Крепость мрака

Глава пятая Пепел над мертвой водой

1—8 день месяца Саорх.

Наполнявшая воздух мелкая пылевая взвесь обратила видневшуюся в узком оконце луну из золотой в болезненно-красную, налившуюся багрянцем. Каменную пыль не истребили даже хлеставшие два дня и две ночи подряд проливные дожди, затушившие пожары в Крепости и смывшие копоть со стен. Глубокий ров вокруг былого первого пояса укреплений до краев наполнился черной жуткой грязью, по горбатым улицам текли мутные ручьи. Влажный кислый запах горелой древесины проникал всюду, тошнотворным облаком накрыв полуразрушенный город и Серебряные Башни.

Со дня падения Цитадели миновала ровно седмица. Скоро начнется вторая — и все повторится заново. Скрипя, распахнутся запертые ворота бывшей конюшни, ставшей местом заключения защитников крепости. Заявятся крикливые, переполненные самоуверенности дверги. Вытащат наружу и сложат рядком тех, кому не удалось дожить до утра. Карлики начнут бесцеремонно обыскивать покойников, разыскивая пропавшие Камни Радуги и заодно присваивая сохранившиеся украшения. Против этого возмутятся пленные, и, если поблизости не окажется кого-нибудь из воинов Исенны, очень быстро спор закончится еще одной смертью. Альбы, служившие Аллериксу, откровенно недолюбливали своих подгорных союзников и, как правило, запрещали им обирать мертвецов.

Когда закончится возня с умершими, приволокут котлы с похлебкой. Способных работать выгонят наружу. Потянется день, бесконечный, изматывающий, переполненный отчаянием — своим и чужим, с ослепительно четким сознанием полной беспомощности. Да, ты еще жив, ходишь, говоришь, испытываешь какие-то чувства, но наступит миг — и все это исчезнет. По любой причине: из захваченной Вершины придет приказ Безумца отобрать десяток пленных и вздернуть их на былой главной площади замка, и ты попадешь в их число; надзирающие дверги сочтут тебя подходящим для живой мишени или для неравного поединка… Или, как это произошло на днях, сработает неосторожно задетая ловушка, завалив камнями несчастных, отправленных простукивать стены подвалов в поисках возможных тайников… Мир вокруг перестал быть игрой, плен — настоящий, а не нравоучительное наказание, могущее в любой момент прекратиться по воле родителей.

Единственное, что остается — робкая вера в спасение, да и та скоро исчерпает себя.

За дюжину дней Хасти так и не отыскал принца Аквилонии и его спутников. Кто знает, вдруг одноглазый колдун из Рабиров сам находится в не менее плачевном положении, заброшенный волей собственного чародейства куда-нибудь на Закатный Материк или к временам основания мира? Коннахар уже устал придумывать для себя и собратьев по несчастью ободряющие слова. Все чаще его навещало удручающее своей безнадежностью соображение: похоже, они так и сгинут здесь, вместе с тысячами безымянных воинов завоеванной Астахэнны. Скоро море, до которого отсюда не более двух десятков лиг, ворвется сюда и поглотит Долину — ведь так единодушно утверждают все летописи? Или Крепость сама провалится под землю — недаром же всякий день мелко содрогается твердь под ногами и откуда-то из недр слышится низкий урчащий гул. Местные шептались, якобы это происходит из-за утраты Радуги. Мол, от падения в бездну Цитадель удерживают только могущество Исенны да упрямство былого хозяина — побежденного, но не покоренного…

Отец и матушка учили Конни по возможности сперва обдумывать свои поступки и лишь затем действовать. Он не последовал их наставлениям, а напрасно. Наверное, не стоило отказываться от возможности оставить Цитадель, уйдя вместе с другими беглецами через сиявший в одном из внутренних дворов Портал. Им предлагали, но Лиессин уперся, возражая и доказывая: покинув крепость, они окажутся неизвестно где, одни среди чужих племен. Его поддержал Ротан, до полусмерти опасавшийся затеряться в неизведанных краях. Наследник Аквилонии, выдернутый из горячки боя и не слишком-то хорошо соображавший, уступил доводам приятелей. К тому же во дворе около магических врат они стояли только втроем. Четвертый из их компании, Эвье Коррент, оставался на охваченных сражением улицах, и они никак не могли бросить его на произвол судьбы. Впрочем, их благое намерение ни к чему не привело — им так и не удалось разыскать Коррента-младшего. Он растворился среди плененных или убитых, и все попытки друзей выяснить хоть что-то о его судьбе ничего не давали.

Стоило ли теперь сожалеть о сделанном? В конце концов, именно благодаря усилиям Майлдафа-младшего они не потеряли друг друга в те яростные и ужасные дни штурма. Но сейчас Конни извелся от беспокойства: ночь перевалила за середину, Льоу давно пора вернуться, а его нет и нет. Конечно, многое зависит от настроения вожака карликов Зокарра и его подданных, но раньше они никогда не задерживали Лиессина так надолго. Может, у них там праздник какой случился?

Льоу теперь частенько уводили в большой общинный дом по соседству с бараком, облюбованный после захвата Цитадели двумя сотнями подгорных воинов. Пару раз к ним наведывались высокие двергские военачальники и даже сам Зокарр — потешить себя пением забавного сиидха, тщетно пытавшегося оскорбить толстокожих карликов. Начало всему положила стычка темрийца с одним из стражников-двергов, неустанно подгонявшим пленных, растаскивавших обломки надвратных укреплений Вершины. Беловолосый сиидха чем-то таким не понравился надсмотрщику, и тот обругал его на ломаном альбийском наречии, вдобавок вытянув копейным древком поперек спины. Разобиженный потомок Бриана Майлдафа немедленно взвился. В чрезвычайно красочных, местами даже рифмованных выражениях Льоу обрисовал предков злосчастного надзирателя, его потомков, его жену и его самого — самым безобидным в его речениях было словосочетание «бородатая жаба».

Работавшие поблизости только ахнули, ожидая свиста секиры и головы хулителя, катящейся в ближайшую канаву.

Ничего подобного, однако, не последовало. Кряжистый, поперек себя шире, бородач в изрубленной броне оглушительно заржал, спугнув стаю вездесущих ворон-трупоедов, и потребовал еще.

Прежде, чем Коннахар или Ротан успели его остановить, Лиессин, зверски оскалясь, выдал издевательским речитативом пару оскорбительных нидов:

Дверг сложился от хохота пополам, и в тот же вечер Лиессина увели в лагерь Зокарра. Вернулся он оттуда далеко за полночь, охрипший и совершенно ошалевший, в одной руке сжимая арфу-анриз, а в другой — объемистый мешок, из которого вкусно пахло хлебом, вином и жареным мясом.

