Котенок. Книга 3

Глава 10

В понедельник я снова поклялся Волковой, что не пропущу сегодняшнее комсомольское собрание. Пообещал Алине, что явлюсь на него вовремя. Пошутил, что до блеска начищу свой комсомольский значок в честь такого события и надену отцовский галстук. Сдерживал улыбку, когда соседка по парте на переменах втолковывала мне: я недооценивал значимость грядущего школьного сборища. Видел, что Алину удивляло и даже шокировало моё спокойное отношение к заседанию школьного комитета. Но ничего не мог с собой поделать: комсомольцем я себя не ощущал и не видел никакой разницы в том, буду носить на груди знак с изображением Ленина или же положу свой значок на полку. Но вслух я эти мысли не озвучивал даже Волковой — лишь говорил, что твёрдо верю в «торжество справедливости» и в «здравомыслие» наших «мудрых» комсомольских вожаков.

Понял: мои одноклассники тоже помнили о заседании школьного комитета. Сделал такой вывод, потому что много раз сегодня ловил на себе их взгляды. Десятиклассники тут же отводили глаза. Но всякий раз ухмылялись, словно в предвкушении значимого и приятного для них (но не для меня) события. После уроков со мной побеседовала Снежка. Она адресовала мне слова поддержки; выразила надежду на «правильное» решение школьных комсомольских лидеров. Галина Николаевна шепнула, что собрание комитета посетит директор школы. Заверила: Полковник приложит максимум усилий, чтобы я и дальше выплачивал комсомольские взносы. Я поблагодарил учительницу. Передал её слова Алине. Волкова обняла меня в радостном порыве — удостоилась пренебрежительного взгляда комсорга десятого «А» класса и возмущённого фырканья Лидочки Сергеевой.

До маминого возвращения с работы я пообедал и написал семь страниц новой главы. Волкова не звонила: предупредил её, что поработаю до собрания. Накормил маму ужином и выпросил у неё папин галстук — раз уж разбрасывался в школе обещаниями придти на комсомольское сборище нарядным. Большую часть своего небогатого гардероба отец увёз в Первомайск. Но оставил дома несколько «нелюбимых» вещий, среди которых я нашёл и скучный полосатый галстук. Нарядился — взглянул в зеркало. Мама подивилась моему «серьёзному» образу. Объяснил ей, что иду не на свидание. Точнее, не на такое свидание, о каком она подумала. Заявил, что меня сегодня ждали комсомольские вожди нашей школы. Причину моего «свидания» с ними не уточнил. Мама разглядывала меня, улыбалась. Твердила, что я выглядел «совсем» взрослым и походил на своего отца.

В школе я встретил Громова: единственного из одноклассников, кто сегодня не прятал от меня глаза (не считая Алину Волкову). Наряженный в строгий серый костюм Василий вышел из гардероба. При виде меня он ухмыльнулся и поправил на груди бандаж-косынку, где покоилась его простреленная Звонарёвым рука.

— Крылов, я проголосую за твоё исключение, — заявил Вася.

Он взглянул на меня сверху вниз.

Я расстегнул куртку, кивнул.

— Знаю.

— Клёвый галстук, — сказал Громов. — У моего деда такой же был. Он им в своём селе мух по хате гонял.

Я поправил на шее классический узел «Кент» (минут пять его завязывал, стоя у зеркала).

— У твоего деда хороший вкус в одежде, — сказал я. — Жаль, что дед тебе его не передал.

Громов хмыкнул и торопливо зашагал в направлении ведущей на второй этаж лестницы — я вошёл в гардероб. Увидел на крючке рядом с Васиной курткой одежду Наташи Кравцовой и коричневое пальто Лидочки Сергеевой. Удивлённо вскинул брови: не вспомнил, когда Сергееву ввели в состав школьного комитета комсомола.

