Крепость мрака

Глава шестая За поверженной ратью встанет новая рать…

9—13 дни месяца Саорх.

История злоключений Майлдафа-младшего выяснилась ближе к ночи, когда он вновь обрел способность здраво рассуждать и внятно говорить. Утром же Коннахар и Ротан, приволочив слабо вздрагивающее тело в барак, первым делом избавили бедолагу от зловонной и изодранной одежды. Затем Коннахар притащил пару ведер студеной воды из огромной бочки, вросшей в землю у входа в конюшню, и они вдвоем, как могли, отмыли Льоу от грязи.

Проделывать все это пришлось в большой спешке, покуда зверовидные надзиратели не погнали пленных на дневные работы. Соседи по несчастью, айенн сиидха, населявшие бывшую конюшню, помогли, чем могли — для пострадавшего каким-то чудом сыскали чистую рубаху и штаны, а один из сиидха, сказавшийся лекарем, наскоро осмотрел раненого.

Вынесенный им вердикт прозвучал неожиданно. Льоу явно был жестоко избит, вся правая половина его лица скрывалась под огромным кровоподтеком, губы напоминали недожаренные оладьи. Даже самое легкое прикосновение к лицу и ребрам исторгало у него болезненный стон… но если злосчастному скальду и грозила смерть, то разве что от чудовищного перепоя.

— А я-то гадаю, чем таким знакомым от него несет, — с отвращением принюхавшись, заявил Ротан. — Вот теперь вспомнил! Отцу по старой памяти на Йоль знакомцы из Граскааля присылают бочку-другую сгущенного вина. Того, которое дверги гонят у себя под горами. Я как-то пробовал — мерзость редкостная, хотя некоторым из папиных друзей пришлась по душе…

— Ты хочешь сказать, что он всего-навсего мертвецки пьян? — мрачно уточнил Коннахар. Он только что переворошил подвернувшейся щепкой кучку грязного тряпья, выудив пришедший в полную негодность длинный шерстяной шарф в мелкую красно-зеленую клетку. Украшавшая его вычурная серебряная фибула с каплями аметистов уцелела. Принц отцепил ее и спрятал, зная, как Льоу дорожит этой вещицей, перешедшей к нему от отца.

— Ну, его к тому же сильно измолотили… но разит от него в точности, как от тех памятных бочонков, — Юсдаль поднял очередное ведро, готовясь выплеснуть его содержимое… и тут вытянувшееся на каменном, слегка присыпанном соломой полу тело выгнулось и открыло уцелевший глаз.

— Не лейте больше… утону… или замерзну… — шепеляво, но вполне связно пробормотал Лиессин, после чего вновь провалился в тяжелый полусон-полуобморок. Расталкивать и расспрашивать его у Коннахара не было ни желания, ни времени — хриплые окрики надсмотрщиков уже приказывали всем пленным выстроиться снаружи. Потомок Бриана Майлдафа остался в конюшне, под присмотром раненых сиидха, коим дозволялось не участвовать в тяжком деле растаскивания каменных глыб и обгоревших до черноты бревен.

С наступлением сумерек работы завершились. Коннахару в этот день выпало наравне с двумя десятками собратьев по плену разбивать кирпичную кладку в указанном месте стены какого-то здания в Вершинах: дверги сочли этот участок подходящим для возможного устройства тайника. Никакого секрета не сыскалось, да и врученной увесистой киркой наследник Аквилонии помахивал более для виду — впрочем, так поступало большинство пленников. Бурная деятельность начиналась только при появлении надсмотрщиков, немедля затихая, стоило им удалиться. Неудивительно, что работы шли из рук вон медленно. Разозленные карлики уже не раз наказывали отлынивающих пленных, но толку не добились. Другое дело, что такая работа, тупая и бессмысленная, под непрерывными пинками и оскорблениями надзирателей, выматывала до полного изнеможения.

На обратном пути в конюшни наследнику Аквилонского трона, как и все, еле волочащему ноги от усталости, довелось пройти мимо расчищенной круглой площади. Коннахар несколько раз бывал здесь и прежде, всякий раз задаваясь вопросом — чего ради дверги так старательно убирают отсюда обломки камней? Теперь он смекнул, зачем: карликам понадобилось большое открытое пространство, дабы превратить его в подобие гладиаторской арены. По окружности площадь обнесли решеткой с зубцами по гребню, в середине установили тяжеленный каменный жернов с вделанным в него железным кольцом. Имелись даже зрительские трибуны, сколоченные из первых попавшихся под руку досок и бревен. Сейчас, под вечер, эти грубые скамьи заполняли дверги, явившиеся поглазеть на захватывающее развлечение. Что это было за действо, Коннахар понял с первого взгляда — и похолодел.

Рыча и сквернословя, в круге метался йюрч, прикованный длинной цепью за одну ногу к валуну в центре площадки. Шкура зверообразного воителя отливала солово-желтым цветом, перечеркнутым расплывающимися буро-красными полосами. Принцу показалось, что он узнал Норо Трехпалого, хотя он вполне мог ошибиться — среди йюрч наверняка имелось немало особей подобного окраса. Bceй защиты у йюрч было — маленький круглый щиток не более локтя в поперечнике, а в двадцати шагах от него выстроилось трое или четверо двергов с арбалетами. Щелкали спускаемые тетивы, стрелы с металлическими наконечниками звонко ударяли о вывороченные гранитные плиты… Зрители одобрительно вопили, подбадривая стрелков, арбалетчики обменивались ленивыми замечаниями, неспеша выцеливая живую мишень… Коннахар еще успел заметить, как очередной арбалетный болт вспорол обреченному воину бедро, но тут ближайший надсмотрщик его самого огрел копейным древком так, что помутилось в глазах — а в следующий миг колонна, в которой шел Коннахар, свернула вниз по разгромленной улице.

…Близкое присутствие смерти, своей или чужой, стало настолько привычным, что чувства притупились и выцвели, точно присыпанные пеплом. Отчаяние, надежда, беспомощность, дружеская поддержка, горе, сострадание — в течение дня они настолько быстро сменяли друг друга, что вряд ли у кого достало бы сил уделять внимание каждому из них. День прошел, ты еще жив, и замечательно. А если еще один из твоих спутников вернулся к жизни, то лучшего и пожелать нельзя. К жизни в этот вечер вернулся вдохновенный певец Лиессин Майлдаф. Когда уже в сумерках пленных работников загнали обратно в бывшую конюшню, Коннахар с облегчением увидел, что Льоу пришел в себя и прячется в дальнем темном закутке.

