Кровавые сны владык

Дайрут

Теперь Дайрут носил длинные волосы, стянутые на затылке черным шелковым шнурком, аккуратные бородку и усы, черную рубаху, черные штаны и длинный тесак за поясом.

Мартус Рамен, когда говорил о том, что он — настоящий хозяин Жако, не преувеличивал. Никто, даже патрули, не смели останавливать владельцев черных рубах, по крайней мере, в обычных обстоятельствах.

В городе было неспокойно, то и дело появлялись твари Хаоса, возникали из воздуха и бросались на людей. И чаще всего между горожанами и демонами или бесами вставали не кочевники, а люди Рамена.

У них были обереги, они знали слабые места врагов и хоть как-то умели владеть оружием. Подчас кто-то погибал, но все чаще чернорубашечники побеждали без потерь — ведь главным было дожить до конца схватки, а потом можно будет выпить зелье, приготовленное Лиеррой.

На службу к наместнику шли те, кого не взяли чернорубашечники, а если вдруг кого-то ограбили или оскорбили, то за ответом шагали не в Цитадель, а к одному из помощников Мартуса.

То, что город считался принадлежащим Орде, было исключительно доброй волей Рамена и Лиерры.

Налоги здесь собирались из рук вон плохо, а если вдруг кто-то из людей степи оказывался замешан в грабеже или изнасиловании, то его вешали свои же, чтобы ни в коем случае не вызвать волнений, результат которых был известен заранее.

Никакая Цитадель не спасет от разъяренной толпы, в которой есть люди, знающие город и тайные ходы в нем гораздо лучше, чем его временные хозяева.

В своих донесениях наместник Жарай постоянно лгал, потому что иного выбора у него не было — или признать себя неспособным справиться с горожанами, или выгораживать себя.

Больше всего Дайрута угнетало то, что разрабатываемые им операции выполняли другие. Ему хотелось окунуться в бой, надеть доспех и взять в руки мечи, однако это оказалось невозможно. И поэтому ему приходилось изображать из себя одного из многочисленных помощников Мартуса, человека весьма уважаемого.

Однажды Дайрут спас жизнь мяснику, когда на того с ножом кинулся свихнувшийся покупатель. Верде успел перехватить руку с клинком в последний момент, а затем не без труда скрутил хлипкого мужичонку в одежде купца, у которого оказалось не по телу много сил.

Покупатель шипел, пускал пену, а потом внятно, очень грубым, скрежещущим голосом произнес:

— Вы все умрете, возвращая свои тела Хаосу, у которого они были украдены!

И откусил себе язык.

На мясника это произвело очень сильное впечатление, и с тех пор он был уверен, что Дайрут — то ли воплощение Светлого Владыки на земле, вроде паладинов, о которых рассказывают в легендах, то ли сам снизошедший с небес Дегеррай.

Время от времени Дайрут ночевал у молочницы — он не был от нее без ума, от этой полногрудой и, в общем-то, симпатичной женщины лет на пять старше его самого. Но он боялся сорваться, а Лиерра уверила его, что, даже раз в неделю посещая даму, молодой человек становится не таким нервным.

Пышные груди сероглазой чаровницы Атуны оставляли Дайрута почти равнодушным, зато ее лоно принимало его семя, а вместе с ним уходили и яростные мысли о том, что пора уже ввязываться в схватку, а там будь что будет.

Для Атуны он тоже был спасением — хотя и совершенно в другом смысле.

Ее постоянно терзал страх, она панически боялась оставаться одна — ее жениха за несколько месяцев до этого хотели посадить в темницу, он сбежал и прятался от патрулей, но однажды его в клочья разорвали трое бесов, и завершение этого мерзкого пиршества застала Атуна.

Она позвала парней в черных рубашках, и они очистили ее жилище от тварей Хаоса, но очистить память и душу оказались не в состоянии.

Многие после этого побывали в ее постели, но до Дайрута никто не смог вселить в нее даже каплю уверенности, а входить в женщину, которая в разгар страсти пугается каждого шороха, удовольствие небольшое.

Дайрут шел по жизни, как по давно знакомой улице, он показался Атуне воплощением уверенности и целеустремленности, и потому рядом с ним она успокаивалась, становясь почти прежней.

