Корона пастуха

ГЛАВА 1 Куда ветер дует

Это был один из тех дней, которые потом бережно хранятся в памяти.

Тиффани стояла высоко на холмах у родительской фермы, и ей казалось, что отсюда она может видеть весь мир целиком. Воздух был кристально чист, и осенний ветер кружил сухие листья, которые ясени сбрасывали со своих ветвей, чтобы освободить место для молодой поросли будущей весны.

Ей всегда было интересно, почему деревья выросли здесь. Бабуля Болит рассказывала ей, что когда-то здесь была дорога, проложенная в те дни, когда низины еще были болотами. Бабуля говорила, что древние люди строили свои дома повыше, чтобы защититься от болот и от других людей, совершавших набеги и угонявших скот.

Возможно, они почувствовали себя в безопасности около старого круга из камней, который нашли неподалеку. Или они сами его соорудили? Никто не знал наверняка, откуда он взялся, но, даже если никто не верил, все знали, что некоторые вещи лучше оставить в покое. На всякий случай. В конце концов, даже если в нем и хранились какие-то тайны или сокровища, какая от них польза овцам? И хотя многие из камней лежали плашмя, что если под ними похоронен человек, который не хочет, чтобы его откопали? Если ты мертв, это еще не значит, что ты не можешь рассердиться, о нет.

Но сама Тиффани однажды использовала кое-какие камни, чтобы пройти сквозь портал в волшебную страну, решительно не похожую на ту, о которой она читала в Книге Добрых Сказок, и она знала, насколько реальной была опасность.

Сегодня, по некоторым причинам, она чувствовала необходимость приблизиться к камням. Как любая здравомыслящая ведьма, она носила тяжелые ботинки, в которых можно было пройти где угодно, — крепкие, практичные ботинки. Но они не могли помешать ей чувствовать землю, слышать, что земля говорит ей.

Все началось с зуда, щекотки, которая прокралась сквозь пятки, настойчиво требуя, чтобы ее заметили, которая тянула шагать через холмы к кругу камней, даже если в это самое время Тиффани засовывала руку в бараний зад, чтобы понять причину внезапного возникновения колик. Тиффани не знала, зачем ей идти к камням, но ведьма не станет игнорировать того, что может быть предвестием. Круги из камней стояли для защиты. Защиты ее земли от того, что может прийти с той стороны…

Нахмурившись, она сразу отправилась туда. Но даже здесь, на вершине Мела, все было в порядке. Как всегда. Даже сегодня.

Или нет? К удивлению Тиффани, у круга камней она оказалась не одна.

Повернувшись в пронзительно-чистом воздухе, вслушиваясь в ветер и танец листьев у ее ног, она заметила проблеск рыжих волос, синей от татуировок кожи, и как кто-то пробормотал: «Кривенс», когда особенно яркая кипа листьев зацепилась за рога шлема из черепа кролика.

— Кельда послала меня приглянуть за этими камнями, — сообщил Роб Всякограб со своего наблюдательного пункта на скальном уступе неподалеку. Он разглядывал окружающий ландшафт так, словно выслеживал налетчиков. Откуда бы они ни пришли. Особенно если они пришли из круга.

— И если какой-нибудь из этих отвратцев возвернуться спробует, мы готовы их встренуть, — добавил он с надеждой. — Я смекаю, мы окажем им найлучшее фигловское гостеприимство. — Он выпрямил свое жилистое синее тело до полных своих шести дюймов и размахнулся клеймором, грозя невидимому врагу.

Эффект, как не в первый раз заметила Тиффани, получился впечатляющий.

— Эти древние разбойники давно умерли, — сказала она, но оборвала себя на полуслове, потому что ее Второй Разум приказал ей внимательно слушать. Если Дженни, жена Роба и кельда клана Фиглов, считала, что собирается гроза, значит, гроза действительно уже в пути.

— Умерли? Ну, как и мы, — сказал Роб[1].

— Увы, — вздохнула Тиффани, — в те давние дни люди просто умирали, а не возвращались, как вы, похоже, делаете.

— Может, и вернулись бы, отведай они нашего корма.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Тиффани.

— Ну, это типа каши, в которой всего понамешано, может быть, понимаешь, даже чуток бренди или овечьей мази твоей старой бабушки.

Тиффани рассмеялась, но беспокойство не оставляло ее. Мне нужно поговорить с Дженни, подумала она. Нужно узнать, чувствуют ли ее ноги то же самое.