Несколько мгновений принц всерьез размышлял, что будет лучше — обнять вернувшегося в мир живых приятеля или влепить этому приятелю хорошую затрещину по здоровой щеке. Ведь предупреждали же его — не буди лихо, покуда тихо!

— Ожил, герой-сказитель? — буркнул Ротан, без сил валясь на гнилую солому. — Поведай, чем ты так прогневал незлобивый сплющенный народец, что они тебя мало не прикончили? Предложил Зокарру остричь бороду? Сложил скелу о том, как гном сватался к каменной идолице? Ты теперь смахиваешь на Одноглазого Хасти, только помоложе лет эдак на сотню. И разит от тебя к тому же — плескался ты, что ли, в их пойле?

Льоу скорчился в углу стойла, завернувшись в попону, и на вопросы не отвечал. Его колотил крупный озноб, одна половина лица была зеленоватого, другая — черно-синего цвета, левый глаз совершенно заплыл. От предложенной похлебки, в должное время подтащенной к воротам конюшни, как обычно, в огромном медном котле, он с отвращением отказался. Проходившие мимо сиидха бросали на него сочувственные взгляды. В конце концов, тот, что представился целителем, едва не силком заставил Майлдафа проглотить крохотную голубую облатку, затем положил ладони на лоб и на грудь Льоу и пошептал что-то, прикрыв глаза. Целебное действие сказалось немедленно — Льоу вскоре перестал трястись, порозовел и даже смог влить в себя пару ложек сомнительного варева.

— Говорят, якобы у двергов напрочь отсутствует чувство прекрасного, — многозначительно рассуждал Ротан Юсдаль, созерцая, как Лиессин неуклюже управляется с ложкой распухшими пальцами. — Врут, должно быть. Все-таки ты им пришелся по душе, иначе они б тебя живым не отпустили. Да и вообще, тебе несказанно повезло.

— Так что случилось? — Коннахар присел напротив, старательно отводя взгляд от стянувшейся на сторону и полиловевшей физиономии приятеля. Кроме синяка и опухоли, щеку Льоу от глаза до подбородка пересекали глубокие запекшиеся ссадины — видимо, ему с размаху заехали по губам латной рукавицей или чем-то похожим. — Не хочешь говорить?

— Скорее не могу, — с усилием произнес Майлдаф-младший и закашлялся. — Ладно, признаю, я сам виноват. Уж очень хотелось допечь коротышек.

— Поздравляю, ты своего добился, — одобрил Ротан, тщательно вытирая свою миску огрызком хлеба. — Чем же ты их так, а?..

— «Легендой о Предвечном Кователе», — пожал плечами Лиессин, изъясняясь по возможности более короткими фразами.

— Легенда о Кователе? — недоуменно переспросили за тонкой деревянной стенкой. В соседней клетушке завозились, и над верхним брусом показалась голова и плечи одного из сиидха. — Но отчего подгорные жители так оскорбились? Это длинная баллада, красивая на свой манер, хотя и несколько тяжеловесная, как мне кажется… но ничего обидного в ней нет…

— Я… э-э… слегка изменил содержание, — прошепелявил Льоу. — В «Легенде» говорится о сотворении подгорного народа… Я добавил туда кое-что. Мол, Предвечный Кователь сперва сотворил двергов высокими, красивыми и статными, как и Старший Народ. А потом на радостях упился хмельного меда… Спьяну праотцы двергов представились ему жуткими уродами… Схватил Кователь свой тяжелый молот, размахнулся и ударил, причем попал… С той поры дверги как раз и сделались уродами, как в кошмаре Кователя — кривоногими злобными карликами, а заместо вылетевших мозгов Творец напихал им в черепушки чего попало под руку — соломы там, глины…

Вокруг захихикали, сначала тихо, потом громче, по мере того, как история передавалась сидевшим дальше. В конце концов по узилищу покатилась волна здорового хохота, поутихшего только тогда, когда обеспокоенные караульщики замолотили дубинками в ставни. Лиессин сделал паузу, дотянувшись до стоявшего рядом с ним кувшина с водой, отхлебнул и продолжил уже бодрее:

— Клянусь Луггом и Морригейн, это их проняло. До самых печенок! Они даже галдеть перестали и дружно вытаращились на меня. Вдруг Зокарр, их король или старейшина — не знаю, как они его именуют, — отрывает свой зад от скамьи и провозглашает: никогда доселе не доводилось им слышать ничего подобного и, пожалуй, не доведется услышать впредь. Он, дескать, считает своим долгом вознаградить столь остроумного скальда и желает сделать это немедленно, собственной рукой… Мне бы сразу заподозрить неладное да шмыгнуть за дверь, а я сижу, довольный как дурак, и жду — вдруг и в самом деле чего преподнесут?

— Дождался, оно и видно, — хмыкнул Ротан. Лиессин одарил его хмурым взглядом уцелевшего зрачка.

— И вот в зал, где мы сидим, парочка двергов втаскивает здоровенную кадку из чистого серебра и водружает на стол. Над бадьей витает узнаваемый за сто шагов аромат двергского сгущенного вина. Того самого, что разъедает металл и прожигает дырки в граните. Тогда-то я уразумел, как здорово влип, но уж поздно было. Двое громил сгребли меня за шиворот и потащили вручать награду — этот их Зокарр рявкнул, что раз уж сам Предвечный Кователь, по моим словам, не гнушался хмельного, то и мне положено. Схватил лапищей за загривок, окунул в лохань и держит, а сам говорит: «Выпьешь — останешься жить, утонешь — так тому и быть». Ну и я выпил… уж очень жить хотелось… А лицо — это когда бадья опустела, Зокарр мне отвесил железной перчаткой. Чтоб, говорит, не поганил своим дрянным сиидхским языком святое… Потом я плохо помню. Кажется, били меня долго, анриз растоптали, скоты… Какая-то тварь на пальцы наступила, хорошо хоть, кости целы. Под конец вынесли куда-то на задний двор, раскачали и швырнули в яму. Воняло там — как у демона в заднице. Как выбрался — ума не приложу. А может, это я и вовсе не сам — помогли, вытащили… Знать бы еще, кто?..

