Кость Войны

ГЛАВА 1

Снежная безветренная тишина лежала на горной тропе. Путники медленно продвигались вперёд и вверх, и цоканье копыт их коней тонуло в глубоком снегу. Белые хлопья падали так густо, что на несколько шагов не было видно ничего, и только когда внезапно налетавший порыв ветра сдёргивал снежную пелену, вокруг вставали округлые голубые вершины Туринских гор.

Взметнувшийся откуда-то свист пронзил вечную тишину и долго дрожал, тая в сумрачном, низком небе.

— Наконец-то, — проговорил Берт. Голос его прозвучал сырым хрипом — слово, которое он произнёс, было первым за весь этот долгий день.

Самуэль пошевелился в седле, рыхлые снежные пласты сползли с его плеч.

— Что, хозяин?

— Хоть что-то, — весело отозвался Берт. — Слышал? Где-то есть люди.

— А мне этот свист не понравился, хозяин.

— Свист как свист, — сказал Берт и тут же почувствовал лёгкое ледяное прикосновение к затылку. — Вообще-то, — добавил он, — будь наготове на всякий случай.

— Паучье жало? — осведомился Самуэль. — Или адские искры?

— Мм… больше ничего нет?

— Чёртов палец. Но эта штука очень опасная…

Самуэль вынул продолговатый тёмный предмет величиною в палец, на ладони осторожно поднёс его ближе к Берту:

— Устройство довольно примитивное. Кусок плотной ткани, несколько мощных пружин… и заряд отравленных игл. Снаряд нужно бросить так, чтобы он ударился о какую-либо твёрдую поверхность, тогда сработают пружины, мгновенно разбросав сотни игл. Яд действует мгновенно — это тот самый яд, которым вы убили тварь у входа в Последний Приют Дикого Барона. В общем, чёртов палец уничтожает всё живое шагов на десять вокруг… О прицельной стрельбе, конечно, и речи не идёт.

— Выброси, — посоветовал Берт. — Э-э, то есть не сейчас. А потом. И не выброси, а похорони где-нибудь в безлюдном месте. Неужели ты не в состоянии придумать что-нибудь менее страшное, а?

— Плач русалки, — Самуэль опустил руку в один из многочисленных карманов и вытащил кожаную грушу со вставленной длинной трубкой.

— Что ещё за плач? — подозрительно спросил Берт. — Эта штука уже опробована?

— Нет, — смутился Самуэль, — я её недавно смастерил. Да вы не беспокойтесь, хозяин. Вещь безотказная и в работе совершенно безопасная.

— Ну-ну… Смотри у меня…

Сам же Берт вынул из ножен меч и положил его поперёк седла. Путники двинулись дальше. Скоро тропа сузилась, по обе стороны её выросли высокие скальные стены, и снежный покров стал много ниже. Кони пошли быстрее. И Самуэль нисколько не удивился, когда Берт тихонько сказал ему:

— Вот сейчас…

На тропу ступили трое мужчин, одетых в меховые куртки и высокие сапоги с пушистыми отворотами. У каждого поверх куртки имелся расшитый золотыми и серебряными нитями плащ — мужчин вполне можно было принять за отбившихся от каравана купцов, если бы не короткие широкие мечи, висящие на поясных ремнях и не корявые шрамы на зверских физиономиях.

— Приятного путешествия добрым господам, — очень доброжелательно поздоровался самый высокий — с чёрной повязкой, скрывающей вытекший глаз.

— И вам того же, — кивнул Берт и демонстративно взялся за повод. Но мужчины не посторонились. — Ну чего вам ещё надо? — прикрикнул он.

Одноглазый хмыкнул. Его товарищ — с красным платком, повязанным на голове вместо шапки, — приблизившись, уже по-хозяйски похлопывал коней по мордам и приглядывался к дорожным сумкам, притороченным к сёдлам. Третий отступил по тропе назад и молча достал из-под плаща арбалет.

— Что нам нужно? — повторил вопрос одноглазый и принялся перечислять, загибая пальцы. — Кони, золото и оружие. Немного, правда? Провизию и одежду мы вам оставим, мы ж не изверги какие. Заплатите и того… идите себе дальше.

— Заплатить за что? — поинтересовался Берт.

— За проход, конечно, — объяснил одноглазый. — Дорога здесь одна, стороной нас не обойдёшь. Ежели платить неохота, мы не неволим. Поворачивайте, откуда пришли.

— Интересно, — проговорил Берт, — с какой стати кто-то ещё, кроме государя Императора, взимает налоги с дорог Метрополии?

Одноглазый вздохнул. Видимо, ему приходилось по нескольку раз в день объяснять одно и то же, и это ему давно надоело.

— Император далеко, — сказал одноглазый, — а мы — тутошние. Мы — люди Рыжей Бестии, слыхал?

— Не приходилось.

— Ещё услышишь, — пообещал одноглазый. — Глянь-ка…

Он достал из-за пазухи две деревянные дощечки на бечёвках. Понюхал дощечки и сладко сморщился:

— Сандал! Такого здесь днём с огнём не сыщешь. Так что подделать не того… не получится. Нате-ка, господа, на гайтан повесьте, и ни одна собака вас больше не тронет. А как с наших гор спускаться будете, вас ребята встретят, им дощечки и отдадите… Ну чего ждёте, господа? Слазьте с коняшек и карманы того… выворачивайте. А Цыпа пока в ваших сумках пошебуршится… Давай, Цыпа, господа согласны платить, — ласково пригласил одноглазый.

Разбойник, носящий странное прозвище Цыпа, глупо гыгыкнул и, поправив красный платок на голове, решительно взялся за сумку, притороченную к седлу коня Берта. Берт двинул его рукоятью меча по голове. Цыпа с воем рухнул в снег, а конь Ловца, испугавшись, с громким ржанием взвился на дыбы. Одноглазый попятился, ища ладонью рукоять меча — он явно не ожидал сопротивления, зато арбалетчик с готовностью пустил в Берта стрелу, угодившую в конское брюхо.

Задние ноги коня Берта подкосились, и он повалился вместе с всадником.

В последний момент Берту удалось выскочить из седла, избежав опасности быть придавленным конской тушей. Крепко держа меч, он перекатился через голову и вскочил на ноги. Арбалетчик вкладывал новую стрелу, а Самуэль ловил прыгающими руками кожаную грушу. Одноглазый, придя в себя, обнажил меч — и с рыком кинулся в бой. Самуэль взвизгнул и сдавил грушу в ладонях, впопыхах не заметив, что трубка направлена в лицо ему самому, а не противнику. Облако едкой пыли вырвалось из трубки. Самуэль, завопив, схватился за лицо, засучил ногами и свалился с коня. Это падение спасло ему жизнь. Одноглазый рубанул сплеча, но удар клинка пришёлся по конской шее, почти её перерубив. Разбойник выдернул меч из тела забившегося в агонии животного, шагнул к Самуэлю, но тут подоспел Берт.

Ударом ноги сшибив поднимавшегося Цыпу, Ловец набросился на одноглазого, тесня его назад, к арбалетчику, чтобы тот, уже зарядивший своё оружие, не мог как следует прицелиться.

Самуэль тонко кричал, барахтаясь в снегу. Никакой помощи от него ждать не приходилось, и Берт оказался в затруднительном положении. Одноглазый, отразив первую бешеную атаку Ловца, дрался теперь осмотрительно, не нападал, лишь защищался — выигрывал время для того, чтобы Цыпа успел подняться, и арбалетчик имел возможность отбежать подальше и выбрать удобную для стрельбы позицию.

Надо было метнуться назад, разобраться с Цыпой, пока тот не очухался окончательно, но оставлять за спиной арбалетчика было слишком опасно. Прорваться же к нему мешал одноглазый. Впрочем, в голове Берта уже созрел план — но на это нужно было решиться. И когда сзади долетел злобный стон Цыпы:

— Ну, гадина, сейчас я тебе… — Берт решился.

Сильным ударом он заставил одноглазого отступить ещё на шаг, а сам прыгнул на середину тропы, открывая себя. Арбалетчик не упустил своего шанса. Он нажал на рычаг, но Берт, ожидавший выстрела, мгновенно прижался к скальной стене. Стрела свистнула мимо. Ловец бросился назад, чтобы за время, пока разбойник заряжает арбалет, прикончить Цыпу, который, судя по всему, выдающимся бойцом явно не являлся, но… тут же повернул обратно. Всё получилось даже лучше, чем он предполагал. Стрела, уготованная Берту, проткнула горло несчастному Цыпе насквозь. Разбойник изумлённо глянул на своего случайного убийцу, разинувшего рот и опустившего арбалет, и плашмя повалился между двумя лошадиными трупами.

Это происшествие переломило ход битвы. Одноглазый вдруг без слов повернулся и побежал прочь. Арбалетчик пустился следом за ним, ради удобства отступления бросив своё оружие на тропе. Берт не стал их преследовать. Кто знает: может быть, в сотне-другой шагов их ждал ещё один отряд. На всякий случай стоило поторопиться.

Ловец подбежал к зарывшемуся с головой в снег Самуэлю и за шкирку легко вздёрнул его на ноги.

— Хозяи-ин… — плаксиво протянул Самуэль, являя свету опухшее, покрасневшее лицо, залитое слезами, — простите, хозяин…

— На этот раз хотя бы в меня не попал, — быстро отрезая постромки сумок с сёдел и цепляя их на Самуэля, прокомментировал Берт. — Что бы ты делал с тремя головорезами, если бы я валялся тут, заливаясь слезами? Эх, коней жалко… Теперь придётся пешком волочься… Да и припасов много не возьмёшь… Хотя… пешком мы будем незаметнее. Что-то мне подсказывает, что и дальнейшее передвижение нам постараются испортить…

— Как изменились Турийские горы! — всё ещё всхлипывая, заметил Самуэль.

— Это да… Всего полгода прошло с тех пор, как мы здесь были, и вот… объявился какой-то подонок, который додумался собирать дань с каждого встречного. Рыжая Бестия! Чтоб ему…

Они спешно двинулись вперёд. Когда тесное ущелье осталось за их спинами, путникам, опасавшимся засады, пришлось свернуть с тропы. Они тащились по пояс в снегу до самой ночи. К темноте снегопад усилился, и Берт вырыл большую пещеру, где и переночевали, не разводя огня. Утром, позавтракав насухую, наевшись снега, путешественники продолжили путь. Небо очистилось, Берт принялся определять направление по солнцу и, закончив с расчётами, мрачно сообщил:

— Сбились с дороги. Выйдем к равнине с другой стороны.

— Так выйдем же всё-таки? — робко предположил Самуэль.

— Ты забыл? К равнине ведёт одна тропа, с юга. Все остальные подступы обрубаются пропастями. Равнина с трёх сторон окружена отвесными скальными стенами…

Посовещавшись, они всё же решили продолжать путь в заданном направлении, а, как выйдут к пропасти, идти по краю до тех пор, пока не выбредут на тропу. К полудню горы расступились перед Ловцами. Они оказались на кромке глубокой пропасти. Далеко внизу расстилалась зелёная долина, где в бревенчатом домике на берегу мелкой речки жил старина Франк. «И Марта», — мысленно добавил Берт и тоскливо вздохнул. Ловец прищурившись долго смотрел вниз, так долго, что Самуэль забеспокоился:

— Что-то не так, хозяин?

— Не знаю… — процедил Берт сквозь зубы, — как-то всё… Вроде бы посёлок на ладони, но я не вижу… Дай-ка…

Догадливый Самуэль сунулся в мешок, порылся там и вложил в протянутую руку Гендера подзорную трубу. Берт застыл на краю обрыва. Когда он опустил трубу, лицо его было бледнее раскинувшихся вокруг снежных покровов.

— Рыжая Бестия, — неестественно спокойно проговорил он. — Наверняка это он. Кто ещё мог сотворить такое?!

— Что случилось, хозяин?

— Посёлок у реки сожжён, — сказал Берт. — На месте посёлка — пепелище. Кажется, давнее — обугленные брёвна заросли травой и кустарниками, потому я не мог сразу понять, в чём дело…

— А?.. — вопросительно начал Самуэль.

— И дом Франка тоже сгорел, — подтвердил Берт. — Ни один дом не уцелел. И ни один дом не был отстроен заново. Что это значит?

Самуэль испуганно повёл плечами.

— Это значит, что, скорее всего, никто из посёлка не выжил.

Берт швырнул трубу под ноги и зашагал вдоль края пропасти.

Спустилась ночь, а вместе с ней — мороз. Снег, подтаявший под солнцем, теперь крепко схватился настом. Берт и Самуэль, не проваливаясь, шли много быстрее. За всю дорогу Берт не проронил ни слова и не сбавил шага, Самуэль едва поспевал за ним. Вывернув из-за очередного валуна, Берт остановился, и Самуэль с облегчением опустился на снег, сбросив дорожные сумки с плеч.

Впереди в непроглядной тьме мерцало огоньками окон приземистое строение.

— Или мы опять сбились с дороги, — сказал Ловец, — или этот дом появился здесь недавно.

Не сговариваясь, они направились к строению. Мысли о том, что в их положении довольно опасно соваться в места, про которые ничего не известно, быстро оказались задавлены тяжёлой перспективой ещё одной ночёвки в снегу. Оба понимали, что эту морозную ночь — без топлива для костра, без крыши над головой — они не перенесут.

— Трактир, — удивлённо проговорил Самуэль, когда они приблизились к двери, из-за которой слышалось нестройное гудение пьяных голосов. — Только без вывески… Почему без вывески?.. Может быть, не стоит сюда заходить?

Берт тряхнул головой, отгоняя сомнения. И толкнул дверь.

Стряхивая с одежды снег, они вошли в натопленное, ярко освещённое помещение, перегороженное стойкой, за которой возвышался гигантских размеров бородач в кожаной безрукавке, оставлявшей открытыми могучие узловатые руки. Несколько грубо сколоченных столов вразброс стояли тут и там, и только один стол был занят. За ним сидели пятеро. Двое из этих пятерых были уже знакомы путешественникам, но Берт не смотрел на них. Замерев на пороге, он уставился на девушку в мужской одежде, сидевшую прямо напротив него. Грудь девушки перекрещивалась двумя широкими ремнями, на которых укреплялись ножи в деревянных ножнах; густые, ослепительно-рыжие волосы ниспадали ниже плеч, а под горлом на золотой цепи висел тусклый металлический медальон. Змея обвивала солнечный шар на этом медальоне.

Самуэль, выглянув из-за плеча Берта, охнул и попытался шмыгнуть обратно за дверь. Берт успел схватить его руку.

Тишину, установившуюся в зале сразу после того, как открылась дверь, прорезал удивлённый голос одноглазого:

— Сами пришли…

Арбалетчик, который был теперь без своего оружия, уронил кружку, выхватывая из ножен меч. Это словно послужило сигналом — четверо мужчин повскакали с мест, а верзила-бородач извлёк из-за стойки дубину, утыканную медными гвоздями.

— Повремените, — негромко проговорила девушка.

Она не отрываясь смотрела на Берта. И всё так же — не отводя от него взгляда — спросила:

— Это те самые, о ком вы мне говорили?

— Они, они! — закричал одноглазый. — Они Цыпу уходили до смерти, тот даже охнуть не успел! Мы же…

— Оборвись, — коротко произнёс Берт, не глядя на одноглазого. — Мы ни на кого не нападали. А этого Цыпу вы прикончили сами… перед тем, как задать стрекача.

— Это правда? — подняла брови девушка.

Одноглазый замялся. Впрочем, девушка, кажется, не ждала от него ответа. Она поднялась, при общем молчании обогнула стол и остановилась, скрестив руки, всего в нескольких шагах от Берта.

Тот снял шляпу и галантно поклонился. Видимо, приступ изумления, поразивший его при входе в зал, уже прошёл. Но искорки тревоги в его глазах не погасли.

— Как мне называть вас, госпожа? — осведомился он.

— Так же, как меня называют мои ребята, — ответила она.

— Рыжая Бестия?

— Именно.

— Отвратительная кличка.

Четверо за столом ошеломлённо переглядывались. Верзила за стойкой — тот даже втянул голову в плечи, будто ожидая, что потолок вот-вот обрушится на его макушку. А девушка провела ладонью по волосам и улыбнулась.

— Ребята искали вас на всех тропах, — сказала она. — Они и посейчас ищут. Вы нарушили закон, убили одного из нас и теперь приговорены к смерти.

— Насколько я помню, Турийские горы всё ещё принадлежат Метрополии, и законы, действующие здесь, — законы Императора. Я не слышал, чтобы Император велел карать смертью мирных путников, отбившихся от бандитов на глухой тропе.

— Госпожа! — взвизгнул одноглазый. — Прикажите, и я прямо сейчас выпущу ему кишки! Кто он такой, чтобы дерзить вам?

— У тебя уже была возможность доказать свою храбрость, — не оборачиваясь проговорила Рыжая Бестия. — А теперь этим человеком займусь я.

Она шагнула к Берту. Ловец растерянно развёл руками — и тут же полетел на пол. Бестия, потирая кулак, стояла над ним, ожидая, пока он поднимется. Берт вставать не спешил. Проведя рукой под носом, он стряхнул красные капли и приподнялся на локте.

— Неплохой удар, — сказал он.

— Ты бьёшь больнее, — отозвалась Бестия странно изменившимся голосом.

— Он умелый воин! — подобострастно подтвердил арбалетчик. — Госпожа, теперь нам можно выпустить ему кишки?

— Я же сказала, этим человеком займусь я. Вставай и следуй за мной.

— Вот это другое дело, — пробормотал Берт, поднимаясь.

Рыжеволосая молча повернулась и направилась мимо стойки к лестнице, ведущей на второй этаж. Снова недоумённая тишина повисла в зале, но, когда и Берт ступил на лестницу, одноглазый очнулся:

— Госпожа, ну, хоть этому-то ушастому коротышке можно пока выпустить кишки?

Берт, сидя на краю кровати, связывал шнурки на куртке — полчаса тому назад он оборвал их, не желая возиться с узлами.

— Твои живоглоты и впрямь Самуэлю горло не перережут? — спросил он.

Марта откинула покрывало и сзади оплела его руками:

— Без моего приказа они не посмеют его и щелбаном угостить.

— Слушай, у меня до сих пор не укладывается в голове, — повернулся к ней Берт. — Ты… и эти ублюдки. Рыжая Бестия! Сама придумала это имя?

— Ребята так назвали… По-моему, неплохо звучит.

— А по-моему, дерьмовей некуда… Откуда они вообще взялись, эти подонки? Во что превратились Турийские горы за те полгода, пока меня здесь не было?!

— Пока тебя не было, много изменилось… — Марта отстранила от себя Берта и улеглась, закинув руки за голову. — Отец пропал. Отправился на поиски своего чёртова Барона и пропал. Я осталась одна. Совсем одна, понимаешь? Потом появился ты. Я думала… думала, мы снова… Я, такая дура, даже грех взяла на душу, предполагала, что теперь, когда отца нет, никто не будет мешать нам, а ты… А ты, как выяснилось, вернулся только для того, чтобы покопаться в бумагах отца.

Она села в изголовье кровати, сцепив пальцы на белых коленях.

— Альберт, тебе нравится мучить меня? — неожиданно спокойно спросила она. — А я ведь уже совсем не та робкая девочка, которая приходила по ночам в твою комнату, когда ты гостил в нашем доме.

— Я заметил, — глядя в пол, пробормотал Берт. И тронул всё ещё налитую болью переносицу.

Некоторое время они молчали. Снизу нарастало развесёлое пение под аккомпанемент звона бутылок. «За Самуэля, значит, беспокоиться не стоит, — невнимательно подумал Берт. — Или они его уже загрызли, а теперь празднуют?»

— Ничего мне не скажешь? — подала голос Марта.

Берт вытащил трубку и стал сосредоточенно набивать её табаком. Что он мог сказать Марте? То, что говорил уже тысячу раз? Да, она дорога ему, дороже всех прочих женщин и, наверное, всех прочих людей… С Мартой ему хорошо, как ни с кем больше. И Марте с ним хорошо… Почему бы и не остановиться на этом? Неужели она не понимает, что Альберт Гендер даже ради самой лучшей из женщин не променяет сладкую пыль дорог на выложенный белым камнем камин, где мирно потрескивает укрощённое пламя? Год за годом ожидать старость в скрипучем кресле, превращаясь в привычный предмет комнатного интерьера, год за годом видеть в окне всё тот же пейзаж — от одной этой мысли можно сойти с ума. А взять с собой Марту туда, где бывает он… Ни один мужчина не выдержит и сотой доли того, через что пришлось пройти Альберту Гендеру. Что уж тут говорить о женщине…

— Твой дом… — проговорил Берт. — Посёлок, в котором вы жили… Что случилось?

— Грах, — рассеянно ответила Марта. — Бывший атаман моих ребят. Он явился сюда со своей сотней недели через две после того, как ты сбежал в последний раз. Грах облюбовал наш посёлок — видимо, ему нужно было пересидеть какое-то время в глуши. Только лучше бы для него было забраться подальше. Гвардейцы нашли его здесь. Они и подожгли несколько домов, где прятались разбойники, начался пожар, в котором погиб весь посёлок. Граха убили в бою, а с ним — большую часть его подопечных. Остальные разбежались. Жители посёлка были объявлены укрывателями преступников и… Ты знаешь, как гвардейские полковники решают проблемы на задворках Метрополии? Мужчин: кого казнили, кого заковали в цепи и отправили на рудники. Семьи увезённых ушли вместе со своими кормильцами. Посёлок умер. Я одна осталась на пепелище. Мне-то некуда было идти. Когда туда стали сбредаться остатки банды Граха… в общем, двое парней решили, что пришло время позабавиться со мной. Грах-то их держал в строгости, понимал: себе дороже враждовать с людьми, среди которых живёшь. А у меня был меч. Ты сам учил меня обращаться с оружием…

— Ты была отличной ученицей! — попытался улыбнуться Берт.

— Ага, они тоже это поняли. Правда, слишком поздно. Один за свою недальновидность заплатил жизнью, другой — правым глазом. Остальные не осмелились сунуться.

Берт покрутил головой:

— Тот одноглазый… Это не с ним ли я имел честь познакомиться?

— Старк. Один из самых верных. С битым псом легче управиться, чем с небитым, — ответила на это Марта. — Мне тогда было всё равно — жить или умереть. Страха не было. Не было совсем, я помню очень хорошо. Парни это почувствовали. Знаешь, я поняла одну вещь: презирая жизнь, ты как будто уже мёртв. А чего бояться мёртвому? Он всегда будет сильнее и бесстрашнее живого. Я была мёртвой, Альберт. Я ожила, получив имя Рыжей Бестии, но всё равно: какая-то крохотная частичка во мне осталась ледяной и неподвижной. Вот здесь… — она положила руку на левую сторону груди. — Марта умерла. Живёт Рыжая Бестия.

Берт с трудом подавил дрожь. А Марта вдруг рассмеялась.

— Не бойся, я ни в чём тебя не буду обвинять. И ничего не буду просить. Зачем ты пришёл? Наш старый дом сгорел, ничего из имущества отца не сохранилось. Не будешь же ты врать, что пришёл за мной?

— Не буду, — с усилием ответил Берт. — Мне нужно… Ты права, я пришёл за тем, что принадлежало Франку.

— Ах, это?.. — Марта тронула медальон на шее. — Единственное, что осталось… Этот медальон и маленькая сандаловая шкатулка, которую ты мне подарил когда-то… Прости, но шкатулку мне пришлось использовать для одного важного дела. От моей прошлой жизни остался только этот медальон. К чему тебе эта безделушка? Для меня она важнее, чем для тебя. Для меня это — память…

— Я могу заплатить… — краснея, выговорил Берт и тут же прикусил губу.

— Идиот!

Берт вдруг подумал, что Марта в порыве гнева сорвёт с себя медальон и швырнёт ему в рожу. И сам испугался этой мысли. Вернее, не самой мысли, а чувства облегчения, которое он наверняка испытал бы, если б так произошло. «Ладно, — решил он. — Вернёмся к этой беседе позже. Утром…»

— И что же? — увёл он в сторону разговор. — Много под твоим началом людей?

Марта сидела в изголовье, обняв колени. Волосы укрывали её плечи и спину искрящимися огненными волнами.

— Сорок три человека, — негромко проговорила, думая явно о чём-то другом. — То есть уже сорок два… со вчерашнего дня.

— Только грабежами путешественников промышляете? Или ещё какой промысел освоили? Чеканка золотых монет из меди, похищение деревенских девственниц?..

— Мало я тебе врезала? — подняла голову Марта, и Берт с облегчением увидел на её лице улыбку. — Наверное, мало… Никакие мы не грабители. Снимаем с купцов лишний жир и отпускаем восвояси. Плата за проход через наши горы. Всё по-честному… А появись здесь гвардейцы — парни уже научены опытом — рассыплются в горах и затаятся. Вот вчера я получила весточку о том, что движется через Турию большой отряд: человек с полсотни, все вооружены, на откормленных конях. Таких мы, конечно, не трогаем. И хлопот много, и… бог их знает, что это за люди. Может, императорские служаки какие-нибудь, а может, и… собратья наши по оружию… рыцари дорог… Пусть себе идут через горы…

В дверь вдруг забарабанили. Сильно, требовательно и, кажется, ногами.

— Ого! — подпрыгнул Берт. — Кто это? Ты мне обо всех переменах, произошедших с тобой, рассказала? Ты не замужем? Как-то не хочется получать по физиономии ещё и от твоего благоверного…

— Идиот, — снова сказала Марта и потянулась к одежде. — Открой и спроси, что надо. Я оденусь.

Одёрнув на себе куртку, Берт подошёл к двери. Не успел он скинуть крючок, как дверь распахнулась, едва не сломав ему нос, и в комнату ввалился человек, синий от холода и в окровавленных лохмотьях, свисавших с него, как перья с потрёпанной птицы.

— Госпожа! — завопил он, но, наткнувшись взглядом на Берта, отшатнулся и выхватил из-под лохмотьев нож.

Берт стиснул его руку, завернул за спину, вытолкнул оборванца за дверь и там, легко отобрав нож, отпустил.

— Говори, что хотел и проваливай.

— Ты кто? — пожимаясь от боли в ушибленной руке, прохрипел разбойник. — Где госпожа? Где Рыжая Бестия? Кто ты такой, чёрт возьми?

— Я ваш новый папа, — сообщил Ловец. — Говори скорее, нам с мамой действительно некогда.

Вряд ли оборванец был в состоянии что-либо понять. Вращая безумными глазами, он стал кричать, то и дело обрывая крик, чтобы со стоном взяться за живот. Кажется, он был нешуточно ранен.

