, как самый младший, сидел с краю, внимательно глядя на старших братьев и сестер. Хотя он и был самым маленьким, однако не был самым глупым. Более того - по свидетельству очевидцев, - с детства отличался любознательностью и склонностью к анализу различных явлений.

И вот как-то, сидя за столом и внимательно наблюдая за тем, кому и сколько положат в тарелку, он заметил, что в его тарелку попало меньше еды, чем в тарелку каждого из рядом сидящих. Будущий Автор Идеи немного обиделся, но промолчал. И решил продолжить свои наблюдения.

В следующее воскресенье картина повторилась.

Проанализировав все, что с ним случилось, он пришел к выводу о глобальной несправедливости, царящей в мире, и задумал в корне перестроить его. Так родилась Идея, позже изложенная им в книге под названием "Распределение благ путем отнятия и поделения".

Реализации этой идеи он посвятил всю свою жизнь.

Воплотить задуманное оказалось не просто. Потребовались годы упорного труда. Автор Великой Идеи понимал, что в одиночку с такой задачей ему не справиться. Необходимо было подыскать надежных соратников. Причем люди требовались абсолютно честные и бескорыстные, поскольку отнятие и поделение должны были происходить предельно справедливо. Кроме того, требовались смелость и решительность, ибо работа предстояла сложная. Могло возникнуть непонимание со стороны тех, у кого отнимаешь.

Набор соратников проводился очень скрупулезно. Половине из них поручалось разъяснять жителям все преимущества будущей справедливой жизни. Вторая половина определяла, у кого и сколько надлежит отнять и как разделить это между оставшимися. Кстати, попутно выяснилось, что часть излишков надо будет пустить на нужды самих отнимающих, чтобы они не думали постоянно о хлебе насущном и не отвлекались от работы. Сколько именно оставлять себе, было не совсем ясно. По этому поводу велись горячие споры.

Предел дискуссиям положил лично Автор Идеи. У него родилась гениальная мысль, согласно которой ВСЕ излишки должны были поступать в распоряжение тех, кто возглавлял изъятие. На что их расходовать и как распределять - все это предлагалось решить потом. (Желательно - после победы идеи в мировом масштабе.) Таким образом, проблема временно снималась, и среди соратников воцарилось временное согласие.

Существовало ещё два сложных вопроса. Первый - хватит ли сил для изъятия. И второй - что делать с жителями, у которых будут отнимать излишки, если они не проявят должного понимания. Но оба вопроса решились сами собой.

Как только идея отнятия и поделения дошла до сознания тех, кто испытывал нужду (или не мог равнодушно смотреть на своих благополучных соседей), от желающих принять участие в изъятии не стало отбоя. Правда, многие сначала рассчитывали поучаствовать и в распределении изъятого, но им объяснили, что эта - самая сложная - часть работы будет делаться позже.

Что же касается вопроса о судьбе обладателей излишков, то такой вопрос вскоре просто перестал существовать. Поскольку мало кто из них соглашался отдать излишки добровольно, то приходилось идти на крайние меры. Попросту говоря, их убивали. Конечно, это расстраивало Автора Идеи. Ведь он был идеалистом и задумал доброе дело. Но энтузиазм отнимающих был так велик, что они не задумывались о средствах. Гасить или ограничивать их энтузиазм он не хотел. Это разрушило бы весь замысел.

Глубоко вздохнув, Автор Идеи продолжил свой труд.

Машина Великого Истребления заработала.

Кампания по установлению справедливости продолжалась не один год. Она серьезно подорвала силы и психику многих руководителей. Раздутый ими энтузиазм масс породил у некоторых сомнения и колебания. Другие же наоборот - так увлеклись идеей, что начали изымать все подряд и у всех подряд.

Неимущие жители исправно убивали имущих. Однако отнятого все равно всем не хватало. Тем более что львиная доля уходила на проведение самой операции. Для будущего поделения оставалось совсем немного.

В конце концов это истощило аналитический ум и самого Автора Идеи Истребления. Он начал заговариваться и путаться в собственных мыслях. Тогда один из чутких соратников предложил поместить его для восстановления сил куда-нибудь подальше от бурных событий. Лучше всего - в какой-нибудь маленький домик на природе. Место для отдыха он подыскал сам и сам же взялся приглядывать за утомленным учителем.

Домик располагался в тихом тенистом лесу. Однажды, гуляя по лесным тропинкам в сопровождении верного соратника, Автор Идеи заметил сидящую на ветке белочку. Белочка складывала в дупло орешки, запасенные на зиму.

- Накопительство... Накопительство... - слабеющим голосом произнес он. - Вредный зверь, очень вредный!.. Нет чтобы поровну, чтобы всем....

Он залился слезами и забормотал что-то невнятное насчет свободы и равенства.

- Это мы сейчас! - откликнулся соратник и, схватив с дороги увесистый камень, запустил им в зверя.

И тут случилась беда. То ли булыжник полетел не в ту сторону. То ли, не попав в белку, отскочил от дерева. То ли соратник задумался не о том. Но только спустя мгновение Автор Великой Идеи рухнул на землю, сраженный ударом коварного камня.

Горю верного соратника не было предела. Вначале он решил покончить с собой, проломив голову тем же булыжником, которым по ошибке сразил учителя. Но потом понял, что не имеет права на такой малодушный поступок, что просто обязан во искупление страшной ошибки довести до конца начатое дело.

Сообщать своим друзьям подробности о происшедшем он не стал. Это могло внести сумятицу в их умы и породить ненужные сомнения. Смерть учителя была объявлена результатом тяжелой болезни и происков врагов Идеи Истребления.

Наследником и продолжателем дела стал соратник, опекавший Автора Идеи в уединении. (Злополучный камень он спрятал в ящик письменного стола и потом часто вынимал его перед принятием важных решений.)

Наступил второй этап в осуществлении задуманного плана.

* * *

О деяниях Наследника Автора Идеи Кухтик знал мало. А между тем деяния эти были велики и многообразны. Не обладая аналитическими способностями учителя, Наследник тем не менее тоже мыслил масштабно. Он развил идею, предложив истреблять не только обладателей излишков, но периодически - и самих истребителей. Это позволяло, с одной стороны, постоянно привлекать свежие силы, с другой - объяснять населению, по чьей вине благосостояние не растет, хотя отнятие и продолжается.

Тем своим единомышленникам, кто задавал слишком много вопросов, он напомнил, что идея требует жертв. Он также сказал им, что не потерпит впредь никаких сомнений и колебаний. К сожалению, не все из них поняли, о каких жертвах идет речь.

Тогда он предупредил их ещё раз. Ну, а уж тех, кто и после этого продолжал упорствовать в своих заблуждениях, тех просто не имело смысла оставлять в живых.

Он не был садистом и убивал их просто для пользы дела. Он жалел об их тупости и непонятливости. Он даже многих из них сам провожал с цветами в последний путь.

Некоторым сомневающимся - тем, кого ещё была надежда исправить, предлагалось обдумать свое поведение в специально отведенных местах. Суровый климат этих мест и ежедневный физический труд способствовали перевоспитанию.

Однако сомнения в стране до конца преодолеть не удавалось. Да и с отнятием излишков дела шли плохо. Приходилось отнимать уже у всех без разбора и все чаще отстреливать исполнителей. Но ощутимых результатов не чувствовалось. Еды по-прежнему не хватало.

И тут подоспела большая война с соседями.

Вообще говоря, Наследник Автора Великой Идеи не очень хотел этой войны. Он не был готов к ней. Конечно, война позволяла разом отвлечь всех от ненужных мыслей и с этой точки зрения была очень кстати. Но выяснилось, что в результате поголовного истребления почти не осталось жителей для ведения большой войны, а также тех, кто мог бы ими командовать. Пришлось на время приостановить изъятие и провести тотальную мобилизацию. Пришлось по такому случаю даже временно простить заблудших соратников, которые обдумывали свое поведение в специально отведенных местах.

Все уцелевшие в процессе истребления, все недоистребленные истребители - все обязаны были вступить в бой с лютым врагом.

Враг был силен и хорошо подготовлен. Наследника преследовали мрачные мысли. Он ожидал неминуемого поражения. Но войну, к немалому его изумлению, удалось выиграть.

Дело в том, что, несмотря на регулярное истребление, большинство жителей все же надеялись, что их-то не истребят и что придет наконец обещанная эра справедливого поделения. Они очень хотели дождаться её и потому отчаянно сопротивлялись неприятелю, понимая, что тот в случае победы уж точно истребит всех подряд. Они все ещё верили в будущую хорошую жизнь и не хотели её лишиться.

Храбро сражаясь, они одолели врага и одержали победу.

Каждый пятый из них погиб.

После победы Наследник приказал воздвигнуть ему памятники во всех больших и малых городах страны и отныне именовать его Великим Вождем. Он с удвоенной энергией принялся претворять в жизнь идею своего учителя. Однако теперь у него возникли новые проблемы.

Многие соратники Вождя, возвращенные им накануне войны из мест, где они обдумывали свои неправильные мысли, вовсе не хотели туда возвращаться. Другие не хотели туда попадать. А ведь теперь это снова грозило каждому. (Хотя большинство никогда не имели никаких мыслей, в том числе и неправильных.)

Соратники задумались и собрались в подвале дворца, чтобы обсудить положение. Один из них - наиболее смелый - предложил срочно устроить маленький переворот, дабы избежать грядущих неприятностей. Участники беседы посмотрели на него как на сума-сшедшего и испуганно замахали руками. Некоторые предусмотрительно потянулись к дверям. Но двери оказались запертыми. Смелый соратник проявил не только большую смелость, но ещё и достаточный ум.

Чем закончилась эта беседа, неизвестно. Доподлинно известно одно. Через месяц, в день рождения Великого Вождя, состоялся торжественный обед. После обеда Вождь удалился в малый зал своего дворца, пригласив туда часть помощников. Ему хотелось выяснить, кто из них располагает какими мыслями, и определить для себя будущих кандидатов на исправление.

В маленьком зале было душно. За беседой Вождь пожаловался на духоту, расстегнул ворот мундира, и тут Смелый Соратник предложил ему утолить жажду бокалом прохладного вина. Вождь, не прерывая беседы, осушил бокал.

То ли вино оказалось прокисшим. То ли после обеда Вождю не следовало пить. То ли вообще в бокале по ошибке оказалось что-то не то. Но спустя мгновение Великий Вождь рухнул на пол и забился в страшных судорогах.

Горю сподвижников не было предела. Страху - тоже. Кто-то рванулся позвать врача. Но Смелый Соратник и здесь проявил твердость. Он перегородил дверь своим телом и напомнил всем, что согласно указу Вождя никто из них не имеет права совершать какие-либо действия без его - Вождя - приказаний. От Вождя же пока четких приказаний не поступало.

Все стояли, затаив дыхание, до тех пор, пока не стало ясно, что никаких приказов Великий Вождь уже никогда не отдаст.

И тут Смелый Соратник произнес одну короткую фразу: "Ну, наконец-то!"

Собравшиеся разом загалдели. Кто-то кричал, что необходимо срочно оповестить народ о постигшем его горе. Кто-то кричал, что необходимо молчать и никуда не двигаться. Кто-то предлагал разбежаться куда глаза глядят, и как можно скорее.

В этот момент Смелый Соратник ещё раз всех поразил. Он подошел и пнул ногой бездыханное тело Вождя.

Воцарилась тишина. Прошло несколько секунд, как вдруг все сорвались с мест и пустились в пляс, испуская громкие вопли.

"Ура!" - орали одни. "Свобода!" - вопили другие. "Натерпелись! кричали третьи. - Изверг! Душегуб! Тиран!"

Смелый Соратник взял инициативу в свои руки. Он предложил немедленно завернуть тело Великого Вождя (то есть тирана и изверга) в ковер и выбросить на ближайшую помойку. Что и было сделано.

Народу объявили, что Великий Вождь сгорел на работе.

* * *

Наследником Вождя был единодушно избран Смелый Соратник. Первым же своим указом он повелел снести все памятники Вождю в больших и малых городах и повсеместно разъяснить жителям страны, что идея отнятия и поделения - в принципе абсолютно правильная - проводилась Великим Вождем совершенно неправильным образом. Вторым указом он вернул из мест обдумывания крамольных мыслей всех опальных сподвижников. Чтобы освободившиеся места совсем не пустовали, Смелый Соратник отправил туда тех, кто во время их тайной беседы малодушно пытался улизнуть за дверь. У него была хорошая память.

Затем все оставшиеся дружно решили, что впредь никто из них не должен никого из соратников ни в какие специальные места отправлять, потому что это плохо влияет на остальных и мешает совместной работе.