Заполучив столь редкостное развлечение, певца-сиидха с острым языком, дверги теперь требовали, чтобы тот являлся каждый вечер, и даже разрешили ему не работать наравне с остальными. Приходя обратно в конюшни, Льоу делился с собратьями по несчастью тем, что удавалось стянуть со стола, сам же, ругаясь вполголоса последними словами, валился на лежак и вскоре засыпал. По его словам, дверги были начисто лишены чувства юмора: чем незамысловатее и грубее песня, тем больший восторг она вызывает.

— Я, конечно, знаю трижды по тридцать хулительных нидов, но это уже чересчур, — признался он минувшим утром, и злорадно добавил: — Ну ничего, ничего, сегодня они у меня попляшут до упаду! Я их заставлю сжевать собственные вшивые бороденки, и…

— Не дразнил бы ты их понапрасну, — предостерег Коннахар, но Майлдаф-младший наверняка не внял разумному предостережению…

— Хватит ерзать, все ноги оттоптал, — недовольно пробурчал разбуженный Ротан, когда юноша вновь поднялся и попытался выглянуть в маленькое окно. Разглядеть оттуда не удавалось ровным счетом ничего, кроме части бывшей рыночной площади и темных развалин складов за ней. В ночное время площадь была безлюдна, но уставшие глаза обманывали сами себя, утверждая, якобы замечают какое-то движение. — Сам знаешь, ходить по крепости после заката пленным не разрешается, да и коротышки предпочитают лишний раз ночью не высовываться за порог. Скольких дозорных уже нашли с перерезанной глоткой — десяток, дюжину? Придет он утром, никуда не денется. Слушай, Конни, не спишь, так не мешай другим!

— Я постараюсь, — кротко обещал наследник Аквилонии, возвращаясь обратно и со вздохом устраиваясь на жесткой, едко пахнущей соломе. Приятель вовремя напомнил о причинах, делавших крепость в темное время суток столь опасной: кое-кто из уцелевших защитников до сих пор скрывался в запутанных подвалах под развалинами бастионов, став настоящим проклятием для тех двергов и альбов, коим выпадала участь нести ночные дозоры. Карлики пригрозили, что начнут расправляться с пленными, если резня будет продолжаться и дальше, но, похоже, это не возымело действия. Мало того, недавно кто-то намалевал у входа в срединный из Серебряных Пиков белую восьмиконечную звезду в обрамлении пары крыльев, осуществив свою рискованную выходку едва ли не под самым носом у двух десятков караульных.

Нынешнее местопребывание отпрыска Трона Льва и двух его спутников казалось не таким уж скверным для военнопленных — они устроились в опустевшем конском стойле, соорудив из оставшихся тюков соломы и попон подобия лежанок. Ротан приволок слегка траченную огнем штуку зеленого сукна, ее разрезали на куски, поделившись с соседями, и пристроили на жердях вместо входной занавеси.

По подсчетам Коннахара, в бывшую конюшню загнали около трех с небольшим сотен пленников из числа сражавшихся на стороне Цитадели сиидха. Родовой принадлежностью двоих мальчишек никто не заинтересовался, а родственных им людей здесь не нашлось — по слухам, все они полегли в уличных стычках. Отсутствовали и йюрч, участь которых стала наиболее печальной и жуткой для выживших и оказавшихся в плену.

Зверообразных воителей — уцелело их совсем немного, менее четырех сотен — содержали отдельно, под бдительнейшим надзором двергов. В награду за участие в сражении карлики потребовали выдать им в полное распоряжение — по сути, на расправу — всех йюрч, кого только удастся взять живьем. Вождь победителей согласился на выдвинутые условия с легкостью. Йюрч, вряд ли посвященные в сокровенные тайны Цитадели, не представляли для него никакого интереса, а вот дверги, в особенности Зокарр Два Топора и его соратник Кельдин по прозвищу Грохот, после неудавшегося покушения Эрианна приобрели необычайную значимость, считаясь едва ли не ближайшими советниками Аллерикса. Теперь подгорные жители вовсю осуществляли дарованную привилегию, изобретательно, неторопливо и свирепо расправляясь с давними недругами.

Коннахар от души надеялся, что тем из йюрч, кого он знал лично и успел привязаться, повезло быть убитыми во время взятия крепости. Цурсога Мохнатое Копье он последний раз видел вечером первого дня штурма, когда защитники крепости покидали разрушенную цепь нижних бастионов. Йюрч тогда отправил своего юного порученца в Вершины с каким-то, как теперь осознавал Коннахар, совершенно незначащим посланием.

Сиидха, командир стрелковой сотни, которому предназначалось донесение Цурсога, лишь странно взглянул на подростка и отправил того во внутренний двор, куда все еще тянулись последние покидающие крепость беженцы. Возле Портала Коннахар наткнулся на задерганного и измученного Лиессина Майлдафа. Льоу потерял весь свой обычный лоск, его лицо было покрыто пятнами копоти, щегольской тисненый доспех сильно обгорел. Рядом с ним маялся бледный и решительный Ротан Юсдаль, избавившийся от повязок, зато раздобывший где-то кольчугу и короткий меч. По словам последнего, его пытались вывести по Прямой Тропе вместе с другими ранеными. Юсдаль-младший отказался наотрез.

— Я почти здоров и вполне могу держать оружие! — прокричал он в самое ухо принцу — грохот близкого сражения заглушал все сказанное обычным голосом. — К демонам рогатым эту Прямую Тропу! Какого рожна мы там забыли, среди бессмертных сиидха да в Диких Землях? Если уж суждено помереть, так это и здесь нетрудно! Льоу тоже остается, а ты — ты с нами или как?

— Я… Я не могу! — проорал в ответ Коннахар. — Меня отправили с донесением! Мне нужно вернуться назад, на Изумрудный равелин!

— Какой, к свиньям, равелин! — рявкнул Лиессин. Над головами с треском лопнула гигантская молния, вокруг завопили, Белый Двор заполнился каменной пылью и гнусной вонью паленого гранита. Сражение шло уже почти у врат замка. — Нет больше Изумрудного равелина, принц! Там все горит, «саламандры» прорвались в Верхний Город! Если тебе охота доблестно пасть, составь нам компанию напоследок!