— Тот отряд в полсотни человек! — кричал оборванец. — Они спустились в долину, добрались до сожжённого посёлка, поймали в его окрестностях Карла Змеелова… он охотился… Змеелова пытали: ему отрубили ступни ног и плетьми заставили танцевать на кровавых обрубках… Они искали госпожу! Парни собрались, чтобы отнять Карла, напали на отряд… Был бой, страшный бой! Наши подстерегли этих извергов в ущелье, обрушили на них камни со стен, напали сразу с двух сторон, но… Чужаки сражались как демоны! Наши полегли почти все, хотя и чужакам изрядно досталось… Они… Знаете, кто они такие?

— Понятия не имею, — промычал Берт.

Оборванец не слышал его.

— Желтолицые степные дьяволы! — взвизгнул оборванец. — Вот кто они такие!

Берт выругался. Кочевые народы из восточных степей славились небывалой изощрённой жестокостью и первобытной яростью в бою. С четырёх лет они садились на коня, в шесть в одиночку охотились на свирепых степных волков, в девять вместе с другими воинами участвовали в набегах. У детей этого народа никогда не было детства, а женщины, нередко сражавшиеся наравне с мужчинами, предпочитали драгоценным камням и золотым украшениям — ожерелья из отрубленных ушей и пальцев врага… Восточные границы Метрополии стонали от постоянных набегов кочевников… Но какого чёрта они забрались так далеко на север?..

— Когда закончился бой… — уже задыхаясь и хрипя, продолжал оборванец, — они вырезали сердца у наших убитых… и сожрали их прямо над трупами… Карл Змеелов не выдержал пыток… он указал им дорогу сюда. Они идут, они скоро будут здесь… Их… около двадцати. Потери и раны только разозлили их ещё больше… Надо бежать, госпожа… Госпожа? Где госпожа?

Хлопнула за спиной Берта дверь. Рыжая Бестия, огневолосая Марта в застёгнутой наглухо куртке, мужских кожаных штанах, заправленных в высокие сапоги, встала рядом с Ловцом. Десяток ножей угрожающе поблёскивал в перекрещенных ремнях на её груди, на поясе в железном кольце висел короткий меч с узким голубым клинком.

— Сколько ребят осталось? — спросила она.

— Семь… восемь… — кривился от боли оборванец. Он прижал руки к животу и больше не отнимал их. Кровь стекала из-под его пальцев, крупными каплями звучно тукала в деревянный пол. Упёршись спиной в стену, он медленно сползал вниз, но сам, наверное, не замечал этого.

— Сколько?!

— Не больше десяти… Только… Прости, госпожа, они не будут больше сражаться. Они изранены и перепуганы до смерти. Они бежали в горы.

— И правильно сделали, — вставил Берт, оглянувшись на Марту. — Я бы последовал их примеру.

Рыжая Бестия сжала кулаки.

— Не дури, Марта, — сказал ей на ухо Ловец. — Сейчас не до геройства. Мне как-то приходилось сталкиваться с желтолицыми дьяволами… Я был несказанно рад, что вовремя унёс ноги. А ведь они ищут именно тебя… Никому бы не пожелал иметь врагов из восточных земель… Видать, крепко вы насолили какому-нибудь купцу из тамошних мест…

— Здесь никогда не было никого с Востока! — воскликнула Марта. — Это не кровная месть, а что-то другое… Ты прав, нужно уходить в горы. Нужно забирать людей и уходить.

Она наклонилась над затихшим оборванцем, положила пальцы ему под подбородок:

— Он ещё…

Берт, едва поглядев, отрицательно покачал головой:

— Он кончится быстрее, чем мы спустим его вниз…

Ухватив Марту за руку, Берт потащил её по лестнице, на ходу отдавая короткие распоряжения:

— Вели потушить все факелы, свечи и светильники. Освещённый трактир степные дьяволы отыщут скорее, чем тёмный. Уходить надо по тропам, чтобы не оставлять следов…

Марта вырвала руку:

— Я же сказала тебе — Марты, которую ты знал, больше нет. И без тебя догадаюсь, что делать… Пойдём не по тропе, будем подниматься по голым камням, где ребята навесили верёвочные лестницы… как раз на такой случай. Как поднимемся, лестницы обрежем — и никакие дьяволы, степные или даже самые настоящие, из Преисподней, нас не достанут.

«Всё-таки здорово она изменилась», — пронеслась мысль в голове Берта. Перепрыгивая через три ступеньки за один шаг, он обогнал Марту, оказавшись в зале первым.

Четыре головореза сгрудились за столом, на котором стоял, светясь раскрасневшейся мордашкой, Самуэль.

— А это… — тонко декламировал он, извлекая из кармана стеклянную колбу, — я назвал драконий зев. Одно из последних моих произведений, правда, ещё не вполне законченное.

— Ишь ты… — уважительно реагировал одноглазый, — зев…

— Эй! — позвал из-за стойки громадный бородач. — Малец! Лучше расскажи ещё раз, как ты упокоил дух Дикого Барона!

— Да что там Дикий Барон! — раздухарился Самуэль, подкидывая в ладони колбу. — Это пустяки. Я ещё и не таких это самое… упокаивал… Плесните-ка мне ещё, я вам сейчас…

«Вот трепло, — с досадой подумал Берт. — И когда он успел так назюзиться?..»

— Слушай меня! — выкрикнула Марта, спрыгивая с последней ступеньки. — Убрать свет немедленно и всем быть готовыми…

Крик её заглушило трескучим грохотом — это Самуэль от неожиданности выронил свою колбу — взмахнув пьяными руками, попытался её подхватить, но колба, отскочив от его пальцев, кувыркнулась на середину зала и разбилась о пол.

Узкие молнии ослепительного жёлтого пламени рванулись во все стороны, опрокидывая столы и стулья. Дымные клубы поднялись под потолок, и весь зал погрузился в клокочущую тьму, разрываемую лишь отчаянным кашлем и испуганными возгласами. Когда дым немного рассеялся, стало видно, что стены трактира потрескивают, охваченные языками огня, пламя облизывает выбитые взрывом, косо висящие ставни и рвётся наружу — в снежную ночь.

— Факелы уже можно не тушить, — разрешил Берт, поднимая с пола Марту — её растрепавшиеся волосы потускнели от копоти. — Самуэль, ты жив?!

Голос Самуэля звучал непривычно хрипло:

— Я здесь, хозяин! Я только немного… хотел разрядить обстановку… Ребята попросили…

Марта уже успела опомниться.

— Всем покинуть трактир! — закричала она. — Скорее! Уходим в горы!

— Нет! — воскликнул Берт, скривившись от резкого прикосновения холода к затылку. — Поздно! Здесь есть другой выход?

И тогда пылающий проём окна сыпанул снопом ярких искр — снаружи, пригнувшись к лошадиной шее, впрыгнул через окно всадник. Дверь, треснув, слетела с петель. Один за другим в зал — через дверь и через окна — вкатывались приземистые воины в коротких меховых куртках с изогнутыми саблями в руках. Одноглазый дико взвыл, выхватывая меч, и взмахнул им, отражая первый удар. Разбойник, стоящий рядом с ним, замешкался — и сразу получил страшный удар кривой саблей в шею. Разрубленный до середины груди, обливаясь кровью, он рухнул на пол. Одноглазый прыгнул к всаднику, но тот ловко увернулся, — сцепив кривые короткие ноги на спине лошади, он скользнул под её брюхо. Меч одноглазого вонзился в лошадиный бок — животное, жалобно заржав, опрокинулось, всадник слетел с седла, точно приземлился на ноги, и снова кинулся в бой.

За несколько мгновений зал, объятый огнём и затянутый дымом, превратился в кромешный ад.

ГЛАВА 2

Степные дьяволы нападали молча. И это было много ужаснее, чем если бы они оглашали пространство трактира воинственными воплями. Словно обезумевшие звери, они бросались на неприятеля вдвоём и втроём, рубили саблями наотмашь, не заботясь о защите и о том, чтобы ненароком не задеть товарища. И впрямь — они были одержимы страстной жаждой убийства.

Двое из людей Рыжей Бестии пали, не успев обнажить оружия. Остальные, молниеносно оказавшись в кольце неистовых безмолвных убийц, встали спина к спине. Берт углядел мельком, как Самуэль с визгом сиганул за стойку. А сам отступил назад, заслонил собою Марту. Сразу три раскосых жёлтых морды замаячили перед ним. Поднырнув под замах первого, Берт пропустил нападавшего себе за спину и всадил меч в грудь второго воина. Обратным движением — выдёргивая клинок из плоти врага — он, не глядя, сшиб ударом локтя в лицо стоящего сзади, который уже поднимал саблю для очередного удара. Третий, перепрыгнув через труп товарища, рубанул Берта, метя в голову. Ловец с трудом парировал удар, парировал второй и третий, отступил под бешеным натиском — но желтолицый вдруг выронил саблю и повалился навзничь, хватаясь за рукоять ножа, торчащего у него из горла.

Берт оглянулся.

Марта стояла на середине занимавшейся уже огнём лестницы. Из выбитых окон хлестало холодным ветром, ветер развевал волосы Марты. Ветер сдул с них копоть, и они вновь сияли ярче огня. Не глядя, она сняла с нагрудной перевязи ещё два ножа, кивнула Берту и — кинув вдруг взгляд куда-то мимо него — метнула оба ножа сразу. Первый пронзил грудь желтолицего, только ещё ворвавшегося в зал снаружи, и тот рухнул на пороге. Второй угодил в правое плечо воина, почти вплотную подобравшегося к Берту. Воин не выронил оружия и даже не застонал. Он перекинул саблю из правой в левую руку, но в тот миг, пока он делал это, Ловец проткнул его насквозь мечом.

«За Марту можно не беспокоиться, — решил он, пригибаясь под свистнувшим над головой комком пламени, — это Самуэль из-за стойки додумался, наконец, внести свою лепту в ход сражения. — А вот за себя побеспокоиться стоит…»

Через окна хлынула новая толпа нападавших. Гонец не соврал — степных дьяволов оказалось не менее двух десятков. После нескольких минут схватки пятеро или шестеро желтолицых были убиты метательными ножами Марты и точными выпадами меча Берта, но остальные сражались отчаянно, будто не жалкая горстка разбойников была перед ними, а многократно превосходящий их по численности отряд тяжеловооружённых гвардейцев.

Берт оказался в плотном кольце врага. Он отбивал удары, прилетавшие к нему с разных сторон, крутился между смертоносных кривых сабель волчком, ухитрялся делать выпады сам. Реальность слилась в единую сумасшедшую, звенящую сталью кровавую круговерть. Подхватив с пола табурет с обломанными ножками, он использовал его в качестве щита. Все его чувства и инстинкты были сосредоточены лишь на одном — выжить любой ценой. О том, что борьба бессмысленна, свирепых врагов слишком много и от неминуемой гибели его отделяют жалкие минуты, он не думал — недоставало времени и сил думать об этом. Берт не мог видеть, что происходит вокруг. А между тем разбойники, сражавшиеся спина к спине, давно были погребены под ворошащейся кучей раскосых убийц. Последним погиб одноглазый — сразу две сабли вонзились в его грудь, и, когда он упал на колени, кто-то из степных дьяволов могучим ударом снёс ему голову. Самуэль, всё ещё живой оттого, что за едким чёрным дымом, рассекаемым языками пламени, его не было видно, опорожнял запас адских искр. Не один желтолицый рухнул, извиваясь, на пол, пожираемый пламенем от горючей смеси. Марта, чьи ножи все до одного нашли пристанище в телах нападавших, умело отбивалась мечом от дьяволов, атакующих лестницу.

В какую-то минуту Берт почувствовал, что натиск степных воинов ослаб. Расколов саблю ближайшего к нему степного дьявола, он коротко рубанул его мечом по шее и отскочил, стирая рукавом кровь, заливавшую лицо. Кто-то прыгнул ему на спину, Берт, почуяв резкое движение, едва успел отбросить расщеплённый табурет, перехватить меч остриём к себе и вложить под мышку — напрыгнувший сзади противник, нанизав себя на клинок Ловца, захрипел. Но хватки не ослабил. Берт, чьё горло было сжато мертвеющими уже руками, распластался на полу, накрытый удушливо воняющим потом и кровью тяжёлым телом врага. И закрыл глаза. Ловец был едва жив после страшного напряжения битвы, он почти терял сознание: ему требовалось хотя бы несколько секунд передышки.

…Из двадцати желтолицых в живых остались только семеро. Двое ещё теснили Марту вверх по лестнице, а девушка — очень бледная, зажимая левой рукой сеченую рану на бедре, отступала, сдавая ступеньку за ступенькой, из последних сил отражая удары мечом, чистый голубой свет которого потускнел от крови. Самуэль — у него, очевидно, закончились припасы для боя — затих за стойкой… А в центре битва закипела с новой силой.

Бородатый здоровяк, хриплым воем заглушая собственный страх, встав на колени, вращал над головой дубину. Громадная, ощетиненная гвоздями дубина на метровой ручке была гораздо длиннее кривых сабель. Степные дьяволы не могли близко подобраться к бородачу, но, несмотря на это, разумного желания дождаться, пока силы здоровяка иссякнут, они явно не испытывали. Ощерившись, как псы, они наскакивали со всех сторон, пытаясь в броске уклониться от чудовищной дубины и поразить врага саблей. Даже после того, как двое из них отлетели к стенам с размозжёнными головами, они не образумились: кинулись на разбойника всем скопом — один раскосый воин, которому чудовищный удар дубины превратил лицо в кровавую лепёшку, закувыркался по полу, но сабли других достигли своей цели. Бородач, подняв руки к рассечённой с двух сторон шее, повалился ничком…

Ничего этого Берт не видел. Силы не возвращались к нему, труп, лежащий на его спине, давил тяжестью, острой болью пульсировали раны на лбу и на груди. Заскрипев зубами от натуги, он приподнялся на локтях… И опустился обратно. И, когда подумал, что ему уже не встать, хлестнувший по ушным перепонкам истошный женский крик словно подбросил его. Обмякшее тело сползло со спины Ловца, и Берт, шатаясь, опираясь на меч, как на клюку, встал на ноги.

То, что он увидел расплывающимся зрением, заставило закричать его самого.

Пламя лизало стены, балки перекрытия между первым и вторым этажами угрожающе потрескивали — на потолке расплывались уродливые пятна копоти — огонь перекинулся уже на второй этаж. Несколько трупов, лежащих близко к стенам, горели. Пылала стойка, обломки столов и стульев занялись огнём. Марта…

Марту прижали к перилам лестницы двое желтолицых. Она уже не отбивалась, парируя удары, — она просто отмахивалась своим мечом, на большее у неё не хватало сил. Кровь заливала ей левое бедро, кровь была на лице и на руках. Ещё два степных дьявола, зажав сабли в зубах, ползли по столбам к верхней площадке лестницы. Сейчас они перемахнут перила, нападут на рыжеволосую со спины и за несколько мгновений покончат с ней.

Берт кричал ещё и ещё, отдавая на отчаянный крик остатки своих сил. Он кричал, пока его не услышали. Двое желтолицых с нижних ступеней оставили изнемогающую, обречённую на смерть девушку и рванули к Ловцу.

С грохотом обрушились несколько балок перекрытия, взметнувшиеся тучи золы и клубы чёрного дыма заволокли зал. Марта исчезла из поля зрения Берта.

«Ну и глупо… — успел подумать он, с трудом поднимая меч. — И её не спасти, и себя… погубил…»

Первый удар он успел отразить, а второй бросил его на колени. Он рубанул снизу вверх наугад — один из желтолицых отпрыгнул, а другой, зайдя сбоку, с оттягом ударил Ловца саблей по лицу; спасаясь от смертоносного изогнутого лезвия, он запрокинулся на спину и, не удержавшись, повалился навзничь — клинок лишь вскользь поранил ему щёку.

«Вот и всё», — подумал Берт и закрыл глаза.

Но последнего удара не последовало. Гудение пламени и треск горящей древесины вдруг прорезал нарастающий свист, сменившийся непонятным громким жужжанием — будто сотни стрекоз одновременно забили крылышками. Открыв глаза, Берт с изумлением увидел неподвижно стоящих над ним степных дьяволов. Глаза их были выпучены, а лица из жёлтых стали красными — десятки игл, длинных и тонких, будто конские волосы, утыкали их лица, головы и шеи, сотни игл запутались в меху курток… Оба воина пошатнулись и рухнули, точно подрубленные деревья под напором ветра.

Берт вскочил на ноги. Чудесное избавление от смерти вдохнуло в него силы. Откуда-то из-за дымовой завесы выскочил Самуэль, весь чёрный от копоти.

— Хозяин?! — тонко взвизгивал он, надсадно кашлял и снова взвизгивал. — Хозяин, где вы? Хозяин… — охнул Самуэль, наткнувшись взглядом воспалённых глаз на Берта. — О хозяин…

— Хреново выгляжу? — с трудом усмехнулся Ловец.

— Вас не задело иглами чёртова пальца? Впрочем, что это я спрашиваю… Если бы задело, я бы с вами сейчас не разговаривал…

— И не разговаривай. Нет времени на разговоры. Сейчас тут всё обрушится… Вали к выходу, жди меня там… Марта! Марта, где ты?!

Выставив перед собой меч, он ощупью двинулся туда, где, по его мнению, должна была располагаться лестница. Дважды он спотыкался о трупы, дважды рядом с ним рушились балки, рассыпая снопы искр и выстреливая языками пламени. Дышать стало совсем трудно.

— Марта! — снова закричал он.

Внезапно громкий треск заставил его отскочить в сторону. Часть стены, рядом с которой он находился, рухнула. Облака чёрного дыма повалили наружу, и вокруг Ловца стало немного светлее. Берт увидел, что стоит всего в нескольких шагах от лестницы, от которой остались лишь первые пять ступенек — на последней из этих пяти повисла, опираясь на обугленный фрагмент перил, Марта. Меча в её руках не было. Меч её торчал из живота степного дьявола, валявшегося под лестницей. А по ступеням медленно поднимался последний из выживших желтолицых.

Воина качало из стороны в сторону. Множество ран покрывали его тело, меховая куртка свисала лохмотьями, заскорузлыми от крови, свежей и подсохшей. Воин был полумёртв, но упрямо шёл вперёд и вверх, сжимая в руках саблю с обломанным на середине клинком.

— Марта! — заорал Берт, бросаясь к лестнице.

Ни степной дьявол, ни рыжеволосая его не слышали. Гул огня заглушал голос Ловца, к тому же бойцы находились в той стадии изнеможения, когда трудно воспринимать что-либо ещё, кроме собственной боли и усталости. Марта со стоном оторвалась от перил, повела руками вокруг себя, словно надеясь обнаружить хоть какое-то оружие — потом вдруг вскинула руки и сорвала с шеи металлический медальон!

Берт уже вскочил на первую ступень лестницы, когда степной воин, собрав остатки сил, ринулся на девушку. Марта коротко крутанула на шнурке тяжёлый медальон и выбросила вперёд руку. Медальон с хрустом впечатался в лоб степному дьяволу — воин, охнув, полетел вниз, сшибив с ног и Ловца, перекатился через него и исчез в клубах дыма. Только поднявшись, Берт поспешил к Марте. Он подхватил её, когда она — уже в полуобморочном состоянии — опасно пошатывалась на обломанной ступени, под которой бушевало пламя. Один последний рывок, и Ловец с рыжеволосой на руках оказался у пролома в стене. Ещё несколько шагов, давшихся Берту с усилиями почти запредельными — и они повалились в подтаявший и покрытый копотью снег.

— Хозяин! — услышал Берт над собой. — Хозяин!

Берт зарыл лицо в снег, вынырнул и отряхнулся, как собака.

— Возьми её… — прохрипел он, карабкаясь обратно к пылающему дому. — Возьми, оттащи подальше.

— Хозяин, куда вы?

— Ключ… — выдохнул Берт. — Навершие меча Аниса…

Крыша трактира с ужасающим грохотом обрушилась. Огненные струи взметнулись до самого неба.

— Хозяин, он здесь!

— Что?

Ловец обернулся и увидел, на что показывал Самуэль. Марта, даже и в обмороке, крепко сжимала в кулаке шнурок, на котором висел медальон.

— Молодец, девочка… — вымолвил Берт и обмяк на снегу.

Сет поглубже запахнулся в медвежью шубу, накинутую поверх меховой куртки, и натянул поводья. Его мохноногая северная лошадка остановилась.

— Долго ещё? — прикрикнул он на старого проводника, ковылявшего впереди.

Старик оглянулся, махнул клюкой, зажатой в руке, и продолжил путь.

— Никак не запомню, что он немой… — проворчал Сет. — Надо же было найти такого проводника — дряхлый немой пень, который еле бредёт, да и то при помощи клюки… А? Почему не нашли кого-нибудь другого? За что я вам плачу?!

— Больше никто не согласился идти сюда, — прогудел низким басом Ургольд, старший в десятке наёмников-северян. Он ехал рядом с Сетом. На лице Ургольда, сплошь татуированном диковинными узорами, было ясно написано удовольствие. Турия очень напоминала ему родную Северную Пустошь, вот только мороз тут был помягче, да снега побольше… И остальные десять северян, трусившие следом, пребывали в прекрасном расположении духа. Они весело переговаривались, пуская в ночную тишь облачка пара из ртов. За всадниками угрюмо трясли головами пара могучих волов с поклажей, один из наёмников с бичом в руках замыкал процессию.

— Никого больше нельзя было уговорить, — продолжал Ургольд, — сказывали, в тутошних местах лихие люди какие-то объявились… Подстерегают на дорогах путников и…

Проводник, повернув за валун, похожий на громадную серую дыню, уложенную набок, вдруг остановился и замычал.

— Хорошо… — догнав его, проговорил Сет.

Вдалеке, за невысокой горной грядой, разливалось по чёрному небу зарево.

— Хорошо, — повторил Сет, кутаясь в шубы. — Постарались, дьяволы, молодцы… Недаром я им столько золота отвалил.

Ургольд промолчал на это. Раскосых степняков среди наёмников не любили. Славившиеся своей свирепостью степные дьяволы в наём шли крайне редко, а уж если шли, то требовали плату, вдвое, а то и втрое превышающую обычную. «Нам бы то золото, — подумал Ургольд, чувствуя, как чудесное его настроение портится, — мы бы и не так расстарались… Подумаешь, невидаль: отыскать девчонку, на шее которой болтается медальон. Девчонку — башкой об камень, медальон — господину. Зачем было этих дьяволов приваживать? Из-за ерунды они тут половину местных вырежут, душегубы поганые… Правда, господин говорил ещё о каком-то Ловце, который вроде бы больно резвый да удачливый, но что с того? Ловец, каким бы он ни был, всего-навсего Ловец. Он один… Что он сможет сделать против трёх-четырёх хороших воинов? Видать, господин очень этого Ловца ненавидит. Или боится. Или то и другое вместе…»

— Альберт Гендер из Карвада… — бормотал Сет, глядя на зарево. — Я надеюсь, это твои косточки там обугливаются…

— А? — наклонился в седле Ургольд.

Но господин ничего не ответил. Догадавшись, что он размышляет вслух, Ургольд придержал коня. Пусть его размышляет. На вид он довольно мерзостный, этот господин, зато платит хорошо… Ургольд уже давно жевал мясо с меча, и по опыту знал: выразишь уважение господину, господин потом ещё и приплатит сверх оговорённого.

Старик снова замычал, стуча своей клюкой о дынеобразный валун. Воткнул клюку в снег, обе руки сложил ладонями и сунул под щёку.

— Привал здесь сделать? — угадал Сет.

Старик закивал.

— Будь по-твоему…

Через пять минут рассёдланные мохноногие лошадки совали морды в торбы с овсом. Северяне разгребали снег, привычно готовя себе лежбища на ночь, доставали из дорожных сумок подмёрзшее свиное сало и твёрдые, как камень, пшеничные лепёшки. Специально для господина развели небольшой костёр из вязанки хвороста, которую вёз один из волов, поставили на огонь котелок с бодрящим травяным отваром… Когда воины один за другим начали похрапывать под своими снежными покрывалами, караульный, выставленный на тропе, вдруг заухал пещерным филином.

Это означало: кто-то идёт.

Гонга полз по снежной тропе, пачкая снег чёрной копотью и красной кровью. В голове его, раскалывающейся от боли, как светлячок в болотной мгле, мерцала единственная связная мысль: во что бы то ни стало надо добраться туда, где перевяжут его раны и положат ближе к огню, чтобы хоть немного отпугнуть злобных морозных духов, которые царствуют в этих землях. Гонга не чувствовал тоски по своим погибшим собратьям — все они были воинами и все когда-нибудь должны были найти смерть в бою. Не испытывал он и стыда за то, что остался жив. Он бился до последнего, и, если духи предков решили сохранить его — значит, на это есть свои причины.

Гонга опустился в снег, с жадностью захватил ртом тающий комок. Проглотил его, обдавши холодом внутренности, и долго кашлял. Когда привязчивый запах гари ушёл из горла и ноздрей, он вдруг почувствовал аромат травяного отвара, душок лошадиного пота… «Ползти осталось недолго» — так подумал он, но тут же притушил радость. Это в его родных степях отчётливый запах указывал на близкое стойбище, а здесь, где только покрытые снегом ледяные камни, которые ничем не пахнут, — запахи должны разноситься на гораздо большее расстояние. Неизвестно, сколько ему ещё ползти и хватит ли сил доползти вообще.

Впрочем, в благополучном исходе сомневаться не стоило. Духи предков с ним. Духи предков приняли облик громадного орла с чёрным клювом, бело-голубыми крыльями и серебряными колокольчиками на лапах. Орёл, внезапно соткавшись из пустоты чёрного неба, ринулся вниз, в бушующее пламя пожара, и вытащил Гонга из когтей смерти. Пронёс его над острыми скальными пиками, снизился и швырнул в глубокий сугроб.