Когда они достигли большого, поросшего травой кургана, где в сложном запутанном подземном лабиринте обитали Фиглы, Тиффани и Роб продрались сквозь заросли шиповника, скрывающие вход, и застали Дженни сидящей у входа и жующей бутерброд.

Баранина, подумала Тиффани с оттенком раздражения. Она была хорошо осведомлена о договоренности с Фиглами, по которой они могли иногда забирать старую овцу в обмен на веселые драки с воронами, которые, в противном случае, нападали бы на ягнят, которые, в свою очередь, стремились делать то, что у ягнят получается лучше всего: теряться и умирать. Теперь же потерянные ягнята на Мелу разучили новый трюк — скоростное возвращение в стадо через холмы, иногда задом наперед, с Фиглом под каждым из маленьких копыт.

Кельда обладала отменным аппетитом, ведь в клане Фиглов была лишь одна кельда, которая была матерью множества сыновей и иногда — в виде счастливого исключения — дочерей[2]. Каждый раз, как Тиффани видела Дженни, та становилась немного шире и круглее. Ее чресла принялись за работу, и прямо сейчас Дженни работала над тем, чтобы сделать их больше с помощью приспособления, которое выглядело как половина бараньей ноги между двумя кусками хлеба. Нелегкое дело для Фигла ростом всего в шесть дюймов, но, когда Дженни дорастет до статуса старой мудрой кельды, понятие «пояс» из предмета, поддерживающего ее килт, станет чем-то, что лишь обозначает ее экватор.

Молодые Фиглы пасли улиток и боролись, отскакивая друг от друга, от стен, а иногда даже от собственных ботинок. Они восхищались Тиффани, видя в ней своего рода кельду, и потому прервали драки и нервно уставились на нее, когда она приблизилась.

— Становись, ребята, покажите нашей карге, как славно вы потрудились, — с нотками гордости в голосе сказала их мать, вытирая бараний жир с губ.

О нет, подумала Тиффани. Что они собираются мне показать? Это явно не имеет отношения к улиткам…

Но Дженни продолжала:

— Пусть карга послушает, как вы разучили азбуку. Начинай, Чутка-Меньше-Мальца-Джока-Джок.

Один из Фиглов поскреб напузник и извлек оттуда небольшого жука. Постоянный зуд в напузнике давно стал аксиомой; как думала Тиффани, так было потому, что многие из хранившихся там вещей были все еще оставались живыми. Чутка-Меньше-Мальца-Джока-Джок сглотнул.

— А — ента алебарда, — заорал он. — Чтобы отсекать бошки, — добавил он хвастливо.

— Б — ента ботинок! — выкрикнул следующий Фигл, вытиравший со своего килта нечто, похожего на улиточную слизь. — Чтобы дать пинка!

— К — ента клеймора, и кривенс, я отвешу тебе пинка, если ты воткнешь ее в меня еще раз! — крикнул третий, развернулся и бросился на одного из своих братьев.

Драчуны укатились в заросли ежевики. На землю выпал желтый предмет в форме полумесяца, который Роб немедленно схватил и спрятал за спину.

Тиффани прищурилась. Это было… да, это определенно походило на обломок старого ногтя!

— Ну, — пробормотал Роб, елозя ногой по земле, ты ж всегда срезаешь эти кусочки с тех стариков, к которым часто ходишь. Они вечно валяются во вьюнках и только и ждут кого-то, кто бы их подобрал. И они твердые, как гвозди, понимаешь.

— Но это ведь ногти, — начала Тиффани и осеклась. В конце концов, может быть, кто-то типа старого мистера Нимлета был бы даже рад узнать, что какая-то часть его все еще готова к бою, пусть даже он сам не может подняться из кресла без посторонней помощи.

Кельда отозвала ее в сторону.

— Ну, карга, — сказала она, — твое имя в этой земле. Она говорит с тобой, Тир-Фа-Фойнн, Земля-под-волной. Ты ведь говоришь с ней?

— Да, — сказала Тиффани. — Изредка. Хотя я слышу ее, Дженни.

— Не каждый день?

— Не каждый день. Столько хлопот, знаешь ли…

— То мне ведомо, — сказала кельда. — Ты знаешь, я приглядываю за тобой. Мои мысли следуют за тобой, когда ты проносишься над моей головой. И ты должна помнить, что долго была мертва.

