Иван Ноэ Убийство Малу

Профессор Дерон, хирург парижской клиники, скончался от сердечного приступа. Нас было трое, тех, кто знал всю подноготную описанной ниже криминальной истории: профессор, мой непосредственный начальник и я, инспектор Лестрад, проводивший расследование. Поскольку все мы смертны, а теперь нас, посвященных, осталось всего двое, мне представляется необходимым тщательно привести в порядок все относящиеся к происшествию документы, собрать их в единое досье и не дать тем самым времени и обстоятельствам вытравить их из памяти.

Наилучший, на мой взгляд, путь — детально восстановить весь ход следствия. Увы, не получившего законного завершения. Да и нужно ли оно было? Потому что если до конца согласиться с логикой этого дела, то фантастическая история превратится в нечто просто ужасное.

* * *

Может быть, вы еще помните нашумевшее три года назад событие., которое в криминальной хронике окрестили «Убийство Малу».

Малу — имя девицы из марсельского полусвета, цеплявшей клиентов в ночном клубе «Магали». В то время газеты уделяли этой истории самое пристальное внимание — сначала три, затем две колонки на первой странице. Но вдруг вместо того, чтобы постепенно, как это обычно бывает, сойти на последнюю, куда-нибудь в самый неприметный уголок, вся информация о ней как-то мигом исчезла. Никто больше об этой сенсации и не вспоминал. Молчок. А все потому, что поступило крайне осторожно выраженное, но твердое распоряжение притихнуть. И газеты, которые то и дело истошно вопят, протестуя против цензуры, ратуя за свободу слова, как миленькие принимают к исполнению такого рода указания, если они сделаны достаточно жестко, хотя и в деликатной форме.

* * *

В тот вечер в «Магали» все происходило, как обычно, по заведенному там порядку. Одиннадцать часов. Объявляют номер полюбившейся публике певички:

Изящная головка,

Ладная, ловкая,

Стан бедовый,

Голос медовый,

Чудо — дева:

Поет Ева!

Девицы со своих боевых позиций в баре профессионально окидывают взглядом посетителей, примериваясь к ним. После трех полных недвусмысленных намеков песенок, подкрепленных томными взглядами, якобы нечаянно оголенными ножками и глубокими декольте, в искусно созданном полумраке, клиенты, к тому же изрядно нагрузившиеся, вполне «созрели». Наступает час штурма.

Приемы давно отработаны. Они выступают слаженной командой, как пальцы одной руки, с той только разницей, что их не пять, а восемь.

Еще до появления Евы каждая уже наметила себе жертву, разгоряченную крепкими напитками и будоражащей обстановкой, готовую поскакать за ней козликом в какое-нибудь поблизости расположенное укромное местечко. Ева в этой отработанной тактике выступала всего лишь той каплей, которая переполняла чашу.

Было жарко, душно. Сложнейший букет благоуханий — смесь женских духов, винных паров, табачного дыма, резкого от возбуждения мужского запаха.

Малу, как всегда, сидела на своем постоянном месте — на высоком табурете за стойкой бара. Одна. Поскольку пришла позже обычного и только-только появилась.

Девушкой она была видной, плотненькой и аппетитной, с такой жаркой кожей, что всех, кто ее хоть слегка касался, словно ударяло током. Тонкий аромат духов, запах дорогого мыла. В ночном клубе ее считали особой чувственно-возбуждающей. Она и впрямь обладала удивительной способностью одаривать мужчин таким нежным и многообещающим взглядом, так кокетливо и умело подать глубокий вырез своего платья, что сильный пол буквально таял и непременно сдавался.

Бармен утверждал, что однажды увидевшие ее, но по тем или иным причинам не сумевшие познакомиться клиенты неминуемо возвращались, словно «ошалевшие», и жили после этого только одной мыслью: как бы переспать с ней. Что, впрочем, было делом нетрудным, учитывая ее ремесло. Малу прекрасно осознавала свою притягательность для мужчин и, искренне считая, что счастье — в деньгах, отличалась от остальных девиц из «Магали» особой разборчивостью и требовательностью в выборе партнеров.

* * *

Меня вызвали в 13 часов 30 минут 17 января. Сделала это консьержка дома, где проживала Малу, которая никак не могла достучаться до квартирантки.

Естественно, я взял с собой слесаря.

Поднимаясь по лестнице, я не мешал Онорине трепать языком, стараясь не обращать внимания на исходивший от ней густой чесночный запах.

— …Потому что надобно сказать вам, господин инспектор, Малу, несмотря на ее… занятие, ведет очень размеренный образ жизни. Каждое утро я подаю ей к двери молоко. Просыпаясь в полдень, она завтракает, всего лишь кофе с молоком. Прибирается в квартире после утреннего туалета и немного прошвыривается в город, потом обедает, а затем часам к шести отправляется в «Магали». Там она и ужинает, задерживаясь примерно до двух утра. Так вот, сегодня, поднимаясь к жильцу на четвертый этаж, — у него там что-то случилось с краном — я обратила внимание, что молоко все еще стоит перед дверью. Подумала, что она, возможно, еще не встала. Постучала. Ни звука в ответ. А спит она очень чутко. Вновь заколотила. Опять — ничего!

— А вы не пытались открыть дверь? У вас ведь есть запасной ключ?

— Конечно, пыталась, но не смогла. Комната заперта изнутри, а ключ вставлен в замочную скважину.

— Как поздно она вернулась вчера вечером?

— В двадцать минут двенадцатого.

— Откуда такая точность?

— Я как раз посмотрела на часы.

— Она пришла одна?

— Э-э-э… знаете ли… дело в том…

— И все же: была она одна или с кем-то?

— Ее сопровождали.

— Мужчина?

— Естественно, но хозяин запрещает…

— Почему же в таком случае вы позволили ей пройти?

— Потому что она сказала, что это — деловое свидание.

