Король-Демон

Глава 2 СМЕРТЬ ИМПЕРАТОРУ!

Золотым летним вечером мы въехали в Полиситтарию. Этот древний город заслуженно славится своей красотой. Много столетий назад здесь возвел свой замок какой-то воинственный феодал. Одинокая цитадель, сложенная из прочного камня на вершине высокой горы, должна была выдерживать набеги каких-то врагов, о которых уже и память стерта. Постепенно замок разрастался; когда наступили мирные времена, он превратился в город и спустился в долину к реке.

Поднявшись на последний холм, откуда открывался живописный вид на Полиситтарию, мы остановились на несколько минут, чтобы стряхнуть с себя дорожную пыль и принять хоть сколько-нибудь приличный вид.

Нам можно было бы и не беспокоиться. При нашем приближении ворота распахнулись — домициус Биканер выслал вперед всадников. Восторженной толпы встречающих не было — зловещий знак. Больше того, не было вообще никакой толпы. Музыканты маленького военного оркестра дули в трубы и рожки изо всех сил. Все они были нумантийцами, как и часовые и горстка государственных чиновников, встретивших нас немногочисленными приветственными криками, отражающимися от каменных стен.

Так или иначе, мы совершили торжественный въезд в город — и тотчас же последовала довольно неприятная заминка, когда целый полк конницы, семьсот всадников, две сотни Красных Улан, а также пятьдесят с лишним экипажей и повозок, моя свита и слуги попытались втиснуться в узкую кривую улочку.

Я услышал голос Карьяна, устроившегося на крыше нашей кареты: «Когда выезжаешь из города, это похоже на то, как птица исторгает из себя помет. А теперь мы пытаемся засунуть дерьмо обратно».

Мы с Маран рассмеялись, но тут процессия остановилась. Командиры выкрикивали приказания, вольнонаемные ругались, рекруты что-то бурчали себе в бороды. Надев украшенный перьями шлем, я открыл дверцу кареты. Форейтор, спасший нас, спешился и, несомненно, рассчитывая увеличить свое вознаграждение, поспешил ко мне.

Вдруг откуда-то сверху донесся крик: «Смерть императору!», и здоровенный камень, размером с мою грудь, сорвался с крыши ближайшего дома. Я бы не успел увернуться, но камень пролетел в каких-то дюймах от меня — и раздавил форейтора, раскроив ему голову и проломив ребра. Парень вернулся на Колесо, не успев даже понять, что случилось.

— Схватить негодяя! — воскликнул я, указывая на крышу.

Четыре Красных Улана, соскочив с коней, загромыхали сапогами по лестнице, но Карьян, перепрыгивая через две ступеньки, опередил их и оказался у дверей первым. Упершись спиной в перила крыльца, он со всей силы ударил в створку каблуком, и дверь упала внутрь. Выхватив из ножен кривую саблю, Карьян ворвался в дом. Уланы последовали за ним.

Ко мне подскочил капитан Ласта.

— Сэр, я успел его разглядеть, после того как вы крикнули. Мерзавец пробежал по крыше и перепрыгнул на соседний дом. Едва не сорвался, но сумел удержаться, накажи его слепотой! Молодой парень, темные, коротко остриженные волосы. На нем были голубые штаны в обтяжку, довольно грязные, и белая рубаха. При следующей встрече я его обязательно узнаю.

Кивнув, я преклонил колено перед трупом форейтора и мысленно прочел молитву, прося Сайонджи дать мальчишке в следующей жизни все то, что я не успел дать ему в этой.

Из дома, в котором скрылись Карьян и Красные Уланы, донесся какой-то шум, и в дверях появились мои люди, толкающие перед собой старика и двух женщин средних лет.

— Вот все, кого мы там нашли, — сказал Карьян. — Подлец успел улизнуть. Лестница на чердак была завалена барахлом, а дверь наглухо заколочена. Потребовалась целая вечность, чтобы выбраться на крышу.

— Солдат, мы разберемся с этими людьми, — послышался чей-то крик.

К уланам подбежали десять человек, почему-то одетых в мундиры никейских стражников. Тут я вспомнил, что городская стража Полиситтарии отказалась выполнять свои обязанности, поэтому имперскому правительству пришлось приглашать стражников из столицы.

Стражники, в шлемах и кирасах, были вооружены пиками, кинжалами и тяжелыми дубинками и больше походили на солдат, приготовившихся усмирять бунт, чем на блюстителей правопорядка. Тот, кто кричал, имел значок сержанта и размахивал мечом.

— Будем только рады избавиться от этих бродяг, — бросил один из уланов.

— Сэр, мы все видели! — гаркнул сержант, обращаясь ко мне. — Не будем тратить ваше драгоценное время. Мы сами наведем здесь порядок. Вот у этой стены место ничуть не хуже любого другого.

Трое стражников грубо подтащили задержанных к кирпичной стене. Остальные, достав из сумок на поясе пузырьки с бесцветной жидкостью, направились в дом.

Старик застонал, одна из женщин взмолилась о пощаде.

— Ты будешь первой, сука, — сказал сержант, обращаясь к ней. — Пользуясь властью, данной мне... — торопливо начал он стандартную фразу, занося меч.

— Сержант! — Услышав мой зычный голос, привыкший греметь в казармах, сержант застыл на месте. — Во имя Исы, черт побери, что ты собираешься сделать?

— Как я только что сказал, сэр, наводить порядок. Приказы принца-регента четкие и понятные. Любой, посягнувший на жизнь нумантийца или чиновника имперского правительства, является виновным в государственном преступлении, а за это может быть только одно наказание.

— Извини, сержант, — остановил его я, — но эта троица не имеет к случившемуся никакого отношения. Человек, пытавшийся меня убить, пришел и ушел по крышам.

— Не важно, сэр. У меня есть четкий приказ. Пособничество и укрывательство также являются тяжкими преступлениями, виновные должны заплатить за это жизнью и имуществом. Казнив этих мошенников, мы сожжем их дом. Я уже послал человека за пожарной командой. Огнеборцы проследят за тем, чтобы пожар не перекинулся на соседние здания, — хотя, была б моя воля, я бы спалил дотла весь этот проклятый богами город. Эти распоряжения исходят непосредственно от принца-регента.

Я застыл в нерешительности. Приказ — это приказ; вне всякого сомнения, отменить распоряжение вышестоящего начальника — не лучший способ начать службу на новом месте. Но дело, начавшееся с несправедливости, редко приводит к добру. К тому же, какой мир пытается поддержать Рейферн? Безмолвное спокойствие могилы? Маран ждала, что я буду делать дальше.

— Сержант, я знаю, что такое приказ. Но я трибун Дамастес а'Симабу, новый военный наместник Каллио и, следовательно, твой начальник. Здесь и сейчас я отменяю полученный тобой приказ; кроме того, я прослежу за тем, чтобы уже к завтрашнему утру этот приказ был аннулирован на всей территории провинции. Освободи этих людей и возвращайся к исполнению своих обязанностей. А их дом останется целым и невредимым.

Поколебавшись, сержант упрямо выпятил вперед нижнюю челюсть.

— Прошу прощения, трибун. Но, как вы сами сказали, приказ есть приказ. Будьте любезны посторониться, сэр.

Он снова обнажил меч. Женщина, в глазах которой затеплилась было надежда, жалобно всхлипнула.

