"Я по-прежнему находилась бы там, была бы одной из жриц, выполняла поручения Владычицы... а здесь я словно моряк, потерпевший кораблекрушение и выброшенный на неведомый берег..."
Моргейна резко повернулась и зашагала через цветущий сад; она шла, опустив глаза, чтобы не видеть больше яблоневого цвета.
"Весна приходит за весной, а за ней в свой черед настает лето с его плодами. И только я остаюсь одинокой и бесплодной, как христианские девственницы, запертые за монастырскими стенами". Моргейна изо всех сил боролась со слезами - в последнее время они постоянно готовы были вырваться на волю - и все-таки одолела. За спиной у нее заходящее солнце заливало поля красноватым светом, но Моргейна не смотрела назад; здесь же все было серым и пустым. "Таким же серым и пустым, как я".
Когда Моргейна ступила из порог, одна из ее дам обратилась к ней:
- Госпожа моя, король вернулся и ждет вас в своих покоях.
- Да, я так и думала, - сказала Моргейна, отвечая скорее себе, чем даме. Головная боль тугим обручем охватила ее голову, и на миг Моргейна задохнулась, не в силах заставить себя войти во тьму замка, что всю прошедшую холодную зиму смыкалась вокруг нее, словно западня. Затем она строго велела себе перестать дурить, стиснула зубы и прошла в покои Уриенса; полураздетый король растянулся на каменном полу, а камердинер растирал ему спину.
- Опять ты себя изводишь, - сказала Моргейна, едва удержавшись, чтоб не добавить: "Ты ведь уже не юноша, чтобы так носиться по окрестностям".
Уриенс ездил в соседний город, разбирать тяжбу о каких-то спорных землях. Моргейна знала, что теперь королю хочется, чтобы она посидела рядом с ним и послушала новости, привезенные из поездки. Она уселась в свое кресло и принялась вполуха слушать Уриенса.
- Можешь идти, Берек, - сказал он слуге. - Моя леди сама принесет мне одежду.
Когда камердинер вышел, Уриенс попросил:
- Моргейна, ты не разотрешь мне ноги? У тебя получается лучше, чем у него.
- Конечно, разотру. Только тебе нужно будет пересесть в кресло.
Уриенс протянул руки, и Моргейна помогла ему подняться. Она поставила королю под ноги скамеечку, опустилась на колени и принялась растирать его худые, мозолистые стариковские ступни, и растирала до тех пор, пока кровь не прилила к коже и они не стали снова выглядеть живыми. Затем она достала флакончик и растерла искривленные пальцы Уриенса ароматическим маслом.
- Вели своим людям пошить тебе новые сапоги, - сказала Моргейна. Старые, должно быть, треснули и натерли ногу - видишь, тут водянка?
- Но старые сапоги так хорошо сидят на ноге, а новые вечно жмут, пока их не разносишь, - возразил Уриенс.
- Делай, как тебе угодно, мой лорд, - сказала Моргейна.
- Нет-нет, ты, как всегда, права, - сказал король. - Завтра же велю дворецкому снять мерку.
Моргейна отложила флакон с ароматическим маслом и взяла старые, потерявшие форму мягкие сапоги. Она подумала: "Может, он понимает, что эти сапоги могут оказаться для него последними, и потому ему так не хочется с ними расставаться?" Моргейна не знала, что будет означать для нее смерть короля. Она не желала ему смерти - в конце концов, она не видела от него ничего, кроме добра. Моргейна надела Уриенсу на ноги удобные домашние туфли и встала, вытирая руки полотенцем.
- Ну что, тебе лучше, мой лорд?
- Спасибо, дорогая, все просто замечательно. Никто не ухаживает за мной так хорошо, как ты, - отозвался Уриенс. Моргейна вздохнула. Когда он обзаведется новыми сапогами, то наживет и новые неприятности; как он вполне справедливо предполагал, новые сапоги окажутся тесными и будут натирать ноги точно так же, как и нынешние. Возможно, Уриенсу стоило бы отказаться от поездок и сидеть дома, но на это он не пойдет.
- Тебе следовало отправить Аваллоха разбираться с этим делом, сказала она. - Ему надо учиться править своим народом.
Старший сын Уриенса был ровесником Моргейны. Он уже долго ждал возможности царствовать, а Уриенс, похоже, намеревался жить вечно.
- Конечно, конечно, - но если бы я не поехал, люди бы подумали, что король о них не заботится, - отозвался Уриенс. - Но, возможно, следующей зимой, когда дороги станут скверными, я так и сделаю...
- Хорошо бы, - сказала Моргейна. - Если у тебя снова появятся ознобыши, твои руки могут совсем отказать.
- Я ведь уже старик, - добродушно улыбнувшись, сказал Уриенс, - и с этим ничего не поделаешь. Как ты думаешь, будет у нас на ужин жареная свинина?
- Будет, - сообщила Моргейна. - И еще ранние вишни. Я позаботилась.
- Ты просто замечательная хозяйка, дорогая, - сказал Уриенс и взял жену под руку. Они вместе вышли из комнаты.
"Он считает, что это любезно - так говорить", - подумала Моргейна.
Все домашние Уриенса уже собрались на вечернюю трапезу: здесь был Аваллох, его жена Мелайна, их маленькие дети, Увейн, смуглый и долговязый, три его сводных брата и священник, их наставник. Ниже за длинным столом сидели рыцари и их дамы и старшие слуги. Когда Уриенс и Моргейна заняли свои места и Моргейна велела слугам нести ужин, младший ребенок Мелайны принялся капризничать.
- Бабушка! Я хочу к бабушке на колени! Хочу, чтоб бабушка меня кормила!
Мелайна - изящная темноволосая молодая женщина, находившаяся на позднем сроке беременности - нахмурилась и велела:
- Конн, успокойся сейчас же!
Но малыш уже заковылял к Моргейне. Моргейна рассмеялась и взяла его на руки. "Не очень-то я похожа на бабушку, - подумала она. - Мы с Мелайной почти ровесницы". Но внук Уриенса любил ее, и она прижала малыша к себе; курчавая головка уткнулась ей в грудь, а в руку вцепились чем-то перемазанные пальчики. Моргейна нарезала свинину мелкими кусочками и стала кормить Конна из своей тарелки, а потом вырезала для него кусочек хлеба в форме свиньи.
- Вот видишь, так ты можешь съесть еще больше свинины... - сказала она, вытирая жирные пальцы, и сама принялась за еду. Моргейна поныне почти не ела мяса; она макала хлеб в мясную подливу - и только. Она быстро, раньше всех, покончила с едой, откинулась на спинку кресла и принялась тихонько что-то напевать Конну, а тот, довольный, свернулся у нее на коленях. Через некоторое время Моргейна заметила, что все прислушиваются к ее пению, и умолкла.
- Пожалуйста, матушка, спой еще, - попросил Увейн, но Моргейна покачала головой.
- Нет, я устала. Что это там за шум во дворе?
Она поднялась из-за стола и велела слуге посветить ей. Слуга встал у нее за спиной, высоко подняв факел, и Моргейна увидела, что во двор въехал всадник. Слуга всунул факел в подставку на стене и бросился к всаднику, чтобы помочь ему спешиться.
- Мой лорд Акколон!
Акколон вошел в дом. Алый плащ вился у него за спиной, словно поток крови.
- Леди Моргейна, - произнес он и низко поклонился. - Или мне следует говорить - госпожа моя матушка?
- Пожалуйста, не надо, - нетерпеливо сказала Моргейна. - Входи, Акколон. Твой отец и братья будут рады видеть тебя.
- А ты, леди?
Моргейна прикусила губу. Она чувствовала, что вот-вот расплачется.
- Ты - сын короля, а я - дочь короля. Неужто я должна напоминать тебе, как заключаются подобные браки? Не я это затеяла, Акколон, и когда мы с тобой разговаривали, я понятия не имела...
Она умолкла. Акколон мгновение смотрел на нее снизу вверх, потом склонился над ее рукой.
- Бедная Моргейна, - произнес он так тихо, что даже слуга не мог этого расслышать. - Я верю тебе, леди. Так значит, мир... матушка?
- Только если ты не будешь звать меня матушкой, - отозвалась она с вымученной улыбкой. - Не такая уж я старая. Ладно еще, когда меня так зовет Увейн...
Но тут они вошли в зал, и Конн, завидев ее, закричал:
- Бабушка!
Моргейна невесело рассмеялась и снова взяла малыша на руки. Она чувствовала, что Акколон смотрит на нее; она уселась на свое место, посадив ребенка на колени, и молча стала слушать, как Уриенс приветствует сына.
Акколон сдержанно обнял брата, поклонился его жене, опустившись на колено, поцеловал руку отца, затем повернулся к Моргейне.
- Избавь меня от дальнейших любезностей, Акколон, - резко сказала она, - у меня грязные руки. Я кормлю ребенка, а с ним невозможно не перемазаться.
- Как скажешь, госпожа, - отозвался Акколон и сел за стол. Служанка подала ему тарелку. Но все то время, пока он ел, Моргейна чувствовала на себе его взгляд.
"Должно быть, Акколон до сих пор сердит на меня. Еще бы: утром он попросил моей руки, а вечером увидел, как меня обручили с его отцом; наверняка он считает, что я не устояла перед искушением - зачем выходить замуж за королевского сына, когда можно заполучить короля?"
- Ну, нет, - сказала она, слегка встряхнув Конна, - если хочешь сидеть у меня на коленях, веди себя смирно и не хватайся за мое платье жирными руками...
"Когда он видел меня в последний раз, я была одета в алое. Я была сестрой Верховного короля, и за мной тянулась слава колдуньи... А теперь я - бабушка с перемазанным малышом на коленях, я веду домашнее хозяйство и ворчу на старика-мужа за то, что он отправился в дорогу в старых сапогах и натер себе ноги". Моргейна до боли остро чувствовала каждый седой волосок у себя на голове, каждую морщинку на лице. "Во имя Богини, с чего это вдруг меня должно волновать, что обо мне думает Акколон?" Но ее действительно это волновало, и Моргейна это знала. Она привыкла, что молодые мужчины смотрят на нее и восхищаются ею, а теперь она внезапно почувствовала себя старой, некрасивой, никому не нужной. Моргейна никогда не считала себя красавицей, но до сих пор она всегда сидела среди молодежи, а теперь ее место было среди стареющих почтенных дам. Она снова прикрикнула на расшалившегося малыша, - Мелайна спросила Акколона, что творится при дворе Артура.
- Ни о каких великих свершениях не слыхать, - сообщил Акколон. Думаю, на наш век их уже не осталось. Двор сделался тихим и скучным, а сам Артур отбывает епитимью за какой-то неведомый грех - он не прикасается к вину даже по праздникам.
- Королева не собирается подарить ему наследника? - поинтересовалась Мелайна.
- Пока не слыхать, - сказал Акколон. - Хотя одна из ее дам перед турниром сказала мне, будто ей кажется, что королева забеременела.
Мелайна повернулась к Моргейне.
- Ты ведь хорошо знаешь королеву, - правда, госпожа моя свекровь?
- Знаю, - согласилась Моргейна. - Что же касается этого слуха - ну, Гвенвифар всегда считает себя беременной, стоит ее месячным запоздать хоть на день.
- Король - дурак, - заявил Уриенс. - Ему давно следовало бы отослать ее и взять другую женщину, которая родила бы ему сыновей. Я прекрасно помню, какой воцарился хаос, когда люди думали, что Утер умер, не оставив наследника. Нужно твердо знать, к кому перейдет трон.
- Я слыхал, - заметил Акколон, - что король назначил наследником одного из своих кузенов - сына Ланселета. Мне это не очень нравится: Ланселет - сын Бана Бенвикского, а зачем нам нужен чужестранный Верховный король?
- Ланселет - сын Владычицы Озера, - твердо произнесла Моргейна, потомок древнего королевского рода.
- Авалон! - с отвращением воскликнула Мелайна. - Здесь христианская страна. Какое нам дело до Авалона?
- Куда большее, чем ты думаешь, - сказал Акколон. - Я слыхал, что многие помнят Пендрагона и не слишком радуются тому, что двор Артура сделался Христианским. И еще люди помнят, что Артур, восходя на престол, дал клятву поддерживать Авалон.
- Да, - подтвердила Моргейна. - И он носит священный меч Авалона.
- Похоже, христиане не ставят это ему в вину, - сказал Акколон. - Мне вспомнились кое-какие новости: Эдрик, король саксов, принял христианство и вместе со всей своей дружиной крестился в Гластонбери. А потом он поклялся Артуру в верности, и все саксонские земли признали Артура Верховным королем.
- Артур - король над саксами? Ну и чудеса! - поразился Аваллох. - Я слыхал, будто он говорил, что будет разговаривать с саксами только на языке меча!
- И все-таки случилось так, что король саксов преклонил колени, а Артур принял его клятву, а потом протянул ему руку и помог подняться, сказал Акколон. - Возможно, он женит сына Ланселета на дочери сакса и покончит с войной. А мерлин теперь сидит среди советников Артура, и говорят, будто он - такой же добрый христианин, как и все они!
- Гвенвифар, должно быть, счастлива, - заметила Моргейна. - Она всегда твердила, что бог даровал Артуру победу при горе Бадон именно потому, что он шел в бой под знаменем с изображением Святой Девы. А еще я слыхала, как она сказала, что бог продлил его дни для того, чтобы он мог привести саксов под руку церкви.
Уриенс пожал плечами.
- Я, пожалуй, не позволю ни единому вооруженному саксу стоять у меня за спиной - даже если он напялит на себя епископскую митру!
- Да и я тоже, - согласился Аваллох. - Но если вожди саксов примутся молиться и думать о спасении души, они, по крайней мере, перестанут устраивать налеты на наши деревни и аббатства. А что касается епитимьи и поста - как ты думаешь, что такого может быть у Артура за душой? Я сражался в его армии, но я никогда не входил в число соратников и плохо его знаю. Но он всегда казался мне на редкость хорошим человеком, а столь длительную епитимью могли наложить только за небывало тяжкий грех. Леди Моргейна - ты ведь его сестра, ты, наверное, должна знать.
- Я его сестра, а не его духовник, - огрызнулась Моргейна, поняла, что ответ вышел чересчур резким, и умолкла.
- У любого человека, пятнадцать лет провоевавшего с саксами, найдется за душой множество такого, в чем он не рад будет признаться, - сказал Уриенс. - Но мало кто столько думает о душе, чтобы вспоминать об этом всем, когда война закончилась. Всем нам ведомо убийство, разорение, кровь и резня невинных. Но даст Бог, на нашем веку войн больше не будет, и теперь, раз мы заключили мир с людьми, у нас будет больше времени, чтобы достичь мира с Господом.