Я вошёл в кабинет математики и едва ли не нос к носу столкнулся с невысоким толстячком, наряженным в пошитый на заказ чёрный костюм: с комсоргом школы. Нашёл в памяти информацию, что этот парень учился в девятом «А» классе. И что его отец сейчас был членом бюро Рудогорского городского комитета КПСС. Толстяк не поинтересовался, кто я такой и почему ввалился на собрание школьного комитета комсомола. Он воскликнул: «А вот и Котёнок!» Парень снисходительно усмехнулся, осмотрел меня с ног до головы, похвалил мой галстук. Указал на первую парту среднего ряда — заявил, что моё место там. Он взглянул на наручные часы и известил меня о том, что «через десять минут начнём».

В классе пахло стиральным порошком «Лотос» (мне запомнился его запах) и толченым мелом. А ещё я почувствовал едва уловимые ароматы женских духов и табачного дыма. Громко поздоровался с собравшимися в классе школьниками и с директором школы, который скромно восседал за последней партой у окна. Отметил, что почти все члены комитета в сборе (и вдобавок к ним пришла Сергеева) — не явилась пока только девчонка секретарь. Я махнул рукой Кравцовой (та посматривала на меня, шепталась с Громовым). Пожал руки парням из десятого «Б». Уселся за парту, скрестил на груди руки. Скучающе взглянул на комсомольский значок, ярко блестевший на груди пухлощёкого комсорга первой школы.

Заседание комитета объявили открытым, как только девчонка-секретарь уселась за учительский стол. Пухлый комсорг озвучил повестку сегодняшнего собрания, в которой числилось и «рассмотрение протокола первичной комсомольской организации» об исключении комсомольца Ивана Крылова «из рядов Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи». С принятия решения о моём исключении комсорг и предложил начать заседание. Раскрасневшаяся Кравцова вслух читала содержание протокола, составленного на прошлой неделе во время комсомольского собрания десятого «А» класса. Я прислушивался к её словам лишь первое время — потом зевнул и вернулся к проработке диалогов для начатой сегодня главы.

Наташин голос стал хорошим фоном для плодотворных размышлений. А вот скрипучий голос толстого комсорга меня отвлекал, сбивал с мысли. Девятиклассник то и дело вслух повторял озвученные Кравцовой фразы из протокола — акцентировал на них внимание членов комитета. Он посматривал на меня и хмыкал, то и дело кривил пухлые губы. Я не улавливал смысл Наташиных слов (не прислушивался к ним), но скрипучие фразы толстяка слышал. И вновь удивлялся, каким злодеем, шпионом и предателем представал комсомолец Иван Кравцов в рассказах учеников десятого «А» класса. Думал: я сам бы такого негодяя отовсюду исключил! Заметил, как удивлённо таращили на меня глаза сидевшие справа от моей парты школьники.

— … Подавляющим большинством голосов комсомольская ячейка десятого «А» класса приняла решение исключить Ивана Крылова из рядов Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи, — сообщила Кравцова.

Она вернула секретарю комитета тетрадь с протоколом заседания первичной ячейки, с вызовом взглянула на меня и вернулась на своё место. По классу прокатился гул голосов. Я различил слова «Котёнок», «офигеть», «гадёныш» и «бредятина». Не оглянулся. Отметил, что сидевшая около учительского стола Лидочка Сергеева не вертела головой, словно опасалась встретиться со мной взглядом. Секретарь завершила запись, она выжидающе смотрела на застывшего около классной доски толстяка комсорга. Тот облизывал губы и скользил взглядом по классу, будто прикидывал реакцию членов комитета на доклад Кравцовой. Толстяк щурил глаза, молчал. Наконец, он вытер о пиджак вспотевшие ладони, взмахнул рукой — призвал школьников к тишине.

— … Предлагаю послушать самого Крылова, — сказал комсорг.

Он указал на меня и добавил:

— Комсомолец Иван Крылов, ты имеешь право выступить в свою защиту. Хотим знать, согласен ли ты с высказанными в твой адрес обвинениями. Если не согласен, то желаем услышать твои доводы и услышать, как ты объяснишь членам комитета своё поведение во время произошедших третьего декабря событий.

Толстяк подошёл к моей парте — его губы блеснули, будто смазанные вазелином.

Я пожал плечами.

— Встань, Иван, — сказал комсорг. — Повернись лицом к членам комитета.