Немного передохнув, Гонга продолжил путь. Уже смертная пелена застилала ему глаза, когда он услышал птичье уханье и несколько рук бережно подхватили его. Потом сознание степного воина стало прерываться. Он видел себя лежащим у костра, ощущал острую боль и, сознавая, что это раны его смазывают исцеляющими мазями, лишь скрипел зубами, сдерживая крик. Потом следовал большой провал, потом небо из чёрного стало голубым, и перед Гонга появился господин. Господин гневался. Он кричал, топал ногами так, что с его плеч слетала тяжёлая шуба, размахивал тонкими бледными руками. Гонга с трудом понимал его. Вроде бы господин был недоволен тем, что Гонга не принёс медальон, тот самый о котором говорилось ему: медальон, где медный змей обвивает солнечный круг. Потом господин вдруг перестал кричать, наклонился над Гонга и полой шубы тщательно вытер его обожжённое, покрытое копотью лицо. И почему-то радостно засмеялся. Последнее, что помнил Гонга, — это как его прислонили спиной к валуну, с боков припёрли камнями поменьше, чтобы он не падал. Господин сидел перед ним и, то и дело поглядывая на лицо Гонга, быстро-быстро водил грифелем по куску бумаги. Гонга чувствовал озноб, истому в мышцах и смертную усталость. Ему хотелось сказать, что раны его ещё болят, что надо бы сменить повязки и — самое главное — дать ему напиться. Он очень хотел пить. Губы пересохли, из горла вырывалось только слабое шипение… Потом зрение стало мутиться, и уже было непонятно, что Гонга видит на самом деле, а что ему чудится. Громадный орёл с бело-голубыми крыльями закружился над его головой. Гонга мысленно взмолился духам предков — не оставлять его, но орёл, позвенев серебряными колокольчиками, взмыл в воздух и исчез. Тогда Гонга уронил голову на грудь и больше ничего не видел и не слышал.

Северяне седлали коней. Глухой проводник сидел на камне лицом к заходящему солнцу, опустив подбородок на кривую верхушку клюки.

Сет ещё раз сверил рисунок на бумаге с отпечатком на лбу мертвеца. Вроде бы всё точно. Вспухшие сине-багровые линии на коже мёртвого степного дьявола сливались в довольно чёткое изображение: змей обвивает солнечный круг. Сет перевёл взгляд на бумагу. Точно. Линия в линию, завиток в завиток. Самым сложным было — сохранить пропорции, но Сет и с этим справился. Теперь ему не нужен медальон. По этому рисунку любой кузнец скуёт копию медальона за пару минут. Сет бережно спрятал рисунок за пазуху и окликнул Ургольда. Наёмник с поклоном сообщил, что люди выдвигаться готовы. Сет кивнул и отправился за ближайший валун, развязывая на ходу шнурки на шубе. «Альберт Гендер, — снова ударила его по вискам неотвязная мысль. — Прежде чем отправиться в путь, мы обыщем всю Турию, облазим эти чёртовы горы и найдём проклятого Ловца. Больше так продолжаться не может. Как ему удаётся идти на шаг впереди меня? Медальон сейчас наверняка у него, Альберт Гендер Ловец Теней из Карвада снова сумел выжить, я это чувствую. Первым делом нужно покончить с ним, а уж потом…»

Позади Сет услышал хруст снега под чьими-то ногами. Он раздражённо обернулся, готовый указать тупоумному неотёсанному северянину, которому вздумалось идти за ним, на его бестактность. Но за спиной Сет увидел немого старика.

— Ты! — прикрикнул Сет. — Уходи! Давай! Назад иди! Сейчас выдвигаемся!

Бестолковый проводник, никак не отреагировав, продолжал идти. Лицо его было неподвижно, кустистые брови, до предела поднятые над круглыми глазами, дрожали на лбу.

«Пьяный он, что ли? — подумал Сет. — И когда успел… Я же предупреждал, чтобы в походе…»

Тихий звон прервал его мысли. Задрав голову, Сет увидел огромного орла с бело-голубым опереньем. Серебряные колокольчики на чёрных когтистых лапах тихонько звякнули, когда птица опустилась на скальный уступ.

Сет поёжился, спрятав руки под шубу. Проводник споткнулся, но не упал. Остановился, покачиваясь всем телом, словно деревянная кукла от несильного толчка.

— Не надо терять время, — сказал немой старик. — Времени мало, Сет.

Орёл на уступе шевельнулся, позвенев колокольчиками.

— Тьма наступает, Сет, — говорил старик, голосом стылым и вялым, как трепыханье волос на голове утопленника. — Не трать время на поиски Ловца. Я сам разберусь с ним. Торопись, Сет. Помни, твой путь лежит на Юг, в земли, известные под названием Пустыни Древних Царств. Поспеши, Сет… Тьма наступает.

Отрывисто гаркнув, орёл сорвался с уступа и взмыл в небо. Немой старик вздрогнул, словно от звонкой оплеухи, прижал ладони к распяленному рту и испуганно замычал. Он мычал всё громче и громче, он повалился в снег, не переставая мычать. Сет, дрожащими пальцами скручивая шнурки на шубе, побежал обратно, совсем забыв о желании, погнавшем его за валун.

— Возвращаемся, — выдохнул он, приблизившись к Ургольду. — Понял? Идём обратно!

На татуированном лице северянина не отразилось ничего.

— Как вам будет угодно, — сказал он и поклонился.

ГЛАВА 3

Во всей Метрополии не было города, хотя бы вполовину такого грязного и шумного, как приграничный Руим. Город, где пересекались торговые пути со всех четырёх сторон света, походил на огромный базар. Впрочем, и на самом деле значительную часть города занимал базар: пёстрые торговые палатки, яркие, словно болотные цветы, покрывали землю, среди палаток тёмными кочками тут и там поднимались деревянные здания постоялых дворов и трактиров. Разноязыкий гомон кипел в раскалённом воздухе Руима. Тут можно было найти всё, что угодно: пышнотелых светловолосых рабынь с равнинных краёв северо-востока; огранённые камни, прозрачные, словно вода, и сверкающие, словно солнце, добытые в копях далёкого континента, населённого кровожадными дикими племенами, чья кожа фиолетово-чёрная, как хороший уголь; выкованные восточными мастерами клинки, такие тонкие, что их совсем не видно, если повернуть к глазам лезвием, и невероятно прочные оттого, что их закаляли в человеческой крови… Ткани удивительной паутинной лёгкости — парус, сшитый из этой ткани, помещался в сжатой горсти… Массивные серебряные украшения, извлечённые из ледяных могильников Северной Пустоши, — считалось, что эти украшения приносят владельцу удачу и богатство… Благоухающие пряности, табак всех сортов крепости, вино, оружие, доспехи… — словом, всё, что было ценного на этом свете, предприимчивыми купцами свозилось в Руим на продажу или обмен. Тут можно было встретить низкорослых и вёртких, как змеи, жителей Драконьих Островов; громадных неповоротливых северян, в раннем детстве вместо материнской груди сосавших кусок сырого тюленьего сала и с отрочества татуировавших себе лица; сухопарых и надменных обитателей западных княжеств Метрополии, торгующих хитрыми механизмами, двигающимися и работающими сами по себе, без малейшей капли колдовства; бродячих магов, промышлявших фокусами; угрюмых темнолицых колдунов с Юга, умеющих оживлять мёртвых; и даже обитателей дремучих северных лесов — звероподобных и могучих людей, которые, как говорили, могут полнолунными ночами и впрямь оборачиваться волками или медведями…

Не было во всей Метрополии города, хотя бы вполовину такого весёлого, как Руим. Ярмарка на Праздничной Площади гремела круглые сутки. Карнавалы, стреляя шутихами в дымное небо, катились по широким центральным улицам каждую неделю. С тех пор как скончался старик герцог, без малого уж шесть лет от заката и до рассвета окна герцогского дворца пылали разноцветными огнями — герцогиня Тамара никогда не уставала от балов. А чего бы ей и не праздновать? Был жив герцог, она из монастырей не вылезала — папаша, сам боголюбием не отличавшийся, желал, чтобы дочка его грехи замаливала. Но после папашиной смерти монастыри были забыты. Тридцатидвухлетняя Тамара, оказавшись полноправной правительницей одного из богатейших городов континента, решила наверстать упущенное за годы безрадостной юности. Правда, папашины советники и управляющие попытались было сразу после герцогских похорон забрать власть в свои руки, а законную наследницу законопатить в монастырь подальше, но тут Тамара показала фамильный норов. Заручившись поддержкой Императора (кто такие перед лицом государя безродные советники?), она быстро вычистила дворец. Купцы со страхом ожидали, что дела города придут в упадок, но из сердца Метрополии прибыли торговые советники, отобранные лично самим Императором. Прибыли и избавили герцогиню от нудных обязанностей, оставив ей свободу развлекаться по своему собственному усмотрению. И Руим зашумел ещё пуще того, как шумел при старике герцоге. Налоги в казну увеличились — Император остался доволен. Столичные советники правили торговыми делами, не влезая в дела города, — герцогине это было только на руку. Руим ширился и рос. И днём, и ночью развевались на высоких шпилях пурпурные — фамильного цвета герцогского рода — полотнища.

— Вызвать стражу? — осведомился трактирщик.

— К чему отрывать служивых от важных дел? — флегматично отозвался сидевший под дверью Самуэль. — Семейная ссора, не более того.

В комнате что-то тяжко грохнуло и покатилось по полу.

— Тогда я сам пойду разберусь, — расхрабрился трактирщик и вытер лоснящиеся от жира руки о тряпичный фартук. — Ежели семейная, тогда ничего — можно… А безобразий в своём заведении я не терпел и терпеть не буду.

— Не советую, — сказал Самуэль.

Трактирщик усмехнулся. Он хлопнул Самуэля по плечу: мол, отодвинься в сторону, чтобы я открыл дверь, но тут дверь дрогнула, и в расщепившейся планке возникло лезвие ножа, тонкое и острое, как змеиное жало.

— Хотя чего там разбираться… — пробормотал трактирщик, отступая. — Как у нас говорят, пусть лают, лишь бы не кусались…

Когда шаги его стихли, Самуэль прислушался и осторожно приоткрыл дверь. Берт и Марта сидели в разных углах комнаты спиной друг к другу. Берт с нарочитым стараниям чистил ногти кинжалом, а Марта крутила в пальцах свой медальон.

— О-о! — неестественно обрадовался Берт приходу Самуэля, будто тот вернулся по меньшей мере после годичного отсутствия. — Дружище! Не справлялся, когда обед подадут?

Самуэль припомнил, что, кажется, именно эту причину выдвинул, чтобы ускользнуть, когда ножи, табуреты и подсвечники принялись с опасной для окружающих скоростью летать по комнате.

— Скоро, — сказал он.

— Это хорошо, что скоро, — ответил Берт и замолчал, должно быть потому, что не придумал ничего, о чём ещё спросить.

— А я тебе говорю, пойду… — негромко проговорила Марта.

Ловец беззвучно взвыл, закатывая глаза к потолку.

— Что хочешь делай, всё равно пойду, — повторила Марта. — Куда мне ещё деваться? Мои ребята или перебиты, или разбежались. Кто в этом виноват? Кто притащил за собой орду степных дьяволов? Тебе понадобился мой медальон, а им от меня — что было нужно? Не это ли самое? И попробуй сказать, что твой визит и визит этих кривоногих тварей — обыкновенное совпадение… Наше укрывище превратилось в груду пепла; а в этом кого винить? Всё, что у меня осталось: пара сапог, лохмотья, которые издали и в сумерках можно принять за нормальную человеческую одежду, и этот медальон… Я иду с тобой, Альберт Гендер из Карвада.

— Ты совсем недавно на краю смерти была! — взревел Берт. — Как и все мы, кстати… Едва выкарабкались, а ты опять?.. Если ты пойдёшь с нами… Ты понимаешь, что ты там и останешься?!

— Где? — живо обернулась к нему Марта.

— Там, — смешался Берт. — Там… куда мы идём… Отдай медальон!

— Не отдам.

— Отдай, я по-хорошему прошу!

— Попробуй попросить по-плохому, — нехорошо сузила глаза Марта.

Берт, отвернувшись от окна, в упор посмотрел на неё.

«Рановато я вернулся, — подумал Самуэль, неслышными шажками приближаясь к двери. — Надо было ещё погулять. Сейчас, кажется, опять начнётся…»

Но опасения его не подтвердились. Ловец и рыжеволосая некоторое время смотрели друг на друга, покусывая губы… Потом Берт поднял со стола шляпу, с размаху нахлобучил её на голову и изо всех сил пнул стол — единственный предмет мебели, который ещё не валялся переломанным на полу.

— Хорошо, — быстро сказал он и развёл руками. — Отлично. Пойдёшь с нами. Только учти: потом не жаловаться.

— Не буду, — усмехнулась Марта. — И не надейся. Скажи только — куда мы идём?

— Пустыни Древних Царств, — поколебавшись мгновение, сообщил Берт. — Гиблые земли, где за многие недели переходов не встретишь ничего живого, кроме одичалых племён, живущих охотой друг на друга. Говорят, когда-то в тех местах жили народы, познавшие все тайны бытия, воздвигшие храмы и дворцы, по праву считавшиеся верхом человеческого искусства, а теперь развалины некогда прекрасных дворцов погребены под песком и выродившиеся потомки великих мудрецов бороздят пустыню на тощих верблюдах и питаются человечиной… Гиблые, гиблые места!

— Ты уже говорил, что гиблые, — спокойно заметила Марта. — Незачем повторять это три раза. Значит, Пустыни Древних Царств? Вот и здорово.

— Здорово? — прыснул Берт. — Ну-ну…

Самуэль облегчённо выдохнул. Он, если честно, начинал побаиваться, что череда споров между Ловцом и рыжеволосой завершится кровопролитием, а тут вон… Смеются…

Скоро комната опустела. После небольшого совещания Марта отправилась на ближайший рынок закупить кое-какую провизию, а Берт ушёл в порт — договариваться насчёт судна, которое отвезёт их на Каменное Побережье, в Пустыни Древних Царств. Самуэль закружился по комнате, пытаясь придать ей более приличный вид — чтобы, по крайней мере, трактирщик, заглянув сюда, не подумал ненароком, что в комнате справляли кровавое пиршество десяток лиловокожих людоедов, и не вызвал, в конце концов, городскую стражу. Что-то чёрное и быстрое мелькнуло в окне трактира напротив — Самуэль остановился у подоконника, потирая лоб. Подсвечник, который он собирался водворить обратно на каминную полку, со стуком упал к его ногам.

Вот, опять… Мелькнуло, и нет. Может, показалось? Да и что с того, что мелькнуло? В этом сумасшедшем городе всё вокруг мелькает, мельтешит, появляется из ниоткуда, исчезает в никуда… Но почему тогда Самуэля уже который день тревожит чувство, будто за ними кто-то следит? Сказать об этом хозяину? Мало у него и так забот… Всё-таки, скорее всего, причиной странным подозрениям являются расшатанные нервы. Сколько всего пришлось пережить!

«Ещё раз замечу какую-нибудь странность, тогда скажу», — решил Самуэль и снова приступил к уборке.

Руим клокотал, закипая под жарким полуденным солнцем. Берт быстро шёл по улице, отмахиваясь ножнами меча от назойливых нищих и не менее привязчивых торговцев. Пару раз ему пришлось пустить в ход кулаки — среди торговцев в последнее время установилась мода нанимать крепких мужичков, которые беззастенчиво хватали наиболее кредитоспособного на вид прохожего и вталкивали его в лавку, где хозяин, тая в сладчайшей улыбке, непосредственно переходил к показу собственных товаров. Такая тактика в городе, где продавцов было едва ли не больше, чем покупателей, за короткое время получила очень широкое распространение.

В порту было так же тесно, как и на улицах. Берт с трудом продрался через толпу к причалам — корабли колыхались на океанских волнах впритирку друг к другу, какие-то отплывали, какие-то только ещё причаливали — матросы с руганью отталкивали баграми борта теснившихся вокруг их судна кораблей, и словесная схватка за место у кнехта нередко перерастала в рукопашную баталию. По трапам сновали полуголые рабы с мешками и ящиками на плечах. Шум стоял такой, что не было слышно даже криков чаек, великое множество которых пятнало небо над портом.

Берт прошёл мимо больших, богато оснащённых кораблей не оглядываясь. Денег в его кошельке не хватило бы арендовать подобное судно даже на полдня. Он искал взглядом корабли поменьше и погрязнее, но таких что-то всё не попадалось. Пристав с расспросами к одному из моряков, Ловец наконец выяснил, у кого можно осведомиться насчёт аренды судна.

— Эвон та креветка шлёпает, — кивнул матрос куда-то в толпу. — Бежи, глядишь и — уцепишь…

— Который? — переспросил Берт.

— Да тот, — снова кивнул матрос и отвернулся.

«Креветкой» оказался один из портовых распорядителей: маленький юркий человечек в насквозь пропотевшей одежде, серой, вылинявшей от соли до того, что первоначальный её цвет определить было невозможно. За человечком неотступно следовал мальчик лет десяти с кожаным мешком, висящим на груди. Как только «креветка» останавливалась, чтобы вступить с кем-нибудь в разговор, мальчик зачерпывал ладонями воду из мешка и поливал «креветке» курчавую голову.

Выслушав первую фразу, распорядитель выставил короткопалую ладонь и быстро проговорил сумму, после чего Ловец, ахнув, раскрыл рот.

— Я это не с потолка беру, — невозмутимо заявил распорядитель. — Вчера на Каменный Берег ушёл корабль, нанятый вашим братом… искателем приключений. Я же сделку и устраивал. Дорого, да. Только корабли в те воды не ходят, торговать там не с кем, так что желающему приходится оплачивать издержки, потерянную выгоду и дорогу в оба конца.

Мальчик окатил водой распорядителя. Тот фыркнул, с удовольствием растирая прохладную влагу по смуглому лицу, и закончил:

— Этот человек расплачивался не торгуясь. А вы… если и впрямь так приспичило, сходите к рыбакам. Может, кто из бедняков и согласится отвезти вас к Каменному Берегу… Рыбалка в этот сезон плохая, рыбаки бедствуют, лишние монетки им не повредят…

— Долговязый! — выпалил Берт.

— А? — удивился распорядитель.

— Долговязый, с бледным лицом, лысый, одевается в чёрную хламиду с глубоким капюшоном… Этот сторговал корабль на Каменный Берег?

— Вроде бы, — пожал плечами распорядитель. — Похож.

— Сколько с ним было людей?

«Креветка» уже нетерпеливо мялся, поглядывая в сторону вёсельной ладьи, откуда его несколько раз окликали. Поняв, что разговор с Ловцом не сулит ему никаких барышей, распорядитель стремился поскорее сбежать. Но Берт цепко держал его за плечо:

— Кто был с ним?

— Наёмники-северяне, — пытаясь освободиться, промямлил распорядитель. — Да ещё команду он набрал из портовых головорезов… Пустите, господин, мне недосуг лясы точить. Работа ждёт, господин. Пустите, а не то!..

Берт разжал руку. «Креветка», сопровождаемая мальчиком с мешком, немедленно затерялась в толпе. А Берт остался стоять столбом среди бурлящего людского водоворота, рассеянно потирая ладони.

Сет! Снова он. Значит, и степных дьяволов тоже он науськал? Что ему могло понадобиться на пустынном Каменном Берегу? Неужели он тоже разыскивает Кость Войны? Неужели раскосые душегубы имели своей целью раздобыть навершие меча Аниса? Но откуда Сет прознал о тайне Кости? Откуда он прознал, что навершие находится у Марты, внучки старого Франка?

Глаз.

Глаз Дикого Барона. Глаз, сквозь призму которого можно видеть тайны прошлого.

Берт поморщился. Допустим, Глаз способен раскрыть секрет нахождения древнего артефакта, но почему изо всех бесчисленных загадок давно минувших времён Сет остановился именно на тайне Кости Войны? Да, нет, нет… Всё не то… Это уж чересчур для Сета — самому разработать такой многоступенчатый план и успешно его воплощать в жизнь. Всё, на что он способен, — подкараулить, украсть, перекупить… Да и зачем ему Кость Войны? На свете есть множество способов разбогатеть, и более безопасных.

А зачем Кость Маргону?

До сих пор Берт никогда не задумывался, зачем нужны многознатцу те вещи, которые он для него добывал. Маг, он и есть маг… Ловец добывает, получает своё золото, а добросовестно заплативший маг использует добычу. Или не использует. Кладёт на полочку. Перепродаёт. В конце концов, перемалывает в ступке и сыплет в состав зелья. Да мало ли… Какое дело Ловцу Теней до того, что будет после передачи находки заказчику? Это и не должно интересовать Ловца. Таковы правила.

Но теперь правила нарушались с самого начала.

Маргона почему-то не оказалось в башне в тот день, когда он сам, Маргон, назначил Ловцу прийти за деньгами на расходы экспедиции. Почему? Кому-то хотелось, чтобы Берт оставил поиски Кости?

Кому?

Хочешь узнать, кто виноват, — ищи, кому выгодно; так говорили древние. Сет? Сет — всего-навсего мелкий авантюрист, берущийся за любое дело, где пахнет выгодой. Значит, за ним стоит кто-то другой. И этот кто-то наверняка гораздо более могущественный, чем уважаемый многознатец Маргон… Иначе как объяснить тот факт, что многознатец, пылавший нетерпением раздобыть Кость Войны, на следующий день вдруг загадочно и необъяснимо исчез? Не мог он исчезнуть по собственной воле. И откуда у Сета столько золота, что он нанимает целые отряды воинов, арендует корабль не торгуясь? И с каких это пор Сет записался в Ловцы Теней?

Вдруг отчётливо Альберт Гендер почувствовал, что оказался впутанным в какую-то сложную и опасную игру. Тем более сложную и опасную, что лица главного игрока ему никак не угадать. Что же это за существо, сумевшее убрать самого великого многознатца Маргона с игрового поля? Маргона, известного всей Метрополии; Маргона, на советы которого полагается сам Император. Маргона, входящего в Союз Четырёх — полумифической организации сильнейших магов всего континента, организации, которая, как считают многие, незримо следит за судьбами смертных, исподволь направляя нить человеческой истории так, как угодно высшим сферам… Насколько же важна эта Кость Войны, если появился некто, ради попытки самому добраться до артефакта не дрогнувший убрать одного из Четырёх и — судя по всему — проделавший это без особого труда?! Нить истории натянулась, трепеща, опаляемая жарким дыханием всепожирающего Хаоса… Может быть, Кость Войны — единственное, что отделяет человечество от невнятной, но уже ясно ощущаемой угрозы…

Берт пожал плечами и сдвинул шляпу на затылок. Здесь, под жарким солнцем, в клоаке потных человеческих тел, в густом облаке хриплоголосой ругани, деловой скороговорки, пронзительных выкриков рабов и злобного рычания погонщиков — подобные размышления представлялись настолько абстрактными, что даже смешно было бы воспринимать их всерьёз.

«Посмотрим, — решил Берт. — Поглядим, что дальше будет. В конце концов, вся эта череда странных событий вполне может оказаться простым совпадением. Может, Маргон той ночью получил послание от своего Союза и помчался куда-то, к более важному делу, забыв и о Ловце, и об этом полусгнившем черепке? А у Сета ничего не выйдет. Найми он хоть целую армию — без навершия меча Аниса у него ничего не получится. Что мне грозит? Погибнуть? К этой угрозе я уже привык так же крепко, как к своей шляпе. Мне даже неуютно становится, если неделя проходит без того, чтобы за мной кто-то гнался, рубил мечом, метал в меня ножи или дротики, поджигал или топил… Посмотрим…»

Берт оглянулся, выбирая из пёстрого калейдоскопа портовой толчеи физиономию поприличнее, чтобы спросить дорогу к рыбацким лодкам — и внезапно заметил, что прямо к нему, подавая рукой знаки: мол, подожди! — пробивается через толпу какой-то человек.

Человек этот выглядел настоящим морским волком. Растрёпанные космы цвета красной меди падали на низкий лоб, отмеченный уродливым крестообразным шрамом. Маленькие, похожие на пуговицы глазки помещались очень близко к расплющенному и свороченному набок носу, напоминавшему гриб, на который наступили тяжёлым сапогом. Человек был одет в потрёпанную голубую куртку, широкие морские панталоны в красную полоску и высокие сапоги с завёрнутыми голенищами… Вернее — в один сапог, потому что правую ногу незнакомцу заменял деревянный протез. Кроме того, из левого рукава куртки высовывался железный загнутый крюк, левое ухо было превращено давним ударом — видимо, палицы — в бесформенный красный блин, а правое отсутствовало вовсе. На плече незнакомца, крепко держась когтями за ветхую ткань куртки, гордо восседал огромный попугай, чёрно-красный, с устрашающе загнутым клювом, с массивным серебряным кольцом на лапке.

Приблизившись, незнакомец ухватил Берта за край плаща.

— Господин… — невнятно и тускло выговорил он. — Я слышал, вы ищете судно… которое доставило бы вас… на Каменный Берег…

— Точно, — чуть отстраняясь, подтвердил Берт.

Прерывистая, несвободно идущая речь и пустые, ничего не выражающие глаза незнакомца навели его на мысль, что этот парень тяжко одурманен одним из наркотических зелий, которым наряду с вином, самогоном и пивом щедро угощают владельцы портовых кабачков.

— Отойдёмте в сторону… господин…

— Ну, пошли… — помедлив, согласился Ловец. — Тебя как зовут, друг?

В потухших глазах незнакомца шевельнулось что-то осмысленное. Рот его приоткрылся, но тут же губы поползли вкривь и вкось, превратив и без того не блиставшее красотой лицо в отвратительно гримасничающую харю.

— Друг… — словно с большим трудом проговорил незнакомец.

— Не хочешь называть себя? — спросил Берт, глядя на то, как гримаса мало-помалу разглаживается, а глаза снова подёргиваются пепельной пеленой. — Понятно… Пусть будет — Друг.

Холода в затылке он не ощущал. Хоть этот тип не внушал ему доверия, но внутреннее чувство опасности пока молчало.

— Пошли, Друг, — сказал Берт. — Быстро же распространяются новости у вас в порту…

На это Друг ничего не ответил.

Они пробрались к припортовой тесной улочке, тёмной из-за нависающих над головами балкончиков и зловонной из-за ручейков сточных вод, тянущихся по этой и многим другим таким же улочкам, чтобы слиться в океанские волны. Друг молча ковылял перед Бертом, стуча своей деревяшкой по щербатой мостовой, крюком изредка задевая стены домов. Покачивался на его плече нахохлившийся попугай.

Улочка поворачивала то в одну, то в другую сторону, петляла, огибая помойные ямы и мусорные кучи, где ворошились, словно большие уродливые раки, оборванные нищие, разветвлялась в нескольких направлениях. Берт оглядывался вокруг: слепые стены, закрытые ставни. Изредка попадались прибитые на стенах четырёхугольные деревяшки с грубо намалёванным рисунком. Деревяшки, видимо, висели давно, краску размыло дождями, но рисунок ещё можно было угадать. Какая-то уродливая харя, основной приметой которой являлся чудовищный вертикальный шрам от середины лба до подбородка… «Наверное, местный преступник, — рассеянно подумал Берт, — за поимку которого назначена награда…»

— Ну и рожа, — пробормотал Ловец и тут же забыл об этом.