А работа предстояла большая. Было ясно, что многолетняя кампания по всеобщему истреблению себя не оправдала. Проводить её дальше в таком виде означало топтаться на месте. Все, что можно было отнять, было отнято. Однако все это разошлось на нужды руководителей, на содержание активистов-истребителей и на их последующее уничтожение. А большая часть исчезла вообще непонятно куда. Делить было нечего. Но наивные жители все ещё ждали, что обещанное поделение вот-вот наступит.

Смелый Соратник предложил круто изменить курс. Он созвал большое совещание и выступил на нем с длинной речью. В первой части своей речи он ещё раз разнес в пух и прах Великого Вождя, заявив, что тот все напутал и истребил наряду с теми, кого надо было истребить, кучу других - кого истреблять вовсе не следовало. В результате наступила полная неразбериха и идея всеобщего поделения была в корне искажена.

Далее Смелый Соратник сказал: "Отныне наступает новая эра. Истреблять больше никого не надо (да уже и некого). Отнимать больше ни у кого ничего не будут (да уже и нечего). Теперь все жители страны должны начать упорно выращивать полезные злаки, производить полезные вещи и передавать все это руководителям. Руководители разберутся, кому и сколько положено за его труд, и будут выдавать каждому то, что он, с их точки зрения, заслужил. Остальное будет складываться про запас. Когда же запасов накопится достаточно, тогда каждый сможет брать столько, сколько захочет (конечно, опять же - под присмотром руководителей). Это и будет всеобщим поделением".

Смелый Соратник заявил, что если все жители будут упорно и прилежно работать, то время нового поделения наступит совсем скоро.

На этом он закончил свою речь.

Жители поверили Смелому Соратнику и начали прилежно работать. Они забыли об энтузиазме всеобщего истребления и теперь взялись с энтузиазмом сеять злаки и делать разные полезные вещи.

Смелый Соратник тоже не сидел без дела. Он раздобыл семена самого хорошего злака и велел засеять им как можно больше земли. Но злак почему-то не вырос, и всем жителям, несмотря на их упорный труд, снова не досталось вдоволь еды.

Тогда Смелый Соратник велел произвести как можно больше разных удобрений, засыпать ими землю и снова всюду посеять тот же злак. Но злак и на этот раз не захотел расти. Еды стало совсем мало, и пришлось закупать её у соседей.

После этого он махнул рукой на свои прежние опыты и решил построить большую ракету для полета на Луну.

С каждым днем Смелого Соратника обуревали новые идеи. Он выдвигал все новые проекты, большинство из которых проваливалось. В конце концов это так утомило сподвижников, что те решили от него избавиться. Тем более что жизнь в стране не становилась лучше, жители постепенно теряли энтузиазм и надо было предъявить народу очередного виновника того, что эра справедливого поделения снова откладывается.

В один из теплых весенних дней Смелый Соратник отдыхал на своей даче. Он сидел на берегу тихого пруда и ловил удочкой рыбу. Его сподвижники прогуливались рядом. Вдруг один из них оступился и, падая, столкнул Соратника в воду. День был солнечный, но вода в пруду ещё не прогрелась. Смелый Соратник начал барахтаться, кричать и звать на помощь.

То ли ветер относил его вопли в сторону. То ли сподвижники, задумавшись, не заметили, что случилось с их предводителем. То ли яркое солнце мешало им разглядеть его в холодной воде. Но опомнились они и вытащили его из пруда только тогда, когда он совершенно закоченел.

Сподвижники сильно горевали. Они отправили пострадавшего в больницу и тут же, на берегу, посовещавшись, решили, что в таком состоянии он, конечно, не может больше выполнять свои функции.

Особенно горевал один из них - тот самый, что неосторожно столкнул Смелого Соратника в воду. Чтобы как-то его утешить, все решили предложить ему стать новым предводителем.

Назначение отпраздновали прямо на берегу злополучного пруда. Новый Предводитель отблагодарил всех за оказанное доверие, после чего предложил впредь не затевать никаких экспериментов и вести тихую, размеренную жизнь.

"А как же быть с проблемами?" - поинтересовался один из присутствующих.

В ответ на это Новый Предводитель задумался, медленно присел на зеленую траву, откинулся на спину, зажмурил глаза под лучами весеннего солнца и спросил: "А какие, собственно, проблемы? Я лично никаких проблем не вижу".

Было два часа дня.

Именно в этот момент далеко от тех мест, на другом конце страны, в маленьком городе родился Кухтик.

II

И был вечер, и было утро: день первый.

И был день второй.

И был третий.

И всего таких дней с момента рождения Кухтика до того момента, о котором идет речь, прошло 7656.

За это время большой приплюснутый шар успел обернуться вокруг желтой звезды без малого двадцать один раз и пролетел по направлению к созвездию Лиры немыслимое количество километров. О чем Кухтик, как уже говорилось, не имел ни малейшего представления. Не знал он и о том, какую роль в его жизни предстоит сыграть этому созвездию.

Кухтик родился и прожил почти все свои двадцать с лишним лет в городе, который назывался Лукичевск. Название это город получил по имени его основателя. Точнее, даже не по имени, а по отчеству.

Очень давно, за много лет до Кухтикиного рождения, в этих краях гостил один человек. Профессия его состояла в том, чтобы разъезжать по разным городам и продавать разные вещи. Было это ещё до появления Великой Идеи, и большинство людей тогда занимались не истреблением, а тем, что производили разные вещи и продавали их друг другу. Того, кто занимался продажей, обычно называли "купец".

Фамилию и имя купца, гостившего у приятелей в Кухтиковых краях, никто точно не помнил, ибо приятели звали его просто по отчеству - Лукич.

Как-то Лукич отдыхал с друзьями на опушке местного леса. Отдых в стране Кухтика в те времена, как и во все последующие, заключался в сидении за большим столом или просто посреди лесной поляны и периодическом вливании в организм некой жидкости. Ритуал этот тянулся веками и мог произвести на непосвященного жуткое впечатление. Дело в том, что жидкость, которую отдыхающие вводили таким образом в свой организм, медленно отравляла их и вела к неминуемой гибели. Почему жидкость пили так упорно, так постоянно и в таких количествах, объяснить трудно. Возможно, уже за много столетий до Автора Идеи существовала какая-то генетическая программа, которая требовала постоянно уменьшать количество жителей для поддержания величия страны. Сопротивляться влиянию такой программы не мог почти никто. И купец Лукич не был, конечно, исключением.

Мерзкая жидкость воздействовала на разные органы человека, но в первую очередь - на его мозг. Уже при введении небольшой дозы сознание замутнялось, а впоследствии отключалось совсем. В промежутке между этими двумя этапами в затуманенном мозгу купца и родилась идея немедленно основать город на той поляне, где он, Лукич, в данный момент сидел. Те из друзей Лукича, которые подобно ему ещё находились на первом этапе отравления, горячо поддержали идею. Те же, у кого мозг уже отключился, естественно, промолчали, что было воспринято как согласие.

Так родился город, получивший по общему решению имя Лукичевск.

Купец Лукич потратил на строительство города столько денег и выпил за это время столько смертоносной жидкости, что в результате обанкротился, полностью отравил свой организм и вскоре скончался. Похоронили его в центре Лукичевска, полагая со временем воздвигнуть на этом месте большой памятник. Но тут подоспело время массового истребления благополучных жителей. Сам купец Лукич уже не мог стать объектом истребления, но поскольку при жизни явно относился к разряду благополучных, то в назидание потомкам его могилу сровняли с землей. Город решили срочно переименовать и присвоить ему имя Автора Великой Идеи. Однако здесь вышла заминка.

Так уж получилось, что автора упомянутой идеи большинство друзей и соратников тоже звали исключительно по отчеству. И отчество это, по странному стечению обстоятельств, было то же - Лукич.

После долгих дебатов проблему решили следующим образом. Имя городу оставили прежнее, но на месте могилы купца воздвигли памятник другому Лукичу. Памятник поставили как раз перед домом, в котором много лет спустя суждено было родиться и жить Кухтику.

Каждое утро, просыпаясь, Кухтик видел через окно бронзовый затылок Автора Идеи. Перед памятником простиралась большая площадь, обсаженная деревьями. По праздникам на площади собиралось много народа. Люди размахивали флагами, ходили по площади и громко кричали. Если праздники начинались рано, это очень мешало Кухтику спать.

По другую сторону дома, в котором жил Кухтик, тоже должна была находиться площадь. Ее задумали создать уже во времена Великого Вождя. На ней тоже предполагалось соорудить памятник. Естественно - памятник Вождю. Было расчищено место и снесено много старых домов, построенных ещё при Лукиче-первом. На расчищенном месте стали ровнять землю и сооружать памятник. Строительство продолжалось до того самого дня, когда Вождь скончался. Пришло время Смелого Соратника, а вместе с ним и время сносить памятники.

Площадь ещё не была готова, памятник Вождю сносили в большой спешке, камни сваливали тут же неподалеку, и в результате на месте площади образовалась свалка.

Через несколько лет на том же месте решили воздвигнуть бетонную стелу и высечь на ней какое-нибудь мудрое изречение Смелого Соратника.

Началось новое строительство. Со стелой возились долго. Все время появлялись новые проекты, Смелый Соратник все время изрекал новые мудрые мысли, и работа затянулась на долгие годы. Когда стройка все же подошла к концу, кончилось и время Смелого Соратника. Пришлось разбирать стелу. Глыбы бетона сваливали в ту же кучу, что и остатки предыдущего памятника, и свалка разрослась ещё больше.

Новый Предводитель, сменивший Смелого Соратника, предводительствовал почти двадцать лет, и все двадцать лет решалось, что бы построить на месте некогда задуманной площади. Но решено так ничего и не было, и все осталось как прежде.

Со временем камни заросли травой. Туда стали свозить и сбрасывать разный мусор. Свалка превратилась в помойку.

Именно здесь, на помойке, вскоре должна была произойти самая важная в жизни Кухтика встреча. Но он, завернувшийся в мятое одеяло и летевший к созвездию Лиры, об этом ещё ничего не знал.

Никакие предчувствия не тревожили Кухтика в этот предрассветный час. Он тихо посапывал под своим одеялом и видел длинный интересный сон.

Кухтику снилось его детство.

* * *

Бедный Кухтик стоял у школьной доски, где висела большая карта, изображавшая Кухтикину планету. На разных континентах планеты располагалось множество стран. Кухтику надлежало найти среди них страну с названием Америка. Вообще-то сделать это было нетрудно. Страны на карте были закрашены разными цветами, и следовало только вспомнить, каким цветом закрашена та, которую он должен отыскать. Но Кухтик не мог этого сделать. Он забыл цвет.

О самой Америке он знал немало. Знал, например, что там живут люди двух категорий. К одной категории относились очень бедные, очень любившие его, Кухтика, страну и очень завидовавшие её жителям. Большинство из этих людей имели кожу черного цвета. К другой, немногочисленной, но очень влиятельной категории относились люди, имевшие много денег и много дорогих вещей. Кожа у этих людей была белой. Все они, без исключения, были очень толсты, курили большие сигары, ездили в огромных автомобилях и люто ненавидели страну, в которой жил Кухтик. Собственных граждан с черной кожей они тоже ненавидели и всячески притесняли. (В частности, за их любовь к Кухтикиной стране.)

Кухтик мог бы много рассказать о далекой Америке. Но отыскать её на карте, что от него в данный момент требовалось, он не мог. Это было ужасно.

С утра его терзали предчувствия. Он притаился за партой, стараясь не шевелиться и ничем не выдать себя. Но это не помогло. Его заметили. И вот теперь Кухтик стоял перед школьной доской, блуждая глазами по карте, где затерялась среди разноцветных пятен далекая чужая страна. Ему очень хотелось стать маленьким, как мышь, прошмыгнуть вдоль стены и спрятаться в каком-нибудь темном углу. Собственные руки и ноги казались ему огромными, весь он был на виду, и никакой надежды превратиться в мышь не было.

Он знал, что сейчас, прямо сейчас учитель выведет на листе бумаги страшную цифру, похожую на злого гуся, и произнесет короткую фразу: "Садись - двойка". И тогда жизнь Кухтика рухнет.

Пройдет совсем немного времени, и всем, у кого нет в дневниках страшных гусей, всем им повяжут на шею треугольные кусочки красной материи. И тем самым отделят от подобных ему - глупых, не знающих, где находится страна Америка, не знающих многого, что они обязаны знать.

Зачем вообще нужна эта Америка? Он знает, где находится страна Китай. Вот она здесь, в углу большой карты. Желтое пятно, похожее на толстую рыбу. Почему они не спросят его про Китай? Это очень хорошая страна, там нет злых людей с сигарами в зубах. Он знает, знает! Он сразу покажет на желтую рыбу. И судьба его сложится по-другому...

"С-д-сь, д-в-к! - шелестит у него над ухом. - Ст-д-н, К-х-т-к, ст-д-н!"

