— Ну ладно, — сказал Бобров. — Пойдемте, побродим. Может Сафо встретим, — он шутил конечно, прекрасно зная, что Сафо Митиленская умерла больше чем за двести лет до их посещения Лесбоса.

— А кто такая Сафо? — спросила Златка, набросившая на голову край фароса, чтобы скрыть еще не совсем зажившие ссадины.

— Сафо? — переспросил Бобров. — Ах да, ты же не знаешь. Да даже Серега вон наверно не в курсе.

— Чего это? — обиделся Серега. — Я-то как раз в курсе.

— Ну тебе тоже не помешает. Слушайте же. Сапфо, или как ее чаще называют, Сафо родилась на Лесбосе в конце седьмого века до нашей эры. Златка, специально для тебя, — примерно за триста лет до нас.

Златка помотала головой.

— Прости, но я такого количества лет себе даже представить не могу.

— Да и ладно, — успокоил ее Бобров. — Просто это было очень давно. Хотя, при таком течении жизни, все это случилось словно бы вчера. Так вот, родители при рождении назвали девочку Псапфа, что на ихнем эолийском наречии означало «ясная» или «светлая». И, что самое интересное, не ошиблись. Более ясной и светлой поэтессы этот мир не знал. Ею восхищались все: Солон, Платон, Алкей, Геродот. Ее приравнивали по поэтическому дару к Гомеру, а это вообще для греков недосягаемая вершина. Вобщем женщина была достойна любви и подражания. Мы бы посетили ее могилу, но я, к великому сожалению, не знаю где она была похоронена. Знаю только, что где-то здесь, на Лесбосе.

— Ну так, если, как ты говоришь, она была такой известной, давай спросим у любого, — предложил Серега и огляделся. — Вон, вроде местный идет. Эй, любезный, ты не пояснишь нам, людям нездешним, где находится могила поэтессы Сапфо?

Пожилой грек в длинном подпоясанном хитоне, будучи намного ниже Сереги, поднял к нему седую бороду.

— Сапфо? — переспросил он, и в голосе прозвучало сомнение. — Откуда вы, чужеземцы?

— Херсонес Таврический, — поспешил вмешаться Бобров, опасаясь, как бы Серега не ляпнул, что они из Севастополя. — Может, слышали?

Старик пожевал губами и признался:

— Нет, не слышал. Но, если вы хотите увидеть могилу нашей Сапфо, идите по этой улице до конца и за последними домами повернете направо и через полстадии сами увидите. Там невозможно ошибиться.

— Благодарю тебя, — Бобров поклонился.

Серега поклонился молча.

Могилу действительно они увидели издалека, и, старик оказался прав, не признать ее было невозможно. Белый полированный мрамор немного посерел за столетия, но общее впечатление оставалось прежним. И надпись? АпФ£. Постояли немного. Потом Серега вдруг сказал:

— Подождите меня здесь, — и скорым шагом удалился.

Вернулся он минут через пятнадцать с амфорой и стопкой чаш. Отбив обухом ножа горлышко амфоры, он разлил густое красное вино по чашам.

— Шеф, а ты знаешь что-нибудь из ее стихов?

Бобров посмотрел на него внимательно и утвердительно кивнул.

Богом кажется мне по счастью

Человек, который так близко-близко

Пред тобой сидит, твой журчащий нежно

Слушает голос

И прелестный смех…[1]

— Шеф, но откуда?

— Оттуда, — сказал Бобров грубо и опрокинул в себя чашу.

Когда они шли обратно, Златка все норовила заглянуть в лицо Боброву, прижимаясь к его левому боку. Но тот постоянно отворачивался.

«Трезубец» вышел в море поутру. Свежий ветер дул с запада. Остальные суда предпочли отстаиваться в порту и «Трезубец» был единственным, кто отдал швартовы. Вовану советовали не соваться, но он поступил вопреки советам. Косясь на его относительно высокие мачты, бывалые моряки только качали головами. А Вован поставил корабль вполветра и понесся на юг. «Трезубец накренился на левый борт, почти касаясь воды ширстречным поясом. Паруса уже не гудели, а выли, натянувшись до барабанного состояния. Такелаж отзывался всяк по своему в зависимости от диаметра и степени натяжения. Качка случилась комбинированная с преобладанием бортовой, и половина воинской команды практически сразу стала небоеспособной.

— Это мы еще между островами идем, — зловеще сказал Вован. — Вот погодите, выйдем на простор…

— А может… — осторожно начал Бобров, который сам от качки не страдал, но очень переживал за девчонок.

— Отстояться предлагаешь? — насмешливо поинтересовался Вован. — Чего ж тогда не возражал, когда мы с Лесбоса уходили?

— Ну, я такого не предполагал, — развел руками Бобров.

— А надо было, — назидательно заметил Вован и сказал рулевому. — Возьми-ка на полрумба ближе к весту.

И «Трезубец», зарываясь правой скулой, полез на очередную волну.

Между тем, проплыл по левому борту славный своим вином остров Хиос.

— Может, зайдем? — кивнул в ту сторону Серега.

— Куда тебе, — ответил Вован, скривившись. — Ты и так еле на ногах держишься.

Серега мужественно выпрямился, но цвет лица, бледногос прозеленью, скрыть было трудно.

Златку, хоть она и держалась вполне достойно, Бобров чуть ли не силой отправил в каюту. Она, конечно, хотела быть рядом и восторженно наблюдать борьбу со стихией, но Бобров, глядя, как гребни волн заливают бак, настоял, чтобы она ушла. Ему теперь везде мерещилась опасность, и рисковать Златкой он не хотел ни в малейшей степени. А чтобы ей было не скучно в каюте отправил туда и Дригису, тоже держащуюся прекрасно, что было странно для совершенно сухопутной девушки.

— До Крита добежать не успеем, — с сожалением сказал Вован, когда к вечеру на море стал опускаться туман. — Поэтому предлагаю заночевать на острове Кос. Вон он как раз виднеется по левому борту.

— Слышь, шеф, — Серега заметно взбодрился. — Ты, когда там что-то насчет Праксителя нам втирал, мелькнуло слово Кос. Так как?

— Ну мелькнуло, — неохотно ответил Бобров, хватаясь за релинг, потому что «Трезубец» стал круто ворочать на восемь румбов влево. — Я же вам, большим ценителям искусства, объяснял, что мастер изготовил две скульптуры Афродиты — одетую и полностью обнаженную. Одетую как раз и взял себе храм на острове Кос.

— Так может, сходим, посмотрим?

— Боги! — возопил Вован. — Куда ты собрался! Да на тебе не то, что лица нет, на тебе даже…

Набежавшая волна заставила его замолкнуть и спутники так и не услышали, чего же еще не было на Сереге. К разговору Вован не вернулся, потому что был занят новым курсом и выдавал в рупор сложную смесь из шкотов, гитовов, дирик-фалов и прочих эренс-бакштагов. Команда всю эту абракадабру прекрасно понимала и носилась как угорелая. В результате «Трезубец» пошел почти на восток и качка перешла в плавную килевую. А тут как раз через тучи пробилось заходящее солнце и все вокруг окрасилось розовым и девчонки, словно специально ждали, одновременно вылезли из люка.

Шторм на следующий день не затих, а вовсе усилился и Вован, послушавшись Сереги, который выразил не только свои чаяния, но и части воинской команды, в море не вышел. Бобров и все остальные, не подверженные морской болезни, решение капитана восприняли неоднозначно, но деваться было некуда — капитан на корабле был царем и всеми богами одновременно. Поэтому они всей компактной группой сошли на берег.

