Крылья за спиной

Глава 8

Лето пролетело, осень на исходе, мы летаем с Олей, над снежною землёю. М-да. Почти стихи получились. Осень, осень, в гости просим. Уже с неделю как выпал снег. Немного рано вроде, но летать стало и легче, и труднее. Погода хмурая. Ветры иногда ощутимо побрасывают лёгкий самолётик. Землю вроде стало виднее, но в этой белизне стали теряться ориентиры. И организм мой он хоть вроде и перестроился на ночной образ жизни, но дискомфорт остался.

После попадания бомбы, при бомбёжке нашего аэродрома в землянку с механиками, жаль мужики были такие молодые, уговорила командира полка отдать приказ вырыть новые землянки для пилотов подальше от поля. Глупо гибнуть не в бою. Уже ставшему лейтенантом Петрову, подкинула идею сварить станины для авиационных пушек от сбитых Илов. Снаряды для них можно брать в соседнем полку. В итоге теперь аэродром защищают пять спаренных установок, плюс две имевшихся зенитки. Так что у них теперь на счету три Ю-87 и один подбитый мессер. Уговорила всех наших пилотов, если кто, где увидит сбитый немецкий самолёт, тут же сообщать Петрову про это место. Результат радует, постепенно каждый наш самолёт наконец-то обрёл свою рацию. Теперь наш опыт перенимают другие полки.

Ребята-соколята мои пообкатались и стали настоящими асами. Хитрыми как Чингачгуки и точными как снайперы. Промахов в бомбометании практически нет.

Жизнь аэродрома идёт и изредка украшается свадьбами. Мои мальчишки влюбляются, бегают вместо того чтобы отсыпаться, на свидания … и женятся. И не возвращаются из полёта тоже. Каждая такая весть остаётся отметиной навечно. Я выменяла запас спирта на немецкий фотоаппарат с большим запасом плёнок и заставила нашего молчи-молчи снимать всех людей на аэродроме. Пусть у людей останется память о войне, годах их молодости. Просто для истории полка. И теперь он фотографирует каждого летчика, каждого штурмана. Всех-всех, от оружейницы до официантки. Пусть у людей будут факты былого, а мы все, кто выживет, будем потом смотреть и вспоминать.

Мать перемать, ну вот сколько раз говорила сама себе и другим, что нельзя строить планы на будущее. Не сбудется. И точно, пообещала вечером потанцевать с ребятами, благо метеорологи сказали, что снег и низкая облачность закроют небо, а не вышло. Сначала на общем построении провели награждение. Мне на мой третий размер девичьей груди рукой особиста Гордеева были навешаны медаль за отвагу и орден красной звезды. Странно, но мне показалось, что его рука словно невзначай погладила место крепления наград? Интересно, что бы это значило? А потом вдруг сразу приказ на вылет, километров за семьдесят за линией фронта нужно забрать человека. Срочно и под вечер. Лететь в это молоко как самой опытной, пришлось конечно же мне. Дали ракетницу, кучу черных ракет, две канистры с бензином на заднее сиденье, и на крылья прикрепили две люльки для раненых. Через час чих-пых и кривым маршрутом вперед на танки.

А ведь нашла я эту поляну, непонятно как, но нашла, горят пять костров пятиугольным знаком качества. Выпалила из ракетницы и с земли мне ответили красной ракетой. Порядок, можно садиться. Поле оказалось достаточно ровным, снег лежал пока тонким слоем, благо сугробов пока не было. Я докатилась до конца поляны, газанула, развернулась, и выключили мотор.

Ко мне подбежали пятеро партизан, в руках двое носилок, у одного руки замотаны бинтами по локти.

– Привет авиации! Значит так, болтать некогда, немцы у нас на загорбках висят, сейчас грузим раненых и лети к едрене фене отсюда побыстрей.

– Поняла. Канистры сюда, вот воронка бензин нужно вылить вот в это отверстие. Сейчас я открою люльки, раненых туда. Полушубки под них и на них, и ноги укутайте. Там наверху, – я показала на небо. – Хороший дубак. Начали!

Самолёт загруженный под завязку, долго разбегался, но мы всё же взлетели. Уже отлетая от поляны, я услышала взрывы гранат и автоматную стрельбу. Боюсь, что для тех, кто остался, это будет последний бой.