С ним здоровались на улицах незнакомые люди, юноши спрашивали, что нужно сделать, чтобы надеть черную рубашку, а девушки завидовали молочнице Атуне.

Он никогда не чувствовал себя таким нужным — неожиданно Дайрут ощутил, что причастен к чему-то важному и правильному, что делает дело, от которого многим хорошим людям станет проще жить.

Он писал от чужого имени десятки писем — людям, гномам и оркам, половинчикам. Писал темникам Орды и магам Сиреневой Башни, показывая осведомленность, которая намекала, что это послание стоит прочитать. Разрабатывал планы нападения на обозы, высчитывал, как лучше штурмовать ту или иную крепость, взять которую изнутри, скорее всего, не удастся.

Разужа держал Орду единой на поддержке своего божественного покровителя, Дайрут — на полученных от отца знаниях и жажде мести, Рыжие Псы с Айриэллой — на памяти о нем и интригах, в которых никогда не были особо сильны и поэтому справлялись с трудом.

Огромное государство трещало по всем швам.

По слухам, Джамухар с Текеем смогли договориться с Абыслаем и поехали прибирать к рукам власть над Ордой. Абыслай получил еще одно письмо, в котором сообщалось, как можно вбить клин между Коренмаем и Ританом.

Гномы, половинчики и часть варваров сочли себя независимыми, и в их земли не поспешили войска.

А здесь, в бывшей Империи и Вольных Городах не хватало только первой искры для того, чтобы занялся пожар. Причем было ясно, что если пламя займется в одном месте, то тут же полыхнет и во всех остальных.

Дайрут четко знал, как действовал бы он в подобном случае — где-то с помощью устрашения, жестоко убивая каждого пятого, где-то подкупая влиятельных людей или нелюдей, где-то даря некоторые вольности и обещая в случае ослушания жесточайшие кары.

Но его не было с той стороны, и без руководства темники и тысячники действовали словно впотьмах. Некоторые их решения выглядели хорошими, другие, словно плохое лекарство, лишь маскировали беду на время.

Мартус не очень хорошо разбирался в осадах, расстановке войск и прочих связанных с войной вещах. Однако он превосходно знал все старые и новые торговые пути, тропы контрабандистов и людей, которые при необходимости переправят тот или иной товар из одного места в другое.

Он легко мог проследить родственные, дружеские и торговые связи между всеми более-менее известными людьми, а порой и не людьми — если дело касалось, к примеру, гномов.

Мартус Рамен точно знал, что и кому предлагать; в том, что касалось взяток, подарков и угроз, он был великолепен. Единственным недостатком его оставалось то, что бывший распорядитель игр иногда и совсем ненадолго впадал в черную меланхолию, и, чтобы узнать, отчего, Дайруту пришлось немало времени провести с занудой Агнием.

Выяснилось, что раньше Мартус принимал зелье, называющееся «алкой» — его использовали порой лекари и маги. Однако незадолго до встречи с Лиеррой он бросил мерзкую привычку, хотя иногда желание залить этой гадости в глаза одолевало его и по сию пору.

Каждый день Дайрут тренировался с мечами.

Найти хороших воинов среди людей Мартуса оказалось непросто, но со временем, после нескольких правильно составленных писем, в Жако подтянулись и те, кто мог составить ему компанию.

Теперь здесь были и наемники, и герои Арены Тар-Меха.

Но для того чтобы рубиться в полную силу, Дайруту Верде обычно не хватало даже пары бойцов, а тех, кто умеет драться вместе, а не поодиночке, было совсем немного.

Все в том же дворике Лиерры Верде раскидывал противников, скользя между ними с двумя палками. А если бойцы подбирались действительно хорошие, то и с клинками из хорошей, старой имперской стали.

А потом сидел над чертежами укреплений или писал письма.

После этого шел гулять по Жако, одновременно узнавая и не узнавая места, знакомые с детства.

Но рано или поздно он возвращался в свою комнатку, и тогда смутные воспоминания, весь день тревожившие и распалявшие его, приходили и мучили с новой силой.

— Скоро, — бормотал Дайрут. — Очень скоро я отомщу.

И еще одна вещь смущала его все чаще и чаще.

Ни фигуристая молочница, ни работа, ни занятия с мечами не могли его заставить забыть Айриэллу. Королева Дораса, предательски отрубившая ему руки, была словно наваждение, которое порой затмевало даже сцену устроенной отцом чудовищной бойни, но не приносило облегчения.