Тиффани устало вздохнула. Хождение по домам — вот основное занятие сочувствующей ведьмы, то, что ведьмы делали, чтобы заполнить пробелы в мире и управиться с вещами, которые кто-то должен сделать: заготовка дров для старушек, готовка тушеного мяса к обеду, травяные сборы для больных ног, сбор в корзину «лишних» яиц и поношенной одежды для новорожденного в небогатом доме, и выслушивание, да, выслушивание людских жалоб и забот. И ногти… Эти ногти, твердые, как кремень, которые скручиваются внутри сапог у стариков, оставшихся без семьи и друзей. Но наградой за усердный труд становилось еще большее количество работы. Кто выкапывает самые глубокие ямы, тому и достается самая большая лопата.

— Сегодня, Дженни, — промолвила Тиффани, — я слушала землю. Она велела мне идти к кругу?..

Вопрос повис в воздухе. Кельда вздохнула.

— Я еще не вижу этого ясно, но что-то не в порядке, Тиффани, — сказала она. — Завеса между нашими мирами сейчас такая тонкая, и ее очень легко прорвать. Пока стоят камни, врата открыты, и Королева Эльфов стала сильнее с тех пор, как ты прогнала ее в прошлый раз. Она спешит проскользнуть мимо тебя, но… Я все еще боюсь. Это похоже на туман, который застилает наш путь.

Тиффани закусила губу. Если кельда беспокоится, значит, и ей следовало бы.

— Не мучь себя, — мягко проговорила кельда, пристально поглядев на Тиффани.

— Если тебе понадобятся Фиглы, мы придем. И с этого момента мы глаз с тебя спускать не будем. — Она откусила последний кусочек бутерброда и, наградив Тиффани особого рода взглядом, сменила тему. — Этот молодой человек — Престон… Я думаю, тебе надо обратиться к нему. Вы часто с ним видитесь? — ее взгляд внезапно стал острым, как лезвие топора.

— Ну, — сказала Тиффани, — он много работает, как и я. Он в больнице, а я на Мелу. — Она с ужасом обнаружила, что неудержимо покрывается тем видом румянца, который начинается с кончиков пальцев и продвигается к лицу, пока ты не начинаешь багроветь, как помидор. Она не имела право краснеть, как наивная сельская девушка перед своим кавалером! Она ведьма!

— Мы пишем друг другу, — добавила она слабым голосом.

— Письма? И это все?

Тиффани сглотнула. Она когда-то думала — все думали, — что у них с Престоном существует Договоренность. Он был образованным юношей, пройдя новую школу в сарае на ферме Болитов, пока не почувствовал себя готовым отправиться в город учиться на врача. Теперь все думали, что между ними существует Договоренность, включая Тиффани и Престона. Кроме… она обязана делать то, чего от нее ждут?

— Он очень милый, остроумный и хорошо обращается со словами, — попыталась объяснить она, — но… Мы любим свою работу. На самом деле, мы и есть наша работа. Престон усердно работает в Благотворительном Госпитале Леди Сибиллы. А я не могу перестать думать о бабуле Болит и о том, как она любила свою жизнь и эти холмы — только она, овцы и две собаки, Гром и Молния, и… — она умолкла.

Дженни положила маленькую, орехово-коричневую руку ей на плечо.

— Думаешь, это вся твоя жизнь, девочка? — спросила она.

— Ну, мне нравится то, что я делаю, и это помогает людям.

— Но кто поможет тебе? Твоя метла летает повсюду так быстро, что, того и гляди, загорится. Надо позаботиться обо всех — но кто позаботится о тебе? Если Престон далеко, что ж, остаются барон и его новая жена. Они, конечно, заботятся о своих людях. А заботы достаточно для помощи.

— Они заботятся, — ответила Тиффани, с содроганием вспомнив, как все думали, что между ней и Роландом — теперь бароном — также существует Договоренность.

Почему они так жаждут подыскать ей мужа? Неужели мужа так трудно найти, если ей вдруг это понадобится?

— Роланд порядочный человек, хотя и не настолько, как теперь его отец. И Летиция…

Летиция, подумала она. Они обе знали, что Летиция может колдовать, просто пока что играет роль молодой баронессы. И она была в этом хороша — так хороша, что Тиффани невольно задумывалась, возобладает ли желание Быть Баронессой над желанием Быть Ведьмой. Конечно, это доставило бы гораздо меньше неприятностей.

— Ты уже столько сделала для людей, что они в долгу перед тобой, — продолжала Дженни.

— Ну, — сказала Тиффани, — еще столько всего нужно сделать, а людей не хватает.

Кельда загадочно улыбнулась:

— А ты дала им попытаться? Не стыдись обращаться за помощью. Гордость — это прекрасно, но, рано или поздно, она может убить тебя.

Тиффани рассмеялась:

— Ты, как всегда, права, Дженни. Но гордость у ведьм в крови.