Позже Коннахар вспоминал этот вечер как последний сравнительно спокойный перед последовавшей затем катастрофой.

Утром нового дня в барак доставили, как обычно, скудный завтрак, но на работы никого не погнали. Вместо этого около полудня в забитую до отказа конюшню ворвались надзиратели. На сей раз с ними были альбийские воины. Коннахар уже научился различать захватчиков-альбов по внешности, цветам доспехов и еще десятку признаков и теперь без труда определил, что мечники в синих с серебром кольчугах принадлежали к отборной гвардии самого Аллерикса. Каждого из трех сотен пленных грубо, но тщательно и быстро обыскали. У многих нашли спрятанное оружие — среди руин его валялось в избытке, и кое-кто не удержался от соблазна тайком сунуть за голенище кинжал. Сыскалась даже пара мечей, укрытых в соломе. Всех, пойманных «на горячем», альбы увели с собой.

Назад они больше не вернулись. Узилище опустело на треть.

Понятно, что надзиратели не делились новостями со своими поднадзорными и старались не допускать никакого общения между заключенными разных бараков, но странным образом пленные сиидха почти мгновенно узнавали обо всем, происходящем в Цитадели, и особенно в Вершинах. Коннахар крепко подозревал, что Старший Народ обладает некой загадочной способностью общаться на расстоянии, не прибегая к устной речи. Уже к вечеру стало известно, что такие обыски проведены повсеместно. Уличенных в малейшем неповиновении доставляли прямиком в Серебряные Пики, точнее — в тот из них, где безвылазно угнездился Исенна. Что с ними сделали, не ведали наверняка даже всезнающие сиидха… но единственный взгляд в сторону некогда прекрасных и стройных шпилей наводил на мысль о самой незавидной участи.

Спустя еще пару дней обстановка на руинах поверженной Цитадели стала в буквальном смысле огнеопасной. Последствия ужасной раны или же предательство ближайших соратников, а может, предчувствие полной неудачи лишили Исенну Феантари последних остатков разума. Оставив попытки разыскать Семицветье обычными способами, он вновь прибегнул к магии Жезла. Однако, теперь огромную колдовскую силу направлял воспаленный рассудок безумца, и результат не заставил себя ждать.

Синее небо над Долиной Вулканов сплошь затянули тяжелые, свинцового оттенка грозовые тучи. Над Серебряными Пиками эти облака, то и дело прорезаемые блеском молний, образовали подобие бешено крутящейся воронки, в сердце которой таилась непроглядная тьма, подобная окну в вечную ночь. Солнце померкло, и все вокруг окрасилось в мертвенный багрово-сиреневый цвет, какой бывает от зарева далекого пожара. Ни единый порыв ветра не касался поникшей листвы уцелевших в долине деревьев. Земля дрожала почти беспрерывно, и сполохи зеленого колдовского огня денно и нощно метались над вершиной поверженной башни, озаряя зловещий силуэт треножника с распятой на нем человеческой фигурой.

Словно всех этих мрачных знамений Безумцу показалось мало, отголоски творимой в Вершинах волшбы стали уносить жизни, разя внезапно и без разбору, подобно слепой и бесшумной молнии. Дверги и альбы из воинства Исенны без видимых причин падали мертвыми, напоминая в посмертии удавленников. То же самое порой случалось с пленными. Если до сих пор воинство Аллерикса хранило, по крайней мере, видимость спокойствия, то теперь холодная длань ужаса коснулась даже самых бесстрашных. Одно дело — биться в честном бою с противником из плоти и крови, и совсем иное — покорно и беспомощно ожидать, пока лопнет сердце в тисках неведомой темной силы!

Альбийские командиры, сохранившие остатки былой верности, отправили в Серебряные Пики своих представителей на переговоры с вождем. Исенна принял их, но на увещевания ответил презрительным смехом, а на угрозу мятежа безразлично пожал плечами. Попробуйте убить меня, сказал он, и взойдете на погребальный костер вместе со мной — ведь только сила Алмаза удерживает теперь подземный огонь Долины Вулканов… Военачальники ушли ни с чем, однако, едва спустившись по длинной витой лестнице, рассудили по-своему — сотникам велели спешно сворачивать лагеря. Пусть спятивший вождь ищет Радугу сам. Приказ не затронул лишь несколько сотен мечников, тех, что носили синие с серебром доспехи. Личная гвардия Исенны присягала Аллериксу на Жезле. Душа и тело этих великолепных воинов полностью принадлежали вождю, власть данной ими клятвы превышала и угрозу огненной погибели, и даже страх Живущих Вечно перед самой смертью.

Что касается двергов, то наемники, как всегда, проявили свойственную подгорному народу предусмотрительность. Часть их войска, и немалая, покинула Долину тремя днями раньше — после достопамятной беседы Кельдина с Аллериксом — под предлогом охраны богатого обоза. К ним присоединился и Кельдин Грохот вместе с двумя другими вождями подгорного народа, Терганом и Ярреном Краснобородым. Те, что еще остались, готовы были выступать в любой момент. Эти мешкали лишь по двум причинам: из-за непонятной медлительности Зокарра, повадившегося в последнее время все чаще навещать Серебряные Пики, — и трех тысяч пленных, нескольких сотен йюрч в том числе, вверенных «заботам» подгорных воинов. В последние дни надобность в пленных отпала — Исенне больше не требовались ни заложники, ни рабочая сила, ни материал для допросов. Даже еду в бараки доставляли теперь не каждый день и кормили сущими объедками. Поэтому, когда Зокарр Два Топора в конце концов задал Аллериксу вопрос, Безумец отмахнулся с полнейшим равнодушием.

— Они в твоей власти, — бросил он двергу. — Делай что хочешь.