— Но внакладе вы не остались?

— Э-э-э…

— Сколько она вам заплатила?

— Тысячу франков… Сюда, пожалуйста, господин инспектор, дверь налево. Видите, молоко так и не тронули.

Слесарю пришлось повозиться. Ключ здорово заклинило. Пришлось ломать замок.

Малу, задушенная, мертвее не бывает, лежала поперек кровати, как и можно было ожидать, голышом.

Ну вот, опять возникла эта загадка «запертой изнутри комнаты», в которую мне за годы службы уже приходилось упираться рогами… пока не обнаруживался какой-нибудь пустячок, позволявший распутать дело.

Но на сей раз рассчитывать на это, похоже, не приходилось. Помимо двери, были наглухо закрыты и двойные окна. К тому же квартира Малу находилась на четвертом этаже, а пройти через соседние помещения было абсолютно невозможно. Ни камина, ни каких-либо других выходов. Одним словом, полностью закрытое помещение. А преступник испарился.

Я перебрал в уме все возможные варианты.

Самоубийство? Исключено, так как задушить самого себя с такой свирепостью просто невозможно.

Девушка убита где-то в другом месте, а потом принесена сюда? Но и в этом случае убийца не смог бы выбраться из комнаты.

Сообщник извне? Кто тогда закрыл дверь на ключ изнутри? Малу? Но она погибла сразу, убийца жестоко расправился с ней… не без того, однако, чтобы перед этим не попользоваться ее прелестями.

— Вы уверены, что она пришла вчера вечером к себе с мужчиной?

— Никаких сомнений на этот счет, господин инспектор. Я видела его столь же отчетливо, как сейчас вас.

— Как выглядел этот человек?

— Э-э-э… высокий брюнет, усы щеточкой, родинка вот тут — между глазом и левым ухом, в петлице — розетка Почетного легиона[42].

— Все?

— Ах, нет. Когда… когда он сунул мне… банкнот, я заметила, что у него не хватает кончика мизинца на правой руке.

— Кончика мизинца? Вы уверены в этом?

— О! Разумеется. Я даже подумала…

— Ладно, ладно. Пожалуй, хватит. И вы не видели, как этот мужчина выходил от нее?

— Нет. Я прибиралась на лестнице уже за полночь. Он просто не мог пройти незаметно.

— Хорошо, что было потом?

— Заснула я в эту ночь очень поздно. Так что наверняка услышала бы его шаги.

— Ну, это как сказать! Он ведь мог спускаться очень осторожно.

— Исключено! Последние три ступеньки лестницы так скрипят, что я всегда реагирую на этот звук. Сплю — и все равно слышу. Я даже как-то сказала хозяину…

— Конечно, конечно… А если вверх?

— Что «вверх»?

— Предположим, он не спустился из комнаты Малу, а поднялся.

— Но все номера заняты. Так что…

— Действительно.

— Впрочем, он не мог ни подниматься, ни спускаться, потому что не выходил ни через дверь, ни через окна.

Да, классическая тайна запертой изнутри комнаты, в которой совершено преступление. Онорин в логике не откажешь.

Судебно-медицинский эксперт определил, что смерть Малу наступила примерно в двадцать три часа тридцать минут.

Не много же времени потребовалось этому типу с укороченным мизинцем, чтобы провернуть с ней свои делишки, а затем расправиться. Но, черт побери, как же он все-таки выбрался из комнаты?

Я явно поплыл в этом деле, причем так, как никогда за все годы службы. Сил я не жалел: поднял все центральные архивы, изучил множество фото, результаты полицейских облав, поспрашивал друзей, не припоминают ли они человека с покалеченным мизинцем. Впустую.

Я перевернул вверх дном весь «Магали», замучил расспросами девочек, не упустив, естественно, и незабвенную Еву. Пусто! Никто его не помнил. Самое удивительное, что никто даже не заметил, как он входил в заведение. Получалось, что он оказался за стойкой бара как бы внезапно, словно по мановению волшебной палочки. Создавалось нелепое впечатление какого-то видения, поскольку, как только в допросах доходили до этого момента, все немедленно начинали нести маловразумительную околесицу.

Только бармен дал кое-какие показания, согласившись их подписать.

— Да, точно: у него были усы щеточкой. И розетка Почетного легиона… Никогда раньше среди посетителей его не примечал.

— А как насчет родинки вот в этом месте?

— Вы знаете, инспектор, здесь столько болтается народу…

— А руки, неужели не заметили ничего особенного в них?

— Э-э-э… нет, честно говоря. Сколько ни ломаю голову — все напрасно.

— Не помните, в котором часу он появился?

— Где-то около одиннадцати. Как раз объявили о выступлении Евы.

— Может, произошел какой-нибудь незначительный инцидент, совсем пустяковый? Ведь это могло бы послужить зацепкой…

— Да нет… Хотя… Действительно! Именно в этот вечер уезжала Полетт.

— Кто такая?

— Это подружка Малу. Да, вы правы, она еще подошла попрощаться как раз в тот момент, когда Малу собиралась уходить вместе с этим мужчиной… Полетт собиралась прошвырнуться в Испанию на месячишко вместе со своим дружком.

Расследование затянулось. Со дня убийства Малу прошел почти месяц, так что я поставил на контроль возвращение Полетт в Марсель. Вероятнее всего, ничего путного я от нее не услышу. Но что мне оставалось делать в ситуации, когда убийцу никто толком не видел и он, похоже, утек с места преступления через сток в ванной!

Полетт повела себя поначалу нервозно, поскольку на допрос мы ее вытянули прямо из дома, а это, считала она, могло повредить ее репутации. Это при ее-то профессии!

