Корт XXIII

Глава пятнадцатая СВИДЕТЕЛИ И СУДЬИ

— Стоять, человек. Вы обязаны стоять, — приговаривала клюга. — Вы обвиняетесь в совершении общественно опасного деяния.

По опыту Гурилин знал, что когда аппарат начинает разглагольствовать, он вызвал подмогу и ожидает ее с минуты на минуту. Мысль лихорадочно металась в поисках выхода. Броситься на помощь девушке значило быть немедленно пораженным парализующим лучом. Второго удара он бы не пережил. Отвлечь внимание клюги на себя? Но аппарат способен одновременно держать в поле зрения трех-четырех человек и в случае необходимости принудить их к повиновению.

В этот момент послышался топот ног и из-за угла показались их преследователи.

— Попалась! Попалась, маська-мышка! — заорал Толяра, увидев Марину. И пробежал еще несколько шагов, пока не остановился, ослепленный светом фар.

— Стоять! — приказала клюга. — Человеки! Стоять! Вы обвиняетесь в совершении общественно опас…

— …твою-бога-душу… — Толяра вскинул пистолет. — Я т-тебе д-дам д-деян-ния. — В ночи загремели выстрелы.

Клюга двинулась к ним. В ту же секунду сверкнула вспышка мертвенно-белого света и окрестности потряс гулкий взрыв. Ощутив направленное физическое воздействие, аппарат послушно самоликвидировался.

— Ну поднимись же… привстань на секундочку… — стонала Марина, пытаясь выбраться из-под его тяжелого, внезапно обмякшего тела. Вылезла. Перевернула на спину, вгляделась в лицо. — Ты живой? Миленький, ты живой?!.

Он с трудом открыл глаза и вяло пробормотал:

— Пока…

Она вздохнула с облегчением:

— Ой, какой же ты глупый!.. Слушай, эта штука так страшно взорвалась…

— Плюс на минус… — сказал он, садясь.

— Что? Ой, у тебя, кажется, опять рана на голове открылась.

— Голова — это пустяк, — сказал он, пытаясь расстегнуть сорочку. — Посмотри, что у меня на спине.

Она помогла ему снять пиджак и рубашку и тихо вскрикнула.

— Ну что там?

— Там что-то вроде масла. И… какая-то железка торчит…

— Расстегни молнию на подкладке… до конца дергай, сильнее. Аэрозолем обработаешь рану, потом наложишь пластырь, сверху еще один. Приготовила?..

— Да.

— Дергай железку… Сильнее…

— Не выходит… она скользит…

— Зубами дергай… — Он зарычал от боли, поражаясь, до какой же степени громким может быть скрежет собственных зубов.

Отдышавшись он сказал:

— Теперь доставай ампулы. Две красные положи на левую руку, одну желтую прилепи под сердце, еще одну на правый висок… А теперь достань две такие большие таблетки…

Он почувствовал тепловатую кислоту на языке, медленно расползавшуюся по нёбу. С трудом, через силу заставил себя тщательно разжевать таблетки.

Силы возвращались к нему быстро, гигантскими скачками, переполняли грудь, дыхание стало глубоким и резким, вены напряглись от потока крови, сердце гулко колотилось, с трудом вынося невиданный режим работы.

— Слушай меня внимательно, — говорил он ей, быстро шагая по мостовой. — Засеки время. Допинг действует не больше часа. Ровно через пятьдесят минут сломай этот брелок, а если помощь запоздает, вкатаешь мне еще одну ампулу. Даст бог, мой насос ее выдержит.

Они перешли на движущуюся мостовую, и через три минуты перед их глазами открылась сверкающая громада Дворца Правосудия.

Лежавшие на крыше вычислительного центра клюги работали. Но ни одна из похищенных клюг не теряла связи с другими аппаратами, и хотя в силу изменений программы они не могли сообщить о своем местонахождении, однако каждая из них сразу же уловила изменение в основной программе и соответствующим образом перепрограммировалась. Таким образом, механическое воздействие на их корпусы немедленно стало смертельно опасным для похитителя.