Конечно, ему стыдно. Ему очень стыдно. Он сам знает, что не достоин носить на шее красный кусочек материи. Жизнь его не имеет смысла...

Кухтик переворачивается, всхлипывает во сне и видит себя в собственной комнате сидящим на подоконнике, приплюснув нос к холодному, запотевшему от дыхания стеклу.

За окном, внизу, на огромной площади, обратив лица к бронзовому памятнику, стоят его счастливые товарищи. Они что-то дружно, хором кричат в сторону памятника, и по блестящему круглому затылку Кухтик видит, что памятнику очень нравится то, что ему кричат.

Кухтик глотает слезы, слезает с подоконника и бредет к дверям комнаты. Он выходит в длинный коридор, снимает с вешалки пальто, надевает его и спускается по обшарпанной лестнице.

Он не пойдет на широкую площадь, потому что ему нечего прокричать бронзовому человеку, стоящему на квадратном отполированном камне. Он незаметно проберется вдоль чахлых кустов на заваленную битым кирпичом свалку. Там его никто не увидит. Там будет он сидеть в одиночестве и смотреть, как бродят между пучками травы тощие дворовые коты.

А ночью огромный бронзовый человек повернет голову в сторону темного Кухтикиного окна, укоризненно посмотрит на него, съежившегося в кровати, и тихо прошелестит бронзовыми губами: "Ст-д-н, К-х-т-к, ст-д-н!"

Но все проходит в жизни. Даже самые страшные вещи проходят, не оставляя следа. Важно ждать и надеяться. Важно верить, что в один прекрасный день распахнется маленькая заветная дверь и солнечный луч вырвется наружу, предвещая новую, справедливую жизнь.

И такой день наступил. Волшебная дверь открылась перед Кухтиком, приглашая его в комнату, где совершались чудеса превращения.

В комнате за большим, покрытым красным сукном столом сидел Чудотворец.

"Старший Вожатый" - гласила табличка на двери.

"Старший Вожатый" - было написано белыми буквами на красной повязке, обхватившей рукав сидящего за столом чудотворца.

"Старший Вожатый" - сообщили друг другу серые клеточки в голове Кухтика. После чего замерли.

- Ну, дык чо делать будем? - спросил Чудотворец, не размыкая губ.

Кухтик стоял, опустив глаза.

- Статистику ты нам портишь, Кухтик, - пролетело над ним, отскочило от стены и снова вернулось, повторившись эхом в его горящих ушах. - Однако ж дело и поправить можно, - неожиданно мягко и оттого ещё более страшно произнес тот же голос.

Чудотворец вдруг приподнялся над красным сукном, на секунду завис в воздухе и оказался совсем рядом с теряющим сознание Кухтиком.

- Дык кто стекло-то разбил вчерась? Знаешь?

- М-м-м-м, - пролепетали непослушные губы.

Узкие концы красного треугольного лоскутка, повязанного на шее вершителя судеб, коснулись Кухтикиного лица.

- Надо сказать, Кухтик. Надо. Нечего мычать, дорогой...

Надо было говорить. Надо было говорить все, чтобы не потерять последний шанс, предоставленный ему за волшебной дверью.

Он скажет. Он все сейчас скажет. Вот только выскочит из горла мягкий ком, мешающий дышать.

- Да ты носом, носом дыши, - послышалось откуда-то сверху. - Мы счас знаешь что? Мы давай-ка с тобой полетаем.

Его подхватили под руку, и он, обмякнув, почувствовал, как ноги отрываются от пола. Длинный стол с красным сукном оказался внизу, накренился, поплыл в сторону. Солнечные лучи заискрились, все тело сделалось ватным и невесомым. Синие стены двинулись хороводом по кругу. Добрая сильная рука сжимала его локоть. Перекрывший горло ком наконец растворился.

Кухтик заговорил.

- Вот и славно, Кухтик. Вот и славно...

Стены прекратили свой хоровод. Твердый, надежный пол вновь оказался на месте. И тут же за спиной раздался негромкий стук. Скрипнула дверь.

- Ах, ты не один, - прозвучал сзади голос, похожий на звон колокольчика, и сладкий запах ворвался в комнату вместе с ним.

Вершитель судеб, уже сидевший за красным столом, резко вскочил, расплылся в улыбке и махнул рукой в сторону двери.

- Заходь, заходь! - быстро проговорил он и ещё раз махнул рукой, теперь уже - Кухтику. - Выйди-к на минутку, дружок. А мы тут покамест твое дело решим... Ты не боись. Коли сознательность проявил, считай - дело решенное. А пока погуляй в коридоре. Слышь?

Ватные ноги вынесли Кухтика в коридор. За дверью остался пронизанный лучами мир, ещё раз на прощание обдавший его тонким, волшебным запахом. Он прислонился к стене и закрыл глаза.

Так он простоял вечность. Время остановилось. Огромный сплюснутый шар замер в пространстве.

- Входи, давай, - донеслось наконец из-за двери, и кошмар ожидания кончился.

За столом рядом с Чудотворцем сидела Белоснежка. Семь гномов затаились под красной скатертью и подглядывали за Кухтиком в маленькие дырочки. Скатерть была смята и сдвинута в сторону. Щеки Белоснежки пылали. Он увидел в руках её заветный красный матерчатый треугольник. Сама она, словно не замечая Кухтика, смотрела в сторону вершителя судеб и загадочно улыбалась ему.

- Значит, так... - Голос Чудотворца был суров, но уже не страшен. Забирай, значит, это дело, и впредь чтоб, значит, никаких там... Понял?

Он взял из рук Белоснежки Кухтикину судьбу и вложил её в дрожащую ладонь Кухтика. Его помощница не шелохнулась.

- Давай, давай! - сказал хозяин волшебной комнаты, перегнувшись через стол и мягко подтолкнув его в сторону двери. - У нас дела тут еще... Ступай!

Кухтик сделал шаг от стола, повернулся и поплыл к дверям.

Неподвижно висевший в холодной вечности шар дрогнул и вновь закружился.

Еще две тысячи километров пролетел Кухтик на своей кровати.

Еще два года жизни промелькнули и растворились в мягкой подушке...

Кухтик бежал по широкой площади мимо бронзового памятника и, задыхаясь, волок тяжелую ржавую трубу. За ним гнались враги.

- Отдай железо! - доносилось из-за спины. - Отдай, гад! Наш лом! Все будет сказано!

Добыча - его, Кухтикина, добыча - тяжело скакала по выбоинам, грохоча и поднимая сзади столб пыли. Враги были уже совсем близко. Он зажмурился, рванулся вперед, подвернул ногу и, теряя равновесие, выпустил ржавую трубу из рук.

Погоня закончилась. Он лежал на пыльном асфальте, размазывал по лицу слезы и смотрел, как прыгает вокруг алчная кучка врагов.

- Фиг тебе! Фиг тебе! - кричали ему в лицо похитители.

Они строили рожи и потешались над ним. Они схватили прекрасную длинную трубу, которую он всего час назад, надрываясь, вытащил из страшного темного подвала. Они схватили и поволокли прочь его единственную надежду оправдаться, встать вровень с другими и увидеть свое имя на большой Красной Доске.

Он неудачник. Он не сдаст металлолом и не оправдает доверия. Он останется изгоем до конца своих дней...

Еще две тысячи километров и ещё два года... И надо сидеть за столом в углу маленькой комнаты, надо выучить и запомнить стихи про того, кто стоит на полированном камне, повернувшись затылком к белому от мороза стеклу.

А под столом стоит много бутылок, и можно осторожно толкать их ногой, и они будут тихонько звенеть.

А с кухни пахнет жареной рыбой. И голос соседки - Надькиной матери ругает Надьку и Надькиного отца.

"Ну, ты вооще, бля! - скажет сейчас Надькин отец. - Чем те жисть плохая? С комбината, бля, таскать не перетаскать". А потом Надька уйдет мыться в ванную, и тогда можно подсмотреть в щелку, как она снимает халат.

Но кто же завтра будет стоять на школьной сцене и читать стихи про "каждый год за шагом шаг"? Нет! Надо сидеть, и надо читать, и надо заткнуть уши. И не надо толкать бутылки под столом. Пусть они ругаются на кухне из-за своей рыбы. Пусть она снимает свой халат там, в ванной...

И - все!.. Снова рушится глупая твоя жизнь, Кухтик. Снова рушится. Ничему не научился ты, Кухтик. Снова - не стоять тебе в стройном ряду, локоть к локтю с теми, кто лучше тебя.

Главный Инструктор сидит за красным столом. Главный Инструктор смотрит на тебя сквозь толстые очки. Он молча качает головой и выстукивает пальцами по столу похоронный марш.

Умирает надежда. Последняя надежда на то, что сможешь ты нацепить на рубашку, на грудь - туда, где бьется глупое сердце твое, - маленький блестящий значок.

- Так что же, так и будем молчать? - спрашивает Главный Инструктор.

Но приходится молчать. Потому что нечего сказать ему. Нечего.

- Ну вот, представь себе, Кухтик... - Суровые глаза за толстыми стеклами очков теплеют, и ещё больше не по себе становится Кухтику. Представь себе, что завтра, скажем, поедешь ты в братскую страну. И спросят тебя там про нашу жизнь. И когда был съезд, спросят. И что в решениях было записано. Обязательно ведь спросят... А ты?

Не поднять тебе головы, Кухтик. Не оторвать глаз от пола. Напрягаются, пыжатся серые маленькие, похожие на паучков клеточки в глупой твоей голове. Только зря напрягаются, нет от них толку. Лишь звенит у тебя в ушах, как звенят пустые бутылки под столом, если ударить ногой по длинным, вытянутым горлышкам. И только хриплый голос отца твоего доносится из-за стенки, и голос Надькиного отца на кухне, и Надькин визгливый голос.

- А что вообще полезного сделал ты, Кухтик? Какая музыка звучит в душе твоей?.. На вот - послушай.

Стол перед Главным Инструктором разбухает и превращается каким-то чудом в полированный черный рояль. Блестящая крышка откидывается вверх, и толстые пальцы ударяют по длинному ряду белых клавиш. Сам же Инструктор справедливый и грозный - поднимается, запрокидывает голову и поет Великую Песню. И большой зал за Кухтикиной спиной - неведомо откуда взявшийся огромный зал - подхватывает её сотнями голосов. Лишь он один молчит. Стоит, уперев глаза в темный паркетный пол. Он не знает слов. Даже слов Великой Песни не знает он.

Да что ты вообще знаешь, Кухтик?

"Встань, Кухтик, и расскажи всему классу, почему ты не участвуешь в общественной жизни..."

Он больше не хочет смотреть этот сон.

Он будет тихо лежать, уткнувшись в подушку, и мерно крутиться вокруг желтой звезды. Он много раз облетит вокруг нее, и тогда выплывет из темноты широкая улица с яркими фонарями.

Настанет длинный, искрящийся снегом вечер. Ему исполнится восемнадцать лет, и он узнает, как люди умирают. От счастья.

* * *

Улица вела к магазину. Она начиналась от площади, сворачивала возле сколоченного из фанеры щита с надписью "Экономика должна быть экономной", тянулась вдоль глухого забора и заканчивалась тремя щербатыми ступенями, ведущими в рай.

В раю пахло селедкой, пряниками и подсолнечным маслом. У стеклянного ящика кассы толпился народ. Вдоль длинной очереди гуляла толстая серая кошка. А в дальнем углу над прилавком струился невероятный, сказочный розовый свет. Там царствовала Она.

Кухтик заканчивал работу в пять часов. Ежедневно ровно без четверти пять он окидывал взглядом свой стол, где из мотков проволоки и ещё какой-то дряни с помощью паяльника рождался очередной прибор неизвестного ему назначения. Кухтик выключал паяльник, вставал, отодвигал стул и шел к дверям лаборатории. Он спускался по широкой лестнице, проходил вестибюль, взмахивал перед носом охранника замызганным пропуском и оказывался на улице.

До магазина было семьсот шестьдесят пять шагов. Он шел медленно, стараясь не спешить и подсчитывая в уме оставшиеся до получки деньги. Потом останавливался, глубоко вдыхал и поднимался по грязным ступенькам.

Если не покупать двести граммов сыра, а брать только сто, если не покупать целый батон, а брать только половину, если не брать триста, а брать двести граммов пряников, то можно проделывать это каждый день. И можно каждый раз трижды выбивать по одному чеку в кассе. И, следовательно, трижды подходить к прилавку.

- Сто грамм сыра, пожалуйста.

Она, без сомнения, разгадала его примитивную уловку. Она ухмыляется, отпуская ему очередную жалкую порцию. Она, возможно, в душе давно насмехается над ним.

