Крепость Луны

Свиток восьмой У господ Волконских

Летать прекрасно! Тогда я первый раз ощутил, насколько это сказочно и захватывающе! Тот, кто не летал, прожил жизнь напрасно, уверяю вас.

Подо мной скользили поля, перетекающие с одного холма на другой, гигантские ковры лесов, крошечные деревушки с игрушечными избами и большие селения с коричневым узором улиц. Кое-где отливали золотом купола, кое-где лентами вились речушки и кляксами отражали пасмурное небо озерца.

Тогда многое изменилось в моём существе, потому что я не чувствовал холода. Ледяной воздух давил на лицо и лизал грудь и живот, трепал волосы на голове. Широкие тюремные штаны хлопали как бабье тряпьё на пронизывающем осеннем ветру. Крылья, чей размах поражал меня самого, твёрдо держали над землёй. О том, что я могу упасть, мыслей вообще не было. Впереди всё той же, едва заметной точкой, порхал голубь, хотя я сомневаюсь, что голуби летают с такой стремительностью.

Я наслаждался полётом, забыв обо всех проблемах: о совершённом побеге, о смерти отца, о разрушенной карьере сыщика. Всё осталось на земле. Со мной было только бьющееся от радости сердце. В тайне я хотел, чтобы полёт длился вечно.

Через некоторое время я заметил, что земля покрылась снегом, а воздух стал ещё холоднее. Ламбридажь подсказывала, что путь скоро закончится.

Но минуло ещё полчаса, прежде чем голубь начал терять высоту. Птица сделала большой круг над усадьбой у замёрзшей реки и потерялась из виду. Я решил, что лучше опуститься на землю без задержек: я мог потерять крылья в любой момент.

Мои попытки благополучно закончить воздушный побег потерпели крах: в неподобающей приличному господину позе я уткнулся головой в сугроб. Вылезая из него, я как следует ругнулся, но быстро прекратил это бесполезное занятие, поскольку пришло время сожалеть об исчезающих крыльях. Я успел отметить их большие достоинства, полностью соизмеримые с размерами, и теперь грустно было смотреть, как они теряют перья, рассыпающиеся серебряным дождём.

Потратив минуту на это невесёлое зрелище, я вдруг понял, что меня пробирает холод. К тому же я представил, как глупо выгляжу со стороны в тюремных штанах, но без рубахи в такой морозец. Я поковылял по расчищенным дорожкам к крыльцу, успев заметить, что в окне мелькнул ребёнок, а значит, совсем скоро о моём интригующем прибытии узнают взрослые.

Я не успел добраться до первой из ступеней, как парадная дверь распахнулась, и в её проёме появился лакей. Лицо его совсем ничего не выражало. Я удивился и даже бросил взгляд на плечо: вдруг магия Ламбридажи внезапно соткала одежду. Но нет.

— Милости просим, — лакей отвесил сдержанный поклон. — Вы, должно быть, господин Переяславский?

— Совершенно верно, — кивнул я, стуча зубами. — Позвольте узнать: куда я попал?

— Вы находитесь на пороге усадьбы господ Волконских. Лев Сергеевич ждёт вас.

— В таком случае, буду рад немного злоупотребить гостеприимством.

— Пожалуйста, проходите. Вы, должно быть, замёрзли.

— Самую малость, — поскромничал я.

За дверным стеклом мелькнула фигура, и навстречу вышел моего роста мужчина с приветливым лицом, которое несколько секунд выражало глубочайшее удивление. Мужчина приостановился, а потом с улыбкой протянул руку.

— Николай Иванович Переяславский, если не ошибаюсь?

— Он самый. Прошу прощения за наряд.

— Ничего страшного, просто обещайте утолить моё любопытство в течение дня.

— Обещаю. Это не так сложно. Денис у вас?

— Да.

— Что же он сделал? — спросил я.

— Позвольте утолить ваше любопытство в течение дня, — улыбнулся Волконский. — А пока вам нужно одеться. Фигурой вы походите на меня, поэтому одежду подобрать будет легко.

— Благодарю, я успел немного замёрзнуть.

Пройдя в коридор, мы заметили мальчика, высовывающегося из кабинета.

— Саша, ты маму видел? — спросил Лев Сергеевич.

— Тс, — мальчик прижал палец к губам. Глаза его не сходили с меня.

— Почему я должен говорить тихо?

Саша вышел из комнаты и тихонько прикрыл за собой дверь.

— Потому что Андрей спит, — шепотом ответил мальчик.

— Как так спит? — удивился отец. — Если не ошибаюсь, вы должны заниматься географией.