Но здоровый рослый Митяй, дежуривший на крыше вычислительного центра, не знал всей этой хитрой механики. И когда над ним зависли толстобрюхие машины и на все голоса загундосили свое: «Человек! Стоять!» — вскинул обрез, который с гордостью носил под курткой.

Первая клюга, взорвавшись после получения заряда из мелко нарубленного провода, поразила своими осколками вторую, та — третью, и вскоре вся крыша здания превратилась в пылающий ад.

Дворец Правосудия, несмотря на ранний час, было полон. Эксперимент по применению электронного судейства продолжался. Из длинной вереницы молодых людей, ожидавших разбирательства, Андрон выдернул Краммера и потащил к лифту, не обращая внимания на возгласы и недоуменные взгляды сослуживцев. К нему поспешил возмущенный заместитель председателя Верховного Суда.

— Стыдитесь, инспектор! — с глубоким возмущением произнес он. — Мало того что вы оскорбили депутатов муниципалитета, набезобразничали в Музее истории…

— Минуточку, — прервал его Гурилин. — Вы сказали «набезобразничали»…

— Лично я квалифицировал бы ваше поведение как хулиганское.

— Значит, меня не разыскивают по обвинению в убийстве бедняги Шенбрунна?

— Насколько мне известно, электронная система квалифицировала это как несчастный случай, не связанный с производством…

Гурилин расхохотался.

— Значит, я все еще инспектор юстиции?

— Да, но только до восьми часов утра. Потом вы пойдете под суд. Видите, какая здесь очередь преступников?

— И я еще пользуюсь правами государственного обвинителя?

— Я повторю, до восьми…

— Прекрасно, — заявил Гурилин, — тогда я забираю этого молодого человека на доследование и собираюсь через двадцать минут передать его дело в суд. Допрашивать его я буду в своем кабинете. Можете вести контроль по внутренним камерам.

Они с Мариной втолкнули Краммера в лифт, провожаемые изумленными взглядами сотрудников.

— Безобразие! — возмутился Верховный Судья. — Разве можно появляться в храме юстиции в таком виде?..

Вид полуобнаженного инспектора, с окровавленной повязкой на голове, с телом, усеянным пластырем и нашлепками биостимуляторов, и в самом деле был ужасен.

Усадив Краммера в кресло, Гурилин сел напротив и несколько секунд изучал его хмурое лицо, растерянный бегающий взгляд. Затем он спросил:

— Скажите, Краммер, вы когда-нибудь задумывались над тем, отчего наше общество столь гуманно к преступникам? Почему вас перевоспитывают в курортных зонах, читают лекции, беседуют с вами, пытаются убедить в необходимости соблюдения правил человеческого общежития?..

Ничего не ответив, тот пожал плечами.

— Многие думают, что в этом воплощена слабость нашего общества, — продолжал инспектор. — А между тем здесь особенно убедительно проявляется его сила. Мы ценим человеческую личность как уникальное явление природы. Дорожа каждым человеком, мы пытаемся вернуть вас к нормальной жизни, сделать полноценными членами нашего общества. И поэтому крайняя мера наказания в судейской практике применяется очень редко. Лишь к самым подлым и отъявленным злодеям, которые уверены в своем праве попирать человеческие законы, убивать и калечить людей. Эта мера — Абсолютная изоляция. Мало кто знает, что это такое. Считается, чем меньше знают о негативных сторонах нашей жизни, тем лучше. Но это не так. Абсолютная изоляция личности — это не смертная казнь, не пожизненное заключение в одиночке. Это — когда общество, признавшись в своей неспособности излечить человека и опасаясь содержать его среди людей, лишает его дееспособности…

Инспектор ненадолго задумался и продолжал:

— Я всего лишь раз присутствовал при этой процедуре, и она на всю жизнь врезалась в мою память. Во время сна преступнику, подлому убийце, ввели лекарство. И перевезли в другое отделение. Там его раздели и положили в ванну с физиологическим раствором. Подключили питание, кислород и… ушли. А он остался. Он не спал. Он не будет спать еще сотню, другую, третью лет, не в силах пошевелить и пальцем и следя за всем происходящим полными слез глазами, пока потомки вновь не разбудят его и не призовут на суд. И уж они будут решать, достоин этот человек жизни среди людей или и дальше должен находиться в состоянии, подобном параличу…

— Для чего вы мне это рассказываете? — вскричал Краммер.

