Космопорт, 2014 № 03 (4)

Иван Глотов[3] Консультанты

Легион умирал. На правом фланге, смятом, растерзанном непрерывными атаками, сопротивление уже прекратили. На левом уцелевшие отступали, жертвуя преследующим варварам остатки прикрывающих центурий. И лишь в центре, там, где сражалась первая когорта, не отступали и не сдавались. В центре умирали ветераны — молча, по команде, не сходя с места.

Десятник Сервий Луций Барб умирал из своей десятки последним. Увернулся от брошенного в него копья, другое принял на щит. Рубанул мечом — рослый рыжебородый германец рухнул с раскроенной грудью навзничь. На его месте тотчас же возник другой — коренастый, с налитыми кровью глазами. Страшенный шипастый моргенштерн описал в воздухе полукруг, сокрушил легионерский щит, расколол его пополам. Римлянин не устоял на ногах, пал на колени, кольнул вслепую перед собой. Последнее, что он увидел, была летящая в лицо боевая стрела.

Сервий не знал, сколько времени прошло, прежде чем он очнулся. Удивился, что не чувствует боли, затем осторожно открыл глаза и едва удержался от изумлённого возгласа. Помещение, в котором он находился, не походило ни на что, ранее виденное. Прямоугольное, строгое, с высоким потолком и окном во всю стену. И — белое, идеально матово белое, словно ещё нетронутый, едва выпавший поутру снег. Белым оказалось и ложе. И подстилка, и наброшенное на Сервия покрывало. И ткань, которой были замотаны его руки.

Сервий рывком вскинулся на ложе. Боль, отсутствию которой он удивлялся, мгновенно дала о себе знать — прострелила и пошла гулять по телу, жадно глодая внутренности. Сервий сдержал стон, замер, дожидаясь, пока боль уйдёт. Потом осторожно, в три приёма, поднялся на ноги. Проделал к окну шаг, другой, солнечный свет резанул по глазам. Легионер зажмурился, а когда разлепил веки, не удержался — ахнул изумлённо. Строения в десятки этажей, подобных которым он никогда не видывал, кололи крышами небо и застилали горизонт. Гигантская серебристая стрекоза стремительно прочертила в воздухе прямую и столь же стремительно скрылась за ближайшей постройкой. Со стен величественного, копьём вздымающегося в облака здания полыхнуло светом.

Легионер опустил глаза. Понизу строения разделяла сетка дорог, хотя Сервий и не сразу понял, что это дороги. По ним двигались непрерывным потоком удивительные разноцветные повозки, но сколько Сервий ни всматривался, разглядеть тянущих эти повозки лошадей ему не удалось.

— Приветствую тебя, — раздался вдруг голос за спиной.

Легионер резко обернулся. В дверях стоял одетый в диковинную тунику человек. Поджарый, длинноногий, с коротко стриженными тёмными волосами.

— Меня зовут Валерий, — поджарый улыбнулся. — Прекрасный день сегодня, ты не находишь?

Латынь, на которой изъяснялся Валерий, была несколько необычна. Чересчур правильна, хотя и с акцентом, понял секунду спустя Сервий.

— Где я? — хрипло спросил он. — Что это за провинция?

Назвавшийся Валерием незнакомец расхохотался.

— Ты не в провинции, — сказал он, отсмеявшись. — Ты в России, это страна к северу от Рима. Мы с тобой в городе под названием Москва.

Сервий понурился. О такой стране он не слыхал, о городе — тем более. Суть вещей, однако, он понял.

— Значит, меня продали в рабство, — угрюмо произнёс легионер. — И ты — мой господин. Знай — я никогда не буду рабом и слугой тебе. Прошу оказать мне честь и позволить заколоться.

Валерий вновь рассмеялся, на этот раз беззвучно.

— Так уж сразу и заколоться, — сказал он беззлобно. — Давай лучше для начала пообедаем, а там я тебе расскажу, что к чему.