— Так мы и занимались. Он учил меня, учил, учил, пока не заснул. Давай дадим ему отдохнуть.

— Ох, Сашка, тебе лишь бы отлынивать! — засмеялся отец.

— Да я тут не причём, — развёл руками мальчик. — А мама возится с Любкой. Женщины, — подвёл он итог трагичным тоном, так что я усмехнулся.

В этой усмешке мальчик нашёл повод обратиться ко мне с волнующим вопросом:

— Скажите, пожалуйста, почему вы голый?

— Саша, — возмутился Волконский. — Никто не спрашивает о таких вещах. Это бестактно.

Мальчик склонил голову.

— От одной волшебной штуковины у меня выросли крылья, и я смог пролететь две сотни вёрст часа за полтора, — ответил я.

Глаза мальчика превратились в шары. Его отец даже присвистнул.

— Это надо было видеть. Неужели всё Ламбридажь?

— Я думаю, она не смогла пробить защиту острога обычным способом, вот и подарила мне крылья.

— Как же стены? — поинтересовался Волконский.

— Наружную стену я пробил посохом, который потом превратился в путеводного голубя.

— Как в сказке! — протянул Лев Сергеевич.

Саша был заворожен моей коротенькой историей побега.

Какая-то женщина вышла из комнаты. Она заметила меня и остановилась.

— Наш гость, Николай Иванович Переяславский, — сказал Волконский, — нуждается в каком-нибудь платье, в рубашке и штанах.

Я был смущён красотой Настасьи Никитичны, поэтому ляпнул:

— Штаны у меня есть.

Она улыбнулась. Лев Сергеевич прыснул.

— Но вид у них так себе.

— Согласен, — я точно разучился говорить.

— Интересно, где вы потеряли рубаху?

Последний слог ещё летал в воздухе, а Саша уж был возле матери.

— У них выросли крылья, и они прилетели к нам! — закричал восторженно мальчик.

— Тебе всё бы выдумывать!

— Но мам! Это правда!

— Вы, должно быть, замёрзли?

— По правде говоря, в небе я не чувствовал холода. А уже при посадке…

— Минуту, — и она бросила мне улыбку, от которой я ослеп и не нашёл ничего лучше, как спросить у хозяина усадьбы:

— Я не вижу Дениса.

Волконский усмехнулся.

— И не увидите. Жена улыбнулась вам одному, а, как показывает жизнь, для гостя этого бывает достаточно, чтобы пасть замертво.

Я почувствовал, что слегка покраснел. Очень проницательный человек, решил я о Волконском.

— Если же серьёзно, — продолжил он, — то Денис в подвале.

— Что он там делает? — удивился я.

— Как что? Сидит! Вы знаете, чем занимается ваш… мм… друг?

— Я знаю, что он вор.

Лев Сергеевич поднял брови.

— Так просто вы это говорите! Не странно ли для сыщика?

— А вы считаете, я мало твердил ему, чтобы он бросил своё занятие? Да при каждой нашей встрече, так что он начал на меня сердиться.

— По-моему, такие люди, как он, неисправимы. Настя принесёт одежду, вы оденетесь, и мы спустимся к нему.

— С удовольствием… — Я уже заметил хозяйку с одеждой в руках.

— Да. Переоденьтесь вот в этой комнате. Пусть она будет вашей на несколько дней.

— Благодарю, только я сомневаюсь, что мне можно задерживаться более чем на пару суток.

Я принял одежду и скрылся в комнате. Я переменил свой убор, оказавшийся точно в пору, и поспешил выйти к хозяевам, ждавшим у двери.

— Что я говорил? Один размер! — усмехнулся Волконский.

— Бывают в жизни совпадения, — добавила улыбнувшаяся Настасья Никитична. Она собралась уходить, но вдруг вспомнила. — Простите, Николай, вы голодны?

— Пожалуй, что так, — кивнул я.

— Тогда я приготовлю. Саша, ты куда?

— Я с ними, мама.

— Нет, нельзя. У папы с этим господином будет серьёзный разговор.

— Папа! — у мальчика осталась одна надежда на отца, который, как правило, был мягче матери.

Но Лев Сергеевич покачал головой.

— Мама права.

— Разговоры между взрослыми тебе рано слушать.

Саша сделал грустную физиономию.

— Следуйте за мной, — обратился ко мне Волконский.

Мы прошли до конца коридора. Там хозяин усадьбы открыл тайный ход в подвал, и мы спустились в освещённое лампой холодное помещение. Фигура за железной решёткой вскочила с узкой кровати.

— Давно прибыл? Я уж заждался. Что на тебе за тряпьё? Где ты так вырядился? — затараторил Денис. Он схватил решётки руками, сунув в щели лицо. — А, принял в дар от этого господина?