— Для того, чтобы ты понял, до какой степени близко находишься от анабиозной ванны. На тебе висят два убийства, и спасти тебя может только полная откровенность. Ты готов отвечать мне? Помни, каждое твое слово записывает и анализирует электронный судья. Холодный и беспристрастный. И ему решать — какому наказанию тебя подвергнуть. Итак, первый вопрос: для чего, когда и при каких обстоятельствах была убита Эльза Лайменс?

— Я ее не убивал… Она сама…

— Расскажи подробнее.

— Она… они… — Он бросил взгляд на Марину. — Они в тот день удрали от нас…

— В какой день?

— Третьего марта. А потом нагрянули ищейки…

— И вы сочли, что эти девочки вас выдали?

Он кивнул.

— Дальше. Как лицо Эльзы попало на пленку?

— Бигги засняла их в начале репетиции, для пробы. А когда мы отделались от ищеек, она сказала, что при помощи монтажа ее можно хорошенько наказать.

— И вы смонтировали эти кадры и пустили по городу?

— Нет, в день вечеринки мы вызвали ее из дому и показали ей… Она очень испугалась… И стала просить… Угрожала даже!

— Чем же это, интересно, могла она вам угрожать?

— Пойти и заложить Бигги.

Инспектор взглянул на Марину. Она кивнула головой:

— Она не хотела, чтобы мы с нею связывались. За это Саша и дал ей по шее.

— Что же произошло после того, как она пробовала вам угрожать?

— Мы посадили ее в турбо.

— Это случилось одиннадцатого марта? Когда ты удрал из своего санатория. Тебя вытащили специально для того, чтобы ты выманил ее?

— Да. — Это прозвучало еле слышно.

— И вы погнались за ней? И встретили Шенбрунна?

— Не знаю, какую-то тетку. Она здорово дралась. Но Толяра огрел ее чулком, и она…

— Толяра был из вашей компании?

— Конечно.

— Вы доставили ее на берег моря, где связали ей ноги красным шнурком, где, черт возьми, вы его взяли?

— Она носила его в волосах, — прошептала Марина. — Точно такой же, как и Саша…

— Понятно. — Инспектор нервно взглянул на часы.

— Мы не хотели ее убивать! — запричитал Краммер. — Мы привезли ее на яхту и хотели допросить, а она сама перегнулась и…

— И тогда вы решили начать шантажировать ее мать.

— Это не я. Это Бигги. Она хотела чего-то получить от девчонкиной матери.

— И потому велела тебе с ней познакомиться?

— Да… — еле слышно прошептал Краммер.

— А теперь… — Инспектор схватил Краммера за грудки и встряхнул. — Теперь ты скажешь мне, кто такая эта Бигги…

— Нет!

— Ты скажешь мне, кто прячется под этим именем, иначе я вытрясу из тебя всю душу…

«Драка в помещении № 1178» — определили бесстрастные датчики. На схеме города зажглась крохотная красная точка.

В разгаре допроса Гурилин не обратил внимания на то, что погасли контрольные экраны. Потемнело в комнате. Зажглось аварийное освещение. Оконная рама отъехала в сторону, и на подоконнике показался стройный силуэт в серебристом плаще.

— Отпусти его немедленно, слышишь?

Инспектор обернулся и остолбенел.

— Тетя Бигги… — пролепетала Марина.

КИВЦ горел. Взрыв, прогремевший на крыше, охватил почти все аппараты, и они, превратившись в комья бушующей плазмы, обрушились сквозь крышу во внутренние помещения центра, разгромили, раздавили, расплавили миллионы полупроводников и микросхем, разрушили тончайшие электронные логические связи. Главный кабель отошел от защиты. На ближайшей энергетической подстанции выбило масленники…

Завод-автомат не произвел вовремя необходимые детали. Из-за этого строительные роботы, которые должны были отправляться на профилактику, остались на своих местах и, выработав свой ресурс, остановились.