Медленно, изредка поднимаясь в туман облаков и выныривая вниз, чтобы определиться где лечу, я добралась таки до линии фронта, и тут можно сказать нос к носу столкнулась с мессером. Этот гад вышел на меня на встречных курсах чуть сверху и успел выпустить в меня одну, но длинную очередь. В мотор слава богу, эта сволочь не попала, но вот человеку в правой люльке точно мало не показалось. Сильно пострадало крыло, и появилась боль в правой ноге выше колена. Как же больно то. Я оглянулась, и видя, что эта летучая змеюка разворачивается, решила уйти в облака. Минут через десять я нырнула вниз и похвалила себя. Подо мной было родной аэродром. Одно плохо, мне стало хуже, слабость и картинка как в муаре. Найдя глазами полосу, я стала снижаться, особо не придерживаясь её центра. Главное не съехать в сторону. Самолёт остановился, и продолжил жить, тихо молотя воздух винтом на холостом ходу, а вот моих сил щелкнуть тумблером уже не осталось. Танцы. Я же сегодня хотела пойти на танцы, мелькнула у меня в голове последняя мысль, и моё сознание потухло …

Очнулась я от мерного покачивания. Тук-тук, тук-тук. Это колёса вагона отсчитывают километры, увозя меня в тыл. За оконной занавеской мелькают лес, дороги, переезды. Похоже, я пробыла без сознания долго. Что там было у меня с ногой на знаю, операцию я не помню, а может это и к лучшему, поди орала бы от боли? А сейчас почти нормально, чувствую, что нога вся обмотана, ноет, но шевелить и сгибать пальцы могу. Скорей бы сестра или врач пришли, хоть понять, что происходит, куда едем и можно ли в туалет сходить. А ну как я пока лежачая?

Так, на мне бесформенная женская рубаха и со штампом – Гор больница № 18. Лежу без трусов, это наверно для удобства санитарок. На полке рядом и наверху тоже кто-то лежит, просто спят или пока как была я, в безсознанке? Купе занавешено белой занавеской, что означает, там рядом лежат мужики.

Мои раздумья перебили голоса, кто-то из врачей шёл по проходу, осматривал и отдавал указания по каждому раненому. Занавеска распахивается и появляется врач в белом халате, следом две мед сестры. А врач-то подполковник, послушаем, что скажет.

– Так, это кто у нас, – он поворачивается ко мне и достаёт из кармана-сетки на стене лист бумаги. – Угу. Лейтенант, лётчица Валентина Путина. Двойное ранение правой ноги, повреждений костей нет, рваные раны от пуль на вылет, большая потеря крови. Ясно. Ну милочка вижу, вы очнулись. Как ощущения?

– Нога ноет, хочу в туалет, и есть очень хочется товарищ военврач.

– Ноет? Не рвёт, не дёргает, боль ровная?

– Пожалуй, что да.

– Это нормально. Пару дней придётся полежать, потом дадим костыль, начнёте потихоньку двигаться. В туалет? Это тоже сделаем, другой раз без стеснений вызывайте сестру, она поможет. Маша распорядитесь. А завтра с утра на перевязку, проверим, как идёт заживление. И поесть? Через час будет обед. Других жалоб нет?

– Есть просьбы. Скучно будет так просто валяться. Газеты бы, журнал какой или книгу, если есть. Потом хорошо бы бумагу и карандаш, письмо написать.

– Маша запишите. Мысли у девушки верные, надо нам озаботиться созданием своей библиотеки, газет на станции взять. Больной не должен замыкаться на своих болячках, чтение отвлечет и заставит забыть о себе хоть ненадолго. Сделаем лейтенант Валя, сделаем, но увы, не сразу. А тетрадку с карандашом дадим. Вот обход закончим и вам принесут.

– Спасибо.

Врач стал осматривать остальных женщин. Они были из одного расчета малой зенитной установки. Рядом упала бомба, уцелело только трое. Одна, что лежала наверху, напротив меня, оказывается умерла, двое других тоже имевшие тяжёлые ранения, и пока в сознание не приходили. Вот такая вот жизнь женщины на войне. Тем временем пришли двое мужчин и унесли тело, потом сменили белье приготовив место новеньким.