"Так, значит, Артур до сих пор отбывает епитимью, и старый архиепископ Патриций до сих пор держит его душу в заложниках! Хотелось бы мне знать рада ли этому Гвенвифар?"
- Расскажи нам побольше о дворе! - попросила Мелайна. - Как там королева? Во что она была одета? Акколон рассмеялся.
- Я мало что смыслю в дамских нарядах. Какое-то белое платье, шитое жемчугом - ирландский рыцарь Мархальт привез его в подарок от короля Ирландии. Элейна, как я слыхал, родила Ланселету дочь - или это было в прошлом году? Сын у нее уже был - это его назвали наследником Артура. А при дворе короля Пелинора случился скандал - его сын Ламорак съездил с поручением в Лотиан и теперь твердит, что хочет жениться на вдове Лота, старой королеве Моргаузе...
- Парень, должно быть, рехнулся! - хохотнул Аваллох. - Моргаузе же лет пятьдесят, если не больше!
- Сорок пять, - поправила его Моргейна. - Она на десять лет старше меня.
И зачем только она сама поворачивает нож в ране? "Я что, хочу, чтобы Акколон понял, какая я старая - вполне подходящая бабушка для отпрысков Уриенса?.."
- Он и вправду рехнулся, - согласился Акколон. - Распевает баллады, носит подвязку своей дамы и вообще страдает всякой чушью...
- Думаю, эта подвязка сгодится лошади вместо недоуздка, - заметил Уриенс.
Акколон покачал головой.
- Отнюдь. Я видел вдову Лота - она до сих пор красива. Конечно, она не девочка - но кажется, это лишь придает ей красоты. Меня другое удивляет: что такая женщина могла найти в зеленом юнце? Ламораку едва сравнялось двадцать.
- А что юнец мог найти в даме почтенных лет? - не унимался Аваллох.
- Возможно, - рассмеялся Уриенс, - дама весьма сведуща в постельных забавах. Конечно, в том можно усомниться - ведь она была замужем за стариком Лотом. Но наверняка у нее были и другие учителя...
Мелайна покраснела.
- Пожалуйста, перестаньте! Разве такие разговоры уместны среди христиан?
- Были бы они неуместны, невестушка, с чего бы твоя талия так раздалась? - поинтересовался Уриенс.
- Я - замужняя женщина, - отозвалась пунцовая от смущения Мелайна.
- Если быть христианином - означает стыдиться говорить о том, чего никто не стыдится делать, то упаси меня Владычица когда-либо назваться христианкой! - отрезала Моргейна.
- Однако, - подал голос Аваллох, - это все-таки нехорошо: сидеть за трапезой и рассказывать непристойные истории о родственнице леди Моргейны.
- У королевы Моргаузы нет мужа, которого эта история могла бы оскорбить, - сказал Акколон. - Она - взрослая женщина и сама себе госпожа. Несомненно, ее сыновья только рады тому, что она завела себе любовника, но не торопится выходить за него замуж. Разве она, кроме всего прочего, не является герцогиней Корнуольской?
- Нет, - отозвалась Моргейна. - После того, как Пендрагон казнил Горлойса за измену, герцогиней Корнуолльской стала Игрейна. У Горлойса не было сыновей, а поскольку Утер отдал Тинтагель Игрейне в качестве свадебного дара, полагаю, теперь он принадлежит мне.
И внезапно Моргейне до боли захотелось увидеть тот полузабытый край, черный силуэт замка и скал на фоне неба, крутые склоны потаенных долин, захотелось услышать шум морского прибоя у подножия замка... "Тинтагель! Мой дом! Я не могу вернуться на Авалон - но я не бездомна... Корнуолл принадлежит мне".
- Полагаю, моя дорогая, - сказал Уриенс, - по римским законам я, как твой муж, являюсь герцогом Корнуольским.
Моргейну захлестнула вспышка ярости.
"Только через мой труп! - подумала она. - Уриенсу ведь нет никакого дела до Корнуолла - он только хочет, чтобы Тинтагель, как и я сама, сделался его собственностью! А может, я отправлюсь туда, поселюсь там одна, как Моргауза в Лотиане, и буду сама себе хозяйка - и никто не будет мною командовать..." В памяти ее всплыла картинка: покои королевы в Тинтагеле, и она сама, совсем еще малышка, сидит на полу и играется старым веретеном... "Если Уриенс посмеет заявить свои права хоть на акр корнуольской земли, я подарю ему шесть футов - и он ею подавится!"
- А теперь расскажите мне здешние новости, - сказал Акколон. - Весна выдалась поздняя - я видел пахарей в полях.
- Но вспашка почти закончена, - сказала Мелайна, - и в воскресенье люди будут благословлять поля...
- И выбирать Весеннюю Деву, - подал голос Увейн. - Я был в деревне и видел, как они отбирают самых красивых девушек... Тебя ведь здесь не было в прошлом году, матушка, - обратился он к Моргейне. - Они выбирают самую красивую девушку и называют ее Весенней Девой, и она идет с процессией по полям, когда священник их благословляет... а танцоры пляшут вокруг полей... и несут соломенную фигурку из соломы прошлого урожая. Отцу Эйану это не нравится, хоть я и не понимаю, почему - это ведь так красиво...
Священник кашлянул и сказал, словно бы сам себе:
- Благословения церкви вполне довольно. Если слово Божье позволяет полям цвести и зеленеть - чего же еще нам нужно? Соломенное чучело, которое они носят, - это память о тех скверных временах, когда людей и животных сжигали заживо, чтоб их жизнь дала полям плодородие, а Весенняя Дева воспоминание о... - нет, я лучше не буду при детях рассказывать о столь нечестивом языческом обычае!
- Были времена, - сказал Акколон, обращаясь к Моргейне, - когда Весенней Девой - равно как и Хозяйкой урожая - была королева этой земли, и это она совершала обряд на полях, чтобы принести им жизнь и плодородие.
Моргейна увидела на его руках бледные синие силуэты змей Авалона.
Мелайна перекрестилась и чопорно произнесла:
- Слава Богу, что мы живем среди цивилизованных людей!
- Я сомневаюсь, чтобы тебе предложили исполнять этот обряд, госпожа моя невестка, - заметил Акколон.
- Нет, - заявил Увейн, бестактный, как всякий мальчишка, - она не настолько красивая. А вот наша матушка - красивая. Правда, Акколон?
- Я рад, что ты считаешь мою королеву красивой, - поспешно вмешался Уриенс, - но что прошло, то прошло. Мы не будем сжигать в полях кошек и овец и не будем убивать королевского козла отпущения, чтобы разбрызгать его кровь по полю. И мы больше не нуждаемся в том, чтобы королева благословляла поля подобным образом.
"Нет, - подумала Моргейна. - Теперь все сделалось бесплодным. Теперь вокруг одни лишь священники с крестами, запрещающие жечь костры плодородия. Это просто чудо, что Владычица до сих пор не разгневалась на то, что ее лишили должного почета, и не наслала на поля болезни..."
Вскоре домашние отправились отдыхать. Моргейна последней встала из-за стола и отправилась проверить, все ли двери заперты. А затем, прихватив маленькую лампу, она пошла посмотреть, постелили ли Акколону - комнату, что прежде принадлежала ему, теперь занимал Увейн со своими сводными братьями.
- Тебе ничего не нужно?
- Ничего, - отозвался Акколон. - Разве что даму, которая украсила бы собою мои покои. Мой отец - счастливый человек, леди. И ты заслужила того, чтобы стать женой короля, а не младшего сына короля.
- Неужели ты никогда не перестанешь упрекать меня?! - взорвалась Моргейна. - Я же тебе сказала: у меня не было выбора!
- Но ты дала слово мне!
Кровь отхлынула от лица Моргейны. Она сжала губы.
- Сделанного не воротишь, Акколон.
Она взяла лампу и повернулась, собираясь уходить. Акколон произнес ей вдогонку - почти угрожающе:
- Я не считаю, что между нами все кончено, леди!
Моргейна не ответила. Она поспешно прошла по коридору в покои, которые делила с Уриенсом. Там ее ждала одна из дам, чтоб помочь ей снять платье, но Моргейна отослала ее. Уриенс уселся на край кровати и простонал:
- Даже эти туфли слишком жесткие для меня! Ох, до чего же приятно отправится на отдых!
- Значит, тебе нужно хорошенько отдохнуть, мой лорд.
- Нет, - отозвался он, - завтра нужно благословлять поля... Возможно, нам следует радоваться, что мы живем в цивилизованной стране и королю с королевой больше не нужно при всех возлежать друг с другом, дабы призвать на поля благословение. Но может быть, дорогая моя леди, в канун праздника мы устроим свое собственное благословение - здесь, в наших покоях? Что ты на это скажешь?
Моргейна вздохнула. Все это время она с величайшей щепетильностью заботилась о гордости своего стареющего мужа; он пользовался ее телом нечасто и довольно неуклюже, но Моргейна никогда не давала ему понять, что его мужские способности далеки от совершенства. Но Акколон пробудил в ней и без того отдававшую болью память о годах, проведенных на Авалоне - факелы, движущиеся к вершине холма, костры Белтайна и девы, ожидающие на вспаханных полях... И вот сегодня она услышала, как какой-то жалкий священник насмехается над тем, что было для нее величайшей святыней. А теперь даже Уриенс обратил все это в насмешку.
- Я бы сказала, что лучше уж никакого благословения, чем то, которое можем дать мы с тобой. Я стара и бесплодна, да и ты уже не тот король, который может дать полям жизненную силу!
Уриенс удивленно уставился на жену. За весь год, который они прожили вместе, Моргейна не сказала ему ни единого резкого слова. И теперь он был так потрясен, что даже не подумал одернуть ее.
- Конечно, ты права, - тихо сказал он. - Ну, что ж, значит, оставим это молодым. Ложись спать, Моргейна.
Но когда она улеглась рядом с ним, он лежал неподвижно, и лишь через некоторое время робко обнял ее за плечи. Моргейна уже успела пожалеть о своих жестоких словах... Ей было холодно и одиноко. Она лежала, прикусив губу, чтобы не расплакаться. Но когда Уриенс попытался заговорить с ней, она притворилась, будто спит.
День летнего солнцестояния выдался ясным. Моргейна, проснувшись на рассвете, сразу же поняла, что хоть она и не раз говорила себе, будто перестала чуять подобные вещи, но нынешнее лето что-то пробудило в ней. Одевшись, она бесстрастно взглянула на спящего мужа.
Она вела себя, как дура. И зачем только она безропотно приняла слова Артура? Побоялась поссорить его с другим королем? Если он не в силах удержать свой трон без помощи женщины, возможно, он вообще его недостоин. Он отступник, он предал Авалон. Он отдал ее в руки другого отступника. А она покорно согласилась со всем, что они решили за нее.
"Игрейна позволила, чтобы вся ее жизнь стала разменной монетой в политике". И в душе Моргейны шевельнулось нечто, умершее или уснувшее с того самого дня, когда она бежала с Авалона, унося в своем чреве Гвидиона, - внезапно оно пробудилось и зашевелилось, медленно и вяло, словно спящий дракон, движение столь же тайное и незримое, как первое движение плода в чреве; эта неведомая сила произнесла, негромко и отчетливо: "Если я не позволила Вивиане, которую любила всей душой, использовать меня подобным образом, почему я должна покорно склонить голову и позволить, чтоб меня использовали в интересах Артура? Я - королева Северного Уэльса и герцогиня Корнуома, где имя Горлойса до сих пор что-то да значит, и я принадлежу к королевскому роду Авалона".
Уриенс застонал и неловко повернулся.
- О Господи, у меня все тело ноет, а каждый палец на ногах будто набит больными зубами! И зачем только я вчера скакал так быстро? Моргейна, ты не разотрешь мне спину?
Первым побуждением Моргейны было бросить в ответ:
"У тебя есть дюжина дворецких, а я тебе жена, а не рабыня!" Но она сдержалась и вместо этого с улыбкой произнесла:
- Да, конечно, - и послала пажа за ее флаконами с ароматическими маслами.
Пускай Уриенс считает ее по-прежнему уступчивой. В конце концов, целительство тоже входит в обязанности жрицы. Конечно, это лишь самая малая часть ее обязанностей, но зато оно даст ей доступ к мыслям и планам короля. Она размассировала Уриенсу спину и втерла в больные ноги целебный бальзам, выслушивая при этом тонкости спора о земельных владениях, который вчера решал король.
"При Уриенсе любая могла бы быть королевой. Ему только и нужно, что приветливое лицо да добрые руки, которые могли бы за ним ухаживать. Ну что ж, это у него будет - до тех пор, пока мне это будет выгодно".
- Похоже, денек выдался отличный для благословления урожая. День летнего солнцестояния дождливым не бывает, - сказал Уриенс. - Владычица озаряет свои поля, чтобы освятить их; по крайней мере, во времена моей молодости, когда я был язычником, говорили, что Великий Брак не должен вершиться в грязи.
Он хохотнул.
- Однако я помню один случай - я тогда еще был зеленым юнцом, - когда дожди лили десять дней подряд. Мы с жрицей перемазались в грязи, словно свиньи!
Моргейна невольно улыбнулась; действительно, картина ей представилась презабавная.
- Богиня способна шутить даже посредством ритуала, - сказала она. Кроме того, ее зовут, среди прочих имен, и Великой Свиньей, и все мы - ее поросята.
- Ах, Моргейна, хорошие тогда были времена! - сказал Уриенс. Потом его лицо напряглось. - Конечно, все это было давно - теперь люди желают, чтоб короли были величественны и достойны. Те времена ушли и более не вернутся.
"В самом деле? Сомневаюсь", - подумала Моргейна, но промолчала. Ей вдруг подумалось, что Уриенс, пока был помоложе, был достаточно силен, чтобы противостоять волне христианства, накатывающейся на эти земли. Если бы Вивиана приложила побольше усилий для того, чтобы возвести на трон короля, который не зависел бы от священников... Но кто мог знать, что Гвенвифар окажется набожна сверх всякой меры? И почему мерлин бездействует?
Если мерлин Британии и мудрецы Авалона ничего не предпринимают для того, чтоб остановить эту волну, что грозит затопить нашу землю и смыть все древние обычаи и древних богов, то за что же ей упрекать Уриенса? В конце концов, он - всего лишь старый человек, желающий мира и покоя. Не стоит делать из него врага. Если он будет доволен жизнью, ему не будет дела до того, чем занимается его жена... Впрочем, Моргейна сама еще толком не знала, что именно она собирается предпринять. Но знала зато, что дни безмолвной покорности миновали.