Так Коннахар остался в Вершинах, вместе с Льоу, Ротаном и несколькими сотнями стрелков и мечников-сиидха, до последнего сохранившими верность воинскому долгу. Он видел, как захлопнулась Прямая Тропа за владельцами Семицветья; стиснув рукоять меча, наблюдал, как врата Вершин рассылались под ударами вражеского тарана, и рубился в общей схватке на залитых кровью плитах Белого Двора. Конни приготовился умереть, но и на сей раз судьба оказалась милостива ко всем троим. Они не только не погибли, но даже не получили сколько-нибудь серьезных ран. Юсдаля-младшего вырвала из схватки петля метко пущенного аркана, Льоу оглушили копейным древком. Коннахара, успевшего-таки достать одного своего врага, разоружил ловким финтом невероятно быстрый и гибкий альб в пурпурном доспехе, сбил с ног и вынудил сдаться.

После, придя в себя, Лиессин сказал, что им помогала сама Морригейн, и вознес горячую хвалу богине за избавление от неминуемой гибели. На самом же деле — хотя друзья, конечно, не могли этого знать — благодарить следовало тысячника Исенны, чьи воины штурмовали Вершину. Предполагая, что среди защитников замка кто-то наверняка должен знать о судьбе Кристаллов, сей военачальник отдал приказ захватить возможно больше пленных живыми.

За три дня штурма пала не только Цитадель, но разлетелась в прах уверенность Коннахара в том, что ему кое-что известно о войне. В конце концов, полагал отпрыск Трона Льва, на его счету имеются несколько побед над сверстниками на турнирах и даже некоторое участие в подавлении баронского бунта. Последний, впрочем, не заслуживал столь громкого названия — едва под стенами замка показались два легиона под королевским знаменем, мятеж иссяк сам собой, а его зачинщик кинулся выпрашивать прощения у монарха. Отец тогда, помнится, изрядно повеселился, ворча, что верноподданные поторопились его хоронить, и что даже на седьмом десятке лет он отнюдь не потерял былой хватки. Весь краткий поход Конни пребывал в состоянии полнейшего восторга, по-детски наивно сочтя военные действия похожими на красочное празднество, с яркими флагами и непременным свершением подвигов.

Настоящая война оказалась страшным и грязным ремеслом. Детские иллюзии развеялись, как дым на ветру, золото парадов сменилось чужой кровью на руках. Порой, слушая ленивую вечернюю ругань караульных за стенами конюшни, где содержались пленные, Коннахар с горечью представлял, что сказали бы его мать и его возлюбленная, увидев его теперь. Он отдавал себе отчет, как сильно изменился, прежние трагедии казались теперь пустыми забавами, а ласковое «Конни», имя, которым его звали друзья и родители — смешным и нелепым.

«Ты повзрослеешь немного, впервые познав женщину, и еще чуть-чуть — впервые потеряв ее; еще капельку, заработав свое первое золото, и станешь совсем взрослым, убив своего первого врага… Не борода делает нас мужчинами, и не меч, и не богатые одежды, но утраты, закаляющие разум и дух… От кого я это слышал? Кажется, отец рассказывал о своей молодости…» — вспоминал Коннахар. Ночами тоска по дому и родным становилась особенно невыносимой, усугубляясь чувством собственной вины. Друзья — честь и хвала им за это — не попрекнули его ни единым словом, но наследник Аквилонии прекрасно понимал: кабы не его стремление любой ценой настоять на своем, ничего подобного не случилось бы. Последовавшие события — лишь рушащаяся лавина, сдвинутая его неосторожным шагом.

Он просидел так еще с колокол, борясь с дремотой и прислушиваясь к звукам, наполнявшим приземистую темную конюшню с низкими тяжелыми балками, освещенную единственным фонарем над двустворчатыми входными дверями. Звуки успокаивали, напоминая о находящихся рядом живых созданиях — невнятные шепоты, вздохи, шорохи, сонное бормотание. Они были мирными и обыденными, в отличие от тех яростных воплей, что разносились по крепости днем, дробясь о стены и отдаваясь в ушах долгим пронзительным эхо. Крики доносились из одного и того же места — загона для йюрч, но порой все обитатели Цитадели, не исключая победителей, замирали, ощущая затягивающуюся на горле невидимую петлю.

Мерзкое чувство длилось два-три удара сердца, затем пропадало, и тогда многие поневоле косились на левый шпиль Серебряных Башен, лишившийся во время взятия крепости своей верхней части. Над изломанной линией зубцов теперь постоянно клубилось облако зыбко искрящегося тумана. Сквозь него отчетливо проступали контуры массивного треножника, сколоченного из длинных толстых бревен, и распластанного на нем силуэта, объятого языками призрачно-зеленого пламени.

Зловещее сооружение, куда больше подходящее для пыточного подвала, воздвигли на башне вечером четвертого дня после падения крепости, когда состоялось торжественное вступление победителей в захваченный замок. Пленных заставили расчистить дорогу от разрушенных Врат Рассвета до барбикена Серебряных Башен, вдоль которой вперемешку вытянулись отряды двергов и альбов Исенны. Уцелевших побежденных — коих насчитывалось около четырех с небольшим тысяч душ — сперва намеревались держать под замком. Внезапно решение переменилось. Всех пленных, способных держаться на ногах, выгнали наружу. Там их связали попарно, безжалостно скрутив руки за спиной, и выстроили вдоль проезда, ведущего к Вершинам — на коленях, под присмотром арбалетчиков и лучников, способных выпустить три стрелы за два удара сердца.

Шествие получилось мрачное. Коннахара — и не его одного — поразило, что возглавлявший колонну вождь победителей ехал в полном одиночестве. Казалось, даже свита стремится держаться от него подальше. Об уходе Олвина Морехода слышали все, но куда подевался другой верный соратник Аллерикса, Эрианн Ладрейн? И почему величественная фигура на тяжелом белом коне, наглухо закованная в сияющие доспехи, держится так прямо, будто опасается совершить лишнее движение? Еще принц подметил меч, перевешенный на правое бедро, и то обстоятельство, что альб сжимал поводья левой рукой, держа правую несколько на отлете. Стало быть, решил он, при штурме Исенну серьезно ранили, и рана еще не зажила. Коннахару удалось мельком заглянуть в лицо покорителя Черной Твердыни — твердое, чеканное, неестественно красивое, больше напоминающее мраморную маску, оправленную в золото. А тот словно бы не замечал ни рядов пленных, ни собственных воинов, выкрикивающих приветствия, — бесстрастной статуей Аллерикс Феантари проехал мимо тех и других, скрывшись в проеме наскоро сооруженной на месте былых Полуденных Врат Вершины деревянной арки триумфаторов.