Уставленный яствами передвижной стол на колёсах появился, казалось, сам собой — вкатился в помещение, будто ждал за дверьми. Сервий сглотнул слюну, уселся на ложе и в следующий миг набросился на еду. Ничего подобного и более вкусного он в жизни не пробовал. Он даже не сумел толком определить, что именно отправлял в рот.

— Полегче, полегче, — благодушно приговаривал Валерий. — Ты, дружище, с приличной голодухи. Не увлекайся. Вот послушай пока. Тебе повезло, мы тебя вытащили за секунду до смерти.

— Кто «мы»? — не прекращая жевать, осведомился Сервий.

— Темпоралы. Ты угодил в темпоральную ловушку. Не думай об этом, ты сейчас всё равно ничего не поймёшь. Потом, когда пообвыкнешься у нас, я тебе разъясню, если захочешь. Так или иначе, ты нужен нам.

— Почему я?

— Ну, не то чтобы именно ты. Нужен был человек твоей эпохи, с твоим опытом, фотогеничный…

— Какой? — едва не подавившись десертом, поразился легионер.

— Неважно, — отмахнулся Валерий.

— В общем, мы искали такого парня, как ты. Ухлопали, между прочим, кучу денег, цены на ловушки кусаются, прах их раздери. Так что тебе придётся отработать.

Сервий отпихнул от себя блюдо с фруктами.

— Я уже сказал, что не стану работать на тебя, — проговорил он гордо. — Ни на полях, ни в каменоломнях, нигде. Ты можешь приказать умертвить меня прямо сейчас.

— Ты слишком горяч, — посерьёзнел Валерий. — Работа непыльная, спину гнуть не придётся. Ты нам нужен как консультант.

Сервий попробовал незнакомое слово на вкус. Было в нём нечто римское, и звучало оно достойно. Не хуже, чем «консул».

— Что значит «консультант»? — спросил он угрюмо. — И где я буду жить? И как?

— Совсем другое дело, дружище, — разулыбался Валерий. — А то заладил — «заколоть, умертвить». Жить будешь, как у Христа за пазухой. Ну, не хмурься, не хмурься, со времён Тиберия многое изменилось, отношение к Христу теперь несколько иное, чем у вас. В общем, будешь жировать в доме с другими консультантами, но в отдельной комнате. Все удобства, между прочим: разделённый санузел, кондиционер, телевизор, интернет… Это всё отличные штуки, поверь. А что придётся делать, я тебе сейчас покажу. Пойдём, приятель.

Показанное оказалось настолько диковинным, что затмило всё доселе виденное. На покрытой белой тканью стене сменяли друг друга картины, писаные, по всему видать, искуснейшими художниками. На картинах был Рим. Тот Рим, в котором декан Сервий Луций Барб родился и прожил тридцать четыре года. Капитолийский холм и Марсово поле. Большой цирк и Колоссеум. Триумфальная арка Тита и Театр Помпея. Затем изображения Вечного города сменил римский походный лагерь. Тессерарии проверяли караул, тубицены трубили зарю, имиджиниферы строем несли воинские штандарты.

— Понравилось? — поинтересовался Валерий, когда в тёмном до того помещении стало светло и картины с покрытой белой тканью стены исчезли. — Это пока фрагменты, дружище. Сейчас я прокручу ещё раз. Твоя задача — определить, что здесь не похоже на настоящее, на то, как бывает на самом деле.

Ненастоящим при внимательном взгляде оказалось почти всё. И покрытие Аппиевой дороги, и строения на Эксвилинском холме, и одежда горожан, и доспехи триариев и гастатов.

— Молодец, — похвалил Валерий. — У тебя цепкий глаз, то, что нам и надо. Так что работёнка у тебя будет, дружище. Вон сколько всего заметил, а мы ещё, считай, к батальным сценам не приступали.

Отряд самарийских повстанцев напоролся на вражескую конницу случайно. Обогнув высокий, с крутыми склонами и острой вершиной холм, маккавеи столкнулись с всадниками лицом к лицу.