- Жаль, что мы с тобой тогда не были знакомы, - сказала она и позволила Уриенсу поцеловать ее в лоб.
"Если бы я вышла за него замуж: еще тогда, когда только вступила в брачный возраст, Северный Уэльс мог бы так и не сделаться христианской страной. Но и сейчас еще не поздно. Есть люди, помнящие, что король носит на руках змей Авалона, хоть они и поблекли. И он женат на той, что была Верховной жрицей Владычицы.
Здесь мне было бы легче вершить свои труды, чем при дворе Артура, в тени Гвенвифар".
Моргейне пришло в голову, что Гвенвифар больше бы радовалась такому мужу, как Уриенс, которого она могла бы всецело подчинить своему влиянию, чем такому, как Артур, - ведь он жил полнокровной жизнью, а ей не было там места.
А ведь был такой момент, когда Моргейна могла обрести влияние на Артура - как женщина, с которой он вступил в зрелость, которая олицетворяла для него саму Богиню. Но она в своей глупости и гордыне допустила, чтобы он оказался в руках Гвенвифар и священников. Лишь теперь, когда было слишком поздно, она начала понимать замысел Вивианы.
"Если уж говорить начистоту - мы могли бы править этой землей; Гвенвифар звалась бы Верховной королевой, но она владела бы лишь телом Артура; его сердце, душа и разум принадлежали бы мне. Какой же я была дурой... Мы с ним могли бы править вместе - в интересах Авалона! Теперь же Артур - игрушка в руках священников. Однако он до сих пор носит священный меч друидов, а мерлин Британии не предпринимает никаких действий, чтобы помешать ему.
Я должна завершить дело, которое не успела окончить Вивиана.
О Богиня, как много я позабыла..."
Моргейна остановилась, поражаясь собственной дерзости. Уриенс как раз прервал свое повествование, и, когда Моргейна перестала растирать ему ноги, он вопросительно уставился на жену. Моргейна поспешно сказала:
- Я совершенно уверена, дорогой мой супруг, что ты был прав.
И она плеснула себе на ладонь еще немного сладковато пахнущего бальзама. Моргейна понятия не имела, с чем же она согласилась, но Уриенс улыбнулся и принялся рассказывать дальше, а Моргейна вновь погрузилась в размышления.
"Я по-прежнему остаюсь жрицей. Странно - почему вдруг после стольких лет, когда даже видения Авалона поблекли, ко мне вдруг вернулась эта уверенность ?"
Она задумалась над новостями, которые привез Акколон. Элейна родила дочь. Сама Моргейна не сможет дать Авалону дочь, но она может, подобно самой Вивиане, взять воспитанницу. Она помогла Уриенсу одеться, вместе с ним спустилась вниз и принесла с кухни хлеб, только что из печи, и свежесваренное, пенящееся пиво. Моргейна взялась сама ухаживать за супругом и намазала хлеб медом. Пускай он и дальше считает ее самой верной из своих подданных, своей любезной и услужливой женой. Ей нетрудно. Но может настать такой момент, когда ей понадобится доверие Уриенса, чтобы он не мешал ей поступать по своему усмотрению.
- Что-то мои старые кости болят даже летом. Наверное, надо мне съездить на юг, в Аква Сулис, на воды. Там есть древний храм богини Суль римляне в свое время построили там огромную баню, и кой-чего от нее сохранилось до сих пор. Большие бассейны теперь засорились, а саксы утащили оттуда множество прекрасных вещей и сбросили с постамента статую Богини, но сам источник никуда не делся; он бьет из какой-то подземной кузни - он кипит, день за днем, год за годом, и над ним поднимаются облака пара. Воистину, это зрелище внушает трепет! Там есть бассейны с горячей водой: там человек может вымыть из своих костей всю усталость. Я не был там уже года три, но теперь в округе все спокойно, и я непременно съезжу туда снова.
- Не вижу, почему бы тебе и вправду туда не съездить, - согласилась Моргейна, - раз в твоей земле царит мир.
- А может, ты бы съездила со мной, дорогая? Мы можем оставить дела на сыновей. А тебе наверняка будет интересно посмотреть на древний храм.
- Это и вправду интересно, - вполне искренне отозвалась Моргейна. Ей вспомнились холодные неиссякающие воды Священного источника на Авалоне неисчерпаемые, неутомимые, прозрачные... - Однако я не уверена, что это будет разумно - оставить все на твоих сыновей. Аваллох глуп. Акколон умен, но он - не старший, и я не знаю, будут ли твои люди слушаться его. Возможно, если я останусь здесь, Аваллох будет советоваться с младшим братом.
- Превосходная идея, дорогая! - радостно откликнулся Уриенс. - И кстати, для тебя это было бы слишком длинное путешествие. Если ты будешь здесь, я с легкой душой оставлю все на молодых - я им велю во всем слушаться тебя.
- И когда же ты отправишься в путь?
Если станет известно, что Уриенс без колебаний доверяет королевство ей, это может сыграть ей на руку.
- Завтра, наверное. Или даже сегодня, после благословения полей. Вели слугам собрать мои вещи.
- Ты уверен, что сможешь одолеть столь долгий путь? Даже молодому человеку было бы непросто...
- Успокойся, дорогая. Я еще не настолько стар, чтоб разучиться ездить верхом, - сказал Уриенс, слегка нахмурившись, - и я уверен, что воды пойдут мне на пользу.
- Я тоже в этом уверена. - Моргейна встала из-за стола, почти не прикоснувшись к завтраку. - Если не возражаешь, я разыщу твоего дворецкого и велю ему приготовить все для твоего отъезда.
Все то время, пока процессия обходила поля, Моргейна стояла вместе с Уриенсом на холме у деревни и наблюдала за танцорами, скачущими не хуже молодых козлов. Интересно, знает ли хоть кто-нибудь из этих людей, что означают зеленые жезлы фаллической формы, увитые гирляндами из белых и красных цветов, и хорошенькая девушка с распущенными волосами, что невозмутимо шагает среди них? Девушка была цветущей и юной - ей явно было не больше четырнадцати, - и ее волосы, отливающие золотом, спускались до середины бедра. Она была одета в зеленое платье, на вид очень старое. Понимал ли кто-либо из них, что они видят, чувствовал ли, насколько неуместно здесь присутствие церковников - двух мальчишек в черном, со свечами и крестами, и священника, читающего молитвы на скверной латыни. Моргейна - и та лучше говорила по-латински, чем этот священник!
"Эти священники настолько ненавидят плодородие и жизнь, что просто поразительно, как после их так называемого благословения на полях хоть что-то вырастает!"
И словно в ответ на мысли Моргейны рядом с ней раздался знакомый голос:
- Как ты думаешь, леди, хоть кто-нибудь, кроме нас с тобой, знает, что здесь происходит?
Акколон на миг подхватил Моргейну под руку, помогая ей перебраться через глыбу вывороченной плугом земли, и Моргейна снова увидела у него на запястьях синих змей.
- Король Уриенс знает, но старается забыть. На мой взгляд, это еще худшее святотатство, чем полное неведение.
Моргейна думала, что молодой рыцарь вспылит; в определенном смысле слова, она даже хотела разозлить его. Прикосновение сильной руки Акколона вызвало в ней вспышку желания, но в то же время что-то в ней противилось этому желанию... Он молод и способен иметь детей, а она - всего лишь стареющая жена его старого отца... А кроме того, на них сейчас смотрели подданые Уриенса, и вся его родня, и домашний священник! Она не могла даже позволить себе высказать все, что думает. Она должна обращаться с Акколоном сдержанно и отстраненно - ведь он ее пасынок! Если бы Акколон сказал сейчас что-нибудь ласковое или пожалел ее, она бы разрыдалась при всех, принялась рвать на себе волосы и царапать лицо...
Но Акколон сказал лишь, так тихо, что даже ближайшие соседи не могли бы этого расслышать:
- Возможно, Владычице довольно того, что это знаем мы с тобой, Моргейна. Богиня не покинет нас, пока хоть один человек будет оказывать ей должный почет.
Моргейна на миг взглянула на Акколона. Молодой человек неотрывно смотрел на нее, и хотя он поддерживал ее любезно и отстраненно, от этого взгляда ее бросило в жар. Внезапно ей сделалось страшно и захотелось вырвать руку.
"Я - жена его отца, и изо всех женщин я более всех запретна для него. В этой христианской стране я запретна для него даже больше, чем для Артура".
А затем в памяти ее всплыло воспоминание из тех времен, когда она жила на Авалоне, - она не думала об этом больше десяти лет. Один из друидов, обучающий молодых жриц тайной мудрости, сказал: "Если вы хотите получить послание от богов, которое подсказало бы вам, как поступать в этой жизни, присмотритесь к тому, что повторяется раз за разом. Это и будет послание богов, урок судьбы, который вы должны усвоить в этом воплощении. Он будет повторяться снова и снова, пока вы не сделаете его частью своей души и своего бессмертного духа".
"Так что же в моей жизни повторяется раз за разом ?.."
Каждый мужчина, которого она когда-либо желала, был ее близким родичем: Ланселет, сын ее приемной матери, Артур, сын ее родной матери, и вот теперь - сын ее мужа...
"Но всех их можно назвать близкими моими родичами только по законам христианства, что стремится править этой землей... править, как новый тиран; оно стремится не просто установить свои законы - оно желает завладеть умами, душами и сердцами. И я не раз испытала на себе всю деспотичность этого закона - так неужто я, жрица, не понимаю, почему его следует ниспровергнуть ?"
Моргейна обнаружила, что у нее дрожат руки, - и что Акколон по-прежнему поддерживает ее. Она спросила, пытаясь привести мысли в порядок:
- Ты действительно веришь, что если здешний народ перестанет оказывать ей должный почет, Богиня лишит эту землю своей жизненной силы?
Это был вопрос из тех, какие можно было бы услышать на Авалоне, вопрос жрицы жрецу. Моргейна не хуже прочих жриц знала правильный ответ: боги останутся на своем месте и будут вершить свою волю вне зависимости от того, будут ли люди по-читать их на тот или иной лад. Но Акколон отозвался, сверкнув белозубой улыбкой, словно молодой зверь:
- Тогда получается, леди, что мы должны позаботиться, чтобы ей всегда оказывался должный почет, дабы жизнь этого мира не иссякла.
А потом он назвал ее именем, которое не произносится вслух - лишь жрец может так обратиться к жрице во время ритуала. Сердце Моргейны забилось так сильно, что ей стало дурно.
"Дабы жизнь этого мира не иссякла. Дабы моя жизнь не прошла впустую... Он назвал меня одним из имен Богини..."
- Тише! - сказала Моргейна. Душа ее была полна смятения. - Сейчас не время и не место для подобных разговоров.
- В самом деле?
Они подошли к краю вспаханного поля. Акколон отпустил руку Моргейны, и почему-то ей сделалось холодно без этого прикосновения. Разряженные танцоры снова принялись скакать и размахивать фаллическими жезлами. Весенняя Дева ветер растрепал и спутал ее длинные волосы - пошла вдоль круга танцоров, обмениваясь поцелуем с каждым из них; поцелуй был сдержанным, чисто ритуальным - она лишь касалась губами их щек. Уриенс нетерпеливо подозвал Моргейну поближе у себе; она стояла рядом с мужем, чопорная и холодная, и то место на запястье, к которому прикасалась рука Акколона, казалось ей единственным островком жара во всем ее заледенелом теле.
- Теперь, дорогая, - суетливо произнес Уриенс, - ты должна вознаградить танцоров, которые так славно позабавили нас сегодня.
Он кивнул слуге, и тот вручил ей полные пригоршни сладостей и засахаренных фруктов. Моргейна бросила сладости танцорам и зрителям, и те, смеясь и толкаясь, кинулись их подбирать. "Вечная насмешка над таинством... память тех дней, когда люди так же дрались за куски плоти жертвы... Ну ладно, пускай они позабыли ритуал - но так над ним насмехаться!.." Слуга снова и снова насыпал ей полные руки сладостей, и Моргейна раз за разом швыряла их в толпу. Окружающие не понимали этого ритуала - точно так же, как и танцоры, видевшие в нем обычное развлечение. Неужели они все позабыли? Весенняя Дева подошла к Моргейне, зардевшись от невинной гордости. Теперь Моргейна смогла рассмотреть, что, хоть девушка и красива, глаза ее пусты, а руки загрубели от работы в поле. Это была всего лишь хорошенькая крестьянская девушка, которая пыталась выполнить работу жрицы, даже не представляя, что же в действительности она совершает; глупо было бы обижаться на нее за это.
"И все-таки она - женщина. Она вершит работу Матери, как может, в меру своих сил и знаний. Не ее вина, что она не прошла обучения на Авалоне".
Моргейна толком не знача, чего от нее ждут, но когда девушка опустилась на колени перед королевой, Моргейна машинально приняла полузабытую позу благословляющей жрицы, и почувствовала на миг издавна знакомое ощущение присутствия чего-то иного, стоящего неизмеримо выше ее... Она на секунду возложила руки на голову девушки, и почувствовала, как сквозь нее пронесся поток силы, - и глуповатое лицо девушки на миг преобразилось. "Богиня вершит свою работу и в ней", - подумала Моргейна. А потом она увидела лицо Акколона. Он смотрел на нее с изумлением и благоговейным трепетом. Ей уже доводилось раньше видеть подобный взгляд когда она призвала туманы Авалона... И ее затопило ощущение силы, как будто она внезапно вернулась к жизни.
"Я снова жива. После всех этих лет я снова стала жрицей - и это Акколон вернул меня обратно..."
А затем напряжение момента развеялось, и девушка, поднявшись на ноги, отступила и неловко поклонилась королевской свите. Уриенс раздал танцорам деньги и вручил некоторую сумму священнику, на свечи для церкви - и королевская свита отправилась домой. Моргейна степенно шла рядом с Уриенсом, напустив на себя невозмутимый вид, но внутри у нее бурлила жизненная сила. Пасынок Моргейны, Увейн, подобрался поближе и зашагал рядом с ней.
- Сегодня все было красивее, чем обычно, матушка. Шанна такая хорошенькая - ну, Весенняя Дева, дочка кузнеца Эвана. Но ты, матушка, когда ты благословляла ее, ты была такая красивая! Это тебя нужно было сделать Весенней Девой...
- Ну, будет тебе, - со смехом упрекнула его Моргейна. - Неужто ты и вправду думаешь, что я могла бы нарядиться в зеленое, распустить волосы и плясать на вспаханных полях? Я ведь уже не девушка!