— Лучше здравствуй, — усмехнулся я.

— Здравствуй? Ты хочешь сделать вид, что ничего не произошло? Ты подвёл меня, так и знай. Если бы ты не вкушал сладости острожской жизни, я был бы уже далеко с приглянувшейся вещью. Кстати, кого ты там придушил?

— Никого, я ж тебе писал, — я растеряно оглядывался, — простите, нельзя это убрать или открыть? — указал я на решётку.

Волконский сделал отрицательный жест, не прибегая к словам.

— Этот злющий помещик хочет заморить меня голодом, — вставил Денис.

— Ты сидишь здесь не больше двух часов! — с улыбкой заявил Лев Сергеевич и обратился ко мне. — А то, что господин Ярый находится за решёткой, пусть не смущает вас, Николай: он пробрался в моё имение под обличием лучшего друга и пытался похитить мои семейные реликвии.

— Ах, ясно! — протянул я и сунул руки в карманы. — Ты всё за старое, дружище?

— Как видишь, дружище. Жить на что-то ведь надо?

— Нашёл бы приличное место с хорошим жалованием, — заметил Волконский.

Денис махнул рукой.

— Эта скука не по мне, увольте. Я люблю, чтобы кровь кипела в жилах, чтобы азарт день и ночь.

— Вы ему хоть книжки принесите, — обратился я к Волконскому, — Впрочем… я не до конца понимаю значение произошедшего оборота. Денис вызволил меня из острога, хотя сам находится в плену. Зачем?

— Вот что значит сыщик, — с улыбкой сказал Лев Сергеевич. — О причинах и следствиях ваших перемещений я намереваюсь поговорить с вами, Николай, сначала в кабинете, а потом в бане.

— Сколько же времени Денис будет здесь находиться? — спросил я.

— Уместный вопрос, — вставил Денис.

— Господин Ярый будет находиться в подвале до тех пор, пока вы не выполните мою просьбу. Как сыщику, вам она не доставит особых хлопот. Возможно, уйдёт месяц.

— Бедняга будет здесь сидеть целый месяц? Учтите, что моё передвижение по Империи затруднено одним щекотливым фактом: за мою поимку объявят вознаграждение, поскольку я избил следователя…

— Что?! — воскликнули Денис и Волконский одновременно.

— Так получилось, — пожал я плечами.

— Первый раз вижу сыщика, который… — Волконский просто развёл руками, не найдя подходящих слов.

— Моя школа, — гордо произнёс Денис и захохотал.

— Смешного мало, Денис.

— Брось, Колька! Теперь мы с тобой на равных. Ты преступник, я преступник. Со мной будет безумно весело!

— Ты полагаешь, весело угрожать людям расправой? — рыкнул Волконский. Признаться, я не ожидал этого. — Господин Ярый, — он указал кивком головы на Дениса, — не просто пытался украсть ценные для меня вещи, но и нанёс оскорбление, притворившись моим другом, и подверг риску здоровье моей беременной жены, приставив ей к виску пистолет.

Я нахмурился. Денис театрально опустил голову.

— Я надеюсь искренне поговорить с вами, Николай Иванович, потому что весьма редко полностью порядочный человек попадает в острог. Полагаю, вы расскажете мне, как всё произошло, и ничего не скроете. Господин Ярый, если не желает оказаться в руках жандармов, должен будет отдохнуть здесь около месяца, пока вы не выполните мою просьбу. Если вы откажетесь выполнить мою просьбу, я вызову жандармов и сдам Дениса. Всем понятно?

Я кивнул. Денис картинно отвернулся.

— Вот и замечательно. Терять время не будем. План такой. Сейчас, уважаемый Николай Иванович, мы с вами поговорим об одном срочном деле, а так же я узнаю причины вашего ареста, потом мы пообедаем, а вечером попаримся в бане. После нашей беседы с вами, Николай, станет ясно, нужно ли забирать у вас Ламбридажь.

— О, — я склонил голову, — вы уже сейчас должны знать, что Ламбридажь я добровольно никогда не отдам.

Волконский улыбнулся.

— Поживём — увидим. Всего доброго, Денис.

— Поговори с этим живодёром, чтобы он выпустил меня досрочно, нето дела его будут плохи, — сказал Денис, глядя мне прямо в глаза.

— Опять за старое, — буркнул Лев Сергеевич.

Я пробормотал невнятно:

— Поговорю.

Волконский провёл меня в свой кабинет, просто, но со вкусом меблированный, и указал на стул около стола. Сам сел в кресло под стеной, увешанной шпагами и ножами.