Боль, рожденная пониманием того, что они никогда не будут вместе, терзала Дайрута — война поставила их по разные стороны, и как бы он ни старался, что бы ни делал, они все равно останутся противниками.

Иногда ему казалось, что когда он победит ее, Айриэлла признает его силу и станет ему верной и послушной женой, но потом вспоминал, как гордо и спокойно она скинула платье, как привела его друзей для того, чтобы изуродовать недавнего повелителя мира…

И понимал, что силой ее не склонить — именно в этом и состояла ее прелесть, а не в узких бедрах, в рыжих длинных волосах или острых маленьких грудках, не в правильных чертах лица.

Она была истинной королевой и могла бы стать настоящей опорой для своего короля.

Из-за мыслей о королеве Дораса он довольно плохо спал.

Утром Дайрут просыпался вымотанным, бокал сильно разбавленного вина приводил его в чувство, и он шел к дому Лиерры, чтобы найти во внутреннем дворике кого-нибудь из воинов и скрестить с ними мечи.

Однажды утром он обнаружил там Дивиана, а рядом с ним — довольного Мартуса Рамена.

— Пора, — сказал тот.

— Пора, — согласился Дайрут, разглядывая противника.

На лице «героя» было несколько свежих царапин, и вообще выглядел Дивиан плохо, усталым и даже изможденным, но улыбался при этом нагло, а смотрел решительно.

— Мартус говорит, что ты хорош, — сказал он после короткого взаимного разглядывания, — но насколько — предложил определить мне.

— То же самое он сказал и о тебе, — Дайрут подмигнул. — Какое оружие?

— Шест, — предложил Дивиан. — Мартус не советовал мне выбирать меч.

Несмотря на раннее время, во дворике собралось немало народа — об их споре знали многие, и все хотели посмотреть, как обернется дело.

Дайрут подкинул шест, приноравливаясь к его весу, несколько раз взмахнул для пробы. Он не привык к подобному оружию: его учили сражаться как благородного человека, который не будет ходить по миру с палкой.

Но, с другой стороны, шест похож на копье, а копьем Дайрут владел неплохо.

Рамен трижды хлопнул в ладоши; Дивиан скользнул вперед — небритый, явно вымотанный дорогой и… и только прикидывающийся усталым. Верде едва успел отвести первый удар, подпрыгнул, отбил второй, затем разозлился на себя и мгновенно нарастил темп так, что Дивиан сам бросил шест и выпрыгнул из круга.

— Я выиграл, — заявил он. — Мартус сказал, надо продержаться пятнадцать ударов сердца.

Дайрут помотал головой — проклятый торгаш!

Впрочем, сам виноват — надо было оговаривать оружие сразу.

— С меня два золотых, Мартус, — сказал он, собираясь уйти.

— Эй, Айн, — окликнул его Дивиан. — Покажешь потом тот прием, каким ты отбил первый выпад?

Дайрут горько усмехнулся — его до сих пор коробило от детского имени, но Дайрутом его называли теперь лишь Лиерра и Мартус, и то наедине.

— Покажу, — ответил он. — На самом деле это несложно.

Насчет «несложно» он солгал, полагая, что Дивиан будет в бешенстве, когда у него не получится повторить прием даже с сотой попытки.

Прошло несколько дней.

Теперь среди бойцов Мартуса Рамена у Дайрута было много приятелей — тот же Дивиан и его соратники. Каждый из них оказался отличным воином и уважал Айна хотя бы потому, что он лучше других знал, с какой стороны берутся за меч и какой частью тыкают во врага.

Его жизнь, как ни странно, успокоилась.

Вокруг творились разные ужасы, люди умирали от голода или в когтях демонов, все время что-то происходило — то мать в приступе ярости топила собственных детей, то бродячий пес начинал проповедовать, убеждая окружающих уверовать в Темных Богов.

У Дайрута же все было спокойно.

Многие вопросы брал на себя Мартус, а если возникало нечто непреодолимое, в дело вмешивалась Лиерра. Она могла с помощью сложных ритуалов наслать голод или болезни на целые города, с помощью астрологических расчетов найти человека, исчезнувшего много лет назад, или определить слабое место у самых неподкупных людей.