- Нет, - отозвался Увейн, смерив ее долгим взглядом, - но ты выглядишь, словно Богиня. Отец Эйан говорит, будто на самом деле Богиня это демон, отвращающий народ от службы доброму Христу. Но знаешь, что я думаю? Я думаю, что Богиня была здесь, чтобы люди могли ее почитать, пока они не научились почитать святую Матерь Божью.
Шедший рядом с ними Акколон сказал:
- Богиня была прежде Христа, Увейн, и если ты будешь думать о ней как о Деве Марии, в том не будет ничего дурного. Ты должен всегда служить Владычице, каким бы именем ее ни называли. Но я бы тебе не советовал говорить об этом с отцом Эйаном.
- О, нет! - отозвался мальчик, округлив глаза. - Он не любит женщин даже богинь.
- Интересно, а как он относится к королевам? - пробормотала себе под нос Моргейна.
Затем они добрались до замка, и Моргейна отправилась проверить, собраны ли вещи Уриенса. Ее захватила дневная неразбериха, и Моргейна спрятала сегодняшнее озарение поглубже, чтобы потом, на досуге, серьезно над этим поразмыслить.
Уриенс уехал вскоре после полудня, прихватив с собой своих рыцарей и пару дворецких. На прощание он нежно поцеловал Моргейну, а Аваллоху велел прислушиваться к советам Акколона и во всем слушаться королевы. Увейн дулся; он хотел ехать с обожаемым отцом, а Уриенс не желал возиться в дороге с ребенком. Моргейна утешила мальчика, пообещав, что он получит особенный гостинец. Но в конце концов с хлопотами было покончено, и Моргейна смогла наконец присесть у камина в большом зале - Мелайна забрала малышей спать, - и обдумать все то, что свалилось на нее сегодня.
Спустились сумерки - долгие сумерки дня солнцестояния. Моргейна взяла веретено и прялку, но она лишь делала вид, будто прядет, время от времени поворачивая веретено и вытягивая небольшой отрезок нити. Моргейна терпеть не могла прясть, и хоть она и редко обращалась к Уриенсу с просьбами, она все же попросила у него позволения нанять двух лишних прях, чтоб избавиться от этой ненавистной работы. Взамен она взяла на себя двойную долю ткачества. Моргейна не смела прясть: это вгоняло ее в странное состояние между сном и бодрствованием, и Моргейна боялась того, что она может увидеть. Вот и теперь она лишь изредка поворачивала веретено, чтоб слуги не заметили, что королева бездельничает... правда, все равно никто не посмел бы упрекнуть ее - она ведь трудилась с утра и до темна...
В комнате воцарился полумрак. Несколько темно-красных ярких полос последних лучей заходящего солнца - лишь подчеркивали сгустившуюся в углах темноту. Моргейна сощурилась, думая о солнце, что садится сейчас за каменное кольцо на вершине холма, о процессии жриц, идущих за светом факела, что рассеивает тени... На миг перед ней промелькнуло лицо Враны, безмолвное и таинственное. Ей показалось, будто Врана шевельнула губами и произнесла ее имя... В сумраке перед ней проплывали лица: Элейна с распущенными волосами, застигнутая в постели Ланселета; Гвенвифар на свадьбе Моргейны, яростная и торжествующая; спокойное, неподвижное лицо незнакомой женщины со светлыми косами - женщины, которую она встречала лишь в своих видениях, Владычицы Авалона... И снова Врана - испуганная, умоляющая... Артур, идущий среди своих подданных со свечой в руках, словно кающийся грешник... Неужели священники посмеют потребовать от Верховного короля публичного покаяния?! А потом Моргейна увидела авалонскую ладью, затянутую черной тканью, словно для погребального обряда, и свое собственное лицо - оно словно бы отражалось в тумане, - и еще три женщины, тоже одетые в черное, и раненый мужчина, и его голова у нее на коленях...
Темноту комнаты прорезал багровый свет факела, и чей-то голос произнес:
- Ты пытаешься прясть в темноте, матушка? Моргейна подняла голову неожиданная вспышка света привела ее в замешательство - и с раздражением бросила:
- Я же велела тебе не называть меня так! Акколон вставил факел в железное кольцо на стене и уселся у ног Моргейны.
- Богиня приходится матерью всем нам, леди, и я узнал ее в тебе...
- Ты что, смеешься надо мной? - взволнованно и требовательно спросила Моргейна.
- Я не смеюсь.
Акколон опустился перед нею на колени. Губы его дрожали.
- Я видел сегодня твое лицо. Неужто я посмею над этим смеяться, нося на руках вот это?
Он протянул к ней руки, и в неверном пляшущем свете Моргейне вдруг показалось, будто синие змеи на его запястьях зашевелились и подняли головы.
- Владычица, Мать, Богиня...
Руки молодого рыцаря сомкнулись на талии Моргейны, и Акколон спрятал лицо в ее коленях. Он тихо произнес:
- Ты для меня - олицетворение Богини...
Двигаясь, словно во сне, Моргейна наклонилась и поцеловала Акколона в шею, в мягкие завитки волос. Какая-то часть ее сознания испуганно заметалась.
"Что я делаю?! Неужто это все лишь потому, что он назвал меня именем Богини, обратился, как жрец к жрице? Или это потому, что он коснулся меня, заговорил со мной, и я почувствовала себя женщиной, я вновь ощутила себя живой - впервые за весь этот год, когда я чувствовала себя старой, бесплодной, полумертвой женой мертвеца?"
Акколон поднял голову и поцеловал ее в губы. Моргейна, невольно ответив на поцелуй, почувствовала, что тает, распускается, словно цветок. Ее пронзило острое ощущение, смесь боли и удовольствия, - их языки соприкоснулись, и тело Моргейны переполнилось воспоминаниями... Как долго, бесконечно долго - весь этот бесконечный год, - ее тело заглушало все чувства, не позволяя себе пробудиться - ведь тогда пришлось бы ощущать ласки Уриенса...
"Я - жрица, - с вызовом подумала Моргейна, - и тело дано мне, чтобы служить Богине! То, чем я занималась с Уриенсом, было грехом, данью похоти! А то, что происходит сейчас, - истинно и свято..."
Руки Акколона, касающиеся Моргейны, дрожали; но когда молодой рыцарь заговорил, голос его звучал ровно и рассудительно.
- Думаю, все в замке уже спят. Я знал, что ты будешь сидеть здесь и ждать меня...
На миг эта уверенность возмутила Моргейну; но затем она склонила в голову: Они оба пребывали в руках Богини, и Моргейна не желала спорить с тем потоком, что нес ее, подобно реке; долго, слишком долго ее кружило в сонной, затхлой заводи, и вот теперь ее снова омывал поток жизни.
- А где Аваллох?
Акколон коротко рассмеялся.
- Он отправился в деревню, чтобы возлечь с Весенней Девой... Это один из наших обычаев, о которых местному священнику ничего не известно. Так повелось с тех самых пор, как наш отец постарел, а мы стали взрослыми. Аваллох считает, что это вполне совместимо с долгом христианина: стремление быть отцом своих подданных - или, по крайней мере, столько, скольких получится. Уриенс в молодости поступал точно так же. Аваллох предложил мне бросить жребий - кому на сей раз доведется воспользоваться этой привилегией, - и я было согласился, но затем вспомнил, как ты благословила ту девицу, и понял, что я должен делать...
- Авалон так далеко... - нерешительно попыталась возразить Моргейна.
- Но Она повсюду, - сказал Акколон, спрятав лицо у нее на груди.
- Значит, так тому и быть, - прошептала Моргейна и встала. Она подняла Акколона с колен и повернулась было к лестнице, но остановилась на полушаге. Нет, не здесь. В этом замке не было постели, которую они могли бы с честью разделить. Ей вспомнилось распространенное среди друидов выражение: "Разве можно под крышей, сделанной руками людей, должным образом почтить то, что не было ни сделано, ни сотворено человеком?"
Прочь отсюда - в ночь, под открытое небо. Когда они вышли на пустынный двор, через небо пронеслась падающая звезда - так стремительно, что на миг Моргейне почудилось, будто само небо закружилось, и земля качнулась у нее под ногами... а потом звезда исчезла, ослепив их обоих.
"Это знамение. Богиня приветствует мое возвращение..."
- Пойдем, - прошептала она, взяв Акколона за руку, и повела его вверх по склону, в сад; белые лепестки падали в темноте и кружились вокруг них. Моргейна расстелила на траве свой плащ, словно очертила под небом магический круг; потом она протянула к Акколону руки и прошептала: - Иди сюда!
Его тело темным силуэтом вырисовалось на фоне звездного неба.
ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА
"Даже тогда, когда мы лежали под звездами, я знала, что это не столько любовная близость, сколько магическое действо невероятной мощи, что его руки, прикосновения его тела вновь посвящали меня в сан жрицы и что на то была Ее воля. Хоть в те мгновения я и не видела ничего вокруг, до моего слуха донесся неразборчивый шепот, и я поняла, что мы не одни.
Акколон хотел удержать меня в объятиях, но я встала, ведомая той силой, что переполняла меня в этот час, вскинула руки над головой и медленно их опустила, закрыв глаза и, затаив дыхание... и лишь услышав его потрясенный вздох, я осмелилась открыть глаза - и увидела, что Акколона окружает слабое сияние, - точно такое же, что исходило сейчас от меня.
Свершилось - Она со мной... Мать, я недостойна твоего взгляда... но это снова произошло... я глубоко вздохнула и задержала дыхание, чтобы не разразиться рыданиями. После всех этих лет, после моего предательства и моего неверия она снова снизошла ко мне, и я снова стала жрицей. В слабом свете луны я увидела у края поля, на котором мы лежали, поблескивающие глаза - словно какие-то зверьки притаились в живой изгороди. Мы были не одни. Маленький народец холмов знал, что мы здесь и что Богиня вершит здесь свое дело, - и пришел посмотреть на творящееся таинство, которого не видали в этих краях с тех самых пор, как Уриенс постарел, а мир обратился к христианству и сделался серым и безрадостным. Едва слышное эхо донесло до меня благоговейный шепот и ответ на языке, из которого я знала не более десятка слов:
- Свершилось! Да будет так!
Я наклонилась и поцеловала коленопреклоненного Акколона в лоб.
- Свершилось, - повторила я. - Иди, милый. Будь благословен.
Я понимала, что если б я была той женщиной, с которой он вышел в сад, Акколон остался бы; но жрице он подчинился беспрекословно, не смея оспаривать веление Богини.
Той ночью я не спала. Я в одиночестве бродила по саду до рассвета; я осознала, дрожа от ужаса, что мне надлежит сделать. Я не знала, как это сделать, равно как и не знала, сумею ли я в одиночку справиться с этим, но раз меня много лет назад посвятили в жрицы, а я отвергла свой сан, то теперь я должна самостоятельно проделать этот путь. Этой ночью мне была дарована великая милость; но я знала, что не получу больше никаких знамений и никакой помощи до тех самых пор, пока сама, безо всякой помощи не сделаюсь той самой жрицей, которой меня хотели сделать.
На моем лбу все еще виднелся знак милости Богини - хоть он и поблек под чепцом домохозяйки, который я начала носить по желанию Уриенса, - но теперь это не могло мне помочь. Глядя на гаснущие звезды, я не знала, захватит ли меня восход солнца врасплох в моем бдении или нет; половину жизни ход солнца не отражался в моей крови, и я не могла уже угадать на восточном крае горизонта точное место, где появится встающее солнце, чтоб поприветствовать его. Теперь я даже не знала, как циклы моего тела соотносятся с ходом луны - так мало сохранила я из знаний, полученных на Авалоне... Я была одна, я не имела ничего, кроме расплывчатых воспоминаний - и должна была как-то вернуть обратно все то, что некогда было частью меня.
Незадолго до рассвета я бесшумно пробралась в дом и, не зажигая света, отыскала единственную вещь, сохранившуюся у меня как память об Авалоне, небольшой серповидный нож, который я сняла с мертвого тела Вивианы. Точно такой же нож я и сама носила на Авалоне - и потеряла, когда бежала с острова. Я привязала его к поясу и спрятала под верхнее платье. Никогда больше я не сниму этот нож; его похоронят вместе со мной.
С тех пор я всегда тайно носила его при себе - единственное воспоминание об этой ночи, которое я могла сохранить. Я даже не подкрашивала знак у себя на лбу, отчасти из-за Уриенса - он непременно спросил бы, зачем я это делаю, - а отчасти потому, что знала: я еще недостойна. Я не могла носить полумесяц так, как он носил потускневших змей - как украшение и полузабытое напоминание о давних днях, что минули и более не вернутся. Шли месяцы и складывались в годы. Какая-то часть меня действовала, словно кукла, и исполняла все, что от меня хотел Уриенс, пряла и ткала, готовила лекарства из трав, присматривала за его сыном и внуком, выслушивала его рассказы, вышивала для него одежду и ухаживала за ним, когда он болел... Я делала все это, почти не задумываясь, а когда он брал меня - это было неприятно, но не затягивалось надолго, - мой разум и тело охватывало оцепенение.
Но все это время нож; оставался на своем месте, и я то и дело прикасалась к нему, чтобы подбодрить себя, пока снова не научилась рассчитывать движение солнца от равноденствия до солнцестояния - и до следующего равноденствия... мучительно высчитывать его на пальцах, словно дитя или начинающая жрица; прошли годы, прежде чем я принялась не высчитывать, но чувствовать движение небесных тел, и с точностью до волоска угадывать место, где должны были встать или сесть солнце или луна, и заново научилась их приветствовать. А по ночам, когда все домашние засыпали, я смотрела на звезды, впуская их в свою кровь - а они кружили вокруг меня до тех пор, пока я не становилась всего лишь точкой вращения на неподвижной земле, сердцем их хоровода и круговорота времен года. Я рано вставала и поздно ложилась, и потому могла выкроить несколько часов, чтобы побродить по холмам. Я делала вид, будто ищу лекарственные травы и коренья, а на самом деле разыскивала древние линии силы, прослеживала их, от стоячего камня до мельничной запруды... это был нелегкий труд, и прошли годы, прежде чем я изучила все те немногочисленные линии, что находились в окрестностях замка Уриенса.
Но даже в течение первого года, когда я сражалась с ускользающими воспоминаниями, пытаясь вернуть все то, что было ведомо мне много лет назад, я знала, что не одинока в своих ночных бдениях. За мной всегда приглядывали, хоть я сама никогда не видела больше, чем в ту, первую ночь блеск глаз в темноте, едва уловимое движение на грани видимости... их нечасто видали даже здесь, в глуши, не говоря уж о деревнях или полях; они жили своей потаенной жизнью в безлюдных холмах и лесах, бежав туда еще с приходом римлян. Но я знала, что они здесь и что маленький народец, что никогда не терял связи с Нею, следит за мной.
