Глава 22

Совесть германской нации абсолютно чиста, потому что ответственность за все ужасы, унижения и страх, которые происходили в Германии и в оккупированных странах в период с 1933 по 1945 годы, лежат на Гиммлере.

Вилли Фришауэр


Темнота окутала Стедмена подобно густой черной жидкости. Он свалился в дверной проем на каменные ступени лестницы и продолжил свое падение дальше вниз.

Теперь, ошеломленный падением, он лежал в темноте, стараясь глубже дышать, чтобы дать приток свежего воздуха в легкие и поскорее прийти в себя.

С легким стоном, который сопровождал каждое его движение, ему удалось перевернуться и сесть. Вглядываясь в пространство перед собой, он не видел ничего, кроме сплошной густой темноты, а единственным источником слабого света был все тот же дверной проем, оставшийся далеко сзади него. Свет, который едва доходил оттуда, никак не нарушал окружающий его мрак. Тогда он начал делать руками осторожные волнообразные движения справа, слева, потом впереди себя, пытаясь обнаружить возможные преграды. Наконец, когда он чуть-чуть сместился влево, его рука неожиданно нащупала стену.

Он чувствовал под рукой, что стена была влажная, и слегка бархатистая, будто покрытая мхом. Тогда он встал на колено, прижимаясь спиной к стене, и глубоко вздохнул. Воздух был холодный, скорее леденящий, и ему казалось, будто он находится в склепе.

Теперь он уже стоял, пытаясь осторожно двигать конечностями, чтобы понять сквозь общую пульсирующую боль, нет ли у него переломов. Падение по каменным ступеням почти парализовало его, вызывая онемелость отдельных мест, и теперь он хотел убедиться, каково на самом деле его состояние. Наконец он почувствовал, что ноги уже слушаются его и руки могут относительно легко поворачиваться во всех направлениях, так что всем, от чего он сейчас страдал, были лишь синяки и кровоподтеки.

Продолжая держаться одной рукой за стену, он двинулся от нее под углом, стараясь чуть отклониться вправо, выставляя вперед другую руку. Вскоре кончики пальцев нащупали другую, такую же влажную мягкую поверхность, и он понял, что находится в относительно узком проходе. Он очень хорошо представлял себе, что было за его спиной, а идти нужно было вперед, в неизвестность и мрак. Оторвав правую руку от стены, он продолжал придерживаться левой, и так осторожно, дюйм за дюймом, начал продвигаться вдоль прохода вперед. Его все время не покидало странное, до жути суеверное чувство, что вот-вот его рука натолкнется на человеческое тело, поскольку он видел, что именно по этой лестнице скрылся Гант, а теперь поджидает его где-то здесь, в темноте. Но единственный звук, который он пока слышал, было его собственное хриплое дыхание.

Вдруг его рука натолкнулась на поперечный уступ, ощупав который, он понял, что перед ним очередной дверной проем. Стараясь удержать дыхание, он продолжал ощупывать пространство впереди себя, пока не нащупал ручку двери. Поколебавшись, он повернул ее.

Ручка поворачивалась туго, но когда детектив увеличил усилия, она подалась, и он слегка приоткрыл дверь, прислушиваясь прежде чем войти. Кругом было тихо. Тогда он распахнул ее и вошел внутрь.

Новая волна леденящего воздуха окатила его, заставляя вздрогнуть. Здесь было еще холоднее, чем в узком проходе, который он только что миновал. Детектив почувствовал, что в воздухе присутствует слабый, едва различимый аромат, который показался ему знакомым. Всего лишь слабый оттенок. Но что он мог напоминать? Масло, пряности? Запах был слишком слабым, чтобы можно было определить его происхождение.

Впереди он мог наблюдать пространство, где излучался слабый рассеянный свет. Стедмен напрягал зрение, стараясь разглядеть там хоть что-нибудь. Освещение было очень мягким, сильно затененным, и напоминало скорее тусклое свечение черного театрального задника. По какому-то странному внутреннему ощущению детектив чувствовал, что это место притягивает его, манит, приглашает приблизиться. Он подавил в себе желание повернуть назад, помня о своем решении найти Ганта и убить его.

