Корниловец

Глава 17 ГРОМ ПОБЕДЫ

Чем дальше в горы уходил караван, тем суровее делались виды — леса уступали место заснеженным лугам, переходившим в ледяную каменистую пустыню, безжизненную и безрадостную.

Первую остановку сделали на повороте в Эрзинджан, древний город, известный как Азирис ещё с незапамятных хеттских времён, а в 1916-м захваченный Юденичем. Эрзинджан возлежал на западном краю плодородной долины, сплошь покрытой садами, и летом представлял собой подлинный оазис среди неприветливых гор.

Наверное, именно поэтому тутошний русский гарнизон поредел лишь наполовину, не спеша эвакуироваться из эрзинджанских фортов — хороша была землица! Конечно, всё кругом какое-то не своё, не родное, так ведь прижились же тут как-то молокане с духоборами![142] Изб понастроили, и живут себе. Налево глянешь — минареты с мечетями да с караван-сараями, а направо посмотришь — девка выступает в сарафане, вёдра тащит на коромысле, а подружка её журавель колодезный опускает… Русь!

В Эрзинджане сошли корниловцы, а караван продолжил свой нелёгкий путь.

На восемьдесят вёрст между Эрзинджаном и Эрзерумом вдоль правого берега Евфрата, местными прозванного Кара-Су, простиралась высочайшая отвесная скала, на самом краю которой, прижимаясь к крутому склону, вилась узкая, гладкая, как полотно, дорога, едва пригодная для того, чтобы разминуться двум подводам. А внизу, глубоко-глубоко, шумел и ревел Евфрат, бурный и стремительный, бурливший и пенящийся. По левой стороне его тянулись, теряясь вдали, горы, а впереди расступались утёсы, прорезанные рекой. На тёмных скальных громадах то там, то сям мелькала белёсая полоска шоссе.

Было холодно, но Кирилл изрядно потел, сидя за рулём «Бенца». Ужасающая пропасть обрывалась в шаге от колёс, а за лобовым стеклом качалась скользкая дорога — дорожка! — извиваясь как змея.

Когда караван остановился на заснеженном перевале, и Марков выкликнул охотников расчищать снежные заносы, Авинов тоже покинул кабину — и едва на коленки не шлёпнулся, так дрожали ноги.

Снег поднимался до высоты в три сажени,[143] но деревянным лопатам поддавался, а уж от желающих поработать отбою не было — всякий хотел подвигаться, чтоб согреться.

За перевалом Кириллу стало полегче — на несколько вёрст шоссе углубилось в ущелье. Отвесные высоченные стены вздымались с обеих сторон, сжимая небо в голубую ленточку, а потом дорога снова запетляла причудливым серпантином, спускаясь по уступу между крутейшим склоном справа и глубочайшей пропастью слева.

До Эрзерума добрались на второй день. Город лежал между двух горных хребтов, как в неглубокой чаше. В недавнем прошлом Эрзерум являлся тыловой базой османской армии, главным центром всей восточной Турции, потому и стал город твердыней, укреплённым районом. За его основу турки взяли прекрасную горную позицию Девебойну, сотворенную самой природой, — она отделяла Пассинскую долину от Эрзерумской. На горном хребте крепко сидели одиннадцать фортов, отлично подготовленных к круговой обороне. Они располагались в две линии, прикрывая друг друга артиллерийским огнём, и представляли собой каменные многоярусные башни с амбразурами для орудий, прикрытые рвами и двумя-тремя валами.

Чобан-деде, Далан-гез, Кара-гюбек, Узун-Ахмет, Каракол — все эти названия османских фортов звучали как заклинания злого волшебника, призывающего силы тьмы, но не так страшен чёрт, как его малюют, — русские воины не раз и не два брали Эрзерум приступом. Теперь же перед ними стояла задача иного порядка — удержать захваченные крепости, отстоять то, что было завоёвано потом и кровью.

Кирилл вёл «Бенц» по узким восточным улицам и отдыхал душой — всё самое страшное осталось позади, турок он боялся куда меньше бездонных пропастей, падать в которые — боже упаси! Вот где, верно, гадостная смерть.

Дома вокруг стояли приземистые, большей частью одноэтажные, с плоскими крышами, крытыми дёрном, архаичные и некультурные. Над этим пыльным морем ветхого жилья поднимались, горбились, дыбились мечети, мавзолеи, караван-сараи, «двурогая» медресе, уставившая в небо пару минаретов. А дальше — горы, горы, горы…

Местные высыпали наружу, со страхом и любопытством оглядывая караван, — неужто, дескать, на этих русских угомона нет?

И слева, и справа бежали вприпрыжку мальчишки — армянские кричали: «Християн! Християн!», а турецкие были куда практичней, требуя: «Бакшиш! Дай, дай!»

Покрутившись по улочкам, караван прикатил к цитадели. Удивительно, но встречать генерала Маркова вышли не только нижние чины, причём одетые по форме, но и офицеры с нашитыми погонами!

Вперёд вышел начальник гарнизона, генерал-майор Квинитадзе, за отличие в Эрзерумской операции награждённый золотой саблей с надписью: «За храбрость». Георгий Иванович приблизился к Маркову и отдал честь.

— Добро пожаловать, ваше превосходительство! — улыбнулся он с истинно грузинским радушием.

После обмена приветствиями и представлений Квинитадзе взял Маркова под руку, как старого приятеля, и повёл угощать с дороги.

— У нас тут, в поднебесье, Сергей Леонидович, — болтал он, — свои правила, свои законы. Скинули царя? Поделом! Скинули «временных»? Вах! Так им и надо! Нас тут пять тыщ народу осталось, почти что без митингов прожили. Да! Тут хочешь не хочешь, а к своим потянешься, что нижние чины, что «офицерьё недобитое», хе-хе… Тем более — зима! Сейчас ещё ничего, терпимо, а вот в позапрошлом году… О-о! — Генерал-майор закатил глаза. — Снега завалили окопы, землянки, дороги, перевалы. Вся моя дивизия тогда поменяла винтовки на лопаты. Снег стоял стеной до трёх-четырёх саженей, ветер страшный, метель. В двадцати шагах ничего не видно! Часто утром нельзя было открыть землянку, так как вся она, до верха, оказывалась засыпанной снегом…

Марков покивал нетерпеливо и спросил о главном:

— Как мыслите, Георгий Иванович, удержим город, если турки попрут?

Квинитадзе задумался и пожал плечами.

— Все форты — наши, — сказал он, — все четыреста с лишним орудий — на месте. Людей маловато, так вы с пополнением прибыли! Чего ж не удержать? Удержим… Лишь бы было для кого, лишь бы Россия в целости и сохранности осталась!

— Останется! — твёрдо пообещал Марков.

После скромного застолья Сергей Леонидович с Георгием Ивановичем устроили осмотр укреплений, а Кирилл Антонович тем временем «подрабатывал» квартирмейстером, размещая своих текинцев. Набегался он так, что заснул прямо в штабе и лишь утром вспомнил о водительнице «Лорен-Дитриха». Кинулся искать, покряхтывая от стыда и боясь, что Нвард уехала далее, к озеру Ван, даже не попрощавшись с бессовестным любовником, но девушка сама нашла его — вызвала через ухмылявшегося Саида.

Погрозив Батыру кулаком, Кирилл выбежал к ориорд Нвард, поджидавшей его у ворот цитадели.

— Прости, ради бога!.. — покаянно начал Авинов, прикладывая пятерню к сердцу, но девушка, слабо улыбаясь, остановила его излияния.

— Полноте, Кирилл, полноте, — ласково сказала она. — Давай пройдёмся немного? Мне надо сказать тебе нечто важное… Очень важное.

Косясь на часовых у ворот, не скрывавших своего любопытства, Авинов увёл Нвард подальше, но стараясь особо не удаляться от расположения. Азия всё ж таки.

Завернув за угол обширной мечети с тонкими, худосочными минаретами, Кирилл сбавил шаг. Внимательно посмотрев на девушку, он заметил, что оживление на её лице — деланое, вымученное, и сейчас, наедине с ним, Нвард уже не скрывала своего истинного настроения — тоски и печали. И что-то ещё угадывалось в чёрных глазах… Отчаяние? Загнанность?

— Что случилось? — осторожно спросил Авинов.

Девушка шла рядом с ним, опустив глаза, и молчала.

— Я устала, — проговорила она, наконец. — Устала тебе лгать.

— Не понимаю! — замотал головой Кирилл.

Нвард глубоко вздохнула и сказала, глядя ему в глаза:

— Единственная правда заключается в том, что меня зовут Нвард и я люблю тебя… Всё остальное — ложь и притворство. О, да, я была в одалисках, но вовсе не отвергала султана, хотя он и не замечал меня. Я — турецкая шпионка, Кирилл. Молчи, молчи! Не говори ничего! Мне сейчас очень, очень трудно, очень тяжело и скверно. Я шпионила за англичанами в Тегеране и Багдаде — и была спокойна, даже довольна жизнью. Я танцевала в парижском кабаре, спаивала французских офицеров — и совесть моя молчала. Но когда меня заслали к русским, я встретила тебя. И всё перевернулось, всё пошло не так! Я не могу больше работать против вас — это нечестно, это неправильно! Вы же спасаете мой народ, а я? А я, выходит, предаю и армян, и русских?! И я… И я…

Нвард не выдержала и заревела, как девчонка, размазывая ладонями слёзы по щекам. Авинов обнял её за плечи и прижал к себе. Обиды, тем более ненависти или презрения, не было в нём. Кириллу было жалко ориорд Нвард, вот в чём дело.

— Значит, никто тебя не преследовал? — негромко спросил он.

Девушка помотала головой, не отрывая её от груди Авинова. Потом, шмыгнув носом, она подняла на него заплаканные глаза.

— Я бы ещё в Трапезунде во всём призналась тебе, но там был Мехмет-эфенди, а он страшный человек, я боюсь его. Он резидент турецкой разведки, а половина его контрабандистов — агенты. Это они сообщили о планах Корнилова, и меня забросили в Трапезунд. Потопление «Йилдиз Деде» было трагической ошибкой, нелепой случайностью, но… Мне стыдно за мои мысли, но всё-таки я рада крушению, ибо встретила тебя. Ты светлый и настоящий, ты… Ах, что теперь говорить об этом?!

Кирилл погладил её руку, затем поднёс к губам и поцеловал изящную конечность. Девушка взглянула на него расширенными от изумления глазами.

— Ты… — прошептала она. — Ты не гонишь меня прочь?!

Авинов покачал головой.

— Ещё чего, — улыбнулся он. Тут его посетило воспоминание о Даше, и улыбка пригасла. Господи, как только не складываются судьбы человеческие! Как только не пересекаются пути земные! В каких только тенетах, неощутимых, почти несуществующих, не бьются души смертных!

— Я не прошу у тебя прощения, — взволнованно сказала Нвард, — его для меня, наверное, и не бывает, но попытаюсь загладить свою вину… — Смолкнув на минуту, девушка нервно скрещивала пальцы рук, собираясь с духом, и договорила: — Ровно через два дня османы перейдут в наступление. Семь дивизий пехоты низама[144] под командованием генерал-лейтенанта Мехмеда Вехиб-паши ударят в эрзерумском, ванском и приморском направлениях.[145]

Кирилл молчал как громом поражённый.

— Откуда тебе это известно? — пробормотал он, лишь бы что-то сказать, а сам в это время соображал, что делать и куда бежать.

— От Энвера-паши.[146] Это он послал меня в Трапезунд, и это он ныне, по сути, правит Турцией, а не султан-калиф.

— Та-ак… — протянул Кирилл. — Семь дивизий, говоришь? Это сколько же тыщ народу наберётся?

— Двадцать пять.

— Двадцать пять? — обрадовался Авинов. — А, ну это ещё ничего! Так… Мы сейчас же идём к генералу Маркову и обо всём ему рассказываем.

— Нет! — испуганно воскликнула Нвард. — Ваш генерал меня расстреляет!

— Я тебя заслоню своим телом, — улыбнулся Кирилл. — Пошли!

— Я… — слабо воспротивилась Нвард.

— Бегом!

И турецкая шпионка побежала, держа за руку русского офицера.

Генерал Марков поначалу выслушивал исповедь Нвард сидя за столом, потом он вскочил и стремительно зашагал из угла в угол. Яростно выругавшись, генерал церемонно попросил у дамы прощения и выскочил в коридор, выкликая батальонных и ротных. И пошло раскручиваться колесо военной машины — 4-я сотня казаков верхом отправилась в разведку, артиллерия перемещалась на новые позиции, шифровальщик по радиолинии предупредил Трапезунд о готовящемся наступлении турок, прося Эльснера подсобить — перебросить в Эрзерум отряд бомбовозов с воздушной станции 1-го разряда «Батум», недавно отобранной у грузин. В тот же час надёжный «пятак» — гидроплан М-5[147] отбыл в Карс с пакетом для генерала Эрдели, а Квинитадзе услал парочку «Бенцев» в Ван — предупредить добровольцев из Армянского корпуса, чтобы те бдили. По радиолинии, протянутой между Эрзерумом и Трапезундом ещё в шестнадцатом, ушёл приказ об аресте Мехмета-эфенди. В тот же день пришёл ответ: подстрелив троих жандармов, турецкий резидент скрылся в горах…

…На третий день, перед самым наступлением, прибыли грузовики, совершившие вторую — и последнюю — ходку. Бензин был на исходе, да и подвозить более не осталось ничего — все снаряды, все патроны, какие имелись, были доставлены. Корнилов поделился последним.

Утром над Эрзерумом закружил турецкий аэроплан. Нвард, глядя на него из-под руки, уверенно сказала:

— Это «Арибурун». У османов их два всего — «Арибурун» и «Анафарт», но тот однажды сел неудачно — до сих пор починить не могут…

Кирилл молча наблюдал за аппаратом, а вот Марков не выдержал, скомандовал:

— Дударев! Пощекочите-ка его из «эрликонов»!

Звонко затявкала двухствольная скорострельная пушка. Турецкий пилот увильнул от первой очереди, но вторая порвала ему крыло — «Арибурун» сначала плавно, затем всё убыстряясь, понёсся к земле, кувыркаясь и крутясь, пока не лопнул тусклым шаром огня на склоне Топ-дага.

— Красиво пролетел! — довольно крякнул Марков.

В это время прискакали казаки, посланные на разведку. Они закружили по двору, остужая коней.

— Да скорей же, сукин сын! — закричал Сергей Леонидович. — Давай сюда донесение!

— Идёт турка, ваше превосходительство! — откозырял подъесаул Леурда. — Тыщ восемь, да як бы не бильше — и конных, и пеших! Разъезд есаула Гулевича напоролся на турок, те открыли огонь. Есаул тоже ранитый и лыжить промиж вбитых. Хорунжий Ядыкин послав мэнэ просыть пиддэржку!

— Штабс-капитан Авинов! — официально обратился Марков. — Берите эскадрон своих текинцев и скачите в район 4-й сотни хорунжего Ядыкина.

Коротко козырнув, Кирилл скомандовал спешенным текинцам, вчера лишь снова обретшим коней:

— Эскадрон — садись! За мной!

Марков перекрестил Авинова и его конников. Широким намётом текинцы вынеслись на улицы Эрзерума, с гиканьем проскакали через весь город, направляясь к подошве горного хребта.

Безлесная долина сужалась, затягиваясь кряжами. Издалека накатил гул, и низко-низко над землёю вспухли облачка разрывов, а после закурился подмороженный грунт, побитый шрапнелью. Навстречу залпам пылили конные упряжки русского артиллерийского взвода, волокущие орудия-трёхдюймовки.

— Эскадрон — повод![148] — закричал Кирилл, малость осаживая своего рыже-золотистого скакуна.

Подскочив к скалистому подножию, он увидел 4-ю сотню в цепи по самому гребню, стрелявшую по врагу. Назар Ядыкин позади цепи прогуливался во весь рост. За спиною у него белел башлык, словно зазывая: целься!

— К пешему строю… Слезай! — крикнул Авинов, и текинцы мигом скатились с сёдел, выхватывая из-за плеч винтовки.

— В цепь! Вперёд!

В малиновых халатах, прикрытых тёплыми бурками, кавалеристы полезли вверх по булыжникам и каменному крошеву, спотыкаясь и скользя по крутому подъёму горы, карабкаясь вперёд и вперёд. Первыми до гребня добрались Саид и Махмуд. Едва их тельпеки показались на гребне, турецкие пули буквально зароились, выбивая злые фонтанчики из мёрзлой глины.

— Ложитесь, ложитесь, ваше благородие! — крикнули ближайшие текинцы.

Авинов покосился на невозмутимого Ядыкина, вышагивавшего взад и вперёд, и прятаться от пуль не стал, пригнулся только, высматривая в бинокль позицию османов — та была недалеко, такой же скалистый гребень, что и у казаков с текинцами, только пониже, а над ним, на высоком древке, полоскался красный флаг с белым полумесяцем и звездою. С османской позиции то и дело доносилось:

— Алла… Алла…

— Секим-башка, гяур, секим!

— Осман — карош! Урус — поганый!

— Ля-иллаха-илля-аллаху!

Пониже-то он пониже, соображал Авинов, не слушая оскорбительные выкрики, но этот турецкий завал командовал надо всею той местностью. Казаки пока сцепились с отрядом в авангарде, а за ним следуют главные силы…

— Ядыкин! — заорал Кирилл.

Хорунжий быстро подошёл и опустился на одно колено, принял поданный ему бинокль.

— Надо турок оттуда выгнать, — сказал Авинов, волнуясь, — и занять высоту!

Ядыкин внимательно осмотрел турецкий гребень, над которым то и дело мелькали головы аскеров, и кивнул:

— Сделаем.

Кирилл впервые за всё время глянул вправо, на склон горы. Розовато-жёлтый кремнистый скат круто уходил вверх, ныряя под белую глазурь снежников, а ещё выше, в выцветшем синем небе, сияло солнце — светило, но не грело.

Дердеш-мерген с кем-то из казаков вытащил на гребень пулемёты.

— Прикрываем артиллерию!

Затрещали «максимы», полосуя высоту, занятую османами. И вот рявкнул первый пушечный выстрел, заскрежетал снаряд. И ещё, и ещё… Каменистая почва разрывалась воронками, расшвыривая осколки и обломки.

— Ребята, ко мне! — хрипло крикнул Ядыкин. — В атаку!

— Бей их, станишные! Рази! Крести их накрест!

Полусотня казаков, оседлав верных коней, понеслась прямо на позиции турок, чудом не попадая под залпы своих же трёхдюймовок. Что происходило за грядою скал, Авинову не открывалось, но вот до него донеслись истошные крики, и тут же над турецким гребнем замаячили казачьи папахи.

Кирилл похлопал Саида по плечу и махнул рукой.

— Вперёд!

Быстрыми перебежками текинцы перемахнули ложбину. Кучи гильз валялись повсюду да трупы в османской форме.

— Занять позицию!

И вовремя — по сухому руслу между холмов прорывалась конная масса, сабель в пятьсот.

— Огонь!

Орудия артиллерийского взвода били часто, будто спеша израсходовать снаряды. Патронные ленты тоже были на исходе. Саид доложил полушёпотом:

— Сердар, осталось три коробки…

И тут же, словно от испуга, смолк первый пулемёт — номера были ранены, а сам «максим» повреждён пулями. Тотчас же задело 1-й номер второго пулемёта. Огонь прекратился.

Авинов сам сел за рычаги, тщательно целясь и аккуратно отмеряя короткие очереди. Из тыла прискакал Ядыкин — без папахи, с головою, обмотанной окровавленным бинтом.

— Генерал приказал отходить! — крикнул он.

— Ладно! — ответил Кирилл. — Прикрывайте артиллерию, а мы прикроем вас!

Сзади звонко лязгнули пушки, поставленные на передки. Загремели колеса, дробно шурша щебнем. На месте батареи остался зарядный ящик и убитые лошади, мёртвые казаки и раскиданные повсюду блестящие медные гильзы снарядов.

— Вьючить второй пулемёт! — приказал Авинов, садясь на своего коня.

— Уходи, сердар! — крикнул Махмуд. — Мы прикроем!

Кирилл направил скакуна в каменистое русло, усеянное большими каменными глыбами-окатышами. Часто щёлкали разрывные пули, дававшие синеватые вспышки в тени.

И тут, как всегда не вовремя, под Авиновым убило коня — золотистый зверь осел задом, заплёл ногами и грузно повалился, роняя гордую голову на камни. Кирилл, к кавалерийским штучкам не привыкший, не успел покинуть седло и упал — лошадиной тушей ему придавило ногу. Мало ему этой напасти, так ещё и турки заметили его неудачу. Здоровенный осман, густо обволошенный, в папахе, похожей на феску, соскочил с коня и бросился на Авинова, скалясь на манер людоеда. Он замахнулся прикладом, но кубанка смягчила удар — в голове у Кирилла помутилось, но тьма беспамятства не пала. Он извернулся, схватив турка за руку, за ногу и бросая рядом с собой.

Осман рычал от злобы, пытаясь вырваться, Авинов хлёстко ударил его в челюсть, мгновенным ухватом зажимая курчавую голову под мышкой правой руки, а левой рукой всё лапал кобуру, пытаясь достать «парабеллум». Турок выгнулся, поднимая тело усилием бычьей шеи, и в то же мгновение Кирилл выстрелил — дважды, для надёжности.

— Сердар! — завопил Батыр.

— Здесь я! — откликнулся Авинов. — Помогите выбраться!