Но потом она успокоилась и рассказала все, что знала. Вкратце я услышал от нее следующее: Малу была единственной дочкой в семье мелкого лионского коммерсанта, чрезмерно избалованной. В один прекрасный день она сбежала из родного города, приняв банальный флирт за большую, на всю жизнь любовь, — словом, обычная брехня. Естественно, ее субчик-голубчик тотчас же ее бросил без гроша в кармане в Марселе. К родителям она, опасаясь отчего гнева, разумеется, вернуться не могла, поэтому поступила завлекательницей сначала в один, потом в другой бар и, наконец, очутилась в «Магали».

— А как насчет этого первого любовника?

— Он осел где-то в Виллербанне, содержит радиомагазин, женат, двое детей. Явно ни при чем…

Конец допроса Полетт я для верности привожу целиком, строго по стенограмме.

Вопрос: Вы подозреваете кого-либо?

Ответ: Нет.

Вопрос: У Малу был постоянный любовник?

Ответ: Нет.

Вопрос: Может, увлечение? Дурачилась, водила кого-нибудь за нос?

Ответ: О нет! Не того она была пошиба. Предпочитала заниматься своим делом втихую.

Вопрос: Значит, никаких соображений насчет того, кто бы мог пойти на убийство вашей подруги, у вас нет?

Ответ: Именно так.

Вопрос: Какого точно числа вы уехали в Испанию?

Ответ: Восемнадцатого января в шесть часов… утра. За мной заехал на машине мой приятель. Малу тогда все подтрунивала: мол, никак не могла поверить, что я не просплю. Бедняжка Малу!

Вопрос: Когда вы с ней разговаривали в последний раз?

Ответ: Непосредственно перед тем, как она покинула «Магали».

Вопрос: Во сколько это было?

Ответ: О! Даже и не знаю… наверное, чуть позже одиннадцати. Я ушла оттуда практически сразу же после нее и была у себя уже в половине двенадцатого. Это помню прекрасно… Я еще заводила будильник на шесть утра, чтобы не проспать…

Вопрос: Она была одна во время вашего разговора?

Ответ: Нет, с клиентом.

Вопрос: Вы можете его описать?

Ответ: Да я и внимания на него не обратила. Мужчина как мужчина.

Вопрос: Волосы светлые или темные?

Ответ: Вроде темные… Да, брюнет.

Вопрос: С усами щеточкой?

Ответ: Возможно, что и с усами.

Вопрос: Вы не обратили внимания на его руки?

Ответ: Нет, с какой стати?

Вопрос: У него был покалечен палец, не заметили?

Ответ: Вот уж не помню.

Вопрос: Подумайте хорошенько… ради Малу… Ведь она была вашей подругой, не так ли? А этот человек — возможно, ее убийца. Ну так как?

Ответ: Да я стараюсь…

Вопрос: Неужели не вспомните какую-нибудь незначительную деталь, которая могла бы навести нас на след?

Ответ: Знаете, в тот вечер я была навеселе… Так радовалась, что мы с Мишелем уезжаем!

Вопрос: И все же сделайте над собой усилие… Это важно. Даже очень.

Ответ: Подождите, подождите… что-то мелькнуло в памяти…

Вопрос: Что именно?

Ответ: Да, да… Я неожиданно покачнулась на своем табурете… и…

Вопрос: И что же?

Ответ: Ну конечно, чтобы не упасть, я уцепилась за него. А он как раз расплачивался и держал в руке бумажник… Надо же! Совсем забыла об этой ерунде… Но в тот момент я ведь не придала этому никакого значения… Понимаете?

Вопрос: Разумеется, но вы продолжайте, продолжайте…

Ответ: Бумажник от толчка у него выпал, кое-что высыпалось на пол… Я помогла ему подобрать.

Вопрос: Что выпало?

Ответ: Деньги. Фото… блондинки с двумя ребятишками.

Вопрос: И это все?

Ответ: Нет.

Вопрос: Тогда что еще?

Ответ: Его удостоверение личности… Ах! Да, теперь все прекрасно вспоминаю… у него была такая смешная фамилия… Ле… Ле Шантр, вот как его звали, как певчего в церковном хоре[43]. А имя — Робер, как у моего отца, почему я и запомнила.

Вопрос: Значит, Робер Ле Шантр?

Ответ: Точно.

Вопрос: А адреса вы не заметили?

Ответ: Почему же, заметила. Но вот вспомнить — это потруднее.

Вопрос: И все же попытайтесь.

Ответ: Знаете, это тоже что-то такое забавное… как-то связано с дуновением ветерка.

Вопрос: Ну-ну, еще чуть-чуть напрягитесь.

Ответ: Там было… нечто веселое, радостное… Точно, так и есть: Жуайез[44].

Вопрос: И в сочетании с дуновением ветерка?

Ответ: Да.

Вопрос: Тогда, значит, в виде прилагательного?

Ответ: Вполне возможно…

Вопрос: А не Вилларе де Жуайез?

Ответ: Точно! Да, да, именно так.

Дальше беседа уже не для протокола:

— Получается улица Вилларе де Жуайез. Есть такая, но в Париже…

— Ну что, довольны?

— Еще бы! Большое вам спасибо.

— Так я могу идти?

— Конечно.

— Слава богу!

— Ладно, ладно, не ворчите. Если бы вы оказались на месте Малу, то уж, верно, были бы довольны, что появился след ее убийцы.

— О! Думаю, что мне на это было бы в высшей степени наплевать… Кстати, он совсем не был похож на убийцу.

— Понимаете, убийцам не приставляют каких-то специальных голов.

Отлично! На сей раз появилась достаточно серьезная зацепка, по крайней мере я так считал. Не так часто фамилию и адрес преступника преподносят буквально на блюдечке.

Я вспрыгнул в первый же отходивший на Париж поезд, прямо на вокзале вскочил в такси. Гонка по Парижу…

Вот наконец и улица Вилларе де Жуайез. Номер дома я предварительно выяснил по справочнику.

С тех пор прошло уже немало времени, но за максимальную точность ручаюсь, так как позже фразу за фразой восстановил все свои беседы в Париже.