Зато ведомого в середине колонны пленника отлично разглядели все — как того и добивались победители.

Создатель и былой сюзерен Черной Цитадели вернулся в свое владение — на цепи, сковывавшей его руки и крепившейся другим концом к ярму на загривке чудом уцелевшей после недавнего штурма бронированной твари. Зверюга, подпихиваемая со всех сторон острыми пиками в руках окруживших ее двергов, шла неохотно, мотая рогатой башкой и взревывая. Следовавшего за ней человека Коннахар и его друзья рассматривали с болезненно-жгучим любопытством, хотя и понимали, что в точности уподобляются деревенским ребятишкам, сбежавшимся поглазеть на бродячих фигляров с прирученным медведем.

Всадник Ночи, о существовании и деяниях которого до будущих времен дошли только отголоски путаных и маловразумительных легенд, имел облик вполне обычного мужчины из рода людей, довольно высокого и хорошо сложенного. По мнению принца, хозяину Цитадели с виду было лет тридцать или немногим меньше — если бы возраст воплощенного божества мог исчисляться обычными годами. В плену у Аллерикса с ним не слишком церемонились: увлекаемый натягивающейся рывками цепью, он изрядно прихрамывал, а его одеяние больше напоминало какие-то лохмотья. Однако сломленным и угнетенным своим поражением Всадник не выглядел и голову с тяжелой гривой растрепанных иссиня-черных волос пока еще держал высоко. Вокруг него иногда вспыхивал тускло-зеленый ореол порхающих искр, похожий на осиный рой — так представало действие заклятия, лишающего жертву возможности творить, какие бы то ни было чары. Пару раз Владыка Твердыни споткнулся на камнях, едва не потеряв равновесия, и огрызнулся на карлика, ткнувшего его в спину навершием секиры.

Цепочка всадников и пеших воинов постепенно втянулась в пределы замка, пленных разогнали на работы — надсмотрщики из числа двергов были в тот день особенно злы, — а к закату стало ясно, для чего на Серебряном Пике установлен деревянный треножник и какую судьбу уготовил Исенна Аллерикс побежденному сопернику. Темного Роту вздернули на бревне, его тень стала продолжением тени башни, медленно двигаясь по развалинам крепости вслед за перемещением солнца по небосводу. Юсдаль-младший как-то осторожно обмолвился, якобы казнимые таким способом люди редко протягивают дольше двух-трех дней, но плененное создание на вершине башни оставалось в живых гораздо дольше. То ли быстрая смерть врага не входила в планы Исенны, то ли истинная сущность Всадника обернулась против него, не позволяя ему покинуть этот мир.

Аллерикса после торжеств победителей видели редко. Он обосновался в покоях захваченных Серебряных Башен, не слишком пострадавших от штурма, распоряжаясь через своих подчиненных и большую часть времени проводя на открытой всем ветрам площадке, где находился его пленник.

…Назойливое дребезжащее звяканье надтреснутого гонга раздалось так неожиданно, что Коннахар едва не свалился с сенного тюка. Он все-таки заснул, привалившись к шершавой стене. Ночь тем временем сменилась полагающимся рассветом, лязгали отпираемые снаружи замки на дверях конюшни, внутри раздавались голоса, не проснувшийся толком Ротан сидел и душераздирающе зевал во весь рот — а место Лиессина по-прежнему оставалось пустым. Конни уставился на накрытую драным одеялом лежанку, уговаривая себя не впадать в панику. Может, нынешнее выступление темрийца так понравилось двергам, что они оставили его в своем жилище… или, упаси боги, совсем наоборот?..

— Эй, вы, твари! А ну подъем! — низкий раздраженный рев стоявшего в дверях карлика заставил подростков торопливо вскочить. Утро еще не началось толком, а дверги уже принялись доказывать, кто здесь хозяин. — Ты и ты, или кто угодно, мне без разницы, живо сюда! Забирайте свою падаль! Да пошевеливайтесь, пока его не сожрало воронье!

— А не заткнуть ли тебе пасть твоей же бородищей? — угрюмо буркнул Юсдаль-младший. Но тут к ним заглянул один из соседей по несчастью, сиидха, деливший с еще тремя соплеменниками клетушку слева.

— Кажется, там какое-то несчастье с вашим другом…

— Льоу! — Коннахар не понял, выкрикнул он имя вслух или мысленно, обнаружив, что несется через конюшню, расталкивая тех, кому не повезло оказаться у него на дороге. Вылетев из душного полусумрака на яркое солнце, он наткнулся на нечто вроде каменной тумбы и тут же перегнулся пополам от тычка древком секиры подвздох.

— Глаза разуй, немочь бледная! — рявкнул карлик, преградивший ему дорогу, и махнул короткопалой рукой в сторону покосившейся пристройки на задах конюшни. — Вон туда иди. Там твой певец валяется, смердит от него на целую лигу, так что не промахнешься… — Дверг заржал, довольный собой. — Если подох — порядок знаешь, обыскать и в ров. А ну быстро, бегом, не то еще добавлю!

Из-за сбившегося дыхания Коннахар только кивнул, хотя обычно надзиравшие за пленными дверги требовали при обращении к ним непременно добавлять «почтеннейший», а за проявленное неуважение могли и кулаком проучить.

Отпрыск Бриана и Идрунн Майлдафов лежал под самой стеной, неуклюже свернувшись на боку, весь перемазанный в липкой вонючей грязи. На серых камнях рядом с ним натекла лужица крови, успевшая загустеть — значит, он находился здесь уже два или три колокола. Только непонятно, пришел он сюда сам либо же его притащили и бросили, как сломанную и непригодную в хозяйстве вещь. Когда Коннахар осторожно дотронулся до него, Льоу дернулся и глухо застонал, и принц поспешно отдернул руку, соображая, как поступить и что сделать в первую очередь. Что ж, старший в их компании добился желаемого, выведя своим злословием двергов из себя. Мысль о возможной расплате вряд ли посещала эту бесшабашную голову с белой шевелюрой, теперь свалявшейся в паклю и приобретшей неприятный бурый цвет.

Подбежавший следом Ротан едва не врезался в сидящего на корточках Конни. Узрев печальную картину, он только присвистнул и озабоченно спросил:

— Живой или как?

— Скорее «или как», — буркнул Коннахар. — Нам нужны носилки… и лекарь тоже не помешал бы, только где ж его взять?

— Придумаем что-нибудь, — одним из полезнейших качеств характера Юсдаля-младшего была способность отыскивать выход из самой безнадежной, на первый взгляд, ситуации.

