Меня вызвали в министерство.
«Адам Грин, зайдите сегодня в отдел кадров», – раздалось в телефонной трубке, до которой я еле дополз. С пяти утра я провалялся на полу в ванной, обнимая унитаз. Тошнить меня так и не перестало, чертово дерево. Нащупав шишку на затылке, я проклял вчерашний день.
«Итак, что мы имеем, – думал я, пока кофемашина трещала, выдавливая коричневую жидкость, – мать-одиночка, работающая в ужасной забегаловке, мечтает сбежать, старик, оставшийся без семьи, мечтает найти свою дочь, и студентка медицинского колледжа, у которой ничего не получается».
Единственное, что я сделал, это уговорил Лиззи не сдаваться и продолжить учебу. С этим и пойду. Скажу, что одно задание завершено, и завершено успешно.
Интересно, они дадут мне нового подопечного или подождут, пока я разберусь с другими двумя? Как же не хотелось ничего нового, но еще сильнее я боялся сдать Нину и того старика. Я мог сказать, что ничего подозрительного не заметил. Не заметил, и все. Никто же мне не запрещает прикинуться дураком. Пусть отдадут эти дела другим осведомителям. Почему я? Почему именно эти люди? Неужели нельзя было послать меня к какому-нибудь мерзавцу, которого не жаль было сдать?
Почувствовав вкус железа во рту, я понял, что раскровил десны. Ненавижу новые щетки, даже самые мягкие, жестче наждачной бумаги. Я сплюнул и включил кран. Пар от горячей воды обезоружил зеркало, лишив его возможности отражать. Я смотрел в него и не видел лица. Так оно и лучше, не смотреть в глаза тому, за кого очень стыдно. Может, напиться? Кого я обманываю. Единственное, что я мог сделать, – это уговорить их обоих не делать ничего. Не предпринимать попыток к побегу и не искать своего ребенка. Легко сказать – не искать ребенка. Если бы он у меня был, неужели я бы не искал его. Хотя моя мать меня бы точно не искала.
Я надел джинсы, застегнулся на все пуговицы и вышел. До министерства десять минут пешком, папка с собой. Хотя зачем она? Мне нечего им предложить, но пусть будет, с ней как-то спокойнее. В животе бурлило волнение, в горле пересохло, голова разболелась еще сильнее.
Переходя одна в другую, улицы меняли ландшафт. Однозначно мне нравится в центре, я чувствую свою значимость, важность, этот воздух свободы и…
– Вы не видели?
Меня кто-то окликнул.
– Вы не видели мою дочь, молодой человек? Девушка, двадцать пять лет, волосы светлые, глаза карие, она красила волосы, красила кончики в розовый цвет. Здесь не видно, это старая фотография…
Женщина со стопкой листовок держала меня за рукав, я инстинктивно дернулся, она не отпускала. Поняв, что никакой опасности нет, я просто стоял, не убирая руки. Женщина – маленькая, взлохмаченная, в вязаной кофте и юбке ниже колен. Кажется, она вечность не причесывалась. Заметив мой взгляд, она собрала волосы в пучок. Мне было неловко, я старался не смотреть на нее.
– Пожалуйста, – повторила она, – вы не видели?
С листовок смотрела девушка, не та, что была тогда, другая. Время будто бы сжалось, я забыл, куда шел, глаза женщины, глаза девушки, ничего не могу сказать.
– Не видел, – еле вымолвил я, и время пошло, и я бы хотел пойти, но женщина не отпускала.
К нам подошел патрульный. Учтивый голос, безразличный взгляд.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Случилось, – зашептала женщина, – случилось, – она впала в истерику, – а вам все равно, вам всем все равно на мою дочь! Сволочи, какие же вы сволочи!
– Пожалуйста, мэм, пройдемте со мной.
Он взял ее под локоть, она расцепила пальцы. Я был освобожден.