— Прежде всего, я бы хотел спросить разрешения для простоты обращаться к вам, Николай, на «ты».

— О, разумеется.

— Ты тоже можешь оставить наше привычное чинопочитание.

— Нет-нет, — завертел я головой, — это не чинопочитание, а обычная учтивость. Я на «ты» не перейду.

— Как знаешь, Николай. Теперь к делу, пока ты не обедал. Потому что satur venter non studet libenter [сытое брюхо к учению глухо]. Не мог бы ты здесь обрисовать причины твоего задержания? Мне, понимаешь ли, важно, кого я держу в своём доме.

Я кивнул и заговорил вполне откровенно:

— С удовольствием. Началось всё с того, что я в срочном порядке прибыл в родовое имение Переяславских, так как мой отец был при смерти. Отец умер, а в день похорон приехали жандармы с приказом на обыск. И, представьте себе, нашли пропавшее секретное дело в ящике отцовского стола.

— Ваш покойный отец имел доступ к делам?

— Что вы, он был уже года четыре на пенсии. В сыскном отделе он и не появлялся. Кроме того, не состоящие на службе господа не имеют ни малейшего шанса запустить руки в сейф.

Волконский сузил глаза.

— Значит, для тебя является загадкой, как дело попало в ящик отцовского стола?

— Да. Полагаю, его мне подбросили. Но кто и зачем, понятия не имею. Во всяком случае, моя совесть чиста.

— Хм, говоришь ты красиво. Так ли это на самом деле?

— Вы не тот человек, перед которым я должен исповедоваться, — спокойно и твёрдо заметил я.

— Это верно, — согласился несколько удивлённый моим тоном Волконский.

— По правде говоря, в моём распоряжении ещё не было времени всё как следует обдумать, но даже поверхностный взгляд позволяет определить, что положение моё далеко от благополучного. Меня обвиняют и в похищении дела, и в нападении на следователя, а такое жандармы не прощают. Я уверен, уже дан приказ о моём розыске по всем губерниям Империи. Так что в пору мылить верёвку.

Лев Сергеевич расхохотался.

— Ну, это ты зря! Не всё потеряно. Ты готов выслушать моё предложение?

— Конечно.

— Я знал, что ты согласишься. У тебя есть голова на плечах. Пока есть.

— Пока? — переспросил я. — Неужели общество, мечтающее лишить меня головы, только что пополнилось ещё одним членом?

— И да и нет. Причин, по которым можно потерять столь ценную часть тела, чрезвычайно много. Одну из них я хочу назвать прямо сейчас.

— Какую же?

Хозяин усадьбы качнулся в кресле, выбросил руку назад и схватил шпагу. Металл вжикнул о скобы. Лезвие коротко свистнуло и коснулось моего подбородка. Но я даже не дрогнул.

— Видишь ли, Коля, причина, по которой ты можешь потерять голову, не покинув моей усадьбы, до смехоты проста. Моя жена — женщина, а опыт мой учит никогда не доверять женщинам. А ты красивый, даже очень красивый молодой человек. И вот печальный вывод моей тирады: я тебе снесу голову в ту же секунду, как только увижу, что ты отвечаешь взаимностью на любезности моей жены. Смекаешь?

Я опустил глаза на лезвие и улыбнулся:

— Благодарю за комплимент, Лев Сергеевич. Но вот вопрос: я должен быть груб?

— Не-ет, — протянул Волконский, — ты просто должен быть холоден, как металл этой шпаги.

— Всё ясно. Но, простите, у вас рука не устала держать столь прелестное оружие у моего подбородка?

Опять неуловимое движение, и шпага повисла на стене.

— Что ты, она необычайно лёгкая, — небрежным тоном ответил Волконский, по лицу которого было видно, что он доволен моей выдержкой.

— Слава Богу, а то я уж подумал, что вы решили побрить мою трёхдневную щетину, притворившись цирюльником.

Хозяин усадьбы вновь расхохотался и встал.

— Пройдём в столовую, я притворюсь поваром, — смеясь, он вывел меня в коридор.

За окнами серело, когда Волконский и я вышли из чёрного хода и зашагали по вычищенной дорожке. Остатки снега хрустели под нашими сапогами, а из глубины сада, на фоне угасающего неба, вился дымок.

Мне, как всегда вечерами, было чуть грустно и одиноко. Время от времени, оставляя мысли и воспоминания, я приходил в себя и снова и снова удивлялся, находя себя в саду незнакомой усадьбы.

— Этой бане почти триста лет, — Лев Сергеевич указал на избушку, полностью сложенную из брёвен и укрытую соломой.

— А сколько лет вашему роду?