Предпочитаю их привести здесь такими, какими они были на самом деле, — в их поразительной сухости и строгости.

Разговор со служанкой, открывшей дверь дома, в котором проживала чета Ле Шантр

— Месье Ле Шантр, точнее, Робер Ле Шантр дома?

— Его нет, месье.

— Когда он вернется?

— Даже и не знаю.

— Он обычно обедает дома?

— О нет, месье.

— Тогда где же он обедает?

— В клинике.

— Что еще за клиника?

— Та, что на улице Бломе.

— Он что, заболел?

— О да, месье, очень серьезно. Его оперировали.

— Ладно, поеду в клинику.

— Но, месье, посетителей к нему не допускают.

— Ничего, не беспокойтесь, меня-то он уж точно примет!

— Но…

Я уже не слушал. Снова такси. Опять гонка по Парижу. Любоваться столицей было некогда. Я сидел как на иголках, на краешке сиденья, полный нетерпения. Шла охота за убийцей.

Разговор с медсестрой в клинике

— Месье Робер Ле Шантр, пожалуйста, мадам.

— К нему нельзя.

— Но мне совершенно необходимо повидаться с ним!

— Все визиты к нему запрещены. Вы можете поговорить с мадам Ле Шантр. Как доложить?

— Я хочу встретиться не с мадам Ле Шантр, а с месье!

— В таком случае весьма сожалею, месье.

— Будьте добры, взгляните на мое удостоверение.

— Полиция?…

— Ну так как, могу я видеть месье Робера Ле Шантра?

— Нет, месье, это невозможно. Категорический приказ главного хирурга.

— Тогда сообщите ему обо мне.

— Хорошо, месье.

Она куда-то позвонила. Профессор Дерон только что закончил оперировать. Он ответил, что сейчас спустится и примет меня в кабинете.

Дожидаясь его, я продолжал «разматывать» медсестру.

— Ну и как он, месье Ле Шантр?

— Пока не очень обнадеживающе, собственно говоря, поэтому к нему и запрещено пускать посетителей. Это — особо тяжелый случай…

— Я имел в виду не здоровье месье Ле Шантра. Как он выглядит? Вы его видели?

— Простите, я не так поняла. Я видела его только на больничной койке. Должно быть, он высокого роста.

— Брюнет?

— Да, месье.

— Усы?

— Да, месье, маленькие такие, темные и щеточкой.

— А вот в этом месте родинка, верно?

— Оказывается, вы сами все знаете.

— Не забывайте, ведь я — полицейский.

— Я не подумала…

— А на мизинце не хватает одной фаланги?

— Верно.

Беседа с профессором Дероном

Я: У вас находится на излечении некий Робер Ле Шантр?

Профессор: Ах! Это…

Я: Да.

Профессор: Вам известно что-то… особенное в отношении этого пациента?

Я: Думаю, да.

Профессор: Как могла произойти утечка?

Я: Знаете, профессор, все-таки мы — полиция…

Профессор: Понятно. Но я тем не менее полагал, что могу рассчитывать на полную конфиденциальность. Вы вдумайтесь только: даже мадам Ле Шантр не в курсе.

Я: Надеюсь.

Профессор: Кроме моих двух ассистентов и двух медсестер, в которых я стопроцентно уверен, никто… Ни один человек. Я гарантирую это.

Я: Шутить изволите, профессор! Да ведь уж целый месяц все газеты и так и сяк расписывают эту историю.

Профессор: Газеты?!

Я: Ну конечно. Вы что, газет не читаете?

Профессор: Это невозможно… Вы, собственно, о чем?…

Я: Так ясно же: о Малу!

Профессор: Малу?

Я: Конечно.

Профессор: Извольте объясниться, что все это значит?

Я: Если вы хотя бы один раз за этот месяц брали в руки газету, то пропустить этот случай никак не могли. Малу — это девушка, убитая в Марселе, в комнате, не имеющей никаких выходов, но откуда убийца тем не менее сумел как-то выбраться.

Профессор: Да, да, я читал об этом.

Я: Вот видите.

Профессор: Но я не усматриваю связи…

Я: У меня доказательство, и даже доказательства — не менее десятка, — что убийца Малу — это…

Профессор: Вы его установили?

Я: Это Робер Ле Шантр!

Профессор: Что вы плетете?

Я: Увы, — для него, конечно, — но это так.

Профессор: Но знаете ли вы, кто такой месье Ле Шантр?

Я: Еще нет, но это не имеет никакого значения. Он — убийца.

Профессор: Нет, повторяю: это невозможно! Месье Ле Шантр — один из ведущих сотрудников «Банк де Франс», один из самых достойных советников Министерства финансов, родом из семьи истовых христиан, в Вандее[45], безупречен в семейном плане. Одним словом, ваше заявление не выдерживает никакой критики!

Я: И тем не менее уверяю вас, что я располагаю неопровержимыми доказательствами. По меньшей мере трое могут его опознать. Именно он познакомился с этой девицей Малу в одном из ночных клубов Марселя в прошлом месяце. Он же сопровождал ее домой на улицу Даре. Никто не видел, чтобы он выходил от нее, а Малу нашли обнаженной, задушенной прямо в постели.

Профессор: Если бы вы знали Робера Ле Шантра так, как я, вам никогда и в голову не пришло бы, что он способен приставать к девице в ночном баре, отправиться затем к ней домой и уж тем более собственными руками прикончить ее. Это не укладывается в сознании — настолько противоречит здравому смыслу.

Я: Может, вы все же позволите мне увидеться с Робером Ле Шантром, хотя бы на пару минут?

Профессор: Конечно, я не могу воспрепятствовать вам это сделать, но…

Я: Но — что?

Профессор: Подождите… В какой день произошло это преступление?

Я: Могу сказать совершенно точно: семнадцатого января, в половине двенадцатого ночи.