Ей вспомнилась Матушка Ветровоск, которую все прочие ведьмы почитали как старшую и мудрейшую среди них. Когда матушка Ветровоск говорила, гордости не звучало в ее речи, но она в этом и не нуждалась. Гордость была частью ее сущности. Собственно, что бы там ни было у ведьм в крови, у матушки Ветровоск этого было — хоть лопатой греби. Тиффани надеялась, что когда-нибудь станет столь же сильной ведьмой.

— Что ж, хорошо, если так, — сказала кельда. — Ты карга наших холмов, а у нашей карги должна быть гордость. Но еще у нашей ведьмы должна быть собственная жизнь. — Ее торжественный взгляд задержался на Тиффани. — Так что держи нос по ветру.

Ветер в графстве дул злой и холодный; он скорбно завывал вокруг труб особняка лорда Вертлюга, который высился в центре огромного, на несколько гектаров, парка, преодолеть который пешком было практически невозможно, — неплохая защита от недостойных посетителей, которые слишком бедны, чтобы разжиться хотя бы лошадью.

Парк служил преградой от обычных людей, преимущественно фермеров, живших по соседству и, вообще-то, и так слишком занятых, чтобы бродить по паркам. Для большинства из них лошадь представляла собой не более чем большие волосатые ноги, влекущие за собой телегу. Тощие, полубезумные лошади, гарцующие по аллеям или запряженные в кареты, были приметой другого типа людей — тех, кто владел землей и деньгами, а так же маленьким, безвольным подбородком. И чьи жены нередко были похожи на лошадей.

Отец лорда Вертлюга унаследовал от своего отца, великого зодчего, деньги и титул, однако спился и впустую истратил почти все, что у него было[3]. Тем не менее, молодой Гарольд Вертлюг умел вертеться и провернул немало махинаций, благодаря чему восстановил семейное состояние и пристроил к фамильному особняку два дорогих и уродливых крыла.

У него было три сына, и ему особенно нравилось, что жена подарила ему еще одного отпрыска, помимо стандартного набора «наследник плюс резерв». Лорд Вертлюг любил быть на голову выше всех прочих, даже если это проявлялось лишь в наличии еще одного сына, о котором он не слишком-то заботился.

Старший сын, Гарри, не ходил в школу; он имел дело с имущественными вопросами, помогал отцу и обучался у него, как отличить тех, кто достоин разговора, от тех, кто не заслуживает и кивка.

Хью, номер второй, хотел стать священником. «Только если это будет омнианство, и ничто иное, — заявил отец. — Я не желаю, чтобы мой сын баловался с языческими культами!»[4]

Ом отличался удобной молчаливостью, что позволяло священнослужителям трактовать его повеления так, как им представлялось нужным. Поразительно, но Ом крайне редко желал от своих последователей чего-либо типа «кормите бедных» или «помогайте старикам», больше склоняясь к «тебе нужен шикарный особняк» или «почему бы не быть семи переменам блюд за обедом?». Так что лорд Вертлюг справедливо полагал, что священник в семье может быть полезен.

Третьего сына звали Джеффри. Никто не знал, что делать с Джеффри; не в последнюю очередь, сам Джеффри.

Учитель, которого лорд Вертлюг нанял для своих мальчиков, звался мистер Каммар. Старшие братья Джеффри прозвали его Комаром, что, надо сказать, ему подходило. Но для Джеффри мистер Каммар был настоящей находкой. Учитель привез с собой целый ящик книг, хорошо зная, что в большинстве богатых домой не найдется и одной книги, если только она не будет посвящена древним сражениям, в которых члены семьи представали весьма эффектными, хотя и туповато-героическими персонажами. От мистера Каммара и из его чудесных книг Джеффри узнал о великих философах Лай Тин Виддле, Оринжикрате, Зеноне и Ибиде и о знаменитых изобретателях типа Златоглаза Среброрука Дактилоса или Леонарда Щеботанского. Так Джеффри начал понимать, каким он хотел бы стать.

Когда они не читали и не учились, мистер Каммар брал Джеффри с собой на раскопки в поисках древних мест и древних вещей и рассказывал ему о вселенной, о который мальчик даже помыслить не смел. Чем больше он узнавал о мире, тем больше ему хотелось узнать все о Великой Черепахе А’Туине и о землях, что лежат за пределами графства.

— Простите, сэр, — спросил он однажды, — а как вы стали учителем?