Он умчался обратно, к конюшням, а Кони остался дожидаться его возвращения, прислушиваясь к неровному, хрипящему дыханию Льоу. Внезапно, как удар колдовской молнии с ясного неба, ему подумалось — если карлики не удовлетворились тем, что просто всыпали насмешнику, но позаботились, чтобы он впредь никогда не смел раздражать их?..

Косточки в человеческих пальцах так легко ломаются… никому еще не удавалось дерзить или петь, лишившись языка… Последнее соображение бросило Коннахара в холодную дрожь. Он едва справился с желанием трясти приятеля до тех пор, пока тот не очнется и не произнесет хотя бы одно внятное слово.

Пусть ругается, пусть кричит от боли, но хотя бы подаст голос! Молчание для Льоу равнозначно смерти, а он, Коннахар Канах, никак не мог позволить себе потерять еще одного из спутников. Ну, зачем, зачем этому упрямцу понадобилось высмеивать приплюснутый народец? Что они будут делать, если Лиессин так нелепо и внезапно умрет?

Пики над тремя башнями Вершины назывались «Серебряными» с полным на то основанием — их и в самом деле облицевали тонкими серебряными пластинами. Когда рухнул верхний ярус левой башни, осыпавшиеся черепицы веером разлетелись вокруг и, отражая солнечные лучи, походили на крохотные лужицы, расплескавшиеся в самых неожиданных местах. Жадные до драгоценных металлов дверги начали было собирать их, но собрав часть, плюнули, и блестящие чешуйки размером в ладонь там и сям попадались под ноги. Сам остроконечный шпиль, падая, глубоко ушел в землю острым концом и остался торчать уродливым подобием огромной раковины. Укоротившаяся в размерах башня смахивал на надломленный в верхней трети стебель камыша, выставив напоказ свое некогда потаенное содержимое.

Раньше тут располагался большой округлый зал с множеством окон, напоминанием о которых служили нижние части проемов с торчащими кое-где осколками разноцветных стекол. Сохранился мраморный пол в перекрестьях сине-алых зигзагов, и две большие витые лестницы, пронизывавшие насквозь всю башню. Часть комнат в нижних этажах оказалась вполне пригодна для жилья — после того, как оттуда вынесли груду обломков мебели и потолочных украшений, рухнувших во время сотрясения башни, вымели пыль со щебенкой и расставили вещи, ранее составлявшие обстановку походного шатра Исенны. Разлетевшиеся вдребезги стекла и витражи заменить не удалось, но поскольку на дворе стояло лето, это пока не причиняло неудобств.

Аллерикс, как и намеревался когда-то, прошел в сопровождении своих Владеющих Силой и двергских воевод по захваченному замку, не выказав особенного интереса к чему-либо из увиденного. Он побывал в Зале Решений, почти не пострадавшей, если не считать пустых оконных проемов, где распорядился перенести громоздкое кресло с зубчатой спинкой на вершину башни, а радужный мозаичный стол изрубить на части и сжечь. Ему показали разрозненные остатки книжного собрания, которое защитники Крепости не успели ни вывезти, ни спрятать, устроенный в покоях правой башни маленький храм состоявшей на постаменте бронзовой фигуркой лошади, брошенные прямо на лестничной площадке сундуки, полные золотых слитков и драгоценной утвари, однако никто не брался ответить на единственный, заданный очень холодным тоном вопрос Исенны: где камни Семицветья и их Хранители?

Едва Цитадель пала, Исенна приказал наиболее проверенным и толковым своим приближенным, а также немногим уцелевшим магам забросить все прочие дела и любыми средствами искать Кристаллы Радуги. Он занялся бы поисками самолично, но рана, нанесенная Алмазным Жезлом, на три дня погрузила его в полубессознательное состояние — Воитель валялся пластом, из последних сил сдерживаясь, чтобы не заорать от боли, на попечении лучших лекарей обоих племен. Розыскники из кожи вон лезли, работая денно и нощно, не за страх, а за совесть — ведь от их усилий зависел итог всей войны, оправданность или бесцельность чудовищных жертв — но все их старания канули втуне.

Тому имелось множество вполне веских причин.

Хранители могли быть убиты во время штурма, а их тела и находившиеся при них Кристаллы Радуги спрятаны, либо затерялись среди руин Цитадели. Растаскивание обрушившихся зданий и бастионов силами пленных могло занять не день и не луну, а никак не меньше одного-двух полных солнечных кругов. И то — если согнать сюда жителей окрестных покоренных городов да обратиться за помощью к мастерам подгорного народа, умеющим разрушать самые крепкие скалы. Если же кто-то из ковена Радуги остался в живых, то задача становилась еще сложнее. Они могли скрываться в подземельях Крепости — по слухам, внизу тянулся целый лабиринт; неузнанными таиться среди пленников, выжидая удачного момента для побега или нападения…

Перетряхнуть руины гигантского города-крепости представлялось трудом вовсе невыполнимым. Тщательно обыскать каждое мертвое тело, всякий закоулок, разобрать и обследовать рухнувшие постройки, отыскать и обезвредить спрятанные тайники с хитроумными ловушками… Если учесть, что подневольные пленники участвовали в поисках крайне неохотно, а гордые воители-альбы попросту гнушались раскопками, основная работа — после бурных споров, едва не приведших к рукопашной — опять-таки досталась двергам. Поначалу те взялись за дело с большим пылом, рассчитывая вскоре добраться до потаенных сокровищ. Опыта и упорства им было не занимать. Но почти сразу выяснилось, что жадных карликов в первую голову интересуют золотые кладовые и ничего более; к тому же, случалось, в обнаруженном тайнике срабатывала скрытая ловушка, уничтожая алчных грабителей вместе с драгоценным содержимым… Словом, уже на второй день стало ясно, что поиск вслепую — не что иное, как бесполезная трата времени и сил.

Мудрые маги пошли иным путем и добились большего успеха… но результаты их изысканий оказались столь ошеломляющи, что не сразу сыскался храбрец, готовый пожертвовать собой и доложить о них Исенне.