Зокарр откровенно почесал в затылке. Выпустить на все четыре стороны? Ну уж нет! Во всяком случае, не йюрч, давних и непримиримых врагов. Истребить? Сиидха, безвылазно содержавшиеся в бараках, конюшнях и складах, не могли этого знать, но после ухода Кельдина с большей частью войска тюремщиков на земле Цитадели осталось меньше, чем самих пленных. Устраивать резню при таком раскладе Зокарру было не с руки. Да Тьма Подгорная с ними, решил дверг, запрем покрепче, и дело с концом. Если Исенна своим колдовством все-таки пробудит к жизни дремлющий до поры вулкан, то сложности с заключенными разрешатся сами собой. А вот йюрч… Если подогнать к загону, где их содержат, парочку «саламандр»… Представляя столь приятную картину и посмеиваясь в бороду, дверг двинулся к люку, ведущему вниз с верхней площадки Серебряного Пика.

Коннахар и его друзья не догадывались о расколе среди вражеской верхушки и о решении Зокарра по прозвищу Два Топора. Они не обладали сверхъестественным чутьем сиидха и получали лишь обрывочные известия о происходящем за стенами пропахшей страхом и смертью конюшни, однако они, так же, как и все, чувствовали приближение драматической развязки. В ночь, последовавшую за обыском, четверо сиидха, обитавших в самом дальнем конце барака, бежали через отдушину под потолком — немногочисленные окна к тому времени были прочно заколочены толстенными досками. До этого уже совершалось несколько попыток побега, но все они заканчивались печально. Головы пытавшихся бежать были облиты черной смолой и выставлялись на шестах возле барака, из которого произошел побег. Однако на сей раз свирепые надсмотрщики вроде бы и не заметили отсутствия четверых поднадзорных, а вечером следующего дня тем же путем в конюшню незаметной тенью скользнула молодая лучница из бывшего отряда госпожи Гельвики. Обитатели барака немедля окружили ее плотной толпой.

Заметив фигуру в темно-фиолетовой короткой хламиде, Коннахар в числе прочих бросился с расспросами. В первую очередь его интересовала судьба тех, с кем ему довелось свести близкое, хотя и краткое знакомство: Цурсога, самой Гельвики, Мизроя и, разумеется, Эвье Коррента. Лучница отвечала кратко: Гельвика погибла в уличном бою, ее соратница видела это собственными глазами; Мизрой сгорел в арсенале, когда «саламандры» шли через Верхний Город. Юноша из рода людей, старательно описанный Коннахаром и Ротаном, в других бараках ей не попадался. Хотя кто теперь обращает внимание на происхождение соседа по заточению… Принц Аквилонии мысленно согласился: это в первые дни жизни в Цитадели у него вызывала несказанное удивление внешность воителей из рода сиидха, особенно их необычно длинные пальцы и уши с отчетливо заостренными кончиками. Потом он привык и воспринимал эти отличия как должное. А вот с Цурсогом Коннахара ждал приятный сюрприз.

— Мохнатое Копье будет рад услышать, что ты беспокоишься о нем, — улыбнулась альбийка. — Возможно, вы еще встретитесь, и весьма скоро. И не в плену, это уж точно.

Пришелица поведала узникам еще кое-что, воспламенившее их сердца надеждой, постаралась подбодрить каждого — а под утро вновь исчезла, растаяла, словно дым.

Вот так, сперва прислав знамение своего грядущего пришествия, настала та самая памятная ночь, круто изменившая участь наследника Трона Льва и его спутников. Ворота конюшни целый день оставались наглухо закрытыми, и вместо окриков караульных снаружи доносился непонятный шум, суета, лязг железа и топот бегущих ног.

Временами глухо рокотал гром. Несколько раз далеко, на самом пределе слышимости, возникал и мгновенно обрывался исполненный отчаяния вопль. Пленники, помня о словах ночной гостьи, почти не разговаривали, внутренне собираясь, точно перед боем. Кое-кто, достав из укромного тайничка незамеченный при обыске кинжал, пробовал на ногте остроту лезвия.

У Коннахара кинжала не было. Он вынул из крохотной захоронки между досками серебряный значок с крылатой восьмиконечной звездой и приколол слева на рубаху. Поглядев на него, Лиессин сделал то же самое со своей аметистовой фибулой. Потомок Бриана Майлдафа почти оправился от недавних побоев, хотя пока напоминал лишь тень прежнего умелого воина и покорителя женских сердец. Ротан отыскал завалявшуюся пряжку от конской сбруи, выковырял с ее помощью сучок из досок на окне и почти не отлипал от щели. Все, что ему удалось разглядеть — воронку в тучах над Серебряными Пиками и зловещее багряное сияние под ней, пронизанное сетью алмазно блистающих нитей. Юсдаль-младший и сам толком не знал, что надеется высмотреть, однако бездельное ожидание под замком в темном, душном помещении с нависающим над головой потолком изнуряло душу не хуже любой пытки. Приземистое здание конюшни мелко подрагивало, скрипя деревянными сочленениями, будто в стены бился сильнейший порывистый ветер.

Несмотря на все старания, Коннахар упустил тот краткий миг, когда за накрепко запертыми створками вспыхнула короткая, занявшая не более десятка ударов сердца и почти беззвучная потасовка. Раньше него это почуяли соседи справа, находившиеся ближе к дверям, и резко вскинувший голову Льоу — хотя последний даже и не понял толком, что его встревожило. Лязгнула, ударив по железной оковке ворот, связка ключей, толстенная створка медленно, без скрипа отвалила в сторону. В проем скользнул гибкий силуэт, освещенный тусклым пятном фонаря в руке.

— Выходите все, — ясный голос отчетливо слышался во всех уголках конюшни. — Да поживее, пока недомерки не подняли тревоги.

Повторять приглашение дважды не требовалось, и ненужной суеты не возникло — все были заранее предупреждены. Выжившие вопреки всему полторы с небольшим сотни пленников устремились по проходу между стойлами. Наследник Аквилонии и его спутники оказались где-то в числе первой полусотни, и, миновав дверной проем, Коннахар с небывалым наслаждением втянул ночной воздух. Тот отдавал едкой гарью, пеплом и застоявшейся водой, но все-таки это был воздух свободы, а не опостылевшей тюрьмы!