А Друг всё стучал своим протезом не оборачиваясь. И попугай на его плече, распушив перья, точно уснул.

Лёгкий холодок коснулся затылка Берта.

«Так, — подумал Ловец, — начинается…»

Он испытал не страх, а досаду. Чего уж легче предположить, как развернутся дальше события. Этот одурманенный тип, которому требуются деньги на очередную дозу зелья, очевидно, возомнил Берта лёгкой добычей. Чужаком, который не знает, к кому обратиться с вопросом в многолюдном порту. Сейчас он заведёт его в какой-нибудь переулок потемнее, где ждёт пара таких же обалдуев, вооружённых тупыми и ржавыми ножами, и под угрозой этих ножей потребует деньги, которые Ловец собирался выложить за рыбацкую лодку.

Берт в раздражении сплюнул. Надо же было купиться на такой дешёвый приём! А может быть, всё не так? Может быть, этот обрубок человеческий желает честно заработать свои несколько грошей и впрямь сведёт его с капитаном какого-нибудь дырявого корыта? Хочется верить…

Холодок становился сильнее. Краем глаза Берт заметил за углом улочки какое-то движение. Он обернулся, но ничего не увидел. Показалось?

— Эй, Друг! — позвал Берт. — Долго нам ещё?

Друг не отвечал.

— Я к тому, что денег у меня при себе нет. Что ж я, дурак, в такую толкотню, как у вас в порту, кошелёк тащить? Срежут за милую душу…

Друг всё так же молча шёл вперёд.

— Взял с собой только самое необходимое, — продолжал Ловец, — свой верный нож…

Друг и на этот раз не отреагировал.

А за следующим углом опять что-то мелькнуло. Будто кто-то высунулся посмотреть и тут же скрылся обратно. Ловец вздохнул и распахнул плащ, положив руку на рукоять длинного и прямого обоюдоострого ножа, удобного и для рукопашной драки, и для метания. Этот нож он нашёл, разгребая пепелище трактира разбойников в поисках своего меча, обронённого, когда последний из желтолицых сбил его с ног на лестнице. Нож показался ему подходящим оружием, хотя бы на первое время, пока он не обзаведётся чем-нибудь ещё. Кроме этого ножа, ничего более приличного отыскать не удалось. Сабли степных дьяволов были сделаны из скверного металла, и в раскалённом аду пожара потрескались все до единой, и у мечей разбойников сгорели деревянные рукояти, а точить новые тогда было несколько недосуг…

Попугай вдруг хрипло что-то гаркнул, и Друг остановился — у двери кабачка с размытой дождём вывеской и наглухо заколоченным окнами. Кабачок, видимо, давно не посещался никем, кроме бродяг, не желавших ночевать под открытым небом.

— Сюда… — сказал Друг и перешагнул порог.

Берт, подозрения которого в дурных намерениях проводника при виде кабачка только укрепились, несколько секунд промедлил, чтобы вытащить из-за пояса нож и, стиснув рукоять, скрыть вооружённую руку полой плаща.

«По крайней мере, развлекусь, — подумал он. — Начищу рожи этим недоумкам, а потом приступлю к расспросам. Не может такого быть, что они не подскажут, какую лодку выгоднее нанять… Всё-таки местные…»

Он ступил в пустой коридор, пол которого густо покрывали полусгнившие обломки мебели и человеческие экскременты. Было темно, и, щурясь, Берт пошёл по коридору.

— Эй! Друг! — окликнул он своего проводника, но ответа не получил.

Коридор неожиданно оборвался лестницей, уводящей вниз. В потёмках Берт едва не свалился, но в последний момент успел удержаться за стены. Лестница оказалась длиной всего в четыре ступени, она упёрлась в дверь, совсем не такую, какой была входная, косо висящая, в любую минуту готовая упасть. Массивная, сколоченная из цельных брёвен, дверь в полуподвал кабачка, скрипнув могучими петлями, отворилась.

Холод пульсировал в затылке Берта.

Держа наготове нож, Ловец перешагнул порог и остановился. Он очутился в тесной комнате с земляным полом. Слабый серенький свет, падавший через узкое оконце на уровне мостовой, рассеивал мрак, позволяя видеть осклизлые стены, сорвавшиеся, должно быть, давным-давно полки, под которыми темнели глиняные черепки. Наверное, здесь когда-то располагалась кладовая. Никого в комнате не было, но, когда глаза Берта попривыкли к полумраку, он углядел своего проводника, неподвижно стоящего у одной из стен. Косматая голова Друга была опущена, рука и крюк безвольно висели вдоль туловища… А попугая на плече не было.

— Очень хорошо, — опуская нож, сказал Ловец. — Это что — шутка такая?..

«Кажется, дурманное опьянение окончательно завладело им», — подумал он.

Тело проводника качнулось — и в тот же момент хриплый возглас долетел из угла. Дёрнувшись, Берт увидел попугая, усевшегося на вбитый в стену костыль. Птица смотрела на Ловца круглыми, не по-птичьи осмысленными глазками.

Крик попугая оживил Друга. Ступая неровно, но очень быстро, калека вышел за дверь. Прежде чем Берт успел опомниться, тяжёлая дверь грохнула, закрываясь, сухо лязгнул засов. И тут же за дверью послышалось шуршание и мягкий удар в пол — словно, скользя по стене, свалилось на пол обмякшее тело.

Выругавшись, Ловец метнулся к двери, ударился о брёвна со всего размаху — но дверь не подалась ни на палец.

Опять закричал попугай. Повернувшись на крик, Берт увидел, как птица неправдоподобно съёживается и темнеет — будто смятый ком бумаги на огне. Миг — и чёрное бесформенное пятно полностью слилось с тенью в углу.

Призрачный холод оледенил затылок Ловца так сильно, что он скривился от боли. Где-то очень близко притаилась опасность — страшная, смертельная опасность. Берт, выставив перед собой нож, закружился по комнате. Зубы его скрежетали, выплёвывая ругательства:

«Кретин, идиот, вислоухий осёл, помёт обезьяны и барана! Дал полоумному, едва живому от дурмана калеке-жулику заманить себя в ловушку! Не удосужился даже осмотреть дверь с той стороны — и обнаружить засов на ней!»

Тьма плескалась наверху, совершенно скрывая потолок. Серый полусвет, исходящий от окошка, на мгновение померк — кто-то быстро заглянул в подвал, быстро заглянул и отпрянул, и Берт, резко развернувшись, не успел заметить, кто это был.

По потолку застучал спешный перебор крохотных когтистых ножек. И был этот звук настолько мерзок, что Ловца передёрнуло от макушки до пят. Не сумев удержаться от восклицания, полного брезгливого ужаса, Берт ринулся к окошку. Шириной всего в полдесятка ладоней, оно располагалось на высоте человеческого роста. При желании можно было в него просунуться, но… в процессе этого Берт оказался бы в полной власти того, кто притаился снаружи. А тут ещё жуткий, несмолкающий стук по потолку. Кто там? Кто там?! Берту на мгновение представилось, как невидимая тварь — громадная голокожая крыса, вонзая коготки длинных скрюченных лапок в доски потолка, носится над его головой, вывернув страшную оскаленную морду так, чтобы было видно жертву, — выбирает место и момент, готовится к броску…

Ловец уже забыл первоначальную версию о грабителях, покушающихся на скудный его кошелёк. Здесь было что-то совершенно другое, что-то невообразимо чудовищное, чему нет названия в человеческом языке.

Чёрный ужас, подобного которому он не испытывал никогда, охватил всё его существо. Это было похоже на опьянение — страх не родился в сознании Берта, он пришёл извне. Мутился ум, мышцы всё слабли и слабли, пока силы совсем не оставили его. Берт упал на колени посреди комнаты, едва дыша. Лицо его было мокро от пота, в пальцах скользила влажная рукоять ножа. Зрение расплывалось, и не было уже возможности понять — то, что он видит, происходит на самом деле, или это ужас заставляет его видеть: как тьма, клубившаяся под потолком, потекла вниз, чёрными разводами по стенам, как Тьма собиралась в клокочущие лужи на земляном полу и ползла от стен медленными, гибкими щупальцами, тянулась к центру комнаты, стремясь задушить обессиленного человека…

Перестук коготков на потолке стих. Зловещая тишина поглотила даже клокотание Тьмы. Если бы не узкое окошко, пропускавшее серый свет, Берт бы обезумел от абсолютности кошмара ожившей Тьмы.

Он не мог видеть, как с потолка медленно спускается на чёрной нитке липкой паутины вылепленный Тьмой крупный паук. Паук пошевеливал восемью ножками, на вздувшемся брюшке его сиял серебряный крест. Жвала его смыкались и размыкались, поблёскивая влагой ядовитой слюны. Паук опустился на шляпу Ловца…

Серый свет, дрожащий от близости и мощи Тьмы, снова померк — кто-то встал напротив окошка. Арбалетная стрела разорвала мрак, туго свистнув в коротком полёте, сшибла шляпу с головы Берта.

Ловец рухнул ничком, но тотчас снова вскочил. Жизненная сила вспыхнула в нём с такой же молниеносной быстротой, с какой развеялась Тьма, — тени, будто чёрные кошки, ринулись в утлы и замерли там, расплылись, потеряв очертания.

Вскочив, он почти наугад метнул нож, который всё ещё держал в руке, — метнул туда, откуда прилетела стрела, едва не впившаяся в его череп. Там, на мостовой, послышался сдавленный стон и стук упавшего тела. Берт бросился к окошку.

Подпрыгнув, он подтянулся на руках, отчаянно засучил ногами по осклизлой стене, втискивая своё тело в узкую дыру. Остатки страха подстёгивали его, гнали прочь из вязкой темноты на солнечный свет.

Вывалившись на мостовую, он, тяжело дыша, встал на ноги. Радужные пятна заплясали в глазах Ловца — словно в лицо ему порхнула стая пёстрых бабочек. Берт прикрыл от яркого света глаза ладонью.

Человек в чёрном лежал, скорчившись на боку, рядом с окошком. Нож пришёлся ему точно в левую сторону груди, и последними агонизирующими движениями человек скрёб ногтями по камням мостовой, словно ещё пытаясь дотянуться до небольшого арбалета, валявшегося в шаге от него. Берт склонился над человеком и рывком перевернул его на спину.

— Гут… — изумлённо вымолвил он.

Услышав своё имя, слуга великого многознатца Маргона захрипел и поднял голову. Опустившись на мостовую, Берт поставил колено ему под затылок.

— Зачем ты хотел убить меня? — спросил он, вглядываясь в холодеющие уже глаза. — Маргон приказал?

Красная пена хлынула на губы Гуту.

— Не тебя… — едва слышно вымолвил он. — Тебя… оберегал… так надо… Хозяин велел… искать здесь… Я нашёл…

— Где Маргон? Почему он скрылся от меня?

— Скрылся… Так надо… Хозяин велел… велел мне…

Гут зашарил рукой по одежде, наткнулся на нож, всё ещё торчащий в его груди и застонал. Берт потянулся вырвать нож, но… не стал этого делать. Ловцу не раз приходилось видеть обречённых людей — Гута уже не спасти. А вытащив нож, он может расширить рану, тем самым ускорив кончину.

— Что происходит? — спросил он, низко наклонившись над бледным до молочной синевы лицом Гута. — Что такое происходит?.. — Он вспомнил, как чёрный ужас сковал его, никогда не ведавшего настоящего страха; вспомнил, как Тьма, там, в подвале, ожила, превратившись в кровожадного неуязвимого призрачного зверя… — Как мне найти Маргона?! — закричал он.

Гут кашлянул. Кровь ручейками побежала по его подбородку.

— Хозяин велел передать, — вдруг чисто и ясно выговорил Гут, — чтобы ты сделал, что обещал… Непременно сделал. Хозяин умоляет тебя сделать это…

— Где сам Маргон? Как мне поговорить с ним?

Рука Гута всё-таки доползла до кармана. Пальцы стиснули что-то под тканью… и расслабленно выкатившись из кармана, ударились о камни мостовой. Гут судорожно двинул нижней челюстью и перестал дышать.

Берт откинулся назад. Не сразу, с трудом поднялся с колен. Мысли его путались и мешались. Пережитое в подвале всё ещё тлело в его груди; понимание того, что он вот только что убил неповинного человека, который пытался его спасти и спас, медленно входило в его сознание. Маргон… Маргон умоляет его сделать это… Сделать что? То, что обещал. Найти Кость Войны — вот о чём умоляет Маргон. Великий многознатец Маргон, Один-из-Четырёх — умоляет его, Альберта Гендера, Ловца. Теней…

— По-моему… — выговорил Берт и сам поразился тому, как хрипло прозвучал его голос, — всё намного серьёзнее, чем я предполагал…

Он снова опустился на колени. Сунул руку в тот карман на одежде Гута и вытащил увесистый кошель. Оглянулся по сторонам. Улица была пустынна, окна ближайших домов закрывали слепые ставни. Берт кинул кошель за пазуху и взялся за свой нож.

Шорох у дверей заброшенного кабачка подбросил Ловца. Берт отбежал на несколько шагов и прижался к стене противоположного дома, сжимая в руке окровавленный нож.

— Кого тут?.. — бессвязно бормотал однорукий и одноногий калека, выбредая на свет из дверного проёма. — Чего это?..

От былой каменной неподвижности его лица не осталось и следа. Он поводил во все стороны ошалелыми глазами, вздрагивал и тёр висок крюком. Наткнувшись взглядом на труп и на Берта рядом с трупом, Друг отступил обратно и залепетал скороговоркой:

— Я ничего не видел, господин, и ничего не слышал… Чужие дела меня не касаемо… Я того… перебрал, видно, да занесла меня нелёгкая невесть куда… Ни дьявола лысого не помню…

Берт отлип от стены. Он смотрел на человека, который завёл его в смертельную ловушку, и ничего не понимал. А тот, видя, что Берт с окровавленным ножом в руках не думает нападать на него, а напротив — сам осторожно подвигается спиной по стене подальше от этого места, поспешно заковылял прочь. Но очень скоро приободрился.

— Друг! — обернувшись, позвал он Берта.

От этого слова Ловца передёрнуло.

— Друг… пожаловал бы ты мне монетку на опохмел… Шибко мне худо, друг…

Где-то вдали улицы послышались оживлённые голоса. К заброшенному трактиру шли люди.

Берт отбросил нож и побежал.

Паука с серебряным крестом на брюшке ударом арбалетной стрелы разорвало надвое. Несколько минут две половинки, истекая слизью, судорожно дёргались на земляном полу подвальной комнаты, пытаясь соединиться. Потом затихли.

И медленно стали таять, превращаясь в две лужицы непроницаемого мрака. Лужицы скользнули одна к другой и легко слились воедино. Большая чёрная капля вздулась пузырём, а пузырь, толчками раздаваясь в разные стороны, быстро обрёл очертания человеческого тела.

Эолле Хохотун разогнулся и, позвякивая серебряными колокольчиками на красной шутовской одежде, стряхнул с себя лоскуты мрака. Тёмное лицо карлика было искажено ненавистью. Прошипев что-то на не понятном никому языке, Эолле, словно крыса, нырнул в угол подвала и пропал. Тьма приняла его.

ГЛАВА 4

— Корабль не разнесёт в щепки от твоих экспериментов? — осведомился Альберт Гендер, Ловец Теней из Карвада.

— Простите, хозяин… — смущённо пробормотал Самуэль. — Но в этом городе столько алхимиков, что я просто не смог удержаться и посетил несколько лавок.

— Я тебе на что давал деньги? Я же сказал: на самое необходимое!

— Так я, хозяин, и купил самое необходимое! Разве не так? — искренне удивился Самуэль.

— С тобой спорить — надо прежде полсвиньи умять, — буркнул Берт и торопливо покинул полутёмный трюм, где на длинном столе, уставленном треногами и жаровнями, булькали в стеклянных закопчённых колбах какие-то вещества, источающие резкие и неприятные запахи. Ловец с некоторых пор стал с трудом выносить закрытые, плохо освещённые помещения.

На палубе среди парусов, туго надутых сильным ветром, ему стало много легче. Гребцы, втащив вёсла, оживлённо о чём-то переговаривались, и весёлые их голоса заглушались пронзительными воплями чаек, круживших над кораблём. Берт прошёл на нос и остановился у борта, скрестив руки на груди. Четыре дня прошло в плавании, осталось совсем немного, и они сойдут на Каменный Берег, а оттуда уже рукой подать до Пустыни Древних Царств. Что ждёт их там?

Сет со своими наёмниками не особенно волновал Берта. Сет — всего лишь человек, пакостный и мерзкий, но — человек. И воины Сета тоже не внушали беспокойства. Непонятная сила, едва не раздавившая его в тёмной подвальной комнате, — вот что страшило Ловца. Сила, против которой сам Маргон не осмеливался выступить, подставляя за себя Берта…

Дьявольщина!

Сегодня особенно паскудный день. Должно быть потому, что сегодня ночью он снова проснулся от кошмарного сна. Снова жуткие островерхие скалы возвышались над безлюдной долиной, снова чёрные облака закрывали небо и багровое солнце истекало кровавыми лучами. И мрачно безмолвствовала наклонённая вперёд, точно зверь перед прыжком, непостижимая Крылатая Башня…

Ловец подпрыгнул, схватившись обеими руками за борт.

— Ты чего? — убрав ладонь с его плеча, удивлённо спросила Марта. — Да что с тобой такое?

— Нездоровится, — проворчал Берт, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце.

Рыжеволосая усмехнулась было, но, взглянув на побледневшее лицо Берта, посерьёзнела.

— Ты сам не свой в последнее время, — сказала она. — Это океан на тебя так действует? Разве ты ни разу не был в плавании?

Берт промолчал, глядя на пенные буруны волн, разбивающиеся о борт корабля. Длинные его волосы, стянутые на голове чёрным платком, развевались за плечами.

— Твоя шляпа! — утвердительно кивнула Марта. — Я помню, ты всегда чересчур трепетно относился к этому старому куску воловьей кожи.

— Она приносила мне удачу, — не стал спорить Берт.

— И ты считаешь, что теперь, когда шляпа потеряна, удача отвернётся от тебя?

Ловец не стал отвечать. Хотя именно так он и считал. И дело тут было вовсе не в потере шляпы. Вернее, не совсем в этом. В тот день, когда он потерял шляпу, он потерял и уверенность в себе. В нём поселился страх: будто какое-то отвратительное насекомое цепко присосалось к его сердцу. Страх не желал уходить. Боязнь темноты? Нет, что-то другое… Боязнь Тьмы — так будет точнее.

— Говорят, рыжие приносят удачу, — проговорила Марта, искоса глядя на Берта.

— А я слышал, что рыжие приваживают несчастья, — ответил Ловец.

— Альберт Гендер, ты сам пришёл ко мне, — сказала Марта без тени усмешки в голосе. — Ты сам привёз меня в Руим. Ты уже трижды пытался бросить меня, но всё время возвращался… Может быть то, что я рядом с тобой, — зависит не только от тебя и от меня?

Берт быстро обернулся к ней. Последнюю фразу он пропустил мимо ушей. Но до этого она сказала… Пытался бросить трижды. Трижды! Первый раз он покинул жилище старины Франка, почти не думая о любви совсем юной тогда рыжеволосой девочки Марты. Второй раз он оставил осиротевший домик в зелёной долине под слёзный крик женщины Марты, утверждающей свои права на своего мужчину. А третий раз…

Неужели она догадалась?..

Вернувшись из порта, Берт долго не мог найти себе места в пустой комнате постоялого двора. Фляжка кислого вина, выпитая в один глоток, нисколько не подействовала. Нервы, дрожащие, словно канаты натяжного моста над бушующим водопадом, никак не хотели успокоиться. Ловец понимал, что он впервые в жизни столкнулся с таким противником, который ему явно не по зубам. Чёртов Маргон! Сам остаётся вне игры, а его суёт прямо в пекло. Прислал кошель золота и своего Гута…

Берт распахнул дверь и проорал в потёмки лестницы заказ. Через пару минут явился сам трактирщик в замасленном фартуке с огромной бутылью, заткнутой еловой шишкой. В бутыли плескалась жидкость, цветом напоминающая сильно разбавленную молоком воду. Окинув взглядом разгромленную комнату, трактирщик поставил бутыль на пол, уселся рядом и понимающе произнёс:

— Эти бабы хуже вурдалаков, да?

Ловец глянул на подоконник, где рядом со сверкающей горкой золотых монет лежал наполовину опустевший кошель, и понял причину благорасположения хозяина. А трактирщик уже извлёк из-под фартука два серебряных стакана и, прокомментировав:

— Фамильные… Ещё мой папаша с их помощью наследство пропивал, — наполнил стаканы доверху.

Берт выпил, не почувствовав вкуса. Трактирщик опорожнил свой стакан мелкими глотками, хрюкнул, ткнулся носом в кулак и полными слёз глазами умильно посмотрел на Берта:

— Нектар!

Ловец невнимательно кивнул, а трактирщик, кряхтя, уже снова наклонял бутыль над стаканами.

Спустя ещё три стакана Берт, наконец, почувствовал лёгкость в голове и тяжесть в ногах. Он уже сидел, прислонившись спиной к стене, а трактирщик, обнимая бутыль, вёл длинное повествование о собственной безрадостной судьбе.

«Бросить это дело к чёртовой матери и вернуться в Карвад? — думал Берт. — Сейчас ещё не поздно, а вот когда между мною и Метрополией ляжет океанское пространство, дороги назад не будет… Люди заговорят… О том, что Альберт Гендер, знаменитый Ловец Теней, уже не тот… Что-то напугало его, и он примчался домой, как кошка с ошпаренным хвостом. Разве кто-нибудь попытается понять? Я никогда не боялся смерти и сейчас не боюсь, но то, что прикоснулось ко мне в подвале… Это страшнее смерти. Это… Да как я буду объяснять другим то, что не могу объяснить самому себе? Если я вернусь, это будет конец всему. Заказчиков у меня не станет, и придётся мне зарабатывать на жизнь тем, чем зарабатывал Сет, пока не стал служить тому… тому, кто едва не задавил меня… Тьмой…»

— Вот ещё, что можно сделать, — вещал тем временем изрядно окосевший трактирщик. — Подпоить недоумка какого да впихнуть его на супружеское ложе. А потом ввалиться поутру да со свидетелями, со свидетелями! Мол, глядите, чем верная жена в отсутствие мужа занимается! И по сусалам! Не пикнет потом! Шёлковая будет! Ежели что — сразу городским судом грозить! Ведь камнями забьют! Вот оно как, господин! Такое представление — первейшее дело! Как в кулаке баба потом будет! Советую тебе, господин, попробовать. У меня пять жён было, я ихнюю породу хорошо изучил…

Берт внезапно рассмеялся, представив пьяного вдрызг недоумка, бухающегося ни с того ни с сего в постель рядом с рыжеволосой. Да через пять минут этого недоумка ложкой с пола собирать можно будет.

— Вы вот смеётесь… — опрокинув ещё стакан, решил обидеться трактирщик. — А зря. Гнобить ихнего брата надо! То есть, ихнюю сестру… Чтоб… чувствовали… Вот мой приятель через улицу — алхимик. Шесть жён отравил — только своих. Сейчас седьмую травит… Выпьем?

— Выпьем! — тряхнул головой Берт. — Выпьем, а там видно будет.

— Только — тс-сы! — обняв Берта, шипел на ему ухо трактирщик. — Тиха! Никому! Понимаешь? Распустилось ихнее племя… А знаешь почему? А-а! То-то и оно-то! Потому что правит у нас не старый добряк герцог, а евонная дочь, будь она трижды проклята! Баба у власти! Видано ли такое, а? Богаче-то Руима-то во всей Метрополии города не найти, а баба у власти! Вот оно как! Тс-сы! Я тебе ничего не говорил. Так-то. Потому-то скоро ихнее племя нас под себя и подомнёт совсем… Бесовки! Не по-божески это, господин! Как в Писании сказано? Да убоится… эта самая… своего… этого самого… Забыл. Скажу вам по секрету, господин… Тс-сы! Руимцы давно уже недовольны герцогиней. Гвардию себе завела из мужичков… для таких-сяких дел… Позор Руиму! А народ волнуется… Это я по секрету, господин. По большой дружбе… Только — тс-сы!

Остаток вечера заволокло туманом. Помнил Альберт Гендер лишь, как трактирщик схватил вошедшего в комнату Самуэля за ухо и с криком:

— Вот она, господин! Вашинская краля! Пымал я её, пымал! Скажите, куда её?! В погреб на хлеб и воду или в окошко вниз башкой?!

Потом комната вдруг наполнилась народом. Самуэль куда-то пропал, а совершенно распоясавшийся трактирщик сражался с пустой бутылью, пытаясь выжать из неё в стакан хотя бы ещё каплю, и не уставал орать:

— Мужики, наливай! Кто сбегает вниз ещё за бутылкой?! Не жмись, мужики! Вот господин, он мой друг, он за всё платит!

А потом появилась Марта. Поставив на пол неплотно набитый дорожный мешок, она изумлённо оглядела гудящую и свистящую комнату. Как назло, рыжеволосую угораздило войти в тот самый момент, когда трактирщик, усевшись верхом на какого-то краснолицего типа, рыдал и, размазывая слёзы по физиономии, покрикивал: «Уезжаю я, братцы, в монастырь! Всё! Надоело! А ну пошла скорее, кляча!..» Кто-то пел, кто-то дрался, кто-то и дрался и пел одновременно. А сам Альберт Гендер, повторяя: «Я сейчас всё объясню…», пытался встать на ноги, но ничего у него не получилось, потому что он лежал под кроватью…

А потом была ночь. Проснувшись от яркого лунного света, бьющего в глаза через распахнутое окно, Берт оторвал чугунную голову от половицы. Ловца тошнило — не столько от выпитого, сколько от прерывистых и мутных воспоминаний. В комнате было пусто и даже не очень грязно. «Марта постаралась», — догадался Берт. В углу, повизгивая во сне, беспокойно ворочался Самуэль. И тут Берт неожиданно понял, как ему следует поступить.

«Если мне суждено утонуть во Тьме, — подумал он, — утону один. И никого не потащу за собой…»

Он поднялся, стараясь не шуметь, застегнул на себе куртку и на цыпочках подошёл к постели, где разметала по подушке огненные волосы Марта. Она была укрыта до горла, и Берт осторожно потянул одеяло вниз… Да, прочный шнурок обвивал шею девушки, а медальон — навершие меча Аниса — покоился в ключичной впадине. Берт протянул руку к медальону, но тут Марта глубоко вздохнула и, не открывая глаз, вдруг неуклюжим сонным движением совсем распахнула одеяло. Наверное, очень долго Ловец смотрел на её обнажённое тело, в голубом лунном свете казавшееся лёгким, почти невесомым, как облако. А потом, не стараясь унять дрожь в пальцах, принялся срывать с себя куртку…

В лица им пахнул горячий ветер.