Городок Кос, названный, похоже, по одноименному острову оказался маленьким и невидным. Жителями в городке являлась странная смесь из греков, персов, финикийцев и других народов моря. Но они как-то между собой ладили и не конфликтовали. Выросшим при проклятой советской власти это странным не казалось. Впрочем, и остальные члены команды, коим посчастливилось сойти на берег, на этом не зацикливались.

Дорогу к храму Афродиты им охотно указал первый же прохожий. Он, правда, при этом понимающе ухмыльнулся, но Бобров этому значения не придал. Они отправились в указанном направлении. Храм располагался на окраине городка. Сразу за ним начинался лес, и белый мрамор колонн красиво смотрелся на фоне зелени.

Как только они подошли к ступеням портика, так небесные хляби разверзлись (иначе просто не скажешь) и, спасаясь от потоков воды, группа забежала под крышу. Две молодые симпатичные жрицы встретили их и, улыбаясь, повлекли в полумрак помещения. Когда же Бобров пытался добиться у них ответа на вопрос о скульптуре Афродиты работы Праксителя, они ничего не ответили и только продолжая улыбаться, тянули мужчин за собой. Причем девушек жрицы не трогали и даже посматривали на них неодобрительно.

— Не ваш сегодня день, — сказал Бобров девчонкам по-русски.

В высоком зале, куда они в конце концов попали, по стенам метались красные сполохи от горящего в большой чаше у дальней стены огня. За ним, ярко освещенная, высилась статуя самой Афродиты. Она была хороша, ничего не скажешь, но это явно был не шедевр. А вот по стенам зала в нишах за полупрозрачными завесами наблюдалось некое шевеление, и пока Бобров изучал скульптуру, Серега, обожавший все таинственное, заглянул за занавесь. Жрица попыталась ему помешать, но не успела.

— М-да, — сказал Серега и пошел к следующей нише, но на его пути решительно встала одна из жриц.

Серега уговаривал жрицу, Бобров таращился на скульптуру, а девчонки оказались предоставлены сами себе и стояли, оглядываясь посреди помещения. И пара пьяненьких посетителей храма, надо полагать, явившихся за специфическими услугами (ну не религиозность же их одолела) приняли их за тех самых храмовых проституток, или как это дело красиво называлось — культовых гетер. И гуляк можно было понять — стоят две чересчур уж легкомысленно одетые девицы, явно обладающие тем самым социальным статусом. А то, что активно не предлагают себя, то мало ли, еще не вошло в привычку или затрудняются с выбором.

Бобров услышал сзади вскрик и хлесткий удар по чему-то мягкому. Он обернулся, еще ничего особенного не подозревая — что может случиться в храме. Действительность, однако, его сомнения не подтвердила. Почти в центре зала, немного ближе к его левой стене наличествовало двое мужиков, один из которых валялся на красивом мозаичном полу, как краем глаза подметил Бобров, а второй оставался на ногах в полусогнутом положении. А над ними в воинственных позах возвышались девчонки.

Но уже бежали со всех сторон, шурша сандалиями, служительницы в белых одеяниях и поднимался до самого высокого потолка раздраженный шепот, вот-вот грозящий перейти в грозные крики. Но Бобров успел первым. Рефлекс на опасность у него, похоже, был уже безусловным. Он рванул с места, удачно подхватил обеих девчонок за талии, вклинившись между ними, пнул, походя согнувшегося мужика, отчего тот согнулся еще больше и, судя по шуму сзади, все-таки упал на пол и выбежал наружу. Серега позорно отстал на целых два метра.

Девчонки все старались поведать Боброву, что они здесь совершенно ни при чем, что они стояли тихо и никого не трогали, а эти мужики стали вдруг хватать их за все выдающиеся места. Но Бобров их невежливо прервал, сказав:

— Девушки, потом все расскажете. Надо отсюда убираться как можно быстрее. Похоже, мы что-то нарушили.

Догнавший Серега перенял у Боброва Дригису, и тому стало легче, отчего скорость передвижения немного возросла. За углом первого же дома они сбавили скорость и перевели дыхание.

— Так, — сказал Бобров. — Теперь пойдем не спеша, а вы рассказывайте.

И девчонки, перебивая друг друга, рассказали примерно то же самое, что они пытались поведать на бегу, добавив только некоторые подробности. От подробностей Серега пришел в ярость и порывался пойти назад, найти того мужика и свернуть ему нос набок. Бобров его с трудом успокоил, сказав, что мужик уже свое получил и даже с избытком, потому что, во-первых, его приголубила Дригиса.

— Чем ты его так?

Девушка продемонстрировала публике ладонь лодочкой.

— Вот этим самым по уху.

— Однако, — одобрительно сказал Бобров и добавил. — Ну и я еще слегка приложил по голени. Так что он какое-то время ходить не сможет.

— А тот, который лежал в сложенном состоянии? — полюбопытствовал Серега, немного остыв.

— Это я, — потупилась Златка. — Я ему между ног попала. Я не хотела, — добавила она быстро. — Это он меня первый за грудь схватил.

— Что?! — теперь взбеленился Бобров. — Что же ты мне не сказала!?

И он повернулся с явным намерением пойти назад и повозить того мужика, даже если он не пришел в себя, мордой по каннелюрам. Но Златка вцепилась в него и не пустила, утверждая, что у нее даже синяка не осталось. Да и Серега препятствовал.

Выяснив, наконец, всё и признав, что все действовали правильно, решили возле негостеприимного храма больше не задерживаться и поспешили обратно в порт. Корабль, после всего произошедшего, показался им островком безопасности. Он был надежен и уютен. И насмешливо смотрящий на них капитан был словно отец родной.

К вечеру шторм стих словно обрубленный. Но Вован, на ночь глядя, в море выходить не стал.

— Тут не море, а суп с клецками, — пояснил он свои действия. — А маяков на островах еще не держат. Поэтому выйдем утром. До Крита за день конечно не дойдем, но там хоть море посвободнее и можно идти ночью. Кстати, в Книд, как я понял, мы на обратном пути заходить не собираемся?

— Да какой там Книд, — поморщился Бобров. — Нет там еще ничего в этом Книде. Ведь Пракситель, по дошедшим до нас свидетельствам, предложил Косу две скульптуры, из которых тот выбрал Афродиту одетую. А обнаженную забрал себе Книд. А мы имели возможность убедиться, что статуи работы Праксителя в косском храме нет. Следовательно, ее нет и в книдском. Логично?

— Логично, — признал Вован. — Так что, значит сразу на Крит?

— А вот мы сейчас спросим заинтересованных лиц, — сказал Бобров. — Злата, девочка, подойди пожалуйста.

Златка подошла, волоча за собой Дригису.

— Мы на Крит идем? — спросил Бобров, игнорируя подошедшего следом Серегу, который делал ему какие-то знаки.

Девчонки переглянулись и Златка спросила:

— Мы что, в Книд заходить не будем?

— Тебе понравилось вчерашнее приключение? — поинтересовался Бобров.

Златка энергично замотала головой.

— Ну, значит, и не будем, — резюмировал Бобров. — Тем более, что нам там и делать нечего. Так ты насчет Крита не ответила.

— Я домой хочу, — вдруг сказала Златка и, опустив голову, посмотрела исподлобья.

Боброву ничего не оставалось, как развести руками. Он примерно так Вовану и сказал. Тот тоже развел руками, но при этом еще и сказал: «Женщины». И было в этом слове много-много смыслов.