Профессор: Семнадцатого? Ну вот, прав все же я! Дело в том, что в этот день Робер Ле Шантр был срочно доставлен в клинику в двадцать два часа тридцать минут в связи с необходимостью немедленной операции по случаю острейшего аппендицита. С той самой минуты он не покидал этого учреждения. Он просто физически не сумел бы этого сделать, бедняга!

Я: Вы в этом уверены?

Профессор: О! Абсолютно. Ну как, убедил я вас?

Я: Нет.

Профессор: До чего же вы, однако, упрямы!

Я: Не я, а факты: полностью совпадают все до одной приметы. А один из свидетелей даже видел его удостоверение личности.

Профессор: Ну, его, положим, могли и украсть…

Я: Но не человек же, похожий на него как две капли воды! Бывают совпадения, но не до такой же степени!..

Профессор: Ничего не понимаю. Послушайте… Я… Могу ли я рассчитывать на то, что вы сохраните в полнейшей тайне сведения, которые вам сообщу я и которые явятся окончательным и неоспоримым доказательством невозможности для Робера Ле Шантра совершить преступление и вообще находиться в тот момент в Марселе?

Я: Да. Если ваша информация позволит полностью снять с Ле Шантра все подозрения, то никто ее не узнает. Конечно, кроме моего прямого начальства.

Профессор: Можете дать честное слово?

Я: Охотно.

Профессор: Дело в том, что именно это обстоятельство является для меня первостепенно значимым. В начале нашей встречи я полагал, что вы намекали именно на это, и никак не мог понять, каким образом вы оказались в курсе…

Я: Но при чем тут вы, профессор?

Профессор: Сейчас поймете.

Я: Слушаю вас внимательно.

Профессор: Вы утверждаете, что преступление было совершено в Марселе семнадцатого января в двадцать три часа тридцать минут?

Я: Все точно.

Профессор: Так вот: в этот день и в указанное вами время Робер Ле Шантр был мертв!

Я: Как так? Вы ведь только что мне заявили…

Профессор: Да, да! Именно мертв, причем умер на моем операционном столе, что находится как раз над нами, на втором этаже этой клиники.

Я: И вы лично при этом присутствовали?

Профессор: Конечно!

Я: Тогда я отказываюсь что-либо понимать в этом деле.

Профессор: Послушайте… давайте попробуем разобраться в случившемся вместе… Будьте так любезны, напомните, но только совершенно точно, когда произошло убийство?

Я: Нет ничего проще. Совершенно точно установлено, что семнадцатого января в двадцать три часа с минутами Робер Ле Шан… я хотел сказать — убийца… подсел к Малу. В двадцать три часа двадцать минут они вместе входят в ее квартиру. В двадцать три часа тридцать минут Малу задушена. Все.

Профессор: И никто после этого убийцу больше не видел?

Я: Нет.

Профессор: Самое лучшее в данной ситуации — это поднять отчет о самой операции. В тот день я ужинал у шефа кабинета министра просвещения: Около десяти часов меня срочно позвали к телефону. В высшей степени перепуганная мадам Ле Шантр сообщила, что ее мужа только что сразил сильнейший приступ болей в брюшной полости. Боли носили кинжальный характер, локализовывались в боку, отмечались потеря сознания, температура — сорок градусов, пульс — сто, живот как камень — другими словами, все признаки острого прободения. Я даже не счел нужным ехать к нему домой, а распорядился немедленно доставить его прямо сюда, в клинику. Моя машина должна была заехать за мной только в одиннадцать часов, посему меня отвез сам шеф кабинета. Прибыл я в клинику одновременно с Ле Шантром. В такого рода случаях все решает быстрота, с которой удается провести хирургическое вмешательство, чтобы остановить распространение инфекции… Дежуривший ассистент подтвердил установленный мною по телефону диагноз. Я вошел в операционный зал, уже простерилизовав руки и в хирургическом халате… Впрочем, возьмите и сами прочитайте отчет о том, как проходила эта операция… вот он…

Отчет

о срочном хирургическом вмешательстве профессора Дерона,

проведенном на больном Робере Ле Шантре 17 января, согласно записям,

сделанным в операционном журнале клиники

22 ч. 40 мин. — проведен первичный осмотр ассистентом месье Рико.

22 ч. 45 мин. — вторичный осмотр больного, на сей раз профессором Дероном. Диагноз: прорыв гнойного аппендикса, обширный перитонит. Живот вспученный, очень твердый. Пациент без сознания. Температура 40,6 градуса. Пульс учащенный, 110 ударов в минуту. Общая слабость. Землистый цвет лица.

22 ч. 50 мин. — общая анестезия (хлороформ). Подготовка операционного поля.

22 ч. 55 мин. — полное отсутствие рефлексов. Широкий надрез кожи, апоневроза, брюшных мускулов. Сильный и в большом количестве выброс гноя.

22 ч. 59 мин. — чистка от гноя завершена. Обнажен участок воспаления: перфорированный аппендикс, начало гангрены. Пульс — 90. Анестезия обычная, в осторожной форме.

23 ч. 02 мин. — резекция аппендикса. Каутеризация. Пульс — 80. Дыхание прерывистое.

23 ч. 04 мин. — пульс — 70. Снятие анестезии. Инъекция.

23 ч. 05 мин. — голубая синкопа. Пульс не прощупывается. Кислород. Инъекция. Искусственное дыхание.

23 ч. 10 мин. — остановка пульса и дыхания. Вскрытие грудной клетки и массаж сердца, проведенный профессором Дероном.

Ассистент зашивает брюшину, мускулы, апоневроз, кожу. Установка дренажной трубки (15 мм).

23 ч. 15 мин. — массаж сердца. Искусственное дыхание. Безрезультатно.

23 ч. 30 мин. — положение не изменилось.

23 ч. 39 мин. — слабый толчок сердечной мышцы.