— Точно неизвестно, но я докопался до 5 веков.

— Неплохо.

— Да, — кивнул Лев Сергеевич, — гордиться есть чем. Однако род Переяславских древнее.

— Вас это тревожит? — усмехнулся я.

— Рождает ма-аленькую зависть. Но… вот и пришли.

Мы поднялись на крыльцо, и Волконский толкнул дубовую дверь. Слуги завершали последние приготовления.

— Располагайся, Николай Иванович. Жаль, что Андрей не согласился, а впрочем, это даже хорошо: я смогу тебе поведать всё, не таясь, — сказал Волконский, когда они оказались в предбаннике. — И не стесняйтесь: мы все одного сорта, — он первым начал стягивать рубаху.

Когда я разделся, он присвистнул.

— Кто же тебя так помял? И почему в коридоре я не заметил ссадин?

— Насчёт того, почему ссадин не было сразу после полёта, я ничего сказать не могу, вероятно, магия Ламбридажи. А помял меня помощник следователя. Надеюсь, вы не думали, что я первый полез драться? Я не терплю несправедливости, а следователь просил подписаться под готовым признанием. Извольте знать, просил не очень вежливо, кулачками помощника. Я просто дал сдачи.

— Дела, — протянул Волконский. — Думаю, я сумею залечить твои раны.

Я рассыпался было в благодарностях, но хозяин усадьбы только отмахнулся.

Всякий из нас по-разному ощущает, что же такое баня. Для жителя Рании баня — это не просто помещение для мытья, это свой мир, сотканный из запахов, ощущений, разговоров и мерного стука в голове.

С меня потоками струился пот: по вискам и скулам, по груди и ногам. Я дышал глубоко и свободно. Ступая в баню, я поклялся себе не вспоминать о невзгодах, постигших меня.

«Ничего уже не изменить, — решил я, — будь что будет».

И вместе с потом, казалось, уходила тяжесть.

Волконский, обливая себя, заговорил:

— Николай, тебе не кажется, что пора заговорить о деле?

— Давно не терпится, — признался я.

— Тогда для начала ответь: была ли у тебя любовь, которая убивала рассудок, сводила с ума, терзала сердце, и день и ночь мучила тебя?

— Это не любовь, а ужасы какие-то, — усмехнулся я. — Нет, я так не втрескивался.

— Дай Бог тебе любить так, как я сейчас люблю Анастасию. Люблю тихой, надёжной, твёрдой как скала любовью. Я жить без неё не могу и испытываю к ней подчас такую жалость и нежность, что готов лишить себя жизни, если бы в трудную минуту ей это помогло.

Он замолчал, утирая пот со лба.

— Но то была женщина демоническая. Она владела мной, как владеют вещью. Её власть надо мной была непоколебимой. Наш совместный путь оборвала война. К счастью. Я писал ей частые письма, а она отвечала пару раз в месяц. Представь, что такое для солдата месяц! Это тысяча мгновений, когда жизнь висит на волоске. На войне, когда идёшь на взятие крепости, не знаешь, вернёшься назад или твоё тело будут клевать вороны.

В общем, я не вытерпел и написал другу. А тот и отвечает, что не намерен скрывать правду, что всегда говорил мне о безумстве, которое я совершаю, любя такую женщину. Он сообщил, что моя возлюбленная поселилась у такого-то князя через четыре дня после моего отъезда и что она брюхата.

Ты можешь представить, как я был опустошён, разбит, раздавлен. С тех пор я стал искать смерти, участвуя в самых безнадёжных вылазках, самых беспощадных боях. Но смерть бежала меня, а сослуживцы начали называть везунчиком. Тогда-то в голову всё чаще стала приходить мысль, что возлюбленная не такая уж и красавица. И вот однажды я сказал себе, что она не достойна моей любви. В тот же миг стало легче, а вечером меня ранили, и я попал в госпиталь. Когда вернулось здоровье, война кончилась. Я приехал в имение, где меня ждали родители. Там я зажил спокойной жизнью и больше о женщине той не вспоминал.

Однажды на станции я услышал заинтересовавшую меня беседу. Две женщины обсуждали смерть жены некоего князя. Имени его я сразу не разобрал. Сначала подсел ближе, а потом и вовсе спросил в открытую.

— Да тут недалеко случилось такое, Боже сохрани! — запричитала одна из женщин. — Князь-то женушку свою пристрелил.

— За что же? — спросил я.

— Она беспутная была с самого начала, но видно держаться старалась скромно, пока не раскусила, что князь от неё без ума и на всё готов ради её капризов. А когда поняла, потеряла всякую меру стыда. Говорят, каждый день пила и напивалась, танцевала до упада и на столе даже.