«Трезубец» вышел в море и, пользуясь благоприятным ветром, стал огибать остров с востока. Бобров хотел глянуть с моря на родину Геродота и на знаменитый мавзолей местного тирана Мавсола. Вован, что было для него вполне естественным, не стал идти впритирку к берегу, а отошел значительно мористее так, что остров Кос темной полосой виднелся на горизонте. По правому борту далеко в море выдавался полуостров с городом Книд на конце, а впереди расстилался залив, носящий в наше время название Гёкова.

И вот из глубины этого самого залива навстречу «Трезубцу» вышли два, не сказать, чтоб челна, но назвать по-другому эти плавсредства Бобров затруднялся. Длинные корабли с двумя рядами весел без малейших признаков рангоута напоминали очень большие лодки, естественно, со средиземноморской спецификой. Длиной они, пожалуй, даже превосходили «Трезубец».

— Это что такое? — спросил Серега недоуменно, разглядев в Вованову трубу представившуюся картину.

— Это, — подумав, ответил Бобров, — скорее всего персидские боевые корабли. По крайней мере, на иллюстрации примерно такие же.

— Где это ты видел такие иллюстрации? — недоверчиво спросил Серега.

Вован многозначительно помалкивал.

— Ну-у, — сказал Бобров неопределенно. — Видел.

— М-да, — не поверил Серега. — Информативно, ничего не скажешь.

— Нет, ты можешь проверить, — сказал Бобров.

— Не буду я проверять, — энергично отмазался Серега. — Я лучше предпочту тебе поверить.

Вован, с улыбкой слушал спорщиков, а потом крикнул в переговорную трубу:

— Эй, в машине! Разводите пары! Да поживее!

Между тем незнакомые корабли приблизились и из темных черточек на фоне еле видного на горизонте берега превратились в длинных многоножек. Многоножки энергично шевелили ножками, идя на пересечку курса «Трезубца», который уходил строго на север. Вован не собирался мериться силами с боевыми кораблями, имея на борту всего четверть от обычной воинской команды. Однако, ветерок был слишком слаб, а пары до марки еще не поднялись. Персы же, а сомнений в том, что это персы оставалось все меньше, от ветра зависели мало и хоть и не стремительно, но приближались.

Видя, что миром не разойтись, Вован кивнул помощнику:

— Боевая тревога.

Тот снял со стойки горн, презентованный Смелковым, и над палубой разнесся хоть и не мелодичный, но громкий звук. Секундная пауза и из трюма один за другим, громко топоча по настилу палубы, стали выбегать воины. Последним выскочил командир и тут же над палубой пронесся его рык, слышный без всякого мегафона. Шесть человек бросились к стационарным арбалетам и, сдернув брезентовые чехлы, повернули их в сторону противника. Один из пары тут же закрутил рукоятку, натягивающую тетиву. Звонко защелкали храповые механизмы. Командир секунду подумал, прикидывая расстояние до ближайшего корабля противника, и крикнул:

— Стрелы!

Вторые номера вложили в направляющие длинные толстые стрелы, почти копья с широкими наконечниками, и застыли в ожидании. Остальные, расположившись вдоль борта, взвели арбалеты. Корабли персов подошли кабельтова на три. Только теперь Бобров разглядел их в деталях.

Очень похожие на греческие триеры, только впереди над форштевнем высоко вздымался диковинно изогнутый бивень, отчего корабль походил на плывущего единорога.

— Ну и с чего ты взял, что это персы? — недовольно спросил Серега.

— Аты вглядись, — посоветовал Бобров. — Чем воины на палубе похожи на гоплитов?

Серега вскинул к глазу подзорную трубу и долго всматривался в корабли противника.

— Юбки какие-то меня смущают, — сказал он наконец. — Если бы не эти юбки — поучился бы вылитый грек. Ну и, конечно, луки. Вот луков у них, у каждого второго, не считая каждого первого.

— Отдай, — сказал Вован, отнимая у него трубу. — Мне нужнее.

Корабли сблизились уже до кабельтова и Вован, плюнув на все, повернул на курс бакштаг и велел прибавить парусов. На мачты взметнулись галф-топсели. «Трезубец», конечно, прибавил, но персы держались вровень, и бросать преследование не собирались.

— Интересно, они долго так продержаться? — спросил Серега. — Гребцы-то не железные, а ветер не устает.

— Ну на рывок их должно хватить, — пессимистично заявил Бобров.

И как накликал. На догоняющих кораблях резче зазвучал гонг, весла вспенили воду, и они словно бы взяли с места. И вот уже первые стрелы с недолетом упали почти у самого борта.

— По головному! — тут же отреагировал Вован. — По веслам! Пли!

Сложная система рычагов и блоков, из которой состоял стационарный арбалет, сработала почти незаметно глазу, но с мгновенным визгом, закончившемся могучим хлопком. И так четыре раза, потому что распоряжений по залпу не было. Стрел в полете почти не было видно. Но зато персы их почувствовали по содроганию корабля, в который попало три из четырех, причем, одна, перебив по дороге весло. Четвертая же прогудела рассерженным шмелем так близко от кормчего, что у того зашевелились волосы. Причем везде.

Наводчики тут же закрутили рукоятки, снова взводя свои смертоносные машины. Заряжающие стояли наготове, держа обеими руками впечатляющие стрелы, потому что команды менять боеприпас не поступало.

Головной персидский корабль, потеряв весло, лишь чуть-чуть замялся, но обломок быстро втянули внутрь, чтобы не мешать остальным. Запасное весло для замены в портик высовывать не спешили, иначе могли расстроить работу целого ряда.

А на «Трезубце» наконец, заработала машина. Вода за кормой забурлила, и корабль немедленно прибавил ходу. Не ожидавшие этого корабли персов сразу отстали.

— Паруса на гитовы! — крикнул Вован и добавил. — Сейчас мы сними погоняемся. Видят боги, не хотел я этого.

Персы наверно обалдели, видя как на судне, которое они уже догнали и законно считали своей добычей, убирают паруса и в то же время оно не снижает хода. С одной стороны, по неписанным законам, судно, спустившее паруса, вроде как признает себя побежденным и сдается на милость, а с другой стороны… Тут, пожалуй, поневоле обалдеешь.

Персы разделились, пытаясь обойти «Трезубец» с двух сторон. Замысел их был прозрачен донельзя — обстрелять и взять на абордаж сразу с обоих бортов. Надо отдать им должное, шевелили они своими веслами и маневрировали довольно слаженно, но Вован мог управляться не с многочисленными гребцами, а с одним машинистом. Это было проще и быстрее.

Поэтому для начала персы были обстреляны с обоих бортов. Обстрел устроил на палубах преследователей некоторую суматоху, потому что оказалось, что на полкабельтова бьют не только стационарные арбалеты с их чудовищными стрелами, но и обычные. Причем, бьют достаточно метко, а при попадании прошибают не только хилые доспехи, но и щиты. Потом коварный грек (а персы считали «Трезубец» именно греком) стал довольно резво уходить вперед, а потом резко взял вправо и, хотя радиус циркуляции у него был гораздо больше чем у персов, ухитрился встать с одним их них на встречный курс.

Капитан перса обрадовался, грек сам напрашивался на таран. Оставалось только немного довернуть, табаня веслами правого борта. Стоящий у рулевых весел толстый перс даже улыбнулся плотоядно, представив как необычный корабль насаживается на бронзовый шпирон.