Однажды, забравшись далеко в холмы, я обнаружила каменный круг - он был не столь велик, как тот, что высился на холме, венчающем Авалон, и уж конечно, куда меньше великого круга на меловой равнине, что некогда был храмом Солнца. Здешние камни были всего лишь мне по плечо (а я никогда не отличалась высоким ростом), и диаметр круга не превышал роста взрослого мужчины. В центре лежала небольшая каменная плита, поросшая лишайником и полускрытая травой. Я очистила ее, и всякий раз, когда мне удавалось незаметно прихватить что-нибудь с кухни, оставляла на плите угощение, которое, как я знала, редко перепадает маленькому народцу - ломоть ячменного хлеба, кусок сыра или масла. Однажды, придя туда, я обнаружила в центре круга венок из душистых цветов, растущих на границе волшебной страны; даже засушенными они сохраняют яркость красок. Я надела этот венок, когда в следующий раз во время полнолуния увела Акколона с собой; венок был на мне во время торжественного соединения - мы исчезли как личности, и остались лишь Бог и Богиня, утверждавшие бесконечную жизнь космоса, лишь поток силы, протянувшийся между мужчиной и женщиной, между небом и землей. После этого маленький народец стал присматривать за мной даже в моем саду. Я слишком хорошо их чувствовала, чтобы стараться выследить, но все же они были там, и я знала, что, если мне потребуется, они всегда помогут. Меня недаром когда-то прозвали Моргейной Волшебницей... И вот теперь маленький народец признал меня своей жрицей и своей королевой.
Я явилась в каменный круг в канун Дня Смерти, в ближайшее к осеннему равноденствию полнолуние; над краем горизонта висела луна, и тянуло холодом четвертой зимы. Я села среди камней, завернувшись в плащ, и провела ночь без сна и пищи. Когда я встала и двинулась в сторону дома, пошел снег; но когда я вышла из круга, мне под ноги попался камень, которого там раньше не было, и, склонившись над ним, я увидела, что белые камни образовали строгий узор.
Я установила новый камень так, чтобы он оказался следующим в магической последовательности чисел - теперь, под зимними звездами потоки переменились. Затем я вернулась домой, промерзнув до костей, и рассказала, что якобы ночь застигла меня среди холмов и я ночевала в заброшенной пастушьей хижине - когда пошел снег, Уриенс испугался и отправил двоих слуг на поиски. Вскоре холмы покрыл глубокий снег, вынудив меня большую часть зимы провести под крышей, но я чувствовала приближение бурь и рискнула в день зимнего солнцестояния наведаться к каменному кольцу - я знала, что камни следует очистить... Я знала, что в великих кругах никогда не лежит снег, и подумала, что в кругах поменьше должно быть так же, раз уж их магия действует.
А потом я обнаружила в центре круга небольшой сверток - кусок кожи, перевязанный жилой. К моим пальцам уже вернулось прежнее проворство, и они меня не подвели, когда я развязала узел и вытряхнула содержимое себе в ладонь. На вид оно напоминало сушеные семена, но на самом деле это были крохотные грибы, изредка встречающиеся в окрестностях Авалона. Их не используют в пищу, и большинство людей считают их ядовитыми, поскольку они вызывают рвоту и кровавый понос; но если принимать их во время поста, в малом количестве, они способны отворить врата Зрения... Этот подарок был ценнее золота. В здешних краях эти грибы не росли вообще, и я могла лишь гадать, сколь далеко пришлось забираться маленькому народцу, чтобы их разыскать. Я оставила им еду, которую принесла с собой - сушеное мясо, фрукты и мед в сотах, - ноне в уплату; этот дар был бесценен. Я поняла, что мне надлежит в день зимнего солнцестояния запереться у себя в покоях и попытаться вновь обрести отвергнутое мною Зрение. Отворив таким образом врата видений, я могла вновь искать присутствия Богини и молить вернуть мне то, от чего я отказалась. Я не боялась, что снова окажусь отвергнутой. Ведь это Она послала мне этот дар, чтобы я смогла ощутить Ее присутствие.
И я, преисполнившись благодарности, склонилась до земли. Я знала, что мои молитвы услышаны.
Глава 10
Снег на холмах начал таять, и в укромных долинах проглянули первые цветы, когда Владычицу Озера позвали к ладье, встретить мерлина Британии. Кевин был бледен и казался уставшим, и скрюченные конечности слушались его даже хуже, чем обычно; он опирался на крепкую палку. Ниниана заметила, что Кевин был вынужден отдать свою Леди слуге; она постаралась не выказывать жалости, но знала, сколь тяжким ударом это было для его гордости - доверить арфу кому-то другому. Она нарочито медленно прошла к своему жилищу, пригласила мерлина войти и велела служанке развести огонь в очаге и принести вина. Кевин лишь символически пригубил вино и степенно поклонился.
- Что привело тебя сюда так рано в этом году, почтенный? - спросила его Ниниана. - Ты приехал из Камелота? Кевин покачал головой.
- Я провел там часть зимы, - сказал он, - и много беседовал с советниками Артура, но в начале весны я отправился на юг; король поручил мне одно дело в союзных войсках - или, пожалуй, теперь следует говорить - в саксонских королевствах. И ты знаешь, кого я там увидел, Ниниана. Чья это была затея - твоя или Моргаузы?
- Не ее и не моя, - тихо ответила Ниниана. - Так пожелал сам Гвидион. Он понял, что, хоть он и учится на друида, ему все равно необходимо приобрести военный опыт, - среди друидов и ранее встречались воители. И он решил отправиться на юг, в саксонские королевства - они союзны Артуру, но там Гвидиону не грозит опасность попасться Артуру на глаза. Он этого не желает - и ты не хуже меня знаешь, чем это вызвано.
Мгновение спустя она добавила:
- Не могу поклясться, что Моргауза не повлияла на его решение. Если он с кем и советуется, так это с ней.
- В самом деле? - Кевин приподнял бровь. - Хотя, чего же тут удивительного... Моргауза ведь всю жизнь была ему вместо матери. И она правила королевством Лота не хуже любого мужчины, да и сейчас продолжает править, хоть и взяла себе нового супруга.
- Я не знала, что у Моргаузы новый супруг, - сказала Ниниана. - Я не в силах следить за ходом событий в британских королевствах, как это делала Вивиана.
- О, да, - у нее ведь было Зрение, - сказал Кевин. - А если ей недоставало собственного Зрения, ей помогали девы, наделенные тем же даром. Есть у тебя хоть одна такая помощница, Ниниана?
- Есть несколько... - нерешительно отозвалась жрица. - Но все же Зрение часто подводит меня...
Ниниана ненадолго умолкла, глядя на каменные плиты пола. В конце концов она сказала:
- Я думаю... думаю, что Авалон... постепенно удаляется от мира людей, лорд мерлин. Какое время года сейчас во внешнем мире?
- Миновало десять дней после весеннего равноденствия, Владычица, отозвался Кевин. Ниниана глубоко вздохнула.
- И я отметила этот праздник - но семь дней назад. Все обстоит именно так, как я и думала - миры расходятся. Расхождение пока что не превышает нескольких дней, но я боюсь, что вскоре мы станем так же далеки от хода солнца и луны, как и волшебная страна - по крайней мере, если судить по словам фэйри... Даже сейчас уже стало труднее вызывать туманы и выходить отсюда.
- Я знаю, - сказал Кевин. - Я ведь именно потому и явился во время этого промежутка в ходе светил. - Он криво улыбнулся и добавил: - Ты можешь радоваться, Владычица: ты будешь стариться куда медленнее, чем женщины во внешнем мире, подверженные воздействию времени.
- Можешь не утешать меня, - вздрогнув, отозвалась Ниниана. - Во внешнем мире нет ни единого человека, чья судьба меня волновала бы, не считая...
- Гвидиона, - закончил за нее Кевин. - Я так и думал. Но есть один человек, о котором ты должна заботиться не меньше, чем...
- Об Артуре, сидящем у себя во дворце? Он отрекся от нас, - отрезала Ниниана, - и Авалон более не обязан помогать ему...
- Я говорю не об Артуре, - возразил Кевин. - Да он и не ищет помощи Авалона - по крайней мере, пока. Но... - он заколебался. - Я слыхал от народа холмов, что в Северном Уэльсе вновь появились король и королева.
- Уриенс? - саркастически рассмеялась Ниниана. - Да он же сам стар, как холмы, Кевин! Что он может сделать для маленького народца?
- Я говорю не об Уриенсе, - сказал Кевин. - Разве ты забыла? Там поселилась Моргейна, и Древний народ признал ее своей королевой. Она будет защищать их, пока жива, - даже от Уриенса. Разве ты забыла, что сын Уриенса учился здесь и носит на запястьях змей?
На миг Ниниана застыла в безмолвии. Наконец она произнесла:
- Да, я забыла об этом. Он ведь не старший сын, и я не думала, что он когда-либо будет править...
- Старший сын глуп, - сказал Кевин, - хотя священники считают, что из него получится достойный преемник отца; с их точки зрения, так оно и есть он благочестив, недалек и не станет вмешиваться в дела церкви. А второму сыну, Акколону, священники не доверяют именно потому, что он носит на руках змей. А с тех пор, как Моргейна переселилась туда, Акколон вспомнил об этом, и служит ей как своей королеве. И для народа холмов она тоже останется королевой, кто бы там ни сидел на троне в соответствии с обычаями римлян. По представлениям Древнего народа, король - это тот, кто каждый год умирает в облике оленя. Королева же вечна. Возможно, в конце концов, Моргейна завершит то, что не успела исполнить Вивиана.
Ниниана с отстраненным удивлением заметила промелькнувшие в собственном голосе нотки горечи.
- Кевин, с того момента, как Вивиана умерла и меня посадили на этот трон, мне ни на день не давали забыть, что я - не Вивиана, что по сравнению с Вивианой я полное ничтожество. Даже Врана неотступно следует за мной, и хоть она и молчит, я читаю в ее глазах: "Ты - не Вивиана. Ты не сможешь завершить дело, над которым всю жизнь трудилась Вивиана". Я прекрасно все это знаю - что меня избрали лишь потому, что я последняя из рода Талиесина, что никого лучше не нашлось, что в моих жилах не течет царственная кровь королев Авалона! Да, я не Вивиана и Моргейна, но я исполняю свой долг. Я верна своим обетам - неужто это ничего не значит?
- Владычица, - мягко произнес Кевин, - такие жрицы, как Вивиана, являются в мир лишь раз во много столетий - даже здесь, на Авалоне. И ее царствование было долгим: она правила Авалоном девяносто три года, и мало кто из нас помнит, что было до того. Любая жрица, наследовавшая ей, невольно будет чувствовать себя ничтожной по сравнению со своей великой предшественницей. Тебе не в чем себя упрекнуть. Ты верна своим обетам.
- А Моргейна своих не сдержала, - не удержалась Ниниана.
- Это верно. Но она принадлежит к королевскому роду Авалона, и она родила наследника Короля-Оленя. Не нам ее судить.
- Ты защищаешь ее потому, что был ее любовником! - взорвалась Ниниана.
Кевин поднял голову, и Ниниана не закончила фразу. Глубоко посаженные глаза мерлина были синими, словно сердцевина пламени. Он негромко произнес:
- Владычица, ты ищешь ссоры со мной? Это давно уже осталось в прошлом. Когда мы с Моргейной виделись в последний раз, она обозвала меня предателем и прогнала, осыпав такими оскорблениями, каких ни один мужчина простить не сможет, если только у него в жилах течет кровь, а не вода. Неужто ты думаешь, что после такого я смогу любить ее? Но все же не нам с тобой судить ее. Ты - Владычица Озера. А Моргейна - моя королева и королева Авалона. Она вершит свой труд в мире, точно так же, как ты вершишь свой здесь, а я свой - там, куда ведут меня боги. А нынешней весной они привели меня в страну болот, и там, при дворе одного сакса, что именовал себя королем под рукой Артура, я увидел Гвидиона.
За годы подготовки Ниниана научилась, сохранять бесстрастное выражение лица; но она знала, что Кевин, прошедший точно такую же подготовку, заметит, что сейчас эта бесстрастность требует от нее немалых усилий, и чувствовала, что проницательный взгляд мерлина сможет проникнуть под эту маску. Ей хотелось распросить Кевина о новостях, но вместо этого она лишь сказала:
- Моргауза сообщила мне, что он приобрел некоторые познания в стратегии и хорошо показал себя в битве. Но чему еще он может научиться у этих варваров, готовых скорее вышибать друг другу мозги своими здоровенными дубинами, чем пускать эти мозги в ход? Я знаю, что он отправился на юг, в саксонские королевства, лишь потому, что в одном из них захотели иметь при дворе друида, который умел бы читать, писать, считать и составлять карты. Гвидион сказал мне, что хочет получить закалку в войне, которая проходит не на глазах у Артура, и потому я думаю, что это было его собственное желание. Хотя здесь и установился мир, эти народы постоянно дерутся между собой... Есть ли у саксов хоть какой-нибудь бог, который занимался бы чем-нибудь помимо войн и сражений?
- Они прозвали Гвидиона Мордредом - на их языке это значит "Злой Советчик". Для них это похвала - они имеют в виду, что его советы приносят зло их врагам. Саксы дают прозвище каждому гостю. Например, Ланселета они прозвали Эль-фийской Стрелой.
- Среди саксов любой друид, даже самый молодой, будет казаться мудрецом - при их-то тупости! А Гвидион действительно умен! Еще мальчишкой он мог придумать десяток ответов на любой вопрос!
- Да, он умен, - медленно произнес Кевин, - и прекрасно знает, как заставить любить себя. Это я видел. Например, меня он встретил с распростертыми объятьями, словно любимого дядюшку, сразу принялся твердить, как приятно вдали от Авалона встретить знакомое лицо, оказал мне множество услуг - словно он и вправду любит меня всей душой.
- Но ведь ему и вправду одиноко там, а ты был словно весточка из дома, - сказала Ниниана.
Кевин нахмурился, глотнул вина, потом отставил кубок в сторону и снова позабыл о нем.
- Насколько далеко Гвидион продвинулся в изучении магии?
- Он носит змей, - ответила Ниниана.
- Это с равным успехом может означать и очень много, и очень мало, сказал Кевин. - Уж тебе-то следовало бы это знать...
И хотя слова его были совершенно невинны, Ниниана почувствовала себя уязвленной. Действительно, жрица с полумесяцем на лбу могла быть Вивианой а могла быть всего лишь ею.