Стычка оказалась короткой. Застигнутые врасплох повстанцы в минуту были окружены, смяты и раздавлены. Опёршись спиной об отвесный базальтовый склон и намертво зажав в кулаке рукоятку боевого меча, предводитель отряда Илай Бар-Лейб готовился умереть. Три всадника, образовав полукруг и, выставив перед собой копья, надвигались на него.

«Одного я заберу с собой, — собравшись, подумал Илай. — Вон того, что слева, — принял он последнее в жизни решение».

Бар-Лейб оттолкнулся от склона, рванулся, поднырнул под метнувшееся к нему копьё, коротко взмахнул мечом. Страшный удар в затылок не дал завершить движение, сбил Илая с ног, швырнул лицом вниз на землю, меч отлетел в сторону. Хрипя и задыхаясь, маккавей успел перевернуться на спину, чтобы принять смерть достойно, и в следующий момент в глазах у него померкло.

Очнулся Илай в белом прямоугольном помещении с окном во всю стену.

Рядом с его постелью сидел горбоносый, смуглый мужчина в чёрном одеянии, с блестящей через разрез рубахи золотой цепочкой с могендовидом.

— Меня зовут Арон, — представился горбоносый. — Нет-нет, не Аарон, а именно Арон. Наши имена, как и обычаи, несколько изменились с твоих времён.

— Чьи «наши»? — выдавил из себя Илай.

— Иудейские.

Арамейский Арона разительно отличался от того, на котором говорили в Самарии. Илаю с трудом удавалось разбирать слова.

— Где я? — спросил он.

— В России. За много стадиев и много лет от Иудеи и Кесарии. Мы спасли тебя от верной смерти и рассчитываем на твою благодарность. Ты рад?

— На всё воля Божья, — сурово сказал Илай. — Есть ли здесь храм, в котором я могу помолиться Господу?

— Храм есть, — кивнул Арон. — По местным обычаям он называется синагогой. Я позабочусь, чтобы тебе позволили посещать её, возносить молитвы, соблюдать субботу и так далее. Взамен нам понадобятся твои консультации.

— Что значит «консультации»?

— Советы. Я сотрудник темпорального отдела большой кинокомпании. Тебе пока ни к чему подробности. Скажу только, что компания будет снимать сериал о древней Иудее. С пейзажами, бытом, сражениями и прочим. Современного зрителя на мякине не проведёшь, все требуют достоверности. Поэтому в тебя и вложились, так что, считай, тебе повезло. Жить будешь, как вашим, обрезанным, и не снилось. Поработаешь пару лет, отобьёшь долг. Бог даст, и деньжата появятся. Работа хорошая, можно сказать, для интеллигентов.

— Я не понимаю тебя, Арон, — признался Илай. — Я — не работник, я — воин.

— Так станешь работником, большое дело, — буркнул Арон сердито. — Если есть голова на плечах, можно хорошо устроиться где угодно. Воин, не воин. Пообтешешься, попривыкнешь, парень ты видный, найдёшь девушку из хорошей семьи. Или, может, я познакомлю. Ладно, давай не будем забегать вперёд. Сейчас тебя накормят. Всё кошерное, сам доставал, позаботился о тебе. Брось, можешь не благодарить. Заморишь червячка и за работу, а там видно будет.

Дом для консультантов, называемый на местном наречии общежитием, на первых порах Сервия поразил. Диковинным было всё — от превращающего ночь в день освещения до прямоугольных устройств с мелькающими картинками. Да с какими, куда там полотнам из галереи Лукулла, в которую Сервий заглядывал по юности. Одни только картинки названием фильм чего стоили. Половину происходящего Сервий не понимал, но от остального, бывало, то в смех бросало, то в слёзы. Особенно пришлись ему по душе фильмы про войну с чудовищными, изрыгающими огонь машинами, не чета осадным самбукам, камнемётам и гелеполисам.