Мистер Каммар улыбнулся:

— Меня научил другой, так это обычно и происходит. Он дал мне книгу, и после этого я стал читать все книги, какие только смог найти. Так же, как и вы, молодой человек. Я вижу, вы читаете все время, а не только на уроках.

Джеффри знал, что его отец потешается над учителем, но его мать вмешалась, сказав, что Джеффри пытается хватать звезды с неба.

Отец фыркнул: «Да он по уши в грязи и мертвецах. И кому есть дело до ХХХХ? Туда все равно никто не ездит»[5].

Мать устало возразила: «Но он смыслит в грамоте, и мистер Каммар научил его трем языкам. Он даже может немного говорить на оффлерианском!»

«От этого будет польза, только если он вздумает заделаться дантистом, — хмыкнул отец. — Какой толк в изучении языков? Все равно сейчас все говорят на морпоркском».

Но мать Джеффри сказала: «Ты читай, сынок. Чтение — это путь наверх, а знания — ключ ко всему».

Вскоре после этого лорд Вертлюг отослал учителя, заявив:

— Слишком много ерунды вы тут разводите. Мальчишка все равно того не стоит, не то что его братья.

В гулких стенах усадьбы звуки разносились далеко, так что Джеффри все услышал и подумал про себя: «Что ж, раз уж выбирать, кем стать, то я выбираю не становиться таким, как отец».

Когда учитель ушел, Джеффри стал один бродить по окрестностям, учась разным вещам, и частенько околачивался у Мак-Тавиша, конюха, старого, как мир, но все еще известного как «парень». Он знал песни всех птиц на свете и умел их насвистывать.

На конюшне Мак-Тавиша Джеффри и нашел Мефистофеля. Старая нянюшкина коза в то время окотилась, и помимо двух здоровых козлят Джеффри обнаружил в куче соломы третьего, жалкого карлика, которого мать отвергла.

— Я попробую выходить козленка, — сказал Джеффри. Всю ночь он не смыкал глаз, поддерживая в новорожденном жизнь, доил мать-козу и давал малышу слизывать молоко со своих пальцев, пока оба не уснули, свернувшись комочком, пригревшись в стоге сена.

Он такой маленький, подумал Джеффри, глядя в щелочки глаз козленка. Надо дать ему шанс.

Малыш откликнулся на заботу и вырос в крепкого, сильного козла с дьявольским ударом. Он всюду следовал за Джеффри и сурово наклонял голову, грозя рогами всякому, кто посмеет обидеть его хозяина. Обычно в пределах досягаемости не оказывалось никого, а слуги и случайные посетители обнаруживали себя стремительно удаляющимися прочь, едва козел наклонял голову.

— Почему ты назвал это адское отродье Мефистофелем? — спросил однажды Мак-Тавиш.

— Я вычитал это в книжке[6]. По-моему, хорошее имя для козла, — сказал Джеффри.

Джеффри и сам вырос, превратившись из мальчика в юношу и мудро стараясь не попадаться лишний раз на глаза отцу.

В один прекрасный день Мак-Тавиш оседлал лошадей, и они поехали к полям на окраине владений лорда Вертлюга, где обитали лисы. Как и много раз прежде, они затаились, наблюдая, как лисица играет со своими детенышами.

— Приятное зрелище, — шепнул Мак-Тавиш. — Лисе надо есть и кормить лисят. Да только слишком уж им нравятся мои цыплята. Лисы уничтожают вещи, которые важны для меня, а за это я убиваю их самих. Так устроен мир.

— Так не должно быть, — печально сказал Джеффри. Он успел проникнуться симпатией к лисице.

— Но нам нужны куры и мы должны их защищать, вот и охотимся на лис, — возразил Мак-Тавиш. — Твой отец хочет, чтобы ты присоединился к охоте, хотя бы на лис.

— Я понимаю, — сказал Джеффри. Он успел насмотреться на ежегодные охоты, пока был ребенком. — Нам надо защищать кур, а мир жесток и беспощаден. Но нечестно делать из этого развлечение. Ужас! Это ведь казнь! Разве обязательно убивать всех? Убивать мать, которая кормит детенышей… Мы берем так много и ничего не отдаем взамен.

Он поднялся на ноги и подошел к своей лошади.

— Я не хочу охотится, Мак-Тавиш, — заявил он. — Честное слово, я не хочу никого ненавидеть — даже своего отца, — но охота — такая штука, которую я хотел бы засунуть куда-нибудь подальше, в самое темное место.

— Ты бы поосторожнее, Джеффри, — забеспокоился Мак-Тавиш. — Ты же знаешь своего старика. Он немного закоснелый.