- Он вернется к празднику летнего солнцестояния, - сказала Ниниана, чтобы стать королем Авалона, этого государства, преданного Артуром. Теперь, когда Гвидион достиг зрелости...
- Он еще не готов к тому, чтобы стать королем, - возразил Кевин.
- Ты сомневаешься в его храбрости? Или в его верности?..
- А! - небрежно отмахнулся Кевин. - Храбрость! Храбрость и ум... Нет, если я в чем и сомневаюсь, так это в сердце Гвидиона. Я не могу читать в нем. И он - не Артур.
- Тем лучше для Авалона! - вспыхнула Ниниана. - Хватит с нас отступников, которые сперва клянутся в верности Авалону, а потом забывают клятвы, данные народу холмов! Пускай священники сажают на трон благочестивого лицемера, что будет служить тому богу, которого сочтет наиболее выгодным...
Кевин вскинул скрюченную руку.
- Авалон - еще не весь мир! У нас нет ни сил, ни войска, ни ремесленников, - а Артур пользуется безмерной любовью. Да, я готов допустить, что его не любят на Авалоне - но жители всех земель, находящихся под рукой Артура, обожают своего короля - ведь он принес им мир. И если сейчас кто-либо попытается возвысить голос против Артура, его заставят умолкнуть в считанные месяцы - если не в считанные дни. Артура любят сейчас он воплощает в себе дух Британии. И даже если бы это и было не так то, что мы делаем здесь, на Авалоне, не имеет особого значения во внешнем мире. Как ты и сама заметила, мы уходим в туманы...
- Значит, мы тем более должны действовать быстро, чтобы низвергнуть Артура и возвести на трон Британии короля, который вернет Авалон в мир, чтобы Богиня...
- Иногда я сомневаюсь, возможно ли это, - или же мы живем в мире грез, не замечая, что происходит на самом деле?
- И это говоришь ты, мерлин Британии?
- Я находился все это время при дворе Артура, а не отсиживался на острове, ушедшем еще дальше от внешнего мира, - мягко произнес Кевин. - Это мой дом, и я готов умереть за него... но все же, Ниниана, я заключил Великий Брак с Британией, а не с одним лишь Авалоном.
- Если Авалон умрет, - сказала Ниниана, - то Британия лишится сердца и тоже умрет, ибо душа Богини покинет эти земли.
- Ты так считаешь, Ниниана? - Кевин снова вздохнул. - Я исходил эту землю вдоль и поперек, я странствовал по ней в любую погоду и в любое время года - я, мерлин Британии, ястреб Зрения, посланец Великой госпожи Ворон, и увидел, что теперь у этой страны другое сердце. Оно бьется в Камелоте.
Он умолк. После долгой паузы Ниниана спросила:
- Это за подобные речи Моргейна назвала тебя предателем?
- Нет... тогда мы говорили о другом, - ответил Кевин. - Быть может, Ниниана, мы знаем не так уж много о воле богов и способах ее исполнить, как нам кажется. Говорю тебе: если мы сейчас ниспровергнем Артура, то ввергнем эту землю в такой хаос, какого не было даже после смерти Амброзия, когда Утер боролся за корону. Неужто ты думаешь, что Гвидион сумеет одолеть Артура? Соратники Артура изничтожат любого, кто осмелится выступить против их короля и героя - для них Артур подобен богу и просто не может быть не прав.
- Мы никогда не желали, чтобы Гвидион выступил против отца и сразился с ним за корону, - сказала Ниниана. - Мы хотели лишь, чтобы в тот день, когда Артур уразумеет, что у него нет наследника, он обратился мыслями к своему сыну - к сыну, происходящему из королевского рода Авалона и поклявшемуся в верности Авалону. Многие выскажутся в пользу Гвидиона, когда Артур примется искать себе наследника. Я слышала, что Артур избрал в наследники сына Ланселета, поскольку королева бесплодна. Но сын Ланселета всего лишь дитя, а Гвидион уже взрослый мужчина. Случись сейчас что-нибудь с Артуром, неужто они не предпочтут Гвидиона - взрослого мужчину, воина и друида - мальчишке?
- Соратники Артура не пойдут за человеком, которого не знают - будь он хоть дважды воин и трижды друид. Скорее уж они поставят Гавейна регентом при сыне Ланселета до тех пор, пока тот не вырастет. И кроме того, соратники в большинстве своем христиане. Они отвергнут Гвидиона в силу его рождения: у них кровосмесительство считается тяжким грехом.
- Они ничего не понимают в священных традициях.
- Именно. Им понадобится время, чтоб привыкнуть к этой мысли, и это время еще не наступило. Но если Гвидиона не признают как сына Артура, значит, следует довести до всеобщего сведения, что у жрицы Моргейны, родной сестры Артура, есть сын и что этот сын стоит ближе к трону, чем ребенок Ланселета. А этим летом снова начнется война...
- Я думала, что Артур повсюду установил мир, - перебила его Ниниана.
- Здесь, в Британии, - да. Но в Малой Британии появился некий человек, объявивший всю Британию своей империей...
- Бан? - потрясенно спросила Ниниана. - Но он же давным-давно поклялся... он вступил в Великий Брак еще до рождении Ланселета. Он уже слишком стар, чтобы воевать против Артура.
- Бан стар и немощен, - согласился Кевин. - Его сын Лионель правит от его имени, а брат Лионеля, Боре, входит в число соратников Артура и почитает Ланселета как героя. Никто из них не захотел бы причинять неприятности Артуру и мешать ему править. Но нашелся тот, кто захотел. Он именует себя Луцием. Он где-то раздобыл древних римских орлов и объявил себя императором. И он бросит вызов Артуру...
Ниниана ощутила покалывание.
- Это Зрение? - спросила она.
- Моргейна как-то сказала, - с улыбкой заметил Кевин, - что для того, чтоб узнать в негодяе негодяя, не требуется Зрение. Я не нуждаюсь в Зрении, дабы понять, что, если для достижения своих целей честолюбивому человеку потребуется бросить кому-то вызов, он сделает это не задумываясь. Некоторые могут считать, что Артур стареет, потому что его волосы уже не так ярко отливают золотом, и потому, что он отказался от драконьего знамени. Но не вздумай его недооценивать, Ниниана. Я знаю Артура, а ты - нет. Он - отнюдь не дурак!
- Мне кажется, - заметила Ниниана, - ты слишком сильно его любишь особенно если учесть, что ты поклялся его уничтожить.
- Люблю? - безрадостно улыбнулся Кевин. - Я - мерлин Британии, посланец Великой госпожи Ворон, и я сижу в королевском совете. Артура легко полюбить. Но я верен Богине.
Он коротко рассмеялся.
- Думаю, все мои рассуждения основаны на одном: то, что идет на пользу Авалону, будет полезно и всей Британии. Ты видишь в Артуре врага, Ниниана. Я же по-прежнему вижу в нем Короля-Оленя, защищающего свое стадо и свои земли.
- На что Король-Олень, когда вырастает молодой олень? - дрожащим голосом прошептала Ниниана.
Кевин подпер голову руками. Он казался старым, больным и уставшим.
- Этот день еще не настал, Ниниана. Не старайся так быстро протолкнуть Гвидиона повыше лишь потому, что он - твой любовник. Он будет уничтожен.
И с этими словами он поднялся и, прихрамывая, вышел из комнаты, даже не оглянувшись на взбешенную Ниниану.
"Откуда только проклятый мерлин узнал об этом ?"
В конце концов, она сказала себе: "Я не связана обетами вроде тех, которые принимают христианские монахини! Если я сплю с мужчиной, то это мое дело, и оно никого больше не касается... даже если этот мужчина попал сюда еще мальчишкой и был моим учеником!"
В первые годы пребывания на Авалоне мальчик просто затронул какие-то струнки в ее душе: одинокий, осиротевший и покинутый ребенок. Никто не любил его, никто о нем не заботился и не интересовался, что с ним происходит... Он никогда не знал иной матери, кроме Моргаузы, да и с той его теперь разлучили. У Нинианы просто в голове не укладывалось: как Моргейна могла породить такого замечательного сына, красивого и умного, и ни разу даже не приехать взглянуть на него, даже не поинтересоваться, как он там? У Нинианы никогда не было детей, хотя иногда ей думалось, что если б она понесла после Белтайна, то предпочла бы родить дочь для Богини. Но этого так и не произошло, и Ниниана не восставала против своей участи.
Но тогда, в те годы, она сама не заметила, как Гвидион обосновался в ее сердце. А потом он покинул их, как и надлежит мужчине, - он стал слишком взрослым, чтобы продолжать учиться у жриц. Теперь ему требовалось пройти обучение у друидов и приобрести воинский опыт. Но однажды он вернулся во время Белтайна, и, когда они оказались рядом у ритуальных костров и вместе ушли в ночь, Ниниана решила, что это вышло не случайно...
Они не расстались даже после окончания праздника; и потом, когда бы дороги ни приводили Гвидиона на Авалон, Ниниана всегда давала юноше понять, что он желанен ей, и он не говорил "нет".
"Я глубже всех проникла в его сердце, - подумала Ниниана, - и знаю его лучше всех. Что может знать о нем Кевин?
Час пробил: Гвидиону следует вернуться на Авалон и пройти испытание, дабы стать Королем-Оленем..."
Но тут ее мысли приняли иное направление. А где же взять деву для Гвидиона? "В Доме дев слишком мало женщин, которые хотя бы отчасти годились для этого великого служения", - подумала Ниниана, и внезапно ее пронзили боль и страх.
"Кевин был прав. Авалон удаляется от мира и умирает; немногие теперь приходят сюда за древними знаниями, и почти никто не приходит ради того, чтоб хранить древние обряды... и однажды не останется никого..."
И Ниниана снова ощутила во всем теле то почти болезненное покалывание, что приходило к ней раз за разом - вместо Зрения.
Гвидион вернулся домой, на Авалон, за несколько дней до Белтайна. В присутствии дев и собравшихся жителей острова они вели себя сдержанно: Ниниана встретила Гвидиона, когда тот сошел с ладьи, и обратилась с предписанным приветствием, а он почтительно склонился перед нею. Но когда они остались одни, Гвидион заключил ее в объятия и, рассмеявшись, принялся целовать - и целовал до тех пор, пока у обоих не захватило дух.
За время отсутствия Гвидион раздался в плечах, а на лице у него появился красноватый шрам. Уже по одному его виду Ниниана могла сказать, что Гвидиону довелось сражаться; он утратил умиротворенность, свойственную жрецам и ученым.
"Мой возлюбленный и мое дитя. Не потому ли Великая Богиня не имеет супруга, как того требовали бы римские обычаи, а одних лишь сыновей, что все мы - ее дети? И раз я исполняю ее роль, то мне и полагается относиться к своему возлюбленному, как к сыну... ведь все, кто любит Богиню, - ее дети..."
- И здесь, на Авалоне, и среди Древнего народа только о том и разговоров, что на Драконьем острове вновь будут избирать короля, - сказал Гвидион. - Ты ведь именно за этим призвала меня сюда, верно?
Иногда его мальчишеская бесцеремонность просто-таки бесила Ниниану.
- Не знаю, Гвидион. Возможно, время еще не пришло, и светила еще не выстроились в должном порядке. А кроме того, я не могу найти здесь ту, что стала бы для тебя Весенней Девой.
- И все же, - тихо произнес Гвидион, - это произойдет нынешней весной, в этот Белтайн - я так видел. Ниниана отозвалась, слегка скривив губы:
- Может быть, ты тогда видел и жрицу, что пройдет с тобой через этот ритуал после того, как ты завоюешь рога, - если, конечно, Зрение не предсказало тебе смерть?
Гвидион взглянул на нее, и Ниниана невольно подумала, что с возрастом он стал еще красивее. Холодное, невозмутимое лицо юноши потемнело от сдерживаемой страсти.
- Видел. Неужто ты не знаешь, что это была ты? Ниниану пробрал озноб.
- Я не девушка. Зачем ты смеешься надо мной, Гвидион?
- И все же я видел именно тебя, - отозвался он, - и ты знаешь это не хуже меня. В ней встречаются и сливаются Дева, Мать и Смерть. Богиня может быть и молодой, и старой - как пожелает.
Ниниана опустила голову.
- Нет, Гвидион, это невозможно...
- Я - ее супруг, - неумолимо произнес Гвидион, - и я добьюсь своего. Сейчас не время для девственницы - хватит с нас этой чепухи, насаждаемой священниками. Я взываю к Ней как к Матери, давшей мне жизнь и все, чем я владею...
Ниниане почудилось, будто могучий поток подхватил ее и увлекает за собой, а она пытается удержаться на ногах. Она нерешительно отозвалась:
- Но ведь так было всегда - Мать посылает оленя в путь, но возвращается он к Деве...
Но все же в словах Гвидиона был свой резон. Конечно, для участия в обряде гораздо больше подходит жрица, понимающая, что она делает, чем какая-нибудь девчонка, лишь недавно пришедшая в храм и мало чему успевшая научиться, чье единственное достоинство заключается лишь в том, что она еще слишком молода, чтобы ощутить зов костров Белтайна... Гвидион говорит правду: Мать вечно возрождается и обновляется - Мать, Смерть и снова Дева, - как обновляется луна, прячущаяся среди облаков.
Ниниана снова опустила голову и произнесла:
- Да будет так. Ты заключишь Великий Брак с этой землей и со мной как с ее воплощением.
Но потом, оставшись в одиночестве, Ниниана снова испугалась. Как она могла согласиться на такое? Во имя Богини, что же за сила таится в Гвидионе, что он подчиняет своей воле любого?
Неужто это наследие Артура, наследие крови Пендрагона? И Ниниану вновь пробрал озноб.
Моргейне снился сон...
Белтайн, и олени мчатся по холмам... и она всем своим существом ощущает жизнь леса, как будто каждая частичка леса сделалась частью ее жизни... Он бежит среди оленей - нагой мужчина, к голове которого привязаны оленьи рога; рога разят, его темные волосы слиплись от крови... Но он по-прежнему стоит на ногах, он нападает; вспышкой мелькает в солнечном свете летящий нож, и Король-Олень падает; его рев разносится окрест, и лес полнится воплями отчаяния...
А затем она вдруг оказалась в темной пещере, и стены пещеры были расписаны теми же знаками, что и ее тело. Она была одним целым с пещерой, а вокруг горели костры Белтайна, и искры поднимались в небо... Она почувствовала на губах вкус свежей крови, а в проеме пещеры возник силуэт, увенчанный рогами... Если бы не полная луна, она и не заметила бы, что ее обнаженное тело - не стройное тело девственницы, что грудь у нее мягкая и округлая, словно после рождения ребенка, словно из нее вот-вот начнет сочиться молоко... Но ведь ее непременно должны были проверять, дабы удостовериться, что она вступит в этот обряд девственной... Что же ей скажут, когда выяснится, что она пришла к Увенчаному Рогами, перестав быть Весенней Девой?