Он медленно направился к слабому источнику света, стараясь тщательно контролировать каждый шаг. Раздвинув руки в стороны, как уже делал это раньше, он пытался слегка поворачиваться, но не обнаружил пока вокруг себя никакой преграды. Если это был новый проход, то он был явно шире предыдущего, а возможно, что это была и комната, своего рода холл или вестибюль. Приближаясь к туманному светящемуся облаку, он уже понял, что это был свет, рассеянный через что-то, а когда он был совсем близко, то его вытянутая рука коснулась этого места, и он явственно ощутил под пальцами складки грубой ткани. Это был занавес, а свет проникал через мелкую сетку, которой служила сама текстура материала. Он вновь остановился и прислушался, сдерживая дыхание, но не в силах был унять боли в груди. Слабый внутренний голос убеждал его не заглядывать туда, а повернуть назад и бежать что есть сил от всего, что бы ни было за этим занавесом, потому что иногда бывает очень полезно никогда не видеть некоторых вещей. Голос настаивал, но в итоге был побежден непреодолимым желанием, которое взяло верх. Казалось, что у него нет иного выбора: он боялся того, что могло быть за этим занавесом, но в то же время не мог устоять против соблазна заглянуть за него.

Осторожно, одними движениями пальцев, Стедмен начал искать то место, где занавес разъединялся.

Он обнаружил его справа от себя, и осторожно раздвинул края, заглядывая через образовавшуюся щель в старинное помещение. Его зрачки слегка сжались от более сильного света, который был по ту сторону занавеса.

Его взору открылась круглая комната, каменные стены которой поблескивали от влаги. В углублениях стены были установлены небольшие черные тигли в виде металлических чаш, в которых светилось зеленоватое пламя. Они были расположены по всему периметру комнаты. Это и был тот самый свет, отблески которого видел детектив сквозь плотный занавес. Источником огня служило либо химическое вещество, либо сухие растения, либо какой-то масляный состав. Именно этот огонь был источником слабого ароматического запаха, который он и почувствовал еще в темном пространстве за второй дверью.

Вдоль всей стены возвышалась платформа из камня, а прямо против того места, где стоял Стедмен, в стене комнаты находилась очередная дверь, к которой вело несколько каменных ступеней.

На полу комнаты, чем-то напоминавшем арену, было расположено по окружности в симметричном порядке двенадцать пьедесталов, высотой около четырех футов. Они, как молчаливые часовые охраняли центральную часть комнаты, где стоял жесткий стул с высокой спинкой.

Стул этот был повернут в противоположную от Стедмена сторону, и детектив не мог видеть, занят он кем-то, или нет. Но футах в шести или семи от стула он разглядел силуэт женщины, стоящей на коленях и держащей в руках какой-то до странного знакомый предмет. По общим очертаниям фигуры, и особенно по длинным распущенным волосам, он узнал в ней Кристину.

Затем он увидел, как она, качнувшись вперед и не вставая с колен, продвинулась к стулу, опустила странный предмет на каменный пол в двух-трех футах от стула, а сама заняла прежнее положение, безвольно опустив руки. Стедмен уже был готов войти в комнату, когда странное чувство тревоги охватило его.

Он уже знал, что положила она перед стулом: это было Копье Лонгинуса. С губ гермафродита сорвался странный звук, но сами губы при этом оставались неподвижными. Стедмен старался защитить свой рассудок от воздействия тревожных предчувствий и ощущений, заставляя не обращать внимания на возникающее внутри себя чувство опасности, и начал было осторожно раздвигать занавес дальше, чтобы войти в комнату.

И именно в этот момент он почувствовал, что он уже не один в этом темном пространстве.

Совсем рядом раздался слабый звук. Что было? Просто шелест ткани, или что-то другое? Движение ноги по полу? Он не был уверен. Повернувшись к занавесу спиной, он услышал чье-то дыхание. Оно было отрывистое и все время сбивалось с ритма, как будто человек был не в состоянии контролировать его. И пока он слушал, казалось, что оно становится громче, и он даже мог ощущать колебания воздуха вокруг себя.

Стедмен испытал мгновенный паралич, и единственным осознанным желанием было броситься в сторону от занавеса, который создавал сзади него светящийся фон, выставляя его фигуру на всеобщее обозрение как мишень. Он вглядывался в темноту, пытаясь увидеть там хоть слабые признаки какого-нибудь движения, но все было напрасно, он ничего не мог различить в плотном густом мраке, но, однако, уже ощущал дуновение дыхания на своем лице. В следующий момент он почувствовал, как холодные кончики пальцев прикоснулись к его щеке.

Он автоматически сделал движение назад и почувствовал странное легкое прикосновение, когда лезвие ножа пронеслось вдоль его груди, чуть задевая кожу под рубашкой. Тогда он отступил за занавес, в круглую комнату, и его невидимый противник ринулся за ним, вновь поднимая для удара ритуальный кинжал. Детектив споткнулся и упал, но продолжал двигаться, переворачиваясь по полу, вправо, в то время как высокая фигура Эдварда Ганта, потерявшего при падении равновесие, опустилась на колено. Теперь оба находились на полу, лицом друг к другу. Глаза Ганта излучали злобу, в глазах Стедмена светилась холодная ненависть.

— Ты по-прежнему у меня в руках, Парсифаль. И я собираюсь уничтожить тебя, — шипел бизнесмен.

— Ну что ж, попытайся, сумасшедший ублюдок, — крикнул Стедмен, поднимаясь и целясь ногой в лицо маньяка.

Гант уклонился от удара и медленно встал, направляя кинжал в грудь детектива. Стедмен отступил назад.

— Стой, Парсифаль. Ты не можешь убежать от судьбы. — Теперь Гант улыбался. Его злобное лицо в отблесках зеленоватого света напоминало сейчас посланца преисподней. — Мои солдаты позаботятся об этом еврее и девчонке. Они не убегут далеко.

— Все кончено, Гант, неужели ты еще не понял? — Внимание Стедмена было направлено лишь на кинжал и на расстояние, отделявшее их друг от друга, а произносимые при этом слова не имели большого значения. — Там, наверху, почти не осталось живых. А ведь среди них были очень важные люди. Как ты объяснишь их исчезновение.

— Почему я должен буду что-то объяснять? — Знакомое издевательское выражение появилось в его глазах. — Никто не знает, что они были именно здесь.

— Но ведь эти люди не были бесполезны и для твоей организации?

Гант усмехнулся.

— Они были всего лишь расходным материалом. Всегда найдутся другие, готовые занять их место. Ведь мы сохранили свою основную сеть.

— Новые люди, новая сеть? Опять как в войну? — Теперь слова детектива, а особенно содержавшееся в них скрытое издевательство достигли цели. Гант закричал от злобы и был готов ринуться на свою дичь, как раз в тот момент, когда Стедмен уже достиг углубления в стене, где горел зеленоватый огонь. Его рука сделала кругообразное движение, и горячая металлическая чаша полетела в лицо Ганта, как только он двинулся вперед. Бизнесмен закричал, на этот раз уже от боли, когда горячее, охваченное огнем масло покрыло его лицо и шею. Кинжал мгновенно опустился на руку детектива, и тот вскрикнул от неожиданной боли, но при этом он полностью был удовлетворен тем, что его противник пострадал гораздо больше. Гант выронил кинжал и схватился за лицо, пытаясь смахнуть горящее масло, которое обжигало его кожу. Несколько мелких огненных пятен оказались и на его одежде, но он не обращал на них внимания, занятый только горящим лицом. Стедмен видел, что брызги масла попали и на искусственный нос, и он расплавился как воск, стекая розовым потоком на искривленные гримасой губы. Детектив вздрогнул, когда на опаленном лице показались оголенные хрящи и кости, но он не чувствовал жалости к раненому человеку.