— Мой старик не закоснелый, он просто дуб дубом! — горько промолвил Джеффри.

— Что ж, может, если ты с ним поговоришь, ну, или со своей матушкой — они поймут, что ты не хочешь охотиться?

— Смысла нет, — отмахнулся Джеффри. — Если отец что-то решил, то до него уже не достучаться. Я слышу, как мама плачет иногда. Она не любит, чтобы кто-то видел ее слезы, но я знаю, что она плачет.

Он взглянул вверх, где высоко в небе кружил ястреб, и подумал: вот она, свобода. Свобода — это то, чего я хочу.

— Я хотел бы летать, Мак-Тавиш, — сказал он. Как птицы. Как Лангас[7].

Почти сразу же после этого он увидел ведьму на метле, пронесшуюся в небе вслед за ястребом, и неожиданно заявил:

— Я хочу быть один из них. Хочу быть ведьмой.

Старик покачал головой:

— Это не для тебя, мальчик. Мужчина не может быть ведьмой.

— Почему нет? — спросил Джеффри.

— Никто не знает, — пожал плечами Мак-Тавиш.

— А я хочу знать, — сказал Джеффри.

В день своей первой охоты Джеффри мчался вместе со всеми, бледный, но решительный, и думал: вот этот день, когда я должен постоять за себя.

Местные дворяне неслись верхом по сельской местности, иногда перескакивая канавы, живые изгороди и ворота, иногда даже без коней; Джеффри же постепенно отставал от толпы, пока не сумел ускользнуть незамеченным. Он углубился в лес в направлении, противоположном охоте, и его сердце отзывалось болью всякий раз, как лай гончих сменялся радостным визгом, давая понять, что псы настигли добычу.

Наконец пришло время вернуться домой. Это был тот самый момент охоты, когда слово «завтра» имело значение, и каждого ждала горячая кружка, наполненная чем-то, что не слишком отличалось от Особливого Овечьего Наружного. Награда дождалась своих героев! Они пережили охоту. Ура! Они пили жадно, и напиток щедро стекал по их отсутствующим подбородкам.

Но лорд Вертлюг заметил лошадь Джеффри — единственную, которая не была взмылена и заляпана грязью с головы до хвоста, — и гнев его не знал предела. Братья Джеффри держали его, пока мать умоляюще глядела на мужа, но взгляд этот не возымел эффекта. Она отвернулась, когда лорд Вертлюг размазал кровь лисицы по лицу Джеффри.

Его светлость почти кипел от ярости.

— Ты где был?! Ты должен был быть там и убивать! — ревел он. — Ты будешь делать это, мальчишка, — и тебе будет это нравиться! Я делал это, когда был молодым, и мой отец делал это до меня. И ты тоже. Это традиция. Каждый мужчина нашей семьи в этом возрасте отведал крови, а ты смеешь говорить, что это неправильно?! Ты позор для семьи!

Что-то свистнуло, словно коса по траве, за спиной Джеффри. Кровь лисицы стекала по его лицу. Он бросил беспомощный взгляд на мать.

— Она… Она была такой красивой… Зачем было вот так ее убивать? Ради забавы?

— Пожалуйста, не огорчай отца, — прошептала мать.

— Я наблюдал за ними в лесу, а вы — вы просто убили их. Зачем? Может, мы их едим? Нет! Мы — слов нет! — преследуем и убиваем живое просто ради крови, ради развлечения.

Свист. Боль.

Но Джеффри вдруг преисполнился… чем? Это было удивительное чувство — чувство, что ты можешь все сделать как надо. Я могу, сказал себе Джеффри. Я знаю, что могу. Он вырвался из рук братьев и выпрямился.

— Я должен поблагодарить тебя, отец, — сказал он неожиданно властно, — сегодня я получил важный урок. Но я не позволю больше ударить себя — никогда, — и вы больше никогда не увидите меня здесь, если только не пожелаете измениться. Вы меня понимаете? — Его тон стал странно официальным, словно бы случилось какое то важное событие.

Гарри и Хью смотрели на Джеффри с благоговением, ожидая взрыва, а прочие охотники, деликатно не вмешивавшиеся в выяснение отношений, перестали притворяться, будто не смотрят. Их мир смешался, воздух застыл и все невольно затаили дыхание.

В напряженной тишине Джеффри завел лошадь в конюшню. Лорд Вертлюг стоял неподвижно, словно окаменев.

Джеффри задал лошади сено, расседлал ее и принялся чистить. Подошел Мак-Тавиш.