23 ч. 40 мин. — медленное восстановление сердцебиения. Пульс — 40…

* * *

Я не отрываясь смотрел на документ. Его строчки слегка расплывались. В каком-то тумане до меня донесся голос профессора, подводившего итоги:

— Следовательно, в двадцать три часа десять минут Робер Ле Шантр умер!

Только в двадцать три тридцать девять началось восстановление жизнедеятельности. Другими словами, в течение двадцати девяти минут он был мертв. Разве это не убедительное доказательство его невиновности?

Разумеется, это было абсолютно неоспоримое свидетельство в его пользу, не идиот же я, в конце концов.

Но, с другой стороны, у меня накопилось более чем достаточно доказательств того, что убийцей Малу был… Да, тут недолго сдвинуться по фазе. Когда перестаешь что-либо понимать в ситуации, то почва буквально уходит из-под ног. Начинаешь просто испытывать страх.

Мне стало жутко от этих двух воздвигнутых вокруг меня стен очевидности, давивших и мешавших думать. Требовалось сделать над собой усилие, встряхнуться, рассеять ужас и тревогу, возникшие перед лицом невозможного.

Я беспомощно копошился в засосавшей меня черной дыре, пока, как мне показалось, не увидел какой-то просвет, мелькнувший лучик разума. И тогда я набросился на профессора:

— Но что значит это ваше «мертв»?…

— Это была смерть. Она однозначна: прекращаются дыхание, кровообращение, тело охлаждается… Это и называется смертью.

— Да, это очевидно…

— В таком состоянии, согласитесь, он никак не мог задушить Малу.

— И тем не менее, профессор, у меня же есть свидетели…

— Тогда что, двойник?

— С той же самой родинкой, без фаланги на мизинце, с фотографией его жены и удостоверением личности?…

— И то верно.

— И даже если предположить, что убийцей все же был Ле Шантр, это никак не объясняет тайну не имеющей ни единого выхода комнаты.

— Действительно.

Сказать мне больше было нечего. Оставалось только распрощаться и вернуться обратно в Марсель…

Нет! Этого делать было нельзя! Не мог я уехать, когда от этой дилеммы просто пухла голова! Надо было… надо было… а собственно, чего делать-то?

Следовало по меньшей мере тщательно разобраться в том, что из себя представляет этот Ле Шантр: прочувствовать окружающую его атмосферу, побывать в его доме вполне благополучного человека, взглянуть на кресло, в котором он любил посиживать, на письменный стол, за которым он пописывал, на картины, что давали отдохновение его глазам, увидеть его любимую трубку, пепельницу… И в конце концов, надо было обязательно повидать и его самого… Зачем так, с ходу, отметать возможность какой-то глупейшей путаницы с приметами? И лишь после того как я его увижу, я, по крайней мере, смогу сказать сам себе, что сделал все, что было в моих силах, в борьбе с невозможным.

Но профессор был отнюдь не в восторге от моих планов.

— Пойти к нему? Будьте осторожны! Повторяю: речь идет о человеке и о семье, пользующихся исключительным уважением… Его супруга…

— Не беспокойтесь, я буду предельно тактичен. Полицейским случается вести себя умно… иногда. Могу я повидать мадам Ле Шантр?

— Я сейчас пошлю кого-нибудь за ней. Мадам Ле Шантр все время у изголовья мужа. Если до отъезда у вас возникнет необходимость еще раз повидаться со мной, то я буду у себя в кабинете с двух часов.

Беседа с мадам Ле Шантр

Мадам Ле Шантр: Вы хотели меня видеть, инспектор?

Я: Да, мадам. Речь идет… о весьма незначительном деле… связанном с одним преступником в Марселе.

Мадам Ле Шантр: Так вы из Марселя?

Я: Да.

Мадам Ле Шантр: О! А я ведь там родилась. Там же и с мужем познакомилась.

Я: Так он там жил?

Мадам Ле Шантр: Да, почти пятнадцать лет. Он возглавлял филиал «Банк де Франс». А в Париж мы переехали всего несколько месяцев назад, когда супругу предложили пост в министерстве финансов.

Я: Вот как?

Мадам Ле Шантр: Так о чем вы хотели поговорить?…

Я: Э-э-э… Видите ли, мне понадобилось — и профессор предпочитает, чтобы по таким пустякам не беспокоили месье Ле Шантра в период его выздоровления — просмотреть некоторые досье вашего супруга, в которых мы надеемся обнаружить следы совершенных нашим подозреваемым махинаций… Едва ли стоит вам забивать голову подробностями дела…

Мадам Ле Шантр: Если я в чем-то могу оказаться полезной…

Я: Спасибо за ваше участие.

Мадам Ле Шантр: Я сейчас же позвоню нашей горничной. Вот связка ключей моего мужа. Все его досье классифицированы и находятся в столе… Может, желаете, чтобы я вас сопровождала?

Я: Нет, нет, это совсем ни к чему… Думаю, я задержусь ненадолго.

Мадам Ле Шантр: Тогда держите ключи, инспектор. Как только закончите, передайте их горничной.

Второй (телефонный) разговор с профессором Дероном, который в этот момент находился у себя дома

Я: Алло… Алло… Профессор Дерон?

Профессор: Да, слушаю вас.

Я: Говорит инспектор Лестрад.

Профессор: Что-нибудь новенькое?

Я: Да. По телефону объяснить это невозможно. Но совершенно необходимо, чтобы я смог встретиться с месье Ле Шантром. Минут пять, не более того…

Профессор: Так. Обнаружили неоспоримое доказательство, что именно он убил вашу Малу?

Я: Нет, но я нашел у него дома довольно странные, заставляющие серьезно задуматься вещи. Мне непременно нужно задать ему несколько вопросов. А потом я обо всем вам расскажу.