— Доплясалась, — вставила другая.

— Так оно и бывает на свете, ничего не проходит просто так, за всё суждено человеку монетку бросить.

— Так дальше что?

— Ох, быстрый какой! Ладно. Напилась она однажды сильнее обычного и давай бушевать, требовать, чтобы ей привезли бамбуковое кресло. Диву даюсь, для чего ей понадобилось пьяной кресло бамбуковое, да только как раскричалась она, бестия, на всю усадьбу, так что муж начал её успокаивать, корить, что дочь пьяную мать услышать может. А ей хоть бы хны. Она рассудок, видать, совсем потеряла, бросилась на князя. Такой, мол, сякой. Да и припадок случился. Она в припадке как закричит, что дочь не его, а барина, который её любил, и что сейчас же она вернётся к нему. Никто не мог ничего поделать с ней, бросились связывать, а она всех ругает грязными словами, а более всех князя. Но видно у князя терпение кончилось. Он достал пистолет из ящика, да и пристрелил пьяную княжну, чтобы не позорила его. Слуги-то знали, будто догадывался он, что дочь не его, потому что не похожа она была и всё тут. Ни на мать, ни на него. Но церемониться князь и с малюткой не стал. За неделю князь нашёл ей приёмных родителей из зажиточных крестьян и отдал им.

— Такая вот побасенка.

Я был ошёломлён. Много мне потребовалось сил, но я всё-таки отыскал ту деревню, и тех крестьян и посмотрел на девочку. Она походила на меня.

Лев Сергеевич замолчал. Я крутил в руках веник, словно не зная, что с ним делать.

— Как же вы поступили?

Волконский вздохнул.

— Не хватило у меня смелости. Под пулями и штыками я был смелее, а тут… Не сказал своим родителям ничего о дочери, утаил это от них. Сразу думал, что, найдя жену, объясню ей всё, и мы возьмём дочь к себе. Но время летело, я женился через лет шесть. И снова у меня не хватило смелости сказать правду. Правду о том, что Саша и Люба — не единственные мои дети, что у меня есть взрослая дочь… Ладно, ложись, Николай, я тебя веничком отмашу.

Я послушно лёг. Тело и болью и сладостью отзывалось на удары. Тут я начал догадываться, куда ведёт наш разговор.

— Вы хотите, чтобы я нашёл вашу дочь?

— Соображаешь, — улыбнулся Волконский.

— Разве вы не следили за ней после того, как узнали о её существовании?

— Следил, конечно.

— Но потеряли след?

— Не совсем. Я не ощущаю, что она в нашем мире.

— Ах, вот в чём дело, — удивился я и слез со стола. — Теперь вы.

— Хорошо ведь?

— Хорошо, — я кивнул и взял веник. — Так значит вы циркусфилер? Ощущать родственную связь не каждый может, это редчайший дар.

— Я ощущал. Все эти годы. Но месяц назад связь стала иной.

— Как это — иной?

— Не могу объяснить. Только знаю, что она не умерла. Но наш мир покинула.

— Полагаете, с вашей дочерью что-то случилось?

— Возможно так. И я искал человека, который смог бы мне помочь. Однако связи прежние я в большинстве своём из-за закрытого образа жизни растерял. А ведь светскую жизнь держат три вещи: вино, карты и пошлые шутки. Я же всё это разлюбил… Впрочем, у меня уже голова кружится от жары. Пойдём в предбанник.

Мы вышли. Приятно было сидеть на прохладной скамейке.

— В общем, подходящих людей не находилось. А тут вдруг ваш друг Денис решается на авантюру и под видом генерала Зотова пытается украсть у меня семейные реликвии. Всё сложилось удачно, я обезоружил его и вернул настоящий образ. Его лицо сразу показалось знакомым, а через минуту я вспомнил, что читал о вас обоих в газете. Ангел и бес. Блестящий сыщик, снопами ловящий преступников, и вор, следы которого в десятке преступлений, учились в Академии в одном классе.

— Теперь я буду зваться падшим ангелом, — усмехнулся я.

— И крылья были…

Мы засмеялись.

Волконский склонился ко мне.

— Я щедро награжу вас, если вы поможете мне найти дочь.

— Награда — это последнее, о чём я думаю.

— Похвально. Однако жизнь есть жизнь. Всем нам надо что-то кушать и что-то пить. Во всяком случае, я своё слово сказал и за мной не постоит.

— Мне всё равно некуда идти.

— Я помогу собраться в дорогу. Она будет дальней и очень трудной.

Тут я вспомнил о друге.