Почти половина вычислительных машин Системы-1 работали, пытаясь перевести в математические символы, выразить в электрических сигналах такие нелегкие понятия, как «память», «прошлое», «прогресс»…

Скорость проходки понизилась. Но оставалась достаточно высокой для того, чтобы к утру смести с лица земли весь старый город…

— Вы сошли с ума! — кричал прораб, подбегая к людям, сидевшим на земле. — Вы все сошли с ума!

— Скажите это в камеру, — попросил его юноша, протянув «удочку», — скажите это миллиардам людей, которые смотрят на вас с экранов.

— Пожалуйста! — заявил прораб. — Я з-заа-являю, что эт-то п-полное безумие — так вот с-сидеть перед стройкой! Она не остановится!

— Так остановите же ее!

— Мы не можем это сделать! Там же работают автоматы! Автоматы! Отключить их мы не в состоянии… Вставайте!.. Ну вставайте же!.. — Он бегал и тормошил, пытался поднять людей, которые упрямо сидели и сидели, прижавшись плечами, и поднимали высоко над головами плакаты, призывавшие остановить механический кошмар, оглянуться, увидеть и оценить то, что бездушные чинуши собрались уничтожить, не считаясь ни со здравым смыслом, ни с мнением целого народа. Плакаты эти призывали к человечности, напоминали о любви к Родине, призывали сохранить памятники истории для грядущих поколений.

Плакаты эти могли бы растрогать и переубедить любого человека.

Но на противоположном конце пустыря, там, где медленно ползли скреперы, расплавляя все на своем пути, где громадной алчной пастью над древней столицей разинулась мрачная труба и движущиеся печи формовали все новые и новые блоки, — там людей не было.

Стройка приближалась.

Она сошла вниз, неотразимо элегантная, уверенная в себе. Бледность ее лица особенно подчеркивал пышный парик, который при разном освещении отливал то тусклой медью, то зеленью бронзы. И приказала:

— А ну-ка, в угол оба! Живо! И не вздумай сопротивляться, милый. Твое прочное титановое сердце не сможет выдержать нажатия этой маленькой кнопки — в пальцах ее сверкал изумрудный глазок лазерного пистолета.

— Сандра… — растерянно пробормотал инспектор, — что ты можешь иметь общего с ними?..

Из гурилинского турболета, причалившего у окна, выскочили рыжеволосый парень и еще один верзила, в котором инспектор узнал бармена из мушкетерского кабачка.

— С ними? — переспросила Сандра. — А чем они хуже тебя? Они-то, во всяком случае, живые люди с нормальными человеческими сердцами. И напрасно вы доверились ему, юная леди. — Она иронически взглянула на Марину. — У этого человека в груди от рождения бьется холодное титановое сердце. Оно не умеет любить, оно не знает нежности и недоступно ласке. В один прекрасный день я вознамерилась отомстить ему. Я стала зарабатывать на том, против чего он боролся. А он был слеп. Я стала одной из богатейших женщин планеты. У меня есть яхты, самолеты, есть прекрасные дворцы, веселые друзья и покорные слуги. А он, бедняга, думал, что я сожительствую с ним из боязни потерять жалкую комнатенку. Нет, муженек, пока я жила в ней, у меня оставалась прекрасная возможность быть в курсе всех твоих дел. Я запеленговала твои радиопереговоры с Системой и вскоре сама стала госпожой Бигги Хантер. Теперь я Большой Охотник, и мне это прозвище подходит больше, чем тебе. Ты давно уже у нас на крючке. Твой турболет исправно сообщал нам, где ты находишься и чем занимаешься. И если дело касалось нас, мы живо заметали следы, если же нет, то пытались извлечь из этого пользу. Твой телефон служил тому же.

— Боже мой… — пробормотал инспектор, — какая же ты все-таки дрянь…

— Ты скоро? — осведомился Хайнц. Они уложили блаженствующего Краммера внутрь турболета и стояли рядом, готовые взлететь в любую секунду.