Я неохотно выбрался из-за парты, поправил очки. Взглянул на лица школьников — не увидел на них улыбки. Посмотрел на серьёзное лицо директора школы. Почувствовал себя ответчиком на заседании арбитражного суда. Вот только кривившие губы Кравцова и Громов не походили ни на адвокатов, ни на судей, ни на обвинителей. На миг мне почудилось, что я заглянул в класс одного из своих сыновей. Потому что не воспринимал сидевших в классе школьников, как своих ровесников. Да и Полковник не выглядел «авторитетным взрослым». Я взглянул на улицу — заметил, что в окнах коридоров младшего корпуса горел свет. Обнаружил я свет и в том классе, где полторы недели назад из кабинета литературы видел наблюдателя-милиционера.

— Слушаем тебя, Крылов, — сказал комсорг.

Я откашлялся… но не заговорил. Потому что резко распахнулась дверь, и в класс вошёл невысокий мужчина в меховой шапке, длинном пальто и с кожаной папкой в руке: капитан КГБ Райчук. Николай Григорьевич остановился в двух шагах от порога, пробежался взглядом по классу — заметил меня, кивнул.

— Товарищ, покиньте помещение! — потребовал комсорг.

Он подпёр руками бока (плечи его пиджака приподнялись, снова блеснул значок с изображением Ленина) и объявил:

— Здесь проходит заседание комитета комсомола школы!

Начальник рудогорского районного отдела Комитета государственной безопасности взглянул на недовольного комсорга, словно только сейчас его заметил. Толстяк отшатнулся, будто его толкнули в грудь. Комсорг провёл розовым кончиком языка по губам — те снова влажно заблестели.

— Прекрасно, — сказал капитан. — Просто превосходно: я не ошибся дверью.

Он извлёк из кармана красные корочки с золотистым изображением герба Советского Союза и надписью: «КГБ СССР». Открыл удостоверение, показал его толстяку; представился. Я заметил мелькнувшую чёрно-белую фотографию. Школьники будто по команде приосанились.

— Как вижу, собрание уже началось, — сказал Николай Григорьевич.

Райчук расстегнул верхние пуговицы на пальто, ослабил на своей шее хватку модного мохерового шарфа. Он снова взглянул на меня — неприветливо: так мне показалось. Капитан шагнул к моей парте, положил на столешницу папку и снова взглянул на замершего около классной доски комсорга.

Толстяк побледнел, но быстро взял себя в руки — вернул себе уверенный, начальственный и слегка глуповатый вид. Он окинул взглядом класс, будто в поисках поддержки. Комсорг приветливым тоном поинтересовался целью визита капитана КГБ на заседание комитета комсомола первой школы.

— Товарищи комсомольцы, прошу прощение, что опоздал, — сказал капитан Райчук. — Много работы. Только-только разобрался с дневной текучкой. Конец года, сами понимаете. Дел невпроворот. К тому же, после недавних наверняка вам всем известных событий добавилось немало писанины.

Он поднял руки — показал школьникам ладони.

Я не заметил на его пальцах пятна от чернил.

— Заглянул к вам, товарищи комсомольцы, буквально на минуту, — сообщил Николай Григорьевич. — По делам службы, так сказать. С конкретной целью. Мне сообщили, что сегодняшнее заседание вашего комитета касается событий, произошедших в первой школе третьего декабря этого года. Всё верно?

Он улыбнулся — его улыбка школьникам явно не понравилась: члены комитета побледнели.

— Уверен, товарищи комсомольцы, мне не нужно вам напоминать, — произнёс капитан, — о том, что некоторые из вас обязались не разглашать сведения государственной важности. Но это так: к слову. Все вы уже взрослые и сознательные. К тому же: комсомольцы и патриоты нашей советской Родины.

Райчук посмотрел на меня (недовольно, будто видел во мне причину той самой добавившейся нежелательной писанины) — я кашлянул, поправил очки. Начальник рудогорского районного отдела КГБ СССР качнул головой и перевёл взгляд на комсорга школы. Толстяк нервно послюнявил губы.

— Комсомол всегда был и будет главным поставщиком качественных кадров для Комитета государственной безопасности СССР, — заявил Николай Григорьевич. — Поэтому я решил лично поблагодарить членов комитета комсомола первой общеобразовательной рудогорской школы за правильное патриотическое воспитание молодёжи.