— Убрать паруса! — заорал капитан, красноглазый и беловолосый альбинос, всегда укутанный от солнца с ног до головы какими-то грязными тряпками, словно мумия.

Веселья в голосах гребцов поубавилось. Зашлёпали спущенные на воду вёсла, и через минуту раздался надсадный крик загребного:

— Н-навались! И раз, и-и два…

— Ты не спала? — обернулся Берт к Марте.

— Что?

— Ты не спала? Тогда…

Рыжеволосая не стала переспрашивать. Впрочем, было ясно: она и в первый раз поняла, что хотел узнать Ловец.

— Кто бы мне дал уснуть! — усмехнулась Марта. — Знаешь, как ты храпел? Да и вонь эта по всей комнате… Впервые видела тебя таким пьяным. Вообще, впервые видела тебя пьяным.

Берт провёл ладонями по лицу.

— Больше никогда не увидишь, — пообещал он.

— Земля! — вдруг завопил матрос, сворачивающий парус на верхней рее. — Земля!

Каменный Берег вполне оправдывал суровое своё название. Нагретые ярким солнцем скалы, выбеленные сверху, а до середины — тёмные от солёных брызг, стояли сплошной отвесной стеной — насколько хватало взгляда. Капитан, надвигая на бесцветные брови тряпки с головы, приказал бросить якорь, едва только ветер донёс до матросов запах суши. Плыть дальше было опасно. Волны стремглав бросались на скальную стену, с грохотом разбивались в мельчайшие брызги — даже отсюда было слышно, как шипела, оседая, белоснежная пена на камнях.

— Бывали здесь раньше? — неприятно пронзительным, как у всех альбиносов, голосом осведомился капитан.

Берт помотал головой. Капитан ещё раз приложился к подзорной трубе, которую ещё в начале плавания выторговал у Самуэля, и продолжил:

— Пойдёте на шлюпке. Держите курс во-он между тех двух камней. Причалите там, подниметесь по откосу. Шлюпку не забудьте втащить на камни повыше, чтобы не смыло приливом.

— Может, лучше отправить с нами одного из ваших матросов? — хмуро спросил Берт.

— Слишком много поклажи, — быстро ответил капитан. — Не нужно перегружать шлюпку, перевернётесь на волнах.

— По-моему, поклажи в самый раз, — возразил Берт. — Четырёх человек шлюпка выдержит.

— Я знаю, что говорю, — подбоченился капитан и сунул подзорную трубу за пояс. — Итак, мы договорились?

— Возвращаемся через пять дней, — помедлив, сказал Ловец. — Вы ждёте нас. Когда отправимся в обратный путь, получаете остальные деньги.

— Хорошо, — кивнул капитан.

Шлюпку спустили на воду. По верёвочной лестнице первым спустился Берт, за ним Марта. Потом скинули мешки с провизией, потом, придерживая большую сумку, сполз Самуэль.

— Давай! — махнул рукой капитан, и Берт оттолкнулся веслом от борта.

Мрачные скалы Каменного Берега всё приближались. Марта, то и дело оглядываясь на корабль, вдруг проговорила:

— Не нравится мне этот капитан.

— Ага, — отдуваясь, отозвался работающий вёслами Берт. — Вообще не люблю уродов.

— Да я не про внешность… Почему он не отправил с нами матроса?

— Ну не хотелось человеку подвергать своего подопечного опасности, — хмыкнул Ловец. — Что уж теперь.

— А как же мы? — пискнул Самуэль.

— Не бойся. Там, между камней, куда указал капитан, и впрямь довольно удобная природная гавань. А над ней — откос. Ничего с нами не сделается — причалим и взберёмся наверх. Да не переживайте вы! Какой смысл капитану желать нам вреда? Я заплатил ему только аванс. Вдвое больше он получит, когда мы вернёмся.

— Всё равно, — негромко проговорила Марта, из-под руки глядя на тающий в дымке корабль. — Вон он… стоит на носу и всё смотрит… через подзорную трубу.

— Провожает, — снова усмехнулся Ловец.

— Он не нас смотрит, — сказала рыжеволосая. — Вверх, на Берег. Нет, Альберт, что-то не то. Чем ближе мы к суше, тем… мне как-то тревожнее. А ты ничего не чувствуешь?

Берт удивлённо покосился на Марту. Ещё один сверхчувствительный член команды, надо же. Недаром говорят, что женское чутьё сродни звериному…

— Вообще-то чувствую, — признался Ловец, на самом деле ощущая неясный и лёгкий холодок в затылке. — Причаливать нам будет сложно, вот что…

Марта замолчала.

Предчувствия не обманули Берта. Входить в гавань между камнями оказалось трудным делом. Волны бросали шлюпку, она почти не подчинялась вёслам, у самых камней вдруг сильный удар волны развернул её и швырнул в гавань правым бортом вперёд. Марта вцепилась в скамейку, испуганно вскрикнул Самуэль, когда корма и нос шлюпки со скрежетом проехались по камням. Берт вскочил на ноги, уронив одно весло, вторым пытаясь выправить курс. Весло, хрустнув, обломилось, но шлюпка уже пролетела опасное место и вышла на водную гладь, ткнулась носом в пологий валун.

— Готово, — выдохнул Берт.

Они втащили лодку на валун. Берт, забросив мешок на плечи, первым поднимался по откосу, внимательно следя за тем, куда ступать. Тяжести мешка он почти не чувствовал. За ним шла Марта, за Мартой — Самуэль, всё так же прижимая к груди свою сумку. Холодок в затылке не уходил, и это начало беспокоить Ловца.

— Почти пришли, — сказал он, когда до вершины прибрежных скал осталось всего несколько шагов. — Давай сюда свой мешок! — крикнул он Марте. — Я дотащу.

— А мне не тяжело, — отозвалась Марта. — Мешок совсем лёгкий.

— Ну всё равно… — сказал Берт и вдруг насторожился. Поставив свой мешок на камень, он рванул шнурки. Вниз посыпались ошмётки гнилой соломы, куски канатов, гнилая древесина, глиняные черепки и прочая дрянь…

— Я же говорила! — вскрикнула Марта и развязала свой мешок.

Содержимое его отличалось от содержимого мешка Берта только тем, что, помимо корабельного мусора, в нём находилась ещё и дохлая кошка.

— Ах ты, гад! — прорычал Берт, выхватывая из-за пазухи кошель.

Глиняные черепки набивали кошель, глиняные черепки — и больше ничего.

— Красноглазая сволочь… — развёл руками Ловец.

Они оба — и Берт, и Марта — посмотрели на Самуэля.

— Я свою сумку из рук не выпускал, — сказал тот, беспокойно оглядываясь. — И в трюм ко мне никто не совался… матросы меня колдуном считали…

— Назад! — рявкнул Берт. — Сейчас я ему…

— Что — ты ему?! — передразнила Марта. — Мы и на борт подняться не сможем. Выльют нам на головы чан с кипятком или — что скорее всего — нашпигуют стрелами, когда мы только подплывать будем.

— Смотрите! — вытянулся Самуэль.

Над бортами судна, ощетиненного длинными вёслами, вспух белый парус.

— Уходят, — констатировал Самуэль.

Берт минуту кусал губы. Потом ударом ноги сбросил оба мешка со скалы и, проследив, как они кувыркаются, приближаясь к пенным бурунам волн, проверил, легко ли вынимается из деревянных ножен короткий меч. Марта, поняв, о чём он подумал, пробежала пальцами по рукоятиям ножей, укреплённых в перекрещивающейся ремённой перевязи. Поправила арбалет за плечами.

— Оружие у нас есть, — сказала рыжеволосая. — И медальон со мной. Значит, не всё ещё потеряно. Воду мы найдём, с провизией… разберёмся. Пойдёмте наверх.

— А я уже есть хочу, — пискнул Самуэль, шагая вслед за Мартой.

Берт ступил на вершину скал Каменного Берега. Налетевший ветер рванул его волосы, полы плаща, едва не сбросив Ловца вниз. Но он устоял. Хотя — как мгновенно пришло ему в голову — большой удачи в том не было.

Под красным солнцем раскинулась каменная пустыня. Острые камни, торчащие там и сям, были наклонены в одну сторону, будто трава, примятая ветром. Где-то далеко на востоке громоздились тёмные развалины. На западе поднималась острыми пиками длинная скальная гряда — словно шипастый хвост невероятно огромного дракона. А в десяти шагах от Ловца выстроилась цепью полусотня всадников.

Ветер трепал косматые бороды серых верблюдов, позвякивал сбруей. Всадники — укутанные до бровей в длинные лоскуты белой и плотной ткани, хранили молчание. Наконечники их пик, направленные в Ловца, чуть подрагивали от ветра, как змеиные жала. Ловец тоже молчал, ощущая распухающий ледяной холод в затылке.

Вот что видел капитан, наблюдая Каменный Берег в подзорную трубу!

Позади Берта послышался голос Самуэля:

— Эти дикие, которые здесь обитают… Неужели они и вправду питаются человечиной?

— Если это так, значит, с охотой в здешних землях дело обстоит не очень… — ответила Марта и замолчала, замерев рядом с Бертом.

Под белыми покрывалами чернели жёсткие бороды, из-под головных повязок блестели большие и влажные чёрные глаза. Пустынные жители беззастенчиво разглядывали путников, пока один всадник, чей верблюд был крупнее и светлее шерстью, не подался вперёд.

— Острое… — гортанно проговорил воин, явно с большим трудом подбирая слова на незнакомом ему языке, — бить… кровь… Прочь!

— Кажется, он хочет, чтобы мы бросили оружие, — перевела Марта.

— Сам догадался, — сквозь зубы пробормотал Берт.

— Так что нам делать?

— Вниз, хозяин… — дрожащим голосом посоветовал Самуэль. — Нужно спускаться! Добраться до шлюпки и спастись вплавь…

Берт молчал, напряжённо размышляя. Всадник на большом белом верблюде медленно подъехал чуть ближе — Берт смог бы дотянуться рукой до наконечника его пики.

— Бросать оружие? — шёпотом возмутилась Марта. — Может, сразу взойти на костёр и, послушно поджариваясь, посыпать себя солью?

— Ор-руж-жи… — выговорил всадник, нетерпеливо поигрывая древком пики, зажатым под мышкой. — Прочь!

— Решай скорее! — потребовала Марта. — Ты ведь затащил нас сюда.

— Я чуть из кожи не вылез, пока отговаривал тебя идти с нами! — развернулся к ней Берт.

— Да если б я знала, я бы ни за что…

— Нашли время! — простонал Самуэль.

— Ты обещала не жаловаться! — выкрикнул Ловец уже в полный голос.

— Я и не жалуюсь! Бесполезно! Я злюсь!

Всадник, переводивший взгляд с Ловца на Марту, вдруг расхохотался. Обернувшись, он прокричал несколько слов — отрывистых и резких, напоминавших воронье карканье. В цепи послышался смех, ещё несколько воинов, стегнув поводьями своих верблюдов, подъехали ближе. Тут только Берт заметил, что большинство взглядов направлено на Марту. Кровь бросилась ему в голову. Решение, до этого момента, не вполне ясное, обозначилось чётко. Тоном раздражённым, как бы ещё продолжая ссору, он крикнул Марте:

— Сейчас же прыгайте вниз, спускайтесь как можно ниже, ищите шлюпку! Не оглядывайтесь, я пойду прямо за вами…

— Вёсел нет, — робко напомнил Самуэль.

— Разберётесь! Быстро! Постарайтесь затеряться среди камней. На своих верблюдах они могут преследовать вас… нас поверху, но вниз не сунутся… Быстро!

Самуэль попятился к обрыву. Всадники обеспокоенно загомонили, сгрудившись вокруг своего атамана. Берт, видя, что Марта колеблется, шагнул к ней, замахиваясь, словно бы для удара, логично завершившего бы перебранку, но сдержал руку, быстро развернул рыжеволосую и толкнул к обрыву.

Поворачивался он обратно — одновременно выхватывая меч из ножен.

Ловец вовсе не собирался сложить голову на этом пустынном берегу, в безнадёжной схватке с полусотней воинов. Он осуществлял дерзкий, но вполне благоразумный план. Ловец с самого начала подметил, что, кроме длинных пик и кривых ножей, у всадников нет никакого другого оружия. Пики хороши в бою верхом, в прямом атакующем ударе; не подпуская противника близко, всадник может сшибить его с коня или — пешего — проткнуть насквозь. Ножом, сидя верхом на верблюде, управляться невозможно… Берт рассчитывал задержать врага как можно дольше, а потом — рвануть вниз по склону.

Ближе всех к нему оказался всадник на белом верблюде. Берт взмахнул мечом, отсекая наконечник пики, прыгающий у самой его груди. Всадник завопил, ударив пятками своего верблюда — животное, хрипло гудя и мотая лохматой башкой, попятилось назад. Несколько воинов закрыли своего предводителя, неловко вскидывая пики, которыми из-за чрезмерной длины древка никак не могли поразить Берта, завертевшегося между взревывающих верблюдов. Ловец перерубил горло двум животным, они повалились на камни, взбрыкивая копытами, создавая сумятицу и переполох. Два всадника, никак не ожидавшие столь яростного сопротивления, слетели с сёдел. Не давая им подняться, Берт рукоятью меча бил по головам, защищённым лишь тряпками, — и, увлёкшись, дал зайти себе за спину спешившемуся воину. Тот размахнулся древком пики, словно дубиной, метя Ловцу по затылку, но Берт увернулся, и удар пришёлся по плечу, вскользь — ему не проломило череп, но сшибло с ног.

Понимая, что его, упавшего, тотчас затопчут верблюжьи копыта, Берт вскочил так быстро, как только смог. И снова ринулся в схватку, уже не видя, куда ему отступать, — оглушительно орали верблюды, топчась на месте, выбивая из-под камней густые облака серой пыли. Всадники пинками и тычками кулаков пытались успокоить животных, но те, чуя кровь убитых сородичей, будто взбесились. Первоначальный план Берта рухнул — теперь он думал только о том, как выжить.

Воин, сбивший с ног Берта, отбросил древко, бесполезное в ближнем бою, и выхватил нож. Ловец не стал дожидаться нападения. Вцепившись в одежду ближайшего всадника, он сбросил воина на землю и взлетел в седло сам. Теперь в голове Берта родилась новая мысль: увести врага подальше от этого места, чтобы Марта и Самуэль имели больше времени для бегства.

Размахивая мечом направо и налево, Ловец расчищал себе дорогу. Пеший воин с ножом в руках рухнул под копыта верблюдов с разрубленной головой. Ещё два всадника опрокинулись в сёдлах, получив рубящие удары клинком в грудь. Саданув верблюда пятками по бокам, Берт вырвался на открытое пространство. Испуганный верблюд, грохоча копытами по камням, понёсся так, что Ловцу пришлось обхватить свободной рукой косматый горб, чтобы не вывалиться из седла. Азарт скачки сразу захватил Берта; выдравшись из смертельной толчеи, не ощущая вокруг множества злобных врагов, он невольно расхохотался от нахлынувшего громадного облегчения. Получилось! Он ожидал услышать гневные крики за спиной, но сзади его хлестнули вопли боли и страха.

Рванув повод с такой силой, что едва не сломал шею своему верблюду, Берт обернулся.

И страшно выругался — на обрыве, чуть поодаль от орущей свалки, возникла тоненькая женская фигурка. Что заставило её вернуться? Чувство вины за то, что Берт погибнет, спасая её и Самуэля? Отчаянная жажда мести? Желание разделить участь возлюбленного?

«Дура… — промычал Ловец, разворачивая верблюда обратно. — Господи, какая дура…»

Марта молниеносными движениями снимала ножи с нагрудных ремней и, почти не целясь, метала их в пустынных воинов. Берт видел, как двое пеших, кинувшихся к рыжеволосой, один за другим, точно споткнувшись, кубарем покатились по камням и замерли в нескольких шагах от неё. Ещё один, схватившись за пробитое ножом горло, полетел с обрыва, не имея возможности даже закричать в последние мгновения жизни.

Берт что было сил орал, размахивая мечом на скаку; он отвлекал внимание на себя, но вряд ли кто из всадников слышал его в шуме битвы. Марта снова метнула нож — ещё один воин, выронив пику, свалился с верблюда.

А потом окутанная пылью волна нападавших накрыла её.

Берт, надсаживаясь от крика, лупил рукоятью меча своего верблюда по шее. Со всего маху он врезался в толпу всадников, и тогда взметнувшаяся откуда-то сбоку пика пронзила горло его скакуна насквозь. Верблюд, утробно рыкнув, ткнулся мордой в камни, а Берт, перелетев через его голову, покатился под копыта животных, в ноги пустынных воинов.

Он не выронил меч. Хотя кровь из раны на лбу заливала глаза, достало сил подняться и за три шага трижды ударить клинком в беззащитные спины. Трое рухнули, обливаясь кровью. Поражённый тем, что никто не пытается вступить с ним в бой, Берт остановился, стиснутый в самом сердце колышущейся толпы, — его просто не замечали. И он увидел — за мельтешением окутанных белой тканью тел — распростёртую на земле Марту. Рыжеволосая отчаянно отбивалась, но пустынные воины, будто псы, рвали на ней одежду. Ловец, расталкивая врагов локтями, устремился к ней. Из-за страшной тесноты он не мог как следует размахнуться, да и не имел на это времени. В давке он потерял меч. Когда, чтобы протиснуться осталось всего несколько шагов, перед ним из кровавого тумана всплыла жутко ощеренная чернобородая харя. Мелькнуло, поднявшись и опустившись, обломанное древко пики Получив ослепляющей силы удар в лицо, Берт опрокинулся назад. Красное солнце лопнуло в его голове, залив действительность чёрной кровью.

Тьма пожирала серое небо. Клочья тёмных облаков летели из-под оскаленных клыков Тьмы. Вспухшим багровым глазом моргало на небосводе солнце. И незыблемой твердыней, косо рассекающей картину жуткого мира, на горном пике высилась Крылатая Башня…

Берт закричал, просыпаясь.

Открыв глаза, он долго не мог ничего понять. Лишь спустя несколько минут, когда пот миновавшего кошмара подсох на его лбу, Ловец догадался, где он находится.

Он снова в жилище многознатца Маргона. Он сидит, вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники, в глубоком кресле, а сам многознатец, скрестив на груди руки, стоит напротив.

— Опять этот сон? — участливо спрашивает Маргон.

Берт кивает, не в силах проговорить ни слова.

— Любопытно, — говорит Маргон, — любопытно. Тебе снится одно и то же место… Сколько уже? Несколько лет? Много лет подряд?

— Сколько себя помню… — с трудом выговаривает Ловец. — Раньше редко, а теперь — всё чаще и чаще. Это страшно… — последняя фраза получается будто сама собой. — Это очень страшно. И непонятно, почему страшно, а всё равно — каждый раз умираешь от жути. Я знаю, это трудно объяснить… Так бывает только во сне…

— Да-да-да… — скороговоркой отзывается Маргон и принимается прохаживаться перед Бертом, в задумчивости сплетая и расплетая пальцы. — Так бывает во сне. Ты, должно быть, хочешь спросить у меня, что может означать этот сон?

Берт снова кивает.

— Я не силён в толковании снов, — усмехается Маргон, давая понять, что та область магии, которой он посвятил жизнь, неизмеримо сложнее нехитрой науки, доступной каждой глупой гадалке, — но тем не менее знаю: если человека в снах преследует одно и то же место, значит, это место, где человек… мм… скажем так, обретёт свою судьбу. Отголоски предначертанного провидением, понимаешь?

И Берт опять кивает. Не совсем, впрочем, уверенно.

— Когда-нибудь ты обязательно войдёшь в эту… Крылатую Башню, — продолжает многознатец.

Ловец, содрогнувшись, вперяет испуганный взгляд в Маргона. Тот серьёзнеет, и его голос звучит строже.

— Это очевидно, — говорит он. — И этого не избежать. Да, ты окажешься в твоей Башне. И тогда… Тогда случится то, чему суждено случиться.

— Что? — выдыхает Берт.

Маргон разводит руками. И отвечает просто:

— Я не знаю.

Берт закрывает глаза и долго молчит. Глядя на него, молчит и Маргон.

— Десять лет я хожу в Ловцах Теней, — заговаривает, наконец, Берт. — Без малого десять лет я мотаюсь по свету. Я побывал там, где тысячелетиями не ступала нога человека. Но я никогда не видел ничего похожего на эту ужасную Башню.

— Человек ничтожно мал по сравнению с миром, — замечает Маргон.

— Я говорил с людьми, — бледно улыбается Берт. — Думаешь, я никого не спрашивал об этой Башне? Никто никогда не видел и не слыхивал ни о чём подобном. Может быть, такого места вовсе нет?

Маргон на мгновение задумался. Покачал головой.

— Эта Башня — твоя судьба. И она есть. В чём ты рано или поздно убедишься. Но это место наверняка забыто. Я не однажды слышал о таких вещах.

— Забыто?

— Есть места, в которые нет хода людям. Они не огорожены высокой стеной, не окружены бездонными пропастями, не спрятаны нагромождениями чащобного бурелома. Люди их просто обходят стороной, не задумываясь, почему они это делают. Понимаешь?

— Не совсем. То есть совсем не понимаю.

— Человек — это просто умное животное, — говорит Маргон таким тоном, будто хотел дать понять — к нему и таким, как он, подобное утверждение не относится. — Инстинкты, друг мой, инстинкты. Звериное, дочеловеческое прошлое, живущее до сих пор в ваших головах. Нечто внутри вас говорит: «нельзя». Неужели до сих пор совсем не понял?

— Понял, — кивает Берт, — теперь понял. Но не совсем. Почему в забытые места нет хода? Там… опасно?

Маргон задумывается.

— Ведь инстинкты оберегают нас от опасности… — торопится Берт, но многознатец, выйдя из раздумий, прерывает его:

— Н-нет… Не так… Не опасно. Для людей забытых мест просто не существует. Они есть, но их нет, понимаешь? Провидение бережёт их в определённом состоянии. И открывает для избранных тогда, когда это нужно. Ни часом раньше, ни часом позже.

На этот раз надолго задумывается Альберт Гендер.

— Понимаешь? — вкрадчиво спрашивает Маргон.

Но Ловец молчит.

— Вполне возможно, — говорит ещё многознатец, сплетая и расплетая пальцы, — в этой Башне и таится твоя почти невероятная везучесть. Оттуда, где гибнут сотни, ты выходишь невредимым. Провидение хранит тебя для чего-то другого… Для какой-то грядущей важной задачи…

Маргон говорит ещё, но его голос становится всё тише и неразборчивей — словно лопотанье лесного ручейка. Образ тесной комнаты мутится в глазах Берта, и силуэт многознатца тает, сливаясь с общей серой мутью. Берт неожиданно понимает, что и Маргон, и эта комната — тоже всего лишь сон, навеянный давним воспоминанием, когда он точно так же сидел перед многознатцем в его жилище, силясь с посторонней помощью найти отгадку на мучившую его тайну.

Тело Ловца пронзает прожилками боли, и эта боль рушит плывущую иллюзию окончательно…

Боль корёжила истоптанное тело, но боль была признаком, что он всё ещё жив. Берт открыл глаза и увидел над собою лицо Марты. Сначала ему показалось, что дурманная муть всё ещё властвует над его сознанием, но спустя мгновение он понял — рыжеволосая и впрямь сидит рядом.

Порывистое движение отдалось новым приступом боли. Простонав, Ловец вновь опустился на землю. Крылатая Башня, затем разговор с Маргоном… Марта… извивающаяся под жестокими руками пустынных всадников… Что из этого было на самом деле, а что привиделось?

— Всё хорошо, — услышал он голос рыжеволосой.

Хорошо? После того что случилось? Да, теперь он вспомнил — нападение чернобородых воинов — это вовсе не сон.

Берт снова поднялся. На этот раз он двигался со всей возможной осторожностью, но всё же не удержался от мучительного стона. Прозрачная холодная ночь объяла каменную пустошь. Треск сучьев в костре, негромкий гортанный говор и фырканье верблюдов дымкой плавали в тёмном воздухе. Он лежал у костра, вокруг небольшими группками сидели укутанные в белое воины, лохматыми холмиками возвышались поодаль спящие верблюды. И Марта сидела рядом с ним. Она едва заметно дрожала, обхватив колени руками.

— Они тебя больше не тронут, — сказала она.

— А тебя? — хрипло спросил Ловец.

— И меня, — подтвердила она.

Чернобородый, ступая неслышно и мелко, подошёл к Марте и, поклоном испросив разрешения, присел рядом. Марта прижалась боком к Берту, а Берт невольно поискал руками рядом с собой, и рукоять меча тут же удобно легла в ладонь. Чернобородый рассмеялся — белые зубы плеснули в густой бороде.

— Убивать… — кивнул чернобородый. — Убивать… хорошо.

Опять — хорошо…

— Он хочет сказать, что ты — умелый воин, — перевела Марта.

— А ты — их любимая общая жена? — не сдержался Берт.

Марта дёрнулась, словно от пощёчины, отстранилась.

— Будем считать, что ты ничего не говорил, — сухо обронила она. — Они… — тут рыжеволосая замялась, — они… не успели навредить мне.

— Вот как!

— Анис! — вдруг дрожащим голосом выговорил чернобородый и, спрятав лицо в ладони, нырнул головой в собственные скрещённые колени — поклонился.

Берт вдруг узнал воина. Это он сидел на белом верблюде. Это он — предводитель пустынных всадников.

Марта тронула медальон на шее:

— Они увидели вот это. Надо сказать, очень вовремя увидели.

— Не сомневаюсь… — помедлив, проворчал Берт. — Дай догадаюсь… Они поклоняются древним героям этих земель и, увидев на одном из нас знак Аниса, решили, что мы — воплощение их идолов. Знакомая история.

— Не совсем так, — поправила Марта. — У них свои духи-покровители. Дети Красного Огня — вот как они себя называют. Если я, конечно, правильно поняла тарабарщину Исхагга.

— Кого?

Марта указала на чернобородого, сидящего рядом.

— Поклонение стихии огня, — кивнул Берт. — Впрочем, что ещё можно было ожидать от этого примитивного народа… А причём здесь Анис?