Он как раз собирался отдать команду, когда на греке, идущем навстречу параллельным курсом в каких-то полутора плетрах[2], хлопнули поочередно все четыре странных сооружения, далеко мечущие чудовищные стрелы. Только на этот раз были не стрелы. В воздухе мелькнули четыре черных шара, за каждым из которых тянулся дымный след. Три шара разбились о борт, а один, мелькнув над палубой, угодил в мягкое тело воина. Тот отлетел к фальшборту и упал на палубу раньше чем свалился в воду. Шар упал рядом.

Рассмотреть его не успели, потому что остальные три, разбившись, окатили борт жидким огнем. Горело даже мокрое дерево корпуса ниже ватерлинии. Что уж говорить о сухом. Пламя радостно взметнулось выше палубы и буквально через полминуты победно заревело.

Все бывшие на палубе бросились к противоположному борту и корабль опасно накренился. Под палубой орали гребцы. Весла бессильно болтались в уключинах. «Трезубец» безмятежно проходил мимо. С палубы перса в воду сыпалась команда и воины. Про гребцов, как водится, забыли.

— Кормовой, добавьте им! — крикнул Вован.

Кормовой арбалет запустил в сторону перса ядро с горючей смесью, даже не зажигая фитиль. Разбившись в самом центре огненного смерча, охватившего корабль, оно только добавило пищи огню.

— А где у нас еще один красавец? — спросил Вован, хищно оглядываясь.

— Да вон он, — подсказал помощник. — Удирает.

Второй корабль персов сматывался в сторону берега так, что весла гнулись. Гибель сотоварища, видать, насстолько впечатлила его экипаж, что у гребцов вдруг, откуда ни возьмись, появились силы. Или их поощрили надсмотрщики, приведя достаточно убедительные аргументы. Не спеша развернувшись, «Трезубец» направился следом.

Настиг он персов, пройдя примерно милю. Корабль противника шел все медленнее. Видать, живой двигатель уже не тянул как прежде. А команде было не до боя. Они прекрасно видели, чем закончилась схватка для первого корабля и в страхе ожидали повторения. Но Вован жечь их не стал. И не из гуманных соображений. Просто число зажигательных снарядов было ограничено, а кто его знал, что там может встретиться на обратном пути.

Поэтому была применена другая тактика, которая персов тоже не обрадовала, но, по крайней мере, гребцы при этом не страдали. «Трезубец» шел параллельно еле шевелившим веслами кораблю и солдаты команды как в тире расстреливали противника из арбалетов. Противник пытался прятаться за низким фальшбортом, но несколько арбалетчиков залезли на краспицы и прятаться стало бессмысленно. Поэтому все, кто находился на палубе, полезли в трюм к гребцам. Там, похоже, стало совсем тесно, потому что из люков торчали отдельные части тел, которые совсем скоро были утыканы стрелами. У рулевых весел давно никого не было. Два кормчих были убиты один за другим. Не получая сигналов, вразнобой стали работать весла. Корабль можно было брать голыми руками. Но Вован не спешил. А в это время из люка как черт выскочил чумазый кочегар и развел руками.

— Капитан, дрова кончаются.

Бобров вслушался, опустил взведенный арбалет и заржал.

— Конец, — прохрипел он, давясь смехом. — Приплыли.

Капитан, забыв, что он моряк, смачно выругался как какой-нибудь сугубо сухопутный извозчик.

— Стоп машина, — приказал он. — И гасите котел.

Потом с сожалением посмотрел на избиваемый корабль, который медленно дрейфовал в сторону материкового берега.

— Может на абордаж его взять? — предложил азартный Серега.

— Да ну его, — вынес вердикт Вован. — Если только стрелы собрать. Впрочем, к Аиду их, — и зычно крикнул. — Прекратить стрельбу! Уходим! Команде, распустить паруса!

Паруса заполоскали, потом надулись и «Трезубец» медленно стал отходить от почти раздолбанного персидского корабля. А на нем из люка боязливо высунулась голова без шлема и посмотрела ему вслед. Человек не решался выбраться на палубу, пока «Трезубец» не отошел настолько, что стал незаметен на фоне берега. И только тогда он и еще несколько человек выползли из люка и долго еще посылали проклятья вслед страшному кораблю.

Серега, отойдя к релингу, ослабил тетиву арбалета и меланхолично пробормотал:

— А-1, А-2, А-3.

— Убил, — сказал расслышавший его Бобров.

— А Б-1, Б-2, Б-3, — повернулся к нему Серега.

— Только ранил, — вздохнул Бобров.

Приткнувшись к берегу Малой Азии далеко за городом Галикарнасом «Трезубец» пополнял запасы топлива. Вся команда, включая и воинов была задействована в аврале. Корабельный тузик шнырял между берегом и бортом, подвозя все новые охапки поленьев. Бобров, распоряжавшийся на берегу, приказал завалить здоровенный ливанский кедр, прикинув, что уж его-то точно хватит на вполне приличный морской бой. Его всякий раз пробивал смех, когда он вспоминал лицо капитана при словах «дрова кончились». Лицо было озадаченным и одновременно обиженным.

Дерево рухнуло с громом и треском. На ствол в полтора обхвата набросились сразу две пары матросов с двуручными пилами (предусмотрительный Вован, правильно понимая обстановку, не рассчитывал получать в портах готовое топливо и поэтому имел на борту средства для его заготовки). Полетели опилки. Откатываемые чурбаки переходили уже к солдатам, которые разделывали их на аккуратные полешки. Остальные таскали дрова к лодке, возили их на борт и перегружали в трюм.

Дерево, кроме веток, ушло на дрова всё. Куча поленьев громоздилась на палубе, превратив «Трезубец» в дровяную баржу. Капитан посмотрел на это безобразие и приказал убрать все дрова в трюм. В результате во всех кубриках и каютах появились свои поленницы. Капитан демонстративно разместил у себя не меньше чем полкуба. Бобров чертыхался, когда поленья во время качки стали ездить по каюте по совершенно непредсказуемым траекториям и, просыпаясь от грохота, клял капитана последними словами. Самое интересное, что капитан, запасшись дровами, весь путь до Афин проделал под парусами.

В Афины решили зайти потому, что Бобров жаждал довести до логического конца дело с обнаженной Афродитой. Ведь если на Косе скульптуры Афродиты работы Праксителя не было, значит, не было ее и в Книде. А если ее не было ни там, ни там, следовательно, скульптор ее еще не закончил. И отсюда вытекает, что она должна находиться в его мастерской. А дальше путем несложных построений Бобров пришел к выводу, что надо плыть в Афины, потому что мастерская Праксителя в этот период находится именно там. И свою мысль донес до публики.

Публика, надо сказать к инициативе отнеслась довольно прохладно. Нет, в Афины все зайти были не прочь. Как-никак столица античного мира. Когда еще сподобятся и сподобятся ли. А вот искать мастерскую в большом городе, да по жаре ради сомнительного удовольствия лицезреть недоделанную Афродиту — увольте.

— Варвары, — сказал Бобров, вложив в это слово всю глубину презрения.

— Да ладно тебе, — лениво сказал Серега. — Еще скажи, скифы, мол, и эти, как их — азиаты.

Однако, женская часть пассажиров корабля Боброва с энтузиазмом поддержала. Девчонки, наслушавшиеся от него о восьмом или девятом чуде света, жаждали это чудо увидеть и, если повезет, обмерить, чтобы потом прикинуть — подходят они под греческий идеал или же им надлежит, предварительно посыпав голову пеплом, удалиться куда-нибудь за край Ойкумены. Потому что, к примеру, Бобров вряд ли будет любить девушку, которая с Афродитой или, если ходить поближе, с Фриной и рядом не стояла. А с Боброва станется взять себе эту Фри ну. При его-то внешности и богатстве.

Вобщем и Златка и Дригиса и боялись и надеялись. Но для этого надо было сначала попасть в Афины.

Вован, который успел изучить Эгейское море, как свою каюту, вывел их к Пирею словно по ниточке. Ошвартовавшись в гавани, забитой кораблями и вызвав законный интерес профессионалов, Вован отпустил часть команды развеяться в портовой таверне, а воинам велел держать ухо востро. Но пообещал, что отпустит их перед уходом. Вован не собирался здесь задерживаться больше чем на пару суток и воины, узнав это, не роптали.

Бобров с девчонками тут же засобирались в город. Тащиться из Пирея в Афины между длинными стенами пешком по жаре, да по ослепительно белой дороге смелых не нашлось. Тогда увязавшийся с ними Серега, сказавший, что после косовского храма он их одних никуда не отпустит, отошел и минут через десять вернулся с каким-то унылым горожанином, влекшим в поводу запряженного в тележку серого ослика. Бобров засомневался, что столь хрупкое на вид животное способно увезти такое количество народа, но его успокоили, сказав, что этот осел и не такие грузы возил.

Бобров с сомнением уселся на краешек повозки, усадив рядом Златку и придерживая ее за талию, чтобы, в случае чего, сразу сдернуть на землю, горожанин огрел осла виноградной палкой вдоль хребта, тот напрягся и тележка неожиданно со скрипом покатила.

До города они добрались примерно через полчаса, упрев даже в своей легкой одежде и почти ослепнув от сияния стен и дороги.

— Пирейские ворота, — равнодушно сказал возница.

Ворота, прямо скажем, не впечатляли. Они, конечно, были посолиднее херсонесских, но все равно больше приличествовали какой-нибудь деревне, чем столице мира. Сразу за воротами начиналась неширокая улица, застроенная с обеих сторон небольшими домишками типично греческой архитектуры, когда наружу выходят только глухие стены.

Серега, только что расплатившийся с возницей, достал из сумки еще один обол.

— Что за улица? — спросил он. — И куда ведет?

— Так, Пирейская, — удивился возница.

Мол, стыдно не знать таких простых вещей. Варвары что ли? Впрочем, вглядевшись, возница помягчел и добавил:

— Улица идет к Афинской агоре, оставляя справа холм Ареопаг, а слева Нимфей.

Сказав, он посчитал это достаточным и замолк. Но Серега был настойчив. Он извлек из сумки еще один обол.

— А вот скажи-ка мне, любезный, — начал он вкрадчиво. — А знакомо ли тебе такое имя — Пракситель?

Возница вытаращился на Серегу с нешуточной обидой.

— Ты что же думаешь, чужеземец, что я могу не знать лучшего художника Афин? Или ты судишь исключительно по внешнему виду, и полагаешь, что таким беднякам как я неведомо чувство прекрасного?

Серега тут же отработал назад и стал уверять мужика, что он вообще ничего такого в виду не имел, а вот насчет лучшего художника слышит впервые, так как ни одну из его работ не видел, но очень хотел бы увидеть, потому что слухом земля полнится. Афинянин, забыв про обиду, благосклонно кивал на эти Серегины речи. Видя это, Бобров включился в Серегин монолог, заявив, что они несчастные провинциалы живущие вдали от цивилизации у себя на севере Понта Эвксинского очень ценят такой вид искусства как скульптура. Однако, к великому сожалению всех ценителей, художники у них такие, что в их произведениях с трудом можно отличить мужчину от женщины.

Этим он афинянина просто добил. Тот принялся хохотать, повторяя:

— Невозможно отличить мужчину от женщины. Ха-ха-ха. Так ведь у мужчины пенис.

— Вот только так и отличаем, — совершенно серьезно сказал Бобров.

А Серега с печальным выражением лица подтвердил, что да, именно так.

Через пять минут они стали лучшими друзьями, и Серега предложил ознаменовать это в приличной таверне. Приличная таверна нашлась тут же, и разношерстная публика почтительно притихла при виде вошедших, потому что Бобров рядом со средним греком выглядел сущим гигантом со своими метр восемьдесят пять, а Серега был еще выше. Правда, отдельные личности начали было роптать, когда рядом с Бобровым и Серегой беззаботно уселись две очень красивые девушки в коротеньких хитонах, скрепленных на правом плече изящными фибулами. Одна из девушек была черноволоса, другая с волосами цвета спелой пшеницы.

Серега непонимающе обернулся на ропот и тот сразу же прекратился.

— Эй! — крикнул Бобров. — Вина сюда! Хлеба и мяса! Да поживей!

К ним тут же скользнула невысокая рабыня, смахнула со стола несуществующие крошки, поставила кувшин, кратер и стопку глиняных чаш. Серега налил в кратер вина, разбавил водой из принесенной гидрии, налил в чашу афинянина и девушкам. Себе и Боброву он налил вина прямо из кувшина. Сокувшинник снова вытаращился просто неприлично.

— Ты не разбавляешь?

— Нет, — гордо ответил Серега. — Не хочу портить вкус вина. Да и вода не холодная. Мы у себя на севере кладем в вино лед. Ладно, чего болтать. Вобщем, за искусство.

Он плеснул вином на земляной пол и вылил всю чашу в рот. Афинянин посмотрел на него завистливо и попытался повторить. Но только залил вином хитон. Бобров не стал выпендриваться и просто отхлебнул. Вино оказалось вовсе неплохим. По крайней мере, не хуже Андреева «херсонесского». Пить хотелось зверски, и Бобров жадно допил чашу. И тут же протянул Сереге для повтора. Тот не замедлил.

Кувшин приговорили быстро. В нем и было-то наверно каких-то десять котил[3]. Захмелевший афинянин, вывалившись из таверны, заявил, что он лично отвезет своих друзей к Праксителю, который держит мастерскую совсем недалеко и неопределенно показал на северо-запад.

Ослик посмотрел на хозяина укоризненно.

— Да ладно, — сказал Серега. — Чего тебе зря тащиться. Мы и сами доберемся. Что тут идти. А тебя, небось, дома ждут, — и дал вознице драхму.

Тот посмотрел на монету с изумлением, повернулся и медленно пошел назад в таверну.

— Хороший человек, — сказал Серега, глядя ему вслед. — Но уж очень надоедливый.

Сам он был практически ни в одном глазу. Зато бодр и весел. Девчонки тоже ему не уступали.

— Это вы по молодости, — сказал Бобров с легкой завистью.

— Старик, — саркастически сказал Серега, который был на целых пять лет моложе, и захохотал.

Дригиса подхватила. Ей было страшно весело. А Златка вдруг затихла, взяла Боброва за руку и прижалась к его плечу щекой.

— И вовсе он не старый, — произнесла она так тихо, что расслышал один Бобров.

Он признательно обнял ее плечики и погладил по мягким волосам, а потом повернулся к Сереге.

— Так, как стоите, рядовой! А ну смирно! Мать вашу так и эдак!

Серега замер на мгновение, потом бодро щелкнул сандалиями и прижал руки к бедрам.

— Яволь, майн хер! — рявкнул он так, что всполошенно взлетели голуби, клюющие что-то на дороге.

— То-то же, — удовлетворенно проворчал Бобров. — Значит, слушайте сюда, орел и орлицы. Насколько я понял из путаных речей нашего знакомого… Тебе, Серега, не надо было ему недоливать воды в последние разы, а то он начал сбиваться. Так вот, нам надо идти сейчас в сторону Агоры. Это вон туда, — и Бобров показал улицу слева от крутого холма Ареопага. — Вот. А потом, как пересечем Агору, мы должны выйти на улицу Дромос. Вот где-то там, по правую сторону и находится дом Праксителя, где у него мастерская. В случае чего — спросим. Думаю, народ на улице нам не откажет.

Народу на улице было действительно много. Народ был всякий и разный. Чувствовалось, что Афины столица не только Аттики, но и всей Эллады. Да что там Эллады — Ойкумены. Преобладали, конечно, греки или эллины, легко узнаваемые по разноцветным хитонам с преобладанием белого цвета и перекинутым через левое плечо гиматиям. Причем женщины носили такие же хитоны и гиматии, но почему-то те на них выглядели и изящнее, и элегантнее. Да и цвета отличались: мужчины, слава богам не носили розового, желтого и голубого. Как и краем гиматия головы не прикрывали. У них для этого была шляпа — петас или остроконечный колпак — пилос.

Довольно часто на улице встречались и выходцы из Малой Азии. И никто не обращал особого внимания на их одеяния, хотя в Элладе традиционно прохладно относились к Персидской империи. Видимо отношение к государству не распространялось на простых людей. И скифы попадались в своих национальных одеяниях, коренным образом отличавших их от голоногих эллинов. Вот кого не было видно, так это спартанцев — здоровых бородатых мужиков, как их представлял себе Бобров.

— Все просто, — сказал Серега, когда Бобров обратил его внимание на это обстоятельство. — Во всем виновата битва при Херонее.

Бобров хлопнул себя по затылку и покаянно произнес:

— Вот же пень бестолковый. А ведь мог же догадаться. Действительно, битва при Херонее. Грецию же раздолбали вдребезги и пополам, а Спарта оказалась не при делах и осталась при своих. А это значит что?

— И что же? — заинтересовался Серега.

— Это значит, что у нас сейчас не 338 год до нашей эры, а немного меньше. Вот ты смотри: Персия еще существует, потому что мы имели дело с персидскими кораблями — не могли же они сами по себе плавать. А значит, Александр еще не начал их множить на ноль. А начал он в году 334. Так что мы где-то между этими годами.

— А что же тогда в Афинах так спокойно? — недоуменно спросил Серега. — Страна, можно сказать под оккупацией, а у них вон таверны работают. Где подпольщики, листовки на стенах? Почему оккупанты чувствуют себя как дома? Вон, гляди, еще один пошел.

— Тут не все так просто, — сказал Бобров и посмотрел на шествующего навстречу явного македонца. — Понимаешь, после победы при Херонее Филипп выместил всю боевую ярость на фиванцах. Он казнил их направо и налево, насиловал их жен и дочерей и продавал в рабство. Не сам, конечно, а его воины. Чего смотришь? У них это тут в порядке вещей. Это у нас в провинции такое позволяют себе только скифы, а здесь столица, мать ее. Так вот. А афинян отпустил просто так. И даже без выкупа. И позволил забрать тела павших. А здесь это считается, типа, бонусом. Отсюда и проистекает лояльность Афин.

— Хм, — скептически хмыкнул Серега. — Мне все равно это непонятно.

— Да ну, — сказал Бобров. — В конце-то концов это их дело. Пренебреги.

Так они добрались перебежками от тени до тени до самой Агоры, где и задержались, рассматривая колоннады и портики. Площадь была просто гигантской. Особенно в сравнении с херсонесской. Девчонки даже рты пораскрывали. И забыли ненадолго о беспощадном солнце, и жаре, и о слепящем свете.

— Передохнуть бы надо, — стал оглядываться Бобров. — Жаль, что мы отказались от услуг нашего бескорыстного друга.

— Да здесь вроде как на ишаках не передвигаются, — Серега показал на запряженную парой вороных колесницу, осторожно пробирающуюся среди беспорядочно движущихся людей.

— Тю, — с выражением сказал Бобров. — Я сейчас и на ишака согласен. А мы ведь еще и до места не добрались, хотя, похоже, уже рядом.

Серега, не слушая, устремил взгляд куда-то вниз по улице, ведущей с Агоры. Его наметанный взор заметил там что-то знакомое, в любом городе выглядящее примерно одинаково.

— Таверна, — сказал он тихо, словно боясь спугнуть виденье. — Таверна, — и, подхватив Дригису, со всей возможной скоростью направился вниз.

Бобров замешкался, давая Златке возможность насмотреться на величественный Гефестион, открывающийся между старым булевтерием и небольшим храмом Аполлона. Девушка вообще была, словно завороженная и Бобров прекрасно ее понимал — после.

Херсонеса, фактически большой деревни, сразу попасть в столицу, да еще и на Агору. Тут бы у любого голова кругом пошла.

— Хотя нет, — поправил себя Бобров. — Вот у Сереги голова крепкая.

Он подхватил Златку за талию, чуть ли не силой оторвав ее от созерцания, и увлек за собой.

В большой полутемной комнате было намного прохладнее, чем на улице. Даже сквознячок присутствовал. Бобров усадил Златку за длинный тщательно отскобленный стол и с облегчением плюхнулся рядом.

— Чего-нибудь прохладного, — сказал он Сереге. — Лучше воды и немного красного сухого.

Серега кивнул и отправился выяснять отношения с хозяином.

Питье действительно оказалось прохладным и кисловатым. Бобров с наслаждением присосался к чаше и не переводил дыхания, пока все не выпил.

— Уф! — сказал он и огляделся.

Спутники не отставали.

— Шеф, а давай дальше не пойдем, — Серега погладил место, где, по его представлениям, находился желудок и налил себе из кратера еще, предварительно обежав всех взглядом.

— Да тут осталось-то полкилометра, — вяло возразил Бобров.

Идти ему тоже уже не очень хотелось. Но мгновение спустя к его бедру прижалось теплое бедро Златки. Несмотря на царящую снаружи жару, это было очень приятно. Бобров поднял голову и встретил умоляющий Златкин взгляд.

— Идем, — тут же сказал он решительно.

Улица Дромос, в отличие от той, по которой они вступили на Агору, была обсажена высоченными кипарисами. Тени они, конечно, давали немного, но все-таки она была и друзья двигались перебежками, ненадолго замирая в каждом клочке. Пройти-то надо было немного — всего чуть больше полукилометра. Район был крайне респектабельный, и публика по улице двигалась соответствующая. Их знакомый афинянин со своим осликом был бы здесь совсем не к месту.

Серега еще раз уточнил маршрут у толстого грека, замотанного в белое и в широкополой шляпе — довольно странное сочетание, воспринимаемое однако здесь как вполне нормальное. Грек выслушал Серегу, слегка поморщился и указал дом на другой стороне улицы по диагонали. Серега вежливо поблагодарил и веселый оттого, что настал конец пути, вернулся к спутникам.

На стук в ворота выглянул мужик, статус которого определить было бы трудно, да никто и не старался это сделать.

— Э-э… — начал было Бобров.

Но мужик прервал его на полуслове.

— Господин не принимает, — сказал он.

Сбоку выдвинулся Серега. Вид он имел смиренный, но мужик почему-то впечатлился и слегка отодвинулся.

— Ты доложи, — сказал Серега. — А уж господин пусть сам решает. Мы вообще-то издалека, с севера Понта.

— Ладно, ждите, — неохотно сказал мужик и захлопнул маленькую дверцу в воротах.

Ждать пришлось минут пятнадцать, и когда Бобров уже готов был дать сигнал к отступлению, со скрипом открылась калитка.

— Проходите, — неприветливо сказал тот же мужик.

Скульптор принял их в большом перистиле. От бассейна веяло свежестью. Маленький фонтанчик в его центре журчал так успокаивающе. Все с удовольствие расселись на занятных греческих табуретах. Принесли вино и фрукты. Рабыни обнесли гостей чашами. Пракситель выглядел типичным работягой, правда, одетым соответственно эпохе. Он и не думал сменить свой пропыленный и испачканный хитон и сложив на коленях огрубелые все в мозолях ручищи, посмотрел на гостей без всякой приязни.

Но это было до той поры, пока он не разглядел скрытую от него фигурой Боброва Златку. Вот тут его настроение резко переменилось и голос из скрипучего стал едва ли не приторным. Он извлек Златку из-за Боброва. Златка смущалась и розовела. Но ваятель вывел ее на середину перистиля, рядом с бассейном, поставил на табурет и беззастенчиво стал разглядывать. Златка жалобно посмотрела на Боброва. Бобров ей поощрительно улыбнулся. Он не ожидал никаких из ряда вон выходящих действий от великого художника.

Но художник повел себя совсем не как художник. Впрочем, может быть, здесь было так принято. Или он подумал, что Бобров привел с собой гетеру, с которой позволительно все, если она, конечно не высшего класса. Во всяком случае, Бобров такого обращения со своей девушкой не терпел. Тем более, что и ей это не доставляло никакого удовольствия. Это было заметно по тому, как Златка попыталась оттолкнуть руки скульптора слишком напористо пытавшиеся задрать на ней хитон. Она остерегалась пока действовать своим привычным арсеналом: ногтями, зубами и диким визгом. Но Бобров видел, что она уже для этого вот-вот созреет.

Он встал, покрыл разделяющее их расстояние двумя длинными шагами и дав по рукам не ожидавшему этого Праксителю, обнял Златку за бедра, снял ее с табурета и поставил на пол. Он не успел повернуться лицом к скульптору. На плечо легла жесткая ладонь, сжала его, словно тисками и потянула, разворачивая. Вскрикнула Дригиса. Серега рванулся с места. Но ближе всех опять оказалась Златка.

Ее воинственный визг потряс дом. Боброву, которому вообще-то было не до этого, даже показалось, что с потолка посыпалась труха. В следующий момент девчонка, словно эриния[4] прыгнула вперед, вытянув руки со скрюченными пальцами-когтями. Огромные глазищи пылали зеленым, рот исказился в крике.

Несчастный скульптор, не ожидая такого, в страхе отшатнулся и прикрыл рукой глаза, в которые Златка нацелилась своими когтями. И Бобров обретя свободу, не упустил своего, моментально развернувшись и схватив атакующую Златку за талию. Она только и успела прочертить четыре кровавых полосы по неприкрытому плечу ваятеля.

Златка еще дернулась на остатках боевой ярости, а потом из нее словно воздух выпустили. Она уткнулась в плечо Боброва и расплакалась.

— Пошли отсюда, — сказал Бобров, бросив в сторону потирающего плечо скульптора многообещающий взгляд. — Что-то мы недопоняли в ихних обычаях.

В это время в перистиль вбежали двое слуг или рабов — понять было трудно. Однако в руках у них были дубинки и это стоило учитывать. Подраться-то можно было, но с ними были девушки и Бобров решил смыться. Черт его знает, чужая страна, чужой дом. Опять же, знаменитый художник…

— Гелиайне, — Бобров постарался быть как можно более ироничным, но по-гречески это получалось плохо, и он сам это осознал.

Они с Серегой попятились к дверям, оттесняя спинами девчонок. Слуги шагнули было следом. Как до драки, так мелковаты они были супротив двух рослых мужиков. Но Бобров решил все-таки не связываться по мере сил и скорчил самую миролюбивую рожу, на какую был способен.

А слуги, видно, решили выслужиться. А что, они были в своем праве, да и времена ныне простые — вторгнувшегося в частный дом можно вполне законно грохнуть и любой судья тебя оправдает. И приятное хозяину сделают. А уж он-то не забудет.

Слуги почти синхронно занесли дубинки, грамотно расходясь в стороны. Получать по макушке твердым деревом очень не хотелось. А то, что дерево было твердым — это однозначно, никто не делает дубинки из осины или ольхи. Тем более, что они здесь и не растут.

Но Серега таки нашел способ притормозить борзых слуг. Он вынул из-за пояса складной стилет. Звонко щелкнула пружина. Вид узкого длинного блестящего лезвия, появившегося, словно по волшебству слуг озадачил. Они приостановились в недоумении.

Оно конечно, стилет против дубинки не пляшет, но задуматься заставляет. Тем более, что Серега не стал делать картинных выпадов, а перехватил нож за лезвие и сымитировал замах. Это уже выглядело достаточно серьезно.

Девчонки проскочили дверь, и попали во что-то типа прихожей. Осталось преодолеть маленький дворик, а там ворота и улица. Но тут из-за угла выскочил привратник. Похоже, он был не в курсе случившегося, но открывать ворота не спешил. Но следом за девчонками показался Бобров, двигающийся почему-то спиной. Это привратника на пару секунд выбило из колеи, и он замер, пытаясь понять, что бы это значило. Предприимчивая Дригиса (что значит бывшая простолюдинка) обошла привратника и сама отодвинула засов, распахнув калитку. Привратник, видя такое посягательство на свою сферу деятельности, прямо-таки вскипел от возмущения и попытался оттащить от открытой калитки упершуюся Дригису. Но тут подоспел уже повернувшийся Бобров и, не долго думая, дал привратнику по затылку. Кулаком. С размаха. Привратник взмахнул руками, выпустил подол Дригисиного хитона, пробежал в открытую калитку (девчонка еле успела отскочить) и рухнул почти посреди улицы.

В это время последним во дворике показался Серега, преследуемый по пятам слугами с дубинками. Они уже как бы привыкли к виду его стилета, и совсем было готовы пустить в ход свое оружие, но тут сзади донесся крик:

— Не трогайте!

Слуги сразу затормозили и опустили дубинки и Серега смог беспрепятственно выскочить на улицу, где едва не запнулся о тело привратника, над которым склонился Бобров. Бобров пощупал пульс на шее бедолаги и сказал:

— Пульс есть. Да и не сильно вроде я его отоварил. Так что, скорее всего, жить будет.

Он повернулся и заметил появившегося в калитке скульптора. Тот смотрел на них, вернее, на Златку и в глазах его Бобров заметил непонимание и тоску. Хотя, может быть, ему это и показалось.

Они быстро уходили по улице к Агоре, девчонки впереди, Бобров с Серегой сзади, якобы прикрывая тыл. На солнце уже не обращали внимания, хотя оно даже склоненное к западу, продолжало пригревать. Но уже можно было идти в тени высоких стен и заборов. И это значительно облегчало их бегство — а иначе поспешный исход трудно было назвать.

— Блин! — сказал вдруг Серега на ходу. — Ведь ничего не сделали, только вошли. Чего он вдруг начал к Златке цепляться. Неужели у них тут можно пристать к женщине в присутствии ее мужчины?

— Ну, он вроде и не приставал, — попытался было выгородить скульптора Бобров. — Я так понимаю, ему наша Златка чем-то категорически понравилась.

— Непохожестью она ему понравилась, — зло сказал Серега. — У них все тетки с толстыми талиями. А наши вон какие фигуристые. Давайте-ка завернем вон за тот угол. Да я осмотрюсь.