Он опустился на колени рядом с ней, и она вскинула руки, приглашая его присоединиться к обряду, познать ее тело, - но взгляд его был мрачным и затравленным. Нежные прикосновения его рук доводили ее до безумия, но он отказывал ей в ритуале силы... Это был не Артур, нет, - это был Ланселет, и он смотрел на Моргейну сверху вниз, и его темные глаза полнились той же болью, что переполняла сейчас все ее тело, и он сказал: "Если бы ты не была так похожа на мою мать, Моргейна..."
Моргейна проснулась в своей комнате, испуганная, с бешено бьющимся сердцем. Рядом мирно похрапывал Уриенс. Пугающая магия сна никак не желала отпускать ее. Моргейна встряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение.
"Нет, Белтайн уже миновал..." Она исполнила этот обряд с Акколоном, как и следовало... Она не лежала в пещере, ожидая Увенчаного Рогами... Ну почему, почему в этом сне к ней пришел Ланселет, а не Акколон, которого она сделала жрецом, Владыкой Белтайна и своим возлюбленным? Почему даже столько лет спустя воспоминание об отказе и святотатстве продолжает язвить ее до глубины души?
Моргейна попыталась взять себя в руки и снова уснуть, но сон не шел к ней. Так она и лежала, дрожа, до самого рассвета, пока в ее окно не проникли первые лучи летнего солнца.
Глава 11
Гвенвифар постепенно начала ненавидеть праздник Пятидесятницы - ведь каждый год Артур в этот день созывал всех своих соратников в Камелот, дабы воскресить их содружество. Но теперь, когда в этой земле установился прочный мир, а соратники рассеялись по свету, с каждым годом они все прочнее оказывались привязаны к своим домам, семьям и владениям, и все меньше их собиралось в Камелоте. Гвенвифар только радовалась этому: эти празднества слишком живо напоминали ей те времена, когда Артур еще не был христианским королем, а бился под ненавистным знаменем Пендрагона. В день Пятидесятницы Артур принадлежал соратникам, а королеве не оставалось места в его жизни.
Теперь же Гвенвифар стояла за его спиной, пока Артур запечатывал два десятка приглашений, адресованных подвластным ему королям и кое-кому из старых соратников.
- Зачем ты в этом году рассылаешь им специальные приглашения? Ведь и так же ясно, что всякий, у кого нет неотложных дел, явится безо всякого приглашения.
- Но сейчас этого недостаточно, - ответил Артур, улыбнувшись жене. Гвенвифар вдруг поняла, что он начал седеть; но при его светлых волосах это было заметно, только если подойти к нему вплотную. - Я хочу устроить такой турнир и такие учебные сражения, чтобы все знали: легион Артура по-прежнему готов к бою.
- Ты думаешь, в этом кто-нибудь сомневается? - удивилась Гвенвифар.
- Может, и нет. Нов Малой Британии объявился этот тип, Луций, - Боре известил меня об этом; а поскольку все подвластные мне короли приходили на помощь, когда на эту страну нападали саксы или норманны, то и я обещал помочь им, если потребуется. Он именует себя императором Рима!
- А у него есть на это право? - спросила Гвенвифар.
- Неужто не ясно? Несомненно, у него подобных прав куда меньше, чем у меня, - отозвался Артур. - В Риме вот уже больше сотни лет нет императора, дорогая моя жена. Константин действительно был императором и носил пурпурное одеяние, а после него Магнус Максим переправился через пролив и сам попытался стать императором. Но он никогда более не вернулся в Британию, и одному Богу ведомо, что с ним случилось и где он погиб. А затем Амброзии Аврелиан поднял наш народ на борьбу с саксами, а после него был Утер; думаю, любой из них, как и я, мог бы назваться императором - но я предпочитаю быть Верховным королем Британии. Еще в детстве я читал кое-что об истории Рима; там не раз случалось, что какой-нибудь выскочка, заручившись поддержкой пары легионов, объявлял себя императором. Но чтобы стать императором в Британии, мало штандарта с орлом! Иначе Уриенс давно бы стал императором! Я отправил приглашение и ему - мне давно хочется повидаться с сестрой.
Гвенвифар предпочла не отвечать на это замечание, - по крайней мере, впрямую. Она содрогнулась.
- Мне бы не хотелось, чтоб на эту землю вновь пришла война...
- И мне, - сказал Артур. - И я думаю, что всякий король предпочел бы мир.
- А я бы не стала говорить об этом так уверенно. Кое-кто из твоих людей только и твердит о прежних днях, когда шла непрерывная война с саксами. И они недовольны тем, что вынуждены жить в союзе с этими саксами, что бы там ни говорил епископ...
- Не думаю, что им недостает войны, - с улыбкой ответил Артур. Скорее уж они тоскуют по той поре, когда мы были молоды и нас связывали узы братства. Неужто ты никогда не грустишь по тем временам, жена моя?
Гвенвифар почувствовала, что краснеет. Действительно, она с теплом вспоминала те дни, когда... когда Ланселет был ее поборником, и они любили... Христианской королеве не следовало предаваться подобным мыслям, но Гвенвифар ничего не могла с собою поделать.
- Грущу, муж мой. Но, возможно, грусть эта вызвана, как ты и сказал, лишь тоской по собственной молодости... Я более не молода... - вздохнув, произнесла Гвенвифар. Артур взял ее за руку.
- Для меня ты все так же прекрасна, как и в день нашей свадьбы, моя ненаглядная.
Гвенвифар почувствовала, что он говорит правду.
Но она постаралась взять себя в руки. "Я уже немолода, - подумала она, - и мне не следует вспоминать о днях, молодости и жалеть о них - ведь тогда я была грешницей и прелюбодейкой. Теперь же я покаялась и примирилась с Господом, и даже Артур получил отпущение своего греха, совершенного с Моргейной".
Гвенвифар заставила себя мыслить рассудительно, как и надлежит королеве Британии.
- Значит, в эту Пятидесятницу у нас будет больше гостей, чем обычно. Мне нужно будет посоветоваться с Кэем и сэром Луканом, как их всех разместить и как устроить пир. А Боре приедет из Малой Британии?
- Приедет, если сможет, - сказал Артур. - Хотя в начале этой недели Ланселет прислал мне письмо, в котором просит позволения отправиться на помощь брату своему Борсу, ибо тот оказался в осаде. Я велел ему ехать сюда - возможно, нам всем придется выступать в поход... Теперь, после кончины Пелинора, Ланселет стал королем по праву мужа Элейны и будет оставаться им до тех пор, пока их сын не вступит в пору зрелости. Еще приедут Агравейн, и Моргауза, и Уриенс - или, может, кто-нибудь из его сыновей. Для своих лет Уриенс превосходно сохранился, но и он не бессмертен. Его старший сын довольно глуп, но Акколон - один из моих старых соратников, и Уриенс велел Моргейне наставлять его.
- Мне это кажется неправильным, - сказала Гвенвифар. - Апостол сказал, что женщины должны подчиняться своим мужьям, а Моргауза по-прежнему правит в Лотиане, да и Моргейну нельзя счесть простой помощницей своего короля.
- Не забывай, госпожа моя, - сказал Артур, - что я происхожу из королевского рода Авалона. Я стал королем не только потому, что происхожу от Утера Пендрагона, но и потому, что я - сын Игрейны, дочери прежней Владычицы Озера. Гвенвифар, Владычица правила этой землей с незапамятных времен, а король был всего лишь ее супругом и военным предводителем. Даже во времена римского владычества легионы сталкивались с королевами зависимых Племен, как они это называли. Эти королевы правили Племенами, и некоторые из них были искусными воительницами. Неужто ты никогда не слыхала о королеве Боадицее? Легионеры изнасиловали ее дочь, и тогда королева подняла восстание, собрала армию и едва не вышвырнула римлян с нашего острова.
- Полагаю, они ее убили, - с горечью заметила Гвенвифар.
- Действительно, убили и надругались над трупом... и все же этот знак свидетельствовал, что римлянам не удержать завоеванного, если только они не признают, что этой землей правит Владычица... Каждый правитель Британии, вплоть до моего отца, Утера, носил титул, которым римляне именовали военного вождя при королеве - дукс беллорум, военный предводитель. Утер - и я после него - вступили на трон Британии по праву военного предводителя при Владычице Авалона. Не забывай об этом, Гвенвифар.
- Но я думала, - резко сказала Гвенвифар, - что с этим покончено, что ты объявил себя христианским королем и искупил свою службу волшебному народу этого нечестивого острова...
- Моя личная жизнь и моя вера - это одно, - с не меньшей резкостью отозвался Артур, - но Племена идут за мной потому, что я ношу вот это! - И он хлопнул по рукояти Эскалибура, висевшего у него на боку в своих темно-красных ножнах. - Я выжил в сражениях благодаря магии этого клинка...
- Ты выжил потому, что Бог предназначил тебе обратить эту землю в христианство! - воскликнула Гвенвифар.
- Возможно, когда-то это и произойдет. Но это время еще не пришло, леди. Народ Лотиана вполне доволен правлением Моргаузы, а Моргейна королева Корнуолла и Северного Уэльса. Если бы для этих земель настал час обратиться к владычеству Христа, люди стали бы требовать себе королей вместо королев. Я правлю этой землей, Гвенвифар, исходя из истинного положения вещей, а не из того, каким хотелось бы все видеть епископам.
Гвенвифар могла бы спорить и дальше, но она увидела, каким раздраженным сделался взгляд Артура, и предпочла сдержаться.
- Быть может, настанет такой день, когда даже саксы и Племена придут к подножию креста. Придет время - так сказал епископ Патриций, - когда Христос будет единственным королем над христианами, а все прочие короли и королевы будут лишь его слугами. Скорее бы настал этот день, - сказала Гвенвифар и осенила себя крестным знамением.
Артур рассмеялся.
- Я охотно стал бы слугой Христа, - сказал он, - но не слугой его священников. Впрочем, среди гостей наверняка будет епископ Патриций, и ты сможешь принять его со всей почтительностью.
- А из Северного Уэльса приедет Уриенс, - сказала Гвенвифар, - и вместе с ним, конечно же, Моргейна. А из владений Пелинора - Ланселет?
- Он приедет, - заверил жену Артур. - Хотя, боюсь, если ты хочешь повидаться со своей кузиной Элейной, тебе придется съездить к ней в гости: Ланселет написал, что она снова ждет ребенка, и роды уже близки.
Королева вздрогнула. Она знала, что Ланселет редко бывает дома и проводит мало времени в обществе жены, но все же Элейна дала Ланселету то, чего не смогла дать она - сыновей и дочерей.
- Сколько уже лет сыну Элейны? Он будет моим наследником, и его следует воспитать при дворе, - сказал Артур. Гвенвифар тут же откликнулась:
- Я предлагала это сразу же после его рождения, но Элейна сказала, что даже если ему и суждено когда-то стать королем, мальчику надлежит расти в простой и скромной обстановке. Тебя ведь тоже воспитали, как сына простого человека, - и это не пошло тебе во вред.
- Что ж, возможно, она права, - согласился Артур. - Но мне хотелось бы когда-нибудь увидеть сына Моргейны. Он уже совсем взрослый - ему должно исполниться семнадцать. Я знаю, он не может наследовать мне, священники никогда этого не допустят, но он - мой единственный сын, и мне очень хочется хоть раз повидаться и поговорить с ним... Даже не знаю, что я хотел бы ему сказать... Но все-таки я хочу его увидеть.
Гвенвифар с трудом сдержала гневный ответ, едва не сорвавшийся с ее губ. Но все-таки она удержалась и сказала лишь:
- Ему хорошо там, где он сейчас находится. Это лишь к лучшему.
Она сказала чистую правду, но лишь произнеся эти слова, Гвенвифар поняла, что они правдивы; хорошо, что сын Моргейны растет на этом колдовском острове, куда нет хода христианскому королю. А раз он пройдет обучение на Авалоне, то тем вероятнее, что никакой случайный поворот судьбы не забросит его на трон отца - и священники, и простые люди все больше не доверяют колдовству Авалона. Если б мальчик рос при дворе, то некоторые не слишком щепетильные люди могли бы постепенно привыкнуть к сыну Моргейны и счесть, что его права на престол весомее, чем права сына Ланселета.
Артур вздохнул.
- И все же мужчине нелегко знать, что у него есть сын - и так никогда его и не увидеть, - сказал он. - Возможно, когда-нибудь... - Но плечи его поникли, как у человека, смирившегося с судьбой. - Несомненно, ты права, дорогая. Ну, так как насчет пира на Пятидесятницу? Я не сомневаюсь, что ты, как всегда, превратишь его в незабываемый праздник.
Да, именно так она и сделает - решила Гвенвифар, разглядывая раскинувшиеся вокруг замка шатры. Огромное поле, предназначенное для воинских забав, уже было тщательно убрано и обнесено оградой; над ним реяли около полусотни знамен королей небольших государств и больше сотни знамен простых рыцарей. Казалось, будто здесь встала лагерем целая армия.
Гвенвифар искала взглядом знамя Пелинора, белого дракона, - Пелинор принял его после той победы над драконом. Ланселет приедет сюда... Она не видела его больше года, да и тогда они лишь поговорили при всем дворе. Вот уж много лет они ни на миг не оставались наедине; последний раз это случилось накануне его свадьбы с Элейной - Ланселет разыскал ее, чтобы попрощаться.
Он тоже был жертвой Моргейны; он не предавал ее - они оба стали жертвами жестокой выходки Моргейны. Рассказывая ей о случившемся, Ланселет плакал, и Гвенвифар бережно хранила память об этих слезах - ведь это свидетельствовало о глубине его чувств... Кто видел Ланселета плачущим?
- Клянусь тебе, Гвенвифар, - она поймала меня в ловушку... Моргейна принесла мне поддельное послание и платок, пахнущий твоими духами. И думается мне, что она опоила меня каким-то зельем или наложила на меня заклятие.
Он смотрел в глаза Гвенвифар и плакал, и она тоже не сдержала слез.