— Хорошо сказано, юноша, — сказал он и неожиданно откровенно добавил себе под нос: — А ты можешь постоять за себя. Так и надо. Не позволяй ублюдку себя унижать.

— Если будешь так говорить, Мак-Тавиш, мой отец тебя выгонит, — ответил Джеффри. — А тебе ведь нравится здесь, да?

— Верно, парень. Староват я, чтобы так резко менять свою жизнь. Но ты всем задал жару, никто бы лучше не сумел. Я так понимаю, ты теперь уходишь от нас?

— Да, увы, — кивнул Джеффри. — Спасибо, Мак-Тавиш. Надеюсь, тебе не влетит от отца за разговор со мной.

Самый старый в мире вечно-парень улыбнулся:

— О, нет. Он не станет меня выгонять — по крайней мере, пока от меня есть толк. После всех этих лет, что я служил здесь, я понял: он типа одной из этих вулканических штук. Большие взрывы поначалу опасны, и неважно, на кого падают раскаленные глыбы, но рано или поздно извержение пройдет. Умные люди просто держатся в стороне, пока все не закончится. Ты славный парень, Джеффри, и всегда относился ко мне с уважением. Я присмотрю за твоей матушкой, пока тебя не будет. Она прекрасная женщина, всегда хорошо ко мне относилась и заботилась, когда умерла моя Молли. Я это помню. И тебя я тоже не забуду.

— Спасибо, — сказал Джеффри. — Я тоже буду тебя помнить.

Мак-Тавиш раскурил огромную трубку и выпустил в воздух клуб дыма.

— Думаю, своего проклятого козла ты захочешь забрать с собой.

— Да, — сказал Джеффри. — Но не думаю, что могу сам решать такие вещи. Мефистофель думает своим умом, у него есть собственное мнение.

Мак-Тавиш покосился на него.

— Ты взял с собой еды, Джеффри? А денег? Не думаю, что тебе хочется заходить домой. Знаешь что, я одолжу тебе немного наличными, пока не узнаю, где ты поселился.

— Нет, — сказал Джеффри. — Я не могу взять этих денег.

— Я же твой друг, мастер Джеффри. И мать твоя хорошо со мной обращалась, я перед ней в долгу. Ты же когда-нибудь вернешься, вот и не забудь тогда проведать старого Мак-Тавиша.

Джеффри сходил за Мефистофелем и впряг его в маленькую тележку, которую смастерил для него Мак-Тавиш. Он загрузил в тележку свои скудные пожитки, взял поводья, щелкнул языком, и они покинули конюшню.

Когда утихло звонкое это от копыт козла, Мак-Тавиш сказал себе: «И как, черт возьми, мальчишка это делает? Этот чертов козел надирает задницу каждому, кто к нему подходит. Каждому, но не Джеффри».

Если бы Джеффри оглянулся, он увидел бы умоляющий взгляд матери и ее безутешные слезы, а отец все так же стоял, как каменный истукан, пораженный таким неповиновением. Братья хотели было последовать за ним, но яростный взгляд отца остановил их.

Так Джеффри и его козел отправились на поиски новой жизни. Итак, подумал Джеффри, когда они миновали первый поворот на дороге к своему будущему, я понятия не имею, куда идти.

Но ветер прошептал: «Ланкр».

Этот день в Ланкре оказался не лучшим днем в жизни матушки Ветровоск.

Молодой лесоруб в Овцепикских горах едва не лишился ноги, и именно тогда, когда местный Игорь оказался в отлучке и не мог его подлатать. Когда матушка Ветровоск добралась до лагеря лесорубов на своей разболтанной старой метле, она обнаружила пострадавшего в еще худшем состоянии, чем ожидала. Он бодрился, чтобы не показаться трусом перед своими друзьями, которые столпились вокруг, пытаясь поддержать товарища, но ведьма видела, как боль исказила его лицо Когда она осматривала его, он звал маму.

— Ты, парень, — Матушка Ветровоск устремила пронзительный взгляд на одного из лесорубов, — ты знаешь, где живет его семья?

Тот испуганно закивал — остроконечная шляпа ведьмы нередко заставляла дрожать даже известных смельчаков.

— Тогда ступай, — продолжала ведьма. — Беги. Скажи этой женщине, что я везу ее сына домой, и что понадобится горячая вода и чистая постель. Чистая, хорошенько запомни.

Посланец бросился бежать. Матушка осмотрела остальных лесорубов.

— А вы, — бросила она резко, — не стойте столбом. Сделайте носилки из жердей, которые тут валяются, и положим вашего друга на них.