Ну и пусть! Пусть он жалок перед ней со своей тощей шеей, со своими проклятыми горящими ушами. Пусть... Зато он видит её. Совсем близко. Он даже чувствует ни с чем не сравнимый аромат, заглушающий весь этот селедочно-пряничный запах. Господи, зачем у неё расстегнута верхняя пуговица, и каждый может пялиться на тонкую линию, уходящую вниз - туда, где под грязным дурацким халатом угадывается её грудь.

- И ещё сто грамм сыра. Будьте добры...

Кухтик ворочается во сне и елозит ногами.

Он знает, когда закрывается магазин. Он ждет этого часа на улице. Можно ведь просто стоять на противоположной стороне. Ну что здесь такого? Стоит себе человек и стоит. Можно стоять, даже когда льет дождь или падает снег.

Вот пройдет ещё минута, и она появится из скособоченных дверей служебного выхода. У неё в руках будет тяжелая сумка. Можно предложить ей помощь, донести. Можно. Надо только перейти дорогу.

Ни хрена ты не перейдешь. С места не сдвинешься. Стой уж лучше, где стоишь...

Так продолжается и неделю, и месяц, и ещё месяц. И снова идет мелкий, противный снег. И случается чудо.

Она сама подходит и смотрит ему прямо в глаза.

- Ну, чо? Все стоишь?

И лицо её - рядом с его лицом. И пар над её губами.

- Давай уж погуляем, что ли? - произносит она.

Это - ему, ему!..

Желтые фонари проплывают над головой, и сыплет, сыплет с неба блестящие чешуйки слюды... Триста шестьдесят пять шагов. И ещё триста.

- Это что ж - твой дом, что ли? - спрашивает она.

Надо набрать побольше воздуху и так небрежно, небрежно: "Ага!" Нет, не выходит!

- Холодно что-то, - говорит она.

Сейчас, сейчас он скажет ей: "Можем зайти, чаю попить".

Кухтик открывает рот:

- М-м-м-м.

Пропади ты пропадом, Кухтик! Пропади ты пропадом!

- Не шибко ты разговорчивый, как я погляжу. А у тебя дома кто есть?

Вот оно - счастье, вот! Нет никого дома. Нет!!

Они сидят за столом в маленькой комнате. Сидят рядом.

Они пьют чай из синих чашек с белой каймою. Вместе.

Это её рука. Прямо перед его лицом.

- Ну чего ты? - звучит её сказочный голос. - Хоть музыку бы включил какую. Музыка-то есть у тебя?

Значит, вот как это случается!..

Сначала кренится потолок. И у тебя - потные руки. И пуговицы никак не расстегиваются. И стыдно, что тебе, дураку, помогают твои же пуговицы расстегнуть.

- Да не торопись ты, глупый. Не торопись. Ты что ж, в первый раз, что ли?

Сейчас потолок рухнет. Точно. Обвалится к черту...

Господи, что это?!

Огромный, окутанный голубым светом шар вздрогнул, завертелся с бешеной скоростью и лопнул, разлетевшись на тысячу огненных брызг.

Кухтик умер...

Когда он открыл глаза, в комнате было темно. Чье-то дыхание грело ему плечо. Он пошевелился, повернул голову и увидел Ее. Она лежала рядом. Она спала рядом с ним. Грудь - её грудь! - касалась его руки.

- Слушай, - сказала она, потянувшись и открыв глаза, - мне есть хочется. Ты вот что. Ты в сумке там посмотри. Там колбаса, ну и вообще. Сделал бы что поесть. На кухне-то у тебя соседи, поди.

Он сел на кровати, встряхнул невесомой головой и заметил в темном оконном стекле отражение абсолютно голого тела. Это было его, Кухтика, тело. Оно было тощим и омерзительным.

Он сжался, повернулся боком, чтобы прикрыть то, на что смотреть самому ему было стыдно. Потом, скосив глаза, разглядел лежавшее рядом с ним Совершенство.

Надо было сказать что-то важное. Он облизнул пересохшие губы и, не в силах оторвать глаз от светящегося в темноте чуда, прошептал:

- Выходи за меня замуж.

Воцарилась тишина. Прошла минута, и в темной комнате отчетливо раздался голос. Голос этот произнес:

- Чо?

- Я... тебя люблю, - пролепетал съежившийся на кровати Кухтик. - Я... Ты... выходи... за меня... замуж.

Ему показалось, что со стола разом грохнулись на пол все чашки. Чудо повернулось на кровати, обхватило руками живот и затряслось от хохота.

- Ты чо? Ты чо? - повторяло Чудо. - Ну ты вооще! Ты чо это взаправду?

- Да я же... - начал было ошарашенный Кухтик, но прыгающий по комнате смех не дал ему договорить. Теплые ладони толкнули его в спину.

- Ой, ну ты даешь! Это, значит, замуж? Ой, до чего же ты смешной, киска!

Ему захотелось провалиться сквозь пол.

- Не, ты не сердись, - все ещё прыская смехом, произнес голос за Кухтикиной спиной. - Мы чо ж, повалялись, значит, и прям в ЗАГС побежим? Ага? А потом, значит, я - к тебе... Из общаги - прям в коммуналку?.. Ой, мамочки!

Кухтик, путаясь в собственных ногах, сполз с кровати и стал на ощупь искать среди валявшейся на полу одежды свои штаны.

- Слушай, - уже ласково сказала она. - Ты только того... Ты вправду не сердись. Мы... Ну, мы встречаться можем... Ты парень ничего. Смешной только... Ну давай покушаем, а? Там, в сумке, - полно. Ты бери, не стесняйся...

За темным окном глухо прогремел грузовик.

Мир сузился, и краски его поблекли.

* * *

И ничего не стало происходить. Ровным счетом - ничего. За исключением жизни.

Жизнь происходит так. Медленно крутится большой шар, подставляя то один, то другой бок под лучи желтой звезды. И снег сменяется дождем. И дождь заканчивается. И снова идет дождь.

"ВЫПОЛН ПРОДОВОЛЬСТ ОГРАММУ!!" - написано на мокром листе бумаги, висящем над кособокой, обитой железом дверью.

- Держи программу, киска, - произносит ласковый голос, и руку Кухтика оттягивает тяжелая сумка.

Он криво улыбается, по-птичьи дергает головой, вытягивает тощую шею и касается губами розовой теплой щеки.

- Ну, пошли, что ли? - пиликает голос.

Он поворачивается и, нервно оглядываясь, идет через двор, заваленный обломками досок и пустыми картонными коробками.

Грусть со страстью мешаются в душе его. Вот, вот именно - грусть со страстью.

Только не надо смеяться над ним. Не надо...

Кончается захламленный двор, и можно наконец, не озираясь, идти по улице, чувствуя её локоть. Рядом. Совсем близко.

- Твои-то сегодня дома? - спрашивает она.

Он молча кивает.

- А что, картошку сажать в субботу поедут?

Три дня до субботы еще. Долгих три дня.

- Ладно, - машет она рукой, - в общаге Кирилыч сегодня дежурит. Проскочим небось.

И ничего нельзя поделать с этим горячим свинцом, пульсирую-щим в ногах...

Он знает, что уже не будет падать на него потолок. Но ещё будут кружиться стены, оклеенные полосатыми обоями. Будет качаться на стене картинка с бедной Аленушкой, сидящей на берегу пруда. Скоро, совсем скоро он будет лежать, устремив глаза вверх, не видя перед собой ничего и не чувствуя ничего, кроме собственного прыгаю-щего сердца.

Кирилыч, конечно, пропустит в общагу. Кирилыч - хороший человек. И мятая трешка - ничтожная плата за пропуск в рай.

Дома на кухне Надькин отец жарит рыбу и, заметив входящего Кухтика, подмигивает ему.

- Опять припозднился?.. Эх, дело молодое, едрен вошь! Может, хлебнешь за компанию? Моя-то в ночную сегодня. Гуляем...

Не хочется ему ни с кем говорить. Не хочется никого слушать. Но надо садиться за клеенчатый стол, надо вовремя кивать, надо слушать про Второй Украинский фронт и про медсестру Клавку, про десант в Керчи и про талоны на мясо, которые хорошо бы отоварить. ("Тебе-то что, малой. Ты при магазине пристроился".)

Оставьте его в покое. Грусть и страсть мешаются в опустевшем сердце его. Грусть и страсть...

- Я те вот что скажу, малой. Вся эта хренотень с Леонидом этим, мать его, - туфта это все. Его там за версту не видать было. Уж я-то знаю... Во, хорошо пошла!.. И все, что по телевизиру гонют, все это - туфта. Я ж пол-Европы на пузе прополз, а мне теперяча - хрен с маслом... Давай-ка ещё по одной... Я в твои дела не лезу, ты ж меня знаешь. Сам молодым был, по девкам шастал. Мне - что? Кого хошь, того и води. Хоть я и ответственный этот, съемщик квартирный, но к тебе завсегда с понятием... На вот рыбешкой закуси... И коли там, в лабазе ейном, можно что по талонам достать или ещё как, то ты уж по дружбе... Давай, наливай, не стесняйся.

Грусть, одна только грусть...

- А потом, значит, сам генерал нам медали цеплял. Орден бы дал, точно, да кроты эти настучали в штаб, крысы энкавэдэшные. Засуетились, падлы. Как три полка ни за хрен собачий уложили - о том никто ни гугу. А как наградные листы в политотделе кромсать - так они тут первые... Дак ты уж не забудь про талоны. Слышь? Ща спать пойдем, разморился я чтой-то... Договорились, значит, насчет талонов?

Грустный дождь за окном льет на пустынную площадь...

А потом дождь кончается. И кончается сладкая пытка твоя. Потому что любовь не бесконечна. Бесконечно коварство, как было написано в книжке. Потому что можно идти по длинной улице и махать руками. Можно мечтать о грядущем блаженстве. Можно тихонько насвистывать. А потом можно уткнуться в стену.

Стена эта будет прозрачной и твердой. Твердой и прозрачной. Как стекло. За стеклом этим увидишь ты, Кухтик, то, о чем предупреждал тебя твой друг Колька, когда говорил: "Шалавы они все. Шалавы". И ещё говорил он тебе, дураку: "Се ля ви", как говорят в далекой Франции, где живет красавец Ален Делон. И что с того, что можешь ты теперь найти эту Францию на большой карте. Что с того, что забыл ты уже глупые страдания свои на школьных уроках. Всю бы жизнь тебе такие страдания.

Вот когда увидишь ты её, выходящую из обшарпанной, скособоченной двери со своей (с вашей) сумкой в руке. И увидишь - собственными глазами увидишь, - как поджидающий у дверей Ален Делон в противном черном пальто обнимает её за талию. А она!.. Она теплыми губами своими... Целует его... Поднявшись на цыпочки... Обхватив руками... Его гнусную шею...

Вот тогда ты поймешь, что такое страдание.

А потом они пройдут мимо тебя, и ничто не дрогнет в её лице. Будто не ты это стоишь, онемев от страшного горя. Будто стоит это на углу железный фонарный столб...

"Не писай кипятком, - скажет ему верный друг Колька. - Фигня все это. Фигня. И забей болт".

"Ну, малой, бортанула тебя энта твоя, с магазину? - глянет в глаза ему Надькин отец и, озираясь, вытащит из-под стола припрятанную бутылку. - На, хлебни-ка... Будет ещо на твоем веку. Не тушуйся. Да и сам посуди - чего ей с тебя-то? Комнатуха твоя коммунальная? Ей квартера, поди, нужна. Она ж тоже баба с мозгом... Бабы - оне ушлые. Кутенок ты ещо для нее. Малец... Давай-ка зальем энто дело, пока моя не видит".

Все! Он забудет её как страшный сон, выкинет её образ из головы и вырвет из сердца. Он уедет на необитаемый остров. Или нет, он окунется с головой в работу. Он изобретет что-нибудь, о чем будут писать во всех газетах. И пусть она прочтет и заломит руки, обнимавшие этого сраного Алена Делона. Он будет работать за своим столом своим паяльником, а потом выучится на профессора, и тогда мы посмотрим... В работу он уйдет, в работу...

И Кухтик ушел в работу.

Он ещё не знал, что тем самым связал свою жизнь с едва заметным скоплением крохотных ярких точек, зажигавшихся каждую ночь над его домом, над спящим городом Лукичевском и над всем огромным приплюснутым шаром, висящим в холодном пространстве.

Да, кстати, на языке людей, живущих в Кухтикиной стране, шар этот назывался так: "планета Земля".

III

Планета Земля весила 5 976 000 000 000 000 000 тысяч тонн.

Протяженность её экватора составляла 40 075 696 метров.

Самым высоким местом на Земле была гора под названием Джомолунгма.

Самым жарким местом была пустыня, которая называлась Эль-Азизия.

А самым гнусным местом на планете Земля многие считали участок океана, расположенный между тремя большими островами невдалеке от экватора.