Профессор: Не утомляйте его. Не волнуйте. Не нервируйте. При соблюдении этих условий разрешаю вам встретиться с ним. Необходимые на этот счет указания сделаю. Помните, что он вернулся к жизни из такого далека…

Я: Очень прошу вас устроить так, чтобы на время нашего разговора мадам Ле Шантр куда-нибудь вышла. Мне нужно поговорить с ним с глазу на глаз.

Профессор: Договорились. Мадам Ле Шантр в этот час всегда отлучается из клиники, так что можете идти смело. Вас пропустят к нему. А потом — прямо ко мне… Жду вас.

Беседа с Робером Ле Шантром в клинике в 14 часов 30 минут

Я: Добрый день, месье. Не беспокойтесь, я не утомлю вас. Знаю, что вы еще слишком слабы.

Ле Шантр: Здравствуйте, инспектор. (Говорит еле-еле…) Видно, у вас действительно очень важное дело, раз профессор Дерон разрешил визит. За последний месяц вы первый человек, кроме моей жены и ученых мужей, которому позволили переступить этот порог… Наверное, мой случай в чем-то профессионально интересен!.. Слушаю вас.

Я: Прошу вас, месье Ле Шантр, отвечать на мои вопросы с полной откровенностью. Даю вам слово, что те доверительные сведения, которые вы, возможно, мне сообщите… останутся строго между нами.

Ле Шантр: Я постараюсь. Валяйте, спрашивайте.

Я: До последнего времени вы ведь жили в Марселе, не так ли?

Ле Шантр: Верно.

Я: Вам знаком ночной клуб под названием «Магали»?

Ле Шантр (после длительной паузы): Почему вы меня об этом спрашиваете?

Я: Ответьте пожалуйста. Знаком ли он вам?

Ле Шантр: Да.

Я: Вы бывали там?

Ле Шантр: Да.

Я: Часто?

Ле Шантр: Но…

Я: Прошу вас, отвечайте, как мы условились.

Ле Шантр: Иногда…

Я: Случалось ли вам встречать там… девицу по имени Малу?

Ле Шантр: Нет.

Я: Вы говорите правду?

Ле Шантр: То есть… я ее видел… но никогда с ней не разговаривал.

Я: Никогда?

Ле Шантр (уверенно): Никогда. Но с какой стати вы задаете мне этот вопрос?

Я: Малу убили.

Ле Шантр: Убили?! И вы, значит, ведете расследование?

Я: Да. Вы не устали?

Ле Шантр: Но откуда вам стало известно, что я порой захаживал в «Магали»?

Я: О, вас там видели.

Ле Шантр: Видели? И вы подумали…

Я: Я подумал, что, быть может, вы сумеете…

Ле Шантр: Увы! Я ничего о ней не знаю.

Я: Была ли она красивой женщиной?

Ле Шантр: Да.

Я: Пользовалась ли она успехом?

Ле Шантр: Несомненно.

Я: Она… произвела на вас определенное впечатление?

Ле Шантр: Да… я… я должен признать это. И даже…

Я: Что «даже»?

Ле Шантр: Это немного смешно, но…

Я: Ничего… говорите… говорите.

Ле Шантр: Был момент, когда я повел себя как мальчишка из колледжа… Она выступала с неким подобием танцевального номера… и бармен продавал ее фото…

Я: И вы купили его?

Ле Шантр: Да.

Я: И этот снимок был… весьма малопристойным?

Ле Шантр: Да, должен признаться…

Я: Почему вы так и не познакомились с Малу?

Ле Шантр: Я был очень известным человеком в Марселе. Занимал высокое положение… женат…, в конце концов…

Я: То есть вы не могли привлекать к себе внимания?

Ле Шантр: Вот именно.

Я: Как вы впервые очутились в «Магали»?

Ле Шантр: Вместе с одним крупным клиентом из Парижа, который пожелал посетить места несколько… ну…

Я: Понимаю.

Ле Шантр: Я никак не мог ему в этом отказать. Знаете, как это бывает?

Я: Конечно. И тогда вы впервые увидели Малу?

Ле Шантр: Да.

Я: И с тех пор вас охватило желание вновь взглянуть на нее?

Ле Шантр: Да… Она меня… волновала как женщина… Послушайте, раз уж у нас мужской разговор и… я изливаю вам душу, то буду откровенным до конца. Малу представляет… точнее, теперь уже представляла, поскольку несчастная покинула этот мир… Так вот, Малу для меня — некое тайное и неосуществленное желание моей жизни. Бывало, что мысль о ней преследовала меня буквально неотступно. Меня влекло к ней, я чувствовал плотское устремление и одновременно был полон отвращения к самому себе за то, что не мог побороть этого влечения…

Я: Понимаю…

Ле Шантр: Дело доходило до абсурда. Когда месяц назад я лежал на операционном столе, то в горячечном бреду — думаю, это происходило в момент анестезии — все мои мысли были устремлены не к жене и детям, не к делам, не к собственному тяжелому состоянию. Мне все время представлялась Малу, сидящая на высоком табурете за стойкой бара…

Я: Понимаю вас…

Третья беседа с профессором Дероном у него дома в 16 часов

Я: На все, что Ле Шантр мне говорил, я, как недоумок какой-то, уныло отвечал: «Понимаю вас… понимаю…» Но на самом деле, профессор, я ничего не понимаю. Чем дальше заходит дело, тем все меньше я в нем разбираюсь. Я действительно понимаю, какие чувства он испытывал, но все это не имеет ни малейшего отношения к делу об убийстве Малу, поскольку в тот момент, когда ее душили, Ле Шантр — ив этом у меня нет никаких сомнений! — был мертв.

Профессор: Как же вам, однако, удалось вырвать у Ле Шантра подобные признания?