Было допрошено более пятисот пленных — в основном те, кого взяли в самом замке, в Серебряных Пиках. На допросы забирали десятками, от зари до зари. Коннахар и Лиессин Майлдаф также попали в. их число, сохранив об этом самые отвратительные воспоминания. Впрочем, Конни и Льоу еще посчастливилось — к ним, как и ко всем допрашиваемым, всего лишь применили Заклятие Ключа, делающее невозможным любую ложь; некоторых к тому же пытали — но и под пыткой, и под властью заклятия ответы звучали одинаково. Та часть допрошенных, которая что-либо знала, в один голос твердила: все три дня штурма, до того момента, когда армия завоевателей ворвалась в Вершину, в одном из дворов замка стояло некое чародейское творение, «врата, сотканные из огня и тумана», как их описывали. Сквозь него ушла большая часть мирного населения крепости, во множестве уносили какие-то сундуки и ящики, а порой даже протаскивали груженые подводы. Сквозь них же ушли Хранители Радуги, когда стало ясно, что Цитадель обречена. Ушли — и унесли с собой Семицветье, после чего Врата исчезли начисто.

Услышав такое в первый раз, альбы не поверили. Когда рассказы стали повторяться, приближенные Исенны наотрез отказались идти к своему повелителю с подобным известием, здраво утверждая: их жизнь в этом случае можно смело считать завершенной.

Аллерикс незамедлительно впадет в ярость — что с ним в последние дни случается все чаще, — и в таком настроении он вполне способен прикончить явившихся к нему с дурными вестями. Возможно, потом он пожалеет о содеянном. Только какой с этого прок жертве его гнева, пребывающей за Гранью?

Лестью, общими уговорами и посулами в должности гонца убедили выступить Кельдина Грохота. Угрюмый дверг не боялся ни смерти, ни злости Безумца. По сути, он вообще не умел бояться, также, впрочем, как льстить или угождать. Возможно, именно за это Исенна испытывал к подгорному воителю нечто вроде уважения и выделял его среди остальных.

Пока коротконогий и массивный дверг преодолевал несколько сотен ступеней, ведущих к самой верхней площадке изящной башни, он изрядно запыхался, несколько раз останавливался перевести дух и напрочь забыл ценные советы и мудреные слова, коими напичкали его в качестве напутствия незадачливые дознатчики. Наверху было хорошо — куда прохладнее, чем у подножия. Кельдин с наслаждением подставил разгоряченный лоб прохладному ветерку, искренне сожалея о невозможности стянуть тяжелую кольчугу вместе со стеганой войлочной поддевкой. День выдался по-настоящему летний, жаркий, солнце палило вовсю, в ярком небе белели редкие облачка. Внизу тысячью дымов курилась разоренная Цитадель. Долина Вулканов лежала перед Кельдином как на ладони, безжалостно перепаханная недавним противоборством титанических сил.

Здесь, на Вершине, двергу прежде бывать не доводилось. Высота вызывала у обитателя подземелий не то чтоб страх, но противную тошноту и слабость в коленях, потому он поспешно отвернулся от изуродованного пейзажа внизу и заозирался в поисках Исенны. Альб обнаружился на самом краю круглой площадки — стоял, заложив за спину руки и склонив голову не то в задумчивости, не то, высматривая что-то у подножия башни. Привычную золотую кольчугу сменила просторная белоснежная хламида, развеваемая ветром, но на неизменном золотом поясе с рубинами по-прежнему висел длинный меч. Довольно шумного появления Кельдина Исенна не заметил, погруженный в свои невеселые размышления.

Еще на площадке, ранее бывшей красивым круглым залом с мозаичным мраморным полом, стояло тяжелое кресло красного дерева, напоминающее трон. Над ним растянули холщовый навес и установили рядом маленький одноногий столик. В дальнем конце былого зала деловито возились с грудой лязгающего и вспыхивающего на солнце железа трое или четверо двергов из незнакомого Кельдину рода. Один, кряхтя от усердия, раздувал тлеющие угли в большой бронзовой жаровне. В самом начале похода отряд в два десятка подозрительных чужаков явился откуда-то с Полуночи, с Синего Кряжа, предложив свои услуги. Прочие карлики их презирали — пришлецы не участвовали ни в одном из сражений, за щедрую плату занимаясь исключительно выполнением личных поручений Аллерикса и не особенно разбираясь в средствах.

Сбоку, на противоположном краю от замершего в неподвижности Исенны, возвышалось массивное сооружение, отвратительное даже для незамысловатой натуры Кельдина. Дверг прекрасно знал, для чего оно, и изо всех сил старался туда не смотреть — но взгляд его помимо воли нет-нет да и возвращался к зловещему треножнику из толстенных оструганных бревен. Прикованного к бревнам пленника Грохот разглядеть не сумел — вокруг того стремительно кружилось переплетение черных, желтых и бурых невесомых лент, похожих на огромных толстых змей. Для полного сходства они еще и негромко шипели. Внутри созданного ими кокона угадывалось судорожное подергивание, и иногда сквозь шелест доносился едва слышный протяжный стон.

Подгорные жители никогда не отличались большим терпением, а молчание затягивалось. Выждав для приличия с десяток ударов сердца, Кельдин громко прокашлялся и решительно шагнул к одетой в белое фигуре на краю пропасти:

— Здесь Кельдин, сын Хотфарра. Я пришел говорить с тобой, Исенна.

— О чем же ты хочешь говорить со мной, Кельдин, сын Хотфарра? — спросил Исенна, не оборачиваясь и не переменив позы. — Может быть, ты наконец принес добрые вести? Вы нашли Радугу? Или хотя бы часть ее?

— Боюсь, мне нечем тебя обрадовать, — напускать дипломатического тумана Кельдин не умел и решил сразу перейти к сути. — Магических кристаллов, которые вы зовете Семицветьем или Радужным Кругом, похоже, в Цитадели нет.

Сгорбленная фигура в развевающемся белом одеянии явственно вздрогнула, будто от удара.

Медленно, очень медленно Исенна повернулся и откинул глубокий капюшон, скрывавший его лицо. Кельдин Грохот смотрел как завороженный.

На первый взгляд гигант-воитель ничуть не изменился. Те же чеканные, неподвижные черты, пышная грива золотых волос, прихваченных на затылке в подобие конского хвоста. Лишь вглядевшись более пристально и задержав взгляд подольше, да стоя на расстоянии не более пяти шагов, можно было заметить некую странность в этом почти совершенном лице. Когда Исенна говорил, двигалась только левая половина четко очерченных губ. Правое веко не закрывалось, отчего временами создавалось впечатление, будто альбийский вождь заговорщицки подмигивает, а правый глаз своей неподвижностью походил на стеклянный шарик. Что же до роскошных волос цвета червонного золота, то даже самый сильный ветер не смог бы всколыхнуть ни единого волоска — ибо они, как и вся правая сторона лица Безумца, являли собой не более чем искусную колдовскую иллюзию.