Место это именовалось Бермудским треугольником. Любой корабль, заплывший сюда, любой самолет, пролетавший здесь, рисковали пропасть, не оставив никакого следа. Как и почему это происходило, не мог объяснить никто.

Бермудский треугольник находился очень далеко от города Лукичевска, на другой стороне планеты. Он не имел никакого отношения ни к городу, ни к стране, в которой жил Кухтик. Но, как ни странно, он имел самое прямое отношение к работе, которой Кухтик занимался в Лукичевске. Чтобы понять, почему так вышло, придется вернуться на двадцать лет назад, к тому времени, когда во главе Кухтикиной страны встал Новый Предводитель, сменивший, как помним, упавшего в пруд Смелого Соратника.

Новый Предводитель слыл среди своих сподвижников человеком не очень умным. (Иначе они не рискнули бы доверить ему столь высокий пост.) Отличительным качеством его была лень.

От всех своих предшественников Новый Предводитель унаследовал массу проблем. Главной из них была все та же неразрешимая - как прокормить жителей, населявших страну. Ни эпоха Великого Истребления, ни повсеместное отнятие, ни сеяние заморских злаков ничего не дали. Затевать новые кампании такого масштаба Новый Предводитель не мог и - в силу врожденной лени своей - не хотел. Но положение обязывало предложить хоть какую-нибудь завалящую идею.

И тут ему повезло. Обнаружилось, что недра одной шестой части суши содержат очень много вещества, в котором отчаянно нуждались все прочие страны и за которое они готовы были платить большие деньги. Вещество это называлось "нефть".

Конечно, достать полезное вещество из-под земли было не просто, но для Предводителя это, к счастью, не составляло проблемы. Получая свой пост, он автоматически получил и пост Главного Начальника партии, основанной ещё Автором Великой Идеи. Партия эта насчитывала множество членов, готовых выполнять любые распоряжения своих руководителей. Среди них были самые разные люди. Многие искренне верили в Идею. Многие не верили ни во что и просто рассчитывали уцелеть при всеобщем истреблении. Многие хотели получить чуть больше при грядущем поделении благ. Многие прилежно работали, даже если их заставляли делать совершенно бесполезные вещи. Многие вообще не умели работать и потому предпочитали командовать. А командовать можно было, только будучи членом партии. Но всех их объединяло одно качество полная готовность сделать все, что прикажет им Главный Начальник.

Новый Предводитель приказал добывать из недр страны ценную нефть. Эту нефть он решил продавать соседям, а на полученные деньги закупать еду и прочие полезные вещи, чтобы распределять их между жителями. В соответствии с нормами, которые сам установил. Нормы были невелики, но невелики были и потребности жителей. Большинство уже не надеялись, на всеобщее поделение и готовы были довольствоваться тем, что им выдадут. Редких же недовольных можно было без особого шума отправлять в места исправления мыслей, уцелевшие ещё со времен Истребления.

Однако поскольку не всех жителей удалось занять добычей неф-ти, то и для остальных надо было что-то придумать.

Предводитель решил оживить одну забытую идею, предложенную ещё Смелым Соратником. Идея эта заключалась в том, чтобы сделать ракету для полета на Луну. Хотя сделать такую ракету тогда не удалось, но заводов для её изготовления построили уйму. И Новый Предводитель дал указание вместо одной большой ракеты делать на этих заводах много ракет размером поменьше. Ракеты он повелел начинять взрывчатыми веществами и устанавливать по всей стране. Это позволяло, во-первых, напугать соседей и отбить у них желание покуситься на его территорию, во-вторых, занять чем-то оставшуюся часть населения.

Все жители стали исправно добывать нефть и собирать на заводах ракеты, получая за это причитавшиеся им еду и некоторые полезные вещи. В стране впервые за долгие годы установились покой и порядок. Новый Предводитель мог наконец спокойно лечь на диван и делать то, что ему больше всего нравилось. То есть ничего не делать.

Но бесконечно лежать на диване было все-таки скучно. И Предводитель время от времени созывал на совещания сподвижников, чтобы поболтать с ними о жизни и узнать последние новости. Поскольку он любил только хорошие новости, то плохих ему никто и не сообщал. Все сводилось к обмену сплетнями и слухами о всяких диковинных событиях в разных концах света.

Как-то на посиделках произошел такой разговор.

- Знаете, - сказал один из сподвижников, - говорят, где-то там в океане есть место такое, что все напрочь пропадает.

- То есть как это - пропадает? - поинтересовался Предводитель.

- А вот так. Хрясть, и - нету! - ответил сподвижник.

- Совсем, что ли? - удивился Предводитель.

- Совсем, совсем. К едрене матери. С концами, понимаешь...

Предводитель не на шутку заинтересовался услышанным. Он велел разузнать все поточнее и сообщить ему подробности о загадочном месте.

Так Бермудский треугольник стал объектом внимания в высших сферах Кухтикиной страны.

На следующем заседании Предводителю доложили о пропадаю-щих над океаном самолетах и кораблях.

- Это нам интересно, - задумчиво произнес Предводитель. - У нас тоже, знаешь ли, много чего пропало. Надо бы по такому случаю создать какой-нибудь научный институт, чтоб разобрались с этим делом. Может, чего и найдется.

- А где институт будем создавать? - поинтересовался сподвижник, ответственный за науку.

Предводитель подошел к большой карте, висевшей на стене, и ткнул пальцем в первое попавшееся место.

- Вот здесь! - сказал он.

Судьбе было угодно, чтобы указующий перст Предводителя попал в ту точку на карте, где располагался маленький город Лукичевск.

* * *

Год спустя в центре Лукичевска, как раз напротив дома, в котором жил Кухтик, по другую сторону от свалки-помойки поднялось здание нового института.

Работать в институте, естественно, было некому, потому что никто из лукичевских жителей никогда ничем подобным не занимался. В городе имелись одна швейная фабрика, один небольшой завод, выпускавший кастрюли, и старый комбинат по производству фанеры. (Там работал Надькин отец, таскавший фанеру с комбината и продававший её на рынке.)

Справедливости ради надо сказать, что кастрюли, которые выпускались на лукичевском заводе, составляли лишь малую часть его продукции. В основном там собирали разные приборы для тех самых ракет, что велено было расставить по всей стране. Поскольку ракет требовалось много, то в любом городе, где был хоть какой-то заводик, он обязан был делать хоть какую-то - пусть маленькую - деталь для этих ракет. Заводы обычно именовались кастрюльными, дабы агенты вражеских стран не смогли догадаться, что именно они выпускают. Работников для нового института можно было, конечно, поискать на кастрюльном заводе. Но отвлекать кого-либо от такой работы строго запрещалось.

Тогда в Лукичевск решили направить столичных специалистов. Руководить институтом приехал академик, давно уже подпольно изучавший проблему Бермудского треугольника. В столице он долгие годы не мог найти понимания у консервативных коллег, считавших все это чистым бредом.

Фамилия академика была Иванов, а кличку среди своих друзей он получил "Бермудянский".

У Иванова-Бермудянского существовали собственные идеи по поводу таинственного места в океане. Идеи эти сводились к следующему:

1. Никакого Бермудского треугольника нет.

2. Есть дыра.

3. Дыра эта, собственно, даже и не дыра, а нечто такое в пространстве, что ни описать, ни представить себе невозможно.

Однако то, что невозможно представить, можно по крайней мере как-то обозвать. И неописуемую бермудскую дыру академик Иванов-Бермудянский назвал "пространственная аномалия". Название звучало красиво и вполне научно.

Любой предмет, попадавший в пределы такой аномалии, оказывался, по мнению академика, в неком другом, неведомом пространстве. Что это за хитрое пространство, он и надеялся выяснить в новом своем институте.

Центр науки в Лукичевске академик решил наречь "Лукичев-ский Институт Пространственных Аномалий". Предложение он направил в столицу, где начальство с ним согласилось. Но коварные столичные коллеги завидовали Иванову-Бермудянскому, получившему для своих бредовых исследований целый институт. Они подсказали начальству мысль именовать институт лишь по первым буквам полного названия, а именно - ЛИПА. Академик хотел было возразить против столь двусмысленного слова, но начальство в столице уже все утвердило и подписало, а возражать начальству в Кухтикиной стране не полагалось.

"ЛИПА так ЛИПА", - вздохнул в далеком Лукичевске академик Иванов-Бермудянский, и институт по исследованию таинственных аномалий начал работать.

В чем заключалась эта работа, объяснить сложно. Сам автор новой теории бЄльшую часть времени сидел в кабинете и рисовал одному ему понятные схемы бермудской дыры. Привезенные из столицы научные работники решали свои, возможно, крайне интересные задачи, имеющие, правда, мало общего с профессорскими изысканиями. Техническому персоналу время от времени поручали провести тот или иной эксперимент из той или иной области знаний.

То есть нельзя сказать, что наука не развивалась.

Кухтик попал в Институт Аномалий случайно.

Как-то в один из дней после окончания школы он скучал в одиночестве на краю помойки, среди бродячих котов, в обществе которых провел много часов своего детства и отрочества.

Громкий свист оторвал его от печальных размышлений о собственной жизни. Свистел его друг Колька, учившийся с Кухтиком в одной школе и закончивший её годом раньше. Жил Колька в соседнем подъезде. Отцы их вместе работали на кастрюльном заводе, часто встречались, сидели по вечерам за стеной маленькой Кухтикиной комнаты, говорили о чем-то между собой и пили из граненых стаканов жидкость, убившую купца Лукича. Бутылки из-под жидкости отправлялись потом под стол, за которым Кухтик готовил уроки. Те самые бутылки, которые так красиво звенели, если по ним ударить ногой.

Колька был единственным человеком, которого любил Кухтик с тех пор, как три года назад умерла его мать.

- Чо сидишь? - спросил друг Колька.

- Не знаю, - честно ответил печальный Кухтик.

- А чо делать будешь? - поинтересовался друг.

- Не знаю, - вздохнул Кухтик и перекатил ногой старую консервную банку.

- А чо знать-то? - сказал Колька, отличавшийся от Кухтика решительностью и никогда не испытывавший никаких сомнений. - Чо знать-то? Давай к нам в институт. Я тя вмиг в мастерские пристрою.

- Так я ж ничего делать не умею, - вздохнул Кухтик.

- А делать ничего и не надо.

- Как это - не надо? - Кухтик с недоверием посмотрел на решительного друга.

- А так. У нас никто ничего не делает.

- Совсем, что ли, ничего? - удивился вечно сомневающийся Кухтик.

- Ага... Ну, иногда только какую работенку подбросят - посидишь там, паяльником потыкаешь, спаяешь им чего скажут, они куда-то все это утащат и пропадут на месяц. Потом опять притащат, скажут, куда ещё паяльником ткнуть. И опять - с концами... Работенка - не бей лежачего. Зарплата идет, спирт из лаборатории приволочь можно. Друган у меня там. Лаборант - большой человек. Нау-ку толкает. Спирту на ихнюю науку по литру в день выдают.

- Так ты что, правда, меня туда устроить можешь? - спросил Кухтик, и надежда вновь озарила его печальную душу.

- Да сказал же тебе - раз плюнуть. Считай - замазано! - произнес друг Колька и хлопнул ладонью по тощей Кухтикиной спине.

- А что они вообще там делают, в вашем институте? - поинтересовался Кухтик, глядя на него снизу вверх.

- Да черт их знает. Все ловят чегой-то... Анормальные, понимаешь, явления, как ихний академик говорит.

- А ты что, и академика видел? - Кухтик от удивления приподнялся. Колька вырастал в его глазах непомерно.

- Видел, видел. Он по ночам по институту шастает. Мы как-то за бутылкой засиделись, тут он, понимаешь, и вошел. Ну, мы бутылек, конечно, спрятать успели. А он, значит, вошел, поздоровался, спросил, как, мол, дела и все такое. Потом сел и начал про науку ихнюю заливать. Вы, говорит, при большом деле состоите. И опять про нормалии эти чего-то понес... Мы потом только, когда вышел он, сообразили, что, может, поддать хотел человек, да спросить постеснялся... А вообще-то он того - чокнутый. Точно. Его все там за чокнутого держат. Ну, нам-то - без разницы. Чокнутый, не чокнутый, лишь бы бабки платил. К тому же институт наш, между прочим, секретный. Слыхал небось? - Колька понизил голос. - Мне вахтер ихний по пьянке проболтался, что анормалиями этими американцев на хрен раздолбать можно. Во!

Кухтик встал и с надеждой глянул на друга.

- А ты думаешь, меня в секретный возьмут?

- Тебя-то? А чо не взять? У тебя все чисто. Маманя медсестрой была. Папаша вооще - гегемон. У тебя за границей никого из родичей нет?

- Нет, - испуганно сказал Кухтик. - У меня бабка с дедом здесь рядом, в деревне жили. Дядька вообще у меня военный. На Севере служит. А больше никого и нет. Какая заграница? Ты что!