Если бы Мартус и Лиерра помогали ему, когда он был ханом, то весь мир лежал бы уже у его ног и, скуля, спрашивал, что необходимо сделать, чтобы порадовать любимого повелителя.

Но ни ведьма, ни бывший распорядитель не стремились работать на кого-то.

Они поддерживали друг друга, шли к общей цели, и было совершенно непонятно — останутся ли вместе, когда Орда окажется разрезана на множество родов и племен, а в том, что так произойдет, сомнений уже почти не оставалось.

«Почти» — потому что диск в небесах рос и рос, он был больше солнца и порой закрывал его, становилось видно, что поверхность его покрыта темными пятнами и светлыми бороздами.

Священники Светлого Владыки, вернувшиеся в свои храмы, днем и ночью молились, пытаясь изгнать из мира силы Хаоса, волшебники закрывали свои лавки, шаманы впадали в безумие. Но большинство людей считало, что как-то все устроится, успокоится, пройдет стороной, хотя по всему было очевидно — не пройдет, не успокоится.

Лиерра иногда говорила, что несколько лет назад силы преисподней отворили двери в обиталище простых смертных, но по разным причинам не смогли провести сюда сразу большую армию.

Хаос просачивался в мир, присылал демонов и бесов.

А сам мир погружался в Хаос злобы и страха.

Каждый новый день грозил новыми бедами: кольчуга за ночь могла превратиться в труху, как это произошло с Дивианом, а вино могло само стать водой — как уверял один трактирщик, хотя как раз в это поверили далеко не все.

Очередную работу он закончил глубокой ночью, при свете свечи.

Дайрут разогнулся, поставив длинную подпись — глаза слезились, кристальные руки, как это порой бывало, безо всякой причины, чесались, словно бы изнутри, и унять зуд казалось невозможным.

Дайрут нередко задумывался об этом подарке.

Он сам попытался найти первосвященника Дегеррая, однако тот словно провалился сквозь землю.

Люди Мартуса Рамена по просьбе Айна искали Родриса, и порой кто-то натыкался на упоминания о нем. Иногда говорили еще и об осле, но в это Дайрут не особо верил — привыкший к комфорту первосвященник вряд ли взгромоздился бы на упрямое и совсем не благородное животное.

Дайрут только что закончил чертить план очередной крепости, которую несложно будет отобрать у Орды, зато потом, сменив небольшой гарнизон на собственный, оборонять придется большой кровью.

Подобное он делал не раз и всегда ставил на листке подпись, причем по какой-то непостижимой причине — каждый раз чужую, порой он писал имя отца, иногда — отца Айры, прошлого короля Дораса, время от времени он выводил рунами гномов прозвище Разужи — «Потрясатель Мира».

Агний, что заведовал теперь всеми бумагами у Мартуса и даже начальствовал над парой писцов и несколькими мальчишками-посыльными, при виде живого Дайрута сделал круглые глаза и попытался упасть в обморок.

Затем привык, но, обнаружив очередную чужую подпись на схеме или карте, бледнел от ярости.

Дайрут знал, что время от времени Агний берет уроки боя на мечах у Дивиана — по настоянию Мартуса Рамена. Также знал и то, что каждый раз бедолага-помощник умудряется едва ли не изувечить себя, но упорно не бросает занятий.

Еще Дайрут слышал, что когда на двух горожанок напала адская гончая, Агний кинулся на помощь и даже кое-как защищал женщин, пока не подоспели воины Орды, в тот день оказавшиеся более расторопными, нежели люди Мартуса Рамена.

Оставив чернила сохнуть, Дайрут распахнул створки окна и выглянул наружу — там заканчивалась весна, там расцветал летний Жако, город, в котором когда-то родился Айн Рольно.

Родился и умер.

А потом воскрес и понял, что нужно многое исправить.

Несмотря на амулет из храма Светлого Владыки, Талаю особо не доверяли.

И правильно делали.

Потому что едва миновал день, полный чуждых ему забот, и наступила ночь, как он соорудил из старого одеяла и нескольких веток подобие спящего человека, а сам вылез из дымной и мрачной землянки наружу.

Двое стражей, поставленных не так давно, уже спали.

Затерянный в чащобе лагерь был самым ужасным изо всех, которые когда-либо видел Талай — здесь не ругали за провинности, а самым страшным наказанием считали изгнание. Разбойники не заботились о завтрашнем дне; у них имелось шестеро или семеро командиров, что постоянно ссорились между собой.