— Курти!

— Я здесь, сэр!

— Если этот стражник шевельнет хоть одним пальцем, пристрели его на месте!

— Слушаюсь, сэр!

— Капитан Ласта, отправь в дом взвод солдат, пусть они выведут из него стражников. Если понадобится, разрешаю применить силу.

— Будет исполнено, сэр!

Сержант с опаской посмотрел на Курти. Тот изогнул лук, подтянув тетиву к самому уху, и твердой рукой направил острие стрелы стражнику прямо в горло. На лице лучника играла едва уловимая усмешка. Оба противника носили форму, оба состояли на службе государства, но армия никогда не питала особой любви к полицейским, и те отвечали солдатам взаимностью. Возможно, причина тому кроется в обилии пьяных ссор, в которых стражники и солдаты неизменно сражаются по разные стороны. А может быть, армия считает, что полицейские только делают вид, что их служба сопряжена с опасностями, а на самом деле преспокойненько проводят время в теплых уютных пивных, уговаривая хозяев угощать их в долг.

Залившись краской, сержант разжал руку, и меч со звоном упал на мостовую. Шагнув вперед, я подобрал оружие и вложил его стражнику в ножны.

— А теперь, как я уже сказал, возвращайся к своим обязанностям.

Сержант начал было салютовать, но, спохватившись, стремительно развернулся и стал протискиваться сквозь толпу глазеющих солдат. Стражники последовали за своим начальником, стараясь ни с кем не встречаться взглядами.

Послышался было смешок, тотчас же оборвавшийся. Только сейчас все вспомнили о мертвом теле, распростертом на мостовой, — о пареньке, всего несколько недель назад покинувшем свою деревню и убитом трусливым псом.

— Мы похороним его с почестями, полагающимися Красному Улану, — объявил капитан Ласта. Достав из седельной сумки плащ, он прикрыл труп.

Вернувшись в карету, я закрыл за собой дверцу.

— Мне это совсем не нравится, — заметила Маран.

— И мне тоже, — согласился я. — Ладно, давай доедем до замка и посмотрим, не ждет ли нас кое-что похуже.

— Полицейский сержант предупредил тебя, что он действовал в соответствии с моим личным приказом? — Голос принца-регента едва заметно дрожал, но он пытался держать себя в руках.

Кроме нас двоих, в небольшой комнате для личных аудиенций, примыкающей к большому тронному залу, никого не было.

— Предупредил, ваше высочество.

— Но ты все равно отменил мое распоряжение?

— Так точно, мой господин. Вы позволите мне объяснить?

— Говори.

— Ваше высочество, я назначен к вам военным наместником. То есть именно мне придется отвечать за обеспечение порядка. Как известно, император хочет, чтобы жизнь в Каллио как можно быстрее возвратилась в нормальное русло.

— Мы все желаем того же самого, — сказал Рейферн Тенедос.

— Но если закон, установленный в Каллио, отличен от того, по которому живет, исключая случаи чрезвычайных обстоятельств, остальная Нумантия, разве здесь когда-нибудь воцарится спокойствие? Мы не можем вести себя как орда захватчиков.

— Уже и сейчас находятся такие, кто так утверждает, — сказал регент. Подавив зевок, он вымученно хихикнул. Получилось очень неубедительно. — Полагаю, я должен находить это забавным.

— Что, мой господин?

— То, что ты здесь. Дамастес-кавалерист. Дамастес Прекрасный — я слышал, тебя так зовут. Герой тысячи сражений, лучший солдат императора.

— Это весьма спорное утверждение, ваше высочество. Я могу назвать тысячу более достойных воинов и указать на тысячу других, имена которых мне так и не удалось узнать, но зато я знаком с их героическими деяниями. Однако что вы находите в этом смешного?

— Сегодня на твою жизнь покушались дважды; к счастью, обе попытки оказались неудачными. Но ты тем не менее остаешься в полной безмятежности. Быть может, тебе лучше стать Дамастесом Добрым и служить не такому жестокому богу, как Иса, бог войны.

В голосе принца прозвучало не столько добродушное веселье, сколько едкая желчь.

Я промолчал, оставаясь в почтительном ожидании. Регент долго смотрел в окно на просторный внутренний дворик, где выстроились 17-й Уланский полк и мои Красные Уланы, готовые к смотру. Наконец он снова повернулся ко мне.

— Дамастес — именно так я хочу звать тебя, поскольку надеюсь, что нас свяжет самая теплая дружба, — возможно, ты прав. Но все же позволь считать сегодняшнее недоразумение чем-то из ряда вон выходящим. Надеюсь, впредь ты не собираешься оспаривать все мои распоряжения.

— Ваше высочество, я вообще не собираюсь оспаривать никакие ваши распоряжения, — твердо заявил я. — Вы правите согласно воле императора Тенедоса, а я принес ему клятву верности на своей крови. Честь и гордость моего рода состоит в том, что мы никогда не нарушали своего слова.

— Очень хорошо. — Принц опять вздохнул. Как я уже успел понять, это свидетельствовало о том, что ситуация стала слишком запутанной — а такое бывало нередко. — Давай обо всем забудем. Поговорим о хорошем. Я с нетерпением жду возможности возобновить знакомство с твоей очаровательной женой, графиней. Не пройти ли нам в тронный зал, а оттуда спуститься во двор, чтобы я смог приветствовать твое весьма впечатляющее воинство?

Я поклонился, и мы вышли.

— Каким был мой брат, когда ты с ним виделся в последний раз? — поинтересовался регент.

— Пребывал в полном здравии. Чувствовал себя отлично. Работал без устали. — Я не стал добавлять, что больше всего Тенедоса тревожила неспособность его брата успокоить Каллио.

— Лейш такой же, как всегда. Ну, а сестры?

Я постарался подобрать правильные слова. У принцесс тоже не было ни одной свободной минуты. Дални и Лея, соответственно на десять и двенадцать лет моложе своего брата-императора, похоже, преисполнились решимости добиться того, чтобы весь город Никея говорил о них больше, чем о любом другом члене императорской семьи, в том числе и о самом императоре. Для того чтобы добиться этого, они вступали в любовные связи без разбора, не делая различия между молодыми красавцами-военными, отпрысками знатных родов, и дипломатами, посланниками отдаленных провинций. Большая часть их возлюбленных были мужчины женатые. Как говорила мне Маран, по крайней мере половина благородных дам Никеи молила богов о том, чтобы резвые сестры поскорее вышли замуж и перестали рыскать по чужим владениям, хотя даже самому заклятому врагу нельзя было пожелать такой жены, какими, судя по всему, должны были стать Дални и Лея.

— Я с ними практически не виделся, — чистосердечно признался я. — Но, по словам моей жены, их высочества весьма преуспели в искусстве помогать другим достигать желаемых результатов.

Рейферн гневно взглянул на меня, и я понял, что моя шутка оказалась чересчур смелой. В конце концов, принц ведь принадлежит к семье Тенедосов и не может быть абсолютно глуп.

Замок, возвышающийся над Полиситтарией, оказался огромным. Даже бесчисленной свите, которую привез с собой из Никеи принц Рейферн, не удалось целиком его заполнить. Чиновники из числа местных жителей бесследно исчезли, а те, кого все-таки удалось разыскать, отказались вернуться к своим обязанностям.