Саид с Махмудом подлетели и стали часто стрелять по наседавшим туркам. Кирилл рванулся и освободил ногу. Тут же парочка аскеров, выставив штыки и пуча глаза, налетела на него. Одного подстрелил Батыр, другого — кто-то из текинцев, вопивших своё: «И-а-а-а-и-а-а-а!»

— Сердар!

Саид с Махмудом встали по сторонам командира, Кирилл вставил левую ногу в стремя одному текинцу, правую — в стремя другому и, обнимая их, поскакал между ними по узкой промоине, уводящей в скалы. А уж там протиснуться мог только один всадник.

— Бросай, братцы, — сказал Авинов, — потом подберёте!

— Зачем бросай? — воспротивился Саид. — Зачем потом?

Он спрыгнул со своего гнедого и подсадил в седло командира.

— Гони!

Османы ворвались в промоину, но Батыр был начеку — опустившись на колено, прижавшись к скале, он открыл огонь, даром не истратив ни единого патрона. Потом, проявив неожиданную для своей богатырской комплекции резвость, он догнал Махмуда и, ухватившись за хвост его лошади, побежал следом.

За скалами открылся хорошо укрытый пятачок, где Дердеш-мерген деловито пристраивал «максим».

— Последний коробка, — сокрушённо поцокал он языком. — Вай-вай…

А Кирилла как пригвоздило — с высоты он увидел наступавшие полчища османов.

— О, Аллах, — пробормотал Саид, — сила валит! Сердар, ай-ай…

Накатил топот, вой, крики «Алла!..». В косых столбах пыли неслись конные лавы, тяжкий грохот копыт отдавался дрожью земли. В пыльной туче высверкивали сабли. Конница перешла на галоп, помчалась в карьер. В громадных столбах мятущейся мглы колыхались огромные тени всадников…

Внезапно с небес на Кирилла упала тень ещё более громадная. Он вскинул голову и увидел прямо над собою знакомые силуэты — отряд бомбовозов заходил с северо-востока.

— Ур-ра-а-а! — заорал Авинов.

«Муромцы» летели в обутках гидропланов — у каждого под крыльями имелось по два больших поплавка и ещё один поменьше — под хвостом. Корабли плавно завернули, и вниз посыпались «стрелки», похожие на блестящее конфетти, а потом одна за другой полетели бомбы.

Громадные кустистые разрывы тяжко колыхали горы, выблескивая огнём, закидывая дымом, пуская громовое эхо меж двух хребтов — будто воздух кругом обваливался.

В пыли, в дыму тени коней сучили ногами, корчились тени людей. Кавалерия, утратив всякие понятия о целях и смысле боя, носилась по каменистой равнине, шарахаясь в стороны, сшибаясь, падая грудами. Задние лавы давили передние, а бомбы падали и падали.

В грохот сражения вплёл свою ноту и пулемёт Дердеш-мергена, а потом на какое-то малое мгновение раскаты взрывов сменились иными — бомбовозы степенно улетели, начался артобстрел.

Пока авангард османов дрался с авангардом «урусов», генерал Марков подвёз батареи орудий, взяв нападающих под перекрёстный огонь. Полевые гаубицы били залпами, сея смерть и разрушение. Казалось, вся Эрзерумская долина дыбилась, выворачивалась наизнанку, извергалась пылью и курилась дымами, а в этом аду гибли души османов.

Артподготовка внезапно попритихла, и Кирилл, оглушённый, едва расслышал отчаянные вопли османов:

— Аман, урус! Ама-ан, уру-ус! Ама-а-ан!

— Спасения просят! — перевёл Саид. — Будет им спасение!

На подводах, рысью кавказцы с марковцами погнались за разгромленной конницей. Качаясь и переваливаясь, проехала вереница броневиков, бережливо паля из «максимов» и «гочкисов».

Турки и курды в белых штанах побежали, и со скалы Авинову было хорошо видно, как конные сотни ровно на закате ясного дня лавой, стремительным аллюром казачьих коней атаковали отступавших аскеров. Османы останавливались, бросали винтовки, задирали руки вверх.

Дердеш-мерген схватил верный «манлихер», прицелился и выстрелил. Кирилл рассмотрел, как древко красного турецкого знамени изломилось, и стяг слетел под копыта коней, втоптавших в пыль и снег белый полумесяц со звездой.

— «Магомета ты потрёс…»[149] — пробормотал Авинов и пощупал здоровенную гулю под кубанкой.