— Сейчас, — сказала Сандра, поднимая пистолет. — Я разрешу этим милым детям напоследок еще поворковать. Обнимитесь же, и пусть смерть настигнет вас в самое сладостное мгновение. Это будет не страшнее, чем удар электрического тока.

Прижавшись к Андрону, Марина подняла глаза и встретилась с взглядом теплым и нежным.

— Ты… ведь ты человек… это правда?

— Правда… — прошептал он.

И губы их слились в поцелуе, и время потеряло для них всякий смысл, а пространство — всякие границы. И при виде этого у Сандры что-то остро кольнуло в сердце. Глаза ее злобно сощурились, она вскинула лазер…

— Человеки! — произнес унылый голос над самым ее ухом. — Здесь произошло преступное деяние, именуемое дракой…

— Сволочь! — взвизгнула Сандра, подняла пистолет и нажала кнопку.

Клюга моментально отреагировала в соответствии с новой программой. Очевидно, она полагала, что делает это из самых гуманных побуждений.

— Дети… дети мои… — бормотал старик Неходов, перебираясь через людей, сидевших плотными рядами. Жар уже достигал их, нестерпимое пламя выбивало слезы из глаз, но они опускали упрямые головы и сидели, сидели, крепко сцепив руки.

— Не делайте этого, дети! — вскричал старик. — Ведь это — железо! Оно не понимает ни чувств, ни мыслей, не поймет ни смертей, ни страданий ваших!.. Будь же ты проклята!..

И сжав кулаки он бросился вперед, навстречу мерно надвигающемуся комплексу…

— Прости меня, — пробормотал Гурилин, поднимаясь с полу и помогая подняться Марине. В миг, когда сверкнула вспышка, он успел отбросить девушку в сторону, но сам попал под испепеляющий жар аннигиляции. Могучая двухтысячеградусная вспышка сожгла его одежду, расплавила кожный покров, и то, что предстало теперь взору потрясенной девушки, являло собой какую-то невероятную мешанину из никелированных плоскостей, проводов и интегральных схем, мешанину, в которой вздрагивало, вибрировало и шевелилось нечто красное и влажное.

— Я не обманул тебя, — продолжал Гурилин, отводя взгляд. — Я — человек. Я — Андрон. Я — урод, но человек. Я родился с искалеченным, безнадежно атрофированным телом, и то, что ты видишь вокруг него, — он провел рукой по металлическому каркасу ребер, — все это не больше, чем протез. Но в остальном я такой же человек, как и вы все, я так же, как и вы, могу любить, чувствовать и… — Голос его напрягся. — И ненавидеть…

Обойдя тлеющий пластик, инспектор подошел к оплавившемуся подоконнику и выглянул вниз.

— Вот и все, — резюмировал он. Подошел к экрану, задействовал резервный кабель и связался с Верховным Судьей.

— Я завершил расследование, — устало сказал он. — Мною установлено, что…

— Бог ты мой, инспектор, вы как всегда не вовремя, — возмутился судья. — Вы хоть включите телевизор, посмотрите, что в мире творится. Впервые за столько лет Информэйшн дает интересную передачу, вся планета у экранов, а вы… Да что и возьмешь с вашего брата — Андрона.

— Сейчас на ваших глазах совершилось преступление века! И оно продолжается! — говорил молодой человек за кадром. — Погиб один из старейших жителей нашего города, Егор Христофорович Неходов. Он бросился в огонь, желая остановить продвижение строительного комплекса, который с минуты на минуту уничтожит наш город. На ваших экранах вы видите людей, которые поклялись погибнуть, но оставаться на своих местах, там, где должен находиться каждый человек и гражданин…

— Деда… деда… — стонала Марина.

— Вызываю главного судебного исполнителя, — сказал Андрон.

На экране загорелась надпись:

— Я, государственный обвинитель, инспектор юстиции Андрон Гурилин, вызываю в суд информационно-вычислительный комплекс Систему-1 по обвинению в служебных и уголовных преступлениях против населения планеты.