Я: Видите ли, просматривая у него дома его досье, я наткнулся на папку с надписью: «Секретно. Уничтожить в случае моей смерти». Естественно, я тут же поспешил ее открыть и среди прочих бумаг обнаружил фотографию Малу в достаточно непристойном и искушающе греховном виде: с глубоким декольте, очаровательными ножками и великолепными бедрами… В цилиндре, зашнурованных сапожках и со стеком в руках…

Профессор: Ясно. Было ли еще что-нибудь в том же духе в досье?

Я: Да так, пустяки. Несколько журнальчиков слегка фривольного содержания, еще ряд снимков… не менее легкомысленных. В целом не так уж и много. Все же какое-то связующее звено между Ле Шантром и Малу появилось, хотя это ничуть не сняло проблемы двух трупов, не имеющих никакой реальной возможности повстречаться друг с другом.

Профессор пристально посмотрел на меня. Довольно долго он колебался, но в конечном счете решился и заговорил подчеркнуто медленно.

Профессор: Ну, это как сказать. Может, и имели.

Я: О чем это вы?

Профессор: После вашего пересказа содержания беседы с Ле Шантром у меня появилась одна мыслишка, как это все можно было бы объяснить. Хотя она и носит явно ненаучный характер, но тем не менее имеет свою внутреннюю логику.

Я: Любопытно…

Профессор: Вы что-нибудь слышали, инспектор, об астральном теле?

Я: Э-э-э… весьма смутно что-то припоминаю…

Профессор: Так вот, некоторые ученые — должен тут же подчеркнуть, что как-то проконтролировать эти сообщения у меня не было никакой возможности — утверждают, что бывали случаи, когда человек сразу же после своей смерти является людям во плоти, в своем земном обличье, порой за многие километры от того места, где он испустил Дух.

Я: Вы полагаете, что такое возможно?

Профессор: Знаете, в мире так много странного и неизведанного. Утверждают, например, что Людовику Четырнадцатому якобы рассказывали о телевидении.

Я: Да, слышал об этом.

Профессор: Робер Ле Шантр был мертв в течение двадцати девяти минут И как раз в это время, минута в минуту, его видели в Марселе. Признайте, совпадение более чем странное.

Я: Тогда выходит, что это не он, а другой, то есть его астральное тело убило Малу?

Профессор: Могу лишь ответить вам: почему бы и нет?

Я: Да, в этом случае получило бы объяснение и его внезапное появление в баре, хотя никто не видел, чтобы он туда входил.

Профессор: А также, между прочим, и его исчезновение из наглухо запертой комнаты. Поскольку в двадцать три часа тридцать девять минут он начал оживать, астральное тело поспешило вновь занять свое место в телесной оболочке.

Я: Психически я достаточно крепкий человек, но от такого волосы встают дыбом.

Профессор: Да уж, пожалуй.

Я: Но объясните, почему этот другой задушил именно Малу?

Профессор: Вот тут-то и вступает в свои права та логика, о которой я только что упоминал. Более того, именно она приводит меня к высказанной гипотезе. Эта логика и современное состояние науки…

Я: Все это страшно интересно…

Профессор: Подсознание, подавление инстинктов и эмоций — все эти вопросы с начала века занимают видное место в работах психиатров и криминалистов при анализе человеческой психологии.

Я: Мне известно об этом.

Профессор: Ле Шантр — человек очень заметный в нашем обществе, примерный муж, отец семейства. Серьезен, даже чересчур, строг до чопорности… в силу обстоятельств, вынужденно. В то же время его, как и всех нас, обуревают всякого рода тайные страсти, которые он скрывает от окружающих, укрощает, держит себя в узде. Разве не говорят об этом те признания, что он вам сделал в ходе беседы?

Я: Согласен.

Профессор: Как-то раз ему на глаза попалась Малу. Он тотчас же почувствовал к ней влечение и вскоре вновь посетил «Магали» специально для того, чтобы увидеть ее. Вместе с ее вульгарной фотографией хранил и несколько малопристойных журналов в качестве своеобразного реванша за вынужденную суровость официальной жизни.

Я: Это очевидно.

Профессор: Он не скрывает, что в момент смерти полон дум не о семье, не о себе лично — положение его между тем критическое, — нет, его навязчиво преследует образ Малу, женщины, которую он так страстно желал, но которой в силу жизненных условностей ему не довелось обладать. Это исступленное желание вызывает в нем чувство стыда. Ему безумно хотелось бы одновременно и овладеть ею и уничтожить как источник громадного внутреннего напряжения и разлада с самим собой… Именно так и поступает его астральное тело, другой он, как только освобождается от земной плоти.

Я: Просто невероятно!

Профессор: Тот «другой», едва обретя свободу, ринулся осуществить те желания, что так старательно подавлял в себе Ле Шантр при жизни. Без слов ясно, что такого убийцу вам нелегко отдать в руки правосудия!

Я: Но неужели мертвец, то есть нынешний больной, не в состоянии что-либо вспомнить?

Профессор: Да конечно, ничего. У него в памяти не отложилось ни малейшего следа этих событий. Во всех других известных случаях временной смерти ни разу этого не отмечалось. А такого рода примеров с каждым днем становится все больше.

Я: В таком случае, профессор, можете быть спокойны: я никому не скажу об этом ни слова, за исключением, конечно, моего непосредственного начальника. Предпочитаю это дело закрыть. Во всяком случае, для правосудия вопрос исчерпан.

* * *

Естественно, я не жду, что кто-либо поверит в эту историю. И скрупулезно восстановил ее вовсе не для того, чтобы попытаться убедить в ее правдивости.

Но никто не запретит мне думать, что со временем мое досье, возможно, послужит существенным подспорьем для Науки. Быть может, тогда этот случай покажется вполне банальным и представит интерес лишь потому, что был первым в цепи подобных?

Поживем — увидим!

Что касается меня лично, то, откровенно говоря, предпочитаю иметь дело с убийцей во плоти, который старым верным способом палит из револьвера, честное слово!

Загрузка...