На мощеной площадке перед конюшней, где совсем недавно дверги строили пленников, пересчитывали и частенько устраивали примерные экзекуции, шла быстрая, хлопотливая и явно направляемая опытной рукой деятельность. Из освобожденных составляли маленькие отряды в два-три десятка душ, тут же растворявшиеся в темноте окружающих развалин. Кое-где мелькали притушенные лампы со слюдяными окошками, слышались тихие команды и оклики. Сиидха свет, в общем-то, не требовался — они сами не раз говорили, что неплохо видят в темноте, но люди замешкались, не зная, куда бежать. Ротан споткнулся обо что-то тяжелое и, глянув вниз, скорее угадал, нежели разглядел закованный в кольчугу труп карлика — одного из караульных при конюшне.

— Вот они! — приглушенный, но явно обрадованный возглас прозвучал почти над ухом Коннахара. Звука шагов принц, разумеется, не услышал — сиидха передвигались тише кошки. Из сумрака вынырнула давешняя девица, на сей раз вооруженная длинным луком, а следом за ней некто, немедленно заворчавший странно знакомым голосом на аквилонском наречии, услышав которое, Юсдаль-младший едва не прослезился:

— Митра Светоносный, сыскалась пропажа! Ну и извелся я, месьоры, разыскивая вас по всяческим гноилищам! Ага, и горское отродье здесь, благодарение уж не знаю кому, и даже ковыляет собственными ногами. С тебя причитается, Лиессин — за избавление от позорной смерти в выгребной яме. Файоли, там всех вывели?

Последняя фраза прозвучала на альбийском. Девица-сиидха на миг склонила черноволосую голову к плечу, словно прислушиваясь к беззвучным репликам, и утвердительно кивнула.

— Эвье, — выдохнул Коннахар. — Это ты?

— Нет, мой неупокоенный призрак, — огрызнулся молодой воитель в темно-алом кожаном доспехе, не имевший, кроме внешности, почти ничего общего с сохранившимся в памяти принца Эвье дие Коррентом, легкомысленным и излишне болтливым придворным шалопаем, обитавшем в тарантийском замке. — Держитесь за нами и ради всех богов, древних и новых, не отставайте, а то опять пропадете среди эти треклятых руин. Я тогда вас больше искать не буду, надоело.

Довольно долго они плутали меж наводящих страх развалин с риском споткнуться в темноте, переломав ноги. Когда конюшня, последних две седмицы служившая местом заточения, скрылась во мраке, Эвье зажег захваченный с собой фонарь, но толку от него было чуть — пятно света размером в ладонь выхватывало лишь отдельные участки кирпичных стен, нагромождения каменных глыб и торчащих деревянных балок. Коннахар уже совершенно отчаялся понять, в какую часть Цитадели их занесло — тускло мерцающие шпили Вершин остались далеко позади, — когда лучница по имени Файоли остановила колонну повелительным взмахом руки. Фонарь в руке Эвье мигнул трижды с неравными промежутками, в ответ послышался негромкий переливчатый свист, исходящий, казалось, прямо из огромной кучи битого камня. Файоли снова двинулась вперед и вдруг, как почудилось изумленному Коннахару, утекла прямо в ровную гранитную плиту под ногами. Следом за ней так же сгинули двое сиидха и Эвье, несший фонарь, — а там уже и сам принц разглядел черный квадрат открытого люка и крутую каменную лестницу, уводящую далеко вниз, где еле заметно мерцал теплый оранжевый свет.

Слухи о тянущихся под Цитаделью катакомбах оказались правдивыми от первого до последнего слова и даже слегка преуменьшенными. Коннахару показалось, что в этих запутанных, прихотливо соединяющихся друг с другом подземельях вполне может разместиться армия численностью в пять или шесть тысяч мечей, но, наверное, он погорячился в оценках. Их вели длинными коридорами, то выложенными глазурованным желтым кирпичом, то прорубленными прямо в диком камне, освещенными через равные промежутки укрепленными на стенах бронзовыми чашами с трепетавшими язычками огня, мимо ответвлений, за которыми, судя по гулкости эха, тянулись большие помещения. Однажды они пересекли самый настоящий мост, под которым с плеском и журчанием текла забранная в парапет речка. Вокруг, что странно, ощущался не промозглый холод, как обычно бывает в устроенных глубоко под землей потаенных укрытиях, но идущий откуда-то из глубин ровный поток теплого, даже жаркого воздуха.

«Крепость же стоит на усыпленном с помощью магии вулкане, — вспомнил наследник Аквилонии. — Надо же, мы ходили и не подозревали, что у нас под ногами прячется еще один город. Интересно, а завоеватели об этом знают? Дверги-то должны были догадаться, им же только дай куда-нибудь закопаться поглубже и глянуть, не отыщется ли там чего».

Жизнь в подземной части Цитадели била ключом. Коридоры отзывались на перекличку голосов, причем чем ниже спускался отряд, тем чаще навстречу попадались здешние обитатели. Многие, подобно Коннахару, сохранили свои значки, где посредине серебряной звезды горели зеленые, синие или оранжевые камешки, символы погибших бастионов. Часто и раскатисто звякал по наковальне молот, из какого-то прохода долетел ни с чем не сравнимый аромат готовящейся пищи, едва не заставивший Ротана свернуть на притягательный запах.

— Сюда, — выполнявший роль проводника Эвье наконец остановился перед вытесанной в камне полукруглой аркой. За ней открывался небольшой сводчатый зал с устроенным в стене очагом, у которого как раз хлопотали две женщины из айенн сиидха. Посредине стоял длинный и даже накрытый скатертью стол со скамьями, а вдоль стен темнело с десяток дверных проемов, где завешенных тканью, а где закрытых дверцами в половину человеческого роста. Из-за одной такой дверцы тут же высунулась чья-то голова, с истинно альбийской учтивостью осведомившаяся: сыскал Эвье свою пропажу или и впредь придется выслушивать его ежевечерние жалобы на жестокую судьбу, разлучившую молодого человека со старинными друзьями?

