Король-Демон

Глава 6 ВОДЯНОЙ ДВОРЕЦ

Соблазнительно расхохотавшись, нимфа нырнула в бурлящий бассейн. Подплыв к каскадам водопада, она взобралась по низвергающимся потокам воды, словно по лестнице. Нимфа была очень красивая, совершенно обнаженная, с длинными золотистыми волосами. У нее было лицо Маран. Поднявшись к вершине водопада, нимфа перешла на едва различимый выступ скалы, поросший мхом, и, игриво поманив меня пальцем, скрылась в своей пещере.

Эту нимфу, точнее сотворенный колдовством образ высотой около фута, подарила мне Маран в ознаменование того, что мы прожили вместе два года, сезон и сорок два дня. Я спросил, в честь чего праздник, а она ответила: «Так просто». Мне показалось, праздновать так просто - это замечательно, и родилась новая традиция.

Я сидел на каменной скамье, не обращая внимания на надоедливую изморось, нависшую над садом. Весьма непристойные ужимки нимфы, никогда не повторяющиеся, как правило, меня веселили. Но сейчас ничто не могло поднять мое настроение, остававшееся мрачным и пустым, как погода.

Мы покинули Полиситтарию через пять дней после того, как я был отстранен от должности, — как только Синаит пришла к выводу, что Кутулу сможет перенести долгое путешествие.

До прибытия смены мои обязанности, а также обязанности принца-регента должен был исполнять домициус Биканер. Он дважды пытался заговорить о том, что произошло, но я ему не отвечал. Мы оба были солдатами, принесшими присягу. Домициус приказал Красным Уланам сопровождать нас с Маран, а также нашу свиту до самой Никеи. По прибытии в столицу я терял право как на телохранителей, так и на свиту, выделенную мне императором. Однако Карьян заявил, что, несмотря ни на что, останется со мной. Я пытался убедить его, что это невозможно: он числился в списках Юрейских Уланов и должен был вернуться в полк, к своей обычной службе.

— Я свое слово сказал и повторять не буду, — твердо произнес Карьян. — Солдатом ли, дезертиром — я останусь с вами. Мне наплевать.

И снова решение нашел Биканер. Карьян был отряжен ко мне для «выполнения специальных поручений».

Тело принца Рейферна, обработанное бальзамирующим заклинанием, было обернуто в черные шелка. Траурный катафалк ехал во главе нашей колонны, следом за дозором. За ним двигался экипаж, в котором везли еще не оправившегося от ран Кутулу.

Я хотел уехать скромно, без торжественного прощания, но это оказалось невозможно. 17-й Юрейский Уланский полк и 10-й Гусарский полк в парадной форме выстроились во внутреннем дворе замка, и, когда мы с Маран появились на крыльце, нас встретили торжествующими криками, словно была одержана важная победа. Солдаты долго не могли успокоиться.

Сглотнув подступивший к горлу комок, я подошел к домициусу Биканеру. Мне казалось, что сейчас должны были прозвучать торжественные возгласы в честь императора. Поджав губы, тот кивнул и отдал соответствующее приказание. Солдаты повиновались, однако в их криках не было искренности.

Наши кареты и повозки направились к городским воротам. Улицы Полиситтарии словно вымерли. Каллианцы прятались по домам, предчувствуя неизбежную расправу.

Быстроходный пакетбот «Таулер», на борту которого мне приходилось бывать в лучшие времена, ожидал нас в Энтотто. Вместо обычных пестрых флажков на нем были подняты черные траурные знамена. Мы были единственными пассажирами. Как только тело принца Рейферна было внесено на борт, «Таулер» поднял паруса и взял курс на север, спускаясь по реке Латане к Никее.

У причала в Никее тело брата императора встречала скорбная процессия. Вся столица была одета в траур. А что касается нас с Маран — мы оказались никому не нужны. Не было ни посланника от императора, ни почетного караула, полагающегося трибуну, ни друзей, которых, как нам казалось, у нас было много.

В городе у нас было два дворца: один у самого берега реки, принадлежащий Маран, — подарок от семейства Аграмонте к ее первому замужеству, и огромный Водяной Дворец, пожалованный мне Тенедосом после того, как я возложил на его чело императорскую корону. Я собирался обосноваться в загородном особняке, но Маран решительно покачала головой.

— Ни в коем случае, — сказала она. — Возможно, кто-то считает, что мы опозорены, но мерзавцы не посмеют отобрать у нас подарок императора! Мы отправляемся в Водяной Дворец!

Я не стал обращать ее внимание на то, что одним из «мерзавцев» является сам император Тенедос, — Маран сама это прекрасно знала. Какое имело значение, что она предпочитала думать иначе?

На улицах столицы было непривычно пустынно. Все таверны были закрыты; редкие прохожие торопились укрыться в домах. Вообще Никея — город красок, смеха и музыки. Но сейчас она была не похожа на себя.

Раз скорбел император Тенедос, все королевство должно было быть в трауре.

Сперва, когда мы только приехали в Водяной Дворец, мне показалось, что Маран была права. Многочисленные слуги встретили нас как героев, вернувшихся с победой. Если кто-то и слышал о том, что я впал в немилость, то не подавал виду. Но через несколько дней я пришел к выводу, что Маран совершила ошибку.

Водяной Дворец имеет чудовищные размеры. Он был построен для того, чтобы в нем развлекался Совет Десяти. Вода из протекающей поблизости реки Латаны закачивалась насосами в искусственное озеро, устроенное на вершине соседнего холма, а затем стекала сотней с лишним ручейков, струй и потоков, низвергаясь водопадами, взмывая вверх из фонтанов, и наконец заканчивала свой путь в прудах, окруженных обширными садами Эти сады были засажены самыми разнообразными травами, кустами и деревьями, привезенными отовсюду, начиная с высокогорных джунглей на границе со Спорными Землями и до оранжерейных орхидей из Гермонассы и речных растений Никейской дельты. Растения, чужие для наших мест, поддерживались с помощью магических заклинаний, убеждавших их, что они находятся в своих родных краях. Повсюду в тенистых аллеях и на открытых лужайках стояли скульптуры всех стилей и направлений, от величественных изваяний богов до непристойностей, от которых глаза лезли на лоб.

Во дворце постоянно толпились разодетые дамы и кавалеры из высших слоев нумантийского общества, жаждущие мир посмотреть и себя показать. Но сейчас он казался пустынным. На извивающихся между деревьями дорожках можно было изредка наткнуться на слугу или садовника, поддерживающего в садах безукоризненный порядок. Безлюдный в хмурую осеннюю погоду, огромный дворец был идеальным местом для того, чтобы предаваться грусти.

Если быть честным, Маран приходилось гораздо хуже, чем мне. Скучая в бескрайних поместьях Аграмонте, она приехала в Никею в поисках знаний, свободы и новых мыслей. Поскольку ее семейство принадлежало к самым древним родам Нумантии, а Маран обладала как ослепительной красотой, так и незаурядным умом, скоро о ней заговорила вся столица. Но сейчас никто не навещал нас в Водяном Дворце, а когда она сама отправлялась в гости, то или хозяев не оказывалось дома — по крайней мере, так докладывали слуги, — или визиты проходили в атмосфере неловкости и были краткими. Даже лучшая подруга Маран, Амиэль Кальведон, тоже, по слухам, покинула столицу, перебравшись вместе с супругом в одно из поместий на берегу Латаны. Жена высказала предположение, что Амиэль, прознав о нашей опале, отвернулась от нас подобно остальным. Я ответил, что этого не может быть: Амиэль живет сама по себе, не обращая внимания на то, что говорят и делают окружающие. Но, по-моему, я не переубедил Маран.

Отчасти я разделял ее боль, и не только из чувства солидарности. Я сам был огорчен подозрительным отсутствием своих былых боевых друзей. Порой мне приходили мысли, как долго нам суждено оставаться в этом сером мире за гранью существования. Сезон? Год? Вечность?

Высунувшись из своей пещеры, нимфа улыбнулась. Улыбнувшись в ответ, я вдруг ощутил, что промок насквозь. У меня за спиной послышался смех — не соблазнительные колокольчики нимфы, а резкий скрежещущий хохот. Вскочив на ноги, я схватился было за меч, которого не было. Но тут из-за большого декоративного папоротника вышел смуглый мужчина. Его борода была всклокочена, непокорные кудри торчали во все стороны, а нос, кривой от рождения, впоследствии был еще больше обезображен в бесчисленных драках. Одет он был как разбойник с большой дороги. На боку у него висел меч в ножнах, а рядом — большой кинжал.

— А, симабуанец, — проворчал мужчина. — Сидишь тут, предаваясь жалости к самому себе, да? Поделом тебе, черт побери, — не доверяй королям и прочему дерьму.

Это был Йонг, наверное старейший из трибунов. Уроженец Кейта, он был наемным солдатом, охранявшим наше посольство в Сайане. Там я и провидец Тенедос познакомились с ним. Подобно большинству хиллменов, Йонг был прирожденным убийцей, но, в отличие от многих, он умел командовать и, что очень важно, подчиняться.

— Я слышал, все твои собратья по оружию наложили в штаны от страха. Ни у кого не хватило смелости заглянуть к тебе в гости. Они боятся, как бы император, усомнившись в их верности, не нашлепал им по заднице, а? Давным-давно я как-то сказал, что хочу узнать больше о чести. Но сейчас, наверное, я уже узнал все, чему можно было научиться в Нумантии. Наверное, пришла пора возвращаться в родные горы. А ты что скажешь, симабуанец? Может, лучше бросить все это дерьмо, повернуться к Нумантии задницей и стать хорошим воином в моей шайке?

Йонг избрал для себя нелегкий путь узнать, что такое честь. Он отступал вместе с нами во время того страшного бегства из Сайаны, потом занимался тем-сем в Никее вместе с такими же сомнительными дружками до тех пор, пока не началось восстание Товиети и не взбунтовалась провинция Каллио. Вот тогда оказались востребованы его своеобразные дарования. Йонг возглавил штурмовые отряды, постоянно беспокоившие противника. Вскоре он был произведен в генералы, а затем, после победы над Чардин Шером, Тенедос провозгласил его одним из первых трибунов.

Высокое положение нисколько не повлияло на его характер. Как и положено трибуну, Йонг получил дворец, но отказался от подарка, не желая никому показывать, что он чем-то связан с этим проклятым тропическим болотом, именуемым Никеей. По его словам, рано или поздно ему все равно предстояло вернуться в горы. Йонг жил в казармах вместе со своими солдатами, но проводил под крышей так же мало времени, как и они. Штурмовые отряды не знали покоя: если они не ловили каких-нибудь бандитов, то участвовали в стычках на границе.

Во время своих редких непродолжительных пребываний в Никее Йонг попадал из одного скандала в другой. Почему от этого с виду неотесанного мужлана женщины буквально сходили с ума, ответить не мог никто — в том числе и несчастные мужья, отцы и братья. Йонг не меньше десятка раз сражался на дуэлях и за все это время не получил ни одной серьезной раны. Теперь уже никто не осмеливался мешать ему в любовных похождениях. Никейцы предпочитали рога погребальному костру. Если бы Йонг не был лучшим из лучших, его бы уже давно разжаловали. Но он оставался на военной службе и продолжал занимать самые высокие должности.

Улыбка на моем лице, вызванная проделками нимфы, растянулась шире. Как всегда, я был рад видеть своего друга.

— Ты часом не пьян?

— Дамастес, ты же прекрасно знаешь, что я никогда не пьянею. Я просто пью.

— Как ты попал во дворец? Он ведь охраняется.

— Охраняется? Я мог бы напялить розовую рубаху и подойти к воротам, трубя в горн и колотя в барабан, но даже в этом случае совиные глазки твоих стражников меня бы не заметили. Охраняется! У тебя крыша поехала. Тебе нужно срочно выпить!

Проводив Йонга в одну из библиотек, я попросил его подождать. Он плюхнулся в кожаное кресло, не заботясь о том, не испачкает ли чего-нибудь его мокрый и грязный мундир, и предложил мне лучше приказать принести бутылку, ибо всем известно, что хиллмены становятся очень нервными, если их лишают простых удовольствий. Я спросил, не желает ли он умыться и переодеться.

— Зачем? — радостно прыснул Йонг. — Я в этом году уже ходил в баню.

Я понял, что вечер обещает быть длинным.

Отыскав Маран, я спросил у нее, не хочет ли она к нам присоединиться, заранее зная ответ. Жена нашла какие-то вежливые отговорки. И дело было не в том, что Маран недолюбливала Йонга, — по-моему, он ее просто пугал. Обычно в обществе военных она чувствовала себя спокойно. Но, как я уже говорил, Йонг принадлежал к породе простых убийц. В конце концов Маран согласилась, по крайней мере, зайти поздороваться.

Эриван, мой мажордом, принес запечатанную бутылку любимого напитка Йонга — чистого бренди из кожуры винограда, который делали только в провинции Варан. Я, как всегда, довольствовался бутылкой холодной минеральной воды. Слуга принес поднос с маринованными овощами, несколькими сортами оливок, брынзой и острыми специями.

Дождавшись, когда за ним закроется дверь, Йонг проворчал:

— Дамастес, мне не по душе то, что сейчас происходит.

— Я сам от этого не в восторге, — согласился я.

— Все понимают, что ты был прав. Не удивляйся. Разумеется, о случившемся в Каллио говорит вся армия, и не только. Давно уже в столице не было такой темы для сплетен. По-моему, император спятил. Наверное, он теперь в состоянии думать только о том, что ему никак не удается обзавестись наследником престола.

— Ты поосторожнее, — предостерег его я, прекрасно зная, что по крайней мере один, а то и несколько моих слуг были шпионами Кутулу.

— Мочиться я хотел на осторожность! Я говорю, что император ведет себя так, словно растерял остатки своих мозгов и думает задницей, — и готов повторить это ему в лицо!

Йонг говорил правду.

— Полный идиот, — продолжал он, — или первобытный варвар, спустившийся с гор. Вроде ахима Ферганы. Кстати, тебе известно, что мерзавец до сих пор сидит на троне в Сайане?

Фергана, правитель Кейта, удерживал власть с помощью хитрости и жестокости. Именно он выгнал нас из своей столицы, заставив пройти дорогой смерти через Сулемское ущелье.

От Йонга не укрылся блеск моих глаз.

— Задумайся, это работа для дюжины, максимум двух дюжин крепких ребят, — сказал он. — Император даже не узнает о том, что ты куда-то отлучался. Почему бы нам с тобой не набрать надежных людей и не проскользнуть через границу, чтобы нанести визит Фергане? Во-первых, мы расквитаемся с ним за давнишние долги, а там как знать — может быть, захватим его земли. И разве не будет большим ударом для этого мелкого чародеишки, которому ты служишь, что ему придется разговаривать с тобой на равных, как с другим суверенным монархом? — Йонг невесело заржал. — Симабуанец, не смотри на меня такими глазами. Знаю, что ты будешь хранить верность присяге, даже если Тенедос на веки вечные оставит тебя гнить в этом болоте, которое ты считаешь дворцом.

Поднявшись с кресла, Йонг отломил ломоть брынзы и запихал его себе в рот, снова наполняя кубок.

— Я уже говорил: Дамастес, мне не по душе то, что здесь происходит, и речь идет не только о том, как относится к тебе император.

— А в чем дело? Что у вас тут случилось? В последнее время я был очень занят.

— Тебе следовало бы взглянуть на самодовольных павлинов, которыми кишмя кишит двор Тенедоса. Мне никогда не доводилось видеть такое огромное количество разодетых бездельников, озабоченных только тем, как бы лизнуть императору задницу, запустив при этом руку в его казну. Но больше всего меня тревожит то, что это им удается.

Мне вспомнилось, что Кутулу говорил приблизительно то же самое.

— И это еще не все, — продолжал Йонг. — Посмотри на армию. Ты встречался с новыми военачальниками? Например, с Нильтом Сафдуром, получившим твою конницу? Дурак и пустобрех, который не сможет справиться с самой смирной кобылой. Тенедос приближает к себе офицера, отличившегося лишь победой над шайкой бандитов, и производит его в генералы. Что хуже, из числа этого сброда он назначил не меньше десятка новых трибунов, а то и больше. Я на них плюю, но для них это лишь божья роса. Дамастес, эти люди не такие, как мы.

Под «мы» подразумевались первые шестеро, назначенные императором трибунами после разгрома Чардин Шера: я; Йонг; Эрн, которого я не очень-то любил за его честолюбие, но уважал за способности; Кириллос Линергес, выслужившийся из рядовых, а потом бросивший военную службу и ставший торговцем; Мерсия Петре, не понимающий шуток строгий педант, автор реорганизации армии, позволившей Тенедосу одержать победу над каллианскими повстанцами и получить корону; и Мирус Ле Балафре, драчун, пьяница, отличный фехтовальщик и храбрейший из храбрых.

В последующие годы трибунами стали многие другие; одних я хорошо знал лично, других только понаслышке.

— Чего он хочет добиться? Найти работу для золотых дел мастеров? — жаловался Йонг. Он понизил голос до шепота. — Боюсь, Тенедос готовится отправиться на войну, и ему нужны те, кто с криками «Вперед!» бросится в бой.

— Полагаю, мы оба прекрасно понимаем, — после некоторой паузы все так же тихо продолжал Йонг, — с кем нам придется воевать. — Он передернул плечами, и его лицо исказилось от ужаса. — По ту сторону гор, за Кейтом, простирается бесконечный Майсир. В его бескрайних лесах запросто затеряется вся провинция Дара.

Болота кишат тварями, о которых мы даже не слышали, — и нет недостатка в чародеях, способных повелевать этими тварями. Равнины уходят к самому горизонту, такому далекому, что начинают болеть глаза. Боюсь, если именно туда обращен взор императора, мы обречены.

Надеюсь, мне удалось сдержаться и не выдать себя, потому что я отчетливо помнил слова Тенедоса: «Судьба Нумантии находится за Спорными Землями».

Взяв оливку, Йонг покрутил ее в пальцах и положил назад. Вместо этого он осушил свой кубок.

— Помнишь ли ты, Дамастес, — вдруг произнес он, казалось, без всякой связи с предыдущим, — как после Дабормиды я завалился к тебе в шатер, пьяный в стельку?

Разумеется, я помнил.

— Помнишь ли ты, что я сказал? Я подозревал, и сказал об этом, что моих людей бросили на верную смерть. Зачем, я не знал тогда — и не знаю сейчас.

— Да.

— Задумайся над этим, Дамастес, — внезапно помрачнел Йонг. — Если мы двинемся в поход на юг, в необъятные владения этого короля, как там его?..

— Байрана.

— Черт с ним... если мы пойдем на него войной, что случится?

— Тенедос станет повелителем обоих государств, — уверенно заявил я.

— Возможно, — согласился Йонг. — Но где окажемся мы с тобой? Боюсь, от нас останутся одни кости, забытые всеми, обглоданные волками.

Мое сердце обдало тоскливым холодом. Я деланно рассмеялся.

— Каким еще может быть удел солдата?

— Особенно, — усмехнулся Йонг, — настолько глупого, что он верит королям или провидцам. Вдвойне глупого, если он верит человеку, совместившему в себе оба этих качества!

— Йонг, я хочу искренне поблагодарить тебя за то, что ты наведался ко мне в гости и так меня развеселил, — язвительно заметил я.

Прежде чем Йонг успел что-либо ответить, раздался стук в дверь, и в библиотеку вошла Маран.

— А, красавица, — приветствовал ее уроженец Кейта. — Графиня, вы появились в самый подходящий момент.

— У вас кончился бренди, и вам наверняка хочется еще.

— Ну, пока не кончился, но дно уже видно. Но вы пришли вовремя. Нам пора поговорить о чем-нибудь другом, кроме как о войнах и тому подобном, и, надеюсь, вы будете направлять беседу в нужное русло.

Маран недоверчиво посмотрела на него, не в силах определить, не пытается ли он над ней подшутить, но поняла, что Йонг совершенно серьезен. Вызвав Эривана, она распорядилась насчет новой бутылки бренди и добавила:

— И принеси бутылку варанского зеленого, весеннего урожая. — От нее не укрылся мой недоуменный взгляд. — Поскольку мои знакомые не считают нужным навещать нас, Дамастес, придется мне обхаживать твоих. Йонг, по-моему, нам пора перейти на «ты».

— Ага! Отлично, Маран. Ты совершенно права, что ищешь себе таких друзей, как я. Мы не только очаровательны и красивы; нам можно полностью доверять.

Маран улыбнулась.

— До меня доходили разные слухи.

— В основном лживые. Должен вам сказать, графи... Маран, хиллмену можно доверять во всем и всегда, если только в дело не замешаны женщина, резвый скакун, честь или просто скука. Вот тогда никто не сможет сказать наперед, чего от нас ждать.

Маран звонко рассмеялась, и я поймал себя на мысли, что вот уже несколько дней не слышал этих счастливых серебристых переливов.

Через два дня к нам в гости приехала Амиэль. Как выяснилось, она действительно была в отъезде, и все страхи Маран оказались безосновательными. Графиня Кальведон, моя ровесница, отличалась необыкновенной красотой — высокая, ладно скроенная, с упругими мышцами танцовщицы и черными волосами, ниспадающими на плечи. Бросившись друг другу на шею, подруги залились слезами. Я благоразумно удалился в библиотеку, поскольку, подобно большинству мужчин, недостаточно понимал женщин и не обладал мастерством разрешать их проблемы.

Но в тот вечер мне удалось выяснить, в чем дело. Амиэль покидала на время Никею, чтобы решить одну проблему: Пелсо, ее муж, завел себе любовницу. Признаться, я был весьма озадачен, поскольку в браке супруги особенно не стесняли друг друга и ложились в постель с каждым, кто им приглянулся, не испытывая никаких угрызений совести Но, как объяснила мне Маран, взаимопонимание Кальведонов было основано на уговоре: любовников можно было выбирать каких угодно, не допуская, однако, в отношениях сердечной привязанности. Пелсо нарушил это соглашение, безумно влюбившись в свою очередную пассию. Эта девушка оказалась сестрой главы приморской провинции Бала-Гиссар, находящейся на дальнем западе. Она была не замужем, а родословная ее нисколько не уступала графам Кальведон.

Амиэль и Пелсо провели вместе две недели. Тучи сгущались, и наконец грянула яростная ссора. Пелсо вернулся в Никею и направился прямиком домой к своей возлюбленной. Подруги попытались обратить случившееся в шутку, убеждая друг друга, что блудный муж вскоре обязательно одумается, и поспешили сменить тему разговора. Большую часть времени, пока Амиэль была у нас в гостях, они обсуждали, как лучше отомстить никейским ублюдкам, отвернувшимся от Маран. Я не мог ими не восхищаться: на меня всегда производят огромное впечатление люди, способные забыть о собственных проблемах, чтобы помочь ближнему.

Вскоре Амиэль стала у нас частым гостем. Нередко она оставалась в Водяном Дворце на ночь. Я был искренне рад, поскольку возобновившаяся дружба, казалось, улучшала настроение Маран. Так или иначе, к моей жене снова вернулась улыбка, а ее задорный смех звучал все чаще и чаще.

— Будь я проклят, если, подобно вам, пущу труса к себе в дом, — проворчал трибун Мирус Ле Балафре.

— Едва ли вас можно назвать этим обидным словом, сэр.

Ле Балафре прибыл в Водяной Дворец в карете, как нельзя лучше соответствовавшей его характеру: практичном просторном экипаже на высоких колесах, но только украшенном позолотой и эмалью. Он приехал вместе со своей супругой Нечией, тихой некрасивой женщиной маленького роста, которую запросто можно было принять за продавщицу тканей на городской ярмарке.

Ле Балафре лично повязал мне через плечо ленту, символ моего чина, когда я был произведен в домициусы и назначен командиром 17-го Корейского Уланского полка. Этот храбрый и талантливый генерал командовал правым крылом нашей армии во время Каллианской войны, а затем возглавлял экспедиционный корпус, действовавший против неугомонных грабителей-хиллменов.

— И все же я трус, — продолжал Ле Балафре. — Вы вернулись в Никею, хромая и со свернутыми знаменами, император не обращает на вас никакого внимания, а я? Я слушаю своих проклятых богами советников, твердящих, что навестить вас было бы неразумно, так как этим можно прогневать императора. Пошел он к черту, этот император, мать его! Я его слуга, но не раб, черт побери!

Маран опешила.

— Мирус, — с мягким укором произнесла его жена. — В приличном обществе так не выражаются.

— К тому же такие слова могут быть опасными, — добавил я, пытаясь сдержать улыбку.

Мне вспомнились резкие высказывания Йонга, сделанные несколько дней назад. Похоже, лучшие слуги императора не преуспели в искусстве подобострастно гнуть спины.

— Опасными? Ха! В своей жизни я меньше всего думал о безопасности. Ну что, молодой трибун, так и будем стоять на пороге? Раз я не трус, приглашайте же нас в дом!

Через несколько минут мы уже сидели в одном из соляриев, выходящем на небольшой пруд, подернутый рябью, а суетящиеся слуги обносили нас карамелью и чаем из трав. Пока Маран болтала с женой Ле Балафре, захватившей с собой рукоделие, трибун отвел меня в сторону.

— Дамастес, как я уже говорил, мне стыдно. Принимаете ли вы мои извинения?

— В чем вы провинились? — солгал я. — Я просто решил, вы были заняты.

— Да, я был занят, — подтвердил Ле Балафре. Он умолк, дожидаясь ухода слуг. — Мы все очень заняты. Император увеличивает численность гарнизонов в Юрее и Чалте; а полсезона назад он отправил вашего друга Петре обследовать ущелье, ведущее в Кейт.

Это объясняло, почему я до сих пор не видел Мерсию, — наверное, я был единственным другом угрюмого стратега. И я не сомневался, что ему было глубоко наплевать, кто у кого в милости.

— У нас пять миллионов человек уже призваны в армию или готовятся принести присягу.

Я присвистнул. Это вдвое превосходило те силы, которыми мы располагали в разгар гражданской войны в Каллио.

— Но все же позвольте мне вернуться к тому, о чем я уже говорил, — продолжал Ле Балафре. — К вопросу о трусости. Мне совсем не нравится, что я так долго не решался приехать к вам. Наша армия переменилась, Дамастес. Она стала такой... такой политизированной, черт возьми! Теперь мы не столько солдаты, сколько болтуны-ораторы!

Перебрав в уме свои поручения за последние восемь лет, я пришел к выводу, что лишь немногие из них действительно имели отношение к настоящей войне, хотя большинство оканчивалось большим кровопролитием. Но пахарь всегда последним замечает весенние цветы.

— Вы правы, — согласился я. — Но я не вижу, как армия может быть не политизированной.

— Я вас не понимаю.

— Ведь это мы возвели Тенедоса на престол, не так ли?

— Пусть лучше он, чем те придурки, что распускали нюни до него!

— Не возражаю, — сказал я, понятия не имея, куда иду, поскольку политика всегда оставалась для меня неразрешимой загадкой. — Но, Мирус, боюсь, мы потеряли политическую девственность, оставшись после сражения в Ургоне и поддержав императора в борьбе против Совета Десяти.

— Возможно, вы правы, — неохотно согласился Ле Балафре.

— Уверен в этом. И еще одно. Я помню, какой была армия до Тенедоса. Когда грянуло восстание Товиети, я служил в Никее в одной из отборных частей, пригодных только для парадов. Вспомните, тогда в первую очередь имело значение, начищен ли у тебя шлем и в каких отношениях ты с каким-нибудь толстозадым аристократом. Боевые качества никого не интересовали! Не забыли, как армия выступала в поход, а наши генералы тащили в обозе своих шлюх, лакеев, слуг, поваров и цирюльников? Подумайте, как сильно мы изменились с тех пор.

— По-моему, вы плохо представляете себе, до чего опустилась наша армия сейчас, — угрюмо буркнул Ле Балафре. — По крайней мере, части, расквартированные в Никее.

Разумеется, это была правда.

— Все вернулось на круги своя, к тому, что было раньше. Парады и смотры устраиваются все чаще, все больше и больше солдат умеют только надраивать до блеска шлемы и щелкать каблуками, стоя на карауле у входов в многочисленные имперские канцелярии, не нуждающиеся в охране. В последнее время наш император проникся страстью к блеску и мишуре. — Ле Балафре помолчал. — И на это чутко среагировали облепившие его прохвосты.

— И еще одно, — продолжал он, — внимательно глядя на меня. — Известно ли вам, что после того, как император сместил вас за неповиновение, он предложил мне вашу должность в Каллио? Знаете, что я ему ответил? Я сказал, что вы поступили совершенно правильно, а у меня тоже нет ни малейшего желания становиться мясником. Конечно, он может назначить меня на эту должность, но ему придется сразу же искать мне замену, если я получу такой же приказ. Император залился краской, а потом приказал мне возвращаться к исполнению своих обязанностей.

— И кто же в конце концов получил этот раскаленный уголек?

— Не военный. Главный шпион императора Кутулу, к превеликому сожалению, полностью оправившийся от ран, предложил императору некоего Лани, заведовавшего полицией Никеи. По слухам, этот Лани отправился в Каллио, получив совершенно иной приказ Ему предписано искать пути к примирению, а не безжалостно расправляться со всеми, кто попадется под руку Любопытно, кто открыл глаза нашему императору? Уж конечно, не Кутулу, черт бы его побрал! Но кто?

Я никогда не замечал за главным тайным агентом императора ни тени милосердия.

— В любом случае, — сказал Ле Балафре, — вы особенно не переживайте Наш император не дурак; рано или поздно он достанет свою голову из задницы и поймет, что вы спасли его от него самого.

— Очень на это надеюсь, — искренне заверил я храбреца-трибуна.

В этот момент Маран радостно вскрикнула. Мы с Ле Балафре поспешили посмотреть, в чем дело. На коленях у Нечии лежал диск размером с две ладони. Но это была не застывшая картинка, а живой лесной пейзаж. Я увидел крохотного тигра, скрывающегося в кустах, трех газелей, мирно щиплющих траву и не подозревающих о подкрадывающейся смерти. Присмотревшись внимательнее, я разглядел крохотных обезьян, молчаливо следящих за разворачивающейся драмой, и услышал щебет невидимых птиц.

— Я... я могу продержать заклятие еще пару секунд, — сказала Нечия.

И вдруг у нее в руках остались лишь пяльцы с натянутым куском коричневой ткани. На материи были выведены таинственные символы, а между ними виднелись кусочки волос, шерсти и листьев.

— Это новая игрушка, — сказала Нечия. — Наш сын — странствующий священник, и он присылает нам разные диковинки. Он написал, что видел нечто подобное во время своих путешествий, и прислал клочок шерсти тигра, зацепившийся за колючки, волосы обезьян, землю из-под дерева, о которое терлись газели, цветы и так далее.

Я был поражен.

— Это напомнило мне то, что я видел в детстве в джунглях своего Симабу, — сказал я, внезапно охваченный тоской по родине.

— Когда я научусь управлять отдельными маленькими заклятиями, — продолжала Нечия, — я наложу общее заклятие на всю картинку, и тогда ее можно будет повесить на стену. Запечатленная на ней сцена будет повторяться снова и снова. У меня уже есть уличные сценки, потом виды реки, лодок, но сейчас я впервые попыталась изобразить то, чего сама не видела. Естественно, — серьезно добавила она, — тигру не видать газели. Обезьяны поднимут тревогу, и они убегут. Тигр порычит на обезьян и уйдет несолоно хлебавши.

Я снова подивился на Нечию, которую никак нельзя было принять за супругу трибуна; на сына Ле Балафре, о котором я впервые услышал, но если бы и слышал раньше, то ни за что бы не подумал, что он может быть странствующим священником, живущим подаяниями. Воистину все мы не те, кем кажемся.

Гости засиделись у нас допоздна, но разговор дальше велся на отвлеченные темы. Проводив чету Ле Балафре, я позволил себе искорку надежды, что старый трибун прав и мое изгнание не будет продолжаться вечно.

Один гость задержался у нас во дворце совсем недолго. Молодой домициус по имени Оббия Трошю навестил меня, сказав, что служил под моим началом капитаном в сражении при Дабормиде. Я вынужден был признаться, что совершенно его не помню. Меня всегда восхищали великие полководцы, которые, как гласит история, останавливали на улице прохожего, узнав в нем рядового, с кем двадцать лет назад во время похода ели из одного котла. Я восхищался, но не верил, что такое возможно...

Так или иначе, я пригласил этого Трошю к себе в кабинет. Таинственно оглядевшись по сторонам, молодой домициус плотно прикрыл дверь.

— Я решил нанести вам визит, трибун Дамастес, потому что просто взбешен тем, как с вами обошелся император.

— Император?

Трошю утвердительно кивнул.

— Сэр, — холодно произнес я, — я считаю, ни вы, ни я не вправе подвергать сомнению поступки императора. Мы оба принесли присягу.

— Сэр, не сочтите мои слова за дерзость, но вы все же оспорили приказ Тенедоса, разве не так?

Я промолчал. Трошю был прав.

— Я пришел к вам от имени группы... скажем так, от группы обеспокоенных граждан, — продолжал он. — Некоторые из них служат в армии, другие входят в число самых светлых умов Никеи и всей Нумантии. Мы пристально следили за тем, что происходило с вами.

— Это еще с какой целью? — спросил я, чувствуя неприятный холодок.

— Разумеется, мы всецело преданы императору; мы были в числе первых, кто поздравил его, когда он взошел на престол Но нас все больше и больше тревожат события последних двух лет.

— Вот как?

— Временами начинает казаться, что политика императора определена не так четко, как раньше, и претворяется в жизнь весьма нерешительно.

— Я ничего подобного не замечал, — ответил я, вспоминая, как быстро отреагировал Тенедос на события в Каллио.

— Ну разумеется, — поспешил загладить резкость своих слов Трошю. — Вы были его разящей правой рукой, постоянно находились в гуще событий. Но когда отходишь от повседневных забот, появляется возможность увидеть происходящее как бы со стороны.

— Верно, — согласился я.

— Группа, чьи интересы я представляю, считает, что ей пора предложить свои услуги императору. Мы надеемся, что он прислушается к нашим советам. Не надо забывать старинную пословицу, гласящую, что ум хорошо, а два лучше.

— Есть и другая про семерых нянек и дитя без глаза, — возразил я.

— По-моему, в нашем случае это исключено, — смутился Трошю.

— А чем я могу быть полезен этой группе великих мыслителей? — насмешливо поинтересовался я.

— Если честно, — взволнованно произнес Трошю, — среди нас почти нет известных людей, мы почти не появляемся на широкой публике. Мы понимаем, что толпе нужен свой идол — кого она будет уважать, за кем пойдет. И вот тут вы могли бы послужить Нумантии.

Его слова меня заинтересовали, но я сохранял на лице безучастное выражение.

— Позвольте в таком случае задать еще один вопрос, — сказал я. — Предположим, ваша группа предложит какие-то действия, а император с вами решительно не согласится. Что тогда?

— Надеюсь, у нас окажется достаточно мужества, чтобы, подобно вам, настоять на том, что, по нашему разумению, будет исключительно во благо Нумантии. И здесь на нашей стороне будет то преимущество, что нас много. Вы были героем-одиночкой, и император с легкостью от вас отмахнулся. Но если ему придется иметь дело с десятком, с сотней решительных людей...

Я вскочил. Во мне бурлила ярость, но я постарался сдержаться, впрочем, не слишком успешно.

— Домициус, придержите язык. Позвольте еще раз напомнить о том, что вы принесли присягу. Вы предлагаете мне подлость. Смысл нашей жизни состоит в том, чтобы служить императору. Не «давать советы» и не ставить ему палки в колеса, если у него появятся какие-то собственные мысли. От ваших слов попахивает изменой; ваше поведение бесчестно. Я вынужден попросить вас немедленно покинуть мой дом и впредь больше не осквернять его своим присутствием.

Возможно, мне следовало бы сообщить соответствующим органам о вас и вашей группе. Впрочем, я вряд ли опущусь до этого, потому что глубоко презираю доносительство. К тому же я не считаю, что ваша горстка глупцов угрожает империи и императору. Больше всего вы напоминаете мне тех сопливых беспомощных бездельников, свергнутых Тенедосом с моей помощью, — чем я очень горжусь.

А теперь убирайтесь отсюда, или я прикажу слугам вышвырнуть вас за дверь!

Как это ни странно, Трошю отнесся к моим словам совершенно спокойно. Встав, он поклонился и не спеша удалился. Дав своему гневу улечься, я отправился к Маран и рассказал ей о неожиданном госте. Она взорвалась, и мне пришлось ее успокаивать. К тому же своей яростью она и во мне разбудила задремавший было гнев.

— Мерзкая крыса! Надо немедленно связаться с подручными Кутулу и донести на этого домициуса, которому моча в голову ударила, и его полоумных дружков! У императора хватает забот и без их козней!

Несмотря на благородное происхождение и соответствующее воспитание, моя жена умеет ругаться не хуже заправского солдафона. Я повторил ей то, что сказал незваному посетителю насчет своего отношения к стукачам.

Маран поджала губы.

— Знаю. Я сама ненавижу наушничество. Но в данном случае речь идет об императоре! — Вдруг она, высвободившись из моих объятий, посмотрела на меня как-то странно. — Дамастес, мне только что пришла в голову одна мысль. Возможно, очень глупая. Я выскажу ее медленно, чтобы ты не разозлился. Так вот, слушай. Сейчас император страшно зол на тебя, верно? Возможно, он даже начал сомневаться в твоей преданности.

Она умолкла, судя по всему, ожидая от меня вспышки негодования.

— Продолжай, — только и сказал я.

— Похоже, тебе пришли в голову те же мысли. Итак, если бы я была императором и у меня имелся бы такой человек, как Змея, Которая Никогда Не Спит — по слухам, насовавший своих соглядатаев во все таверны, кабаки и притоны Нумантии, да еще позаботившийся о том, чтобы за каждым шпионом присматривал другой, — так вот, быть может, я попросила бы его проверить, нельзя ли подтолкнуть моего опального трибуна на какую-нибудь глупость?

— Например, предложить ему примкнуть к несуществующему заговору? — спросил я.

— Быть может, заговор действительно существует, но только для того, чтобы лучше следить за потенциальными изменниками? — уточнила Маран.

Я покачал головой, выражая не столько несогласие, сколько растерянность.

— Не знаю, Маран. Право, не знаю.

— И я не знаю. Но Лейш Тенедос и Кутулу достаточно хитры, чтобы устроить тебе такую проверку.

— И все же как нам быть? Даже если этот Трошю подсадная утка, сама идея доносительства мне претит.

— Нам надо хорошенько подумать, — сказала Маран.

Но мы были избавлены от этой необходимости. На следующий день Кутулу лично пожаловал к нам в гости.

Он стеснялся еще больше обычного и сидел, забившись в угол экипажа, крепко вцепившись в обернутый бумагой пакет. Маран провела его в зеленый кабинет и сказала, что присоединится к нам позже. Это был условный сигнал: в зеленом кабинете имелся тайный альков, куда можно было проникнуть из соседней комнаты. Я или Маран пользовались им, когда хотели услышать то, что в нашем присутствии сказано бы не было.

Кутулу отказался от угощений, заявив, что заглянул ко мне лишь на несколько минут.

— Насколько я вижу, твои раны зажили, — сказал я.

— Да, по крайней мере, затянулись, — подтвердил Кутулу. — Правда, в боку до сих пор что-то болит. Но голова вернулась в рабочее состояние. Долгое время я то и дело проваливался в облака тумана. Теперь я не могу точно вспомнить, что со мной было, о чем я говорил. Полагаю... надеюсь... больше такого не повторится. Моя память, способность складывать вместе разрозненные детали — это мой единственный настоящий талант.

Наверное, точнее было бы назвать это словом «оружие».

— Всякое может быть, — осторожно произнес я. — Большинство людей заблуждаются, считая, что удар по голове лишь на время лишает человека сознания. На самом деле требуется довольно много времени, чтобы полностью прийти в себя.

— Кто меня оглушил?

— Какая-то женщина, попытавшаяся затем перерезать тебе горло.

— Надеюсь, ты с ней расправился.

— Если быть точным, снес ей голову с плеч.

— Хорошо. А я все не мог успокоиться, гадал, что со мной произошло. Мне рассказали, что ты перетащил меня в цитадель, но никто не знал, что сталось с тем, кто на меня напал. Собственно говоря, за этим я и пришел к тебе, — продолжал Кутулу. — Для того чтобы снова поблагодарить тебя за то, что ты спас мне жизнь. По-моему, это уже входит в привычку.

Я был изумлен.

— Кутулу, ты начинаешь шутить?

— А? Да. Наверное, я только что сострил, правда? Не выдержав, я рассмеялся вслух. На лице Кутулу появилась и тотчас же исчезла мимолетная улыбка.

— В любом случае, — успокоившись, сказал я, — мне очень приятно снова видеть тебя. Но я удивлен, что ты приехал ко мне.

— Почему? Ты один из немногих моих друзей. Мне ужасно неудобно, что из-за раны я столько времени не мог к тебе выбраться. Не понимаю, чему ты удивлен.

— Ну, во-первых, теперь император обо мне не слишком лестного мнения.

— И что с того? Я не сомневаюсь — кстати, как и император, — что ты ничем не угрожаешь его власти, несмотря на некоторые расхождения во взглядах по поводу положения дел в Каллио.

— Не думаю, что Тенедос обрадуется, узнав о твоем посещении человека, попавшего в немилость.

— Возможно, ты прав. Но император правит, исходя не из минутных капризов. Как только он успокоится и взглянет на случившееся с точки зрения логики, все встанет на свои места.

— Что ж, в таком случае... — Помолчав, я сменил тему разговора. — Император по-прежнему заставляет тебя гоняться за пока что призрачными майсирицами?

Нахмурившись, Кутулу кивнул.

— Удалось ли тебе найти доказательства злокозненных планов короля Байрана?

— Нет. Но император продолжает упорствовать в своих подозрениях. — Кутулу покачал головой. — Получается, я только что опроверг свои собственные слова насчет точки зрения логики?

— Как ты однажды выразился, мысли императора движутся путями, которые нам не дано постичь, — сказал я.

— Вот как? Я так говорил? — Кутулу замялся. — Знаешь, на самом деле я навестил тебя по другой, более важной причине. И хотя разговор будет не слишком-то приятным, полагаю, твоя жена должна знать то, что я сейчас собираюсь сказать.

Я направился к двери.

— Не трудись, — едва заметно усмехнулся Кутулу. — Я сам ее позову.

Подойдя к картине, изображающей водопад, за которой находился глазок, он громко произнес, обращаясь к ней:

— Графиня Аграмонте, не соблаговолите ли присоединиться к нам?

Ошеломленная Маран громко вскрикнула. Я залился краской. Лицо моей жены, вошедшей в кабинет через минуту, было похоже на свеклу.

Кутулу покачал головой.

— Почему вы смущаетесь — это выше моего понимания. Что такого в том, что вы имеете и используете подобное приспособление? На вашем месте я поступил бы так же.

— Потому что, — с трудом вымолвила Маран, — подслушивать считается верхом неприличия.

— Только не в моем мире, — поправил ее Кутулу. — Не в моей профессии. Так или иначе, — продолжал он, — мне не известно, говорил ли вам Дамастес о том, что наши друзья Товиети снова зашевелились.

— Нет... Постойте-ка, говорил, — вдруг вспомнила Маран. — Еще когда мы были в Каллио. Но я не придала его словам никакого значения. Мы... если не ошибаюсь, у нас тогда были более неотложные дела.

— Что ж, Товиети действительно подняли голову — еще до того, как император направил меня в Полиситтарию, — сказал Кутулу. — Если честно, их активность постоянно возрастает. Вот что в первую очередь беспокоит императора. Он приказал мне отложить в сторону все остальные дела и полностью сосредоточиться на последователях этого страшного культа. Первым делом я должен узнать, не получают ли Товиети деньги из Майсира.

Опять этот Майсир! От Кутулу не укрылось выражение моего лица.

— Император хочет знать, не заказывает ли сейчас музыку король Байран, как в свое время это делал Чардин Шер. Кстати, все, что я сейчас говорю, не должно выйти за пределы этой комнаты. Пока что у меня нет никаких доказательств. Но с точки зрения логики все сходится.

— Не понимаю, какое нам до этого дело, — заметил я.

— Две недели назад мы арестовали вожака ячейки. Эта женщина знала о структуре организации и ее планах больше, чем все, кого я допрашивал раньше. Она рассказала, что наступательная политика Товиети сосредоточена в двух основных направлениях. Первое, имеющее дальний прицел, заключается в продолжении террора в надежде, что император закрутит гайки и примет карательные законы. Это пробудит гнев самых широких слоев населения, что, в свою очередь, приведет к усилению репрессий — и так будет продолжаться до тех пор, пока чаша терпения не переполнится и не начнется новое массовое восстание.

Вторым направлением, призванным решить непосредственные задачи, является физическое устранение приближенных императора, но не всех, а лишь некоторых. Я пытался выбить из этой женщины имена предполагаемых жертв, но она ответила, что этот план еще находится в стадии обсуждения. Однако у нее вырвалась фраза, что целями Товиети станут, цитирую дословно, «люди вроде этого проклятого богами золотоволосого дьявола Дамастеса Прекрасного, один раз уже нанесшего нам сокрушительный удар, а затем помогшего императору расправиться с Тхаком. В первую очередь мы расправимся с ним и — да простит меня графиня — с его стервой-женой».

— Но... но почему? Мы здесь ни при чем! Чем, например, виновата я? — спросила Маран, пытаясь унять дрожь в голосе.

— Быть может, потому, что вы лучше, богаче, умнее их? Не знаю. Почему чернь ненавидит тех, кто стоит над ней?

— Вовсе не обязательно, — возразил я, вспоминая крестьян, рядом с которыми рос и трудился бок о бок еще мальчишкой.

— У моих родителей была торговая лавка, и я не помню, чтобы нас кто-нибудь ненавидел или мы сами кого-то ненавидели, — задумчиво произнес Кутулу. — Но это к делу не относится. Я счел своим долгом вас предупредить. Лично мне очень хотелось бы, Дамастес, чтобы император пересмотрел свое отношение к тебе и вернул Красных Уланов. Если что, оборонять этот дворец будет очень нелегко.

— У нас есть стража.

Кутулу начал было что-то говорить, но я покачал головой.

— Так или иначе, будьте осторожны — это относится к обоим, — сказал Кутулу, поднимаясь с кресла. Только теперь он вспомнил, что продолжает сжимать пакет. — Ах да, это подарок. Для вас двоих. Нет, пожалуйста, разверните его после моего ухода.

Казалось, маленький человечек торопится уйти. Мы проводили его до дверей. Как оказалось, Кутулу приехал в сопровождении лишь двух стражников.

— Кутулу, — заметил я, — наверное, мне тоже следует тебя предостеречь. Ты для этих безумцев еще более желанная цель, чем я.

— Естественно, — безмятежно согласился он. — Но кто знает, как я выгляжу? Кто помнит меня в лицо?

— Еще один вопрос, — сказал я. — Тебе когда-нибудь приходилось слышать о некоем домициусе Оббии Трошю?

И я описал своего вчерашнего гостя.

Кутулу наморщил лоб, погружаясь в раздумья.

— Нет, — наконец решительно заявил он. — Никогда. А я должен его знать?

— Нет, — сухо произнес я. — Не должен, если ты сам этого не хочешь.

Кутулу не стал спрашивать у меня разъяснений и забрался в экипаж.

— Мне у тебя очень понравилось, — сказал он на прощание. — Быть может, когда-нибудь, если император сочтет возможным...

Неоконченная фраза повисла в воздухе. Кучер тронул поводья, и экипаж загромыхал по извилистой улочке.

— Странный человечек, ты не находишь? — сказала Маран.

— Очень странный, — согласился я. — Ну что, давай посмотрим, что такой может преподнести в подарок?

Развернув бумагу, мы увидели дорогую резную деревянную шкатулку. В ней лежала дюжина кусков мыла, благоухающих разными ароматами.

— Вот это да! — воскликнула Маран. — Он что, совсем не знает правил приличия? Насколько мне известно, за подобные оскорбления вызывают на дуэль!

— Кто бросит вызов Змее, Которая Никогда Не Спит? — спросил я. — К тому же, как знать, быть может, он прав и нам давно стоит принять ванну.

Маран пристально посмотрела на меня.

— Сэр, подозреваю, вами движут какие-то корыстные цели.

Я сделал круглые глаза, притворяясь невинным младенцем.

В одном из самых уединенных закутков Водяного Дворца находится каскад водопадов, ручьев и запруд, пересекающий зеленые влажные лужайки. В одних прудах вода ледяная, над другими в прохладном вечернем воздухе висели клубы пара. Все они были подсвечены изнутри разноцветными лампами в стеклянных колпаках, опущенных под воду.

— Почему ты хочешь начать здесь, а не в тепле? — недовольно спросила Маран. — Тут же жуткий холод!

— Сибаритка! Ты всегда ищешь самый легкий путь?

— Естественно.

На Маран был тонкий хлопчатобумажный халат. Я обернул торс полотенцем.

— Ах, любимый, ты у меня такой аскет, — томно произнесла она. — У меня груди скоро льдом покроются, а у тебя нет ничего, кроме полотенца. — Маран распахнула халат, и я увидел, что ее темно-бурые соски действительно затвердели и торчат. — Вот видишь?

Быстро нагнувшись, я укусил ее за сосок. Вскрикнув, Маран достала из кармана халата один из кусков мыла, подаренных Кутулу. По ее приказу горничная проделала в нем отверстие и пропустила шелковый шнурок.

— Итак, грязное создание, тебе придется потрудиться, чтобы принять ванну.

С этими словами она прыгнула в пруд и тотчас же вынырнула на поверхность.

— Черт, да здесь еще холоднее, чем на берегу, — жалобно вскрикнула Маран.

Я нырнул к ней. Вода оказалась холодной, просто ледяной, такой, какая течет в горных ручьях Юрея. Вынырнув, я отфыркался и стал равномерными гребками приближаться к Маран.

— Ага, я разгадала твой предательский замысел! — воскликнула она и скрылась под водой.

Я нырнул и последовал за ней, ориентируясь на пену и пузыри, поднятые ее ногами. Но когда я уже приготовился поймать Маран за щиколотку, до меня дошло, что она заманила меня к водопаду. Сильное течение увлекло меня, и, пролетев вниз футов пять, я упал в другой пруд, вода в котором была теплой.

Опустившись до самого дна, я лениво поплыл к поверхности. Маран лежала на спине, глядя на ночное небо, усыпанное холодными бриллиантами звезд. Над горячей водой белыми извивающимися змейками поднимался пар.

— Мне кажется... по большому счету... наш мир не так уж и плох, — тихо произнесла Маран.

— Могло быть и хуже, — согласился я.

— Как ты думаешь, мы правильно поступаем? — спросила она.

— Нет, но сейчас мы займемся тем, чем нужно.

— Я серьезно. Быть может, мы напрасно безвылазно торчим тут с тех пор, как вернулись из Каллио, и дуемся на весь свет?

— В том же самом меня обвинил Йонг. У тебя есть какие-нибудь предложения?

— На следующей неделе начинается Сезон Бурь. Не устроить ли нам грандиозный бал? Пригласить всех и вся — в том числе и императора?

Я задумался.

— Не знаю. Но это единственный способ перенести боевые действия на территорию противника.

— В таком случае, давай попробуем. Какие же все-таки глупые эти военные, — добавила Маран. — Не могут найти других сравнений, кроме того как лучше протыкать друг друга мечами.

— Неправда. У меня для этого есть кое-что поинтереснее меча.

— О?

Маран подплыла ко мне, и мы начали целоваться, сначала по-дружески, но вскоре наши языки переплелись. Наконец я оторвался от нее и, подплыв к торчащей из пруда скале, взобрался на нее так, чтобы вода доходила до середины груди. Маран лениво приблизилась и положила голову мне на плечо, качаясь на волнах.

— Порой мы обращаем слишком много внимания на окружающий мир, — прошептал я.

— Знаю. Я тебя люблю, Дамастес.

— Я тебя люблю, Маран.

Эти слова, повторявшиеся бесчисленное количество раз, все равно звучали по-новому.

— Ну же, давай, — подзадорила она меня. — А то мы будем торчать здесь до посинения и ты меня так и не возьмешь.

Я поплыл следом за ней. Мы скользнули по узкой протоке в небольшую лагуну с мягким мшистым дном, вода в которой была нагрета до температуры человеческого тела. Маран протянула мне подарок Кутулу, и я стал ее намыливать, сначала спину, потом ноги. Затем она повернулась, и я принялся медленно растирать ей живот, грудь. Учащенно дыша, Маран улеглась на дно, призывно раздвигая ноги.

Перевернув жену на бок, я поставил ее правую пятку себе на правое плечо. Намылив свой член, я проник в ее чрево. Маран вздохнула, и я начал двигаться, не спеша, доставая далеко вглубь, а руки мои тем временем ласкали ее скользкие от мыла груди и спину. Маран выгнулась дугой, ногами увлекая меня на себя.

Она перевернулась на живот, положив лицо на руки, а я склонился над ней, ощущая движение ее нежных ягодиц. Закинув ноги на берег, Маран приподнялась, и мы слились в едином ритме, все убыстрявшемся до тех пор, пока разноцветные фонарики по краям лагуны не расцвели в мириады ярких солнц.