- Военный... - задумчиво произнес Колька. - Это хорошо, что военный. Это тебе плюс будет.

- Послушай, - сказал вдруг Кухтик, и взор его померк, - а мне ж в армию скоро. Я забыл.

- Забей болт, - важно, со знанием дела произнес Колька. - Сказал же у нас секретность. Броня у нас. Пока будешь работать - не заметут. Не боись. А там в студенты махнешь - хрен достанут. Я б сам пошел, да мне на фиг нужно - нищим потом сидеть. А от козлов этих военкоматовских у меня справка есть. Мне тетка сварганила в поликлинике. Больной я весь, понимаешь. К строевой непригодный.

Колька весело хохотнул и ещё раз хлопнул Кухтика по спине.

- Ну, что, пойдешь? - спросил он. - Давай! Чо думать-то?

Так Кухтик попал в науку...

* * *

Во сне видится ему большая комната с огромным столом. Кухтик стоит, вытянув длинные руки по швам, и смотрит в угрюмое лицо сидящего за столом человека.

Большой Начальник По Кадрам держит в руках бумажную папку. В папке несколько листков. На одном из них приклеена Кухтикина фотография.

- Так, так... - задумчиво произносит Большой Начальник, и ладони у Кухтика становятся мокрыми. - Значит, не привлекался, говоришь... Так, так.

Начальник поднимает голову и смотрит на Кухтика маленькими глазками из-под тяжелых век.

- Не привлекался, значит...

Кухтик, сглотнув слюну, молча кивает.

- А чего это фамилия у тебя такая странная? - спрашивает человек за столом. - Ты это... не того, случайно? А?..

Кухтик на всякий случай отрицательно мотает головой.

- Ну, ну... - произносит Начальник и надолго замолкает.

- Я вот... Я - в мастерские... Учеником я... - бормочет Кухтик.

- Ну, ну...

Кухтику очень хочется как можно скорее выйти из этой комнаты. Бог с ними, с мастерскими! Бог с ней, с работой! Он хочет одного - тихонько, на цыпочках прокрасться к дверям и выбраться на свободу. Он хочет убежать на свою помойку и сидеть там, глядя на тощих котов.

- И на оккупированных, значит, тоже никто не был? - спрашивает его Начальник.

- Что? - не понимает Кухтик.

- Говорю, на временно оккупированных территориях никто из близких не проживал?

- Как?..

- Что как?

- В смысле...

- Что в смысле? - Маленькие щелки между тяжелыми веками ещё больше сужаются.

Нет, ему никогда уже не выйти отсюда. Он виноват в чем-то страшном, и сейчас его сурово покарают за это.

Тяжелый стол дрожит и медленно растворяется в воздухе...

Большой Начальник поднимается во весь рост. Суконный зеленый китель облегает грузную фигуру его. Синие погоны бесшумно падают откуда-то сверху и припечатываются к его плечам.

Не было на нем этого кителя. Не было!..

- Шаг влево, шаг вправо... Без предупреждения!.. - рявкает Начальник громовым голосом. - Руки за спину!

Глаза Кухтика закатываются, он приваливается к холодной стене и, обмякнув, сползает вниз...

- Эй! Ты чего на корточки-то сел? - слышит он над собой. - Живот, что ль, схватило?

Кухтик открывает глаза.

- Давай поднимайся... Здесь вот распишись. Да иди, а то обделаешься еще... Гальюн вон - по коридору, налево... Ну, давай, давай!..

Кухтик медленно встает, подходит к столу и дрожащей рукой выводит на белом листе свою подпись...

* * *

Первый год в Институте Пространственных Аномалий Кухтик вел жизнь, очень похожую на ту, которой жил в далекой столице Новый Предводитель и Главный Начальник партии. Так же как Предводитель на своем месте, так и Кухтик на своем почти ничего не делал. Впрочем, о жизни Нового Предводителя он не имел, разумеется, ни малейшего представления, лишь каждое утро видел его портрет в просторном вестибюле.

Предводитель тоже ничего не знал о Кухтике. К тому времени он уже забыл и о некогда созданном Лукичевском институте, и о Бермудском треугольнике, явившемся причиной его создания. Вообще с памятью у Нового Предводителя начало твориться что-то неладное. Он, правда, ещё помнил лица своих сподвижников, хотя иногда и путал их имена. Но вот что касается всего остального, то здесь память подводила его все чаще. С трудом вспоминал он, зачем понадобились ему его ракеты, которые продолжали исправно выпускать и расставлять повсюду, дабы напугать возможных врагов. Не очень хорошо помнил он и о том, кто из соседей желает покуситься на его территорию, а кто нет. Чтобы он совсем не запутался в этом вопросе, ему время от времени устраивали официальные выезды в разные страны. Зная о проблемах с памятью у своего начальника, сподвижники предварительно объясняли, куда именно он едет - к верным друзьям или к потенциальным врагам, и как он должен себя вести. Те из сподвижников, кто отвечал за отношения с соседями, старались его не расстраивать. Они говорили, что пока нападать на него никто не собирается, учитывая количество наделанных им ракет. (Что соответствовало действительности.) Те же, кто был назначен следить за производством ракет, наоборот - старались внушить, что число врагов все время растет, а потому и ракет надо бы делать побольше. Их тоже можно было понять. Они очень боялись остаться без работы.

Впрочем, на жизни возглавляемой Предводителем страны состояние его памяти никак не сказывалось. Жители продолжали добросовестно добывать из недр ценную нефть, ракетные заводы продолжали работать, потому что ничего другого делать они все равно не могли. Каждый в стране получал столько еды и столько полезных вещей, сколько было ему определено. Редкие недовольные, вздумавшие задавать глупые вопросы, тихо отправлялись в специально отведенные места. Там они могли без вреда для общества обсуждать эти вопросы друг с другом. Словом, жизнь текла спокойно и ровно.

Ровно и спокойно текла жизнь и в далеком Лукичевском Институте Пространственных Аномалий, где уже почти год проработал Кухтик. Весь этот год он исправно выходил по утрам из подъезда своего дома и шел по узкой разбитой дорожке, что вела в обход помойки к дверям института. Он вынимал из кармана пропуск, здоровался с сонным охранником и поднимался по широкой лестнице в свою мастерскую. Там его уже ждали Колька и ещё двое работников, приходившие обычно пораньше. Они сидели за деревянным столом в центре небольшой комнатушки, заваленной мотками проволоки, кусками жести и прочим хламом. Кухтик подсаживался к ним. Колька доставал из кармана коробку с черными пластмассовыми костяшками, раздавал каждому по семь штук, и они начинали нехитрую игру, стуча костяшками по столу.

Иногда в мастерскую заходил длинный растрепанный лаборант Беня. Он приволакивал под мышкой очередной сломанный прибор и, заискивающе глядя на Кольку, произносил: "Извините... Прошу прощения... Видите ли, у нас тут опять что-то сломалось. Не могли бы вы опять... Ну, в общем, вот тут, мне кажется, что-то отвалилось. Вас бы не затруднило?.. Очень надо. Эксперимент срывается... Я понимаю, что очень некстати. Но..."

Колька вставал, окидывал Беню суровым взглядом и, тяжело вздохнув, отвечал: "М-м-мда... Починить, говоришь? Починить, оно, конечно, можно. Только ж хрен его знает, сколько тут копаться придется... Эксперимент, говоришь?.. Срочно, значит?.." Он чесал затылок и внимательно смотрел в покрасневшее лицо лаборанта. Беня, неловко суетясь, доставал из кармана булькающую колбу и ставил её на стол, рядом с прибором.

"Ладно, сделаем", - великодушно обещал Колька, и лаборант, пятясь, исчезал за дверью.

Приборы, как правило, Колька чинил сам. Кухтик сидел рядом, слушая его объяснения. "Учись, пока я жив", - важно произносил друг, тыча паяльником в железный ящик. И Кухтик понемногу учился. Хотя мысли его в это время были далеко... За порогом института, в конце длинной улицы, за обшарпанной дверью магазина через несколько часов предстояла ему встреча с мимолетным счастьем его...

Так продолжалось почти год. А потом рухнул хлипкий воздушный замок. Потом гнусный вонючий французишка Ален Делон разрушил его, как старый сарай, и несчастная любовь изменила весь ритм Кухтикиной жизни.

С этого дня бЄльшую часть своего времени он стал проводить в мастерской. Он приходил туда первым и уходил последним. Он не-ожиданно быстро освоил все Колькины премудрости, научился разбираться в немыслимой как ему раньше казалось - путанице проводов. Он даже уговорил лаборанта Беню принести из институтской библиотеки разные технические книжки, чем несказанно удивил того. В общем, Кухтик начал новую жизнь, и вскоре она преподнесла ему сюрприз.

Случилось это поздним осенним вечером.

Кухтик сидел под тусклой лампочкой и копался паяльником во чреве сломанного прибора. Неожиданно за дверью, в коридоре послышались чьи-то шаги.

Шаги приближались и затихли где-то совсем близко. Потом дверь за спиной Кухтика со скрипом открылась и кто-то вошел в мастерскую. Обернувшись, он увидел пожилого сутулого человека в мятом сером пиджаке. На носу вошедшего были водружены большие очки.

- Хм... Не помешаю, молодой человек? - спросил обладатель очков.

- Здрасте, - ответил Кухтик. - Вы с вахты? Так я договорился. Они знают. Я здесь прибор чиню.

- Нет, я, простите, не с вахты. Я, видите ли, в некотором роде директор сего учреждения... Иванов моя фамилия. Академик Иванов, - сказал человек в очках и подошел к столу. - А с кем, простите, имею честь?..

Кухтик на какое-то время лишился дара речи, потом выдавил из себя писклявым голосом:

- Я - Кухтик.

- Простите великодушно. Не расслышал... Как вы сказали? - переспросил академик.

- Кухтик я. К у х т и к.

- Ах, Кухтик... Очень мило. Очень. Вы что же, здесь работаете?

- Ага, - ответил смущенный Кухтик. - Я вот это... Я прибор чиню.

- А что ж так поздно? Домой, поди, пора, - произнес академик и глянул на него с явным любопытством.

- Да чего домой... - Кухтик пришел в себя и несколько осмелел. Эксперимент ведь срывается... Беня сказал.

- Беня, Беня... - пробормотал академик. - Очень, очень мило... А ещё говорят, молодежь несознательная пошла. Вот она - молодежь... Очень, очень...

Академик приблизился к Кухтику почти вплотную и, кашлянув, спросил:

- Не позволите ли присесть с вами, молодой человек?

- М-м-м, - ответствовал Кухтик.

- Благодарю вас.

Академик придвинул второй стул и сел рядом с Кухтиком.

- А знаете ли вы, молодой человек, чем мы тут занимаемся, в нашем институте? - спросил академик.

Кухтик помотал головой.

И академика понесло...

Лекция в мастерской Лукичевского Института Пространственных Аномалий продолжалась долго и кончилась за полночь. Кухтик узнал обо всем. Узнал он и о таинственном Бермудском тре-угольнике, где без следа пропадали корабли и самолеты. И о неведомом аномальном пространстве, о котором никто (кроме самого академика Иванова) понятия не имел. И о коварных коллегах академика, тормозящих передовую науку. И даже о теще академика, скончавшейся в одна тысяча девятьсот тридцатом году от воспаления желчного пузыря.

Академик Иванов-Бермудянский давно не встречал такого благодарного слушателя.

Из институтского подъезда они вышли вместе. В темном небе над городом Лукичевском висела желтая луна. Растроганный вниманием юного собеседника, академик обнял Кухтика за плечи.

- Молодежь, молодежь... - произнес он, остановившись у края едва различимой в темноте помойки. - Кому мы передадим свою эстафету?.. Кому?..

Голос его дрогнул. Кухтику стало жалко академика. Он мало что понял из прошедшей беседы, кроме того, что у старика "не все дома".

- А хотите, я открою вам тайну, юноша? - понизив голос до шепота, спросил Иванов-Бермудянский.

Кухтик молча кивнул, на всякий случай слегка отодвинувшись.

- Смотрите, юноша! - торжественно сказал академик и указал рукой на помойку. - Смотрите и скажите: как, по-вашему, что это?

- Где? - спросил испуганный Кухтик.

- Здесь, юноша. Здесь! - сказал Иванов-Бермудянский и ещё раз ткнул пальцем во тьму.

- Ну... Помойка это, - нерешительно ответил Кухтик.

- М-мда, - несколько умерив торжественность тона, согласился академик. - Это, конечно, в некотором смысле помойка. Вы правы. Но... Но пробовали ли вы, мой юный друг, когда-нибудь её измерить?

- Кого? - спросил Кухтик.

- Ну, помойку, помойку.

- Как это? - не понял Кухтик.