Я считал, что, принимая в расчет ту ненависть, с которой относятся в Каллио к нам, чужакам, принц должен был столкнуться с большими трудностями, набирая слуг. Однако замок кишел подобострастно улыбающимися каллианцами, готовыми услужить самому последнему никейцу. Решив, что, по-видимому, в Полиситтарии невозможно найти другую работу, я пожал плечами и выбросил эту мысль из головы.

Принц предложил мне подыскать апартаменты по своему усмотрению. Мне, домициусу Биканеру и Маран пришлось потратить целый день, чтобы найти подходящее место. Мы остановили свой выбор на обособленной части замка, отходящей вбок от цитадели на каменистый гребень. Эта шестиэтажная многоугольная башня соединялась с центральной цитаделью переходом с толстыми каменными стенами. Там размещались казармы, идеально подходившие для моих Красных Уланов и 17-го полка. Путь в «мою» часть крепости даже преграждали отдельные ворота, у которых я поставил часовых. Я обособился от Рейферна потому, что хотел показать всему Каллио: провинцией управляют принц-регент и император Тенедос, а я со своими солдатами нахожусь здесь лишь временно, для того чтобы обеспечить соблюдение законов Нумантии.

Мы с Маран разместились в просторных покоях с огромными переплетчатыми окнами, откуда открывался величественный вид на город и реку, извивающуюся к самому горизонту, теряющуюся на плато, по которому проходила восточная граница Каллио. Холодные каменные стены были завешаны толстыми гобеленами; каждая комната была оборудована отдельным камином, и в сырые промозглые дни специальный служитель заботился о том, чтобы поддерживать в них огонь.

И, ко всему прочему, в моей башне при необходимости было очень легко держать оборону. У меня не было ни малейшего желания проверять на собственной шкуре справедливость старинного пророчества насчет того, что третье покушение бывает удачным.

Помимо слуг и вельмож, приехавших с принцем из Никеи, в замке было довольно много представителей каллианского дворянства, в том числе тех, кто носил самые древние и уважаемые фамилии провинции.

Самым благородным среди них был ландграф Молис Амбойна, в жилах которого текла настоящая голубая кровь. Высокий и стройный, он выделялся своей густой седой шевелюрой и окладистой бородой. Умный и проницательный, ландграф обладал редким даром всецело уделять свое внимание собеседнику. Маран как-то предположила, что он не столько слушает, что ему говорят, сколько обдумывает свою очередную блистательную реплику. Недавно Амбойна овдовел во второй раз; его сын и маленькая дочь жили практически безвыездно в сельском поместье неподалеку от Ланвирна.

Не веря в чудеса, я решил пристально наблюдать за ландграфом, особенно после того как узнал, что принц Рейферн ему полностью доверяет и бывает с ним, на мой взгляд, излишне откровенен, — хотя Молис Амбойна и производил впечатление абсолютно лояльного подданного императора.

Самая большая проблема состояла в том, что в Каллио не действовали никакие законы. Я вовсе не имею в виду, что в провинции царила полная анархия, — все было гораздо хуже. Принц Рейферн правил, повинуясь минутному капризу. Сегодня виновный в каком-нибудь преступлении приговаривался к смертной казни; завтра человек, совершивший то же самое, отпускался на свободу, выслушав лишь замечание; послезавтра у преступника конфисковывали все имущество, а его самого продавали в рабство.

Я спросил принца, как он определяет, виновен или нет представший перед ним. Рейферн самоуверенно заявил, что обладает особым чутьем на искренность, позволяющим понять, кто перед ним: преступник или честный человек.

— Дамастес, в невиновном есть что-то такое, что очень легко разглядеть. Я способен видеть в человеке правду. Просто последи за мной, быть может, ты тоже сможешь этому научиться.

На это возразить было трудно, поэтому я перевел разговор на другую тему.

Вскоре я пришел к заключению, что, только если в Каллио установится торжество закона, закона милосердного, справедливого, можно будет надеяться на возвращение мира и спокойствия. И я был уверен, что мне по силам кое-что для этого предпринять. Я предложил использовать армию, хотя сама мысль об этом может вызвать презрительные насмешки. Но у меня по этому поводу есть свое объяснение.

Войска трудно считать миротворцами. Иса, бог войны, недаром считается одним из проявлений Сайонджи-Разрушительницы. Но солдаты — существа весьма любопытные. Они могут быть безжалостными и жестокими и оставлять за собой дымящиеся развалины, единственным украшением которых являются горы человеческих черепов, и в то же время никто лучше профессиональных военных не может способствовать установлению царства справедливости.

Большинство из нас становятся солдатами потому, что мы живем в мире, где существуют добро и зло, а между добром и злом практически ничего нет. По самой своей сущности армия дает нам свод непререкаемых законов, определяющих всю жизнь. По большей части солдаты молоды, а никто не жаждет с такой силой абсолютной правды, как молодость. Только с возрастом приходят проницательность и мудрость, позволяющие принимать иной образ мыслей и поведения.

Дайте солдату законы, прикажите ему обеспечить их соблюдение всеми, независимо от титула и толщины кошелька, и пристально приглядывайте за ним, чтобы его не развратило сознание собственной власти... Что ж, возможно, у этой системы есть свои недостатки, но она ничуть не хуже большинства других и значительно лучше некоторых, действие которых мне пришлось испытать на себе. И уж, по крайней мере, она была бы не хуже того, что именовалось законом в Каллио.

В рамках режима военного времени я и так имел полное право делать практически все, что считал нужным.

В пограничных районах Нумантии мы уже применяли передвижные трибуналы. Солдаты переходили от деревни к деревне, выслушивали жалобы и или решали их на месте, или, в случае серьезного преступления, доставляли обвиняемых, обвинителей и свидетелей в суд, где чародеи устанавливали истину. Члены этих трибуналов принимали решения достаточно беспристрастно; к тому же они старались изо всех сил. Свой первый — и самый ценный — опыт командира я приобрел, разъезжая с этими патрулями правосудия.

Под моим началом было больше семисот человек, шесть эскадронов и штабная рота 17-го полка. Каждый эскадрон был разделен на четыре колонны. Мы с Биканером и командирами эскадронов обсудили кандидатуры всех командиров колонн полка и в конце концов отобрали пятнадцать легатов и уоррент-офицеров, которым, на наш взгляд, можно было доверить военно-полевое правосудие, — больше, чем я рассчитывал. Для этих пятнадцати командиров в моем штабе были устроены двухдневные курсы интенсивного обучения юриспруденции.

Когда все было готово, я предложил свой план принцу Рейферну — разумеется, сделав вид, будто я лишь подробно проработал мысль, высказанную им самим. Регент нашел мой замысел превосходным и выразил надежду, что проклятые бунтовщики немного угомонятся, если будут видеть на каждом углу нумантийского солдата. Принц также порадовался, что теперь с каждым предателем быстро разберутся мои солдаты. Я возразил, что, хотя мои воины и будут обеспечивать законность и порядок в Каллио, тяжкие преступления, такие как изнасилования, убийства и измена, не будут входить в их компетенцию. Обвиненные в этих грехах будут доставляться в Полиситтарию, чтобы предстать перед судом под председательством меня или самого принца. Рейферн пробормотал что-то вроде «самый последний нумантийский солдат без труда разберется, когда чертов каллианец заслуживает виселицы». Однако при этом он отвернулся в сторону, в открытую не отменив моих распоряжений. Я только что не вздохнул от облегчения: если позволить восемнадцатилетнему рекруту рубить голову человеку, виновному только в том, что он недостаточно почтительно высказался об императоре, в провинции вряд ли когда-либо наступит мир.

На следующий день с рассветом герольды выехали из ворот замка. В каждой деревне они сзывали жителей и объявляли о том, что в течение ближайшей недели у них состоится выездная сессия мирового суда. Обязательно присутствие тех, кто хочет сообщить об известных ему преступлениях, пожаловаться на совершенную несправедливость, уладить споры. На стенах и деревьях развешивались плакаты, после чего герольды отправлялись в следующее поселение.

Но у каллианцев тоже были кое-какие мысли.

Первой жертвой стал молодой новобранец из Юрейского полка, которому, как мы потом решили, подмигнула какая-то красотка. Пара слов, многообещающая улыбка — и парень откололся от своих. Его нашли в глухом переулке, раздетого донага и изуродованного до неузнаваемости. Уланы ворчали, грозя невидимому противнику, но в горах им приходилось видеть кое-что похуже, поэтому я не опасался погромов.

Через три дня едва не попал в засаду патруль. Виноват в этом был легат, командовавший отрядом, — убаюканный обманчивым спокойствием, он возвращался в казармы той же дорогой, по которой выехал. К счастью, ехавший первым капрал почувствовал что-то неладное и вовремя остановился. Каллианцы примерялись к нам.

Надо было что-то делать. Конечно, я мог бы поступить так же, как мои предшественники: оцепить какой-нибудь квартал и согнать в тюрьму всех мужчин, чья внешность пришлась мне не по вкусу. Но мы хотели положить конец подобным дикостям, а не продлевать их до бесконечности.

Каким бы стихийным по своей сути не было народное возмущение, у него обязательно должны были существовать зачинщики. Так же и лесной пожар имеет свои очаги возгорания, которые необходимо загасить в первую очередь. Но я не знал, кто эти люди и где они находятся. От информации, поставляемой стражниками и шпионами принца Рейферна, не было никакого толку.

Что касается колдовства, с помощью которого, как уверено большинство людей, можно узнать всё и даже больше, в данном случае и оно оказалось практически совершенно бесполезным. Император отдал принцу-регенту одного из самых одаренных прорицателей Никеи, веселого, жизнерадостного мужчину средних лет по имени Эдви. Я спросил этого колдуна, каких результатов ему удалось добиться с помощью своей магии, и он признался, что пока все его усилия тщетны. Изумившись, я поинтересовался у него, в чем дело, и Эдви смущенно объяснил, что его заклинания здесь «не работают». Возможно, все дело было в том, что ему до сих пор еще не удалось определить, какие методы будут действенными и что для этого требуется. И все же колдун ума не мог приложить, почему магия, эффективная в Никее, не действовала в Каллио.

Я засадил за работу свою личную предсказательницу, уроженку Варана по имени Девра Синаит, хотя и не знал, чего от нее можно ожидать, поскольку она появилась у меня совсем недавно.

Мой предыдущий чародей довольно неплохо знал свое дело, и за последние пять лет я успел привыкнуть к его постоянному ворчанию. Но старик Мариньнам просчитался, предсказывая, с чем мне придется столкнуться в Кхохе. Он сказал, что с одной жалкой ведьмочкой я разберусь без особых хлопот. К счастью для него, он погиб во время беспорядочного бегства моего войска от живых мертвецов этой «ведьмочки».

Именно Маран посоветовала мне взять на место Мариньнама женщину, совершенно серьезно заявив, что женщина может обманывать мужчину, но не другую женщину — по крайней мере если и сможет, то очень редко.

Синаит была четвертой, кого я просматривал. Поговорив с ней, я не увидел причин продолжать поиски дальше. Синаит поставляла товары одной из самых преуспевающих модисток Никеи. Каким-то образом ей не только удавалось точно рассчитывать объемы поставок на следующий год, но и предвидеть, что именно будут считать модным богатые столичные щеголихи. Синаит даже не помышляла о том, чтобы заняться колдовством, до тех пор, пока с правлением Тенедоса не подули новые ветры. Кто-то предположил, что женщина, способная предсказать, что именно будут предпочитать в следующем сезоне глупые вельможи, должна уметь предсказывать всё — или делать так, чтобы желаемое становилось действительным.

Я достаточно быстро заметил, что Синаит обладает честолюбием, что очень хорошо для человека, находящегося на службе у высокопоставленного придворного. Она также прекрасно владела своим ремеслом, хотя колдовское дарование обнаружила только тогда, когда ей уже было за тридцать, и до сих пор никак не могла добиться стабильности в работе. Иногда Синаит удавалось наложить заклятие, от которого, на мой взгляд, пришел бы в восторг сам император; в другой раз она терялась, словно неопытный новичок.

Я мог бы найти колдуна-мужчину зрелых лет, но вряд ли у него было бы больше опыта по части военной магии, чем у провидицы Синаит. С воцарением на троне Провидца Тенедоса магия изменилась и продолжала меняться, и слишком часто оказывалось, что пожилые степенные колдуны не могут принять новые идеи — начиная с того основополагающего принципа, что волшебство является одним из важнейших видов военного искусства, а не второстепенной чепухой, годной лишь на то, чтобы наслать ливень на вражеское войско.

Но пока Синаит осваивалась на новом месте, я оставался совсем беспомощным.

Я понял, что помочь мне сможет только сам император.

Перед тем как я покинул Никею, Тенедос сказал мне, что у него есть кое-какие мысли насчет того, если у меня вдруг возникнет необходимость связаться с ним напрямую, минуя гонцов, перевозящих зашифрованные послания, и не прибегая к гелиографу.

Император хотел воспользоваться Чашей Ясновидения. Давным-давно, когда я еще жил в Кейте, именно этот магический ритуал стал первым проявлением сверхъестественного, с которым мне довелось столкнуться. Тенедос заверил меня, что эта магия определяется не столько оборудованием, сколько подготовкой. Он сам не мог сказать с определенностью, удастся ли наше предприятие, поскольку на одном конце Чаша будет находиться в руках не колдуна. И все же попробовать следовало.

— Я надеюсь на то, — добавил император, — что наша с тобой близость позволит добиться отличных результатов. Ты достаточно много времени находился рядом со мной, с моей магией. Можно рассчитывать, что семена дали всходы.

— Я в этом сомневаюсь, — возразил я. — Самый глупый человек, которого я только знал, провел полжизни в одном из лучших университетов, вытирая грифельные доски.

— Молчи, неверующий. Магии не нужны сомневающиеся. Вспомни, как ты с помощью моего заклинания породил во дворе замка... ну, ту тварь, что уничтожила Чардин Шера. Тогда ведь у тебя получилось, разве не так? К тому же, что мы теряем? Если нам будет сопутствовать удача, мы сохраним жизнь десяткам гонцов, которых в противном случае подстерегли бы в засаде эти проклятые повстанцы.

Дав точные подробные указания, Тенедос заставил меня повторить их десяток раз. Дважды Чаша оживала, но я все равно продолжал сомневаться, поскольку оба раза Провидец стоял у меня за спиной. А что будет, когда нас разделит тысяча миль?

У меня в замке была отдельная комната, перед дверью которой стояли часовые, имеющие приказ не впускать туда никого, кроме меня. Так распорядился сам император. Никто — ни провидица Синаит, ни даже принц Рейферн — не должен был знать об этой комнате до особого приказания Тенедоса. Я спросил, почему нельзя посвящать в тайну принца-регента. Император ответил не сразу.

— Буду искренним, Дамастес, — наконец сказал он. — Я хочу, чтобы мой брат научился править. Но если он будет знать, что может в трудную минуту рассчитывать на мою мудрость, — что ж, я с тем же успехом могу лично отправиться в Каллио усмирять тамошних мерзавцев.

И еще добавлю, хотя, надеюсь, в этом нет необходимости, что данное предостережение относится и к тебе. Ты способен принимать решения самостоятельно, без моей помощи, так что Чашей пользуйся только в случае крайней необходимости.

— Еще неизвестно, получится ли у меня, — буркнул я.

— Дамастес!

— Прошу прощения, ваше величество. Впредь я не подвергну сомнениям чудодейственность Чаши.

Однако я совершенно не чувствовал уверенности, доставая из сундука завернутую в черный бархат Чашу. Я расстелил на полу переливающуюся ткань, покрытую причудливо вытканным узором, и поставил на нее Чашу, представлявшую собой довольно широкий сосуд с высоким узким горлышком с вытянутым носиком. Затем я налил в нее из бутыли ртуть так, чтобы жидкий металл полностью покрыл дно сосуда.

Расставив вокруг Чаши три светильника, я плеснул в каждый строго отмеренное количество благовоний, после чего зажег их от небольшой свечки. Затем поставил рядом с каждым светильником по толстой свече, тоже зажженной. Развернув свиток, я прочитал первые слова, начертанные вверху, затем отложил его в сторону. Наконец я простер руки вперед, ладонями над сосудом, и начал водить ими так, как научил меня император.

Ничего не произошло.

Я повторил движения. На дне сосуда по-прежнему тускло блестела серая ртуть. Я выругался вполголоса, ничуть не удивляясь тому, что магия оказалась мне неподвластна, и все же злясь на собственную никчемность. Разумеется, у меня ничего не получилось. И не должно было получиться. Дамастес а'Симабу воин, а не чародей, черт побери!

Я уже начал было собирать все принадлежности обратно в сундук, но тут вспомнил последнее напутствие Тенедоса.

— Если в первый раз у тебя не получится, — сказал он, — попробуй повторить ночью. В час или в два пополуночи. Небеса будут чистыми, а это по какой-то неведомой причине благоприятствует магии.

— Я все равно не буду спать, — продолжал император. — В последнее время мне удается заснуть с большим трудом. — На мгновение мне послышалось, что в его голосе прозвучала жалость к себе, но Тенедос тотчас же взял себя в руки и усмехнулся. — Разумеется, если я буду не один, то вряд ли даже замечу, что ты пытаешься со мной связаться, — настолько буду занят.

И я снова подумал, что ничего не потеряю, если сделаю еще одну попытку. Когда замок затих, погрузившись в сон, я вернулся в комнату. Снова зажег свечи, наполнил светильники свежими благовониями, произнес слова и поводил руками определенным образом. Один раз, два раза — по-прежнему ничего! — и вдруг зеркальная поверхность ртути словно озарилась внутренним сиянием, и я увидел самого императора!

Он сидел за столом, погруженный в чтение бумаг. Мне нередко доводилось видеть, как он проводит так ночи напролет. Судя по всему, Тенедос почувствовал мое появление, если так можно выразиться, ибо, оглянувшись, он вскочил с кресла и улыбнулся.

— Дамастес! Получилось!

Сначала его голос звучал несколько глуховато, но вскоре он стал таким отчетливым, словно мы находились в одной комнате.

— Да, ваше величество.

— Смею предположить, — сказал Тенедос, — это не просто пробная работа с Чашей Ясновидения. У тебя какие-то проблемы?

— Да, ваше величество. Я погряз в них с головой.

— Виной тому мой брат?

— Его высочество старается изо всех сил.

— И все же у него не получается? Я промолчал. Тенедос нахмурился.

— Значит, положение дел очень серьезно, как мне и докладывали. Можно ли как-то его исправить?

— Полагаю, можно. Пока что еще не все безнадежно испорчено.

Губы императора тронула едва заметная улыбка.

— Одним из твоих главных достоинств, Дамастес, является неиссякаемый оптимизм. Хорошо, верю тебе на слово, что положение можно исправить. Тогда вот следующий вопрос: можно ли сделать это, оставив моего брата у власти?

— Да, ваше величество, думаю, можно. Но мне нужна помощь.

Лицо Тенедоса просветлело.

— В Каллио должен воцариться мир, и в самое ближайшее время. Итак, чем я могу облегчить стоящую перед тобой задачу?

Я рассказал ему о том, что мне было нужно: сотня опытных соглядатаев, способных найти ответы на интересующие нас вопросы. Тогда мы смогли бы нанести удар в самое сердце безумия.

— Я дам тебе даже больше, чем ты просишь, — мрачно произнес Тенедос. — Я пришлю в Каллио Кутулу со своими людьми.

От него не укрылось мое изумление.

— Я же сказал, что в Каллио необходимо навести порядок, — повторил он. — Времени осталось в обрез.

— Что-нибудь случилось? — встревожился я, решив, что со времени моего отъезда в Никее произошли какие-то значительные события.

— На твой вопрос ответить прямо я не могу, — сказал император. — Разговор одних волшебников могут подслушать другие. Но я дам тебе подсказку: судьба Нумантии лежит за Спорными Землями. И мы должны быть готовы встретить ее.

Я начал было что-то говорить, но Тенедос остановил меня, подняв руку.

— Достаточно. Кутулу отправится из Никеи, как только будет готов. Я распоряжусь, чтобы быстроходное судно доставило его вверх по реке до Энтотто. Оттуда он со своим отрядом поспешит верхом, без обоза.

— Я прикажу двум эскадронам Юрейских Улан встретить его на границе Каллио и сопровождать до Полиситтарии.

— Не надо, — сказал император. — Расставь их вдоль главной дороги для отвлечения внимания. У Кутулу будет собственное войско. Завтра с рассветом я пошлю гелиограмму в Ренан; 10-й Гусарский полк отправится на юг и присоединится к Кутулу в Энтотто. Прибыв в Каллио, гусары поступят в твое распоряжение.

Я ошеломленно заморгал. Как и Юрейские Уланы, 10-й полк считался элитой в войсках Нумантии. То, что император оголял Юрей, где гусары несли службу, защищая провинцию от набегов воинственных горцев, подкрепляло его слова о серьезности положения.

— Дожидаясь прибытия Кутулу, ты должен непременно сделать одно дело, — продолжал император. — Разыщи кого-нибудь из местных колдунов, кто занимал высокую должность в совете Чардин Шера. Спроси у него, почему нашей магии не удается предсказывать то, что должно произойти в Каллио. Я хочу получить ответ на этот вопрос, и меня не интересует, в мягкой или грубой форме ты его задашь. Ты понял, что я имею в виду?

— Да, император.

Я услышал, как отворилась и закрылась дверь, и император посмотрел «мне за плечо», куда-то за Чашу. На мгновение его брови взметнулись вверх, выражая удивление, но он тотчас же совладал с собой.

— Что-нибудь еще, Дамастес?

— Нет, ваше величество.

— В таком случае, прошу меня извинить. Сейчас я должен отправиться на одно очень важное заседание.

Покачав головой, я встал, вытягиваясь в струнку. Серебряное зеркало затянулось серой пленкой, но, несмотря на огромное расстояние, я успел услышать негромкое хихиканье.

Я никогда не слышал, чтобы супруга императора, баронесса Розеина, хихикала. Если быть точнее, у нее был очаровательный, чувственный грудной смех, которым я прямо-таки наслаждался. По всей вероятности, я ошибся, потому что лишь очень злой человек может считать, что мужчина, встречающийся в столь поздний час в своих личных покоях с женщиной, не являющейся его женой, не может не помышлять о разврате. С другой стороны, я вспомнил об одержимости Лейша Тенедоса, когда он еще был холостым, затаскивать в свою кровать всех окрестных красавиц. Меня восторгало то, как успешно баронесса Розеина справлялась с подобными наклонностями своего супруга, особенно после того, как он взошел на престол. Правда, в последнее время до меня стали доходить слухи, что Тенедос недоволен своей женой, не принесшей ему наследника, но лично я ничего подобного не замечал.

Впрочем, не имело никакого значения, была ли та женщина, чей смех я услышал, Розенной или кем-то еще — император вправе вести себя так, как ему заблагорассудится, и мне не было до этого никакого дела.

Я задержался на этой мелочи, к тому же, возможно, объяснявшейся просто игрой моего воображения, потому, что не хотел думать о главном.

Судьба Нумантии находится за Спорными Землями. К югу от Кейта раскинулся Майсир, вотчина великого короля Байрана. Испокон веков Нумантия и Майсир жили в мире, но Тенедос однажды сказал мне:

— Короли всегда смотрят дальше границ своих владений. Лично я так поступаю; почему же мне ждать иного от других?

Но Майсир огромен, по площади почти в полтора раза больше Нумантии, его населяют миллионы людей разных национальностей, у него могучая регулярная армия. Я не знал, что хуже — виды короля Байрана на Нумантию или же стремление императора Тенедоса расширить границы своих земель.

Вдруг все предстало передо мной в мрачных тонах. Во-первых, император изменяет своей супруге, далее, со стороны Майсира надвигается какая-то беда... Оставалось только надеяться, что я ошибаюсь.

Фи! — как говорит Тенедос в минуты крайнего недовольства. Иногда нужно думать, а иногда лучше отключать рассудок, не давать хода мыслям.

Маран спала, устроившись на своей половине просторной кровати под высоким балдахином, украшенной бронзой. Во сне она выбросила ногу из-под одеяла, и я задержал восторженный взгляд на восхитительных изгибах щиколотки и бедра, лежащих на шелковой простыне и освещенных двумя горящими свечами. Дверь приглушенно захлопнулась, и Маран перекатилась на спину, опуская руку вниз. На ее губах заиграла улыбка.

Я вспомнил игру, в которую мы с женой играли время от времени. Этой игре научила меня Маран, а она, в свою очередь, узнала ее от своей лучшей подруги Амиэль, графини Кальведон.

Бесшумно раздевшись, я прокрался к одному из наших сундуков, так и не разобранных после приезда. Отыскав в нем четыре длинных шарфа, я сделал на конце каждого по петле и накинул их на запястья и щиколотки спящей.

Сначала я осторожно развел ей руки. Если Маран и проснулась, то не показала виду. Правда, ее улыбка стала еще шире.

Быстро привязав запястья к стойкам кровати, я схватил одну ногу и поднял ее так, что ягодицы Маран приподнялись над простыней. Обмотав шарф вокруг верхней части спинки, я ловко затянул узел.

Тут уж Маран соизволила проснуться. Она начала сопротивляться, вырываясь из моих рук, но я схватил другую ногу и так же стремительно привязал ее к противоположной стороне спинки кровати.

Маран широко раскрыла глаза.

— Теперь ты полностью в моей власти, — прошипел я, подражая злодею со сцены.

Она открыла было рот.

— Только попробуй крикнуть, и я буду вынужден заткнуть тебе рот кляпом!

Высунув язык, Маран медленно провела им по губам, дразня меня.

— Ты ведь не можешь пошевелиться, так?

— Не могу, — прошептала она. — Ты можешь делать со мной все, что пожелаешь.

— Правда?

— Правда. Я заслужила наказание и приму его в том виде, в каком ты захочешь.

Забравшись на кровать, я ущипнул Маран сначала за один сосок, потом за другой. Она ахнула, вжимая свою грудь мне в руку. Опустившись на колени у нее между ног, я провел языком по узелку страсти, а потом проник внутрь. Застонав, Маран стиснула бедрами мою голову.

Мой язык входил и выходил из ее чрева, и дыхание жены учащалось и становилось громче. Ее бедра начали двигаться в такт.

— О да, о да, пожалуйста, о да! — стонала Маран, но я не обращал внимания на ее призывы.

Ее тело взметнулось вверх, она вскрикнула и забилась в судорогах. Мой язык не останавливался до тех пор, пока дрожь не прекратилась, после чего я лег на Маран.

— А вот теперь, — сказал я, — теперь ты познаешь истинное наслаждение.

Погрузив свое естество в ее влажное чрево, я неподвижно застыл. Маран попыталась было двигаться, но я ей не позволил.

— Пожалуйста, возьми меня! — взмолилась она. — Возьми меня так, чтобы дух захватило!

«Вот так?» Обхватив руками бедра Маран, я потянул ее на себя, доставая до самых глубин, и она снова вскрикнула. Я отпрянул назад, опять подался вперед, двигаясь резко, жестоко, и каждый раз Маран выкрикивала что-то бессвязное, то называя меня по имени, то произнося грязное ругательство. Я держался, пока мог, но в конце концов дал себе волю и с громким криком выплеснулся внутрь Маран, почувствовав, что где-то совсем неподалеку вращается Колесо.

Придя в себя, я обнаружил, что лежу на жене, опираясь на локти Маран медленно открыла глаза.

— А теперь дай мне попробовать тебя на вкус. Выскользнув из нее, я прополз вперед. Повернув голову, Маран высунула язычок и лизнула головку моего члена.

— Великий трибун, я по-прежнему твоя пленница, — прошептала она. — Я требую более сурового наказания, — добавила она, раскрывая рот и принимая меня в себя.

С этого момента и до рассвета у меня в голове успела промелькнуть лишь одна связная мысль: что-то насчет императоров и королей.

Выполнить приказ императора найти и допросить высокопоставленного чародея оказалось совсем непросто. Большинство каллианских прорицателей погибли или в пламени гражданской войны, или при разгроме последнего оплота Чардин Шера, стертого с лица земли демоном. Те, кто уцелел, насколько мне удалось выяснить, бежали из провинции или спрятались. Я подозревал, что пытаться отыскать колдуна, который этого не хочет, все равно что искать черную кошку в безлунную ночь.

И все же в конце концов мне удалось найти одного мага. К своему стыду, я выяснил, что все это время он сидел у меня — точнее, у принца Рейферна в тюрьме. Согласно его досье, это оказался не столько практикующий чародей, сколько философ и наставник. И все же в моих руках оказался друг Микаэла-Повелителя духов, Микаэла Янтлуса, главного волшебника Чардин Шера. Возможно, с его помощью мне удастся понять, кто собирается восстать против законного правителя.

Этого чародея звали Аримонди Хами; он был очень уважаемым человеком в кругу каллианской интеллигенции. Его взяли под стражу, потому что он отказывался признать власть Нумантии и, что гораздо хуже, заявлял об этом во всеуслышание.

Меня всегда мучил вопрос, как можно держать в плену волшебника, даже не самого могучего. Хами сидел не в сыром темном подземелье, а в очень светлой и чистой камере, находящейся прямо под гауптвахтой цитадели; помещение постоянно подвергалось тщательным обыскам, происходившим с непредсказуемой периодичностью не реже раза в неделю. Хами разрешалось иметь в камере перо, бумагу и любые книги, за исключением тех, что имели отношение к колдовству. К нему допускались посетители из списка, одобренного лично принцем-регентом. Еду пленному чародею готовил его собственный повар, а одежда состояла из новых шерстяных и хлопчатобумажных балахонов без каких-либо украшений. Каждая просьба Хами тщательно изучалась провидцем Эдви, следившим за тем, чтобы заключенному не удалось собрать все необходимое для заклятия побега.

Пусть мне предстояло иметь дело не с великим чародеем, а с книжным червем, и все же я поставил за его креслом двоих охранников с обнаженными мечами, получившими приказ хватать его, если что-то пойдет наперекосяк, а если это окажется невозможно, убить Хами на месте.

Когда ученого-колдуна ввели в комнату, он бросил взгляд на солдат и вздрогнул. Я пригласил его садиться и спросил, не желает ли он вина.

— Не откажусь, трибун а'Симабу, — произнес мой гость приятным голосом прирожденного оратора.

Наполнив кубок, я протянул его Хами.

— Вы не выпьете со мной?

— Вино я употребляю крайне редко, — честно признался я. — Мне так и не удалось полюбить вкус спиртного; к тому же оно оказывает на меня не очень приятное воздействие.

Колдун окинул меня недоверчивым взглядом.

— Не знаю, можно ли вам верить.

— Я вас не понимаю, — удивился я.

— Два солдата с обнаженными мечами... вы не желаете разделить со мной угощение... можно подумать, вам удалось распутать узел, над которым бился принц Рейферн и те, кто был до него.

— Провидец Хами, ученик из меня выдался никудышный, — сказал я. — Мои наставники постоянно сбивали меня с толку своими вопросами, причем нередко делали они это не для того, чтобы научить меня уму-разуму, а просто ради забавы. Мне это не нравилось тогда, а сейчас нравится еще меньше. Будьте добры, объяснитесь.

Ученый муж пристально взглянул на меня.

— Когда стражники привели меня сюда, я решил, что вы хотите меня убить.

— Зачем мне лишать вас жизни? Хоть вы и изменник, но, помимо пустых разговоров, от вас нет никакого вреда.

— Чего, по моему разумению, в нынешние времена вполне достаточно, чтобы укоротить человека на длину головы.

— Ко мне это не относится, — заверил его я. — А также к тем, кто служит под моим началом. Нет, мне нужно от вас другое. Но с чего вы взяли, что я собираюсь вас убить? О каком запутанном узле шла речь?

Осушив кубок, Хами улыбнулся.

— Вино превосходное, трибун. Вы позволите мне еще?

Я снова наполнил его кубок.

— Запутанный узел, в который сплелась моя судьба. Только задумайтесь: я отказался признать власть Провидца Лейша Тенедоса, провозгласившего себя императором. Я считаю законным органом правления Нумантии Совет Десяти.

— Этих бестолочей? - изумился я. — Доведших страну до бесчинств сторонников Товиети, разжегших пламя гражданской войны? Почему вы хотите вернуть власть этим людям? Еще никогда прежде власть в стране не принадлежала столь бездарным правителям. Ни один из них не догадался бы вылить из сапога случайно зачерпнутую воду, если бы наставление, как это делать, было написано на подошве!

— Но это была законная власть.

— Вы считаете, Нумантии следовало идти по той дорожке, куда они ее завели, до тех пор, пока она окончательно не развалилась бы на части?

— Мне, как уроженцу Каллио, мало дела до того, что будет с остальной Нумантией. Я считал правление Чар-дин Шера динамичным и прогрессивным.

— Странно слышать от вас подобные слова. Чардин Шер был здесь таким же диктатором, каким, по вашему утверждению, является в Нумантии император.

Аримонди Хами слабо усмехнулся.

— Наверное, вы правы. Но если воспользоваться армейским языком, возможно, Чардин Шер был сукин сын, но он был наш сукин сын.

— Но сейчас он мертв, и мертвее не бывает, — заметил я. — Насколько мне известно, он не оставил после себя ни преемников, ни близких кровных родственников. Вы бы предпочли, чтобы вами управлял первый встречный болван?

Ученый муж рассмеялся. Я с горечью осознал, что мои слова можно было бы применить и к тому, кто не так давно пробил себе дорогу к престолу Нумантии.

— Не стану вас больше смущать, продолжая распространяться на эту тему, — успокоил меня Хами. — Позвольте только добавить, что, на мой взгляд, Каллио нужно дать возможность самой разобраться со своими проблемами — впрочем, это относится ко всему человечеству. Возможно, вы правы, и в конечном счете мы попадем под пяту какого-нибудь кровожадного деспота. Согласен, ваш император далеко не самый несправедливый человек из всех тех, о ком мне доводилось слышать или читать.

Я восстал против него потому, что мне хочется узнать, каким станет будущее, если устранить от власти военных. Быть может, в этом случае страной будут управлять люди мира — поэты, ученые, святые.

— Сомневаюсь, что такое когда-либо произойдет, — печально усмехнулся я. — Похоже, самой судьбой предопределено, чтобы люди с мечом брали верх над людьми мира. Императору Тенедосу тоже понадобилось войско, чтобы взойти на престол.

Но мы отклонились от темы. Продолжайте свое объяснение насчет того узла, который, по-вашему, я собирался разрубить.

— Приношу свои извинения. Вы правы. Я нахожусь в решительной оппозиции к вашему императору и не собираюсь молчать о том, что думаю о его правлении. Поэтому, согласно вашим законам, я изменник, и меня надлежит предать смерти.

Однако у тех, кого император присылал в Каллио, хватало ума понимать, что из казненного ученого получится великолепный мученик, который может стать знаменем сопротивления. Вот почему мне позволили жить и не предали суду.

Когда меня привели сюда и я увидел этих двоих (и он кивнул в сторону охраны), мне показалось, что вы подошли к решению проблемы как настоящий солдат: сегодня разбираться с сегодняшними заботами, а с завтрашними тогда, когда они возникнут.

— По-моему, провидец, — возразил я, — вы судите о военных чересчур упрощенно — по крайней мере о командирах.

— Возможно, — согласился Хами, и в его голосе мне послышалось безразличие. — Я не имел возможности с ними общаться.

Осушив свой кубок, он встал и, не спрашивая у меня разрешения, в третий раз наполнил его. Я ничего не имел против. Если мне удастся его напоить, возможно, у него развяжется язык. Я прекрасно понимал, что имел в виду император, говоря, что для получения ответа на его вопрос я могу использовать любые средства. В подвалах замка находились комнаты пыток, и у меня не было недостатка в людях, как каллианцах, так и никейцах, умеющих пользоваться страшными приспособлениями, ржаво-бурыми от крови.