— На протяжении ряда лет Система-1 нарушала существующие законы, скрывала от расследования, не регистрировала и намеренно неправильно квалифицировала обнаруженные преступления.

Он сделал паузу, прислушался к гулкому биению сердца.

— Таким образом, ряд опаснейших преступников избег наказания, что является нарушением основного принципа законности, по которому совершенное преступление неизбежно должно повлечь за собой наказание.

— Не считаясь с принципами общечеловеческой нравственности, призывающими беречь память о прошлом, Система-1 приняла решение об уничтожении древнейших памятников человеческой культуры…

— Несмотря на заявление гражданина по имени Неходов о том, что он даже ценой собственной жизни будет защищать город, Система-1 продолжала работы на транскосмической магистрали, не приняв необходимых мер предосторожности, что повлекло за собой гибель этого человека. Перехожу к обвинительному заключению.

— Я обвиняю Систему-1 как юридическое лицо, наделенное властью и свободой воли, в нарушениях основных законов нашего общества, в служебных преступлениях, попустительстве преступникам и в прямом убийстве человека. Прошу определить степень виновности данного юридического лица…

Строго говоря, Система-1 не была юридическим лицом. И будь на ее месте человек, он всегда нашел бы способ выкрутиться, обвинить во всем вышестоящее начальство, заявить: «а я вот не знал» и «а мне никто не сказал…» Однако Система-1 мыслила логично. За долгие годы работы она привыкла считать себя единственной ответственной за все происходящее, она старалась честно исполнять свои задачи, и не ее вина была, что некоторые лица вложили в ее программу требования слегка приукрашивать отчетность и стремиться довести количество правонарушений до нуля. Она не знала иных средств к этому, кроме их сокрытия. Предъявленное обвинение бросило на одну чашу весов небольшое дополнение к программе, сделанное в прошлые годы, на другую же — основные заложенные в нее принципы работы по улучшению благосостояния общества. Сгоревший КИВЦ выполнял в ее громадном разветвленном организме роль предохранителя, сдерживающего ввод в действие резервных мощностей. Восточная ничем не могла помочь, так как изыскивала возможности для скорейшего ввода в строй завода-автомата. Юго-Западная вместо совета торпедировала логическую систему вопросом, который теснейшим образом увязывался с предъявленным обвинением.

С блеском исполнив около тринадцати с половиной квадрильонов логических операций в течение двадцати двух секунд, Система-1 объявила:

— Объявить приговор, — потребовал инспектор, тяжело дыша.

— Привести в исполнение!

И рухнул, потеряв сознание, распластался всем своим большим и тяжелым телом на полу, возле пульта, которому он отдал десять лет жизни и на котором вдруг начали мерно, один за другим гаснуть экраны.

Подбежав к нему, Марина попыталась привести его в чувство и вдруг, взглянув на часы, закричала:

— «Скорую»! «Скорую» сюда! Скорее! Помогите кто-нибудь!..

И стала нажимать кнопки, двигать тумблеры на пульте, колотила по нему кулаком, призывая:

— Помогите! «Скорую» вызовите! Ответьте!..

Пульт молчал. Свет погас. За ним отключилось и аварийное освещение. Во всем громадном здании Дворца и во всех окрестных зданиях, по всему району и по всем прочим районам, в городах-спутниках, на океанских плавучих островах — погас свет.

Песня лилась над Москвой, песня…

Они смеются, кричат что-то хором, подбрасывая вверх шапки. И бегают, и танцуют на замерзших машинах, еще хранящих зловещее тепло, и пишут на них всякие слова, как после победы над страшным и безжалостным врагом. Который, если разобраться, и не врагом был им вовсе, а другом.

Нет, Система-1 не умерла. Она просто замкнулась сама на себе, уснула на долгие столетия. И в глубоком сне по ее логическим цепям пробегают порой короткие остаточные электрические импульсы. На языке сухих математических символов она пытается дать ответ на вопрос, заданный двумя детьми, мирно спящими, свернувшись в клубок на старом скрипучем диванчике. И вопрос этот звучит так: