Король-олень

Мэрион Брэдли

Туманы Авалона

Книга III

КОРОЛЬ-ОЛЕНЬ

Глава 1

В это время года в Лотиане могло показаться, будто солнце вовсе не уходит на покой: королева Моргауза проснулась, когда через шторы начал пробиваться свет, но стоял столь ранний час, что даже криков чаек еще не было слышно. Но при этом уже достаточно рассвело, чтобы разглядеть волосатого, хорошо сложенного молодого мужчину, спавшего рядом с королевой - он получил эту привилегию еще зимой. Он был одним из рыцарей Лота и еще до кончины короля пожирал королеву жадным взором. И несправедливо было бы требовать от нее, чтобы в смертоносной тьме прошедшей зимы она еще и спала в холодной королевской опочивальне в одиночестве.

"Не то чтобы Лот был таким уж хорошим королем", - подумала Моргауза, щурясь от света разгорающегося утра. Но царствование Лота Оркнейского было долгим - он правил еще до того, как Утер Пендрагон взошел на престол, - и народ привык к нему; и уже выросло не одно поколение, не знавшее иного короля. Моргаузе подумалось, что, когда родился молодой Лохланн, Лот уже сидел на троне... да и она тоже, если уж на то пошло. Но последняя мысль была неприятной, и королева поспешила выбросить ее из головы.

Отцу должен был наследовать Гавейн, но Гавейн после коронации Артура почти не бывал в родных краях, и народ не знал его. Здесь, в Лотиане, Племена были вполне довольны жизнью под рукою королевы, - ведь в стране царил мир; а на тот случай, если бы ей понадобился военный вождь, рядом с нею был сын ее Агравейн. С незапамятных времен этим народом правили королевы, так же, как Богиня правила богами, и люди были тем довольны.

Но Гавейн продолжал оставаться рядом с Артуром... даже тогда, когда в канун Белтайна на север приплыл Ланселет, - якобы присмотреть за постройкой маяков вдоль побережья, чтобы корабли не разбивались о скалы. Но Моргауза подозревала иное. Он приплыл сюда, чтобы Артур мог знать, что творится в Лотиане и нет ли и здесь таких, кому не по вкусу власть Верховного короля.

Потом она услышала о смерти Игрейны - это известие лишь теперь добралось до Лотиана. В молодости они с Игрейной не были дружны; Моргауза всегда завидовала красоте старшей сестры и не могла простить Игрейне, что именно ее Вивиана выбрала для Утера Пендрагона. Она была бы куда лучшей Верховной королевой, чем эта простофиля, такая уступчивая, набожная и кроткая! Но потом, когда уже все было сказано и сделано, оказалось, что при погашенной лампе все мужчины похожи друг на друга и всеми до смешного легко управлять - настолько они зависят от того, что может предложить им женщина. Моргауза успешно правила, стоя за троном Лота. Она бы ничуть не хуже управилась и с Утером - уж ей-то хватило бы ума не связываться со священниками!

И все же, услыхав о смерти Игрейны, Моргауза искренне оплакивала ее и пожалела, что так и не выбрала времени съездить в Тинтагель. У нее осталось так мало подруг...

Ее придворных дам подбирал по большей части сам Лот, смотревший лишь на их красоту и уступчивость. Он заботился, чтобы эти женщины не думали чересчур много и не вели чересчур разумных бесед. Как он сказал однажды, на то ему довольно и Моргаузы. Лот советовался с ней во всех делах и почитал ее мудрость, но после того, как она родила ему четырех царственных сыновей, он вернулся в постельных привычках к тому, что предпочитал всегда, - к женщинам хорошеньким и пустоголовым. Моргауза никогда не мешала королю развлекаться: она была только рада избавиться от необходимости и дальше вынашивать детей. Если ей вдруг и захочется еще потешиться с малышами, на то у нее есть воспитанник, Гвидион. А кроме того, женщины Лота то и дело рожали, так что у Гвидиона имелось достаточно товарищей для игр, в чьих жилах текла королевская кровь!

Лежавший рядом с королевой Лохланн пошевелился, что-то пробормотал и сонно привлек ее в свои объятия, и на мгновение Моргауза оторвалась от своих размышлений. Она скучала по нему - на то время, пока Ланселет находился при дворе, она отослала Лохланна к прочим молодым придворным. Хотя, похоже, она вполне могла оставить Лохланна в своей постели или спать с дворовым псом - Ланселету не было никакой разницы! Ну что ж, он снова здесь; Лот никогда не мешал жене забавляться, как и она не мешала ему.

Но когда всплеск страсти утих и Лохланн сбежал вниз, ощутив некую неотложную нужду, Моргауза вдруг поняла, что ей недостает Лота. Не то чтоб он был так уж хорош в постельных развлечениях - Лот был уже немолод, когда она вышла за него замуж. Но после утех он мог поговорить с ней, как разумный человек, - и Моргауза обнаружила, что скучает по тем годам, когда они просыпались вместе, лежали в постели и говорили обо всем, что следует сделать, и о происшествиях в королевстве или в прочих землях Британии.

К тому времени, как Лохланн вернулся, солнце поднялось уже высоко, а воздух наполнился криками чаек. Снизу доносился негромкий шум, и откуда-то тянуло запахом свежеиспеченных лепешек. Моргауза привлекла молодого человека к себе, быстро поцеловала и произнесла:

- Тебе пора, милый. Я хочу, чтобы ты ушел до прихода Гвидиона - он уже большой, и начинает подмечать подобные вещи. Лохланн усмехнулся.

- Он подмечает все с тех самых пор, как его отняли от груди. Пока Ланселет был здесь, он следил за каждым его движением - даже в Белтайн. Но мне кажется, тебе не стоит беспокоиться - он еще недостаточно взрослый, чтобы думать о таких вещах.

- Я в этом не уверена, - отозвалась Моргауза и погладила Лохланна по щеке. Гвидион никогда ничего не делал, не убедившись предварительно, что его не высмеют за то, что он слишком мал. При всем своем редкостном самообладании мальчик терпеть не мог слов "ты для этого еще маленький". Четырех лет от роду он впал в ярость, когда ему сказали, что он еще мал лазать по птичьим гнездам, и едва не разбился насмерть, пытаясь угнаться за старшими мальчишками. Моргауза вспомнила этот случай и множество других, ему подобных, когда она приказывала мальчику никогда больше так не делать, а он поднимал смуглое личико и говорил: "Все равно буду, и ты мне не помешаешь". Колотушки не помогали - мальчишка лишь начинал вести себя еще более вызывающе; и однажды, окончательно выйдя из себя, Моргауза ударила его с такой силой, что сама этого испугалась. Ни один из родных ее сыновей, даже упрямец Гарет, никогда не вел себя настолько дерзко. Гвидион же делал что хотел и поступал как ему вздумается, и потому, когда он подрос, Моргауза стала использовать более коварные методы. "Нет, ты не будешь этого делать, или я велю няньке снять с тебя штаны и выдрать тебя ремнем на глазах у слуг, как маленького". Некоторое время этот способ действовал - у маленького Гвидиона было чрезвычайно развитое чувство собственного достоинства. Но теперь он снова поступал как вздумается, и остановить его не было никакой возможности: чтобы вздуть Гвидиона так, как он того заслуживал, требовался крепкий мужчина. И, кроме того, мальчишка всегда, рано или поздно, находил способ заставить любого обидчика пожалеть о произошедшем.

Наверно, мальчик станет более уязвим, когда начнет интересоваться, что думают о нем девицы. Был он изящен, как потомок волшебного народа, и смугл, как Моргейна, но красив - так же красив, как Ланселет. И, возможно, его видимое безразличие к девицам будет иметь ту же природу, что и у Ланселета. Моргауза на миг задумалась об этом и вновь почувствовала себя униженной. Ланселет... Он был прекраснейшим мужчиной, какого только видела Моргауза за много лет, и она дала ему понять, что даже королева бывает доступна... Но Ланселет сделал вид, будто ничего не понял, и упорно именовал ее "тетушкой". По поведению Ланселета можно было подумать, будто она и вправду старуха, ровесница Вивианы, - хотя она достаточно молода, чтобы приходиться ей дочерью!

Королева завтракала в постели и беседовала со своими дамами о том, что надлежит сделать сегодня. Пока она нежилась среди подушек - ей принесли свежевыпеченные, еще горячие лепешки, а масло в это время года всегда имелось в изобилии, - в опочивальню вошел Гвидион.

- Доброе утро, матушка, - сказал он. - Я набрал для тебя ягод. А в кладовке есть сливки. Если хочешь, я сбегаю и принесу тебе.

Моргауза посмотрела на ягоды в деревянной чаше - душистые, еще не просохшие от росы.

- Ты очень заботлив, сын, - отозвалась она и, усевшись, обняла мальчика и привлекла к себе. Совсем недавно он в подобных случаях забирался к ней под бок, и она угощала его ягодами и горячими лепешками, а зимой кутала в свои меховые одеяла. Ей недоставало этого ощущения - льнущего к ней теплого детского тельца, - но Моргауза считала, что мальчик уже слишком взрослый для этого.

Гвидион отстранился сам и пригладил волосы - он терпеть не мог ходить растрепанным. В этом они были схожи с Моргаузой; она с самого детства отличалась аккуратностью.

- Ты встал в такую рань, милый, и отправился за ягодами, чтобы только порадовать свою старую матушку? - произнесла королева. - Нет, сливок мне не нужно. Ты ведь не хочешь, чтобы я стала толстой, как свинья, верно?

Гвидион склонил голову набок, словно присматривающаяся к чему-то птичка, и задумчиво взглянул на Моргаузу.

- Это неважно, - сказал он. - Ты все равно будешь красивой, даже если растолстеешь. При дворе есть женщины - та же Мара, например. Она не толще тебя, но все вокруг зовут ее "толстой Марой". Но ты почему-то не кажешься такой большой, как на самом деле. Наверно, потому, что всякий, кто посмотрит на тебя, видит только, какая ты красивая. Так что ешь сливки, если тебе хочется, матушка.

"Сколь удивительно слышать такой точный ответ из уст ребенка! Да, мальчик растет и начинает превращаться в мужчину. Пожалуй, он будет подобен Агравейну и никогда не станет особенно высоким - сказывается кровь Древнего народа. И, конечно же, рядом с великаном Гаретом он всегда будет казаться отроком, даже когда ему сравняется двадцать! Мальчик умылся и аккуратно причесался; видно было, что он недавно подстригся".

- Как ты замечательно выглядишь, милый, - сказала Моргауза, когда мальчик быстро и аккуратно взял ягоду из чаши. - Ты сам подровнял себе волосы?

- Нет, - отозвался Гвидион. - Я велел мажордому меня подстричь. Я сказал, что мне надоело ходить лохматым, как собака. Лот всегда был чисто выбрит и аккуратно подстрижен, и Ланселет тоже, пока жил здесь. Я хочу выглядеть, как благородный человек.

- Ты так и выглядишь, радость моя, - сказала Моргауза, глядя на маленькую смуглую руку. Рука была покрыта царапинами и въевшейся грязью, как у всякого непоседливого мальчишки, но Моргауза заметила, что Гвидион явно старательно вымыл руки, вычистил грязь из-под ногтей и подрезал их. Но почему ты сегодня надел праздничную тунику?

- Почему я надел праздничную тунику? - с невинным видом переспросил Гвидион. - Да, действительно. Ну... - Он на мгновение умолк. Моргауза знала, что, какова бы ни была причина, заставившая его так поступить, - а причина наверняка имелась и, возможно, достаточно серьезная, - она об этом никогда не узнает. В конце концов, мальчик спокойно пояснил: - Моя другая туника промокла от росы, пока я собирал для тебя ягоды, госпожа. - Затем он вдруг произнес: - Мне кажется, матушка, что я должен бы возненавидеть сэра Ланселета. Гарет с утра до ночи только о нем и твердил с таким почтением, словно это бог.

Моргаузе вдруг вспомнилось, что хоть она и не видела Гвидиона плачущим, но, тем не менее, когда Гарет уехал на юг, ко двору короля Артура, мальчик сильно по нему тосковал. Моргаузе Гарета тоже недоставало: это был единственный человек, который имел влияние на Гвидиона и способен был одним лишь словом призвать мальчика к порядку. С тех пор, как Гарет уехал, не осталось никого, к чьим советам Гвидион прислушивался бы.

- Я думал, что он окажется важным самодовольным глупцом, - сказал Гвидион, - а он совсем не такой. Он так много рассказал мне о маяках, что, наверно, и сам Лот столько не знал. И он сказал, что, когда я подрасту, мне следует приехать ко двору Артура и там, если я буду вести себя как хороший и честный человек, меня посвятят в рыцари.

В глубоко посаженных темных глазах мальчика промелькнула задумчивость.

- Все женщины твердят, что я похож на него - и спрашивают меня, а я злюсь, потому что не знаю, что им ответить. Приемная матушка, - подался вперед Гвидион. Темные мягкие волосы упали на лоб, придав спокойному личику непривычно уязвимое выражение, - скажи мне правду: Ланселет - мой отец? Я подумал, что, может, это и вправду так и потому Гарет так и восхищается им...

"И ты не первый, кто об этом спрашивает, радость моя", - подумала королева, поглаживая мальчика по волосам. Задавая этот вопрос, Гвидион внезапно показался таким маленьким и беззащитным, что Моргауза ответила непривычно мягко:

- Нет, мой маленький. Изо всех мужчин этого королевства твоим отцом мог быть кто угодно, только не Ланселет. Я ведь разузнавала. Весь тот год, когда ты появился на свет, Ланселет провел в Малой Британии - он сражался там бок о бок со своим отцом, королем Баном. Мне тоже приходило в голову нечто подобное, но ты похож на него потому, что Ланселет - племянник твоей матери, равно как и мой.

Гвидион посмотрел на нее недоверчиво, и Моргауза почти что услыхала его мысли: даже если бы она точно знала, что его отец - Ланселет, она все равно сказала бы ему то же самое. В конце концов, он промолвил:

- Возможно, когда-нибудь я лучше отправлюсь не ко двору Артура, а на Авалон. Приемная матушка, ведь моя мать живет сейчас на Авалоне?

- Я не знаю.

Моргауза нахмурилась... Опять этот до странности взрослый приемыш заставил ее говорить с собой, как с мужчиной. Ей вдруг подумалось, что теперь, с кончиной Лота, Гвидион был единственным во всем дворце человеком, с которым она хотя бы время от времени говорила, как взрослый со взрослым! О да, ночью, в ее постели, Лохланн вел себя как мужчина, но с ним так же невозможно было поговорить, как с каким-нибудь пастухом или служанкой!

- А теперь иди, Гвидион, иди, милый. Я собираюсь одеваться...

- Почему я должен уходить? - спросил мальчик. - Я все равно еще с пяти лет знаю, как ты выглядишь.

- Но теперь ты стал старше, - ответила Моргауза, внезапно вновь ощутив былую беспомощность. - Тебе уже не подобает оставаться здесь, когда я одеваюсь.

- Неужто тебя так сильно волнует, что подобает делать, а что нет, приемная матушка? - отпарировал Гвидион. Его взгляд остановился на подушке, все еще сохраняющей вмятину, оставленную головой Лохланна. Моргауза ощутила внезапную вспышку раздражения и гнева: он загнал ее в ловушку, словно взрослый мужчина, словно друид!

- Я не обязана перед тобой отчитываться, Гвидион! - отрезала она.

- А разве я сказал, что обязана? - Взгляд мальчишки был исполнен оскорбленной невинности. - Но раз я стал старше, мне нужно будет знать о женщинах больше, чем я знал в детстве, верно? Вот я и хотел остаться и поговорить.

- Ну, оставайся, оставайся, если хочешь, - сказала Моргауза, - только отвернись. Нечего тут на меня глазеть, сэр Бесстыдник!

Гвидион послушно отвернулся, но, когда королева встала и жестом велела одной из дам подать ей платье, он сказал:

- Нет, лучше надень синее платье, матушка, новое, которое только что соткали, и темно-оранжевый плащ.

- Это что же, ты теперь будешь давать советы, как мне следует одеваться? Как это понимать?

- Мне нравится, когда ты одеваешься, как подобает красивой даме и королеве, - настойчиво произнес Гвидион. - И вели им уложить твои волосы в высокую прическу и украсить золотой цепочкой - ладно, матушка? Сделай мне приятное.

- С чего это вдруг тебе захотелось, чтобы я наряжалась, словно в праздник середины лета? Я что, должна сидеть и прясть шерсть в своем лучшем платье? Мои дамы будут смеяться надо мной, дитя!

- Пускай себе смеются, - не унимался Гвидион. - Разве ты не можешь надеть свое лучшее платье, чтоб порадовать меня? И кто знает, что может случиться за день? Может, ты еще будешь рада, что так нарядилась.

Рассмеявшись, Моргауза сдалась.

- Ну, как тебе угодно. Раз тебе хочется, чтобы я разоделась, словно на празднество, то так тому и быть... Тогда мы устроим свой собственный праздник! Думаю, нужно приказать, чтоб на кухне испекли для этого воображаемого празднества медовые пироги...

"В конце концов, это всего лишь ребенок, - подумала Моргауза. - Он надеется таким образом заполучить побольше сладостей. Но, с другой стороны, почему бы и нет ? Он ведь принес мне ягод!"

- Ну, так как, Гвидион, потребовать ли мне на ужин медовый пирог?

Гвидион повернулся. Платье королевы еще не было зашнуровано, и Моргауза заметила, как его взгляд на мгновение прикипел к ее белой груди.

"Впрочем, не такой уж он ребенок".

Но Гвидион произнес лишь:

- Я всегда рад медовому пирогу. Но, может, мы еще сделаем на обед печеную рыбу?

- Чтобы у нас была рыба, - отозвалась Моргауза, - тебе придется снова сменить тунику и наловить ее самому. Все мужчины сейчас заняты севом.

- Я попрошу Лохланна, - быстро отозвался мальчик, - для него это будет настоящий праздник. А он заслужил праздник - ведь, правда, матушка? Ты им довольна?

"Глупость какая! - подумала Моргауза. - Не хватало еще, чтоб мальчишка его возраста вогнал меня в краску!"

- Если ты хочешь отправить Лохланна за рыбой, милый, так отправь. Думаю, сегодня его можно отпустить.

Хотелось бы ей знать, что на самом деле, на уме у Гвидиона. Зачем он нарядился в праздничную тунику и почему убедил ее надеть лучшее платье и позаботиться о хорошем обеде? Моргауза позвала домоправительницу и сказала:

- Юный Гвидион хочет медового пирога. Позаботься.

- Конечно, будет ему пирог, - отозвалась домоправительница, покровительственно глядя на Гвидиона. - Только гляньте на его личико настоящий ангел.

"Вот с кем бы я его никогда не сравнила, так это с ангелом", подумала Моргауза, но все-таки велела служанке уложить ей волосы в высокую прическу. Возможно, она так никогда и не узнает, что же затеял Гвидион.

День тянулся привычным чередом. Время от времени Моргауза задумывалась, не обладает ли Гвидион Зрением; но мальчик никогда не проявлял ни одного из признаков, а когда однажды королева спросила его напрямик, он повел себя так, словно понятия не имел, о чем идет речь. А если бы он обладал Зрением, то непременно бы хоть разок этим похвастался, подумала Моргауза.

А, пустое. По каким-то невразумительным причинам, понятным лишь ребенку, Гвидиону захотелось праздника, и он подбил королеву на это дело. Несомненно, после отъезда Гарета Гвидиону было одиноко - у него имелось мало общего с остальными сыновьями Лота. Насколько знала Моргауза, у него не было ни страсти Гарета к оружию и всяческим рыцарским забавам, ни музыкального дара Моргейны, хотя голос у него был приятным, и иногда, взявшись за свирель наподобие той, на которой играют мальчишки-пастухи, Гвидион извлекал из нее странные, печальные мелодии. Но он не относился к этому с тем пылом, как Моргейна: та охотно просиживала бы за своей арфой целыми днями, будь у нее такая возможность.

Однако у мальчика был живой, цепкий ум. Когда ему сравнялось три года, Лот послал за ученым священником с Ионы; тот поселился у них в доме и научил мальчика читать. Лот велел было священнику поучить и Гарета тоже, но тому книги не давались. Гарет послушно сражался с письменной речью и с латынью, но все эти нацарапанные на бумаге значки и загадочный язык древних римлян держались у него в голове не лучше, чем у Гавейна, - да и не лучше, чем у самой Моргаузы, если уж на то пошло. Агравейн был достаточно смышлен - он ведал всеми счетами и расходами; у него был настоящий дар во всем, что касалось цифр и подсчетов. Но Гвидион, казалось, мгновенно впитывал каждую крупицу знаний. Через год он мог читать не хуже самого священника и говорил на латыни, словно один из императоров древности, и Моргауза впервые задумалась: а может, правду говорят друиды, утверждая, что мы возрождаемся снова и снова и с каждой жизнью узнаем все больше?

"Его отец мог бы гордиться таким сыном, - подумала Моргауза. - А у Артура нет сыновей от его королевы. Настанет день - да, настанет, - когда я раскрою Артуру эту тайну, и тогда король будет у меня в руках".

Эта мысль от души позабавила Моргаузу. Просто поразительно, почему Моргейна никогда не пользовалась этим, чтобы повлиять на Артура? Она могла бы заставить его выдать ее за самого богатого из подчиняющихся ему королей, могла заполучить драгоценности или власть... Но Моргейну все это не интересовало. Для нее имели значение лишь ее арфа да вся та чушь, о которой болтают друиды. Ну что ж, зато она, Моргауза, сумеет с толком распорядиться силой, оказавшейся в ее распоряжении.

Королева сидела у себя в зале, разряженная с необычной пышностью, пряла шерсть весеннего настрига и прикидывала. Пожалуй, пора сделать Гвидиону новый плащ - мальчик так быстро растет; старый ему уже выше колен и не защитит владельца в зимние холода, - а в этом году он наверняка будет расти еще быстрее. Может, стоит отдать ему плащ Агравейна - только подрезать немного, - а Агравейну сшить новый? Пришел Гвидион в своей ярко-оранжевой праздничной тунике. Когда по залу поплыл запах медового пирога, сдобренного пряностями, мальчик одобрительно принюхался, но не стал ныть, чтобы пирог разрезали пораньше и дали ему кусочек, как поступил бы всего несколькими месяцами до этого. Около полудня он сказал:

- Матушка, я возьму кусок хлеба с сыром и пойду пройдусь по окрестностям - Агравейн велел мне посмотреть, все ли изгороди в порядке.

- Только не в праздничной обуви, - сказала Моргауза.

- Конечно. Я пойду босиком, - отозвался Гвидион, расстегивая сандалии и ставя их позади скамьи королевы, у очага. Он подобрал тунику под ремень, так, что та оказалась выше колен, прихватил крепкую палку и вышел. Моргауза, нахмурившись, смотрела ему вслед. Гвидион никогда не брался за работу вроде осмотра изгородей, что бы там ни велел Агравейн! Что это сегодня с парнишкой?

После полудня вернулся Лохланн и принес прекрасную крупную рыбу, такую тяжелую, что Моргауза даже не могла ее поднять; королева с удовольствием оглядела рыбину - ее должно было хватить на всех, кто садится за главный стол, и еще останется на завтра и послезавтра. Когда вычищенная и приправленная травами рыба лежала, ожидая, пока ее отправят в печь, появился Гвидион, - ноги и руки чисто вымыты, волосы причесаны, - и снова натянул сандалии. Мальчик посмотрел на рыбу и улыбнулся.

- И вправду будто праздник, - довольно произнес он.

- Все ли ограды ты обошел, приемный брат? - спросил Аг-равейн. Он только что вернулся из сарая, где лечил заболевшего пони.

- Все, и почти все они в хорошем состоянии, - ответил Гвидион. - Но на самой вершине северной вырубки, там, где в прошлом сезоне держали овец, появилась большая дыра. Тебе следует послать людей заделать ее, прежде чем снова пускать туда овец - а козы выскочат через нее наружу раньше, чем ты успеешь хоть слово сказать.

- Ты ходил туда один? - с беспокойством уставилась на него Моргауза. Ты ведь не коза - ты мог свалиться в овраг и переломать себе ноги, и тебя искали бы много дней! Сколько раз я тебе говорила: идешь на вырубки - бери с собой кого-нибудь из пастухов!

- У меня были свои причины пойти одному, - отозвался Гвидион. В уголках его рта пролегли упрямые складки, - и я увидел то, что хотел увидеть.

- Что же такого ты мог увидеть, чтобы это стоило риска сломать себе что-нибудь и пролежать там несколько дней? - сердито спросил Агравейн.

- Я никогда еще не падал, - отозвался Гвидион, - а если упаду, то и пострадаю от этого только я. Что тебе за дело, если я хочу рискнуть?

- Я твой старший брат и распоряжаюсь в этом доме, - заявил Агравейн, и ты будешь относиться ко мне с уважением, или я его в тебя вколочу!

- Расколоти лучше себе голову - может, туда войдет хоть немного ума, дерзко отозвался Гвидион, - своего-то у тебя уже не будет!

- Ах ты, несчастный маленький...

- И нечего попрекать меня моим рождением! - огрызнулся Гвидион. - Я не знаю своего отца, но зато знаю, кто породил тебя - и не хотел бы поменяться с тобой местами!

Агравейн тяжело шагнул к мальчишке, но Моргауза быстро поднялась и заслонила Гвидиона собой.

- Агравейн, перестань изводить мальчика.

- Он всегда бежит прятаться за твои юбки, мать, - стоит ли после этого удивляться, что я никак не могу научить его послушанию? - возмущенно спросил Агравейн.

- Чтоб научить меня послушанию, нужен человек поумнее тебя, - подал голос Гвидион, и Моргауза уловила в его голосе нотки горечи.

- Тише, тише, дитя. Не говори так со своим братом, - с упреком произнесла она, и Гвидион тут же откликнулся:

- Извини, Агравейн. Мне не следовало грубить тебе. Он улыбнулся и взмахнул темными ресницами - не ребенок, а воплощенное раскаяние.

- Я же тебе добра желаю, негодник маленький, - проворчат Агравейн. Думаешь, мне очень хочется, чтобы ты переломал себе все кости? И с чего тебе взбрело в голову лезть на вершину в одиночку?

- Ну, - отозвался Гвидион, - ведь без этого ты бы так и не узнал о дыре в изгороди, и пустил бы на это пастбище овец или даже коз, и потерял бы их всех. И я никогда не рву одежду - ведь правда, матушка?

Моргауза рассмеялась: Гвидион и вправду очень аккуратно обращался с одеждой - с мальчишками такое бывает нечасто. Стоило, скажем, тому же Гарету надеть тунику, и через час она уже была напрочь измята и перепачкана, а Гвидион сходил в своей праздничной оранжевой тунике на пастбища, и она выглядела так, словно ее только что выстирали. Гвидион посмотрел на Агравейна, одетого для работы, и сказал:

- Не годится тебе, брат, в таком виде садиться за стол рядом с матушкой в ее красивом платье. Сходи надень хорошую тунику. Не станешь же ты обедать в старой одежде, словно какой-нибудь крестьянин?

- Не хватало еще, чтобы всякая мелюзга указывала, что мне делать! рыкнул Агравейн, но все-таки отправился к себе в покои, и Гвидион улыбнулся с тайным удовлетворением.

- Агравейну нужна жена, матушка, - сказал он. - Он вспыльчив, словно бык по весне. А, кроме того, тогда тебе больше не придется шить и чинить ему одежду.

Моргаузу позабавило это замечание.

- Несомненно, ты прав. Но я не желаю, чтобы под этой крышей появилась еще одна королева. Нет на свете такого большого дома, чтобы в нем могли ужиться две хозяйки.

- Значит, нужно найти ему жену из не слишком знатного рода и очень глупую, - сказал Гвидион. - Такая жена будет радоваться каждому твоему совету, потому что будет бояться попасть впросак. Дочь Ниала вполне подойдет - она очень красивая, а народ Ниала богат, но не слишком, потому что они потеряли много скота в злую зиму, шесть лет назад. За ней дадут хорошее приданое, потому что Ниал боится, что ему не удастся выдать дочь замуж. Она в шесть лет переболела корью и с тех пор плохо видит да и умом особым не отличается. Она неплохо умеет прясть и ткать, но у нее не хватит ни зоркости, ни ума посягать на большее, и она не станет возражать, если Агравейн будет постоянно делать ей детей.

- Ну-ну-ну, ты у нас уже настоящий государственный муж, - язвительно произнесла Моргауза. - Агравейну следует сделать тебя своим советником, раз ты такой мудрый.

Но про себя она подумала, что мальчик прав и что нужно будет завтра же поговорить с Ниалом.

- Он может сделать и что-нибудь похуже, - серьезно произнес Гвидион, но я не стану оставаться здесь и дожидаться этого, матушка. Я вот что хочу сказать: когда я поднялся на холм, то увидел... а, вот и Донил-охотник, он вам все расскажет.

И действительно, здоровяк охотник вошел в зал и низко поклонился Моргаузе.

- Госпожа моя, - сказал он, - на дороге показались всадники. Они уже у большого дома. Они везут паланкин, украшенный, как авалонская ладья, и с ними едет горбун с арфой и слуги в одеждах Авалона. Они будут здесь через полчаса.

"Авалон!" Тут Моргауза заметила потаенную улыбку Гвидиона и поняла, что ради этого он все и затеял. "Но он никогда не говорил, что обладает Зрением! Какой ребенок не похвастался бы таким даром, имей он его?" Но вдруг он и вправду скрывал свой дар, радуясь именно тому, что ему известны вещи, никому более не ведомые? От этой мысли Моргаузе вдруг сделалось не по себе, и на миг она почти испугалась своего воспитанника. Она поняла, что мальчик заметил это, - и отнюдь не огорчился.

Но он сказал лишь:

- Ну, разве не удачно получилось, матушка, что у нас есть медовый пирог и печеная рыба, и мы одеты в наши лучшие наряды и можем принять посланцев Авалона с подобающей пышностью?

- Да, - согласилась Моргауза, глядя на приемного сына. - И вправду, очень удачно, Гвидион.

Когда Моргейна вышла на главный двор, чтобы приветствовать гостей, ей вспомнился вдруг тот день, когда Вивиана и Талиесин приехали в отдаленный замок Тинтагель. Талиесину такие путешествия, наверное, давно уже не под силу, хотя он еще жив. Если бы он умер, она непременно об этом услыхала бы. А Вивиана больше не ездила верхом, в мужском платье и сапогах - скорости ради, - не считаясь ни с чьим мнением.

Гвидион смирно стоял рядом с королевой. Сейчас, в своей ярко-оранжевой тунике, с аккуратно зачесанными темными волосами, он был очень похож на Ланселета.

- Кто эти гости, матушка?

- Думаю, это Владычица Озера, - ответила Моргауза, - и мерлин Британии, Посланец богов.

- Ты говорила, что моя мать была жрицей на Авалоне, - сказал Гвидион. - Быть может, их появление как-то связано со мной?

- Ну-ну, не болтай то, чего не знаешь! - резко одернула его Моргауза, потом смягчилась. - Я не знаю, зачем они приехали, милый. Я не наделена Зрением. Но, может быть, ты и прав. Я хочу, чтобы ты разносил вино, слушал и все запоминал, но сам помалкивал, пока тебя не спросят.

Моргаузе подумалось, что ее родным сыновьям было бы нелегко выполнить это требование - Гавейн, Гахерис и Гарет были шумными и любопытными, и их трудно было научить придворным манерам. Они походили на огромных дружелюбных псов, а Гвидион - на кота, бесшумного, вкрадчивого, изящного и внимательного. Такой была в детстве Моргейна... "Вивиана дурно поступила, выгнав Моргейну, даже если и рассердилась на нее за то, что та понесла ребенка... и с чего вдруг это так ее задело? Она и сама рожала детей - и среди них этого чертова Ланселета, который посеял такую смуту в королевстве Артура, что отголоски дошли даже до нас. Все слыхали, в какой он милости у королевы".

Хотя - а с чего вдруг она решила, будто Вивиана не хотела, чтобы Моргейна родила этого ребенка? Моргейна поссорилась с Авалоном, но, возможно, эту ссору затеяла она сама, а не Владычица Озера.

Моргауза с головой ушла в размышления; но тут Гвидион коснулся ее руки и едва слышно пробормотал:

- Твои гости, матушка.

Моргауза присела в глубоком реверансе перед Вивианой, которая словно бы усохла. Прежде казалось, что годы не властны над Владычицей Озера, но теперь Вивиана выглядела увядшей, лицо ее избороздили морщины, а глаза запали. Но ее очаровательная улыбка осталась прежней, а низкий грудной голос был все таким же мелодичным.

- Как я рада тебя видеть, милая сестра, - сказала она, поднимая Моргаузу и заключая ее в объятия. - Сколько же мы не виделись? Ах, лучше не думать о годах! Как молодо ты выглядишь, Моргауза! Какие прекрасные зубы, и волосы такие же блестящие, как всегда. С Кевином Арфистом вы уже встречались на свадьбе Артура - он тогда еще не стал мерлином Британии.

Кевин тоже постарел, ссутулился и сделался скрюченным, словно старый дуб. Что ж, подумала Моргауза, это вполне умеет, но для человека, который якшается с дубами, - и почувствовала, как губы ее невольно растягиваются в усмешке.

- Добро пожаловать, мастер Арфист, то есть я хотела сказать - лорд мерлин. А как там благородный Талиесин? Он все еще пребывает среди живых?

- Он жив, - ответила Вивиана. Когда она произнесла это, из паланкина вышла еще одна женщина. - Но он стар и слаб, и ему теперь не под силу подобные путешествия.

Затем она сказала:

- Это дочь Талиесина, дитя дубрав - Ниниана. Так что она приходится тебе сводной сестрой, Моргауза.

Моргауза слегка смутилась, когда молодая женщина шагнула вперед, обняла ее и произнесла певучим голосом:

- Я рада познакомиться с моей сестрой.

Ниниана была так молода! У нее были чудесные золотистые волосы с рыжеватым отливом, голубые глаза и длинные шелковистые ресницы. Вивиана пояснила:

- С тех пор, как я постарела, Ниниана путешествует со мной. Кроме нее - и меня - на Авалоне не осталось более никого, в чьих жилах текла бы древняя королевская кровь.

Ниниана носила наряд жрицы; ее чудесные волосы были перехвачены на лбу тесьмой, которая, однако, не скрывала знака жрицы - недавно нарисованного синей краской полумесяца. Она и говорила как жрица - хорошо поставленным, исполненным силы голосом; но рядом с Вивианой девушка казалась юной и слабой.

Моргаузе стоило немалого труда вспомнить, что она тут хозяйка, а это ее гости; она чувствовала себя, словно девчонка-поваренок, оказавшаяся вдруг перед двумя жрицами и друидом. Но затем она гневно напомнила себе, что обе эти женщины - ее сводные сестры, а что касается мерлина - то он всего лишь старый горбун!

- Добро пожаловать в Лотиан и в мой замок. Это мой сын Агравейн: он правит здесь, пока Гавейн находится при дворе Артура. А это мой воспитанник, Гвидион.

Мальчик изящно поклонился высокопоставленным гостям, но пробормотал лишь нечто неразборчиво-вежливое.

- Красивый парнишка и уже большой, - сказал Кевин. - Так значит, это и есть сын Моргейны? Моргауза приподняла брови.

- Можно ли скрыть что-либо от того, кто наделен Зрением?

- Моргейна сама сказала мне об этом, когда узнала, что я еду на север, в Лотиан, - сказал Кевин, и по лицу его промелькнула тень.

- Так значит, Моргейна снова обитает на Авалоне? - спросила Моргауза. Кевин покачал головой. Моргауза заметила, что Вивиана тоже выглядит опечаленной.

- Моргейна живет при дворе Артура, - сказал Кевин.

- У нее есть дело во внешнем мире, которое следует исполнить, добавила Вивиана, поджав губы. - Но в назначенный час она вернется на Авалон. Там ее ждет место, которое ей надлежит занять.

- Ты говоришь о моей матери, Владычица? - тихо спросил Гвидион.

Вивиана в упор взглянула на Гвидиона - и внезапно старая жрица показалась высокой и величественной. Моргаузе эта уловка была привычна, но Гвидион видел ее впервые. Владычица Озера заговорила, и голос ее заполнил двор:

- Почему ты спрашиваешь меня об этом, дитя, когда ты и сам прекрасно знаешь ответ? Тебе нравится насмехаться над Зрением, Гвидион? Будь осторожен. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь - и в этом мире немного вещей, которые мне неведомы!

Гвидион попятился, приоткрыв рот и, в одно мгновенье превратившись во всего лишь не по годам развитого ребенка. Моргауза приподняла брови; так значит, он еще способен кого-то и чего-то бояться! На этот раз мальчик даже не попытался ни оправдаться, ни извиниться - вся его бойкость куда-то исчезла.

Моргауза поспешила снова взять дело в свои руки.

- Пойдемте в дом, - сказала она. - Все уже готово для вас, сестры мои, и для тебя, лорд мерлин.

Взглянув на красную скатерть, которую она сама постелила на главный стол, на кубки и красивую посуду, Моргейна подумала: "Да, мы живем на краю света - но не в хлеву!" Она провела Вивиану к креслу с высокой спинкой, которое обычно занимала сама, и усадила рядом с ней Кевина Арфиста. Ниниана, поднимаясь на помост, споткнулась, но Гвидион мгновенно поддержал ее.

"Так-так, наконец-то наш Гвидион начинает обращать внимание на красивых женщин. А может, это просто хорошие манеры? Или он хочет снова снискать расположение после того выговора, который ему учинила Вивиана?"

Моргауза прекрасно понимала, что никогда не узнает ответа на этот вопрос.

Рыба прекрасно удалась (красную рыбу вообще хорошо запекать - она легко отделяется от костей), а медовый пирог был достаточно велик, чтобы его хватило почти на всех домочадцев; кроме того, Моргауза велела принести побольше ячменного пива, чтобы трапеза была праздничной для всех. На столе было вдосталь свежевыпеченного хлеба, молока, и масла, и сыра из овечьего молока. Вивиана, как всегда, ела мало, но оценила угощение по достоинству.

- У тебя воистину королевский стол. Лучше меня не принимали даже в Камелоте. Я никак не ожидала, явившись без предупреждения, встретить такой прием, - сказала она.

- Так ты была в Камелоте? Видела ли ты моих сыновей? - спросила Моргауза, но Вивиана покачала головой и нахмурилась.

- Нет. Пока еще нет. Хотя я собираюсь отправиться в ту сторону к Троицыну дню - так его теперь называет Артур, вслед за церковниками, сказала она, и у Моргаузы по спине невесть почему вдруг пробежал озноб. Но при гостях у нее не было возможности подумать над этим.

Тут подал голос Кевин.

- Я видел при дворе твоих сыновей, леди. Гавейн получил легкую рану при горе Бадон, но заживает она хорошо, и ее почти не видно из-под бороды... Он теперь носит небольшую бородку, как сакс - не потому, что хочет походить на них, просто он не может сейчас бриться, не тревожа свежего рубца. Возможно, он положит начало новой моде! Гахериса я не видел - он отправился на юг, следить, как укрепляют побережье. Гарета должны принять в число соратников в Троицын день - Артур чтит этот праздник более всех прочих. Гарет - один из самых влиятельных и самых доверенных людей при дворе, хотя сэр Кэй постоянно его задирает и дразнит "красавчиком" за миловидность.

- Его давно уже следовало сделать одним из соратников Артура! - пылко воскликнул Гвидион, и Кевин взглянул на мальчика более доброжелательно.

- Так значит, ты печешься о чести своих родичей, мальчик мой? Воистину, он заслужил того, чтоб войти в число соратников, и теперь, когда его высокое положение стало известно, с Гаретом обращаются соответствующим образом. Но Артур желает оказать ему особую честь и потому отложил церемонию до первого большого праздника, который Гарет встретит в Камелоте, чтобы его приняли в соратники со всей торжественностью. Так что ты можешь успокоиться, Гвидион, Артур прекрасно знает, чего стоит Гарет, хоть он и один из самых юных среди Соратников короля .

Выслушав это, Гвидион робко спросил:

- А знаешь ли ты мою мать, мастер Арфист? Леди М-Моргейну?

- Да, мальчик, я хорошо ее знаю, - мягко произнес Кевин, и Моргауза подумала, что у этого уродливого человечка действительно хороший голос, звучный и красивый, по крайней мере, пока он говорит, а не поет. - Она одна из прекраснейших дам при дворе Артура и одна из самых изящных, и еще она играет на арфе, как настоящий бард.

- Да будет вам! - вмешалась Моргауза, и губы ее растянулись в усмешке - ее позабавило, с какой нежностью арфист говорит о Моргейне. - Детские сказки - дело хорошее, но надо же когда-то и правду говорить. Моргейна красавица? Да она серенькая, как воробей! Игрейна - та и вправду в молодости была красива, это подтвердит любой мужчина, но Моргейна на нее ни капли не похожа.

Кевин отвечал почтительно, но в то же время с улыбкой:

- Есть такая древняя друидская мудрость: красота не в красивом лице, а в душе. Моргейна воистину красива, королева Моргауза, хоть ее красота и схожа с твоей не более, чем плакучая ива с нарциссом. И она - единственный человек при дворе, которому я могу доверить Мою Леди.

И он указал на арфу, что стояла, расчехленная, рядом с ним. Поняв намек, Моргауза спросила у Кевина, не порадует ли он собравшихся песней.

Кевин взял арфу и запел, и в зале воцарилась тишина; не слышно было ни единого звука, кроме звона арфы и голоса барда. Пока он пел, люди из дальнего края зала стали подбираться поближе к главному столу, чтобы послушать музыку. Но когда Кевин допел, и Моргауза отослала домочадцев, хотя Лохланну она позволила остаться, и тот тихонько присел у очага, - она сказала:

- Я тоже люблю музыку, мастер Арфист, и ты нас очень порадовал - давно уже я не получала такого удовольствия. Но ведь вы проделали весь этот долгий путь с Авалона в северные земли не для того, чтоб я могла насладиться музыкой. Прошу вас, поведайте, в чем причина вашего неожиданного появления.

- Не такого уж и неожиданного, - сказала Вивиана, слегка улыбнувшись, - раз я застаю тебя в лучшем наряде, а на столе нас ждут пиво, печеная рыба и медовый пирог. Тебя предупредили о нашем прибытии, и поскольку у тебя никогда не имелось ни малейшего проблеска Зрения, то мне остается лишь предположить, что тебя предупредил кто-то иной.

Она с усмешкой взглянула на Гвидиона, и Моргауза кивнула.

- Но он ничего мне не объяснил, лишь настоял, чтобы я приготовила все для празднества, - а я сочла это обычным детским капризом.

Когда Кевин принялся заворачивать арфу, Гвидион приблизился к его креслу и нерешительно спросил, протянув руку:

- Можно потрогать струны?

- Потрогай, - мягко отозвался Кевин, и Гвидион осторожно коснулся струн.

- Никогда не видел такой красивой арфы.

- И не увидишь. Думаю, второй такой не найти ни здесь, ни даже в Уэльсе, где есть целая школа бардов, - сказал Кевин. - Мою Леди подарил мне сам король, и я никогда с нею не расстаюсь. И, подобно многим женщинам, добавил он, любезно поклонившись Вивиане, - с годами она становится все прекраснее.

- Жаль, что мой голос не становится прекраснее с возрастом, добродушно откликнулась Вивиана. - Но, увы, Темная Матерь этого не желает. Лишь ее бессмертным детям дано с годами петь все прекраснее. Пусть Твоя Леди всегда поет так же чудно, как сейчас.

- А ты любишь музыку, мастер Гвидион? Умеешь ли ты играть на арфе?

- У меня нет арфы, и мне не на чем играть, - ответил Гвидион. - Наш единственный арфист - Колл, а его пальцы уже так одеревенели, что он редко касается струн. У нас вот уж два года не слышно музыки. Я, правда, иногда играю на маленькой свирели, а Аран - тот, что был волынщиком при войске Лота, - научил меня немного играть на дудке из лосиного рога... вон она висит. Он ушел с королем Лотом к горе Бадон - и не вернулся, как и Лот.

- Дай-ка мне эту дудку, - велел Кевин. Гвидион снял ее со стены и принес. Бард протер дудку полой одежды, продул от пыли, а затем поднес к губам, и его скрюченные пальцы коснулись прорезанных в роге отверстий. Он сыграл плясовую мелодию, потом отложил дудку со словами: - В этом я неискусен - моим пальцам недостает проворства. Ну что ж, Гвидион, раз ты любишь музыку, на Авалоне тебе будет чему поучиться. Ну, а сейчас сыграй мне на этой дудке, а я послушаю.

У Гвидиона пересохло во рту - Моргауза поняла это по тому, как мальчик облизал губы, - но он взял дудку и осторожно подул в нее. Потом он заиграл медленную мелодию, и Кевин, послушав несколько мгновений, кивнул.

- Неплохо, - сказал он. - В конце концов, ты - сын Моргейны. Было бы странно, если б у тебя вовсе не имелось способностей к музыке. Возможно, мы сумеем многому тебя научить. Быть может, у тебя имеются задатки барда, но скорее - жреца или друида.

Гвидион, моргнув, едва не выронил дудку, но успел поймать ее в подол туники.

- Барда? О чем это ты? Объясни! Вивиана взглянула мальчику в глаза.

- Назначенный час пробил, Гвидион. Ты - друид по рождению и по обеим линиям принадлежишь к королевскому роду. Тебе передадут древние знания и тайную мудрость Авалона, чтобы тебе, когда придет твой день, под силу было нести дракона.

Гвидион сглотнул. Моргауза видела, как мальчик жадно впитывает услышанное. Она прекрасно понимала, что мысль о тайной мудрости будет для Гвидиона притягательнее всего, что только могли ему предложить.

- Вы сказали - королевского рода по обеим линиям... - запинаясь, пробормотал мальчик.

Ниниана хотела было ответить, но Вивиана едва заметно качнула головой, и Ниниана сказала лишь:

- Тебе все объяснят, когда настанет должный час, Гвидион. Если тебе суждено стать друидом, то первое, чему ты должен научиться, - это молчать и не задавать никаких вопросов.

Гвидион безмолвно уставился на девушку, и Моргауза подумала: "Гвидион, утративший дар речи, - да, такая картина стоит всех сегодняшних хлопот!" Впрочем, она не удивилась. Ниниана была красива - девушка поразительно походила на молодую Игрейну, или даже на молодую Моргаузу, только волосы у нее были не рыжие, а золотистые.

Вивиана негромко произнесла:

- Все, что я могу сказать тебе сейчас, так это то, что мать матери твоей матери была Владычицей Озера и происходила из рода жриц. В Игрейне и Моргаузе также течет кровь благородного Талиесина, - равно как и в тебе. В тебе слилась кровь многих королевских родов этих островов, сохранившаяся среди друидов, и если ты окажешься достоин, тебя ждет великая судьба. Но ты должен доказать, что достоин этого, ибо королевская кровь сама по себе еще не делает человека королем - нужно еще мужество, и мудрость, и прозорливость. Я так тебе скажу, Гвидион: тот, кто носит Дракона, может быть более подлинным королем, чем тот, кто сидит на троне, потому что трон можно заполучить силой оружия, или хитростью, или, как Лот, родившись в нужной постели, от нужного короля. Но Великого Дракона может носить лишь тот, кто заслужил это право собственными трудами, и не в одной лишь этой жизни, но и за прошлые. Знай, это великая тайна!

- Но я... я не понимаю! - сказал Гвидион.

- Конечно, не понимаешь! - отрезала Вивиана. - Я же сказала, это тайна, а мудрые друиды временами тратят несколько жизней, чтобы постичь даже менее сложные вещи. Я и не хотела, чтобы ты понял - но ты должен слушать, и слушаться, и учиться повиноваться.

Гвидион снова сглотнул и опустил голову. Моргауза увидела, как Ниниана улыбнулась ему, а он глубоко вздохнул, словно долго сдерживал дыхание и лишь сейчас позволил себе перевести дух, и молча уселся у ног девушки, не пытаясь ни объясниться, ни возразить. "Возможно, обучение у друидов - это как раз то, что ему нужно!" - подумала Моргауза.

- Так значит, вы приехали, чтобы сказать мне, что я достаточно долго воспитывала сына Моргейны и что настало время отвезти его на Авалон, дабы он изучил мудрость друидов. Но вы бы не отправились в столь долгий путь лишь ради этого - вы вполне могли бы прислать за мальчиком кого-нибудь из младших друидов. Я всегда знала, что не подобает сыну Моргейны провести всю свою жизнь среди пастухов и рыбаков. И где же еще его судьба, как не на Авалоне? Прошу вас, скажите мне все остальное - о да, за этим кроется что-то еще, я вижу это по вашим лицам.

Кевин открыл было рот, но тут Вивиана резко произнесла:

- С чего это вдруг я должна доверять тебе все свои мысли, Моргауза? Ты ведь только и смотришь, как бы все обернуть к собственной выгоде и выгоде твоих сыновей. Даже теперь Гавейн стоит рядом с троном Верховного короля не только в силу своего происхождения, но и потому, что король любит его. И я предвидела, еще когда Артур только женился на Гвенвифар, что у нее не будет детей. Но тогда мне подумалось, что она умрет родами, и я не захотела омрачать счастье Артура - я полагала, что впоследствии мы сможем подобрать ему более подходящую жену. Но я слишком долго медлила, а теперь он не отошлет ее прочь, несмотря на то, что она бесплодна, - и, как ты видишь, ничто больше не может воспрепятствовать продвижению твоих сыновей.

- Тебе не следует утверждать, что она бесплодна, Вивиана. - Лицо Кевина прорезали горькие складки. - Она забеременела незадолго до битвы у горы Бадон и проносила дитя пять месяцев - и вполне могла бы выносить его. Думаю, она скинула плод прежде времени из-за жары, из-за тесноты в замке, из-за постоянного страха перед саксами... и я полагаю, что именно жалость к ней заставила Артура предать Авалон и отречься от драконьего знамени.

- Но Гвенвифар причинила Артуру столь великий вред не только из-за своей бездетности, королева Моргауза, - сказала Ниниана. - Она - орудие в руках священников, а ее влияние на короля чрезвычайно велико. И если случится все же, что она сумеет родить ребенка и ребенок этот доживет до зрелых лет... Вот это будет хуже всего.

У Моргаузы перехватило дыхание.

- Гавейн...

- Гавейн - христианин, как и Артур, - отрезала Вивиана. - Он желает лишь одного - чтобы Артур был им доволен.

- Я не знаю, - сказал Кевин, - действительно ли Артур так привержен богу христиан, или он делает все это лишь ради Гвенвифар, чтоб порадовать и утешить ее...

- Разве мужчина, нарушивший клятву ради женщины, достоин того, чтобы править? - с презрением спросила Моргауза. - Ведь Артур отрекся от клятвы, верно?

- Я слышал, как он говорил, что раз Христос и Дева Мария даровали ему победу у горы Бадон, он уже не откажется от них, - сказал Кевин. - Более того, я слышал, как он в разговоре с Талиесином сказал, что Дева Мария - та же самая Великая Богиня, и что это она даровала ему победу, дабы спасти эту землю... и что знамя Пендрагона принадлежит его отцу, а не ему...

- И все же, - сказала Ниниана, - это еще не дает ему права выбрасывать это знамя. Мы, Авалон, возвели Артура на трон, и он обязан нам...

- Да какая разница, что за знамя реет над королевским войском? нетерпеливо перебила ее Моргауза. - Солдатам нужно нечто такое, что воспламеняло бы их воображение...

- Ты, как обычно, упускаешь самое главное, - сказала Вивиана. - Мы должны иметь возможность контролировать с Авалона, о чем они думают и грезят, - иначе мы потерпим поражение в борьбе с Христом и их души попадут во власть ложной веры! Над ними всегда должен реять символ Дракона, чтобы человечество стремилось к совершенству, а не думало лишь о грехе и искуплении!

- Не знаю, - медленно произнес Кевин, - возможно, стоило бы сделать низшие таинства для глупцов, а сокровенные знания доверять лишь мудрым. Быть может, люди слишком легко попадают на Авалон - и потому не ценят этого.

- Ты хочешь, чтобы я сидела сложа руки и смотрела, как Авалон уходит все глубже в туманы, как страна фэйри? - возмутилась Вивиана.

- Я говорю, Владычица, - почтительно, но твердо отозвался Кевин, что, быть может, теперь уже поздно бороться с этим. Однако сдается мне, что Авалон пребудет вечно, сколько бы веков ни миновало, и человек всегда сумеет отыскать дорогу туда, если он способен на это. А если не сумеет, то, быть может, это знак, что он к тому не готов.

- И все же, - жестко произнесла Вивиана, - я буду удерживать Авалон в пределах этого мира - или умру, пытаясь сделать это.

В зале воцарилась тишина, и Моргауза осознала, что ее бьет озноб.

- Разведи огонь, Гвидион, - велела она и передала вино. - Не хочешь ли выпить, сестра? А ты, мастер Арфист?

Ниниана принялась разливать вино, а вот Гвидион так и не тронулся с места. Он сидел неподвижно, словно заснул или впал в транс.

- Гвидион, делай, что тебе велят... - начала было Моргауза, но Кевин вскинул руку, призывая ее к молчанию, и шепотом произнес:

- Мальчик в трансе. Говори, Гвидион",

- Все в крови, - прошептал Гвидион, - кровь течет ручьем, словно кровь жертв с древних алтарей, кровь растекается по трону...

Ниниана споткнулась, оступилась, и кроваво-красное вино окатило Гвидиона и плеснуло на колени Вивиане. Ниниана вскочила в изумлении, а Гвидион заморгал и встряхнулся, как щенок. Он смущенно произнес:

- Что... ой, простите... позволь, я тебе помогу, - и он отобрал у Нинианы мех с вином. - Ну и вид, будто кровь пролили. Я сейчас сбегаю на кухню за тряпкой, - и с этими словами он припустил прочь, как обычный проворный мальчишка.

- Вот вам ваша кровь, - с отвращением произнесла Моргауза. - Неужто и моему Гвидиону предстоит с головой уйти в грезы и отвратительные видения?

Вивиана, стряхивая липкое вино с платья, возразила:

- Не следует хаять чужой дар, Моргауза, лишь потому, что ты сама лишена Зрения!

Гвидион вернулся с тряпкой, но когда он наклонился, чтоб убрать лужу, то пошатнулся. Моргауза отобрала у него тряпку и жестом велела одной из служанок вытереть вино со стола и каменных плит. Гвидион казался больным, но если обычно он старался, чтобы Моргауза это заметила, то теперь мальчик быстро отвернулся, словно застеснявшись. Моргаузе до боли захотелось взять его на руки и прижать к себе - ведь это был ее последний ребенок, доставшийся ей, когда все остальные уже выросли, - но она знала, что Гвидион этому не порадуется, и потому осталась сидеть, уставившись на свои сцепленные руки. Ниниана тронула мальчика за плечо, но Вивиана кивком подозвала его к себе; взгляд ее был строг и тверд.

- А теперь скажи мне правду: давно ли у тебя проявилось Зрение?

Гвидион опустил глаза и ответил:

- Я не знал... не знал, что это так называется. Он беспокойно переминался с ноги на ногу, стараясь не смотреть на Владычицу Озера.

- И ты скрывал его из гордости и любви к могуществу, верно? - тихо спросила она. - Теперь этот дар овладел тобой, и ты должен будешь приложить немало сил, чтобы, в свою очередь, овладеть им. Я вижу, мы пришли в последний момент, - надеюсь, что не опоздали. Тебе трудно стоять? Тогда садись вот сюда и сиди тихо.

К изумлению Моргаузы, Гвидион безропотно уселся у ног жриц. Мгновение спустя Ниниана положила руку ему на голову, а он прижался к ее коленям.

Вивиана же снова повернулась к Моргаузе:

- Как я тебе уже говорила, Гвенвифар не родит Артуру сына - и все же король не отошлет ее прочь. Тем более что она христианка, а их вера запрещает мужчине прогонять жену...

- И что с того? - пожала плечами Моргауза. - У нее уже случился один выкидыш - а может, и не один. И она уже немолода для женщины. А жизнь женщины полна непредвиденных опасностей.

- О да, Моргауза, как-то раз ты уже попыталась воспользоваться этими непредвиденными опасностями, чтобы твой сын мог встать рядом с троном - не так ли? - спросила Вивиана. - Предупреждаю тебя, сестра: не вмешивайся в то, что установлено богами!

Моргауза улыбнулась.

- А мне казалось, Вивиана, что ты - или это был Талиесин? - еще давным-давно учила меня, что все в этом мире происходит в соответствии с волей богов, и никак иначе. Если бы Артур умер, так и не успев взойти на трон Утера, неужели боги не нашли бы другого человека, который послужил бы их целям?

- Я здесь не для того, чтоб вести с тобой богословские споры, скверная ты девчонка! - гневно произнесла Вивиана. - Ты что же, думаешь, что я доверила бы тебе судьбу королевской крови Авалона, будь на то моя воля?

- Но Богиня поступила по своей воле, а не по твоей, - с вкрадчивой яростью отозвалась Моргауза, - и мне кажется, что я уже устала от этой болтовни о древнем пророчестве... Если боги и существуют - в чем я вовсе не уверена, - мне все равно не верится, что они снизойдут до того, чтобы вмешиваться в дела людей. И не стану я ждать, пока боги сделают то, что сделать необходимо. Кто сказал, что Богиня не может действовать и через меня тоже? Чем я хуже других?

Королева краем глаза заметила, как шокирована Ниниана. А, еще одна наивная дурочка вроде Игрейны, тоже верит всей этой болтовне о богах!

- Что же касается королевской крови Авалона, я, как видишь, хорошо о ней позаботилась.

- На вид он кажется крепким и здоровым мальчиком, - сказала Вивиана, но можешь ли ты поклясться, что не испортила его?

Гвидион вскинул голову.

- Моя приемная мать всегда была добра ко мне! - резко произнес он. - А леди Моргейна не очень-то заботилась о своем сыне, отданном на воспитание, - она даже ни разу не явилась сюда, чтоб узнать, жив ли я!

- Тебе велели говорить лишь тогда, когда тебя об этом попросят, Гвидион, - строго сказал Кевин. - И тебе ничего не ведомо ни о причинах, что заставили Моргейну поступить так, ни о ее замыслах.

Моргауза быстро смерила взглядом барда-калеку. "Неужели Моргейна доверилась этому жалкому ублюдку, в то время как мне пришлось вытягивать из нее тайну при помощи заклинаний и Зрения?" Она почувствовала, как ее захлестывает волна гнева, но тут Вивиана сказала:

- Довольно! Ты хорошо заботилась о нем потому, что это соответствовало твоим целям, Моргауза, но я вижу: ты не забываешь, что этот мальчик стоит на ступеньку ближе к трону, чем Артур в его возрасте, и на две ступеньки ближе, чем твой собственный сын Гавейн! Что же касается Гвенвифар, я предвижу, что она сыграет некую роль в судьбе Авалона: она не может полностью укрыться от Зрения или видений - ведь однажды она прошла сквозь туманы и ступила на берег Авалона. Возможно, если она все-таки родит сына и будет очевидно, что тут сыграли свою роль искусство и воля Авалона... - Она взглянула на Ниниану. - Королева способна к зачатию, а сильная чародейка сможет предотвратить очередной выкидыш, если будет находиться рядом с ней.

- Поздно, - сказал Кевин. - Ведь это ее вина, что Артур предал Авалон и отрекся от драконьего знамени. По правде говоря, мне кажется, что она не совсем в своем уме.

- Все дело в том, Кевин, что ты ее терпеть не можешь, - сказала Ниниана. - Но почему?

Арфист опустил взгляд на свои скрюченные руки, покрытые шрамами. В конце концов он произнес:

- Верно. Я даже в мыслях не могу быть справедлив к Гвенвифар - я всего лишь слабый человек. Но даже если бы я любил ее, я и тогда сказал бы, что она не годится в королевы королю, который должен править от имени Авалона. Я не стану горевать, если она погибнет от какого-нибудь несчастного случая. Если она подарит Артуру сына, то будет считать, что обязана этим исключительно милости Христовой, даже если бы сама Владычица Озера стояла у ее постели. Я ничего не могу с этим поделать, но молюсь, чтоб ей не выпало такой удачи.

На лице Моргаузы заиграла кошачья усмешка.

- Гвенвифар может стараться стать большей христианкой, чем сам Христос, - сказала она, - но я немного знаю их Священное Писание - Лот приглашал сюда священника с Ионы, чтобы тот учил мальчишек грамоте. Так вот, это Писание гласит, что мужчина, прогнавший свою жену, будет проклят если только она не изменяла ему. А даже сюда, в Лотиан, доходят слухи, что королеву трудно назвать непорочной. Артур частенько уезжает на войну, а всем известно, как милостиво Гвенвифар смотрит на твоего сына, Вивиана.

- Ты не знаешь Гвенвифар, - сказал Кевин. - Она благочестива сверх всякой меры, а Ланселет очень дружен с Артуром.

Думаю, Артур и пальцем не шевельнет, чтобы что-нибудь предпринять против них - разве что при всем дворе застукает их вдвоем в постели.

- И это можно устроить, - сказала Моргауза. - Гвенвифар слишком красива, чтобы женщины хорошо к ней относились. Наверняка кто-нибудь из ее окружения не прочь будет поднять скандал, и тогда Артур будет вынужден...

Вивиана с отвращением скривилась.

- Какая женщина станет так подводить другую женщину?

- Я бы стала, - отозвалась Моргауза, - если бы знала, что это нужно для блага королевства.

- А я бы не стала, - сказала Ниниана. - А Ланселет - человек чести и лучший друг Артура. Мне не верится, что он способен предать Артура с Гвенвифар. Если мы хотим устранить королеву, нам нужно придумать что-нибудь другое.

- Это так, - произнесла Вивиана, и в голосе ее прозвучала усталость. Насколько нам известно, Гвенвифар пока не сделала ничего дурного. Мы не можем удалить ее от Артура, пока она выполняет свою часть договора и остается его верной женой. Если уж устраивать скандал, он должен опираться на истинные события. Авалон клялся поддерживать правду.

- А что, если бы скандал и вправду разгорелся? - спросил Кевин.

- Тогда можно было бы рискнуть, - ответила Вивиана. - Но я не стану выдвигать ложных обвинений.

- И все же у Гвенвифар имеется по крайней мере еще один враг, задумчиво произнес Кевин. - Леодегранс, владыка Летней страны, недавно скончался, а с ним - его молодая жена и ребенок. Теперь королевой должна стать Гвенвифар. Но у Леодегранса есть некий родственник - он называет себя сыном короля, но в это я не верю, - и мне кажется, что он был бы не прочь назвать себя королем в соответствии с древним обычаем Племен, взойдя на ложе королевы.

- Хорошо, что при христианнейшем дворе Лота нету такого обычая, верно? - пробормотал Гвидион. Но он сказал это так тихо, что взрослые могли сделать вид, будто не услышали его слов.

"Он злится, потому что на него не обращают внимания, только и всего, подумала Моргауза. - А стоит ли сердиться на щенка за то, что он пытается цапнуть меня зубками?"

- По древнему обычаю, - сказала Ниниана, и ее прекрасный лоб прорезали тонкие морщинки, - Гвенвифар не считается супругой мужчины до тех пор, пока не родила ему сына, и если другой мужчина сумеет отнять ее у Артура...

- Вот в том-то и дело, - рассмеялась Вивиана. - Артур вполне способен отстоять свою жену силой оружия. И я не сомневаюсь, что именно так он и поступит. - Затем она посерьезнела. - Единственное, в чем мы можем быть твердо уверены, так это в том, что Гвенвифар по-прежнему бесплодна. Если же она снова понесет, существуют заклинания, которые не позволят доносить ребенка до срока. Она не проносит плод и нескольких недель. Что же касается наследника Артура... - она умолкла и взглянула на Гвидиона. Тот по-прежнему сидел, сонно уложив голову на колени Ниниане. - Вот сын королевской крови Авалона - и сын Великого Дракона.

У Моргаузы перехватило дыхание. Все эти годы она была свято убеждена: лишь несчастная случайность стала причиной тому, что Моргейна понесла дитя от своего единоутробного брата. Лишь теперь замысел Вивианы раскрылся ей во всей полноте и потряс Моргаузу своей дерзостью - сделать дитя Авалона и Артура преемником отца.

"На что Король-Олень, когда вырос молодой олень?.."

Долю мгновения Моргауза не понимала, то ли эта мысль пришла к ней в голову, то ли была эхом мыслей кого-то из жриц Авалона; так было всегда в те тревожные, незавершенные моменты, когда в ней просыпалось Зрение. Сама Моргауза не могла контролировать его приход и уход, да, по правде говоря, и не старалась этого делать.

Гвидион, широко распахнув глаза и приоткрыв рот, подался вперед.

- Госпожа... - выдохнул он. - Это правда, что я... я - сын... сын Верховного короля?

- Да, - ответила Вивиана, поджав губы. - Но священники никогда этого не признают. Для них это страшнейший грех - когда мужчина производит на свет сына от дочери своей матери. Они стремятся превзойти в святости саму Богиню, что приходится матерью всем нам. Но это правда.

Кевин повернулся и медленно, с трудом заставив искалеченное тело подчиниться, опустился на колено перед Гвидионом.

- Мой принц и мой лорд, - сказал он, - дитя королевской крови Авалона, сын сына Великого Дракона, мы приехали, чтобы увезти тебя на Авалон, где ты сможешь подготовиться к своему предназначению. Завтра утром ты должен быть готов к отъезду.

Глава 2

"Завтра утром ты должен быть готов к отъезду..."

Это было подобно кошмарному сну: они произнесли вслух то, что я хранила в тайне все эти годы, даже после родов, когда все думали, что я не выживу... Я могла умереть тогда, и никто бы не узнал, что я родила ребенка от брата. Но Моргауза выведала у меня эту тайну, и Вивиана узнала... Недаром ведь говорят: три человека могут сохранить тайну, но лишь при том условии, что двое из них лежат в могиле... Все это задумала Вивиана! Она использовала меня, как прежде использовала Игрейну!

Но затем сон начал таять и идти рябью, словно поверхность воды. Я изо всех сил старалась удержать его, услышать, что же будет дальше. Кажется, там был Артур; он обнажил меч и двинулся на Гвидиона, и отрок извлек Эскалибур из ножен..."

Моргейна сидела в Камелоте, у себя в комнате, завернувшись в одеяло. Нет, твердила она себе, нет, это был сон, всего лишь сон. "Я даже не знаю, кто сейчас ближайшая помощница Вивианы. Наверняка это Врана, а вовсе не та светловолосая женщина, столь похожая на мою мать. Я раз за разом вижу ее в снах, но кто знает, действительно ли эта женщина ступает по земле или то всего лишь искаженный снами образ моей матери? Я не помню в Доме дев никого, кто был бы схож с нею...

Я должна была находиться там. Это я должна была находиться рядом с Вивианой, и я сама, по своей воле отказалась от этого..."

- Смотрите-ка! - позвала от окна Элейна. - Всадники уже съезжаются, а ведь до празднества, назначенного Артуром, еще целых три дня!

Женщины, находившиеся в покоях, столпились вокруг Элейны, глядя на поле, раскинувшееся под стенами Камелота; оно уже было усеяно палатками и шатрами.

- Я вижу знамя моего отца, - сказала Элейна. - Вон он едет, а рядом с ним мой брат, Ламорак. Он уже достаточно взрослый, чтобы быть одним из соратников Артура. Может быть, Артур изберет его.

- Но во время битвы при горе Бадон он был еще слишком юн, чтобы сражаться, верно? - спросила Моргейна.

- Да, он был еще юн, и все-таки сражался там, как всякий мужчина, способный держать оружие в руках, - с гордостью ответила Элейна.

- Тогда я не сомневаюсь, что Артур изберет его в соратники, хотя бы для того, чтоб порадовать Пелинора, - сказала Моргейна.

Великая битва при горе Бадон произошла четыре года назад, в Троицын день, и Артур объявил, что отныне и впредь будет отмечать этот день как величайший свой праздник и всегда будет собирать на него своих рыцарей. Кроме того, он пообещал, что будет в праздник Пятидесятницы выслушивать всякого просителя и вершить правосудие. И всем подвластным Артуру королям ведено было являться в этот день к Верховному королю, чтоб заново подтвердить свою клятву верности.

- Тебе надлежит пойти к королеве и помочь ей одеться, - сказала Моргейна Элейне, - да и мне тоже пора. Большое празднество - через три дня, и мне нужно переделать еще множество дел.

- Сэр Кэй обо всем позаботится, - возразила Элейна.

- Конечно, он разместит гостей и распорядится об угощении, - охотно согласилась Моргейна. - Но мне нужно проследить, чтобы зал украсили цветами, и проверить, начищены ли серебряные чаши. И, похоже, миндальным пирогом и сладостями тоже придется заняться мне - у Гвенвифар и без того будет достаточно хлопот.

На самом деле, Моргейна была только рада, что до праздника нужно успеть переделать столько дел: это поможет ей выбросить из головы ужасный сон. Все это время, стоило лишь Авалону войти в ее сны, как Моргейна тут же в отчаянье изгоняла его... и не узнала, что Кевин поехал на север, в Лотиан. "Нет, - сказала она себе, - я и сейчас этого не знаю. Это был всего лишь сон". Но днем, когда ей встретился во дворе старик Талиесин, Моргейна поклонилась ему, а когда он протянул руку, чтобы благословить ее, она робко произнесла:

- Отец...

- Что, милое дитя?

"Десять лет назад, - подумала Моргейна, - я непременно вспылила бы: зачем Талиесин разговаривает со мной, словно с малышкой, что забралась к нему на колени и дергает его за бороду?" Теперь же, как ни странно, это ее успокоило.

- Собирается ли мерлин Кевин приехать сюда к Троицыну дню?

- Думаю, нет, дитя, - отозвался Талиесин и доброжелательно улыбнулся. - Он поехал на север, в Лотиан. Но я знаю, что он очень любит тебя и вернется к тебе сразу же, как только сможет. Думаю, ничто не сможет отвратить его от этого двора, пока ты пребываешь здесь, маленькая Моргейна.

"Неужто же весь двор знает, что мы были любовниками? А ведь я вела себя так осторожно!"

- Отчего все при дворе болтают, будто Кевин Арфист пляшет под мою дудку, - ведь это же неправда! - раздраженно произнесла Моргейна.

Снова улыбнувшись, Талиесин произнес:

- Милое дитя, никогда не стыдись любви. И для Кевина бесконечно важно, что женщина, столь добрая, изящная и прекрасная...

- Ты смеешься надо мной, дедушка?

- С чего бы вдруг я стал над тобою смеяться, малышка? Ты - дочь моей любимой дочери, и я люблю тебя всей душой, и ты знаешь, что я считаю тебя самой прекрасной и талантливой изо всех женщин. А Кевин, в чем я совершенно уверен, ценит тебя еще выше: ведь ты единственный, не считая меня, человек при этом дворе, и единственная женщина, кто способен беседовать с ним о музыке на его языке. И когда ты являешься, для Кевина восходит солнце, когда же уходишь - настает ночь. И если тебе это неизвестно, стало быть, ты здесь единственная, кто этого не знает. Ты для него - звезда, что озаряет его дни и ночи. И ты достойна этого. А ведь мерлину Британии не запрещено и жениться, буде он того пожелает. Пусть он не принадлежит к королевскому роду, но он благороден душою, и когда-нибудь он станет Верховным друидом, если мужество не покинет его. И в тот день, когда он придет просить твоей руки, думаю, ни я, ни Артур не откажем ему.

Моргейна опустила голову и уставилась в землю. "Ах, как бы было хорошо, - подумалось ей, - если бы я могла любить Кевина так же, как он любит меня. Я дорожу им, я хорошо к нему отношусь, мне даже нравится делить с ним ложе. Но выйти за него замуж? Нет, ни за что, ни в коем случае, как бы он меня ни обожал".

- Я не собираюсь выходить замуж, дедушка.

- Ну что ж, дитя, поступай, как тебе угодно, - мягко произнес Талиесин. - Ты - леди и жрица. Но ты ведь не так уж молода, и раз ты покинула Авалон - нет-нет, я вовсе не собираюсь тебя упрекать, - но мне кажется, что было бы неплохо, если бы ты пожелала выйти замуж и обзавестись собственным домом. Не будешь же ты до конца дней своих оставаться на побегушках у Гвенвифар? Что же касается Кевина Арфиста, он, несомненно, находился бы сейчас здесь, если бы мог, - но он не может ездить верхом так быстро, как другие. Это хорошо, что ты не презираешь его за телесную слабость, милое дитя.

Когда Талиесин ушел, Моргейна, погрузившись в глубокую задумчивость, направилась к пивоварне. Ах, если бы она и впрямь любила Кевина! Но, увы, Талиесин заблуждается...

"И за что мне эта страсть к Ланселету?" Эта мысль преследовала ее все то время, пока она готовила душистую розовую воду для омовения рук и всяческие сладости. Ну что ж, по крайней мере, пока Кевин был здесь, у нее не было причин желать Ланселета. Впрочем, мрачно подумала она, это все равно не имеет значения. "Желание должно быть обоюдным - иначе оно бесплодно". Моргейна решила, что, когда Кевин вернется ко двору, надо будет принять его так радушно, как ему хочется.

"Несомненно, это совсем не худший выход - стать женой Кевина... Авалон для меня потерян... Я подумаю над этим. И, действительно, мой сон истинен, - по крайней мере, в этом. Кевин в Лотиане... А я-то думала, что Зрение покинуло меня..."

Кевин вернулся в Камелот накануне Пятидесятницы. Целый день к Камелоту тек людской поток; народу было больше, чем на весенней и осенней ярмарках, вместе взятых. Надвигающийся праздник обещал стать самым грандиозным изо всех, какие только проводились в здешних краях. Моргейна встретила Кевина поцелуем и объятьями, отчего глаза арфиста засияли, и провела в покои для гостей. Там она забрала у него плащ и дорожную обувь, отослала вещи с одним из мальчишек, дабы их вычистили, и принесла ленты - украсить арфу.

- О, Моя Леди будет нарядной, как сама королева! - рассмеялся Кевин. Так ты не держишь зла на свою единственную соперницу, Моргейна, любовь моя?

Он никогда прежде не называл ее так. Моргейна подошла и обняла его за талию.

- Я скучал по тебе, - тихо произнес Кевин и на миг прижался лицом к ее груди.

- И я по тебе скучала, милый, - отозвалась она, - и ночью, когда все отправятся отдыхать, я тебе это докажу... Как ты думаешь, почему я устроила так, чтобы эти покои достались тебе одному, когда даже самые прославленные из соратников Артура разместились по четверо в комнате, а некоторые даже по двое на одной кровати?

- Я думал, так получилось потому, что ко мне просто не пришлось никого подселять, - отозвался Кевин.

- И так, несомненно, и надлежало бы сделать, из уважения к Авалону, сказала Моргейна, - хотя даже Талиесину приходится делить свои покои с епископом...

- Не могу одобрить его вкус, - хмыкнул Кевин. - Я бы скорее предпочел поселиться в конюшне, вместе с другими ослами!

- Я поступила так потому, что мерлину Британии подобает иметь личные покои, пусть даже они не больше ослиного стойла, - сказала Моргейна. - Но все же они достаточно велики, чтоб вместить тебя, и Твою Леди, и, - она улыбнулась и многозначительно взглянула на кровать, - и меня.

- Ты всегда будешь желанной гостьей, а если вдруг Моя Леди вздумает ревновать, я поверну ее лицом к стене.

Кевин поцеловал Моргейну и на миг прижал ее к себе со всей силой своих жилистых рук. Затем, отпустив ее, произнес:

- У меня для тебя новость: я отвез твоего сына на Авалон. Он уже большой парнишка, и смышленый, и отчасти унаследовал твои музыкальные способности.

- Он снился мне, - сказала Моргейна. - И во сне он играл на дудке как Гавейн.

- Значит, твой сон был истинным, - отозвался Кевин. - Мальчик мне понравился. И он обладает Зрением. На Авалоне его выучат на друида.

- А потом?

- Потом? Ах, милая моя, - сказал Кевин, - все пойдет так, как суждено. Но я не сомневаюсь, что он станет бардом и на редкость мудрым человеком. Ты можешь не бояться за него, пока он на Авалоне. - Он нежно коснулся плеча Моргейны. - У него твои глаза.

Моргейне хотелось побольше расспросить его о мальчике, но она заговорила о другом.

- Празднество начнется только завтра, - сказала она, - но сегодня вечером ближайшие друзья и соратники Артура приглашены к нему на обед. Гарета завтра должны посвятить в рыцари, и Артур, который любит Гавейна как брата, оказал Гарету честь и пригласил его на семейный праздник.

- Гарет - достойный рыцарь, - отозвался Кевин, - и я рад, что ему оказали такую честь. Я не питаю особой любви к королеве Моргаузе, но ее сыновья - хорошие люди и верные друзья Артура.

Праздник был семейный, однако и близких родичей у Артура было немало: в канун Пятидесятницы за столом Артура сидели Гвенвифар, и ее родственница Элейна, и отец Элейны, король Пелинор, и ее брат, Ламорак; Талиесин и Ланселет, и третий из единоутробных братьев Ланселета, - Балан, сын Владычицы Озера, - и Боре с Лионелем, сыновья Бана, владыки Малой Британии. И Гарет был там, и Гавейн, как всегда, стоял за креслом Артура. Когда они вошли в зал, Артур попытался уговорить его сесть за стол:

- Садись сегодня вечером рядом с нами, Гавейн, - ты мой родич и законный король Оркнеев, и не подобает тебе как слуге стоять у меня за спиной!

- Я горд тем, что могу стоять здесь и прислуживать моему лорду и королю, сэр, - упрямо отозвался Гавейн, и Артур склонил голову.

- Из-за тебя я чувствую себя каким-то императором древности, пожаловался он. - Неужели меня нужно охранять денно и нощно, даже в собственном моем замке?

- Величием своего трона ты равен этим императорам или даже превосходишь их, - стоял на своем Гавейн. Артур рассмеялся и развел руками.

- Что ж, я ни в чем не могу отказать моим соратникам.

- Так значит, - вполголоса сказал Кевин Моргейне - они сидели рядом, тут нет ни заносчивости, ни высокомерия, а одно лишь желание порадовать соратников...

- Я думаю, это и вправду так, - так же тихо ответила Моргейна. - Мне кажется, что больше всего он любит сидеть у себя в чертогах и смотреть на мирную жизнь, ради которой он так много трудился. При всех его недостатках, Артур и вправду любит законность и порядок.

Некоторое время спустя Артур жестом призвал всех к молчанию и подозвал к себе юного Гарета.

- Сегодняшнюю ночь ты проведешь в церкви, в молитвах и бдении, сказал он, - а завтра утром, перед обедней, любой кого ты изберешь, посвятит тебя в Соратники. Несмотря на молодость, ты служил мне верно и преданно. Если хочешь, я сам посвящу тебя в рыцари, но я пойму, если ты захочешь, чтобы эту честь тебе оказал твой брат.

Гарет был облачен в белую тунику; волосы золотым ореолом окружали лицо юноши. Он выглядел, словно дитя - дитя шести футов ростом, с плечами как у молодого быка. На щеках Гарета золотился мягкий пушок, столь красивый, что его жаль было брить. Он пробормотал, слегка заикаясь от юношеского пыла:

- Сэр, я прошу прощения... мне не хотелось бы оскорбить ни тебя, ни моего брата, но я... если можно... мой лорд и мой король... можно - в рыцари меня посвятит Ланселет?

Артур улыбнулся.

- Ну что ж, если Ланселет согласен, я возражать не стану.

Моргейне вспомнилось, как малыш Гарет играл с деревянным рыцарем, которого она для него смастерила, и величал его Ланселетом. Интересно, многим ли людям удается увидеть свои детские мечты воплощенными?

- Я почту это за честь, кузен, - торжественно произнес Ланселет, и лицо Гарета озарилось радостью. Но затем Ланселет повернулся к Гавейну и добавил: - Но только если ты дашь мне дозволение, кузен. Ты заменяешь этому юноше отца, и я не хочу присваивать твое право...

Гавейн смотрел то на брата, то на Ланселета. Он явно чувствовал себя неловко. Моргейна заметила, что Гарет прикусил губу - возможно, юноша лишь сейчас осознал, что подобная просьба могла показаться оскорбительной его брату и что король оказал ему честь, предложив лично посвятить его в рыцари, - а он эту честь отверг. Да, при всей его небывалой силе и искусности во владении оружием Гарет все еще сущее дитя!

- Кто примет посвящение от меня, уже получив согласие от Ланселета? угрюмо произнес Гавейн.

Ланселет жизнерадостно обнял обоих братьев.

- Вы оба оказали мне большую честь, даже слишком большую. Ну что ж, юноша, - сказал он, отпуская Гарета, - иди за своим оружием. Я присоединюсь к твоему бдению после полуночи.

Гавейн подождал, пока юноша быстро, размашисто вышел из зала, затем произнес:

- Тебе следовало бы родиться одним из тех древних греков, про которых рассказывалось в саге, что мы читали мальчишками. Как там его звали - а, Ахилл, тот самый, который нежно любил молодого рыцаря Патрокла, и даже самые красивые дамы троянского двора его не интересовали. Видит Бог, для любого мальчишки при дворе ты - герой. Жаль, что ты не склонен к греческим обычаям в любви! Ланселет побагровел.

- Ты мой кузен, Гавейн, и потому можешь позволять себе подобные высказывания. Ни от кого другого я бы этого не потерпел, даже в шутку.

Гавейн расхохотался.

- О да, шутка - в адрес того, кто делает вид, что беззаветно предан одной лишь нашей добродетельнейшей королеве...

- Как ты смеешь! - вспыхнул Ланселет и, развернувшись, схватил Гавейна за руку - с такой силой, что едва не сломал тому запястье. Гавейн попытался вырваться, но Ланселет, хоть и уступал своему противнику в росте, заломил ему руку за спину, рыча от ярости, словно взбешенный волк.

- Эй, вы! Не смейте драться в королевских чертогах! С этим возгласом сэр Кэй неуклюже врезался между сцепившимися противниками, а Моргейна поспешно произнесла:

- Что же тогда ты скажешь о всех тех священниках, которые утверждают, будто беззаветно чтят Деву Марию, ставя ее превыше всех земных созданий, а, Гавейн? Или ты скажешь, что на самом деле все они питают постыдное плотское тяготение к этому их Христу? А ведь и правда, говорят же, что лорд Христос никогда не был женат и что даже среди его двенадцати избранных учеников был один, которого он прижимал к груди во время той вечери...

- Моргейна, прекрати! - возмущенно воскликнула Гвенвифар. - Что за богохульные шутки!

Ланселет отпустил руку Гавейна. Гавейн принялся растирать помятое запястье, а Артур неодобрительно уставился на обоих.

- Вы ведете себя, как мальчишки, кузены, - так и норовите устроить потасовку из-за какой-то чепухи. Мне что, приказать Кэю отвести вас обоих на кухню, чтоб вас там выпороли? Ну-ка, сейчас же помиритесь! Я не слышал никакой шутки, но какой бы она ни была, Ланс, она не стоит ссоры!

Гавейн хрипло рассмеялся и произнес:

- Я пошутил, Ланс, - я знаю, что слишком много женщин добиваются твоей благосклонности, чтоб моя шутка была правдой.

Ланселет пожал плечами и улыбнулся - но выглядел он, словно взъерошенная птица.

- Каждый мужчина при дворе завидует твоей красоте, Ланс, - рассмеялся Кэй, потер шрам, что навеки растянул его губы в ухмылку, и добавил: - Но может, не такое это и благо, а, кузен?

Общее напряжение разрядилось во взрыве смеха, но некоторое время спустя Моргейна, идя по замку, заметила Ланселета, все такого же взволнованного и взъерошенного.

- Что беспокоит тебя, родич?

- Думаю, мне следует удалиться от двора, - со вздохом отозвался Ланселет.

- Но моя госпожа не даст тебе дозволения удалиться.

- Я не стану говорить о королеве даже с тобою, Моргейна, - холодно отозвался Ланселет. Теперь настала очередь Моргейны вздохнуть.

- Я не страж твоей совести, Ланселет. Если Артур не осуждает тебя, то кто я такая, чтоб тебя упрекать?

- Ты не понимаешь! - с пылом воскликнул Ланселет. - Ее отдали Артуру, словно овцу на ярмарке, словно вещь, потому что ее отец хотел породниться с Верховным королем, а она была ценой сделки! И все же она слишком верна, чтобы роптать...

- Я не сказала ни слова против нее, Ланселет, - напомнила ему Моргейна. - Все обвинения родились в твоем разуме, а не на моих устах.

"Я могла бы заставить его возжелать меня", - подумала она, но эта мысль отдавала затхлостью и пылью. Однажды она уже сыграла в эту игру. Да, тогда он желал ее - но при этом боялся, как боялся саму Вивиану, боялся до ненависти - именно потому, что желал. Если король велит, он возьмет ее в жены - и в самом скором времени возненавидит.

Ланселет, собравшись с силами, взглянул Моргейне в глаза.

- Ты прокляла меня, - и я воистину проклят, можешь мне поверить.

И внезапно застарелый гнев и презрение растаяли. Ведь это все-таки был Ланселет! Моргейна взяла его ладонь двумя руками.

- Не стоит из-за этого мучиться, кузен. Это было давным-давно, и я не думаю, чтобы кто-либо из богов или богинь стал прислушиваться к словам разъяренной девчонки, которая сочла себя отвергнутой. А я и была всего лишь разъяренной девчонкой.

Ланселет глубоко вздохнул и снова принялся расхаживать. Наконец он произнес:

- Сегодня вечером я мог убить Гавейна. Я рад, что ты остановила нас, хотя бы и при помощи той богохульной шутки. Я... мне всю жизнь приходится сталкиваться с этим. Еще при дворе Бана, когда я был мальчишкой, я был красивее, чем Гарет сейчас, и при дворе в Малой Британии, и много где еще красивый мальчик должен блюсти себя даже строже, чем девушка. Но никакой мужчина не замечает таких вещей и не верит в них, пока это не коснется его самого, - он считает разговоры об этом всего лишь развязными шутками. Было время, когда я и сам так думал, а потом было время, когда я думал, что никогда не смогу стать иным...

Он надолго умолк, глядя на каменные плиты двора.

- И потому я готов был вступить в связь с женщиной, с любой женщиной да простит меня Господь, даже с тобой, с приемной дочерью моей матери, с девой, посвященной Богине, - но мало какой женщине удавалось хоть немного взволновать меня, пока я не увидел... пока не увидел ее.

- Но она - жена Артура, - сказала Моргейна.

- О Боже! - Ланселет развернулся и врезал кулаком в стену. - Неужели ты думаешь, что я не терзаюсь из-за этого? Он мой друг. Если бы Гвенвифар отдали за любого другого мужчину, я давно увез бы ее в свои владения... Мускулы на шее Ланселета судорожно задвигались, словно он пытался сглотнуть. - Я не знаю, что с нами будет. А Артуру нужен наследник, которому он мог бы передать королевство. Судьба Британии важнее нашей любви. Я люблю их обоих - и страдаю, Моргейна, отчаянно страдаю!