Десяток воинов — хоть варваров, хоть кочевников, да даже гоблинов или сытых и ленивых пехотинцев Дораса — легко победил бы в открытом бою полсотни этих идиотов.

Никто из них не умел воевать, даже купец больше смыслил в военном деле.

Впрочем, лезть с объяснениями и указаниями он не собирался.

Он просто взял то, что было ему нужно, тихо вывел свою лошадь узкой тропкой из лагеря, определил по звездам нужное направление, в очередной раз поразившись круглой хреновине в небесах, и уехал.

Самое смешное было в том, что он «украл» только свое — собственную лошадь, одежду, саблю и щит, позаимствованные у воина из рода Тахар. Ну и амулет — который здесь стоил раза в два больше, чем в Дорасе, но и там был не самой дешевой побрякушкой.

Он мог взять и еще что-нибудь, но понимал, что лучше этого не делать — да, сбежал, но ведь не убил никого, не взял чужого.

Талай остерегался ехать трактом, но троп и дорожек не знал, поэтому держался обочины и не торопился, готовый в любой момент свернуть в лес. Однако в эту ночь боги были милостивы — ему никто не встречался, если не считать мертвого путника с развороченным чревом, что валялся посреди дороги.

Добравшись до знакомого по многократным поездкам постоялого двора, он спешился, привязал коня к дереву и пошел дальше пешком.

Ворота оказались закрыты — но для молодого купца это не стало преградой, он подпрыгнул, зацепился руками за край створки, подтянулся, перекинул ногу, а через мгновение соскочил с другой стороны. Собак здесь не держали — это он отметил еще в прошлое свое тут появление, перед тем, как рассчитаться за две комнаты и скромный ужин.

Искать своих он не собирался — занятие это долгое и неблагодарное: варвара и акробата вполне могли убить или взять в плен.

Вместо этого Талай забрался на крышу конюшни, по ней прошел до раскрытого по летнему времени окна хозяйской комнаты и спокойно влез внутрь. Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте, а затем бесшумно шагнул к кровати и зажал рот лежавшему на ней человеку.

Лицо его оказалось холодным, а голова от прикосновения безжизненно мотнулась вбок. Молодой купец отшатнулся, уловил запах крови, и в этот момент сзади ему почудился шорох.

Резко обернувшись, Талай принял на выдернутую саблю размытую черную тень. По запаху он догадался, что это адская гончая, и вместе они упали на кровать мертвого хозяина постоялого двора.

Тварь крутилась и тонко визжала, словно не обращая на Талая внимания, а затем дернулась и, обдав противника жаром из пасти, сдохла. Купец поднялся и, стараясь не думать ни о потерянных теперь уже спутниках, ни о товаре — хотя его было очень, очень жаль, — вылез обратно в окно.

А там его уже ждали — два беса, висевших в воздухе.

К удивлению Талая, они не спешили атаковать.

Некоторое время он ждал, сжимая саблю, а затем с ненавистью спросил:

— Чего ждете?

— А-амулет, — проскрипел один из бесов.

— Меша-ает, — на удивление мелодично пропел второй.

Купец понял, что купленный за большие деньги в Дорасе кулон и впрямь ограждает его от тварей Хаоса, во всяком случае, этих, потому что адская гончая не испугалась. Хотя и погибла очень легко, словно обыкновенная псина, не особенно живучая или сильная.

Он достал вещицу из-за пазухи и взмахнул ею в воздухе:

— Убирайтесь прочь! В преисподнюю!

Однако бесы только молча перепархивали из стороны в сторону, не желая улетать. Талай наступал на них, понемногу начиная понимать, почему твари остались здесь, а не убрались прочь сразу после того, как убили владельца и постояльцев.

Они ждали путешественников, чтобы убивать их по одному или небольшими компаниями!

Взмахнув в очередной раз амулетом, купец шагнул вперед и провалился, поскольку крыша закончилась. Извернувшись кошкой, Талай успел ухватиться за край настила. Он ободрал колено и бок, но не упал, но это было неважно, потому что амулет с четырьмя хищными птицами улетел вниз.

И в следующее мгновение оба беса метнули в него молнии.

Перед смертью Талай подумал: «При хане Дайруте такого быть не могло».