Капитан КГБ скользнул глазами по лицам школьников.

— Спасибо, товарищи! — провозгласил он. — Уверен, что именно благодаря вашему правильному влиянию и усилиям педагогов школы мы получили новое поколение советских граждан, способное противостоять любым трудностям и любой антисоветской агрессии. Что и продемонстрировали на позапрошлой неделе ученики десятого «А» класса.

Райчук схватил пухлощёкого комсорга школы за руку — энергично потряс её: толстяк дёрнулся, клацнул челюстями.

— Товарищ комсорг, благодарю вас за качественно проделанную работу, — сказал капитан.

Он выпустил пальцы толстяка, повернулся лицом к классу.

— События, произошедшие в нашем городе третьего декабря, привлекли к нам внимание не только высших чинов Комитета государственной безопасности, но и товарищей из Центрального Комитета КПСС, — сказал Райчук. — Я не сомневаюсь, что они внимательно изучили мои отчёты о тех событиях. И уже знают о героическом поведении наших комсомольцев.

Николай Григорьевич постучал рукой по своей кожаной папке. На поверхности папки скрестились взгляды учеников школы.

— В своём сегодняшнем докладе я подробно расписал действия всех школьников, проявивших героизм в тот злополучный день, — заявил капитан. — Пятерых десятиклассников и троих учителей я порекомендовал наградить благодарственными письмами. А самого отличившегося ученика представил к награждению медалью «За отличную службу по охране общественного порядка».

Райчук указал на меня.

— Товарищи комсомольцы, как вы наверняка поняли: к награждению медалью я представил ученика десятого «А» класса Ивана Крылова, — сообщил он. — Иван в непростой ситуации проявил небывалое хладнокровие, выдержку и храбрость. Ради высокой цели он подверг свою жизнь опасности. Он чётко выполнил все мои инструкции, не сломался под напором трудностей и спас своих товарищей.

Теперь Николай Григорьевич потряс уже мою руку. Райчук покровительственно похлопал меня по плечу. Он улыбнулся — его взгляд остался серьёзным, настороженным.

— Ты настоящий герой, Иван Крылов! — провозгласил капитан КГБ. — Мой сегодняшний доклад о твоём подвиге адресован лично Председателю Комитета государственной безопасности товарищу Андропову. Я уверен, что Юрий Владимирович согласится с моими доводами. И через три-четыре месяца мы на очередном комсомольском собрании поздравим тебя с получением медали.

Я сдержался — не обернулся: не взглянул на Кравцову и Сергееву. Заметил изумлённые и слегка завистливые взгляды членов школьного комитета комсомола. Прикоснулся к своему значку: словно проверил, не сменил ли его на медаль. Деловито кивнул головой, будто сообщение Райчука не стало для меня неожиданностью. Увидел ухмылку на лице Полковника.

— Товарищи комсомольцы, — сказал Николай Григорьевич, — прошу прощения, что прервал ваше заседание и отнял у вас время. Но… такова моя служба, как вы сами понимаете. Ещё раз благодарю вас за работу по воспитанию молодёжи. Продолжайте трудиться в том же ключе. И тогда наши идеалы останутся незыблемыми; а на советский народ по-прежнему будет непобедимым.

Райчук взял со стола папку, сунул её подмышку.

— На две минуты уведу от вас Крылова, если не возражаете, — сообщил он. — Хочу уточнить у Ивана кое-какие анкетные данные для наградного листа. Знаю, что правильным шагом было бы выждать окончания собрания. Но… войдите в моё положение, товарищи: устал, проголодался, спешу домой. Вы позволите ненадолго отвлечь вашего товарища?

Капитан КГБ взглянул на комсорга школы — тот всплеснул руками.

— Разумеется… эээ… товарищ капитан! — сказал толстяк. — Мы в полной мере осознаём… эээ… важность вашей работы! Крылов в вашем распоряжении! Мы подождём! Рады, что вы почтили нас своим визитом. И благодарны вам… эээ… за высокую оценку нашего труда. Будем и дальше ковать кадры… эээ… для нашей великой страны.