— Сыскал, Фадин, отстань, — отмахнулся Коррент и повернулся к спутникам, примолкшим частично от удивления, частично — от невозможности до конца поверить в увиденное. Ведь еще утром они могли в любой миг распрощаться с жизнью, а вечером не только оказались на свободе, но и встретили того, кого в глубине души считали погибшим. Эвье тем временем невозмутимо объяснял, сопровождая слова быстрой жестикуляцией: — Значит, так: сперва помыться и переодеться. То рубище, которое на вас, — немедленно в огонь. Через дверь с красной занавесью — горячий источник и бассейн. Воды — хоть залейся, и кипятить не надо. Новую одежду вам сейчас принесут. Эх, Ваше высочество, видели бы вы, на что стали похожи… А уж запах…

Коннахар смотрел во все глаза, не переставая удивляться и с трудом узнавая прежнего беззаботного мальчишку в стоявшем перед ним деловитом молодом воине. Эвье за минувшие три седмицы раздался в плечах и вроде бы даже стал повыше ростом, альбийский доспех из тисненой кожи сидел на нем как влитой, а из-за правого плеча виднелась истертая рукоять узкого длинного меча. Холеные ладони загрубели и покрылись твердыми мозолями мечника, лицо украшала короткая курчавая бородка, над правой бровью тянулся заживающий шрам. Но самое поразительное впечатление производила не внешность, а то уверенное и несуетливое достоинство, с которым держался Коррент.

— Эвье, — спросил Коннахар, улучив маленькую паузу, — у вас тут зеркало есть?

— Что? А… Где-то завалялось. Далее: оружие, доспехи и прочее нужное добро подберете сами, это в арсенале — от нашего зала налево, второй поворот, бронзовая дверь. Тамошним хозяйством заправляет Рэйлив, обращайтесь прямо к нему. Но это потом. А сейчас, как умоетесь — милости прошу к столу. Еда, что там готовят, — специально для вас. Подадут, когда скажете. Мы с Файоли пока вас покидаем, — он состроил извиняющуюся гримасу, — нужно устроить остальных прибывших. Мы с ней вроде подручных старшины нашего отряда — сделай то, подай это. Вернусь и потолкуем. Да, еще: вот эта и эта кельи свободны. Располагайтесь как угодно.

Он выскочил за дверь прежде, чем кто-либо успел задать хоть один вопрос. Лучница Файоли, кажется, обладала способностью просто растворяться в воздухе — только что стояла у входной колонны, и вот ее уже и след простыл.

— На самом деле нам все это снится, — предположил слегка пришедший в себя Юсдаль-младший, озираясь по сторонам, и заключил: — Но такой сон мне нравится куда больше, чем застенки у двергов.

Дие Коррент объявился где-то спустя колокол. Время было потрачено с пользой и на приятные хлопоты — беглецы наконец получили возможность не спеша помыться, переодеться в чистое и истребить хорошо приготовленный обед — или все-таки ужин? — разительно отличавшийся от холодных помоев, которыми потчевали в недоброй памяти конюшне. К приходу Эвье трое недавних узников успели даже занять пустующую келью, вытесанную прямо в скале, но просторную и чистую, освещенную масляными светильниками. Из предметов обстановки здесь имелись четыре узких каменных ложа вдоль стен, выстланные сухим упругим тростником, и каменный же стол, кругом которого стояло несколько табуретов.

Объевшийся Ротан уступил незаметно подкравшейся сонливости и задремал прямо за столом, пристроив голову на скрещенных руках. Лиессин тоже вовсю клевал носом, но Коннахар был полон решимости устроить приятелю форменный допрос с пристрастием. Скажем, почему госпожа Файоли, навестив барак, ни словом не обмолвилась о том, что прекрасно осведомлена о месте пребывания Эвье?

— Так ведь ты что спросил? Не видела ли она меня среди других заключенных, правильно? Она честно ответила — среди заключенных не видела, среди мертвецов тоже. Разумному достаточно, по-моему, — хмыкнув, разъяснил Коррент, придвигая ближе высокий стеклянный кувшин, до краев заполненный густой золотистой жидкостью, и тяжелый оловянный кубок. — Я с этой их привычкой поначалу тоже намучился. Между прямым ответом и уклончивым айенн сиидха всегда выбирают тот, над которым приходится ломать голову. Кроме того, мы все равно рассчитывали следующей ночью навестить вашу тюрьму, так что мы бы встретились. Меня только две вещи изводили: вдруг вы ушли через Врата или убиты где-то на улицах?

— Ты что, в самом деле считал, будто мы уйдем и бросим тебя здесь? — искренне возмутился Коннахар. — И вообще, это не мы потерялись, а ты! Где тебя носило?

— О-о, это длинная и занимательная история из тех, которые, как сказал бы наш вдохновенный друг, — Эвье комично закатил глаза и задвигал руками, словно бы перебирая струны анриза, — нужно рассказывать долгим зимним вечером у камина… Поначалу-то я состоял при катапульте на Топазовом бастионе. Служба гордая, но скучная — взвел-выпалил, попал-промахнулся, разве что, пожалуй, попадали мы чуть точнее прочих. Единственное удовольствие — рядом держала оборону стрелковая сотня, я там свел кое с кем знакомство… хе-хе… ну, про то особый сказ… Так вот, когда самое главное началось и бастион заполыхал, мы подхватили то, что можно перетащить на руках, и подались к соседям, на Аквамариновый. Вскоре там тоже стало жарко — с неба посыпались железные шары с пламенем внутри. Мы отступили, засели на втором ярусе и держались до утра второго дня штурма, когда эти ожившие скалы поперли на нас, как бык на тряпицу. С Аквамаринового нас к середине дня вышибли, и ничего не оставалось, как перебираться в Верхний город. Катапульту пришлось бросить, зато «Змеиные пасти» мы забрали, болтов к ним — сколько смогли поднять, да еще к нам прибилась госпожа Гельвика с остатками своих стрелков и десятка два йюрч с Топазового бастиона. Отыскали мы замечательный переулок, навалили засеку из всего, что под руку подвернулось, укрыли за ней три «Змеиных пасти» и приготовились захватить с собой на Серые Равнины как можно больше врагов.

Рассказчик зажмурился и потряс головой, не в силах подобрать верные слова для пережитого и испытанного.