— Легенда о Кости Войны… — начала она, и Ловец заметил, как при этих словах вздрогнуло лицо Исхагга, — здесь не совсем легенда. Вернее, совсем не легенда. Это повесть об ушедших временах, быль. В руины Древних Царств до сих пор не ступала нога ни одного из множества племён Детей Красного Огня. Кость Войны…

Исхагг снова вздрогнул и, рывком поднявшись, поспешно отошёл в сторону, мелко всплёскивая обеими руками, будто стряхивая с себя что-то мерзкое.

— Кость Войны, — продолжала рыжеволосая (когда ушёл Исхагг, она заговорила свободнее), — Кость Войны — страшное проклятие, павшее на эти земли. Руины Древних Царств — прокляты. Каждый, кто с умыслом или невольно побывает там, — проклят. Каждый, кто унесёт с собой вещь из Руин, — проклят.

— И ты…

— И я, конечно, проклята, — подтвердила Марта. — И ты тоже. И Самуэль. Поэтому никто нас больше пальцем не тронет. Мы переночуем здесь и пойдём дальше. Я, как могла, объяснила Исхагту, зачем мы здесь. Он сказал, что мы не первые, кто пришёл, чтобы забрать Кость Войны, и для Детей Красного Огня не было бы большего счастья, если б кто-нибудь избавил их земли от древнего проклятия Кости. Но помогать они нам не будут. Страх перед проклятием сильнее желания освободиться от него. И ещё… Исхагг говорил, что совсем недавно на Каменный Берег пришёл большой корабль и высадил многочисленный отряд хорошо вооружённых воинов. Их было около сотни, а у их предводителя на груди висел такой же медальон, как и у меня.

— Сет! — скривился Берт. — Погоди-ка… Откуда у него знак Аниса? Медальон только один, откуда Сет мог?.. Видно, сам дьявол помогает этому паршивцу…

Ловец смолк, признавшись себе, что это его предположение, скорее всего недалеко от истины.

— Отряд ушёл прямиком в глубь Пустыни Древних Царств, — закончила Марта. — Три дня тому назад…

Ловец тряхнул головой. Каким образом, на самом деле, Сет сумел заполучить навершие меча Аниса? Впрочем, это уже неважно. А важно то, что ключ к тайнику Кости Войны у Сета теперь есть.

— Кстати… — оглянулся Берт. — А где Самуэль?

Марта молча развела руками.

— Ничего себе… — протянул Ловец. Он попробовал подняться, но опять болезненно сморщился.

— Успокойся, — сказала Марта. — Потерпи до утра. Самуэлю ничего не грозит. Хищных зверей здесь нет. Да и чужих здесь не бывает, это же земли народа Исхагга. Утром мы вернёмся на Берег и поищем твоего Самуэля. Если он раньше не найдёт нас.

Неподалёку послышались гортанные восклицания. Снова появился Исхагг — в руках он держал бурдюк из пузыря какой-то крупной рыбины и два прута, на которых дымились, ещё потрескивая, большие куски красного мяса. Положив это всё в нескольких шагах от Ловца и рыжеволосой, Исхагг отошёл к костру.

— По крайней мере, хорошо уже то, что из-за страха перед проклятием они нас не только не прирезали, но ещё и кормят, — проговорил Берт и дотянулся до одного из прутов. — А ведь они должны были на нас здорово рассердиться… Сколько я их воинов уложил? А ты?

— Семеро убитых и двое раненых, — уточнила Марта, почему-то неприязненно глядя на мясо в руках Берта. — Исхагг остался довольным.

Ловец даже перестал жевать.

— Почему это?

— Здесь нет охоты, — пояснила Марта, — и почти нет съедобных растений. Единственное, что даёт пищу племенам Детей Красного Огня, — Красный Огонь. То есть простой костёр. Всякое пламя для этого народа — священно. Так говорил Исхагг…

— Не понял… — произнёс Берт, повертел в руках прут и на всякий случай отложил его.

— Насколько я поняла, частые стычки между племенами происходят вовсе не из-за территориальных конфликтов. Племена вообще не враждуют, хотя сходятся в сражениях постоянно. Воин, павший в бою, по их вере, приносит себя в жертву своим сородичам. А Красный Огонь очищает его, как бы лишая… мм… человеческой личности. После огненного очищения тело человека — уже не тело, а — благословенный дар Красного Огня. Вот почему в этих местах в цене лишь две вещи: топливо для костров и женщины, могущие дать жизнь новым воинам…

Берт стиснул зубы, борясь со рвотным спазмом.

— Значит, правду говорят… — с усилием выговорил он, — что Пустыни Древних Царств населены людоедами…

— Совершенную правду, — подтвердила Марта. — Не поручусь, что предатель-капитан не из местных. Мне ещё в Руиме показалось, что он согласился переправить нас на Каменный Берег только лишь потому, что с вами была я. Обратил внимание на его манеру одеваться?

— Да-а… — протянул Берт, мысленно согласившись с рыжеволосой.

Дети Красного Огня вдруг загомонили, повставав со своих мест. Белые их одеяния тускло светились в полутьме, на остриях ножей плясали отсветы языков пламени. Что-то небольшое и нетяжелое, прилетев из ночной мглы, мокро шлёпнулось к ногам одного из пустынных воинов — шлёпнулось и вдруг вспыхнуло ярким пламенем. Воин испуганно отскочил, но тут ещё один предмет прочертил в дымной темноте невидимую дугу и упал в один из костров.

Огненные языки пригнулись к углям, точно закрылся бутон красного цветка. Через мгновение раздался мощный взрыв, сотрясший землю, и на месте костра вырос столб ревущего пламени. Пустынные воины, надрывая криком глотки, побросали оружие. Кто-то из них упал на колени, ткнувшись лицом в каменистую почву, кто-то, обезумев, метался среди костров, которые один за другим взрывались, взмётывая до чёрных небес длинные, переплетающиеся между собой красные языки. Горела земля, и горел камень — будто на пустыню обрушился невиданный огненный дождь. Несколько воинов, одежда которых вспыхнула от щедро рассыпавшихся повсюду красных искр, пытаясь потушить огонь, кувыркались по земле. Вокруг стало светло, как днём; скрежещущий рёв пламени прорезали только истошные вопли пустынных воинов и крики разбуженных верблюдов.

Берт, поддерживаемый Мартой, поднялся на ноги. Откуда-то из бешеной сумятицы к ним вынесло Исхагга. Одежды его растрепались, чёрная борода стояла колом, а в расширенных от ужаса глазах плясало пламя. Исхагг обернулся на бегу, взмахнул руками и, споткнувшись, рухнул всем телом на камни. Вряд ли он почувствовал боль от ушибов. Скорчившись на земле, он завыл и закрыл голову руками.

— Уходить надо… — крикнула на ухо Берту рыжеволосая. Ловец, каждую секунду ожидавший нападения, поводил перед собой обнажённым мечом. Не совсем твёрдо стоя на ногах, Марту, в обеих руках которой поблёскивало по ножу, он толкнул себе за спину.

— Уходить! — снова крикнула Марта.

— Ага, — крикнул в ответ Ловец. — Вон туда… Та дрянь, что летит к нам, летит оттуда.

— С ума сошёл?

— А что, похоже?

Марта взглянула в лицо Берту и с изумлением увидела улыбку облегчения. Ловец со звоном бросил меч в ножны и опёрся на плечо рыжеволосой:

— Пойдём…

Костры больше не взрывались, они полыхали чудовищными факелами, раскачивая громадные огненные языки на высоте в три человеческих роста. Люди беспорядочно валялись на земле, трясясь от ужаса, боясь поднять голову и посмотреть вокруг. Трое или четверо, окутанные почерневшей, обугленной одеждой, словно коконом, не двигались вовсе. Только верблюды, сбившись в кучу, дико орали, тряся бородами и стуча копытами по камням.

— Самуэль! — добредя до противоположного края лагеря, прокричал в темноту Берт.

— Хозяин! — почти тотчас же откликнулся тонкий голос. — Хозяин, вы живы?!

— Иди сюда, не бойся! — ответил на это Ловец.

— Самуэль! — ахнула Марта.

Маленькая фигурка осторожно ступила на свет. Самуэль одной рукой тащил за собой свою сумку, а другой судорожно отряхивал с себя что-то… От него сильно пахло удушливым дымом и ещё какой-то режущей нос гадостью.

— Хозяин! — радостно залепетал Самуэль, приблизившись, и уронил сумку себе под ноги. — Хозяин, я так долго искал вас! Я уже думал, что никогда больше вас не увижу… Когда Марта вдруг решила спасать вас, я… тоже хотел броситься за ней, но сорвался с валунов прямо в воду! Хорошо ещё, я заранее пропитал свою сумку водонепроницаемым раствором — кстати, одно из последних моих изобретений — и ничего из моих припасов не пострадало. Я чуть не захлебнулся! Выбравшись на берег, я стал искать вас, но… на месте битвы нашёл только следы крови и сломанное оружие. Я не знал, радоваться мне или горевать! Если эти дикари вас убили, то где же труп? Я подумал, что вы пленены, хозяин, и сначала обрадовался. Значит, ещё есть шанс вас спасти… Но потом я вспомнил, что говорят в Метрополии о выродках, которые живут в здешних местах… Точнее, об их предпочтениях в пище…

— Альберт… — сквозь зубы позвала Марта. — По-моему, сейчас не самое время для болтовни. Обернись, Альберт…

Но Берт не слышал её. Он смотрел на Самуэля и сосредоточенно хмурился, силясь понять, что же ему всё-таки не нравится в облике старого товарища. Если бы Ловец обернулся, он увидел бы, как среди гаснущих костров поднимаются пустынные воины, подбирают с земли оружие, как Исхагг с кривым ножом в руках медленно и с оглядкой приближается к путникам сзади.

Самуэль, преданно глядя в глаза Ловцу, сучил ладонями по лоснящемуся сукну куртки. Меж его пальцев то и дело пробегали крохотные искорки, но Самуэль, кажется, вовсе не замечал этого.

— Но, несмотря на мрачные догадки, я всё-таки продолжил поиски, — лепетал он дальше, — по следам в пыли меж камней и по каплям спёкшейся крови я шёл до самого вечера. А когда стемнело, увидел огни костров… Я боялся подходить близко к лагерю, я укрылся в сотне шагов отсюда и ловил каждый отголосок, доносимый мне ветром. Я рассудил так… Если б вы были живы, хозяин, я бы точно услышал ваш презрительный хохот и злобные вопли врагов, изумлённых тем, что вы даже под самыми изощрёнными пытками не выказываете боли и страха! Но всё было тихо… Я понял, что вы мертвы!

— Самуэль, сними куртку! — вдруг скомандовал Берт. — Быстро! Ну!

Самуэль сделал рукой нетерпеливый жест: дескать, ах, дайте мне досказать! И продолжал:

— И тогда я решил отомстить! Да! Я решил применить жар преисподней, горючую смесь, которую изготовил во время плавания. Изобретение новое, ещё не опробованное, но оно меня не подвело! Правда, под конец я пролил немного на себя и чуть не загорелся сам, но…

— Сними куртку, тебе говорят! — заревел Берт так, что Самуэль присел от испуга. Руки его, всё отряхивавшие подол куртки, сильно сжались — и ткань вокруг них моментально вспыхнула. В доли секунды окутавшись пламенем с ног до головы, Самуэль пронзительно заверещал.

Забыв о собственных ранах, Ловец ринулся вперёд, срывая на ходу плащ, сшиб Самуэля с ног и, прижав к земле, плотно накрыл плащом. Под плащом зашипело.

И неожиданно окрестности огласились многоголосым криком. Дети Красного Огня, крича и приплясывая, размахивая оружием, со всех ног кинулись к Берту и Самуэлю, окружили их плотным кольцом и рухнули, как подрубленные. Ловец, закрывая собой Марту, выхватил меч, Самуэль, обвитый тонкими струйками дыма, прикрывался плащом, сжавшись у его ног. Не переставая кричать, пустынные воины извивались по земле, словно змеи, протягивали руки к ошарашенным путникам, повторяя на разные лады одно-единственное слово:

— Ухун! Ухун!

Исхагг, расталкивая воинов, на коленях подполз к Самуэлю.

— Ухун… — со слезами на глазах выговорил он и бережно положил нож к ногам Самуэля.

— Что такое — «Ухун»? — сквозь зубы обратился Берт к Марте.

— Это… — трудно дыша и поводя вокруг расширившимися глазами, проговорила рыжеволосая. — Это… Я не уверена, но мне кажется, что они так зовут… воплощение Красного Огня.

Исхагг счастливо закивал головой.

— Несёт Пламя… — протяжно завопил он, и немедленно Дети Красного Огня стихли, опустив головы. — Горит… Горит… Не умирает! — Исхагг будто пел, раскачиваясь с воздетыми над головой руками. — Поражает насмерть! Смерть-огонь! Смерть-огонь! Ухун! Ухун!

— Смерть-огонь… — прошептал Самуэль.

— По-моему, ты только что получил новое имя, — сказал Берт, опуская меч в ножны. — А мы — команду бесплатных помощников.

— Тошнит меня от таких помощников… — простонала Марта.

ГЛАВА 5

В кромешной темноте безлунной ночи громада разрушенного дворца возвышалась призрачной голубой глыбой. Пустынный ветер гудел в провалах окон, чёрные внутренности развалин шипели тревожимой ветром песчаной пылью, будто дворец населяли сонмища змей. Ургольд с обнажённым мечом на плече осторожно прокрался меж зазубренных клыков колонн, спотыкаясь, поднялся по щербатой каменной лестнице и остановился на пороге распахнутых громадных врат. Столетия тому назад покинутый дворец смолк, будто насторожившись… но мгновение спустя шипение раздалось вновь.

Ургольда передёрнуло. Вот уж развалины… Ненормальные какие-то развалины. Казалось бы: нагромождения древних камней, истёртых шершавыми языками ветра — и ничего больше, но почему-то всё здесь виделось другим, искажённым, будто смотришь сквозь мутно-прозрачное стрекозиное крыло. И эта ночная темнота… Липкая, как смола, — чудилось, поведи пальцами перед лицом, сожми кулак посильнее, и потекут по ладони клейкие, отвратительно-тёплые, зловонные струйки сгущённого мрака…

Помявшись на пороге, Ургольд повернул прочь от ворот. Ну его, этот дворец. Сюда и днём-то заходить — дрожь проберёт до костей, а уж ночью… Провались он в пасть бегемоту, проклятый этот дворец… Никто сюда и не суётся, кроме, конечно, господина. Задача дозорного какая? Бродить вкруг лагеря и высматривать, не подкрадываются ли недруги. А недругов в Пустыне Древних Царств оказалось достаточно, да ещё таких, каких Ургольду в жизни не приходилось видеть. Замотанные до самых зыркалок в тряпьё визжащие оглоеды на уродливых лохматых горбатых тварях. Ургольд по сей день с замиранием сердца вспоминает высадку на эти проклятые земли…

Выгрузились, построил он своих ребят в затылок друг другу и двинули вперёд по пустынной каменистой равнине. Сзади горластой толпой валят оборванные головорезы, которых господин за каким-то чёртом понабрал в грязном и шумном Руиме, а сам господин на мохноухом ослике трусит рядышком с ним, с Ургольдом. Шли весь день, а как закатилось за горизонт солнце (здесь и солнце-то не такое, как везде, — раздутый красный шар, полыхающий по краям, того и гляди лопнет, извергнув на землю струи раскалённой лавы), как село солнце, каменная пустыня словно ожила.

Сразу со всех сторон загрохотали копыта, и — только Ургольд успел стянуть кольцо своих ребят вокруг господина — сзади лавиной обрушилась орда горбатых тварей, а на каждой твари, улюлюкая и визжа, подпрыгивали страшные, словно ожившие мумии, воины. Толпу испуганно вопящих головорезов как гребёнкой прочесали. Ургольд смотрел и ничего не понимал: мумии на горбатых тварях мчались сквозь толпу, а оборванцы по двое и по трое вдруг взлетали в воздух и шлёпались обратно на камни уже бездыханными. Прокатилась лавина и сгинула во тьме. Едва перевёл дух Ургольд, как ещё один удар обрушился уже прямиком на него самого и на его ребят. Ургольд первым углядел в руках нападавших пики на длинных и тонких древках и заорал ребятам: «Сомкнуть щиты!» Громольд, самый молодой из северян, замешкался, снимая со спины тяжёлый четырёхугольный щит — и тут же взлетел, воздетый на пику, перевернулся вверх тормашками и мешком рухнул наземь. И больше не двигался. Но другие девять успели вовремя. На этот раз орда нападавших лишь скользнула по укрытым щитами воинам, скользнула, словно волна по черепашьему панцирю, и отхлынула в сторону, чтобы снова пропасть в ночной темноте.

Ургольду уж подумалось тогда: не пережить им эту ночь. Господин, спрятавшийся под брюхом своего ослика, трясся и громко взывал к какому-то — то ли духу — хранителю своему, то ли богу… «Эолле! Эолле!» — плача вопил господин. Ребята-северяне угрюмо молчали, не опуская щитов. А руимская шпана горлопанила и бестолково металась из стороны в сторону.

— Срываться надо с места! — втолковывал тогда Ургольд господину. — Одно спасение — найти укрытие какое-нибудь, а то до утра нас всех растопчут!

Но господин, не слушая, продолжал заклинать своего Эолле… И Ургольд понял, что распоряжаться придётся ему самому.

— Встать! — скомандовал он своим. — Щиты на левую руку, мечи не убирать! Вперёд! Бегом!

Ребята послушно побежали, звякая кольчугами, бряцая нижними краями щитов по бронзовым наголенникам. Господина Ургольд самолично взвалил на ослика, а ослика взял в повод. Портовые головорезы беспорядочной толпой ринулись следом — куда ж им деваться!

Так и бежали, обливаясь потом, выбиваясь из сил, пока круглая луна (ох и страшная тут луна! Большая и сине-белая, как безглазая рожа мертвеца!), не выкатилась из прорехи тёмного неба и не осветила уродливо громоздящиеся впереди развалины. За это время пустынные воины предприняли ещё две молниеносных атаки. Северяне, укрывшись за щитами, уцелели все до единого, а вот руимским оборванцам досталось здорово: кого не проткнули пиками — тех растоптали копытами горбатых тварей. Раненых не подбирали, нельзя было терять время, и стоны обречённых неслись вдогонку отряду, словно косматые, неопрятные вороны…

Как ввалились за искорёженные, точно обгрызенные сверху, стены разрушенной древней крепости, Ургольд уже помнил плохо. Ему, кроме снаряжения, приходилось тащить перепуганного, упиравшегося осла, да и господин, потерявший разум от страха, всё норовил сползти с тряпичного седла и спрятаться под ослиным брюхом… Дрянная оказалась крепость! Время от неё и камня на камне не оставило. Стены дырявые, что твоя сетка, из четырёх башен обрушены три, от четвёртой остался только фундамент да кладка в человеческий рост вышиной, а всё, что внутри крепости… груды камней — и только. Без страха ждал Ургольд очередного нападения. Вот-вот загрохочут вдали копыта жутких лохматых тварей, и в ненадёжное это укрытие ворвётся орда ночных убийц. Тогда будет уже не до страха. Подороже продать свою жизнь и сделать так, чтобы господин прожил дольше всех остальных, — вот как велит поступать в подобных случаях неписаный кодекс чести наёмника из Северной Пустоши.

Но нападений больше не было. До самого утра они тряслись — кто от холода, кто от страха — скрючившись под тёмными камнями. Изредка где-то вдали простучат копыта, и стук погаснет под случайным порывом ночного ветра… Так было несколько раз. Не могли не заметить недруги, куда скрылся от них отряд, но почему-то к развалинам не приблизились. Будто боялись чего-то…

А наутро очухавшийся господин уже бодро раздавал направо и налево приказы. Словно и не он всего несколько часов назад скулил под ослиным хвостом. Мол, костры развести, дозорных выставить, отрядить десяток человек, чтобы те с трупов оружие да сумки с припасами поснимали и раненых подобрали, если кто, конечно, выжил. Красное солнце освещало пустую, ощетиненную камнями, безлюдную равнину. Куда делись ночные воины? Точно они были частью мрака и бесследно растворились с рассветом.

Обирать мёртвых отправились, конечно, портовые оборванцы, которых от прежних шести десятков осталось только три дюжины. Всей гурьбой и повалили. Ургольд лишь строго-настрого наказал: Громольда принести на его же щите, и боже упаси, хоть ремённую пряжку с его тела срезать!

Оборванцы вернулись неожиданно скоро, подавленные и непривычно молчаливые. Нет трупов, сказали они. Нет. Ни одного. Побуревшая кровь на камнях, кое-где оружие валяется, лохмотья кой-какие, а трупов нет. И ещё одну жуткую весть принесли руимцы: в своих поисках набрели они на брошенное становище, где в чёрной золе давнего костра обнаружили обглоданные кости. Видимо-невидимо костей, гора целая. И все кости — человечьи. Вот что, значит, ночные воины делали-то… Не чужаков от своих земель отваживали, а охотились они. Дичь били. После такого никому и кусок в горло не полез. Так, без завтрака, и двинулись дальше. Как завечерело, отыскали развалины какого-то городишки, заночевали там. И снова, — как и в прошлую ночь, — стучали копыта горбатых тварей и далеко и неподалёку, раздавались страшные визг и улюлюканье, но к развалинам людоеды не смели приблизиться…

А на следующий день добрели до этого вот пустого дворца, будь он трижды проклят. Купола его башен, изъеденные временем, словно проказой, виднелись издалека, последние сотни шагов шли уже по полной темноте, и ночные убийцы настигли отряд почти у самых дворцовых стен. Лишь троих успели пронзить они своими пиками, и тела всех троих Ургольд со своими ребятами сумели отбить и внести за стены. Ещё трое убитых: один северянин, Бродольд, и два руимских головореза. Для тела Бродольда, как и полагается, соорудили невысокий навес, где он должен будет пролежать два дня и две ночи, с тем, чтобы на третье утро, с первыми лучами солнца поджечь навес — тогда дух воина чёрный дым унесёт в небеса — а тела головорезов закопали под стенами. Северяне и закапывали. Руимцам на своих было плевать, да и Ургольду, впрочем, тоже, но не выкидывать же трупы в каменную пустыню на съедение ночным человекоподобным чудовищам. Не годится это…

Утром господин ушёл во дворец — один, никому не велел следовать за собой — и целый день там пробыл. Вернулся задумчивый, но нисколько не мрачный. Всё о чём-то размышлял, шевеля губами и подбрасывая на ладони свой медальон, который выковал ему из меди кузнец в Руиме. Как-то заметно изменился он после посещения дворца. Будто сильнее стал, будто силы откуда-то черпнул. Очнувшись от раздумий, велел разбить лагерь вокруг дворца, да беречь продукты. Сказал, что с этого места не двинемся, по меньше мере ещё пару дней…

Ургольд замер, услышав встречные шаги. Снял с плеча меч и отошёл к стене. Кто-то шёл ему навстречу, неуверенно и шатко загребая ногами. Вспомнив, что в нынешний ночной дозор он сам определил пятёрку руимцев, северянин беззвучно выругался. Шваль! Вместо того чтобы смотреть во все глаза и слушать во все уши, эти чёртовы оборванцы умудрились надраться! Пьяными идти в дозор! И где они взяли столько вина? С собой тащили, не иначе… Шваль! Отродье!

«Зарублю! — дрожа от злости, твёрдо решил Ургольд. — Чтобы зараза не распространилась по всему телу, следует отсекать заражённый палец…»

Шаги впереди затихли. Затем застучали снова, но — удаляясь.

Сплюнув, Ургольд побежал в том направлении, откуда слышался шум ходьбы. Несущаяся на него тьма вдруг оформилась в краеугольный камень, бывший когда-то, должно быть, в основании одной из дворцовых башен.

От удара в грудь погнулась нагрудная пластина панциря. Ургольд, задохнувшись, полетел с ног и ещё долго сидел на земле, раскинув ноги, превозмогая боль и восстанавливая дыхание.

А шагов тем временем не стало слышно совсем.

Когда он, нашарив рядом с собой меч, поднялся, в чёрном небе блеснул мертвенный распухший лунный круг. Голубым светом, точно ледяным молоком, облились развалины. Всё ещё пошатываясь, Ургольд продолжил свой путь. «Тем лучше, — думал он, косясь на луну в чёрном небе. — Теперь эти сволочи от меня никуда не денутся. Отыщу, из любой дыры выну, ежели проспаться залезут. Нет, рубить не буду. Сейчас не буду. Утром прилюдно разберёмся и, конечно, казним. Все пятеро пьяные — значит, всех пятерых… Только так с ними и надо. Расслабились, черти. Пустынные воины в развалины пока не лезут, так и в дозор надо пьяными идти, что ли? Сегодня не лезут, завтра полезут. Порядок в воинском деле — прежде всего. За то нам господин и платит…»

Дорогу ему преградила лежащая на земле колонна. Давным-давно рухнувшая, она уже наполовину вросла в каменистую почву, словно гигантское гнилое бревно в болотную топь. Из-за колонны высовывались грязные босые ноги.

«Так и есть, — чувствуя, что злость закипает в нём снова, подумал Ургольд. — Нализались и дрыхнут…»

В два прыжка он обогнул лежащую колонну, склонился над спящим и вдруг — едва сдержав крик — отпрянул.

Дозорный вовсе не спал. Дозорный был мёртв.

И убила его не сталь: горло руимца, от подбородка до ключиц, представляло собой большую открытую рану — через кровавые ошметья плоти виднелась белая искривлённая змейка шейных позвонков. Глаза убитого были зажмурены так крепко, что морщины, лёгшие через виски, смотрелись глубокими шрамами.

Мгновенно покрывшись холодным потом, Ургольд осел на землю. На своём веку старый наёмник повидал много изувеченных тел и давно разучился страшиться причудливости смерти. Но этот труп поверг его в ужас. Руимца убил не дикий зверь — кроме раны на горле, никаких других следов насилия на теле не было. Горло не вырвали клыками единым укусом: кто-то, впившись в плоть, слабыми зубами грыз и грыз, пока не наткнулся на кость… Это мог сделать только человек, но трудно было представить человека, способного на такое. Скорее инстинктом, а не разумом Ургольд осознал: убийство — вовсе не результат налёта пустынных воинов… И тут ему вспомнились медленные шаркающие шаги, слышанные недалеко отсюда.

Надо было кричать, поднимать тревогу, но северянин будто оторопел. Он неловко поднялся. Бледный луч луны упал на его лицо — резко побелевшее, с чётко обозначившимся сложным узором татуировки. Пошатываясь, он отошёл на несколько шагов и перегнулся пополам…

Когда спазмы в желудке утихли, Ургольд, не поднимая головы, открыл глаза. И теперь уже закричал, закричал во весь голос, пятясь, поводя перед собой руками, не в силах закрыть глаза.