- Моргейна солгала и Элейне - сказала, будто я чахну от любви к ней... и так мы оказались вместе. Сперва я думал, будто это ты - я словно был зачарован. А потом, когда я понял, что обнимаю Элейну, я уже не мог остановиться. А потом в шатер ввалились люди с факелами... Что мне оставалось, Гвен? Я овладел дочерью хозяина дома, невинной девушкой... Пелинор имел полное право убить меня на месте... - выкрикнул Ланселет, и голос его пресекся. Взяв себя в руки, он договорил: - Видит Бог, я предпочел бы пасть от его меча...
- Так значит, ты совсем не любишь Элейну? - спросила она у Ланселета. Она знала, что непростительно так говорить, но она не смогла бы жить, если б он не уверил ее в этом... Но Ланселет, сознавшись в своих страданиях, не пожелал говорить об Элейне; он лишь сказал, что в том нет ее вины и что честь требует от него приложить теперь все усилия, чтобы сделать Элейну счастливой.
Ну что ж, Моргейна осуществила свой замысел. Теперь Гвенвифар предстоит видеться с Ланселетом и приветствовать его, как родича своего мужа - и не более того. Былое безумие ушло; но все же она сможет увидеться с ним - а это лучше, чем ничего. Королева попыталась выбросить эти мысли из головы. Лучше уж подумать о праздничном пире. Два быка уже жарятся довольно ли этого? Есть еще огромный дикий кабан, добытый на охоте несколько дней назад, и два поросенка - их пекут в яме; они уже начали так хорошо пахнуть, что стайка проголодавшихся детей принялась вертеться вокруг ямы и принюхиваться. А еще пекутся сотни буханок ячменного хлеба - большую их часть раз-дадут простолюдинам, что толпятся у края поля и следят за подвигами королей, рыцарей и соратников. А еще есть яблоки, запеченные в сливках, и орехи, и сладости для дам, а еще медовые пироги, кролики и мелкая птица, вино... Если вдруг этот пир не удастся, то уж никак не из-за нехватки угощения!
Вскоре после полудня гости собрались все вместе; богато разряженные благородные господа и дамы потоком входили в огромный зал, а слуги разводили их на отведенные места. Соратников, как обычно, усадили за большой Круглый Стол; но сколь бы велик ни был этот стол, всех он уже не вмещал.
Гавейн - он всегда был особенно близок Артуру - представил свою мать, Моргаузу. Ее поддерживал под руку молодой мужчина, которого Гвенвифар сперва даже не узнала. Моргауза осталась такой же стройной, как и прежде, а ее волосы, заплетенные в косы и перевитые драгоценностями, были все такими же густыми и пышными. Она присела в поклоне перед Артуром; король помог Моргаузе подняться и обнял ее.
- Добро пожаловать к моему двору, тетя.
- Я слыхала, будто ты ездишь только на белых лошадях, - сказала Моргауза, - и потому привезла тебе белого коня из земель саксов. Его прислал оттуда мой воспитанник.
Гвенвифар заметила, как напряглось лицо Артура, и догадалась, что это был за воспитанник. Но Артур сказал лишь:
- Вот воистину королевский дар, тетя.
- Я не стала вводить коня прямо в зал, как это принято у саксов, весело заявила Моргауза. - Боюсь, владычице Камелота не понравилось бы, что ее чертоги, украшенные для приема гостей, превращают в хлев! Твоим слугам наверняка и без того хватает хлопот, Гвенвифар!
Она обняла королеву, и Гвен захлестнула теплая волна. Вблизи она заметила, что Моргауза пользуется красками и что глаза ее подведены сурьмой. Но все-таки Моргауза была красива.
- Благодарю тебя за предусмотрительность, леди Моргауза, - сказала Гвенвифар. - Но в этот зал уже не раз вводили прекрасных коней или псов, присланных в подарок моему господину и королю. Я понимаю, что все это делалось из лучших чувств, но думаю, твой конь не будет против того, чтобы подождать снаружи. Я сомневаюсь, что даже лучший из коней захочет знакомиться с камелотским гостеприимством - скорее уж он предпочтет пообедать у себя в деннике. Хотя Ланселет когда-то рассказывал нам историю о некоем римлянине, который поил своего коня вином из золотого корыта, надевал на него лавровый венок и оказывал ему всяческие почести...
Красивый молодой мужчина, стоявший рядом с Моргаузой, рассмеялся и заметил:
- А ведь и вправду - Ланселет рассказывал эту историю на свадьбе моей сестры! Это был император Гай Божественный. Он сделал своего любимого коня сенатором, а когда Гай умер, следующий император сказал что-то в том духе, что конь, по крайней мере, не дал ни одного дурного совета и не совершил ни одного убийства. Но лучше не надо следовать примеру Гая, мой лорд Артур, если тебе вдруг вздумается дать своему коню звание соратника, где же мы найдем для него подходящее сиденье?
Артур рассмеялся от души и протянул шутнику руку.
- Не буду, Ламорак.
Лишь теперь Гвенвифар сообразила, что это за молодой мужчина, сопровождающий Моргаузу, - судя по всему, сын Пелинора. Да, до нее доходили кое-какие слухи - что Моргауза сделала его своим любовником и, не таясь, живет с ним. Как только эта женщина может делить постель с мужчиной, который ей в сыновья годится? Ведь Ламораку всего лишь двадцать пять! Гвенвифар взглянула на Моргаузу с ужасом и тайной завистью. "Она выглядит такой молодой и такой красивой, даже несмотря на краску на лице, и делает все, что хочет - и ее совершенно не волнует, что об этом скажут мужчины!" Королева ледяным тоном произнесла:
- Не хочешь ли посидеть со мной, родственница? Пускай мужчины поговорят о своих делах. Моргауза пожала Гвенвифар руку.
- Спасибо, кузина. Я так редко бываю при дворе, что, конечно же, с радостью посижу с дамами и посплетничаю обо всем на свете: кто на ком женился, кто в кого влюбился и какие платья сейчас в моде! В Лотиане все мое время уходит на управление страной, и я совсем не успеваю заниматься обычными женскими делами, так что для меня это большая радость.
Она похлопала Ламорака по руке, а потом, решив, что никто на них не смотрит, тайком поцеловала его в висок.
- Иди к соратникам, милый.
Королева Лотиана уселась рядом с Гвенвифар, и у той едва не закружилась голова - столь сильный аромат исходил от лент и платья Моргаузы. Гвенвифар сказала:
- Если дела государства так тебя утомляют, кузина, то почему бы тебе не женить Агравейна и не передать ему власть над Лотианом? Ведь народ наверняка печалится о том, что у них нет короля...
Моргейна от души рассмеялась.
- Вот потому-то мне и приходится жить невенчанной: ведь в нашей стране король - это муж королевы. А меня это совершенно не устраивает, моя дорогая! А Ламорак слишком молод, чтобы править, - хотя с другими обязанностями короля он справляется вполне удовлетворительно.
Гвенвифар слушала Моргаузу словно зачарованная, хоть ее и терзало отвращение. Ну как могла женщина в возрасте Моргаузы выставлять себя в столь дурацком виде, связавшись с таким молодым мужчиной, как Ламорак? Но Ламорак не сводил с нее глаз, словно Моргауза была прекраснейшей и желаннейшей женщиной в мире. Даже Изотту Корнуольскую - она как раз подошла к трону Артура вместе со своим мужем Марком, герцогом Корнуольским, - он удостоил лишь мимолетного взгляда. А ведь Изотта была так прекрасна, что по залу пробежал легкий гул; она была высока и стройна, и врлосы ее блестели, словно только что отчеканенная медная монета. Но Марк, несомненно, куда больше думал о ирландском золоте, которое его супруга носила на груди, и о ирландском жемчуге, вплетенном в ее волосы, чем об ее несравненной красоте. Гвенвифар подумала, что за всю свою жизнь не видала столь красивой женщины. Рядом с Изоттой Моргауза казалась потускневшей и расплывшейся - но Ламорак все равно смотрел лишь на нее.
- О, да, Изотта очень красива, - заметила Моргауза. - Но при дворе герцога Марка поговаривают, будто она уделяет куда больше внимания наследнику герцога, молодому Друстану, чем самому Марку. Но кто сможет ее за это упрекнуть? Впрочем, она скромна и осторожна, и если у нее хватит здравого смысла подарить старику ребенка... впрочем, видит небо - лучше бы ей заняться этим с молодым Друстаном, - хохотнула Моргауза. - Что-то она не похожа на женщину, довольную своей супружеской постелью. Хотя я не думаю, что Марк будет требовать от нее чего-либо большего, чем наследника для Корнуолла. Полагаю, ему только этого и недостает, чтоб объявить, что Корнуолл принадлежит ему, раз он им правит, а не Моргейне, унаследовавшей герцогство от Горлойса. Кстати, а где моя родственница Моргейна? Мне не терпится ее обнять!
- Она вон там, с Уриенсом, - сказала Гвенвифар, указав в ту сторону, где стоял король Северного Уэльса, поджидающий своей очереди.
- Лучше бы Артур выдал Моргейну замуж в Корнуол, - заметила Моргауза. - Наверное, он решил, что Марк слишком стар для нее. Хотя он прекрасно мог бы выдать ее за молодого Друстана - его мать приходится родней Бану из Малой Британии, и потому он состоит в дальнем родстве с Ланселетом, - и красив, почти как Ланселет, - верно, Гвенвифар?
Моргауза весело улыбнулась и добавила:
- Ах, я совсем забыла - ты ведь у нас такая благочестивая дама, что и не смотришь ни на кого, кроме своего венчанного мужа. Впрочем, нетрудно быть добродетельной, если твой супруг так молод, красив и благороден, как Артур!
Гвенвифар почувствовала, что болтовня Моргаузы вот-вот сведет ее с ума. Неужто эта женщина не в состоянии думать о чем-нибудь другом?
- Думаю, тебе бы стоило сказать пару любезных слов Изотте, - заметила Моргауза. - Она совсем недавно приехала в Британию. Правда, я слыхала, что она плохо говорит на нашем языке и знает лишь свой ирландский. Но, кроме того, я слыхала, что у себя дома она считалась госпожой трав и магии, и исцелила Друстана после сражения с ирландским рыцарем Мархальтом, хоть все вокруг и думали, что он уже не выживет. С тех пор он сделался ее верным рыцарем и поборником - по крайней мере, именно так он сам объясняет причину своих поступков, - не унималась Моргауза. - Хотя она так красива, что я бы не удивилась... Пожалуй, стоит познакомить ее с Моргейной - та ведь тоже великолепно разбирается в травах и заклинаниях исцеления. Они найдут, о чем поговорить. Кажется, Моргейна немного знает ирландский. И Моргейна тоже замужем за человеком, который годится ей в отцы, - все-таки Артур дурно обошелся с ней!
- Моргейна согласилась выйти замуж за Уриенса, - неестественно ровным тоном произнесла Гвенвифар. - Неужто ты думаешь, что Артур выдал бы любимую сестру замуж, даже не спросив, чего она хочет?
Моргауза фыркнула.
- В Моргейне слишком много жизненной силы, чтоб ее устроила постель старика. А меня бы точно не устроила - особенно если бы у меня был такой красивый пасынок, как Акколон!
- Ну хорошо, пригласи леди из Корнуолла посидеть с нами, - сказала Гвенвифар, пытаясь положить конец болтовне Моргаузы. - И Моргейну тоже, если хочешь.
Похоже, Моргейну вполне устраивал брак с Уриенсом. А что бы было с ней, с Гвенвифар, если б она сваляла такого дурака или рисковала своей бессмертной душой, распутничая с другими мужчинами?
Уриенс, сопровождаемый Моргейной и двумя младшими сыновьями, как раз подошел, чтобы поприветствовать Артура. Артур обнял старого короля, назвав его зятем, и расцеловал Моргейну.
- Ты собрался преподнести мне подарок, Уриенс? Но мне не нужны подарки от родственников - мне довольно твоего доброго расположения, - сказал он.
- Я собрался не просто преподнести тебе подарок, но и обратиться к тебе с просьбой, - отозвался Уриенс. - Я прошу, чтобы ты посвятил моего младшего сына, Увейна, в рыцари Круглого Стола, и принял его в число своих соратников.
Стройный темноволосый юноша преклонил колени перед Артуром. Артур улыбнулся.
- Сколько тебе лет, юный Увейн?
- Пятнадцать, мой лорд и король.
- Ну что ж, поднимись, сэр Увейн, - милостиво произнес Артур. - Эту ночь ты проведешь в бдении, а наутро один из моих соратников посвятит тебя в рыцари.
- С твоего позволения, мой лорд Артур, - вмешался в разговор Гавейн. Если не возражаешь, я бы хотел оказать эту честь моему кузену Увейну.
- Кто более достоин этого, чем ты, мой кузен и друг? - отозвался Артур. - Если Увейн согласен, то, значит, так тому и быть. Я охотно приму его в число своих соратников, как ради него самого, так и потому, что он приходится пасынком моей возлюбленной сестре. Найдите ему место за столом. Увейн, завтра ты сможешь принять участие в общей схватке на турнире - в составе моего отряда.
- Благодарю тебя, мой к-король, - запинаясь, произнес Увейн.
Артур улыбнулся Моргейне.
- Спасибо за подарок, сестра.
- Это подарок и для меня, Артур, - сказала Моргейна. - Увейн дорог мне, как родной сын.
Гвенвифар с жестокой радостью подумала, что Моргейна выглядит теперь на свои годы: на лице ее проступили едва заметные морщины, а в волосах цвета воронова крыла появились седые нити - но темные глаза остались все такими же прекрасными. Но Моргейна говорила об Увейне как о родном сыне и смотрела на него с гордостью и любовью. "А ведь ее родной сын должен сейчас быть еще старше... И получается, что у Моргейны - чтоб ей пусто было! - два сына, а у меня нет даже воспитанника!"
Моргейна, усевшаяся за стол рядом с Уриенсом, почувствовала взгляд Гвенвифар. "Как же она меня ненавидит! Даже теперь, когда я не могу причинить ей ни малейшего вреда!" Но сама она не испытывала ненависти к Гвенвифар; она даже перестала злиться на нее за подстроенный брак с Уриенсом: в конце концов, именно благодаря этому запутанному повороту судьбы она вновь стала тем, кем была, - жрицей Авалона. "Да, но если бы не Гвенвифар, я была бы сейчас женой Акколона. А так мы находимся во власти любого слуги, которому вздумается следить за нами или выболтать все Уриенсу в надежде на вознаграждение..." Нужно будет, пока они находятся в Камелоте, вести себя особенно осторожно. Если Гвенвифар увидит возможность учинить скандал, то ни перед чем не остановится.
Не стоило ей сюда приезжать. Но Увейну так хотелось, чтобы она посмотрела, как его посвятят в рыцари, - а мальчик любит ее, как мать, ведь родной матери он не знал...
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