Когда на второй день после покушения Эрианна Ладрейна стало ясно, что все искусство альбийских лекарей бессильно перед ранами, нанесенными магией Благого Алмаза, Аллерикс пришел в страшное бешенство. Он готов был изрубить в куски всякого, кто подвернется под руку, а в особенности бесполезных целителей, но не смог удержать меч в сожженной ладони и с трудом стоял на ногах. Тогда он сорвал злость иным способом. Конная сотня, посланная за стремительно уходившим на Восход изменником Ладрейном, вернулась ни с чем — горстка предателей как в воду канула. Исенна в ярости распорядился казнить каждого десятого из злосчастных охотников. Потрепанное войско Альвара, от начальной численности которого после штурма осталась едва ли четверть, перешло под начало Исенны — но всех уцелевших командиров в чине старше сотника по приказу Безумца обезглавили и заменили новыми, предположительно верными Аллериксу.

В течение длившейся трое суток кровавой кутерьмы никто, кроме лекарей и особо доверенных лиц, не входил в шатер, где за шелковым пологом исходил бессильной злобой раненый Воитель. От имени Исенны в лагере распоряжался Зокарр Два Топора, что едва не послужило поводом для новой распри: альбийские офицеры сочли оскорбительным подчиняться выскочке-наемнику из «сплющенного народца», как за глаза именовали двергов, пусть даже этому выскочке вождь обязан жизнью.

Среди простых мечников поползли невнятные слухи. Говорили, будто Эрианн в решающий момент струсил и переметнулся на сторону Темного Всадника; что Хранители Радуги напоследок прокляли обоих вождей; болтали даже, якобы от непосильного напряжения Эрианн тронулся умом и напал на собственного союзника… Поскольку немногочисленные живые свидетели происшествия в ставке, дверги Зокарра и Кельдина, хранили глухое молчание, слухи множились, обрастая самыми невероятными подробностями.

На четвертое утро Исенна откинул узорчатый шатровый полог и вышел к войску. Он приветствовал заранее выстроенное войско краткой воодушевляющей речью, и каждый мог видеть, что вождь по-прежнему крепок, поступь его легка и упруга, как раньше, и в седло могучего боевого коня он взлетел так же легко, как всегда. Немногие обратили внимание на перевешенные на правое бедро ножны, и уж совсем никто не углядел перемены, произошедшие в облике Воителя. Лишь лекари, пользовавшие раненого, знали подлинные обстоятельства возвращения Исенны к жизни. Но они, все трое, увы, вдруг куда-то запропали, и сколь ни искали их — впрочем, довольно вяло, — так никого и не нашли…

Там, где оказалось бессильно искусство врачевателей, помогло волшебство. Исенна вновь, как к последнему средству, прибегнул к мощи Алмаза. Однако магией Целительства он владел не столь виртуозно, как разрушающей Силой Стихий, а может быть, эти раны вообще не подлежали исцелению — хотя рука действовала, обугленная кисть так и осталась стянута уродливыми рубцами, тянувшимися вверх по руке до самой ключицы. Правый глаз выгорел начисто, левый порой затягивался мутно-алой пеленой. Оставалась еще слабая надежда, что со временем природа Сотворенного возьмет верх и раны заживут сами собой. Сейчас же Феантари следовало постоянно сдерживать свой бешеный нрав, иначе сотканное наваждение начинало таять, открывая неприглядную истину.

Вот и теперь — на глазах у Кельдина фальшиво-благородные черты дрогнули, подернулись рябью, поплыли, и на дверга глянула жуткая половинчатая рожа демона.

Безумного демона. И очень, очень опасного.

— Что ты сказал, карлик? — прорычал демон, прожигая Грохота пылающим взглядом и угрожающе придвигаясь. — Что значит «нет»?! Ты… ты смеешься надо мной, ничтожество?! Объяснись, или я велю разрезать тебя на куски, клянусь Предвечным!..

— Смерти я не боюсь, Исенна, и смеяться над тобой не собираюсь, — ответил дверг со спокойствием, которого вовсе не ощущал. Близкое соседство Исенны Безумного даже самых стойких заставляло нервничать. — Выслушай сперва, а уж потом можешь казнить, если угодно.

— Говори, но если…

— Твои маги допросили уйму пленных — почитай, каждого десятого. Так вот, они, пленные то есть, талдычат одно: Семицветье, а вместе с ним горожан, и все, что было самого ценного в Цитадели, вывезли через колдовские врата. Я в этих штуках, сам понимаешь, не силен. Слова «прямая дорога» или «прямая тропа» говорят тебе что-нибудь?

Исенна качнулся назад, будто Кельдин крепко толкнул его в грудь. Демонская личина на одно мгновение из гневной превратилась в растерянную… нет, скорее это было выражение незаслуженной, несправедливой обиды — словно у ребенка отобрали игрушку. При иных обстоятельствах Грохот рассмеялся бы, но сейчас подобная несдержанность могла стоить ему жизни. В голосе альба, когда он снова заговорил, слышалось горькое недоумение:

— Прямая… Нет, невозможно! Они не могли так поступить… У них не хватило бы сил… Никто из нас не владеет искусством создания Врат, даже Эрианн, искуснейший из носителей Жезлов, только начал…

— Никто из вас. Он, — рука дверга отмахнула в сторону висящей на бревнах фигуры, — вам не ровня. Мне не раз доводилось слышать, якобы твой пленник — один из творцов этого грешного мира. Если так, то кто знает предел его сил?

— Темный Всадник могуч, но не всесилен! — взвился Аллерикс, словно продолжая какой-то давний спор, ведущийся не с собеседником, а скорее с самим собой. — Мы захватили его в плен и забили в колодки, как раба! Он не смог отбросить наши армии от стен Цитадели, даже имея под рукой Радужную Цепь!..

— Не смог, — согласился Грохот. — Или не захотел. Что до рабских колодок, Исенна, так чародейские умения тут ни при чем. Трудновато колдовать, ежели тебя обласкают обухом по затылку, а потом еще десяток ражих мужиков, всем скопом навалившись, выкручивают руки. Ведь так оно было в той палатке, когда вы с Хитроумным затеяли свои, якобы мирные, переговоры?