Прямо под его ногами лежала голова с широко распяленным ртом, с кровавыми лоскутами вместо шеи… Одна лишь голова, а тела в сумерках видно не было.

Издалека раздался вибрирующий свист. Понимая, что должен ответить условным свистом, он не сумел правильно сложить трясущиеся губы, и изо рта вырвалось короткое шипение. Тогда он подхватил с земли меч и, отбежав подальше от страшной головы, закричал:

— Сюда! Сюда!

Топот множества ног и встревоженные вопли долетели до него сразу. К нему бежали. И осознание этого вдохнуло в грудь северянина былую уверенность. Он же, чёрт возьми, воин! Он мужчина! Негоже мужчине трепетать при виде изуродованных мёртвых тел. Однако… Что здесь всё-таки случилось? Вон там — голова… Вот здесь — портовый оборванец, лежит, раскинув руки, являя чёрному небу прогрызенное горло. Рядом с ним потухший факел — Ургольд дотронулся до обугленной головни — ещё тёплый! А на поясе кривой меч в ножнах. И ещё нож валяется рядом, а на клинке нет следов крови. Эти оборванцы даже не защищались! И не позвали на помощь… Почему?

Ургольд почувствовал, что в пальцах снова забилась дрожь. Чтобы прогнать противный липкий страх, он завопил что было сил:

— Тревога!

Луна скрылась, затянутая полосами тьмы. В темноте стучали шаги, лязгала сталь: ещё минута, и его ребята будут здесь, с ним.

А со стороны пустого дворца прокатился по камням сдавленный, хрипящий крик. Вот оно! Вот оно! Снова! И как холодной водой окатило: нужно действовать. Нужно хотя бы посмотреть, что же такое творится с этими чёртовыми руимцами-дозорными? Какой он, к дьяволу, старший в отряде, если будет стоять тут столбом и дожидаться подкрепления? К тому же ждать осталось совсем недолго…

Не раздумывая больше, рванул на хрип. Он перепрыгивал ещё одну рухнувшую, расколотую колонну, когда в глаза его ударил белый свет — луна вновь всплыла на волнах тьмы. И в этом холодном свете он увидел человека…

Вернее, двух людей. Один лежал на спине, вяло трепыхая конечностями, как рыба, выброшенная на берег — плавниками. Второй, склонённый над лежащим, глухо рычал, словно пёс. И, словно пёс, рвущий пищу клыками, мотал и дёргал головой.

Ургольд остановился как вкопанный. Лязгнул меч в опущенной руке, коснувшись бронзового наголенника. Человек — он был безоружен и в кольчуге, тускло поблёскивающей в лунных лучах, — медленно обернулся.

Ургольд узнал его лицо. С трудом узнал, потому что белая харя с пятнами гнилостной зелени на щеках, с окровавленным перекошенным ртом, с непроницаемо-чёрными дырами вместо глаз уже почти ничем не напоминала суровое лицо убитого две ночи назад Бродольда.

— Что же это… — пролепетал Ургольд, глядя на то, как мертвец разворачивается всем корпусом и, сутулясь, переваливаясь по-медвежьи с ноги на ногу, руки с загнутыми пальцами-крючьями вытянув вперёд, идёт на него.

Испуганные и яростные крики вонзились в тёмное небо за спиной Ургольда. Ребята уже здесь… И старший среди северян-наёмников, отчаянным воплем отгоняя цепенящий страх, бросился вперёд.

Мертвец не остановился, когда меч снёс ему верхнюю половину головы. В бескровной отвратительно-белой мозговой массе зашевелились сотни крупных червей, высовывая далеко вверх слепые головки. Замутилось зрение Ургольда. Почти ничего не видя, он рубил и рубил мечом наугад. Клинок звенел, ударяясь о пластины на кольчуге, глухо чавкал, погружаясь в мёртвую плоть…

Когда подоспела подмога, Ургольду достало сил только отступить на шаг, выронить меч, на котором не было ни капли крови, и упасть на руки воинов. То, что когда-то было Бродольдом, волнообразно извивалось на земле, распадаясь на части… Отрубленная рука, загребая скрюченными пальцами, ползла в сторону.

Ребята что-то говорили, возбуждённо жестикулируя, но Ургольд ничего не слышал, кроме шума крови в ушах. Бледные лица плавали перед его глазами, сливаясь в единое бесформенное лицо. Потом кто-то из оборванцев подбежал к северянину, схватил за руки и тряс, тряс…

— Могилы пусты! — с трудом разобрал Ургольд. — Под стеной… две разрытые ямы!.. Эти места… прокляты! Прокляты! Надо уходить отсюда!.. Где Кривоглаз и Голован?.. Могилы пусты!

Догадавшись, что речь идёт о похороненных руимцах, Ургольд разлепил склеившиеся губы и повторил:

— Надо уходить…

Становище народа Исхагга было меньше самого маленького посёлка Метрополии. Несколько тростниковых хижин с очагами у входа, десяток верблюдов — и всё… Молчаливые женщины, закутанные в чёрные одеяния так плотно, что свободными оставались только кисти рук и глаза, стайка голых ребятишек, спрятавшихся в хижины, только разглядев среди возвращающихся воинов чужаков, жалкие деревца, торчащие из расщелин в каменистой, выжженной солнцем земле.

Впрочем, подробнее обозревать внутреннее устройство становища путники не могли. Исхагг, поклоном испросив прощение, дал понять, что его люди недостойны принять воплощение Ухуна. Двое из Детей Красного Огня подняли самую большую тростниковую хижину — попросту четыре тонких стены и настил, заменяющий крышу, — и перенесли её шагов на сто от становища. У хижины женщины в чёрном, похожие на больших неловких куриц, боязливо косясь в сторону горделиво подбоченившегося Самуэля, стали разжигать из верблюжьего помёта костёр. Мужчины разбрелись по своим хижинам, даже Исхагг куда-то пропал, и необычная тишина повисла над становищем.

— По-моему, они меня боятся, — сказал Самуэль Берту. — Как-то… очень необычно себя чувствую.

— Я тоже, — признался Ловец.

— И я довольно необычно себя чувствую, когда думаю о том, что нам придётся делить с этими людьми трапезу, — высказалась и Марта. — Наши припасы остались на корабле, а обедали мы в последний раз… даже не помню…

— Поговори с женщинами, — посоветовал Берт. — Баба бабу всегда поймёт. Может, у них, помимо человечины, имеются и ещё какие-нибудь блюда… Салаты, например…

— Пирожные, — облизнувшись, присовокупил Самуэль.

Марта кивнула:

— Попробую… — и направилась к женщинам, которые при виде её настороженно припали к земле.

К становищу подскакал всадник, соскочил с верблюда и шмыгнул в одну из хижин. Через несколько минут из той же хижины вышел Исхагг и скорым шагом направился к Берту и Самуэлю. Покинув границу становища, пустынный воин опустился на колени и дальнейший путь продолжил на четвереньках. Это выглядело довольно смешно, тем более что лицо Исхагга было серьёзным до крайности.

— Ухун! — выпалил он, взмахнув руками.

— Слушаю тебя, смертный, — раньше, чем заговорил Берт, величаво произнёс Самуэль.

Ловец, не удержавшись, прыснул в кулак.

— Анис… — сказал Исхагг и обеими руками провёл по губам, точно очищал осквернённый проклятым именем рот. — Очень плохо, очень… Ухун пришёл, Анис уходит… Так!

— Что-что? — заинтересовался Берт.

— Говори яснее! — надменно кивнул пустынному воину Самуэль.

Исхагг, торопясь и перевирая слова, повёл длинную речь, суть которой сводилась к следующему: пришествие Ухуна означает избавление от проклятия, сковавшего эти земли. И долг Детей Красного Пламени — всеми силами помочь Ухуну и тем, кто пришёл с ним.

— Добрые новости, — сказал Самуэль, снова опередив Берта. — Вы соберётесь всеми племенами и отнимете Кость Войны у недостойных выскочек, которые стремятся опередить нас?

Раскрыв рот, Исхагг некоторое время переваривал услышанное.

— Не переусердствуй, — негромко проговорил Ловец, — не требуй от них невозможного…

— Не-воз-мош-шно! — жалобно поддержал его Исхагг. — Нельзя! Дети Красного Огня… проклятое место… нельзя!

— Могу обидеться, — пообещал Самуэль.

Если Исхагг его не понял, то нотки недовольства уловил верно. Он застонал, раскачиваясь в разные стороны, словно деревцо в грозу и, в довершение жеста отчаянья, бухнулся головой о землю.

— Так, — решил взять нить переговоров в свои руки Берт. — Отойди, Самуэль.

— Да, хозяин! — привычно склонился Самуэль.

— Не так смиренно! Не забывай, что ты — живое воплощение бога. Сделай вид, что ты… в раздумье…

Самуэль кивнул, старательно напыжился и приложил кулак ко лбу.

— Надо идти… — заторопился Исхагг, — земли Авруха… Большая хижина Аниса — там! Аврух сказал — пусть. Не надо платы. Идти свободно.

— Плата? — нахмурился Берт.

— Не надо платы, — замотал головой Исхагг. — Те… другие… Аврух взял у них много-много! Хватит надолго!

— Сожрал половину армии Сета этот Аврух, — перевёл для Самуэля Берт. — Это я уяснил…

— Боже мой! — ужаснулся Самуэль. — Что за нравы!

— Помолчи, Смерть-огонь. Не забывай, что ты в глубоком раздумье. М-м… уважаемый Исхагг, — начал Берт. — Я буду говорить от имени Ухуна. Слушай и внимай…

Прошло около получаса, прежде чем Ловец сказал последнее «понял?» и отступил к Самуэлю, который изображал глубокое раздумье уже сидя.

— По-моему, получилось, — отдуваясь, проговорил Берт. — Насилу объяснил…

— Насилу объяснила, — эхом отозвалась Марта, возвратившись от очага, вокруг которого суетились женщины в чёрных одеждах. — Женщины народа Красного Огня очень удивлялись, как это мы отказываемся от пищи настоящих воинов и предпочитаем пожирать плоть мёртвых животных…

— А пища настоящих воинов — это что? — поинтересовался Самуэль. И тут же гримаса отвращения исказила его лицо:

— Можешь не говорить, я догадался…

Задыхаясь от усилий и обливаясь потом, Сет сгребал прогнившие до невероятной лёгкости обломки полок в кучу посреди большого дворцового зала, служившего когда-то, скорее всего библиотекой. Сверху сыпал истлевшие, хрусткие, словно осенние сухие листья, манускрипты и свитки. Щёлкал огнивом, разжигал костёр за костром. Окон в зале не было вовсе, жёлтое чахлое пламя скудно освещало древние стены, расписанные облупившимися фресками, напоминавшими теперь присохшую паутину гигантского паука.

В очередной раз покончив с созданием освещения, Сет продолжал поиски.

Рукоятью ножа он тщательно простукивал стены, потрескавшиеся плиты пола, исследуя каждый выступ и каждую трещину…

Вот здесь, именно в этом зале, должен быть тайник, где ждёт своего часа Кость Войны. Именно здесь, и нигде больше. Сет сделал всё так, как говорил ему Эолле. Сет следовал указаниям Хохотуна слово в слово и не мог ошибиться. Здесь, в этом зале — Кость Войны.

Только надо ещё отыскать её. Зал был громаден, может быть, один из самых больших залов во всём дворце, и вот уже целый день Сет, не разгибая спины, ползает по полу, колотя рукоятью кинжала в плиты; когда колени начинают ныть невыносимо, поднимается и переходит к исследованию стен.

Ничего, что трудно. Он будет возиться хоть целую неделю, а всё равно найдёт то, что ищет.

Сет чувствовал, что Кость где-то рядом. Потаённая мощь пропитывала древний дворец от глухих подземелий до покосившихся куполов. Иногда Сет даже замечал, что из-под пола доносится угрожающий подземный гул, а стены начинают вибрировать — будто многотысячная армия призраков вступает во дворец; копыта закованных в железо боевых лошадей гремят по каменным плитам, подкованные сапоги воинов выбивают пугающую дробь, и отголоском грома звучит грохот острых мечей по тяжёлым щитам…

Но эти ощущения не страшили Сета. Он чувствовал, что мощь Кости не причинит ему никакого вреда. Напротив, Кость жаждет освобождения, она раскидывает во все стороны незримые влекущие нити, чуять которые может только он один. Рано или поздно он найдёт Кость, иначе и быть не может.

Тупые наёмники там, снаружи, трясутся от страха, никакими силами нельзя заманить их под тёмные своды пустого дворца. Особенно после того, как двое из руимцев, соблазнившись увеличением награды, прошли вместе с Сетом по глухим коридорам, где кости под ногами рассыпаются в серый прах, где над головой, в струях подвижной тьмы скользят невидимые крылья сгинувших в гибельных объятиях времени существ. Пошли и не вернулись. Одного из них расплющила в кровавую лепёшку сорвавшаяся с потолка плита, другой, внезапно впав в необъяснимый страх, сам бросился в бездонную чёрную трещину в полу одного из залов… Ничего, Сет обойдётся без помощников. Он сам, только он сам должен обнаружить то, зачем пришёл сюда. Никто, кроме него, не может понять: всё, что происходит в окрестностях дворца и в самом дворце, — результат просящейся на волю невероятной мощи древнего артефакта. В близости от дворца даже мёртвые тела оживают. Разве это страшно? Только ничего не смыслящие дураки могут бояться этого. И из-за своего страха становиться уязвимыми. Подумаешь, восставшие из могил мертвецы! Как они переполошили весь лагерь! Несчастного северянина, уже и так мёртвого, иссекли на куски и сожгли. Изловили и зарубили и одного из убитых руимцев. И тоже сожгли, вместе с телами загрызенных ими жертв. И пепел развеяли по ветру. А третий мертвец… когда он был живым, его, кажется, звали Голован — успел уйти во дворец, и никто не посмел последовать за ним… А теперь оставшиеся в живых идиоты жмутся друг к другу, словно стадо баранов и, дрожа, пугают друг друга выдумками о том, что по ночам из дворцовых подземелий раздаются не то рыдания, не то хохот; о том, что в темноте на куполах башен вспыхивают голубые призрачные огоньки, глядеть на которые нельзя, не то ослепнешь или сойдёшь с ума; о том, что какого-то из руимцев в драке мертвец укусил за плечо, а рана всё не зарастала, гнила, гнила, пока вся рука не покрылась плесенью и не задушила владельца во сне… Много о чём говорят, некоторые в открытую умоляют сняться с этого места и вернуться в Метрополию, кто-то даже готов отказаться от обещанной награды, и лишь страх перед пустынными воинами мешает до поры до времени всему этому сброду разбежаться.

Временами Сет осознавал, что дворец изменил его, но эти изменения только радовали. Ушёл ужас смерти, теперь только со стыдливым смехом можно вспоминать те ночи, когда он трясся от страха, слыша визг и воинственное улюлюканье ночных убийц. Пустынные воины — тоже жалкие ничтожества, которые даже не смеют входить на территорию древних развалин. Ему одному, Сету, откроется великая тайна Кости Войны, только ему, никому больше…

Сет понимал, что его страстное желание поскорее отыскать артефакт начинает походить на одержимость, но и это его не пугало. Его всё сильнее тянуло сюда, в затхлую, шелестящую пыльным ветром тишину дворцовых переходов. Под открытым солнцем стало неуютно. Грубые голоса наёмников, вонь от их немытых тел, боязливые разговоры о проклятии, а главное — сжигающие тело и слепящие глаза лучи здешнего красного солнца — невыносимо раздражали Сета. Кость Войны будет его, Сета, он найдёт артефакт, сегодня или завтра, неважно когда — но обязательно найдёт.

Больше он ни о чём не думал.

Сет продолжал исступлённые поиски. Костры, зажжённые им по всему залу, гасли один за другим, но он этого не замечал. Наконец, погас последний. Когда в библиотеке воцарилась кромешная тьма, пульсирующая, будоражащая, словно бы одушевлённая, он не остановился. Он слился с темнотой, стал её частью — стал одним из суставов зловеще шевелящейся Тьмы.

ГЛАВА 6

Впереди показалась бесформенная громада дворца, похожая на груду великанских трупов. Древние камни не отражали солнечных лучей и не поглощали их. Солнце будто было бессильно оказать хоть какое-то воздействие на покинутое жилище легендарного Аниса.

Дети Красного Огня, сдерживая скаковых верблюдов, выстроились цепью. Они все были здесь, все воины народа Исхагга — четыре десятка человек. Сам Исхагг, обернувшись, вопросительно поглядел на Берта, сидящего с ним в одном седле. Ловец запустил руку в мешок на боку, зачерпнул пригоршню жирной чёрной золы, двумя движениями превратил своё лицо в чёрную, непроницаемую маску, напоследок мазнул ладонями по серебряным вискам. Стянул потуже узел волос на затылке, проверил: легко ли вынимается меч из ножен, дотронулся до знака Аниса, висящего на шнурке прямо под горлом. И толкнул Исхагга в плечо:

— Пора.

Исхагг гикнул и ударил пятками своего верблюда. Берт едва успел схватиться за одежду предводителя пустынных воинов и не слетел вниз, когда скакун, взревев, рванулся вперёд. Дети Красного Огня, оглашая каменную пустыню истошными криками, размахивая пиками и ножами, грохоча, полетели к дворцовым развалинам.

Их заметили довольно скоро. Подпрыгивая в седле, Берт видел, как на стенах и разрушенных башнях заметались крохотные фигурки наёмников Сета.

Пустынные воины гнали скакунов вперёд.

Со стен полетели стрелы и пущенные из пращи камни. Защитники дворца начали стрельбу слишком рано. Первая волна снарядов легла под верблюжьи копыта, вторая, встретившая воинов на излёте, тоже не смогла повредить им. Но, подскакав под самые стены, Дети Красного Огня понесли ощутимые потери. Сразу три воина свалились с сёдел, лишившиеся седоков верблюды заревели, беспорядочно прыгая из стороны в сторону.

Но Дети Красного Огня не останавливались.

Исхагг протяжным воплем направил отряд вдоль стен, а сам, неожиданно сменив направление, поскакал к западному крылу.

Теперь только ветер свистел у Берта в ушах — шум, создаваемый пустынными воинами, отчаянные крики наёмников Сета очень быстро остались позади. Исхагг, скакавший почти вплотную к стене, неожиданно остановил верблюда. Берт скатился с седла и, не оглядываясь, побежал к расколотой плите, торчащей из земли на манер шалашика. Перед тем, как нырнуть в прохладную темь, он всё-таки обернулся. Исхагга уже не было видно, и на дворцовых стенах никого не было. Защитники дворца переместились туда, где пустынные воины нанесут отвлекающий удар, снимут длинными пиками со стен нескольких неловких оборванцев, повёрнут верблюдов вспять и растворятся в клубах пыли. Путь свободен, можно пробраться во дворец незамеченным.

Это было так, но Берт медлил. Тьма, выползающая из-под плиты на каменную почву, страшила его. Начинался очередной приступ странной болезни, поразившей Ловца в безвестном кабачке города Руима.

«Так не пойдёт, — скрипя зубами, чтобы унять дрожь, думал Берт. — Так нельзя. Если я не научусь справляться с этой напастью, мне останется только сменить ремесло… Вперёд, чёрт возьми! Вперёд и не останавливаться!» Словно в ледяную воду, он бросился в чёрный разлом. Согнувшись пополам, прошёл всего несколько шагов и извлёк из-за пояса факел — древесную ветвь, обмотанную тряпкой, которую пропитывал изобретённый Самуэлем состав. Берт высек огонь, и факел вспыхнул бездымным пламенем, ярко-оранжевым, рассыпавшим трескучие искры. Пламя осветило низкий потолок, острые камни, топорщившиеся под ногами. Стараясь думать только о том, как бы не споткнуться и не упасть, Ловец быстро пошёл по туннелю.

Дети Красного Огня располагали сведениями о подступах ко всем без исключения развалинам в Пустыне Древних Царств. И бережно хранили эти знания — не для того, чтобы удобнее пробираться сюда (никто из здешних никогда не показывался в руинах), а чтобы знать, откуда может проистекать опасность. Когда Исхагг говорил об этом Берту, Ловцу невольно представлялась клокочущая глубоко под землёй бездна Тьмы, растущая, распирающая тысячелетние нагромождения камней, ищущая выхода на поверхность… И от этих нечаянных фантазий мороз пузырил кожу на затылке Берта…

Туннель скоро закончился небольшой площадкой, с которой вела вертикально вверх винтовая каменная лестница. Берт начал подъём, держа шипящий факел над головой; он шёл долго, боясь опустить голову вниз, боясь увидеть головокружительной глубины колодец под собой.

Лестница оборвалась неожиданно. Последняя ступенька упиралась в стену. Берт круговыми движениями повёл факел вдоль стены, внимательно следя за трепетом пламени. Там, где пламя пахнуло ему в лицо, он сделал пометку золой и, поднявшись на цыпочки, приложил ухо к холодному камню.

Ловец ожидал услышать тоненький писк сквозняка из совсем незаметной щели, но внезапно услышал — вернее, почувствовал — нечто совершенно другое.

Голоса…

Нет, не голоса, всего лишь призрачное эхо голосов, доносящихся не из-за стены, а из толщи камня. Жалобные причитания, плач, безумный хохот и неясная скороговорка, отрывистые и резкие, как удар мечом, приказы на незнакомом языке, хрип умирающего, вой смертельно раненного — всё это переплеталось друг с другом в чудовищную, сводящую с ума какофонию. Словно тысячи душ были замурованы в дворцовых стенах, тысячи теней, крепко сцепленных между собой кровавыми путами, бились в чёрной темнице без надежды на освобождение.

Неясные образы огненными пузырями вздувались в голове Берта. Пламя… Пламя, пожирающее человеческие жилища… Обугленные трупы, по которым, оскальзываясь, топочут деревянные солдатские сандалии… Кровь… Струи крови, бегущие по горам человеческих тел… Струи стекаются в ручьи… Ручьи превращаются в реки… Пламя… Пылающие реки крови…

Ловец, задыхаясь, отпрянул от стены, едва не рухнув вниз, в тёмный колодец пролёта винтовой лестницы. Боль в левом запястье, в забытьи прижжённом факелом, он почувствовал не сразу. Но что была эта боль по сравнению со страданиями тех, кто нашёл себе вечный приют в этих проклятых камнях?!

Берт вдруг ясно осознал: дворец Аниса населён. Дворец Аниса, где затаилась Кость Войны, стонет от гнёта пленённых душ. Этот проклятый череп видел слишком много пролитой крови, слишком много душ, оторвавшихся от своих тел… Больше, чем смогло принять Небо или Преисподняя. А Кость Войны впитала всё.

Он вытер пот с лица. Посмотрел на испачканную мокрой золой руку и тряхнул головой. Надо двигаться дальше. Надо, чёрт возьми, идти дальше.

Стараясь свести прикосновения со стеной к минимуму, Берт наскоро обшарил ладонью камни в том месте, где воздух качнул пламя, нащупал крохотный обломок железного рычага, находящегося в поднятом положении, и, молясь, чтобы ржавая железяка выдержала давление, несильно пристукнул по ней кулаком.

Ему повезло. Почти мгновенно скрежещущий звук ударил в уши, и кусок стены стал медленно поворачиваться, грозя столкнуть Ловца со ступеньки вниз. Запах тлена коснулся лица, и, когда проём расширился достаточно, Берт скользнул в него.

Жёлтое факельное пламя осветило просторную комнату без окон. На мгновение Берт остановился, забыв о гнетущем страхе: мебель из морёного дерева смотрелась так, будто комната обитаема, а хозяин, недавно вышедший, вот-вот вернётся. Отражённые языки пламени заплясали на гладко отполированной древесине стола, кресла с высокими спинками поблёскивали тусклой позолотой, огромная кровать, занимавшая всю противоположную стену, была затянута серой и грубой тканью, такая же ткань покрывала снизу доверху три других стены, серые лоскуты свисали с потолка, обвивая массивный медный подсвечник на ржавой цепи.

Громко заскрежетала, закрываясь, потайная каменная дверь за спиной, и тут же шелестящая волна побежала по стенам. Вздрогнув от неожиданности, Берт шатнулся в сторону. Факел коснулся стены, пламя лизнуло складки ткани и с треском рванулось к потолку. Все четыре стены и потолок занялись почти одновременно: с неестественной скоростью ярко вспыхнувший огонь пожрал покровы, обнажив нечто чёрное, и оно лоснилось и шевелилось. «Паутина! — понял Берт. — Никакая не ткань — паутина!»

Не успел осесть дым от сгоревшей паутины, как тысячи пауков, потревоженных огнём, шелестя друг по другу бесчисленными ножками, засновали по стенам и потолку… Иллюзия вневременного покоя исчезла бесследно. Чёрные волны мерзких насекомых хлынули вниз, на пол — казалось, вся комната пришла в движение; Берт словно попал внутрь куба, со страшной скоростью катящегося с высокой горы. Стол, захлёстнутый шелестящей волной, накренился и — не сломался, а рассыпался прахом. Беззвучно рухнула, превратившись в плотное облако пыли, большая кровать. Кресла закружились в чёрном вихре, стали горстками пыли…

Шуршащий поток, огибая освещённый факелом кусок пола, хлынул в широкую щель под дверью — и через миг комната стала голой и безмолвной.

Берт перевёл дыхание. Через силу усмехнулся и направился к двери, под которой исчезли паучьи полчища. На середине комнаты он вдруг остановился.

Ледяные пальцы тронули затылок. Это не было обычным проявлением чувства опасности; Ловец почувствовал на себе чей-то взгляд, и ощущение было сильным до болезненности.

Вытянув меч из ножен, Берт медленно обернулся.

И оторопел.

Прямо на него смотрел высокого роста мужчина, с ног до головы закованный в ощетиненные зазубренными шипами доспехи. Короткие тёмные волосы топорщились на низком лбу, густые брови почти скрывали глаза, а рот напоминал шрам от удара топором. В правой руке мужчина держал длинный прямой меч с навершием в виде солнечного круга, оплетённого змеиным телом, а в левая рука покоилась на большом рогатом шлеме-черепе, безо всякой поддержки висящем в воздухе.

— Анис… — прошептал Берт, сглотнул и вдруг понял, что это такое — напротив него. Вовсе не живой человек и не бесплотный призрак. Всего лишь барельеф на подвижной стене, пропустившей его в комнату. Очень хорошо сохранившийся барельеф. Подозрительно хорошо сохранившийся.