— У меня есть к вам не то, что просьба, скорее совет. Отпустите Дениса.

Волконский шаркнул по полу босой ногой.

— А вот этого я, признаюсь, не ожидал от тебя услышать.

— Вы не так подумали, — мягко заметил я. — Я беспокоюсь не о Денисе, а о вас.

— О нас? — удивился Лев Сергеевич.

— Ваша семья мне пришлась по душе. А я знаю, как работает Денис. Он не может быть один. С ним кто-то есть. Это или один помощник, или целая банда. Вполне вероятно, что они придут за ним. Поэтому я и советую отпустить Дениса.

— Но у меня нет уверенности, что вы продолжите поиски моей дочери, когда Денис выйдет на свободу.

— Полагаю, моего слова недостаточно, чтобы эта уверенность появилась?

Волконский сжал кулаки и как-то умоляюще пробормотал:

— Прости, Николай, но я за свою жизнь так много раз ошибался в людях, что не могу взять с тебя слово, ибо его будет мало.

— Что ж, я не обижаюсь. Но я вас предупредил, и моя совесть чиста. Будьте осторожны.

— Благодарю. Ещё по разу? — спросил Волконский и направился в парилку.

Через час мы пропарили все кости и, чистые и сонные, пришли в дом. Лев Сергеевич, недолго думая (Настасья Никитична неодобрительно покачала головой, Андрей вновь отказался от нашей компании, сославшись на головную боль), достал пару бутылок вина, которые мы к полуночи осушили.

— Кажется, я совсем пьяный, — беспричинно улыбаясь, пробормотал я.

— О нет. Если вы можете определить своё состояние, значит, вы ещё не пьяны, — заявил Лев Сергеевич и с трудом поднялся с кресла. Пытаясь выйти из комнаты, он ударился плечом в дверной косяк.

— Осторожнее, — предупредил я, и моя голова упала на спинку кресла.

Потом я вдруг почувствовал ломоту в теле и тяжесть в голове и открыл глаза.

— У…

Я лежал поперёк кровати в комнате, которую мне вчера выделили Волконские. Левая рука находилась под неестественным углом и затекла. Сквозь занавески рассеивался белый свет давно начавшегося дня.

В эту минуту меня больше всего занимал и удивлял тот факт, что я всё-таки напился. Со мной такое случалось всего несколько раз, обычно, в отменно хорошей компании.

Я, пыхтя и бурча о крепости вчерашнего вина и странного объёма бутылей, проявил невероятные усилия и сел на кровати. О том, чтобы сделать первые шаги, речи пока не заходило. Я оглядел себя и отметил, что одежда на мне вчерашняя и что я, стало быть, и не раздевался. Кто-то лишь стянул домашние туфли.

— Ох-х, — тяжелый вздох вырвался из моей груди.

В дверь постучали.

— Да-да, — громко откликнулся я, но быстро пришло раскаяние: голова оказалась не готова принять такой громкий звук и раскололась болью.

В дверях показалась Настасья Никитична. Я поспешил спрятать свои босые ноги, но сделать это на кровати оказалось не так-то легко.

— Вы как себя чувствуете? — спросила женщина, улыбаясь и показывая взглядом на мою шевелюру.

Я решил не скромничать, слез с кровати и присмотрелся к зеркалу. Волосы были взлохмачены до такой степени, что казалось невероятным, как на столь малом объёме волос может образоваться такой хаос. Глаза отдавали краснотой и ощущались стеклянными. Лицо было помято.

— Но-нормально, — только и ответил я, стойко выдержав подобное зрелище.

— Я вижу, — хохотнула Настасья Никитична. — Уже десять часов. В столовой вас ждёт лёгкий завтрак и огуречный сок.

— Э… спасибо. Лев Сергеевич как?

— Он проснулся час назад и чувствует себя хорошо. У него опыт большой.

— Везёт, — усмехнулся я и, не зная, что делать, подумал, почему она не уходит.

Настасья Никитична словно поняла, о чём я думаю, и посмотрела мне в глаза.

— Я хотела бы с вами поговорить.

— Я слушаю.

— Видите ли, обстановка такая…

— Другой может и не представиться, — пожал я плечами.

Настасья Никитична заломила руки. Она нервничала.

— Я правильно догадываюсь: Лев просил вас отыскать его дочь?

Я растерялся. Глупо уставился на пальцы ног.

— Вы знаете?

— Тайну о первой дочери? Да, знаю. Я бы хотела попросить вас не выполнять его просьбу.

«Вот те раз!» — я горько вздохнул.

— Конечно, у вас могут быть и другие причины, обязывающие искать дочь Льва, но я прошу вас, умоляю, попытайтесь, но не сильно.