Даже в агнозирующем состоянии производитель оружия проявлял ужасающую ненависть к детективу, и сила, которую он символизировал, поднялась внутри него как пробудившийся вулкан. Ему уже приходилось однажды испытать гораздо большую боль, и он научился сохранять часть своего разума от разрушающего воздействия. Пользуясь только одним глазом, поскольку второй был поражен горящим маслом, он бросился на поиски своего оружия. Кинжал лежал совсем близко от него, рядом с левой ногой, и он быстро нагнулся, пронзительно вскрикивая от боли, которую вызывало горящее масло.

Стедмен увидел его движение и сделал шаг вперед, выбрасывая правую руку, пытаясь перехватить оружие.

Но Гант оказался проворней. Он схватил серебряный кинжал и начал поднимать его, целясь в склоненную грудь детектива. Стедмен ухватил его кисть, сжимающую клинок, и согнул ее, меняя направление движения лезвия, используя свою собственную силу, чтобы заставить его двигаться вверх, по более крутой дуге. Лезвие вошло по рукоятку в тело Ганта чуть ниже грудины. Он уставился на Стедмена удивленными глазами, все еще продолжая сжимать пальцами рукоятку, в то время как рука детектива продолжала сжимать кисть его руки, и это был момент, когда они некоторое мгновенье молча смотрели друг на друга. Лицо Ганта было обезображено до неузнаваемости. Но вот в какой-то миг оно дернулось судорогой, он закричал и начал падать вперед, подгибая колени и склоняя к ним грудь, из которой торчала рукоятка кинжала. Он стукнулся лбом о холодный каменный пол, как будто отдавая дань уважения победителю. Кровь хлынула из его горла, образуя неглубокую красную лужу вокруг головы. Он так и умер в этом положении, а его тело отказывалось падать и не выпускало воздух из легких и брюшной полости, создавая впечатление некоторой непристойности, сопровождавшей не только его жизнь, но, как оказалось, и саму смерть.

Стедмен отошел назад, обходя образовавшуюся красную лужу, и прислонился к стене, чтобы как-то унять слабость, вызванную неожиданным шоком. Он взглянул на застывшее тело и не испытал обычных ощущений, связанных со смертью человека. Он чувствовал только облегчение от того, что на этом месте лежит не он сам.

Сильная пульсация в руке напомнила ему о ране. Он поднял руку и, согнув ее в локте, почувствовал, как возрастает боль. Но он мог двигать ей во всех направлениях, а это означало, что мышцы не были задеты, а значит сама рана была неопасной. Он еще раз взглянул на лежащий на полу труп. Конец ли это? Означает ли эта смерть конец нового Рейха, или их сеть была заброшена так широко и на такую глубину, что все будет продолжаться даже со смертью лидера? И что сейчас делается наверху? Может быть, именно сейчас солдаты Ганта бросились по следам Холли и мужчины, который был с ней? Возможно ли, что это был Барух? А может быть, они оба уже погибли? Это очень его беспокоило. Особенно Холли. Он так и не поверил ей, что она не имеет никакого отношения к происходящему, и был очень раздосадован этим обманом. Но сейчас им управляли те самые сильные чувства, с которыми, как он считал, давно покончил, еще со смерти Лиллы.

Он должен вернуться наверх и отыскать ее, даже если это будет уже безнадежно. Стедмен повернулся к занавесу, загораживающему проход. Ему больше нечего делать в этой комнате. Бизнесмен мертв, и на этом его обязательства по отношению к этому дому закончены.

Но неожиданная тишина, тонкий терпкий аромат, стоящий в воздухе, и резкое падение температуры и в без того холодной комнате сказали ему, что кончилось далеко не все. Еще не все.

Казалось, что во всем чувствуется чье-то присутствие, наполнявшее напряжением мрачное подземелье. Но теперь Стедмен знал происхождение подобных явлений. Уже испытанное им ощущение сильного давления, подсказывало, что нечто невидимое заявляет о себе. Детектив почти интуитивно повернулся вдоль стены, бросив короткий взгляд слева направо, осматривая комнату, пытаясь увидеть этот призрак, а не только лишь осознать присутствие его. Наконец глаза Стедмена остановились на фигуре в центре комнаты.