Не в силах оторвать взгляд от нахмуренного лица древнего воителя, Ловец попятился к выходу. Натолкнулся спиной на легко поддавшуюся преграду — ветхая дверь, слетев с петель, рассыпалась на каменном полу трухой. Очутившись за пределами комнаты, Берт опомнился. Он поднял факел и продолжил путь по длинному тёмному коридору.

Шаги его громко стучали в зыбкой тишине пустого дворца. Берт шёл долго, внимательно оглядывая каждую комнату, которая попадалась на пути. Иногда он замирал, прислушиваясь. Но дворец настороженно молчал, и в этом молчании явно таилась угроза. В затылке Ловца постоянно пульсировал холод, словно капала на голову ледяная вода.

«Комната, где большое становится малым… — думал он. — Что это значит? Как это понимать? И где искать эту комнату?»

Низкая галерея привела его к началу длинной лестницы. Он спустился сразу на несколько пролётов, рассудив, что место, о котором говорил ему Маргон, скорее всего, должно находиться где-нибудь в подвале — скрытым от ненужных глаз.

Последние ступеньки тонули во тьме. Подсветив факелом, он заметил, что лестница обрушена на высоте в два человеческих роста. Там, внизу, валялись бесформенные каменные обломки. Опустив факел пониже, Берт заметил и ещё кое-что… И это так взволновало его, что он прыгнул не медля.

Поднявшись, первым делом подвёл факел к полу, покрытому, словно толстым ковром, слоем серой пыли. В этой пыли чёткими отпечатками чернели недавние следы. У Ловца захватило дух — он набрёл на то место, где проходил Сет или кто-то из его команды!

Берт двинулся в направлении следов, по запутанному лабиринту узких ходов, и очень скоро увидел низкую арку, во мраке которой исчезали отпечатки сапог.

«Очень странно, — подумал он. — Кто бы это ни был, он шёл уверенно, не петляя, не топчась в колебании на поворотах, будто ведомый кем-то… или чем-то….»

Ловец шагнул в арку.

Эта круглая комната была совсем крохотной. Стены, лишённые углов, оказались сплошь покрыты потрескавшимися и порядком обвалившимися барельефами. Переплетённые в яростной драке тела закованных в доспехи воинов были изображены так натуралистично, что Берт внезапно почувствовал охвативший его азарт битвы… Который, впрочем, сразу пропал, как только он опустил взгляд. Посреди комнаты на полу располагался… дворец. Настоящий маленький дворец из светлого материала, должно быть из кости, вырезанный с удивительной точностью, передающей мельчайшие детали — от подножия стен, оплетённых диким вьюном, до черепицы на внешних перекрытиях галерей. Время лишь затемнило когда-то, видимо, белоснежное творение, но в остальном ничуть ему не повредило — даже флюгерок на самой высокой башне свободно завертелся на своём шпиле, когда Берт, зачарованный искусным мастерством неведомого мастера, склонился, чтобы сдуть пыль с узорчатых карнизов и точёных зубцов стен. Нетрудно было догадаться, что это — миниатюрный макет дворца Аниса.

«Комната, где большое делается малым…» — вспомнил Берт.

Вокруг макета недвижимыми стражами застыли каменные твари: лев, дракон, химера, змея, волк и черепаха. В прорези панциря последней торчал короткий меч — такой же величины, как и те, которыми орудовали воины на барельефах.

«Пронзи мечом тварь, что носит на себе свой страх…»

Желание укрыться от клыков и когтей свирепых хищников — не есть ли страх окружающего мира? Черепаший панцирь… Несложная загадка оказалась разгаданной.

На рукояти меча светился красной медью круглый медальон в виде змеи, обвивающей солнечный круг. Ловец отступил на шаг, рассматривая навершие меча. Поразительное сходство с истинным навершием! Как и когда Сет сумел скопировать знак Аниса?

«И красное солнце укажет тебе путь к тайному хранилищу…»

Красное солнце…

Берт покрутил головой и вдруг увидел в потолке небольшое круглое отверстие, пропускавшее слабенький луч дневного света. Очевидно, отсюда, из тёмного подземелья на поверхность вёл прямой и узкий ход — что-то вроде длинной трубы… «Красное солнце укажет…» Догадка пришла Ловцу на ум мгновенно: здешнее солнце наливается кровавой краснотой в час заката. Значит, необходимо дождаться завершения дня, и тогда солнце, вставши под определённым углом, по трубе пустит лучик, который, пройдя через отверстие на навершии, образует прямую линию… А линия воткнётся в макет дворца! В то самое место на макете, соответствующее комнате, где располагается тайное хранилище…

Сет уже проделал всё это. И Сет знает местонахождение тайного хранилища. Возможно, он уже отыскал Кость Войны, и лишь неожиданное нападение пустынных воинов отвлекло его от немедленного отступления к Каменному Берегу. Возможно, он прямо сейчас спешно собирает своих людей…

Только подумав об этом, Берт весь, с головы до ног, покрылся холодным потом — мышцы спины свело мгновенной судорогой сильнейшего испуга. Он поспешно покинул комнату.

Почему ему не приходило в голову подстеречь Сета с наёмниками на обратном пути и, вооружившись поддержкой Детей Красного Огня, отнять Кость? Это было бы намного проще, чем ползать в жуткой мгле пустого дворца Аниса… Странно, но даже и сейчас такой вариант развития событий не кажется ему единственно верным.

Почему его скручивает ужасом, как только он подумает о том, что Кость Войны может очутиться в руках Сета? В руках Сета, а потом и в руках того, кому он служит?..

Почему ему кажется, что это очень важно — кто первым извлечёт артефакт из древнего тайника?

Потому что он уже испытал на себе гнев Тьмы — приходит в голову мысль, внезапная, но в то же самое время до странности осознанная, будто он об этом уже думал, вот только забыл…

Потому что не разумом, а каким-то первобытным, дремлющим до сих пор чувством Ловец сознавал: важно как можно скорее выдрать ядовитые клыки у гадюки — пока что спящей, но уже беспокойно ворочающейся во сне, расправляющей свои холодные кольца.

Эта мысль словно подстегнула его мозг. Берт вернулся в комнату — ту самую, где большое становится малым. Если Сет нашёл расположение тайника, значит, и он может сделать то же самое. Выбираться из дворца к развалинам сейчас — просто самоубийственно. Окрестности кишат наёмниками, а пустынные воины ни за что не войдут в проклятое место… Может быть, Сет ещё не успел извлечь Кость Войны из хранилища…

Закусив губу, Ловец остановился перед пронзённой мечом черепахой. «Красное солнце укажет путь…» Выходит, необходимо дождаться заката? Слишком долго… Чёртов проныра Сет! Опередил, выполнил за него его работу. Ловко получилось… Можно подумать, Сет давно занимается ремеслом Ловца Теней.

Взгляд Берта скользнул на барельефы, потом вниз — на медное навершие меча Аниса… Стоп!

Тьфу ты, дьявол, а с чего он взял, что это меч Аниса? Навершие скопировано точно, а вот сам клинок… Обычный стальной клинок, выкованный, должно быть, в кузнечных мастерских Руима. Просто Сет, увидев воинов на барельефах, взял за образец их мечи, и прикрепил знак Аниса к рукояти меча одного из наёмников, чей клинок в точности подходил по длине клинку, пившему вражескую кровь много столетий назад…

Ловец раскрыл рот. Несмотря на то, что холод беспрестанно сверлил затылок, причиняя уже не только лишь неудобство, но и вполне ощутимую боль; несмотря на то, что сгущение мрака мешало дышать и каменные своды проклятого дворца тяжко давили на плечи, Берт рассмеялся.

Ну конечно! Как он раньше не заметил того, что должен был увидеть в первую же секунду, как оказался в этой комнате!

Меч, к рукояти которого Сет прикрепил знак Аниса, был гораздо короче меча, отображённого на подвижной стене в покоях давно почившего царя этих земель. Никто, кроме Берта, не видел выбитого в камне Аниса, никто не входил в покои на верхних ярусах дворца много-много лет.

Берт переложил факел в левую руку, а правой ладонью провёл по лицу.

Сет ищет не там, где надо! Ловец, не удержавшись, рассмеялся вновь. Облегчение, которое он испытал, сделав своё открытие, было близко к эйфории. Будто, неудержимо проваливаясь в бездонный колодец, слыша уже гибельный свист ветра в ушах, он сумел зацепиться за выступ. Сет не найдёт Кость Войны! Страшный череп-шлем достанется Альберту Гендеру, Ловцу Теней из Карвада!

— Возвращаются… — проговорил Самуэль, глядя на то, как к становищу приближается отряд пустынных воинов. Впереди трусил на белом верблюде Исхагг, за ним плелись четыре верблюда с телами убитых, уложенных поперёк сёдел. Дети Красного Огня, ехавшие следом, оживлённо переговаривались.

— Кажется, всё прошло удачно, — сказал Самуэль.

— По крайней мере, мясо для пиршества, чтобы отпраздновать это событие, у дикарей имеется, — отозвалась Марта. — Да положи ты эту штуку! Что это вообще такое?

— Паучье жало… — почему-то с неохотой сообщил Самуэль.

— Ну и чего ты с ним возишься?

— Отлаживаю…

Интонации в его голосе не понравились Марте. Она прямо взглянула на Самуэля, а тот опустил глаза. Марта пошевелилась, переместившись в тень стены тростниковой хижины.

— Интересно, — проговорила она, — как твоё жало действует?

— Всё очень просто! — встрепенулся Самуэль, для которого не существовало наслаждения выше разговора о собственных изобретениях. — Принцип пускового механизма ничем не отличается от обыкновенного арбалета. Но дело в том, что вот в эту трубку вкладываются вовсе не стрелы, а свёрнутая сеть со свинцовыми шариками по краям… — тут он опомнился и буркнул: — Как действует, как действует… Обыкновенно действует…

— Так! — хлопнула себя по коленям Марта. И встала на ноги. — Альберт велел?

— Что велел?! — перепугался Самуэль. — Ничего не велел. То есть велел, конечно… Сидеть здесь и не высовываться. Я и сижу. И вы, пожалуйста, сидите, госпожа. Если хозяин даёт приказание, то приказание нужно выполнять. Хозяин зря говорить не станет. Значит, так оно и нужно.

Марта деловито одёрнула перекрещивающиеся на груди ремни, в которых поблёскивали клинки ножей, закинула руку за спину, но тут же вспомнила, что арбалет потерян в битве на Каменном Берегу, — и недовольно сморщилась.

— Не надо, госпожа! — всполошился Самуэль. Тоже поднимаясь, он неловко прижимал к груди паучье жало. — Мы ведь хозяину слово давали!

— Лично я твоему хозяину ничего не давала… слова ему не давала никакого.

— Зато я дал… — жалобно вздохнул Самуэль и поудобнее перехватил жало, направив трубку в грудь рыжеволосой.

Марта изготовилась, сжав губы, стрельнула глазами по сторонам, но… очевидно, подумав о чём-то, рассмеялась.

— Ладно, — сказала она. — Слово есть слово… Пойдём перекусим, верный оруженосец…

— А разве у нас ещё что-нибудь осталось? — удивился Самуэль, но всё-таки направился за ней в прохладную полутьму хижины.

Через минуту Марта вернулась к очагу.

— Неплохая штука… — пробормотала она. — Действительно, в обращении очень проста…

Встряхнув руками, она направилась прямиком к воинам, рассёдлывающим верблюдов. Исхагг, завидев рыжеволосую — он в это время срезал окровавленную одежду с убитых — зычным окриком повалил своих собратьев на колени.

— Ухун… — с натугой сформулировал Исхагг, — довольный? Весёлый? Сытый?

— До чрезвычайности, — кивнула Марта. — Так всё утро веселился, что умаялся и спит. И я бы на вашем месте не рискнула его беспокоить.

Исхагг отчаянно замотал головой, как бы говоря, что у него и в мыслях не было доставлять какое бы то ни было неудобство самому воплощению Красного Огня.

Рыжеволосая легко взлетела на белого верблюда, похлопала забеспокоившееся животное по горбу.

— Э-э-э… — недоумённо затянул Исхагг, но его скакун, вышибая фонтанчики пыли из-под камней, резво побежал на восток, унося на себе Марту.

Когда становище скрылось из вида, в груди её закопошились сомнения. В какой-то момент она хотела повернуть обратно, но, только подумав, что неизвестно — сколько ещё сидеть на одном месте, изводя себя предположениями — как там Альберт, что с ним, жив он ещё или нет, — ударила верблюда пятками.

Ловец подпрыгнул ещё раз и ещё. Нет, не достать… Даже и стащив каменные осколки в кучу, он всё равно не мог с этой кучи хотя бы кончиками пальцев коснуться последних ступеней обрушенной лестницы. Как бы здесь пригодился Самуэль со своим львиным когтем — особым образом изогнутым крюком, способным намертво впиться в любую, даже самую гладкую поверхность.

Придётся идти в обход. Придётся снова плутать по тёмным коридорам, отыскивая путь к покоям Аниса. И что ему стоило тогда, оказавшись там впервые, измерить длину клинка относительно пропорций человеческого тела! Почему он не догадался сделать это?!

«Теряю сноровку, — мрачно думал Берт, осторожно вышагивая по хрусткому ковру из истлевших костей и комков пыли. Какая-то труха сыпалась со скрытого тьмой потолка, сыпалась и с треском сгорала в ярком пламени факела. — Или это место так на меня влияет…»

Коридоры тянулись вперёд, расходились множеством длинных лучей, швыряли Ловца в переплетенья лестниц, втискивали в узкие полуобвалившиеся лазы, поднимали к анфиладам, нависающим над чёрной пустотой угрюмо молчащих залов, душили зловещей тишиной, пугали внезапно вспыхнувшим невесть где пронзительным воем ветра, заблудившегося в лабиринте дворцовых ходов, словно в окостеневших кишках подохшего чудовища.

И, куда бы ни свернул Ловец, за ним неотступно следовала Тьма. Она обвивала ноги, стесняя движения, словно гнилая, болотная вода, стремилась проникнуть внутрь тела… С тоской вспоминая тёплый солнечный свет, Берт старался шагать быстрее, но, чем дальше, тем сложнее было заставлять себя переставлять ноги. Постоянная пульсация холода в затылке превратилась в настоящую пытку — такого он не чувствовал никогда и был близок к тому, чтобы впервые в жизни проклясть доставшийся с рождения дар… Ему казалось, что неслышные крылья мрака колыхались над головой, готовые в каждую минуту ринуться вниз, окутать с головы до ног, стиснуть до хруста костей… утопить в себе… Чёрный дурман, растёкшийся отравленным током в его крови ещё тогда, в заброшенном руимском кабачке, мучил тело и туманил мозг… Становилось всё хуже и хуже… Временами Берт словно впадал в забытьё. Чудилось, что Тьма принимает очертания громадной извивающейся твари, он даже чувствовал упругую мощь холодной плоти, сжимающейся вокруг него, — и в эти страшные мгновения, когда разум мерк, Ловец терял самообладание, забывал, кто он такой и зачем пришёл в чрево затаившегося каменного монстра. Приседая, он размахивал над головой пылающим факелом, стремясь трескучим пламенем отогнать смертоносные кольца… Потом наваждение отступало. Берт приходил в себя, распластанный на холодном полу, поднимался, стирал с лица густой и липкий пот и шёл дальше, уже с трудом вспоминая — куда идёт. «Нужно идти, — билось в голове, — нельзя дать мраку сожрать себя… Продолжать путь… Может быть, удастся вырваться из чёрного плена…»

Когда впереди забрезжил свет, Ловцу думалось, что он блуждает в темноте долгие годы. Словно умирающий от жажды путник, завидев колодец, он рванулся из вязкой темноты в коридор, идущий полукругом, где через узкие окна в одной из стен падали широкие косые лучи жёлтого, солнечного света. Остановился напротив первого же окна, зажмурившись, погрузился в течение сияющего потока, освежающего разум, смывающего с одежды и кожи, будто маслянистую грязь, пятна Тьмы.

Впереди, близко, раздался шаркающий звук, и Берт снова отпрянул в тень, серую и неопасную, прогретую солнцем.

Вдоль по коридору, навстречу Ловцу, брёл, ссутулившись, человек в чёрной монашеской одежде. Берт не сразу узнал в нём Сета.

Сет изменился неуловимо и странно. Руки его, обычно бессмысленно копошащиеся под одеждой, сейчас были сцеплены на груди в крепкий замок. Исчезла привычная суетливая юркость — Сет двигался медленно и почти бесшумно, выплывая из тени на свет и снова скрываясь в сумраке, точно призрак. Плечи его, раньше постоянно подёргивающиеся, будто в вечном ознобе, теперь были опущены и неподвижны.

«Он тоже чувствует власть Тьмы, — понял Берт. — Но не сопротивляется ей. Тьма управляет им… Ну что же… Глупо было бы упустить такую удачу…»

Рука Ловца сама собой поползла к поясу. Удивляясь, почему это Сет не замечает яркого пламени, Берт отбросил факел в сторону.

Клинок с лёгким скрежетом покинул ножны. Сет всё приближался, а Берт снова отступил назад. Этот недоумок-авантюрист, наверное, и сам не понимает, в какую игру ввязался. Его даже… почти жаль.

Берт прикинул, как он шагнёт из тени, взмахнёт мечом и разом вышибет из тщедушного тела жизнь. Между ним и Сетом осталось не больше десятка шагов, но Ловец всё ещё не мог решиться на атаку.

— Всё равно что ударить старика или калеку… — пробормотал он.

Сжимая рукоять меча, Берт всё-таки вышел на свет. Сет не обратил на него никакого внимания, даже не замедлил шага.

«Надо бы окликнуть его, — подумал Ловец. — Пусть умрёт как мужчина… Да дьявол меня раздери, о чём я беспокоюсь? Этот ублюдок не стал бы колебаться ни мгновения, окажись он на моём месте. Хватит! Излишняя мягкотелость никогда не приводила к добру…»

Берт двинулся вперёд, отводя меч для одного-единственного точного удара — в левую сторону груди, между пятым и шестым ребром…

И, когда рука Ловца уже начала ускоряющееся движение, за спиной его со звучным шорохом сгустилась Тьма.

Будто стальными тисками сжало плечи Берта. Меч, отлетев в сторону, лязгнул о каменный пол. Ловец закричал, когда крепкие зубы впились ему в шею, а кровь из-под разорванной кожи брызнула на покрытые паутиной стены дворцового коридора…

В чём же была ошибка? Ведь он сделал всё, как нужно… Тайное хранилище должно быть в библиотеке дворца Аниса, где же ещё?! Эолле Хохотун, как не хватает сейчас твоего совета!.. Но ничего, он и сам справится, без Эолле. Главное — не прекращать поисков… Короткий отдых — и снова за работу. В конце концов Кость Войны будет его…

Резкий, переполненный болью вскрик вырвал Сета из угрюмой задумчивости.

Альберт Гендер!

Поймав взглядом лицо Ловца, Сет отшатнулся к стене, одновременно выхватывая нож. Но уже через секунду, Сет с облегчением расхохотался, опустив оружие.

Гендер хрипел, закатывая глаза, бестолково всплёскивая безоружными руками. Он оседал на пол, а его плечи трещали от хватки костлявых рук, с которых лохмотьями свисала грязная одежда и гнилая плоть. Лохматая голова с огромным лбом, на котором расплылось похожее на осьминога зелёное пятно, раскачивалась над искривлённой шеей Ловца, мёртвые зубы терзали брызгающую кровью живую плоть.

«Голован, — припомнил Сет. — Кажется, этого мертвеца когда-то звали — Голован…»

Берт, увлекаемый тяжестью повисшего на нём мёртвого, рухнул на пол.

Сет с ножом в руках осторожно приблизился к двум переплетённым телам, заскользил вокруг них, ожидая удобного момента для удара, но вдруг опустил нож. И снова рассмеялся.

Положение Ловца безнадёжно. Даровать ему лёгкую смерть? Ну уж нет… Пусть подыхает в муках, пусть побьётся упрямой башкой о каменные плиты, торопя спасительное небытие…

Сет пошёл дальше, путём, которым ходил уже не раз. Очень скоро солнечные лучи ударили ему в глаза. Он поморщился и поглубже спрятал лицо в капюшон, успев, впрочем, заметить Ургольда, ожидающего у подножия широкой лестницы, ведущей к воротам дворца. Невольно Сет огляделся из-под капюшона — нет ли ещё кого из наёмников поблизости. Нет… Ургольд был один.

Что-то в последнее время совсем испортились у него отношения с воинами. Северяне — тех ещё держал в узде Ургольд, а вот руимские оборванцы окончательно распустились. Даже не пытаясь заниматься чем-либо полезным, они целыми днями шлялись по развалинам или храпели где-нибудь в тени под камнями, а ночами собирались вокруг костров и, боязливо оглядываясь на белеющий в темноте дворец, до утра вели разговоры, смысл которых неизменно сводился к одному и тому же: они, хоть люди и конченые, но всё же бога боятся, а то, что творится в здешних пределах… не человеческое это… Лучше уж в городскую тюрьму на гнилой соломе бока пролёживать, чем сюда, — с одной стороны кровожадные людоеды, а с другой — мертвецы, грызущие живым глотки… Пора рвать когти отсюда, братцы!.. Впрочем, и сам Ургольд уже дважды подходил к Сету справляться — скоро ли господин изволит двинуться в обратный путь?

— Чего тебе? — буркнул Сет, пряча и руки под одежду, чтобы раскалённое солнце не жгло белую кожу.

— Позвольте говорить, господин… — поклонился северянин.

— Говори, только поскорее. Я устал и проголодался.

— Лазутчика поймали, господин!

— Одного из диких? Не приставай ко мне с такими пустяками. Перережьте ему глотку и вышвырните прочь.

— Вовсе не дикого, господин. Бабу.

— Что? Какую ещё бабу? Одну из местных красоток? Так отдай её портовой шпане… если сам ещё не попользовался.

— То-то и оно, господин. Не из тутошних она. Одета, как городские люди в Метрополии одеваются, а уж говорит-то — получше меня. Как бы не из благородных даже… Такая… волосы — что твой огонь, на солнце аж в глазах от них рябит…

— Глупости городишь, — отрезал Сет. — Откуда здесь может быть… Постой-ка! Постой… Приведи её ко мне. Быстро.

Ургольд, снова поклонившись, скрылся между камнями, а Сет, поднявшись по лестнице, уселся на пороге дворцовых врат в тени фронтона. «Неужели?.. — думал, посмеиваясь, Сет. — Удача, кажется, начинает возвращаться ко мне. Сначала я имел честь наблюдать кончину ненавистного Ловца, а теперь мне в руки попалась его красотка… Должно быть, та самая, которая таскала на шее знак Аниса… Вот ведь куда забралась вслед за любимым…»

Ургольд вернулся скоро. С ним был ещё один северянин — ражий детина, без кольчуги, в одной только длинной пропотевшей нательной рубахе, без штанов, но подпоясанный мечом. Этот детина, на татуированной физиономии которого багровели четыре глубоких продольных ссадины, фырча и шмыгая носом, волоком волок по земле связанную девушку с растрёпанными рыжими волосами. Дотащив до ступенек, швырнул её на лестницу, как мешок, и отошёл, потирая исцарапанное лицо.

— Вот оно дело какое… — неловко усмехаясь, пояснил Ургольд, — пока я вас ждал, ребята хотели немного того… поиграться… А она, вишь… прямо как кошка.

— Чуть глаза не лишила, — пробасил пострадавший северянин.

— Поднимите, — приказал Сет.

Рыжеволосую втащили по ступеням к его ногам. Сет наклонился вперёд, откинул волосы с лица девушки и… едва успел отдёрнуть руку.

— Кусается! — констатировал детина. — Я ж говорю! Гадина! Зубы ей вышибить!

— Пошёл вон, — негромко проговорил Сет, не сводя глаз с бледного лица рыжеволосой. — И ты пошёл… Уходите…

Наёмники, удивлённо переглянувшись, ретировались.

Сет смотрел на лежащую у его ног. Пыль, покрывавшая одежду, не могла скрыть идеально точёных изгибов юной фигуры. И лицо, пусть смертельно бледное и искажённое ненавистью, показалось ему удивительно красивым. Сет смотрел на рыжеволосую, и странное, никогда раньше не веданное чувство постепенно завладевало всем его существом.

«Это даже хорошо, что она ненавидит меня, — проносились в его голове быстрые мысли, — хорошо… чем сильнее она меня ненавидит, тем лучше… Всё равно она будет моей, чего бы это ни стоило ни мне, ни ей…»

Созерцание рыжеволосой, лежащей в пыли у его ног, дрожь её губ, с которых слетали неслышные проклятья, рождало в груди Сета отчётливое понимание перемен, произошедших с ним самим. Он уже далеко не тот, что был раньше. Он стоит на пороге чего-то сверхъестественно удивительного. Скоро, очень скоро, ему будет подвластен весь мир. Весь этот мир! Он сначала насладится его ненавистью, а потом — его болью и страданием. Весь мир падёт перед ним! И первой покорится вот эта женщина…

Сет словно очнулся, с удивлением озираясь. Что это были за мысли? Будто не в его голове они родились, а пришли откуда-то извне… Что это?

Он опустил глаза и вздрогнул, увидев девушку.

— Ты внучка старины Франка? — почему-то шёпотом спросил Сет.

В ответ рыжеволосая плюнула.

Сет рассмеялся, стирая плевок с капюшона. Момент пробуждения оказался недолог. Новое, поселившееся в нём, вновь — уже крепко-накрепко — вошло в его разум. Неосознанным движением он вытащил руки из-под одежды и сцепил на груди в замок.

— Альберт разрежет тебя на части! — дёрнувшись, придушенно выговорила девушка. — Ты знаешь Альберта Гендера, Ловца Теней из Карвада? Он прикончит тебя! Но прежде чем сделать это, он отдаст тебя мне… И тогда тебе будет не до смеха, урод!

— Альберта Гендера больше нет, — сказал Сет. — Можешь забыть об Альберте Гендере. Впрочем, можешь хранить о нём светлую память. Как хочешь. Мне всё равно…

Тот, кого при жизни звали Голованом, портовым головорезом из Руима, урча и облизываясь, отполз от бездыханного тела, из разорванной шейной артерии которого кровь уже не хлестала тугой струёй, а выплёскивалась слабыми толчками. Тело Голована не требовало пищи, поэтому он равнодушным взглядом тусклых мёртвых глаз окинул свою добычу, поднялся и, загребая ногами, пошёл прочь — во мглу безмолвных дворцовых коридоров. Тьма приняла его в себя, Тьма накрыла плотным пологом Альберта Гендера, Ловца Теней из Карвада, Тьма нависла над колеблющимся пламенем догорающего факела. Пройдёт время, Тьма поглотит и пламя.