Ветер писал, он в курсе того, что попал в рейтинг, но сейчас не до того — нужно готовиться к передаче. Вечером его должны показать в «Обозревателе» в прямом эфире. Конечно, это не совсем то же самое, что новости, аудитория у «Обозревателя» много уже, специфичнее, чем у любых новостей, но случалось, и аналитические программы телевидения меняли направление общественного мнения в политических вопросах. Реакцию людей можно будет увидеть уже завтра-послезавтра; к этому времени Ветер собирался вернуться в свою деревню под Тулой из Москвы, где в Останкинской студии снимали передачу.
— Вряд ли удастся что-либо реально изменить, но попробовать надо, — уверенно писал Ветер.
— Не буду задерживать, — ответил я. — Только, пожалуйста, будь осторожен. Не наследи.
— Не беспокойся, — откликнулся Ветер. — Туда и обратно меня привезет совершенно надежный человек.
Я открыл отложенное вчерашнее письмо Цыпочки. Оно немногим отличалось от предыдущих. У девчонки продолжалась нескончаемая истерика. Она писала, что подписи протестующих против конкурса в мире Феи практически все исчезли. Народ боится защищать тех, кто попал в список номинантов конкурса «Смерть». Все понимают, что любой, кто выступит против администрации, рискует оказаться на первых страницах рейтинга.
— Я тоже забрала свой голос, потому что думала, а вдруг тогда мой рейтинг снизится, — пыталась оправдываться Цыпочка, — и ничего! Как была на первом месте, так и осталась! А Вы говорили, что через пару дней я буду уже позади, как же так? Что мне делать? У меня не может быть столько врагов! Я и народу-то столько не знаю, сколько проголосовало против меня! Помогите, пожалуйста, милый Скиталец, сделайте что-нибудь, я уже больше не могу, я измученная вся, мне проще самой перерезать себе вены или повеситься, чем ждать еще две недели. Не могу я больше, совсем не могу! Плохо мне! Страшно! Ужасно страшно! Я извелась вся. Помогите, ну хоть как-нибудь, ну Вы же взрослый, придумайте. Мне жить очень хочется. Я раньше часто думала, как хорошо было бы умереть, а теперь понимаю, какая дура была. Я очень-очень-очень хочу жить! Ничего другого больше не надо! Спасите меня, спасите, пожалуйста!
Что мне было ей ответить? Как успокоить? Что рано ей еще о смерти думать? Это прозвучало бы беспредельно цинично. Я написал Цыпочке, что на Мэйле, действительно, мы оказались в западне у администрации, но один из моих френдов сегодня выступит в Обозревателе, и я надеюсь, что это как-то нам поможет. Я не стал говорить, что первое место она неминуемо потеряет, судя по тому, как стремительно взлетел я со своими друзьями. Сейчас она этому не поверит, решит, что это пустые слова, которыми ее пытаются обманно утешить. Лучше пускай отвлекается, надеясь на возможный выход из ситуации.
Закончив письмо Цыпочке, я почувствовал себя измочаленным до невозможности. Трудно на расстоянии успокаивать совершенно незнакомого человека, которому грозит смерть и который перестает верить в возможность собственного спасения. Я устал, мне вообще не нравится, когда женщины нервничают или скандалят, а если плачут, то это хуже всего. Я теряюсь в таких случаях и не знаю, как себя вести. Мне кажется, что они рассчитывают на то, что я сумею решить все их проблемы, а я часто не знаю даже, как с ними самими разговаривать, когда им плохо. Я думаю, они и сами не знают толком, чего от меня хотят, просто хотят переложить ответственность за свои проблемы и беды на крепкие мужские плечи. Еще бы эти разнесчастные плечи такими мощными самому чувствовать.
Я встал, подошел к окну. По-прежнему напротив магазина маячила темная фигура с бритой головой. Я долго смотрел на нее и думал, что если бы это было кино, то сатанист сейчас вытащил бы из кармана пистолет и без промаха поразил бы меня. И все мои проблемы были бы решены. Раз и навсегда. Я умер бы мучеником за веру и попал бы в рай. Я потряс головой. Ну вот, недалеко же я от Цыпочки ушел в своих мыслях… И жить, да жить, конечно, очень хочется. Вот именно сейчас, когда опасность подступает с двух сторон. Жить хочется, только получится ли? Что ж, рано или поздно это выяснится…