— Значит, я ошибся, — улыбнулся Хами. — Кстати, позвольте признаться, что я не слишком-то жалуюсь на свою участь. Меня неплохо кормят, мне не нужно беспокоиться о том, как расплатиться с домовладельцем и сборщиком податей. В моем распоряжении есть практически любая интересующая меня книга, за исключением тех, что связаны с колдовством; впрочем, мои изыскания уже давно превзошли все то, что можно найти в трактатах о прикладной магии. Мне уже не доставляет удовольствия шататься по тавернам или искать наслаждения в объятиях красотки, так что от этого я тоже не испытываю неудобства. В таком случае, что же вам от меня понадобилось? Смею предположить, это как-то связано с тем обстоятельством, что мы, каллианцы, не желаем пресмыкаться перед вашим императором, как вам того хотелось бы.

— Знаете, — продолжал он, не дожидаясь моего ответа, и я понял, что на него начинает действовать вино, — я был другом Микаэла Янтлуса, главного чародея Чар-дин Шера, — по крайней мере в той степени, в какой Микаэл был способен на дружбу. Этого человека интересовали только власть и магия; общение с теми, кто не мог ничего добавить к его знаниям по этим двум вопросам, он считал пустой тратой времени.

Я считал его величайшим магом всех времен и народов. Но я ошибался. Провидец Тенедос оказался сильнее его, хотя остается только гадать, какая цена была за это заплачена.

— Цена?

— Я читал сообщения о том, что произошло во время осады последней крепости, и даже говорил с воинами, чудом оставшимися в живых после той ночи, когда появившийся демон уничтожил Чардин Шера и Микаэла. Как вы полагаете, откуда появился этот демон?

— Мне не нужно гадать, я знаю наверняка, — сказал я. — Его призвал Провидец Тенедос.

— И чем он за это расплатился? — по-совиному широко раскрыл глаза Хами, глядя на меня.

Сам Тенедос ответил мне на этот вопрос, когда я вызвался пробраться в замок Чардин Шера с неким снадобьем. Я решил рассказать Хами о том, что в ту грозовую ночь сказал мне Лейш Тенедос — Император сказал, что та сила, демон, просит его доказать свою искренность. Человек, которого он любит, должен выполнить одно поручение, — сказал я. — И этим человеком, как решил император, являюсь я. Поэтому я исполнил то, о чем он меня просил.

— И больше он вам ничего не объяснил? — недоверчиво спросил Хами.

— Тенедос также сказал, что это еще не все, но окончательная расплата наступит не скоро. — Возможно, мне не следовало говорить об этом Хами, но тем не менее я не удержался.

— И как вы думаете, о чем шла речь? — усмехнулся искусный спорщик.

— Понятия не имею, — честно признался я. — В демонах я разбираюсь так же плохо, как вы в военных.

— Справедливое замечание, — согласился Хами. — Кстати, я настоятельно не рекомендую вам посвящать человека, провозгласившего себя императором, в суть нашего разговора. Вне всякого сомнения, Провидцу Тенедосу пришлось дорого заплатить за услуги демона, а чародеи, заключившие подобные сделки, не любят, когда им об этом напоминают.

Но я опять увлекся, а ведь вы пригласили меня не для этого.

Я передал ученому мужу вопрос императора: что мешает имперской магии действовать в Каллио, преграждая ей путь, словно облако тумана лучам света?

Почесав подбородок, Хами поднял было кубок, но снова поставил его, не сделав ни одного глотка.

— Война Каллио и Нумантии потрясла до основания как этот мир, так и тот, другой. Люди призывали на помощь магию такой разрушительной силы, подобной которой еще не было в истории человечества. Это чувствую даже я, кого Ирису обделил талантом.

После окончания войны, в тот короткий промежуток времени до моего ареста и водворения в тюрьму, я обнаружил, что мне с огромным трудом даются даже самые простые заклинания. Полагаю, это объяснялось побочным действием разрушительных энергий, не подвластных мне, — если хотите, отголосками столкновения Микаэла Янтлуса и Провидца Тенедоса. Я ощущаю их до сих пор.

— Вот мое самое вероятное объяснение, — продолжал ученый-колдун, переходя на нудную монотонную речь профессора, втолковывающего очевидные истины тупым ученикам. — Возможно и другое предположение, которое не придется по нраву вашему императору, состоящее в том, что существует другой всемогущий чародей, желающий Тенедосу зла. Этот неизвестный до сих пор волшебник может находиться как в Нумантии, так и за ее пределами. Пока что я ничего не могу сказать, — добавил Хами, — но если вы не побоитесь предоставить мне доступ к определенным вещам, я могу поэкспериментировать. Я рассмеялся.

— Прорицатель Хами, я все-таки не такой желторотый птенец, каким кажусь. Можете не сомневаться, я ни за что не позволю вам творить какие-либо заклинания. — Я встал. — Благодарю за то, что уделили мне время.

Улыбнувшись, ученый муж тоже поднялся с места. Я заметил, что его слегка пошатывает.

— Мы можем продолжить наш разговор. Вы прекрасно разбираетесь в винах.

Вопреки настоятельному совету каллианского чародея, я передал императору все, о чем мы с ним говорили. Где-то в середине сеанса ртутное зеркало подернулось рябью, и я испугался, что связь прервалась. Однако через мгновение лицо императора снова появилось.

Когда я замолчал, Тенедос долго сидел не шелохнувшись. Его лицо оставалось непроницаемым. Наконец, не выдержав, я тихо кашлянул, и император пришел в себя.

— Гм, любопытно, — задумчиво произнес он. — Значит, в Каллио действительно что-то есть. Любопытно, очень любопытно. И все же я готов поспорить, что суть происходящего надо искать в настоящем, а не в прошлом.

— Ваше величество, у вас есть какие-то предположения?

— Разумеется. Но это никак не связано с Каллио, так что ты можешь не беспокоиться. Предоставь мне разбираться с будущим. С самым ближайшим будущим.

Поколебавшись, я набрался смелости и сказал:

— Мой господин, позвольте еще вопрос... Лицо императора окаменело.

— Полагаю, тебя интересует цена, о которой упоминал каллианский прорицатель?

— Да, ваше величество.

— Нет, ответа не будет. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Дамастес, ты хороший солдат и отличный друг. Второе определяется тем, что ты никогда не выходишь за рамки первого. К тому же этот книжный червь все равно не знает, как себя вести, чем расплачиваться в реальном мире.

Резко встав с кресла, император вышел из комнаты.

Возможно, мне следовало проявить настойчивость — если не в этот раз, то в другой. Нумантия была родиной не только Тенедоса, но и моей тоже. Как командующему армией мне нужно было знать ответы на такие вопросы. Но вместо этого, смутившись, я постарался не думать о зловещих словах Хами.

В тот момент боги отвернулись от меня: и Ирису-Хранитель, и Паноан, бог-покровитель Никеи, и Танис, бог-хранитель моего рода, и Вахан, божество в виде обезьянки, мой личный бог мудрости, — все повернулись ко мне спиной.

Осталась только Сайонджи, и сейчас, оглядываясь назад, я вижу ее злорадные ужимки: она предвкушала грядущий ужас.