Николай Григорьевич снова пожал руку комсоргу — тот вновь клацнул зубами. Райчук попрощался с комсомольцами и с директором школы. Указал мне на дверь.

Капитан скомандовал:

— Крылов, за мной!

Я вздохнул, прижал пальцем к переносице мост оправы очков и поплёлся к выходу.

Вслед за капитаном КГБ я шагнул в ярко освещённый школьный коридор; прикрыл дверь — спрятался от взглядов школьных комсомольских вождей. Райчук отвернулся, зашагал прочь от кабинета математики. Я поспешил за ним. Ступал по ещё влажному, пахнувшему хлоркой полу — удостоился недовольного взгляда технички, что орудовала большой деревянной шваброй в дальнем от лестницы конце коридора. Капитан остановился около тёмного окна, за которым блестели сыпавшие с неба мелкие снежинки. Он смотрел на меня исподлобья: неприветливо.

Николай Григорьевич тихо произнёс:

— Крылов, надеюсь, ты не ждёшь, что тебя действительно наградят медалью?

Он посмотрел мне в глаза.

Я пожал плечами.

— Какая медаль⁈ — сказал Райчук. — Я не идиот, чтобы предлагать начальству такую глупость. Ты не герой, Крылов. Ты малолетний придурок, из-за глупых выходок которого едва не погибли люди.

Капитан покачал головой.

— Тебе тогда очень повезло, что никто серьёзно не пострадал, — сказал он. — И только поэтому я посмотрел на твоё поведение в тот день сквозь пальцы. Только поэтому, Крылов! Ты меня понял⁈

Николай Григорьевич пригрозил мне пальцем.

— Но если бы хоть один ребёнок погиб!.. Ты даже не представляешь, Крылов, что я бы с тобой сделал!

Он поправил съехавшую ему на лоб шапку, на которой блестели похожие на мелкий бисер капли влаги.

— Исключение из комсомола, — сказал Райчук, — это как раз та награда, которую ты реально заслужил. Когда-нибудь ты и сам это поймёшь: когда повзрослеешь.

Капитан усмехнулся.

— И сними уже этот уродливый галстук, Крылов! Не знаю, из какого исторического музея ты его украл. Но уверяю: ты в нём выглядишь не взрослым, а смешным.

Николай Григорьевич прижал локтем к своему боку папку — застегнул пуговицы под воротником пальто. Я увидел, как позади него, за окном, с крыши бесшумно осыпалась лавина снега. На пару секунд она спрятала от моего взора тёмно-серое небо и тёмные окна третьего учебного корпуса. Райчук падение лавины не заметил. Капитан не обернулся. Он рассматривал моё лицо, натягивал на руки кожаные перчатки. И словно над чем-то раздумывал. Николай Григорьевич взглянул мне за спину — туда, где шаркала шваброй по полу техничка. Сделал крохотный шаг мне навстречу.

— Я выполнил своё обещание, — сказал он. — Сегодня тебя из комсомола не выпрут. Можешь мне поверить.

Райчук ткнул меня в грудь пальцем, обёрнутым в тонкую чёрную матовую кожу перчатки.

И произнёс:

— Передай своей подружке: если она всё же откроет рот, то вы оба об этом пожалеете!

Он заглянул в мои глаза.

— Я вас уничтожу, — пообещал Николай Григорьевич. — Клянусь! Так ей и скажи.

Я не отвёл взгляда — рассматривал большие зрачки капитана КГБ, похожие на две чёрные дыры.

Спросил:

— Я должен сказать… кому?

Капитан хмыкнул, скривил губы — не улыбнулся: уголки его рта смотрели на мокрые плитки пола.

— Этой своей… поэтессе, — ответил Райчук. — Алине Константиновне Солнечной. Или кто там она теперь? Волкова?

Он покачал головой и сообщил:

— Я ведь ещё два года назад понял!.. Ещё когда Солнечная вместе со своей бабкой только перебралась в мой город. Почувствовал: рано или поздно это «Маленькое чудо из СССР» создаст мне проблемы! Не ошибся.