- М-мда... Я понимаю ваше недоумение... А вот я, представьте себе, измерил! М-мда... Впрочем, получилось это, признаюсь, случайно.

Академик замолк на секунду, потом продолжил:

- Все великие открытия, друг мой, рождает случай! Великий случай, друг мой... Послушайте же меня...

И он открыл Кухтику свою Тайну.

* * *

В эту ночь на краю помойки Кухтик узнал следующее.

Переехав из столицы в далекий Лукичевск, академик Иванов-Бермудянский взял себе за правило совершать путь из дома, где он поселился, к порогу родного института пешком. ("Здоровый образ жизни, юноша. Очень рекомендую... Воздух, природа. И вообще... Очень способствует, знаете ли...")

Ежедневный маршрут его пролегал по краю свалки-помойки - той самой, что отделяла институт от Кухтикиного дома. Будучи человеком науки, академик точно рассчитал количество шагов от одного края помойки до другого. Сделал он это без всякой определенной цели. Просто каждый раз, идя на работу, он считал про себя шаги, дабы отвлечься от посторонних мыслей и настроиться на утомительный поиск истины.

От одного края до другого было 392 шага.

Каждый день он выполнял этот нехитрый ритуал, пока...

Пока однажды академик... недосчитался двенадцати шагов! То есть он благополучно прошел весть положенный путь, но сделал при этом не 392 шага, как обычно, а только 380...

Такого не могло быть.

Не заходя в институт, он повернул обратно и снова пересчитал шаги. Их было ровно т р и с т а в о с е м ь д е с я т. Ни больше, ни меньше...

В этот день Иванов-Бермудянский работать не смог. Все валилось у него из рук. Он раньше обычного ушел домой (по дороге снова пересчитав шаги и убедившись, что не ошибся), лег на диван и глубоко задумался.

Над необъяснимой загадкой академик проломал голову весь остаток дня и всю ночь, но так и не нашел сколь-нибудь вразумительного ответа. Наутро он вскочил ни свет ни заря, торопливо дошел до злополучного места и в рассветной тишине трижды прошагал туда и обратно вдоль проклятой помойки.

Теперь он насчитал... ТРИСТА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЬ ШАГОВ.

Мозг академика решительно отказывался это понимать.

Иванов-Бермудянский заперся в своем кабинете, сел за стол, обхватил голову руками и просидел так четыре часа. Он бессвязно бормотал, сжимал виски ладонями и изо всех сил пытался хоть что-то придумать. Потом вдруг вскочил, воздел руки к потолку и запрыгал по кабинету. Со стороны могло показаться, что академик свихнулся.

Но он не свихнулся. Нет. Он п о н я л. Он понял все!

Здесь, в занюханном Лукичевске, в маленьком городке, где скрылся он от происков столичных недругов, где надеялся в тиши и покое искать разгадку таинственной бермудской дыры, здесь обнаружил он самую настоящую ПРОСТРАНСТВЕННУЮ АНОМАЛИЮ.

Здесь, на этой помойке!

Он не мог поверить в свою удачу. Но факт оставался фактом.

"Она существует! - кричал Иванов-Бермудянский, прыгая по кабинету. Какие Бермуды?! Какие Бермуды?! Вот она! Здесь!"

Весь день провел он взаперти, лихорадочно выводя на бумаге цепочки бесчисленных формул.

Вечером академик вышел из института и, настороженно озираясь по сторонам, ещё раз измерил шагами помойку.

"Триста шестьдесят пять, - пробормотал он про себя. - Так и запишем!"

С этого дня он регулярно проделывал свой тайный эксперимент.

Аномалия вела себя странно. Она то уменьшалась за день на несколько метров, то застывала на одной отметке, то возвращалась к своим первоначальным размерам и пребывала в таком состоянии по два-три месяца.

"Занятно... занятно... - бормотал академик, вышагивая по узкой разбитой дорожке. - Очень занятно!"

Он ещё многого не мог объяснить себе, но главное не подлежало сомнению: ОНА существует!

- Она существует! - торжественно произнес академик Иванов-Бермудянский и с нескрываемой гордостью глянул на едва различимый в темноте силуэт своего юного друга.

Кухтик понял, что имеет дело с законченным психом.

Еще несколько минут простояли они молча на краю помойки и наконец двинулись дальше.

- Ну? - спросил счастливый охотник за аномалиями, дойдя с Кухтиком до подъезда дома. - Понимаете ли вы, юноша, к какой великой тайне приобщились сегодня?

- Я да... Я конечно... К тайне... - пролепетал Кухтик, думая только об одном - как бы скорее унести ноги.

- Знаете что, - сказал академик. - Почему бы вам не зайти ко мне завтра? Вы, юноша, не скрою, крайне симпатичны мне, и я бы хотел продолжить нашу беседу. Только ради Бога - без церемоний.

- Завтра... завтра? - У Кухтика похолодела спина.

- Именно завтра, мой юный друг. Да и вообще - отбросьте вы эту субординацию. Молодежь - вот наша надежда! Дорога к знаниям терниста, мой друг. Но я с радостью помог бы вам ступить на нее.

Кухтик замычал что-то невнятное и вдруг, вспомнив о спасительной лазейке, выпалил:

- Так завтра же на картошку всем!

- Ах да. Да... Я и забыл, - с досадой в голосе произнес академик - На картошку... Жаль. Очень жаль... На картошку... Ну, тогда - послезавтра. Или в любой день. Милости прошу. Только - без церемоний.

Иванов-Бермудянский сжал в темноте потную Кухтикину ладонь и величаво откланялся.

- А теперь позвольте оставить вас, мой друг. Пора, знаете ли, домой. Очень рад был встрече. Очень рад.

Еще раз пожав Кухтику руку, академик зашагал прочь и растворился во тьме. Кухтик остался один.

"Псих, - произнес он про себя. - Правду Колька сказал. Псих".

Он посмотрел на мрачные очертания свалки-помойки и пожал плечами: "На что она ему сдалась? Помойка как помойка".

Кухтик ошибся.

IV

Ошибаются все. Каждый ошибается хотя бы раз в жизни.

Ошибся Автор Великой Идеи, решив, что отнятие может кончиться поделением.

Ошибся Великий Вождь, увлекшись всеобщим истреблением и не уследив за Смелым Соратником.

Ошибся Смелый Соратник, не учтя, что можно поскользнуться на берегу пруда.

Ошибся даже Новый Предводитель. Хотя этот, казалось бы, не мог ошибиться, поскольку вообще ничего не делал.

И тем не менее Предводитель ошибся. Он понадеялся, что денег от продажи нефти хватит и на строительство ракет, и на то, чтобы более или менее сносно кормить изголодавшихся жителей. На ракеты, разумеется, денег хватало. Но вот на еду оставалось мало. Поэтому волей-неволей приходилось и в собственной стране выращивать кое-какие пригодные для пищи растения. Однако жителям, приученным за долгие годы заниматься только постоянной борьбой друг с другом, трудно было научиться чему-то другому. Те же, кто умел делать что-то другое, были в свое время почти поголовно истреблены.

Выращивать полезные растения в достаточном количестве никак не удавалось. Кроме того, выращенное надо ещё умудриться собрать и сохранить. А это было уже совсем непосильной задачей. Приходилось отрывать от работы всех трудоспособных, даже тех, кто добывал нефть, или - что самое ужасное тех, кто делал ракеты. Всех их отправляли на поля собирать урожай.

Собственно, так делалось всегда, задолго до прихода к власти Нового Предводителя. Он просто вынужден был продолжить традицию, ибо придумать ничего другого все равно не мог.

В районе, где находился город Лукичевск, из всех пригодных для пищи растений выращивали в основном растение под названием Solanium Tuberosum. В Кухтикиной стране оно называлось "картошка".

Каждый год - весной, летом и осенью - все сотрудники Института Пространственных Аномалий, а также другие жители Лукичевска - все, кто работал на швейной фабрике, все, кто трудился на фанерном комбинате, и все, кто делал приборы для ракет на кастрюльном заводе, - все должны были регулярно выезжать на поля, чтобы сажать, пропалывать или убирать картошку.

Конечно, в этой работе участвовали не только они, но и те, кто жил в окружавших Лукичевск деревнях и непосредственно занимался выращиванием Solanium Tuberosum. Но их было совсем немного, так как часть истребили в прежние времена, а часть перебралась в Лукичевск и другие города в поисках лучшей доли. Жить в деревнях было тяжело и скучно, питались их жители в основном вредной жидкостью, сгубившей когда-то купца Лукича, а потому, как правило, пребывали в состоянии, малопригодном для работы.

В то утро, которое наступило после ужасной для Кухтика ночи, проведенной в обществе Иванова-Бермудянского, он проснулся с головной болью. Всю ночь его преследовали кошмары. Во сне являлся ему чокнутый академик, хватал Кухтика за руку и тащил в страшную пространственную аномалию, похожую на огромную черную дыру. Кухтик вырывался, стонал и натягивал на голову одеяло.

С трудом встав с постели, он наспех умылся, сжевал два засохших бутерброда, которые не успел съесть вчера на работе, надел старые рваные штаны, заплатанную куртку и отправился в институт.

Больше всего он боялся встретить у входа своего вчерашнего собеседника. Но того, слава Богу, там не оказалось. На широких ступенях, ведущих к дверям института, стояли человек двадцать сотрудников, одетых подобно Кухтику. Издали их можно было принять за толпу бродяг. Большинство собравшихся были ему незнакомы. "На картошку" сотрудники ездили поочередно, а потому состав постоянно менялся. Лишь Кухтик и лаборант Беня вынуждены были делать это почти каждую неделю. Кухтик - потому что числился ещё учеником и ему приходилось чаще других отбывать трудовую повинность. А Беня - потому что ему вечно не везло в жизни, как сам он объяснил Кухтику.

Узрев среди тружеников науки, собравшихся на ступенях, невезучего Беню, Кухтик подошел и пристроился рядом.

- Здравствуй, Кухтик, - сказал Беня.

- Здравствуй, Беня, - сказал Кухтик.

- Как дела? - спросил Беня.

- Да так... вообще, - ответил Кухтик.

- Это хорошо, - сказал Беня.

- А как у тебя? - поинтересовался Кухтик, чтобы поддержать беседу.

- Творим... Творим помаленьку. Хотя и не ведаем что, - философски заметил Беня.

- Слушай, Беня... - Кухтик оглянулся и перешел на шепот. - А вот ваш академик, он - как?

- В каком смысле?

- Ну... ну, в смысле... вообще.

- Вообще - шизик, - сказал Беня. - А так - ничего.

Кухтик помолчал, решая, поделиться ли с Беней своими сомнениями в умственных способностях академика или не стоит.

- Понимаешь, - задумчиво сказал Беня, - я думаю, он им голову морочит.

- Кому? - не понял Кухтик.

- Как кому? Им... Они ж по простоте душевной все бомбы от него ждут. Как обычно. Оттого - и финансирование, и оборудование. А он им мозги пудрит. Быстро, мол, только кошки родятся... Они там сидят, ждут. Его шибко не дергают, ну и нам не мешают. Так что, в общем-то, он - молодец. Хоть и со сдвигом.

Рядом загудел мотор, и помятый, скрипящий грузовик, подъехав, остановился у входа.

- Ну, карета подана, - сказал Беня. - Пошли грузиться...

Через полчаса, сидя на жестких деревянных скамейках в открытом кузове, они тряслись по узкой пыльной дороге. Беня расположился рядом с Кухтиком. Справа от них, глядя куда-то вверх, сидел мрачноватого вида парень в брезентовой куртке.

- Знакомьтесь, - сказал Беня, повернувшись к Кухтику и указывая на мрачного соседа, - это Кирилл. Большой человек.

Парень в куртке глянул на Кухтика, пробурчал что-то и снова устремил взор в небеса.

- А вот это - Машенька, - представил Беня сидевшую на другой стороне девицу, которую Кухтик видел впервые.

Девица в отличие от мрачного Кирилла проявила к Кухтику определенный интерес и даже улыбнулась ему.

- Вы из какой лаборатории? - спросила она, поправляя растрепанные волосы.

- Я... я... - промямлил смутившийся Кухтик.

- Товарищ из первого отдела, - ответил за него Беня и сделал важное лицо.

Девица неожиданно погасила улыбку и как-то странно посмотрела на Кухтика.

- М-м-м... Очень приятно... - произнесла она, хотя в голосе её особой радости не было.

- Шутка, - сказал Беня девице. - Шутка, Машенька. Это наш друг, товарищ Кухтик. Специалист по очень тонким материям и очень точным приборам.

- Балда ты, Беня, - махнула рукой девица.

- Балда, балда, - весело подтвердил Беня и, обняв Кухтика рукой за плечи, продолжил: - Мы вот все думаем, Машенька. Почему это картошка нынче так плохо уродилась? Не иначе как пространственные аномалии влияют на нашу картошку... А вы как полагаете?