За стенами общежития оказалось ещё поразительней. Первые дни Сервий шарахался от мчащихся по земле и по воздуху механизмов, чурался одетых кто во что горазд прохожих. Потом привык. Так же, как постепенно привык к каждодневному нахождению на территории под названием съёмочная площадка. Поначалу царившие там ажиотаж и суета вгоняли в робость, затем стали раздражать, а потом понемногу вошли в норму. Легионер освоился, и вскоре работа даже стала ему нравиться. Сервий покрикивал на бестолковых, не отличающих боевой меч от сковородки статистов. Отчаянно жестикулируя, бранил едва держащихся в седле актёров. И даже выговаривал сутулому и лохматому, со стёклами на глазах недотёпе, которого остальные называли режиссёром и почему-то побаивались.

— Это ты называешь манипулой?! — перемежая благоприобретённые русские слова с латынью, наседал на режиссёра Сервий. — Это не манипула, да будет тебе известно. Это стадо жирных свиней. А тот, долговязый, с копьём под мышкой, по-твоему, центурион? От такого центуриона легионеры разбежались бы в первый же день кампании, а скорее — зарезали бы его в темноте, пока никто не видит.

По вечерам Сервий играл в кости с македонцем Гораном, попивал вино с критянином Аполлодором или упражнялся в вольной борьбе с ассирийцем Ишу. Среди консультантов римлянин вскоре стал авторитетом, для каждого умело находил дружеское слово, мог поддержать в тоске или разделить радость. И лишь от одного — от широкоплечего, черноволосого и черноглазого здоровяка-арамейца, держался поодаль.

Он был вечно хмур, сосредоточен и неприветлив, этот Илай Бар-Лейб. Смотрел исподлобья, тяжело, пристально, и не в глаза, а пониже, в переносицу, словно примеривался, куда лучше ударить. Однажды, столкнувшись с ним на съёмочной площадке, Сервий не выдержал — поймав на себе прицельный угрюмый взгляд, выдернул из-за пояса клинок.

Был клинок бутафорный, картонный — Сервий иногда в охотку размахивал им в массовке. У Илая к поясу крепился такой же, но доставать клинок арамеец не стал. Лишь шагнул вперёд и сказал презрительно:

— Я лично прикончил шестнадцать таких, как ты. И тебя бы свалил, не раздумывая, не будь всей этой мишуры, даже не сомневайся.

Илай махнул рукой, отвернулся и пошёл прочь.

— Это отличный шанс для тебя, — уговаривал Илая Арон. — Фильм будет делать сам Свиридов, — Арон закатил глаза. — «Иудейская война», каково, а? Ах, да, ты не знаешь, она была уже после тебя, и имя Иосиф Флавий тебе тоже ни о чём не говорит. Ладно, неважно. Тебе предлагают одну из ведущих ролей. Симон Бар-Гиора, предводитель сикариев, считай, национальный герой. У тебя прекрасный типаж, и вообще такого в киноиндустрии ещё не было. Твоему приятелю, кстати, тоже дают роль, вы сыграете дуэтом.

— Какому приятелю? — спросил Илай хмуро.

— Ну, этому красавчику-легионеру. Он будет играть императора Тита. А принцессу Беренику — сама Римма Богорад, помнишь её «Офелию» в Гамлете?

Илай пожал плечами. К фильмам он был равнодушен, а длинноволосую и длинноногую актрису запомнил плохо — в Самарии ему приходилось встречать девушек и покрасивее.

— Что мне за это будет? — спросил Илай. — Если я соглашусь.

— Всё! — с маху припечатал ладонь к столу Арон. — Всё, что пожелаешь. Деньги, женщины, квартира в центре Москвы или где угодно. Захочешь — можешь уехать в Израиль. Слава, почёт, уважение — фильм обещает колоссальные сборы и финансируется без ограничений. В основном, за счёт вашего участия.

— Никак не могу осознать, — Римма Богорад задумчиво тянула через соломинку коктейль, — что вы двое — не современные люди. Если бы не знала наверняка, ни за что не поверила бы.

Они втроём сидели за стойкой в баре. Съёмки «Иудейской войны» подходили к концу. Накануне как раз отсняли сцену изгнания из Рима Береники, которую разлюбил император.