— Прямо на нас вынесло «саламандру», под хвостом у которой болталось сотни три двергов вперемешку с альбийскими мечниками. Я решил — все, конец. Но обошлось! «Саламандры» в узких переулках, считай, все и сгинули — их с крыш закидывали горючими снарядами — мы тоже так поступили, правда, дорого нам далась та сороконожка громыхающая… Латников сперва проредили из «пастей», а потом йюрч махнули через засеку и сцепились с коротышками в рукопашную. Ничего, отбились. Долго мы там держались, почти до середины ночи. Перекрыли площадь засеками на четыре стороны, стрелков отправили на крыши, к вечеру еще йюрч подошли, с синими и лиловыми значками…

Тут Эвье замолчал. Лицо его омрачилось каким-то неприятным воспоминанием, и он долго, жадно глотал из кубка разведенное вино.

— В Гельвику попали арбалетным болтом, она почти сразу умерла, как свеча погасла… С каждой атакой нас становилось все меньше и меньше. Ближе к утру стало ясно, что нас вот-вот раздавят всмятку, и тут пришла Госпожа.

— Какая Госпожа? — дружным хором пожелали узнать наследник Аквилонии и встрепенувшийся Лиессин, безошибочно уловив, что незамысловатый титул надо произносить с заглавной буквы. Даже дремавший Ротан приоткрыл один глаз, прислушиваясь к беседе.

— Та самая, что заправляет всей этой круговертью, — Эвье сделал всеобъемлющий жест, включавший в себя подземелья Цитадели с доброй частью Материка, и старательно выговорил непривычное для человеческого языка имя: — Иллирет ль’Хеллуана. Королева Огня. Хранительница Рубина.

— Так ведь Радуга покинула Цитадель, — медленно произнес Льоу, подавшись вперед — весь сон с него как рукой сняло. — Оттого, говорят, Безумный Исенна и исходит желчью. Или… или все-таки…

Коннахар же ничего не сказал, вспоминая пролетевший мимо него по стене бастиона опаляющий багряный вихрь. В плеске и кружении алых тканей он тогда не различил облика. Цурсог назвал мелькнувшее видение хозяйкой Твердыни и подругой Владыки Цитадели. Каково сейчас приходится несчастной женщине — всякое утро, день и ночь видеть своего господина и наставника прикованным на верхушке Серебряного Пика? Похоже, эта госпожа Иллирет весьма незаурядная особа с решительным характером, раз не потеряла присутствия духа и умудрилась создать малую армию уцелевших защитников крепости прямо под носом у Аллерикса и его воевод.

— Радуга — да, покинула. А Иллирет осталась в самый последний миг. Она «собирала осколки», как Файоли выразилась, — продолжил Коррент-младший. — Уводила бойцов, кто еще уцелел, в подземелья, чтобы продолжить борьбу. Когда пыль немного улеглась и наверху стало потише, мы стали наведываться в крепость — искали, где содержат пленников, считали, много ли воинов осталось у Исенны и двергов, да высматривали, где они разбили лагеря. Вдобавок я еще разыскивал, куда вас угораздило запропаститься. Уже совсем отчаялся, когда прослышал о каком-то языкатом сиидха, поющем для Зокарра Два Топора и его карликов. Мы рассчитывали перехватить тебя где-нибудь по дороге из лагеря Зокарра в ваш загон, — Эвье повернулся к темрийцу, — но ты, как всегда, по резвости нрава сам все испортил. Волочь тебя мимо альбийских ночных дозоров почти через всю крепость, да еще при том, что ты в любой момент мог завопить спьяну, мы не рискнули. Но теперь я уже сообразил, в каком из бараков вас искать. Файоли вскоре наведалась туда и подтвердила, что вы именно там.

— Допустим, пленных, нас в том числе, вы освободили, — подвел итог наследник Трона Льва. — Как с ними поступают дальше? И вообще, сколько здесь народу? Тысячи три? Больше?

— Меньше. Подземелья Цитадели не так велики, как может показаться на первый взгляд. Вместе с теми, кто освобожден сегодня вечером — а мы ведь не только вас вытащили, — около тысячи, — развел руками Коррент. — Но сражаться могут не все, многие ранены. Раненых подлечивают, кое-кого уводят в горы, там есть какие-то тайные тропки, по которым маленькая группа может незаметно просочиться на Полдень. Но большинство остается здесь, портить жизнь завоевателям и выручать тех, кого продолжают держать в плену. Кроме того… — он замялся, скосив на друзей испытующий взгляд. — Кроме того, Госпожа набирает воинов в отряд для вылазки в Вершины. Она хочет освободить… ну, вы поняли.

— Что? — Конни показалось, он ослышался. — Ты это всерьез, или вы тут перегрелись и дружно спятили? Меньше тысячи клинков против всего исенновского войска! Да там, в замке, шагу небось ступить нельзя, чтобы не натолкнуться на стражника! И вдобавок там безвылазно торчит Безумец! Не хочу сказать ничего дурного о здешней Госпоже, но ее войско превратится в пепел даже раньше, чем они хотя бы достигнут ворот Башни!

— Ничего-то вы не знаете, — сочувственно присвистнул Эвье. — Пока вы маялись в своем загончике, здесь многое переменилось. Мы тут болтаем, а тем временем армия Аллерикса бодрым маршем покидает Долину. Не то чтобы они взбунтовались, просто малость поразмыслили и решили больше не рисковать своими бесценными альбийскими головами, выполняя его приказания. Почти все дверги тоже улизнули, прихватив награбленное в здешних кладовых. В Вершинах остались только сотни три Бессмертных Клинков, личной гвардии Исенны. Вы их наверняка видели — мечники в бело-синих доспехах, они шли первыми при взятии замка. Эти никуда не двинутся, даже если небо начнет падать на землю, и с ними точно придется сражаться. Еще есть около тысячи двергов во главе с лично Зокарром Два Топора. Что касается Исенны…

— Погоди, погоди! — перебил Майлдаф. — Ну-ка скажи, прав я или нет — ты входишь в этот отряд, что полезет отвоевывать Серебряные Пики? И когда они намерены это проделать?

— Я надеюсь, что меня возьмут, — протестующая реплика принца канула втуне, поскольку Льоу с силой пнул его ногой под столом. — Вылазка же состоится завтрашней ночью. И знаете, что я вам еще скажу? — Вновь Коннахару показалось, что он видит перед собой другого Эвье — такого, каким юноша, вероятно, станет лет через пять. — Иногда я думаю: если чудо все-таки произойдет и нам дадут возможность вернуться обратно — я не уверен, что захочу ею воспользоваться. Странно прозвучит, но здесь, в Крепости, я впервые в жизни почувствовал себя на своем месте. Там, где мне и должно быть. И Файоли здесь ни при чем, — угадал он невысказанную мысль сотоварищей. — То есть при чем, но не настолько, чтобы совсем потерять голову. Она просто мой друг и соратница.