- Сам ты, Беня, аномалия, - отмахнулась от него девица, глядя при этом почему-то на Кухтика.

Она опять поправила волосы, и приветливая улыбка вновь появилась на её лице. Кухтик почувствовал, что краснеет, и отвернулся. Нет уж. Он не намерен больше беседовать ни с кем из них. Хватит с него. Это он уже проходил...

Грузовик фыркнул, подскочил на очередном ухабе и оста-новился.

Справа от дороги тянулось бесконечное поле. Ряды грядок уходили к дальнему лесу. Возле самого леса виднелся большой покосившийся сарай. По краю поля высились зеленовато-бурые кучи.

Кухтик почувствовал тошнотворный запах.

Три года спустя, лежа на своей постели и повернув обтянутый одеялом зад к созвездию Лиры, Кухтик припомнил этот запах и поморщился. Он уткнул нос в подушку и снова перенесся во сне на край бесконечного поля.

Запах исходил от куч, громоздящихся вдоль дороги.

- Однако... - задумчиво произнес Беня.

- Так это ж мы в прошлый раз собирали... - удивленно сказала Машенька. - Ее ж вывезти должны были. Говорили же, срочно, срочно. Мы ж до ночи тогда копали.

Машенька вопросительно посмотрела на Беню. Будто это он, Беня, обещал ей вывезти кучи картошки.

- Есть много, друг Горацио, чего... - произнес Беня загадочную фразу.

Он поднялся со скамейки, переступил через ноги Кухтика, через ноги сидящего за ним парня и, тяжело крякнув, спрыгнул из кузова на землю...

Прошло четыре часа. Восемнадцать фигурок, согнувшись, медленно двигались вдоль взрыхленных грядок, ковыряли лопатами землю и извлекали из неё серые, перемешанные с чахлой, склизкой ботвой клубни Solanium Tuberosum. Они бросали клубни в дырявые, сколоченные из неструганых досок ящики. Кухтик с Беней, переходя от грядки к грядке, поднимали заполненные ящики, тащили их на край поля, вываливали содержимое на землю и волокли пустые ящики назад.

Приплывшие откуда-то облака начали постепенно заволакивать небо. Вскоре над полем заморосил дождь.

- Да пошли они все! - вдруг громко сказал мрачный парень в брезентовой куртке, выпрямился, сплюнул на грядку и воткнул лопату в землю. - Пошли они на хрен с их картошкой!

Кухтик, тащивший тяжелый ящик, остановился и посмотрел на него.

- Кончай эту фигню! - продолжил тот. - Под дождем, что ли, мокнуть? Пошли в сарай!

Согнутые над соседними грядками спины распрямились. Над полем повисло молчание.

- Ты что, Кирилл? - произнесла стоявшая невдалеке Машенька. - Ты что?.. Опять скандал будет...

Мрачный Кирилл посмотрел на нее, ещё раз сплюнул на грядку и молча зашагал к лесу.

Все стояли, глядя вслед возмутителю спокойствия. Кухтик, год назад сдававший в школе экзамен по истории, понял, что назревает момент, который в учебнике назывался "революционная ситуация". Это ему не нравилось. Если верить книжкам, такие ситуации обычно кончались не очень хорошо. На всякий случай он сделал вид, что ничего не слышит.

- А что? - прозвучал чей-то голос. - Чего, действительно, мокнуть-то? Ну, не сожрут они нас, в самом-то деле... Ну, скажем - дождь... И вообще кушать пора. Что, мы перерыв устроить не можем?..

Сзади подошел Беня с пустым ящиком. Он остановился возле Кухтика, огляделся кругом и неожиданно весело крикнул:

- Кончай базар! Пошли сушиться!

Беня подтолкнул Кухтика в спину. Тот споткнулся и шагнул вперед.

Через секунду все удивительно дружно побросали на землю лопаты, и грязная толпа двинулась по полю к сараю. Кухтик замыкал шествие. Честно говоря, неожиданный перерыв был очень кстати. Спина болела, в ботинках хлюпало, и он с удовольствием думал о том, что сможет наконец сесть, вытянув промокшие ноги на сухом сене. Лишь одна мысль не давала ему покоя. Он опасался по возвращении встретиться в институте со своим ночным собеседником. Новая лекция об аномальной помойке пугала его. Как себя вести и о чем говорить с чокнутым академиком, Кухтик не представлял.

* * *

У Иванова-Бермудянского тем временем были совсем другие заботы. Хотя нельзя сказать, что он забыл о любознательном юноше. Напротив, именно встреча с Кухтиком подвигла его на решительный шаг, к которому он готовился уже много месяцев.

Академик отважился наконец открыть свою тайну научному миру. Восторг, с которым внимал ему в ночной тишине его юный друг, убедил Иванова-Бермудянского, что время пришло. (Каким образом разглядел он этот восторг, сказать трудно.)

В то утро, когда Кухтик отправлялся на картофельные поля, академик Иванов спешно паковал чемодан, собираясь лететь в столицу.

Еще не наступил полдень, как он добрался до ближайшего аэропорта и взял билет на столичный рейс. А спустя ещё час академик сидел в салоне самолета, мчавшего его к грядущей славе.

Иванов-Бермудянский держал на коленях папку с текстом будущего выступления и мысленно представлял себя на трибуне перед огромным залом. Он уже видел изумленные лица посрамленных коллег и слышал собственные слова, обращенные к ним.

"Много лет назад, - скажет он этим жалким завистникам, не оценившим его прозорливость, - много лет назад после долгих и мучительных раздумий, в результате кропотливой работы мне удалось раскрыть загадку, над которой безуспешно билось не одно поколение моих предшественников..."

(А в первом ряду будет сидеть эта бездарность Соколов-Сидоров, готовый лопнуть от зависти. И пусть лопнет.)

"Именно тогда, дорогие коллеги, - скажет притихшему залу Иванов-Бермудянский, - я задал себе вопрос: что же, собственно, кроется за так называемой загадкой Бермудского треугольника? Не секрет, что многие вообще не склонны были считать эту тему достойной внимания. Но бескорыстный труд в поисках истины никогда не бывает прост и не всегда находит понимание у современников. (Не всегда, дорогие коллеги. Да-с! Не всегда.) И лишь мысль о том, что рано или поздно мне удастся раскрыть тайну и тем самым внести скромный вклад в сокровищницу науки, согревала и поддерживала меня все эти годы..."

(А что внесли в сокровищницу вы, коллега Соколов-Сидоров, кроме своих жалких интриг? Какая мысль согревала вас, кроме мысли, как бы скушать академика Иванова?)

"Много ли было известно об этом загадочном феномене? - продолжит он. Нет, не много. Хотя факты о бесследном исчезновении в упомянутом "треугольнике" крупных материальных объектов должны были бы заставить нас задуматься. Мы - материалисты, друзья мои. И мы просто обязаны искать научное объяснение таким фактам. Ведь игнорирование, а тем более замалчивание данной проблемы являлось, по сути дела, не чем иным, как вольным или невольным одобрением бесчисленных идеалистических толкований "Бермудского чуда"..."

(Одобрением, дорогой Соколов-Сидоров. Одобрением!)

"Мысль о возможности существования параллельных пространств высказывалась давно. Однако экспериментально подтвердить эту идею не представлялось возможным. И вот я задумался: не является ли уже упомянутый "Бермудский треугольник" свидетельством наличия в данном районе некой локальной области? Некой, так сказать, "пространственной аномалии", поглощающей, а точнее, перемещающей в иное, параллельное пространство любой оказавшийся там объект?.."

(Моя мысль не умещается в вашем мозгу, уважаемый коллега Соколов-Сидоров? Немудрено, батенька. Учитывая ничтожность этого мозга.)

"Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что подобные утверждения требуют экспериментальной проверки. Однако, как вы понимаете, проведение столь сложных экспериментов, тем более в столь отдаленном районе, явилось бы крайне тяжелой задачей. И тогда я рискнул предпринять поиски пространственных аномалий в других точках. И я... нашел!.. Я нашел ещё одну пространственную аномалию!.. Я нашел её не просто где-то. Я нашел её на территории нашей страны, дорогие коллеги!.."

(Кого там хватил удар в первом ряду?)

Академик Иванов-Бермудянский закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Гром аплодисментов послышался ему в гуле самолетных моторов. Он несколько минут вкушал сладость своего триумфа, затем разомкнул веки и посмотрел в окно салона. Под крылом самолета бесконечной чередой тянулись лохматые облака. Где-то там внизу шел дождь...

* * *

Дождь шел над картофельным полем, стуча каплями по крыше большого сарая. Внутри же сарая было тепло и сухо. В разных углах его лежали на мягком сене усталые сотрудники Института Пространственных Аномалий. Руки, лица, одежда их были перемазаны землей и полусгнившими стеблями Solanium Tuberosum. До Кухтика сквозь дремоту доносился негромкий разговор. Беня беседовал с мрачным незнакомцем - Кириллом. Начало разговора Кухтик прослушал. Да и продолжение было ему не очень понятно.

- Ну это же смешно, - говорил Беня Кириллу. - Конечно, я понимаю - все очень благородно, очень возвышенно и прочая, и прочая, и прочая. Но результат-то тебе известен.

- А я лично и не жду результата, - отвечал Бене мрачный Кирилл. - Во всяком случае, в обозримом будущем. Можно, разумеется, отсидеться. Но тут уж - каждый сам выбирает. Как говорится: "Едем дас зайне", дорогой. Каждому - свое.

- Ага, ага - это мы уже слышали: "Лучше зажечь одну свечу..." - и так далее... Только им на твою свечку...

- Так это не для них свечка, старичок. Это - для себя свечка. Ну, и для того, кто в этой свечке нуждается.

- А многие ли в ней нуждаются, уважаемый? Многим ли, кроме вас, это надо? И не сами ли вы заметили: "Едем дас зайне..." - продолжал Беня непонятный для Кухтика разговор.

- А не вас ли, дорогой Вениамин Израилевич, поперли с третьего курса института за подобные свечки? - спросил Беню Кирилл и зашелестел соломой, видимо, поворачиваясь к нему.

- Меня не за свечки поперли, - быстро ответил Беня. - Меня, Кирилл Петрович, поперли, как вам известно, за желание родителей покинуть пределы любимой страны и переселиться на историческую родину.

- Ужасное преступление, - сказал Кирилл. - Ужасное! Но вы-то, насколько я помню, не собирались последовать их примеру. Да и родичи ваши в результате остались на месте. Не так ли?

- Ну... - протянул Беня. - Меня же, в общем-то, восстановили... На заочном, правда...

- Да, да, восстановили. Конечно. Виноват! И даже любезно дали возможность пристроиться лаборантом в этом центре мировой науки. Гуманно, очень гуманно... Мы нынче, знаете ли, вегетарианцы. Мы мясо не едим. Врагов народа не кушаем.

Кухтик хотел было открыть глаза. Вопрос о мясе заинтересовал его. Но лежать на теплом сене было так уютно, а шевелиться или даже поднимать веки так тяжело, что он остался лежать, как лежал.

- Слушай, Кирилл, - продолжал между тем Беня. - Ну, ладно. Со мной все понятно. А скажи мне, пожалуйста, каким образом они тебя-то сюда пустили? С твоими-то диссидентскими перлами?

- Хм!.. - усмехнулся невидимый Кирилл. - Не меня они пустили, батенька. Не меня. Они нашему дорогому шефу карт-бланш выдали. Очень их, как я понимаю, его великая идея заинтересовала. А тут можно на многое глазки закрыть. Лишь бы толк был... Они ж ему прямо сказали: "Бери всех, кого сочтешь нужным. Любого. Плевать на все грехи и на все пункты анкеты. Только б пахали".

- Это что ж, он тебе сам рассказал? - ехидно спросил Беня.

- Представь себе - сам. Старикан со мной тут как-то воспитательную работу проводил. По просьбе соответствующих товарищей, полагаю. Ну, чтоб я не очень разлагающе влиял на здоровый коллектив. Воспитатель с нашего гения - ещё тот, как ты понимаешь. Юлил, юлил два часа. "Учитывая ваши знания... Ценные кадры... Хотелось избежать осложнений..." и тому подобное. А потом в порыве откровенности признался: мне, мол, позволили брать кого захочу, без всяких ограничений. Так что вы уж не подводите старика. Сдерживайтесь, мол, дорогой... Просто слеза прошибла.

- А что, Кирилл, - спросил Беня, - диссертация твоя действительно имеет отношение к этим аномалиям?

- Они полагают, что - да. Хотя моя тема имеет к этим аномалиям такое же отношение, как эта гнилая картошка к их продовольственной программе, ответил Кирилл и ещё раз повернулся на сене.