Взгляд его сделался неистовым, и на мгновение Моргейне почудилось, что в нем промелькнуло безумие. И все же она не удержалась от мысли: "Могла ли я что-нибудь, ну хоть что-нибудь сказать или сделать той ночью?"

- Завтра, - сказал Ланселет, - я попрошу Артура услать меня прочь с каким-нибудь трудным заданием - пойти и разделаться с драконом Пелинора, покорить диких северян, живущих за римским валом, - неважно, с каким, Моргейна. Все, что угодно, лишь бы подальше отсюда...

На миг в его голосе прорвалась печаль, из тех, что невозможно выплакать, и Моргейне захотелось обнять Ланселета, прижать к груди и покачать, словно младенца.

- Думаю, я действительно мог сегодня убить Гавейна, если бы ты не остановила нас, - сказал Ланселет. - Конечно, он всего лишь пошутил, но он умер бы от страха, если бы знал... - Ланселет отвел взгляд и в конце концов шепотом произнес: - возможно, он сказал правду. Мне следовало бы забрать Гвенвифар и бежать вместе с ней, пока при всех дворах света не начали судачить об этом скандале, - о том, что я люблю жену своего короля, - и все же... это Артура я не могу покинуть... не знаю - вдруг я люблю ее лишь потому, что тем самым я становлюсь ближе к нему...

Моргейна вскинула руку, пытаясь заставить Ланселета замолчать. Она не хотела этого знать - она не могла этого вынести. Но Ланселет даже не заметил ее жеста.

- Нет-нет, я должен хоть с кем-то поговорить об этом, или я умру Моргейна, ты знаешь, как впервые случилось, что я возлег с королевой? Я давно любил ее, с тех самых пор, как впервые увидел - тогда, на Авалоне, но думал, что до конца дней своих так и не утолю эту страсть - ведь Артур мой друг, и я не хочу предавать его, - сказал он. - И она, она... никогда не думай, что она искушала меня! Но... но на то была воля Артура. Это случилось в Белтайн... - И он принялся рассказывать, а Моргейна стояла, оцепенев, и в голове у нее билась одна-единственная мысль: "Так вот как подействовал талисман... Лучше бы Богиня поразила меня проказой, прежде чем я дала его Гвенвифар!"

- Но это еще не все, - прошептал Ланселет. - Когда мы вместе легли в постель - никогда, никогда такого не бывало... - он сглотнул и сбивчиво заговорил, с трудом подбирая слова, которые Моргейне было не под силу слушать. - Я... я коснулся Артура... я прикоснулся к нему... Я люблю ее, о Боже, я люблю ее, не пойми меня неправильно - но, если бы она не была женой Артура, если бы не... наверное, даже она...

Он задохнулся и не сумел закончить фразу. Моргейна застыла на месте; она была потрясена до потери речи. Неужто такова месть Богини - что она, столь долго без надежды любившая этого мужчину, стала поверенной его тайн и тайн женщины, которую он любит, что ей пришлось стать наперсницей всех его тайных страхов, в которых он никому больше не мог сознаться, всех непостижимых страстей, что бушевали в его душе?

- Ланселет, тебе не следует говорить об этом со мной. Поговори с каким-нибудь мужчиной - с Талиесином, с каким-нибудь священником...

- Да что об этом может знать священник?! - в отчаянье воскликнул Ланселет. - Должно быть, ни один мужчина не испытывал ничего подобного видит Бог, я достаточно наслышан о том, чего желают мужчины - они ведь только об этом и говорят, и время от времени кто-нибудь из них сознается, что мог бы пожелать чего-то странного. Но никто, никто и никогда не желал ничего настолько странного и дурного, как я! Я проклят! - выкрикнул Ланселет. - Это моя кара - за то, что я пожелал жену своего короля. За то я и связан этими чудовищными узами. Даже Артур, узнай он об этом, стал бы ненавидеть и презирать меня. Он знает, что я люблю Гвенвифар, - но такого даже он не смог бы простить. И Гвенвифар - кто знает, не стала бы она, даже она, относиться ко мне с ненавистью и презрением...

Голос его сорвался.

Моргейна не знала, что тут можно сказать. Единственное, что пришло ей на ум, - это слова, которым ее некогда научили на Авалоне:

- Богиня знает, что творится в людских сердцах. Она утешит тебя.

- Но от такого отвернется и Богиня, - с ужасом прошептал Ланселет. - И как быть человеку, для которого Богиня предстает в облике матери, выносившей его? Я не могу прийти с этим к ней... Я уже почти готов броситься к ногам Христа. Его священники говорят, что он может простить любой грех, каким бы ужасным он ни был, как простил он тех, кто распинал его...

- Что-то я не замечала, чтобы христианские священники относились к грешникам с такой добротой и всепрощением, - резко сказала Моргейна.

- Конечно, ты права, - согласился Ланселот, уставившись невидящим взглядом на каменные плиты. - Никто мне не поможет - до тех самых пор, пока я не погибну в битве или не ускачу отсюда, чтобы броситься в пасть дракону.

Он поддел носком сапога кустик травы, пробившийся сквозь трещину в камне.

- И, конечно же, грех, добро и зло - это все ложь, придуманная жрецами и обычными людьми. А правда в том, что мы вырастаем, увядаем и умираем, в точности как эта трава.

Ланселет развернулся на каблуках.

- Что ж, пойду делить с Гаретом его бдение - я ведь пообещал. По крайней мере, его любовь ко мне невинна... он любит меня, как младший брат или как сын. Если б я верил хоть единому слову христианских священников, я бы побоялся преклонить колени перед их алтарем. И все же, - как бы мне хотелось, чтобы существовал бог, способный простить меня и дать мне знать, что я прощен...

Он повернулся, собираясь уходить, но Моргейна поймала его за вышитый рукав праздничного наряда.

- Погоди! Что это за бдение в церкви? Я не знала, что соратники Артура стали столь благочестивы.

- Артур часто размышлял над тем, как его посвящали в короли - там, на Драконьем острове, - сказал Ланселет. - И как-то раз он сказал, что у римлян, с их множеством богов, и у языческих народов древности имелись схожие обычаи. Когда человек принимал на себя некое великое обязательство, он делал это с молитвой, обратившись мыслями к великому значению этого деяния. Потому он посоветовался со священниками, и они придумали этот ритуал. Если к соратникам присоединяется человек, не бывавший в битве ведь в битве человек оказывается лицом к лицу со смертью, - так вот, на тот случай, если к соратникам присоединяется человек, еще не проливавший ни своей, ни чужой крови, придумали особое испытание. Его приводят в церковь, кладут рядом его оружие и доспехи, и он должен провести ночь в бдении и молитвах. А наутро он исповедуется во всех своих грехах, получает отпущение, и лишь после этого его посвящают в рыцари.

- Так это же нечто вроде посвящения в таинства! Но ведь Артур не имеет права проводить через таинства других людей или приобщать их к этим таинствам - и уж вовсе не имеет права перекраивать все это во имя их бога, Христа! Во имя Великой Матери, неужели они хотят отнять у нас даже таинства?!

- Он советовался с Талиесином, - оправдываясь, сказал Ланселет, - и Талиесин одобрил его замысел.

Моргейна ужаснулась: неужто один из верховных друидов допустил подобное? Хотя... Талиесин говорил, что было время, когда друиды и христиане молились вместе.

- Это происходит в душе у человека, - сказал Ланселет, - неважно, христианин он, язычник или друид. Если Гарет в сердце своем встретится с неведомым и это поможет ему стать лучше, то так ли уж важно, от кого это таинство исходит - от Богини, от Христа или от Имени, которого друиды не произносят, - или от всего доброго, что живет в душе человеческой?

- Ты вещаешь, словно сам Талиесин, - недовольно произнесла Моргейна.

- Да, язык у меня подвешен неплохо. - Губы Ланселета скривились в невыразимо горькой усмешке. - Дай мне бог - какой угодно! - чтоб я смог отыскать в своем сердце хоть каплю веры в эти слова или найти хоть какое-то утешение!

- Я надеюсь, кузен, что это тебе удастся, - только и смогла сказать Моргейна. - Я буду молиться за тебя.

- Молиться кому? - спросил Ланселет - и ушел. А Моргейна осталась, взволнованная до глубины души.

Было довольно рано - еще не пробило полночь. В церкви теплился огонек - там бодрствовали Гарет и Ланселет. Моргейна опустила голову, вспоминая ту ночь, которую она сама проводила в бдении - и рука ее машинально потянулась к серповидному ножу, которого она не носила вот уж много лет.

"И я сама отвергла его. Мне ли после этого говорить об осквернении таинств?"

Внезапно воздух перед Моргейной взволновался, взвихрился, как в водовороте, и Моргейна едва-едва удержалась на ногах: перед нею в лунном сиянии стояла Вивиана.

Она стала старше и похудела. Глаза ее были, словно пылающие угли под безукоризненно ровными бровями, а волосы сделались почти полностью седыми. Казалось, она смотрит на Моргейну с печалью и нежностью.

- Матушка... - запинаясь, произнесла Моргейна, сама не зная, к кому обращается - к Вивиане или к Богине. А затем образ заколыхался, и Моргейна поняла, что Вивианы здесь нет - всего лишь Послание.

- Зачем ты пришла? Что тебе от меня нужно? - прошептала Моргейна, опустившись на колени. В дуновении ночного воздуха ей почудился шелест платья Вивианы. Чело Вивианы венчал венок из ветвей ивы - словно корона владычицы волшебной страны. Видение протянуло руку к Моргейне, и Моргейна почувствовала, как на лбу ее вспыхнул истаявший полумесяц.

Через двор прошагал ночной стражник; на миг мелькнул свет фонаря. Моргейна стояла на коленях, глядя в никуда. Потом она поспешно вскочила на ноги, прежде чем стражник успел ее заметить.

Внезапно ей совершенно расхотелось делить постель с Кевином. Он будет ждать ее, но если она так и не появится, Кевину даже в голову не придет ее упрекнуть. Моргейна тихо пробралась по коридору в комнату, где она проживала вместе с незамужними дамами Гвенвифар, и легла в кровать, которую она делила с юной Элейной.

"Я думала, что Зрение навеки покинуло меня. И все же Вивиана пришла ко мне и протянула мне руку. Значит ли это, что Авалон нуждается во мне? Или это всего лишь означает, что я, как и Ланселет, схожу с ума?"

Глава 3

Когда Моргейна проснулась, весь замок уже гудел от праздничного шума и суматохи. Пятидесятница. Над крепостным двором реяли знамена, через ворота в обе стороны тек поток людей, маршалы распределяли участников турнира. Весь Камелот и склоны холма покрылись шатрами, словно диковинными прекрасными цветами.

Момент был неподходящим для снов и видений. Гвенвифар прислала за Моргейной, чтобы та помогла ей с прической - никто во всем Камелоте не был столь искусен в этом деле, как она, а Моргейна обещала королеве, что сегодня утром заплетет ей волосы в особые косы из четырех прядей - так обычно она сама заплеталась по большим праздникам. Расчесывая чудесные шелковистые волосы Гвенвифар, Моргейна искоса взглянула на кровать, с которой только что поднялась ее невестка. Артур уже оделся при помощи слуг и ушел.

"Они делили эту постель, - подумала Моргейна, - все трое: Ланселет, Гвенвифар и Артур". Нет, это не было чем-то совсем уж неслыханным; она помнила нечто подобное в волшебной стране, только воспоминания эти были смутными. Ланселет страдал, а как ко всему этому относился Артур, Моргейна понятия не имела. Проворно заплетая волосы Гвенвифар, она подумала - а какие чувства испытывает ее невестка? И внезапно Моргейну захлестнули эротические видения, воспоминания о том дне на Драконьем острове, когда Артур, проснувшись, обнял ее и привлек к себе, и о той ночи, когда она лежала в объятиях Ланселета.

- Ты слишком туго заплетаешь, - пожаловалась Гвенвифар.

- Извини, - холодно отозвалась Моргейна и заставила себя расслабить руки.

Артур был тогда совсем еще мальчишкой, а она была юной девушкой. Ланселет... отдал ли он Гвенвифар то, в чем отказал ей, или королева удовольствовалась теми наивными ласками? Как Моргейна ни старалась, она не могла отделаться от терзающих ее ненавистных видений. И все же она продолжала спокойно заплетать косы Гвенвифар. Лицо ее превратилось в маску.

- Теперь это надо закрепить - подай-ка мне серебряную шпильку, сказала Моргейна, завязывая косы. Обрадованная Гвенвифар принялась рассматривать себя в бронзовом зеркале, одном из своих сокровищ.

- Как замечательно получилось! Спасибо тебе большое, милая сестра, сказала королева и, повернувшись, порывисто обняла Моргейну. Моргейна оцепенела.

- Не стоит благодарности. На другом это легче делать, чем на себе, отозвалась она. - Погоди-ка, эта шпилька соскальзывает, - и Моргейна закрепила ее по новой.

Гвенвифар сияла - она была так красива! - и Моргейна обняла ее, на миг прижавшись щекой к щеке королевы. На мгновение ей почудилось, что достаточно лишь прикоснуться к этой красоте, и часть очарования Гвенвифар перейдет к ней. Затем ей вспомнилась исповедь Ланселета, и Моргейна подумала: "Я ничем не лучше его. Я тоже таю в душе странные, извращенные желания - мне ли над кем-то насмехаться?"

Она завидовала королеве - та, радостно смеясь, велела Элейне открыть сундуки и подыскать пару кубков в награду победителям состязаний. Гвенвифар была простой и открытой, и ее никогда не терзали темные мысли; горести королевы были простыми и незатейливыми, как у обычной женщины: она опасалась за жизнь и здоровье мужа и страдала из-за своей бездетности, несмотря на действие талисмана, никаких признаков беременности так и не было видно. "Раз уж один мужчина никак не может сделать ей ребенка, то, похоже, это и двоим не под силу", - промелькнула у Моргейны злая мысль.

- Не пора ли нам спуститься вниз? - улыбаясь, спросила Гвенвифар. - Я еще не поприветствовала гостей. Приехал король Уриенс из Северного Уэльса, и с ним его взрослый сын. Не хочешь ли стать королевой Уэльса, Моргейна? Я слыхала, что Уриенс хочет попросить у короля жену из числа его придворных...

Моргейна рассмеялась.

- Думаешь, я буду подходящей королевой для него - потому, что вряд ли подарю ему сына, который стал бы оспаривать право Авалона на трон?

- Это верно, ты уже старовата для того, чтобы носить первого ребенка, - сказала Гвенвифар. - Но я все еще надеюсь, что смогу подарить моему лорду и королю наследника.

Королева не знала, что у Моргейны есть ребенок - и никогда не должна об этом узнать.

И все же это причиняло Моргейне боль.