— У меня отвратительное послевкусие, — признался Сервий. — Когда толпа швыряла в тебя нечистотами, я едва не сорвался и не бросился на статистов с кулаками.

— У тебя тоже дурное послевкусие? — обернулась актриса к Илаю.

Маккавей не ответил. Отхлебнул безалкогольного пива из бокала, затем спросил:

— Четыре миллиона это много? Что можно сделать на эти деньги?

— Четыре миллиона ерунда, — авторитетно сообщил поднаторевший в финансовых вопросах Сервий. — То ли дело доля с проката. Вот её нам надолго хватит.

— Ладно, мальчики, — Римма поднялась. — Пойду. Завтра тяжёлый день. Особенно для тебя, — кинула она взгляд на Илая. — Завтра начнутся съёмки твоей казни. Отвратительное послевкусие мне обеспечено.

— А ты ей нравишься, — проводил девушку взглядом Сервий. — Что, хороша, а?

Помолчал и, не дождавшись ответа, добавил:

— Ты всё ещё прикончил бы меня, не раздумывая, представься такая возможность?

Илай Бар-Лейб наградил римлянина прицельным тяжёлым взглядом в переносицу.

— Здесь не стал бы — нет смысла. Там, у нас — прикончил бы, — сказал он твёрдо. — Мы с тобой здесь, и это неправильно. Каждый человек должен быть на своём месте. Деньги, женщины, слава ничего не меняют.

— Поздравляю, дружище, — Валерий сиял. — Тебя ждёт новый контракт, а меня — комиссионные. Роль Сергия Каталины — ты будто для неё создан.

«Иудейская война» имела грандиозный успех. «Звёздное трио, — кричали о ведущих актёрах репортёры с газетных страниц и дикторы с телевизионных экранов.

— Полная, небывалая достоверность событий и адекватность характеров».

На гонорар и долю с проката Сервий купил трехкомнатную квартиру на Неглинной, новую, с конвейера, «BMW» и сейчас присматривал загородный дом в Барвихе.

— Что ж, отлично, — бывший легионер хлопнул Валерия по плечу. — Тем же составом? Что-то я давненько не видел Илая. Как он?

— С ним проблемы, — Валерий помрачнел. — Боюсь, что прежнего состава не будет. Да и сценарий не предусматривает роли провинциального мстителя.

— Какие с ним проблемы? — нахмурился Сервий. — Что за проблемы могут быть у человека, которого публика готова носить на руках?

Валерий помялся. Затем взглянул на бывшего легионера в упор:

— Он странный человек, — сказал Валерий тихо. — Вернее, уже можно сказать, был странным. Он заплатил компании, вернул все деньги, включая долю с проката. Римма пыталась отговорить, по слухам, плакала, умоляла… Куда там, не стал слушать. Во временных переходах даже секунда дорогого стоит. Так что ему удалось выторговать всего полминуты.

— Какие полминуты? — оторопел Сервий. — Зачем?

Валерий не ответил.

Илай Бар-Лейб оттолкнулся от склона, рванулся, поднырнул под метнувшееся к нему копьё, коротко взмахнул мечом. Всадник с разрубленной наискось от плеча до пояса грудью повалился с коня. Илай крутанулся волчком, прыгнул к следующему. Время, казалось, замедлилось. Илай сделал выпад, острие клинка вошло под завязки шлема.

Маккавей бросился на землю, перекатился, вскочил на ноги. Третий всадник медленно, очень медленно разворачивал коня. Илай, сжав обеими ладонями рукоятку, занёс клинок. И… не успел.

Едва ползущая к нему, подрагивая, стрела вдруг ускорилась, со свистом рассекла воздух и ударила Илая в грудь. Другая вошла меж рёбер, третья пробила предплечье. Илай выронил меч, пошатнулся, упал на голени, затем повалился навзничь.

— Восемнадцать таких, как ты, — прохрипел он в лицо воину, заносившему над ним копьё. — Завоевателей. Я лично. Я и тебя бы тоже — не раздумывая.