Гермафродит был напряжен. Ни расслабленных движений, ни протяжных стонов больше не было и в помине. Рот Кристины был широко открыт, как будто она издавала беззвучный крик, пребывая в затянувшейся агонии, а глаза были плотно закрыты. Она по-прежнему стояла на коленях перед стулом, рядом с которым на каменном полу лежал наконечник античного копья. Казалось, что легкая вибрация вновь охватила потертый металл, как будто ток начал циркулировать в его толще, и Стедмен почувствовал, скорее чем услышал, эту дрожь. Он знал, что должен забрать отсюда этот талисман, из этой мрачной комнаты, от этого существа, от всех этих сил, которые использовали его энергию… Он даже удивился самому себе, что смог поверить в подобные вещи.

Тем временем в круглой комнате начинался настоящий водоворот звуков. Сначала это были негромкие голоса, которые смеялись или звали кого-то, постепенно перестраиваясь в мощное крещендо, точно так же, как это уже было в верхнем зале. Над металлическими чашами поднимался черный дым, а ветер подхватывал его и черным вихрем нес по кругу, создавая в воображении Стедмена образы, вызванные духами, которые крутились и корчились в невидимых мучениях. Холодный воздух бил его в лицо, вздымал волосы, срывал одежду, и казалось, что он просто хотел вынудить его закрыть лицо поднятыми руками, защищая глаза, заставляя его пригнуться и лечь на пол около стены. Неожиданно все это кончилось, и тишина вновь вернулась в подземелье.

Осталось лишь приведение!

Детектив не без усилий оторвался от стены, но не устоял, а свалился с каменной платформы вниз, на уровень пола, и затих там на некоторое время. Его тошнило от нестерпимого зловония, от тяжелого запаха гниения, а тело наливалось свинцовой тяжестью. Слабость охватывала его, прижимая к полу, затуманивая сознание. Он попытался подняться, держась за одну из колонн, стоящих по окружности пола, и повернувшись к ней лицом, заметил вделанную в камень металлическую чашу, лишенную каких-либо надписей или геральдических знаков. Он был даже слегка удивлен легкостью, с которой понял причину, по которой здесь находятся двенадцать каменных пьедесталов, обращенных лицевой стороной к центру комнаты, и образующих круг: там будет храниться пепел двенадцати членов нового Тевтонского Ордена после их смерти. Как он догадался об этом, тоже не было загадкой для него: само приведение внушило ему осознание этого. Оно рассказало ему правду о легендарном Копье, о силе, которой обладала античная реликвия, о силе, которая могла порождать добро или зло. Оно издевалось над ним, мучило его, оскорбляло его. И оно пугало его.

Осознание того, что он может быть запуган, прибавило ему сил, и он поднялся с пола. Когда он, спотыкаясь, продвигался по каменному полу, он уже знал, что комната являет собой своеобразное кладбище, склеп. Чувствуя как иссякает его внутренняя сила, отбрасываемая от него потусторонними силами, он все равно заставлял себя идти вперед, чтобы добраться до Копья, пока полностью не обессилит, и сопротивлялся импульсивному желанию лечь и отдохнуть, хотя бы на одну секунду.

Он упал от слабости и теперь начал осторожно ползти, выдвигая вперед попеременно то руку, то колено, то колено, то руку…

Кристина поджидала его. Ее тело охватывала дрожь, которая нарастала, переходя в конвульсивные сотрясения, от которых даже размывались очертания ее фигуры. Ее рот был все еще широко открыт, и черный дым от слабого пламени в металлических тиглях попадал в ее горло, в легкие, наполняя все ее тело.

Стедмен был уже рядом с наконечником, его рука была вытянута, и он уже ощущал энергию, которая отбрасывала его пальцы назад. Он взглянул на Кристину. Ее глаза стали вылезать из орбит, когда она посмотрела на него, а зрачки остекленели, но тем не менее все еще были наполнены жизнью. Ее тело несколько раз дернулось, потом вновь стало неподвижным, спина согнулась, но ее взгляд был по-прежнему направлен на него. Еще одна, на этот раз самая яростная конвульсия охватила ее, искажая все ее черты, и с последним протяжным и громким выдохом, она упала на спину. Жизнь наконец покинула ее тело.