Ступня юноши была на первый взгляд цела, но как-то странно свисала, и ботинок его был полон крови. Матушка стиснула зубы и, собрав воедино весь арсенал своего опыта и знаний, накопленных за много лет, спокойно и мягко приняла в себя чужую боль, замкнув ее в себе до того момента, пока не сможет дать ей выход.

Лицо юноши ожило, глаза заблестели, и он принялся болтать с ведьмой, словно со старым другом. Она обмывала и зашивала рану, все время ласково и весело объясняя пострадавшему, что она делает, а после дала ему то, что назвала «немного настойки». Зрителям казалось, что лесоруб стал почти что прежним, когда они принесли импровизированные носилки и нашли человека, который как во сне объяснил матушке, как добраться до нужного дома.

Жилища лесорубов в горах часто оказывались не лучше сараев, и оказалось, что парнишка, которого звали Джек Эббот, жил со своей матерью в одном из них. Ветхая избушка держалась, казалось, только на честном слове да покрывавшей ее грязи, и когда матушка Ветровоск с носилками, привязанными к метле, добралась до домика, она задумалась, как вообще возможно держать рану пострадавшего чистой в такой-то обстановке. Мать Джека выбежала из домика и хлопотала вокруг, а потом с помощью юноши, прибежавшего к ней с новостями, пострадавшего перенесли внутрь и переместили на убогую койку, на которую мать положила несколько одеял, чтобы соорудить подобающую кровать для раненого.

— Лежи здесь и не вставай, — тихо сказала матушка Ветровоск раненому и обратилась к обезумевшей матери, которая ломала руки, причитая что-то об оплате:

— В оплате нет необходимости, хозяйка. Мы, ведьмы, так не работаем. Я буду заходить время от времени, чтобы проведать его, а если не смогу, то обратитесь к госпоже Ягг.

Я знаю мальчиков, твой сын захочет встать на ноги как можно скорее, но не позволяй ему подниматься. Самое важное для него сейчас — это постельный режим.

Мать раненого уставилась на нее во все глаза.

— Большое спасибо вам, госпожа… эмммм…. Ну, мне раньше не приходилось обращаться к ведьмам, и я слышала, люди говорят, будто ведьмы пакостят людям, но теперь я могу всем им сказать, что ничего подобного от вас не видела.

— Правда? — сказала матушка Ветровоск, стараясь держать себя в руках. — Мне, признаться, хотелось бы подстроить пакость-другую бригадиру, который не следит за мальчиками. И обещай, что не позволишь ему вставать, пока я не разрешу. Если попытается, скажите ему, что матушка Ветровоск приходит за непослушными детьми, которые не умеют лазить по деревьям. Я хорошая ведьма — в основном, — но если я узнаю, что мальчик принялся за работу, когда его нога еще не зажила, вы об этом пожалеете.

Мать всплеснула руками:

— Я помолюсь за вас Ому, миссис Ветровоск.

— Хорошо, потом передай мне, что он ответит, — сказала матушка Ветровоск резко. — И я госпожа Ветровоск, спасибо. И если у вас есть добротная старая одежда, я могла бы забрать ее, когда приду в следующий раз. Увидимся через день или около того, и с вашим мальчиком тоже. И следите за тем, чтобы держать рану в чистоте.

Ты, белая кошечка матушки Ветровоск, дожидалась возвращения хозяйки домой, вместе с людьми, дожидающимися зелий и припарок. Один или двое пришли за советом, но в целом люди имели осторожность не задавать вопросов матушке Ветровоск, потому что она имела свойство раздавать советы направо и налево, хотели вы того или нет, вроде того, мудро или нет давать маленькому Джонни самодельного солдатика, пока он не достаточно вырос, чтобы не расквасить им собственный нос.

Она хлопотала еще около часа или больше, раздавая лекарства, и лишь намного позже поняла, что, хотя она и нашла время покормить кошку, но не выкроила и минутки с самого рассвета, чтобы съесть или выпить что-нибудь самой.

Так что она разогрела немного похлебки — немудреная, но сытная еда.

Потом она прилегла на кровать, хотя дневной сон и был чем-то из разряда занятий великосветских дам, но матушка Ветровоск позволила себе сомкнуть веки. В конце концов, людей, на которых нужно посмотреть, и вещей, которые нужно сделать, всегда так много…

Потом она поднялась и отправилась мыть уборную. Она отдраила ее так, что увидела собственное отражение. Но почему-то, увидев себя в мерцающей воде, она вздохнула:

— Поди ж ты, а ведь завтрашний день обещал быть намного лучше…