Ой, ё маё, а про то куда едем спросить я и забыла. Ладно, дальше Урала не увезут. И ранение выходит среднее, дай бог всё заживёт быстро. Теперь другое, а ну как кто меня попросит, а расскажите-ка нам милая, где вы раньше жили? Кто папа и мама, а ну как братья и сёстры есть, а я-то про них ничегошеньки и не знаю. Вот это будет провал. И будет тебе лейтенант Валентина знакомство с НКВД. Откровенно говоря, этого хотелось бы избежать. А потому особо не болтаем и своё высшее образование подальше, подальше прячем. А вот мне и утку принесли … жить, как говорится хорошо.

Похоже конечная станция. Свердловск. Я как ходячая получила другой костыль, халат и переходящую шинель. Нас посадили в автобус с крестом и стараясь не растрясти, повезли непонятно куда.

А ведь я был в Екатеринбурге, блин, с трудом опознал пару зданий. Совершенно другой город. Нас привезли в трёхэтажное здание какой-то школы. Койки, койки, койки, даже в коридорах койки. Много же нас. Запах крови, хлорки, лекарств и пожалуй, над всем этим аура боли и страданий. Женская палата оказалась одна, она была на десяток мест и занимала бывший кабинет директора. Там была своя печка и огромные окна с протыканными тряпками щелями. Моё место оказалось в углу, что мне понравилось.

Я попала на перевязку только на следующий день, врачи сначала разбирались с тяжёлыми. На моих ранах уже появилась тонкая кожица, что показывало о том, что заживление идёт нормально.

– Ну и отлично, ещё неделька, и вы девушка сможете перейти с костыля на палку. Молодец. Сквозные ранения, вам удивительно повезло.

– И летать смогу?

– Сестра намажьте и забинтуйте. Летать? Летать сможете. Хотя я как женщина не понимаю вашего стремления управлять такой техникой. Медсестра, санитарка, радист, но самолёт? Это уже слишком.

– Эх, дорогая товарищ врач. Если бы вы знали, если бы вы знали, как тоскуют руки по штурвалу. Есть одна у лётчика мечта, высота, высота! – пропела я.

– Да летай девочка, летай. Куда деваться, всё война проклятущая, она заставляет нас выделывать такие вещи, какие в мирное время никто бы нам бабам не позволил. А теперь марш в палату. Ты часом не куришь?

– Нет, и не начинала никогда.

– И правильно. Разрешаю тебе выход на улицу два раза в день на пять минут. Воздухом подышать, на небо посмотреть, но со двора ни-ни. Рано! Вот пропуск для вахты.

– Спасибо, товарищ военврач.

– Свободна…

Вот и пролетели мои два месяца в госпитале. Завтра последний осмотр и выписка. Два месяца прожила в женской палате, а вот подружек себе не нажила. Так, мелкие разговоры о жизни, почти ничего о войне, переживания о родных. Странно, но постепенно до меня доходит, что мысли женские обо всём, что происходит вокруг нас, они абсолютно разнятся от мужских суждений. Я раньше тоже говаривал, у нас с женским полом разная психика, а ведь эти слова оказались правдой. Они говорят о мужиках и семье, о детях и платьях, я же о событиях на фронте, где проходят главные бои, что оставили. Вот так. Может они чувствуют, что во мне не женское сознание? Хотя какой я мужик, давно уже переменился и даже стал стыдиться оголённости. Давеча когда какой-то раненый случайно к нам заглянул, так я блин заорал и даже вдруг бросился закрываться одеялом. Смешно. Тому может просто давно посмотреть на бабу голую усмотреть не удавалось? Тут бы усладить его взор телом женским, а я дура, взяла и спряталась! Зачем? А ведь с меня бы не убыло. Подумаешь, чужой мужик в кои-то веки голую бабу увидел, хоть порадовался бы.

Война между тем всё идёт, и мы пока отступаем. Отступаем и оставляем города и территорию, но уже много меньше. Силён немец. Поговаривают, что не всегда нас возвращают по месту службы, а часто отправляют на переучивание в запасный полк. Мне же хочется обратно, к своим ночникам. Нет, не буду загадывать, завтра всё узнаю …