Стедмен на мгновенье прикрыл свои глаза и опустил голову на холодный пол, испытывая непреодолимое желание остаться здесь, уснуть и таким образом уберечь себя от злобных сил, сконцентрировавшихся в этой комнате. Но он сопротивлялся этому желанию, все еще осознавая, что отступление будет означать смерть. Превозмогая слабость, он снова открыл глаза и увидел лежащего гермафродита, с искаженным лицом, повернутым в противоположную от него сторону. Он повернул голову, не желая смотреть на лежащий перед ним труп, и в этот момент его глаза натолкнулись на нечто еще более отвратительное. Он оказался перед остатками человеческой оболочки, сидящей на стуле с высокой спинкой.

Разложившийся труп был одет в выгоревшую форму нацистского образца: коричневая рубашка, черный галстук, черный китель с серебряной отделкой в виде дубовых листьев на отворотах, повязка со знаком свастики на рукаве, парадная портупея с тремя аксельбантами, проходящая под серебряным погоном на правом плече, и бриджи, заправленные в высокие сапоги. На голове была фуражка с серебряным кантом и с серебряной же эмблемой Мертвой Головы над козырьком. Форма была покрыта слоем пыли и свободно болталась, как будто тело, когда-то находившееся под ней, полностью усохло.

Труп сидел прямо, как будто был навсегда закреплен в этом положении. Содрогающийся взгляд Стедмена перемежался вверх от сапог к сморщенной голове, которая бессмысленно застыла, слепо уставившись в тесное пространство комнаты. Кожа на лице трупа была плотно натянута, и серые кости проступали через многочисленные прогнившие трещины, заполненные белой копошащейся массой. Желтая кожа на воротнике рубашки образовала большую складку и напоминала лопнувший резиновый баллон. Нижняя губа была полностью отъедена, обнажая неровный ряд зубов, а пространство над верхней губой было занято хаотично налипшими к ней белыми тонкими волосами. Казалось, что на лице вообще отсутствует подбородок, поскольку нижняя челюсть была сильно вдавлена в горло. Одно ухо полностью отсутствовало, а второе напоминало ссохшийся гриб. Из-под фуражки спускались длинные пряди редких белых волос.

И совсем уж необычно выглядело пенсне, одно из стекол которого было плотно залеплено вывалившимся глазным яблоком. Большая часть носа была уже потеряна и прямо на глазах Стедмена что-то черное проскользнуло из остатков ноздрей и скрылось в расщелине на месте нижней губы.

Детектив больше был не в силах контролировать свое состояние. Тошнота подступала к горлу, и он, выбиваясь из последних сил и преодолевая собственную слабость, направился к выходу из этого подземелья, подальше от этого отвратительного зловредного созданья, которое они пытались держать набальзамированным в этом подземном склепе.

Он знал, без всяких сомнений, чей это был труп: нацистская форма, пенсне, остатки усов — это было все, что осталось от их рейхсфюрера Генриха Гиммлера. Сумасшедшие грязные ублюдки держали его тело здесь все эти годы!

Он содрогнулся от охватившего его ужаса. Они продолжали почитать и поклоняться не только его памяти, но и его физическим останкам, пряча их здесь, как вонючий ком ссохшейся мерзости, которую они превратили в идола, который должен был продолжать вести их за собой!

Он смотрел на руки скелета, которые когда-то подписывали приказы, обрекающие на смерть миллионы людей, на руки клерка, на руки грязного мясника, и вдруг увидел, что пальцы на руках трупа пришли в легкое движение.

— О, Боже мой, — почти простонал он в тот момент, когда и остатки головы разложившегося призрака начали медленно поворачиваться, будто на шарнире, чтобы взглянуть на непрошеного посетителя, лежащего внизу у его ног.

Загрузка...