— Попытаться, но не сильно? — переспросил я, не веря своим ушам.

Настасья Никитична побледнела.

— Она куда-то исчезла и слава Богу. Дорога ей туда, на край. Пожалуйста, я умоляю вас не утруждаться. Эта девица разрушит нашу семью. Ради всего святого…

Казалось, ещё мгновение и она упадёт на колени.

— Я всё, что угодно для вас сделаю. Всё, что попросите… — она тяжело задышала, и я подумал, а не ляжет ли она со мной в постель для того, чтобы спасти семью.

— Мне ничего не надо. Это дело чести.

— Значит вы… — мёртвым голосом протянула Настасья Никитична, уже взявшаяся за одно из своих колец, чтобы стянуть его и дать мне.

— Да, я дал слово, — солгал я, и мне стало тошно.

Настасья Никитична с болью заглянула мне в глаза.

— Врёте вы всё. Не давали вы слова. Ну, ладно. С вами не договориться.

— Пожалуй, так, — сказал я несколько веселее. — Я не могу поступить иначе. Да, с меня Лев Сергеевич не брал слова, но я обещал ему! Разве мало простого обещания? И я найду ему дочь даже ценой своей жизни.

— Одевайтесь и выходите, — холодно произнесла Настасья Никитична и сделала шаг к двери.

— Что вы, смерти моей хотите? — воскликнул я. — Нельзя служить двум богам…

— О да, вы мужчина, вы как всегда правы, — уже теплее сказала Волконская и вышла.

Этот день я и Лев Сергеевич провели за планами дальнейший действий и уточнением моего пути. Мне предстояло перебраться незамеченным через пять губерний и оказаться поблизости от Уральских гор. Там, среди лесов, населённых опасными для человека существами, раскинулся городок Савирь. В ближайшей к нему деревне до последнего времени жила дочь Волконского.

— Вот тебе плащ. Он не делает невидимым, но хорошо маскирует, перенимая цвет окружающей среды, — Лев Сергеевич протянул мне свёрток. — Это клинок с тех самых Уральских гор, куда ты и отправляешься. Он пронзит сердце любой твари, так что у неё не будет шансов. Вечером Настасья Никитична приготовит напиток для согрева…

— Простите, — смущённо проговорил я. — Не могли бы вы сами приготовить этот напиток. Знаю, мне без него не выжить, такие снегопады и морозы…

— Я? — удивлённо спросил Волконский.

— Мой опыт подсказывает, что женщинам нельзя доверять, — значительно сказал я и перехватил взгляд хозяина усадьбы.

— Хорошо, — кивнул тот, — я приготовлю его сам. Сегодня я напишу вам письмо, в котором изложу все приметы, как местности, так и человека, которого вы будете разыскивать. С собой вы возьмёте так же три-четыре заряженных пистолета, пороху и гильз. Справитесь?

— Ну, разумеется.

— Там вы должны будете у кого-нибудь устроиться, иначе в суровую зиму не выживете. Для изменения внешности, я дам вам умывальную воду. Конечно, вы могли бы взять тело Дениса, но в такую пору и за ним могут охотиться.

Я покачал головой.

— Надежно человека не спрячешь, а это лишний риск для вашей усадьбы. Она ведь находится, я полагаю, недалеко от столицы?

— Двести вёрст с лишком.

— Могут проводиться обыски.

— Но Ярый ведь всё равно у меня, — вставил Волконский.

— Вы правы, но… Я не уверен, что он у вас надолго задержится. Слишком хорошо я его знаю.

— Ладно, ладно, — махнул рукой Лев Сергеевич. — Я подумаю над тем, чтобы его выпустить. А насчёт замены тел ты со мной согласен?

— Абсолютно, — кивнул я. — Моё тело должно быть со мной, когда я отправляюсь в столь дальний путь. Единственная проблема — документы. Настоящие остались в остроге.

— Тогда мы придумаем тебе имя и впишем его здесь. У меня, кажется, была подходящая бумага.

— Что у вас ещё есть, о чём я не знаю? — усмехнулся я.

— Если ты найдёшь мою дочь, я расскажу и покажу всё, что знаю и имею. А пока мне кажется, мы обсудили все наиболее важные стороны предприятия.

— Думаю, так.

— Когда думаешь выходить?

— Завтра на рассвете.

— Считаешь, успеем тебя собрать? — спросил Волконский.

— Успеем, — сказал я и подошёл к окну.

Проглядывающее из-за рваных туч солнце и лежащий на земле снег слепили глаза. Мир был светлым и праздничным. А моё будущее ещё никогда не было скрыто такими плотными туманами.