"Артур должен знать, что у него есть сын. Он винит себя в том, что не может дать Гвенвифар ребенка - - он должен знать о сыне, ради его душевного спокойствия. И если окажется, что Гвенвифар так никогда и не родит, тогда, по крайней мере, у короля будет сын. А то, что он рожден от сестры короля, людям знать не обязательно. Кроме того, в жилах Гвидиона течет королевская кровь Авалона. И он уже достаточно взрослый, чтобы его можно было отправить на Авалон и сделать из него друида. Мне давно уже следовало съездить и взглянуть на него..."

- Слышите, - сказала Элейна, - во дворе трубят трубы. Приехал какой-то важный гость. Нам надо поспешить. Сегодня в церкви будут служить обедню.

- А Гарета посвятят в рыцари, - сказала Гвенвифар. - Какая жалость, что Лот не дожил до этого дня и не увидит, как его младший сын станет рыцарем...

Моргейна пожала плечами.

- Он не очень-то был бы рад обществу Артура, как и Артур - его обществу.

Итак, подумала Моргейна, подопечный Ланселета станет одним из соратников. Но тут ей вспомнилось, что Ланселет рассказывал о ритуальном бдении перед посвящением в рыцари - об этой насмешке над таинствами.

"Не следует ли мне поговорить с Артуром о его долге перед Авалоном? В битве при горе Бадон он сражался под знаменем с образом Девы. Он отверг драконье знамя. И вот теперь он переделал одно из величайших таинств на потребу христианским священникам. Мне нужно посоветоваться с Талиесином..."

- Нам пора идти, - сказала Гвенвифар, надевая пояс с прикрепленной к нему сумкой и связкой ключей. С этой прической, в своем темно-оранжевом платье королева выглядела прекрасно и величественно. Элейна облачилась в темно-зеленое, а Моргейна надела красное платье. Они спустились вниз и остановились перед входом в церковь. Гавейн поприветствовал Моргейну и поклонился королеве. Моргейна заметила у него за спиной смутно знакомого человека и слегка нахмурилась, пытаясь вспомнить, где же видела этого рыцаря - высокого, дюжего, бородатого, светловолосого, словно норманн или сакс. Затем она вспомнила - это был приемный брат Балана, Балин. Моргейна холодно поклонилась ему. Балин был узколобым дураком, и то, что он был связан священными узами названого родства с Вивианой, самой близкой и самой любимой ее родственницей, дела не меняло.

- Приветствую тебя, сэр Балин.

Балин смерил Моргейну недобрым взглядом - не слишком злым, но вполне достаточным, чтоб она вспомнила о его манерах. Рыцарь был одет в потрепанное сюрко; очевидно, он проделал долгий путь и не успел еще переодеться и привести себя в порядок.

- Ты собралась к обедне, леди Моргейна? Неужто ты отвергла демонов Авалона, покинула это дурное место и приняла Христа, нашего Господа и Спасителя?

Моргейна сочла подобный вопрос оскорбительным, но не стала говорить об этом вслух. Вместо этого, улыбнувшись, она произнесла:

- Я собираюсь к обедне, чтобы посмотреть, как нашего родича Гарета посвятят в рыцари.

Как она и надеялась, это замечание придало мыслям Балина иное направление.

- А, младший брат Гавейна! Мы с Баланом знаем его похуже, чем прочих, - сказал он. - Трудно поверить, что он уже мужчина. Мне он все помнится тем малышом, который в день свадьбы Артура напугал лошадей и едва не погубил Галахада.

Моргейна не сразу вспомнила, что это - настоящее имя Ланселета. Конечно же, благочестивый Балин не снисходил до того, чтобы называть его как-либо иначе. Балин поклонился Моргейне и вошел в церковь. Моргейна проводила его сердитым взглядом. Лицо рыцаря горело фанатичной верой, и Моргейна порадовалась, что здесь нет Вивианы. Впрочем, оба сына Владычицы Ланселет и Балан - здесь присутствовали и, конечно же, не допустили бы никаких серьезных неприятностей.

Церковь была украшена цветами, да и гости, сверкая праздничными одеждами, тоже походили на пышные соцветия. Гарет был облачен в белое льняное одеяние; рядом с ним, преклонив колени, стоял одетый в темно-красное Ланселет, прекрасный и серьезный. Светловолосый и темноволосый, белый и темно-красный, подумалось Моргейне, но сразу вслед за этим ей в голову пришло другое сравнение: Гарет, счастливый и невинный, в нетерпении ожидал посвящения, а Ланселет был печальным и измученным. И все же, когда он стоял рядом с Гаретом и слушал священника, читающего повествование о дне Пятидесятницы, он выглядел спокойным и ничуть не походил на того истерзанного сомнениями человека, что лишь вчера изливал перед Моргейной душу.

- ... при наступлении дня Пятидесятницы все они были единодушны вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились и разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа святого и начали говорить на разных языках, как Дух давал им провещевать. В Иерусалиме же находились иудеи, люди набожные, из всякого народа под небесами. Когда сделался этот шум, собрался народ и пришел в смятение, ибо каждый слышал их говорящих его наречием. И все изумлялись и дивились, говоря между собою: сии говорящие не все ли галилеяне? Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились? Парфяне и мидяне и эламиты, и жители Месопотамии, Иудеи и Каппадокии, Понта и Азии, Фригии и Памфилии, Египта и частей Ливии, и пришедшие из Рима, иудеи и прозелиты, критяне и Аравитяне, слышим их нашими языками говорящих о великих делах Божьих? И изумлялись все и недоумевая говорили друг другу: что это значит? А иные насмехаясь говорили: они напились сладкого молодого вина. Тогда апостол Петр возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские и все, живущие в Иерусалиме! Внимайте словам моим: они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня; но это есть предреченное пророком Иоилем: "И будут в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши, и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут".

Моргейна, тихо опустившись на колени, подумала: "Да ведь их посетило Зрение, а они этого не поняли. Или не захотели понять; для них это было лишь доказательством того, что их бог более велик, чем все прочие боги".

Священник завел речь о последних днях мира и о том, как Бог даст людям способность прозревать видения и пророчествовать. Моргейна удивилась: неужто христиане не знают, насколько распространены эти дары? Ими может овладеть всякий, если только докажет, что в состоянии использовать их надлежащим образом. Но не следует пытаться поразить простонародье всякими дурацкими чудесами! Друиды используют свои силы, чтобы творить добро, и делают это тихо, не собирая вокруг себя толпы!

Когда верующие начали по одному подходить к алтарной ограде, дабы причаститься хлебом и вином, Моргейна, покачав головой, отступила назад, хотя Гвенвифар и попыталась подтолкнуть ее к алтарю; она не была христианкой и не собиралась ею притворяться.

Потом Моргейна, выйдя из церкви, стала наблюдать за церемонией. Ланселет достал из ножен меч и коснулся им Гарета, а затем отчетливо и торжественно произнес своим сильным, красивым голосом:

- Встань же, Гарет, соратник Артура, брат тех, кто собрался здесь, брат каждого рыцаря, что входит в это братство. Отныне ты должен защищать твоего короля и жить в мире со всеми рыцарями Артура и всеми мирными людьми; тебе надлежит всегда воевать со злом и защищать тех, кто нуждается в защите.

Моргейне вспомнилось, как Артур получил Эскалибур из рук Владычицы. Она взглянула на короля: интересно, не посетило ли его то же самое воспоминание? Не затем ли он ввел этот торжественный обет и церемонию, чтобы юношам, становящимся его рыцарями, было потом что вспомнить? Возможно, эта его затея, несмотря ни на что, все-таки не была насмешкой над таинствами. Возможно, он старался, как мог, сохранить и сберечь их... но в таком случае, зачем же было проводить эту церемонию в церкви? Не настанет ли день, когда Артур откажется принимать к себе тех, кто не исповедует христианство? Во время службы Гарет и Ланселет, его кузен и воспреемник, получили причастие первыми, даже прежде короля. Не станет ли это посвящение в рыцари еще одним христианским ритуалом? Ланселет не имел права это делать; его не готовили к тому, чтобы проводить через таинства других. Так что же это: осквернение или искренняя попытка привнести священные таинства в сердца и души всего двора? Моргейна не могла ответить на этот вопрос.

После службы, перед началом состязаний, Моргейна подошла поздравить Гарета и вручить ему подарок, красивый кожаный пояс, на котором можно было носить меч и кинжал. Гарет наклонился и поцеловал ее.

- Ах, малыш, как же ты вырос! Наверное, твоя мать тебя и не узнает!

- Такое случается со всяким, милая кузина, - отозвался, улыбаясь, Гарет. - Боюсь, ты тоже сейчас не узнала бы своего сына!

Затем Гарета окружили другие рыцари и принялись, толпясь, поздравлять его. Артур обнял юношу и что-то сказал; от его слов на светлой коже Гарета проступил румянец.

Моргейна поймала обращенный на нее пристальный взгляд Гвенвифар.

- Моргейна... что это такое сказал Гарет... твой сын?

- Если я никогда не говорила тебе об этом, невестка, то лишь из уважения к твоей религии, - отрезала Моргейна. - Да, я родила сына для Богини, от обрядов, что проводятся в Белтайн. Он воспитывался при дворе Лота; я не видела мальчика с тех самых пор, как отняла его от груди. Довольна ли ты? Или желаешь открыть мою тайну всем?

- Нет-нет, - побледнев, отозвалась Гвенвифар. - Что за печальная участь - быть разлученной со своим ребенком! Прости меня, Моргейна. Я не стану ничего рассказывать даже Артуру - он ведь тоже христианин, и эта новость может его неприятно поразить.

"Ты даже не представляешь, насколько она может его поразить", - мрачно подумала Моргейна. Сердце ее бешено забилось. Можно ли положиться на Гвенвифар? Сохранит ли она ее тайну? Слишком много стало людей, которым она известна!

Пропели трубы, возвещая начало состязаний; Артур согласился не участвовать в турнире, поскольку никто из рыцарей не желал сражаться против своего короля, но одну из сторон в общей схватке возглавлял Ланселет - он выступал как поборник Артура, а ко второй по жребию присоединился Уриенс, король Северного Уэльса, уже не молодой, но по-прежнему сильный и мускулистый. Рядом с ним ехал его второй сын, Акколон. Когда Акколон натягивал перчатки, запястья его на миг обнажились, и Моргейна заметила, что их обвивают синие вытатуированные змеи. Он прошел посвящение на Драконьем острове!

Гвенвифар, конечно, пошутила, когда предложила ей выйти замуж за старика Уриенса. А вот молодой Акколон - это, пожалуй, то, что надо. Он был самым красивым из участников турнира - за исключением одного лишь Ланселета. Моргейна поймала себя на том, что восхищается молодым рыцарем. Как же искусно он владеет оружием! Проворный и хорошо сложенный, Акколон двигался с непринужденной легкостью человека, любящего подобные забавы и упражнявшегося с оружием с самого детства. Рано или поздно, но настанет час, когда Артур пожелает устроить ее брак. Если он предложит ей Акколона, скажет ли она "нет"?

Некоторое время спустя Моргейна мало-помалу начала отвлекаться. Большинство дам давно уже утратили интерес к состязанию и теперь сплетничали о всяческих доблестных подвигах, о которых им доводилось слыхать. Некоторые, сидя в занавешенных ложах, играли в кости. Лишь немногие с воодушевлением следили за ходом битвы и делали ставки на своих мужей, или братьев, или возлюбленных, ставя в заклад ленты, заколки или мелкие монеты.

- Да какой смысл биться об заклад? - с досадой произнесла одна из дам. - Все равно всем известно, что победит Ланселет. Он всегда побеждает.

- Ты что же, хочешь сказать, что он добивается победы нечестным путем? - негодующе спросила Элейна.

- Вовсе нет, - отозвалась дама. - Но ему следовало бы воздержаться от подобных состязаний - ведь против него не может выстоять никто.

Моргейна рассмеялась.

- Я видала, как молодой Гарет, брат Гавейна, вывалял его в грязи, сказала она, - и Ланселет нимало на то не обиделся. Но если ты желаешь спорить, я предлагаю поспорить на красную шелковую ленту, что Акколон завоюет приз и одолеет даже Ланселета.

- Идет! - согласилась женщина. Моргейна поднялась со своего места.

- Я не люблю смотреть, как мужчины дубасят друг друга ради развлечения. Все это тянется так долго, что мне наскучил даже сам шум.

Она обратилась к Гвенвифар:

- Сестра, ты не возражаешь, если я вернусь в замок и проверю, все ли готово к пиру?

Гвенвифар кивнула, и Моргейна, проскользнув за креслами, отправилась обратно на главный двор. Ворота были открыты; их охраняло всего несколько рыцарей, не пожелавших принять участие в общей схватке. Моргейна уже совсем собралась было уйти в замок; она сама не знала, что за чутье заставило ее вернуться к воротам, и почему ее взгляд приковали два приближающихся всадника, - какие-то гости, припоздавшие к началу праздника. Но когда они подъехали ближе, Моргейну пробрал озноб предчувствия, и, когда всадники въехали в ворота, она, всхлипнув, бросилась к ним.

- Вивиана! - крикнула она. Ей хотелось обнять приемную мать, но Моргейна оробела; вместо этого она опустилась на колени, прямо в пыль, и склонила голову.

Послышался знакомый мягкий голос - он ни капли не изменился, оставшись все таким же, каким звучал в видениях Моргейны. Вивиана ласково произнесла:

- Моргейна, милое мое дитя, неужто это и вправду ты! Как мне все эти годы хотелось увидеть тебя! Ну вставай же, милая - тебе вовсе не нужно становиться передо мною на колени.

Моргейна подняла голову; но ее била такая дрожь, что она не в силах была встать. Вивиана - ее лицо скрывала серая вуаль - склонилась над ней; она протянула руку, и Моргейна поцеловала эту руку, а затем Вивиана подняла ее и заключила в объятия.

- Милая моя, все это было так давно... - сказала она. Моргейна отчаянно старалась сдержать слезы, но у нее ничего не получалось.

- Я так беспокоилась о тебе, - сказала Вивиана, крепко взяв Моргейну за руку. Они двинулись ко входу в замок. - Время от времени я пыталась увидеть тебя, хотя бы в зеркале. Но я уже немолода; я могу пользоваться Зрением, но нечасто. И все же я знала, что ты жива, что ты не умерла родами и не уплыла за море... Мне очень хотелось повидаться с тобой, маленькая моя.

Вивиана говорила с такой нежностью, словно они с Моргейной никогда и не ссорились; и Моргейну затопила былая любовь.

- Все здешние придворные сейчас на турнире. Младшего сына Моргаузы сегодня утром посвятили в рыцари и приняли в число соратников, - сказала Моргейна. - А я, должно быть, предчувствовала, что ты приедешь...