Корсет

6. Рут

Я раскраивала отрез ситца. В ткань были вколоты иголки и булавки, а я стояла на коленях, пытаясь провести мелом четкую ровную линию.

– Начинай ближе к краю, девочка моя, – услышала я голос мамы, сидевшей у окна, – а то будет слишком много отходов.

Я кивнула ей в ответ, но не послушалась.

– Что-то мы стали расходовать больше материала в последнее время…

– Ой, извини, мама. Я еще не очень хорошо научилась кроить.

Мама потерла переносицу и вернулась к штопке чулок.

– Понимаю, милая. Я бы сама раскроила, если бы могла согнуться.

– Да, мама, конечно понимаю, ребенок уже слишком большой.

Вечно этот ребенок! Но на сей раз мне это на руку.

Наверное, намеренно раскраивать так, чтобы было больше отходов, – довольно глупая затея. Но коль клиенты миссис Метьярд одеваются в основном в шелка и батист, думаю, с нее не убудет, если я украду немного ситцевых обрезков. Из них получится прекрасная подкладка.

Я закончила размечать ситец мелом и отряхнула руки.

– Ну, вот.

– Отлично! Можешь теперь вырезать по меткам?

Я потянулась за ножницами – но нащупала что-то очень мягкое. Обернувшись, я увидела остаток отреза сатина нежно-персикового цвета. Ножницы так соблазнительно лежали у самого его края, что у меня даже руки задрожали.

Такой женственный и приятный цвет… Теплый, как дуновение весеннего ветерка. Цвет только что распустившегося бутона розы с капельками утренней росы. Мне захотелось потрогать эту ткань и стать, наконец, этой розой. Я осторожно подняла ножницы и начала тянуть на себя сатин, прикрывая его краем своего передника.

– Что-то сегодня совсем пасмурно и темно, – вздохнула мама. – Твоему отцу наверняка в его мастерской тоже не хватает света. А ведь ему так важно правильно передать на картине тени!

Медленно и очень осторожно я все тянула сатин на себя, собирая его в передник. Я улыбалась и чувствовала себя намного красивее просто от того, что трогаю эту прекрасную ткань.

– Тебе достаточно света, чтобы раскроить?

Чик-чик-чик! – ответили за меня ножницы.

– Только режь чуть дальше от линий – надо оставить материал и на швы!

Да к черту эти швы! У меня сейчас есть дела поважнее!

Кроить при таком тусклом свете – то еще занятие! Долгая и нудная работа. Ножницы кажутся свинцовыми и больно впиваются в пальцы. Глаза болят от напряжения так, словно их натерли наждаком. Я почти не вижу прочерченных мелом линий.

– Мне казалось, что у нас тут внизу еще есть свечи. Но коробка уже пуста, – сказала мама, со вздохом взглянув на меня. – А куда делись спички, ты не видела? Я обыскала всю кухню, но так и не нашла…

– Нет, я их не видела. Сходить за ними в лавку?

– Наверное, надо. Как ты будешь кроить в такой темноте?

Мама отложила шитье и стала искать мелочь. Она осматривала один карман за другим, но все они были пусты. Внезапно она резко остановилась и схватилась за живот.

– Мама? Что случилось?

Она не ответила, просто стояла с закрытыми глазами, прислушиваясь к чему-то, что происходило внутри нее.

– Мама?

Она вздрогнула:

– Все в порядке, Рут. Ребенок шевелится. Поднимись и надень капор, дорогая. А я пока найду мелочь на спички.

Прекрасно! Очень кстати!

Папа был в своей студии. Мимо его мастерской я шла осторожно, на носочках, и почти не дышала, все прислушивалась, не идет ли он к двери. Из студии донеслось что-то похожее на звон стекла. Потом я различила едва слышный вздох. И снова наступила тишина. Я прокралась в свою комнату и плотно закрыла дверь.

Старая рассохшаяся половица находилась как раз под моей кроватью. Обычно я ставила на нее ночную вазу. Я невольно чихнула, забравшись под кровать и далеко не сразу попав в щель ногтем. Там, под этой половицей, хранился мой клад: коробка спичек и несколько свечей, заботливо упрятанных под украденными кусочками ткани. Они были очень разные: мягкие и жесткие, темные и светлые, словно приготовленные для костюма арлекина. Я с нежностью перебирала их в тысячный раз. Такие непохожие друг на друга, разноцветные. Смешной и нелепый клад, но мой.

Но цель у меня была совсем другая: самой восстановить корсет.

Каждую ночь я втайне от всех работала над ним. И с каждым разом он все больше становился похожим на изящный дамский корсет. Правда, по форме он сильно отличался от того, что сломала на мне Розалинда Ордакл. Вставок было меньше, да и полоски для них были короче. Корсет этот змейкой обвивал мою грудь. Очень плотно.

Как ни старалась, я не смогла найти ничего, что могло бы послужить косточками для него. Но я придумала, как обойтись без жесткого каркаса! Вместо него будет шнуровка! Из мешковины, шелковых лент или просто клеенки. Вот она-то и добавит моей осанке благородства. И я сделаю ее своими руками: это будет мой труд, моя кровь, мое творчество!

Я добавила кусочек сатина к моим драгоценностям и уложила половицу на место. Выползая из-под кровати, я вспомнила лицо Розалинды Ордакл, державшей меня за корсет.

И снова услышала отвратительный треск ломающегося тростника. Меня обожгло чувство жгучего стыда…

Как ты думаешь, они теперь легко сломаются?

Нет, дорогуша, этот корсет ты уже не сможешь испортить.

Я поклялась себе тогда, что создам что-то, что будет таким же сильным и прочным, как моя ярость. Это будет не просто корсет. Не просто одежда, а нечто, что не сможет разрушить никто и ничто.