— Знаем мы такую боевую дружбу, — невнятно пробормотал Ротан, доказывая, что дремота отнюдь не мешает ему слушать разговоры по соседству.

— Ничегошеньки вы не знаете, — задумчиво повторил Эвье. — Впрочем, ладно. Нет, Лиессин, довольно расспросов на сегодня. Вы и так еще не заснули, похоже, исключительно из вежливости. Отдыхайте, а завтра вас ждут — обещаю! — еще более интересные дела.

Уже в дверях дие Коррент остановился и с досадой хлопнул себя по лбу:

— Да! Чуть не забыл! Один наш общий знакомец, большой любитель стричь бороды двергам, передает вам горячий привет. Сегодня он прийти не смог — у них с Госпожой какой-то жутко важный военный совет, — но завтра с утра навестит обязательно. У него касательно вас какие-то планы. Точно-точно, он сам мне сказал.

Эвье церемонно откланялся — сперва на аквилонский манер, а затем по-альбийски, прижав ладонь ко лбу и к сердцу — и исчез за толстой войлочной занавеской.

…Юсдаль-младший провалился в сон, кажется, еще до того, как коснулся тростникового ложа. Коннахар, задув светильники, тоже лег, но сон почему-то не шел. Принц ворочался на своей постели, безуспешно пытаясь понять, что за мелочь мешает ему уснуть, когда из дальнего угла донесся негромкий голос Лиессина Майлдафа:

— Послушай, Конни… Ты ведь не спишь?

— Не сплю, — откликнулся Коннахар. — И что с того?

— Помнишь легенды о падении Полуночной Твердыни? И о проклятии Безумца?

— Еще бы не помнить. Сколько манускриптов мы перетаскали из Обители Мудрости…

Коннахар с трудом удержался от истерического смешка. Всего лишь — сколько? — ну да, всего лишь луну тому это было: группа изрядно перепуганных подростков, ночь, корявый магический круг белой краской на паркете и он сам, приносящий «кровавую жертву» — отрубающий голову курице… Делле, гнусавым голосом зачитывающий самодельное заклинание… Совсем недавно — нет, целую вечность тому назад — или восемь тысячелетий спустя… Голова кругом идет. А завтра он и его друзья из Братства Охотничьей Залы, может быть, своими глазами увидят смерть Исенны Безумца и возвращение Темного Роты, увидят, как меняется история мира… Тут Коннахар понял наконец, что хочет сказать ему Льоу и что не дает уснуть ему самому. Он похолодел и рывком сел на постели, откинув тонкое шерстяное одеяло.

— Ага, дошло, — сказал невидимый в темноте Лиессин. — Понимаешь, очень может быть, что госпожа ль’Хеллуана завтра и впрямь добьется своего. Ты представляешь, что тогда начнется?!

В голове аквилонского наследника с калейдоскопической быстротой замелькали картины, одна другой жутче.

Вот Ночной Всадник спасен, а Безумец повержен в прах… Кровавая Жажда не довлеет над племенами Старшего Народа… Полуночная Твердыня отстраивается заново во всем своем величии, альбы Темного Роты, сохранив могучую силу Семицветья и присовокупив к ней Благие Алмазы, вырванные из неправых рук, становятся безраздельными хозяевами мира… Кхарийцы и атланты не выстроят своих империй, люди не расселятся по бескрайним просторам Хайбории, а если и расселятся, то лишь на правах младших полудиких братьев айенн сиидха… да и называться все это будет не Хайбория, а как-нибудь совершенно иначе, и уж конечно, не будет ни Аквилонии, ни Киммерии, а будет — Альвар, Сембердал, Халарийская Марка… И, наверное, никогда не родится в маленьком горном клане Канах мальчик с именем Конан, который станет потом великим королем Трона Льва, не появится на свет его сын Коннахар…

— Погоди, — пробормотал принц. — Погоди-погоди… это что же выходит?

— Вот и я думаю, — мрачно сказал Лиессин. — Что же это такое выйдет?

Разум Коннахара отчаянно пытался найти разрешение вопроса. Спустя двадцать ударов сердца, прошедших в молчании и в беспорядочном кружении мыслей, принцу показалось, что он нащупал-таки правильный ответ.

— Нет, — твердо сказал он, пытаясь унять бешено бьющееся сердце. — Смотри: мы же сами видели, что будет спустя восемь тысяч лет. Мы знаем, что Ночной Всадник изгнан за Грань Мира, Полуночная Цитадель погибла при великом землетрясении, а Проклятие Рабиров произнесено. Если бы история пошла по другому пути, нас бы сейчас здесь не было, так? Но вот мы здесь, следовательно…

— Так ведь она еще и не пошла по другому пути, — резонно возразил Льоу. — Помнишь, нам кто-то рассказывал — то ли почтенный Озимандия, то ли отец твоей дамы, Райан Монброн: иногда выпадают такие дни, когда на прямой дороге времени возникает перекресток. Развилка. Без указателей, налево идти или направо. И тогда все целиком и полностью зависит не от воли богов, не от игры случая, а от решения людей, которые будут стоять на этом самом перекрестке. Куда они задумают свернуть — туда и побежит дорога. Я только одного опасаюсь, — поколебавшись, добавил он, — как бы мы и ни оказались этими самыми людьми. Мы ведь не принадлежим этой жизни, этому миру, мы тут вообще чужие. Посторонние свидетели, мало заинтересованные в исходе дела. Зато со стороны мы видим все не так, как представляется тем, кто плоть от плоти этого времени. Может, нас потому сюда и закинуло, что мы способны справедливо рассудить, кто прав, а кто виноват. Или как-нибудь исправить сделанные ошибки. Или, наоборот, помешать чему-то совершиться…

— Да ну тебя с твоими выдумками! — нарочито резко огрызнулся Коннахар, в глубине души опасаясь, что приятель прав от первого до последнего слова. — Такие деяния подходят для настоящих героев из легенд, а мы кто? Что мы можем сделать?