— Даже если так! — огрызнулся альб, явно избегая любых напоминаний о ложном перемирии. — Он проиграл битву и теперь беспомощен. Я сделаю из него приманку. Может, Радуга и позволила бежать отсюда тем, кто не мог сражаться, но я никогда не поверю, чтобы Семицветье решилось оставить своего вожака в плену! Нет, они прячутся среди руин, боясь показаться на свет. Я знаю, под крепостью целый лабиринт ходов. Рано или поздно мы выманим их наружу, выкурим, как крыс… Ищите в подземельях! Найдите их, и я не поскуплюсь на награды! За каждого Хранителя, приведенного в кандалах, я отсыплю золотом втрое по его весу…

— Вот как? Хорошо бы они все были толстяками… А вдруг ты ошибаешься, и они не настолько дорожат его жизнью? — пожал плечами дверг. — Он дал им Кристаллы и научил колдовать. Радуга способна управляться с чарами и сталью самостоятельно, без его помощи — мы видели это при штурме. Они бросили его, Исенна. Или он сам повелел им уходить. Мол, ты все равно ничего ему не сделаешь. Даже если оттяпать ему голову или вздернуть на стене, пройдет лет сто, двести, пятьсот — и он вернется снова. Он же Рота, Ночной Всадник. Он, как говорят, бог во плоти, живущий на земле… Но разговор-то не о нем, а об этой, язви ее, Прямой Тропе. Я ж ее не выдумал, верно? Пленные твердят…

— Вас обманывают! — зарычал Исенна. — Они сговорились! Темный Всадник приказал им так отвечать… они могли видеть морок, колдовское наваждение, что угодно… Проклятье, невозможно создать такие Врата, чтоб вывести тридцать тысяч душ за три дня!

— Тогда где они, эти тридцать тысяч?! — теряя терпение, вскипел в ответ Кельдин. — Под землю закопались, что ли?! Пленных мы сотен сорок содержим, но где остальные? Как ты велел, мы всякого ихнего мертвяка мало не догола раздеваем, ищем незнамо что, а твои-то мечники руки марать не желают, только надсмехаться горазды! Так вот, мертвецы все доспешные воины, мирных горожан — один-два на сотню. Громадная крепость, одних кузней два десятка, лавки на каждом шагу, склады, дома, замок — ну, куда жители подевались? Голые камни нам сдали, улизнули через Врата и оставили нас в дураках!

Исенна молчал, глядя в сторону. Ошибочно истолковав его безмолвие как согласие, Кельдин разошелся еще пуще:

— Мне ваши игры, вообще-то, без интереса. Радуги в крепости нет, это наверняка. Если хочешь, мы продолжим поиски, только воины уже сейчас крепко недовольны. Чем дальше обернется, я и думать не хочу. Оно конечно, альбы будут верны присяге, да и мы стараемся держать слово, но сколько же можно? Какого демона мы торчим на развалинах, как бельмо на глазу? А развалины-то трясутся день ото дня все сильнее, огонь внизу ревет, вот-вот проснется… Усмиришь ли ты своей магией лаву, когда она попрет наружу? Условия договора исполнены, пора уносить ноги. Отыскали горстку золота да склады с припасами, твои чародеи разжились уймой горелого пергамента и парой десятков книжек — за это воевали, что ли? Или за возможность подвесить Темного Всадника над жаровней? Так он лично мне ничего плохого не сде…

Из груди Исенны исторгся звериный рев. Утративший осторожность Кельдин и глазом не успел моргнуть — пальцы альба впились в его плечи подобно стальным клещам, и в следующий миг зарвавшийся дверг с ужасом и изумлением почувствовал, как все двадцать стоунов его веса отрываются от мозаичного пола. Некстати ему вспомнилось вдруг, насколько высоки башни Серебряных Пиков.

— Не смей так говорить со мной, червь! — рявкнул альб прямо в физиономию Кельдину, встряхивая тяжеленного дверга, как провинившегося котенка. Исенна был невероятно силен, а сейчас его сила приумножалась гневом. — Не смей учить меня, что и как делать, если не хочешь поучиться летать! И никогда не говори мне, что я проиграл! Я всегда добиваюсь своего, всегда, запомни это накрепко, если жизнь тебе дорога! Добьюсь и теперь! Мне плевать, что болтают пленные! Мне нет дела до вашего недовольства! Я знаю — Радуга где-то в крепости, и я отыщу ее, пусть мне придется искать до скончания времен!

Возившиеся с пыточным железом дверги побросали свои дела и с любопытством уставились на ссору, не делая, однако, никаких попыток прийти на помощь соплеменнику. У Кельдина, чьи подошвы жалко болтались в локте от пола площадки, в глазах начало темнеть, дыхание пресеклось — скрученный кольчужный ворот сдавил горло. Забыв, что сдал все оружие мечникам, охранявшим вход, он судорожно шарил на поясе кинжал.

— Пусти, удавишь… — прохрипел наемник, чувствуя, что теряет сознание.

Еще пару раз тряхнув злосчастного гонца, Исенна с отвращением отшвырнул его прочь, и Кельдин покатился по мраморным плитам, кашляя и растирая шею.

— Убирайся, — бросил Аллерикс, поворачиваясь спиной к двергу. — Ступай к тем, кто тебя подослал. Скажи им, что они рассудили верно, отправив именно тебя — если б те же слова сказал мне кто-то другой, его мертвое тело уже клевали бы вороны!.. Впрочем, постой. Магов, занимавшихся допросами, пришли ко мне, и немедленно. И еще: извести всех — пусть глашатаи донесут мое слово до каждого — никто не двинется отсюда, пока я не получу Самоцветы, — сделав над собой изрядное усилие, вождь альбов заговорил прежним ровным и уверенным голосом. — Я ощущаю: они спрятаны здесь. Россказни о Прямой Тропе еще ничего не означают. В конце концов, я могу потребовать ответа у того, кому в точности известно все о тайнах Цитадели.

— Сдается мне, не слишком-то он разговорчив, — вполголоса пробормотал Кельдин Грохот — но так, чтобы не услышал безумец. Хватит с него эдаких задушевных бесед. Покосившись на могучую фигуру в белом и пробурчав нечто, могущее сойти за просьбу удалиться, дверг поспешно нырнул в люк, ведущий прочь с башни Серебряного Пика.

Утешало его во всей этой истории единственное ехидное соображение. Упомянув «горстку золота» и недовольство воинов, Кельдин изрядно согрешил против истины. Исенна мало интересовался всяческим драгоценным добром — а между тем количество захваченных трофеев уже сейчас с лихвой окупало участие наемного войска двергов в этой странной войне. Оружие, золото, самоцветные камни, украшения, несколько подвод удивительной синей стали, секретом изготовления которой владели только кузнецы Черной Цитадели… За такую корысть подгорные жители могли рискнуть задержаться на содрогающихся руинах еще луну-другую, благо всякий день приносил новые удивительные находки. Да и к грязной работе им не привыкать, а вот какие гримасы состроят альбийские чистоплюи, узнав о безумном решении их вождя?..