Они свернули в указанный переулок, и Серега тихонько выглянул из-за угла. Он смотрел целую минуту, а потом повернулся к Боброву.

— А ведь нас никто не преследует. Чего же мы бежим?

— А на всякий случай, — сказал Бобров.

Они пошли медленнее и влезли на Агору уже совсем спокойно.

— На сегодня, пожалуй, хватит приключений, — сказал Бобров. — Спрашивается, чего ходили. Только время потратили. Могли бы хоть архитектурой полюбоваться.

— Златка, — Серега обратился к девушке. — Я отвлекся. Чего этот, тудыть его, ваятель от тебя хотел?

— Я не совсем поняла, — ответила Златка, подумав. — Он меня разглядывал со всех сторон и даже пытался талию двумя руками обхватить, — она хихикнула. — Но это ему не удалось. И еще, пытался подол задрать. Но тут уже наш Саня не стерпел, — и девушка с улыбкой посмотрела на Боброва.

— Стерпишь тут, — проворчал Бобров. — Мою женщину нагло лапают, а я, значит, смотри. Правда, у него, скорее всего манера такая. Он же якобы известный в Греции, пардон, в Элладе художник. А художникам эллины не отказывают. Он же не знал, что мы презренные варвары. И это его в какой-то степени извиняет.

— Так ты, значит, варвар? — усмехнулся Серега.

— Еще какой, — ответил Бобров. — Я в некоторых вопросах похуже любого скифа буду. Особенно в части собственности, — и он привлек к себе зардевшуюся Златку.

— Ладно, — сказал Серега. — Пойдемте, варвары. Дело уже к вечеру, а нам еще шагать. И неизвестно, попадется ли нам добрый афинянин с ослом.

Афинянин попался, нос мулом. Мул оказался резвее осла, и Серега расщедрился на целую тетрадрахму. Возница, обалдев от такой щедрости, кланялся до тех пор, пока чужеземцы не взошли на такой же странный, как они сами, корабль.

Ужинать они не стали, зато выпили чудовищное количество вина сильно разбавленного водой. Ну и спали без сновидений.

Утром капитан сказал, как отрезал:

— В полдень отваливаем. И не спорьте. Дома все дела стоят, а мы невесть сколько уже прохлаждаемся. Так что, прошу от берега далеко не отходить. Саня, это тебя в первую очередь касается.

— Да ладно, — пробурчал Бобров. — Нам и вчерашних приключений с головой, — и он погладил по голой руке прильнувшую к нему Златку.

— Кстати, добавлю, — капитан несколько сбавил тон, — в Пирее базар тоже неплохой. Так что если кому надо… Я тоже собираюсь.

Позавтракали плотно, чтобы не отвлекаться на таверны. Пройдя через уже собравшихся с утра, глазеющих на необычный корабль, зевак, отправились к началу Длинных стен, где наличествовал рынок, издалека оповестивший их своим шумом.

Базарчик, конечно сильно отличался от такового же на агоре Херсонеса. И размерами и насыщенностью. Пятеро потратили не менее сорока минут, чтобы просто обойти его нигде особо не задерживаясь.

Чего только тут не было. Такое ощущение, что здесь сошлись товарные потоки со всего света. Даже избалованные Юркой девчонки с радостным интересом разглядывали золотые и серебряные украшения тонкой и нарочито грубоватой работы, усыпанные цветными камнями, которые были шлифованы, но не огранены. Мужчины больше склонялись к лицезрению всевозможного оружия. Понятное дело, что на борту имелось оружие и более совершенное и более смертоносное, но всегда интересно посмотреть на конкурентов.

— А мы бы здесь тоже неплохо смотрелись, — сказал Серега. — Например, ничего из бочкотары здесь нет.

— Ну, конечно, — усмехнулся Бобров. — Кто о чем, а Серега о бочках. Да здесь много чего нет. Но они как-то насчет этого не переживают. Потому что не знают. Знали бы — переживали.

— Смотрите, — Златка вовремя прервала готовый разгореться спор и показала в сторону правой из стен. — Рабский рынок.

Она придвинулась поближе к Боброву и взяла его за руку. Дригиса сделала то же самое с Серегой. Несмотря на длительную жизнь в усадьбе и такой же статус свободных, девчонки никак не могли забыть рабский рынок. Златка робко посмотрела на Боброва.

— Саша, пойдем, посмотрим. Может быть удастся… — она не договорила, но Бобров и так понял.

Златка на любом рабском рынке норовила выкупить какую-нибудь молодую женщину, выглядевшую наиболее несчастной. Бобров Златке во всем потакал, и теперь по его милости девчачий контингент в усадьбе просто зашкаливал. Потому что девать девок, после того как их выкупила Златка, было просто некуда. Нет, если это были почти местные, проданные за долги, то еще ничего. Их можно было после некоторых хлопот сопряженных с небольшими финансовыми вливаниями вернуть домой. Но, как правило, попадались девчонки, прихваченные в качестве военной добычи.

Скифы продавали рабов, захваченных за пределами Крыма, из Ольвии везли жителей придунайской низменности, из Пантикапея и Горгиппии обитателей Кавказа. Попадались и персы, и каппадокийцы, и финикийцы, и египтяне. Меланья вон была нубийкой. Дригиса из Фракии. Как, впрочем, и сама Златка, как она помнила, была привезена с далекого северо-запада. Вобщем население усадьбы было составлено, как войско Спартака, за редким исключением, из рабов. Правда, со своей спецификой, в основном, благодаря Златке.

Вот и сейчас. Бобров вздохнул и последовал за девушкой.

Рабский рынок Пирея не поражал ни размерами, ни архитектурой. Ему было далеко до центрального рынка Афин с его колоннами и мраморным помостом. Колонн не было вовсе, а помост был рассохшийся деревянный, истертый множеством подошв. В щели даже можно было провалиться. Наверно. При желании.

На помосте было выставлено десятка два разнокалиберных мужчин и женщин. Внимание Боброва привлекла группка наиболее изможденных и оборванных.

— Эти наверно даром, — сказал он Сереге. — Типа, отдам в хорошие добрые руки.

Серега хрюкнул. Девчонки посмотрели на них укоризненно. Сами они относились к своему долгу, как они его понимали, очень серьезно. Они подошли поближе. Группка состояла из двух мужчин и двух женщин. Приглядевшись внимательно, Бобров обнаружил, что женщины это совсем еще юные девушки. Он собрался было сказать об этом Златке, но, повернувшись, заметил, что она уже и без него все поняла. Она оживленно шушукалась с Дригисой и подошедший Вован, никого не стесняясь, заявил (правда, по-русски):

— Девочки, на корабле мест нет.

Девчонки растерянно оглянулись и Златка, найдя взглядом Боброва, посмотрела вопросительно. Бобров ответил ей успокоительным кивком, и она опять стала шушукаться с Дригисой. Дригиса тут же поманила Серегу, который считался непревзойденным мастером торговли (просто никто из торговцев не выдерживал его манеры торговаться). Серега подошел, сознавая свою значимость, пошептался с девчонками и с любопытством посмотрел на потенциальную покупку, понимая, что Бобров где-то и прав.

— Эй, любезный, — обратился он к продавцу. — Откуда у тебя этот великолепный товар? Эти крепкие мужи и свежие девушки?

Торговца, однако, смутить было трудно.

— Из Фив, — сказал он со значением. — Прямо из семивратных Фив.

— Это что, — спросил Серега. — Я что-то пропустил и Фивы, получается, взяли на неделе?

— Да нет, — усмехнулся торговец безграмотности варвара. — Фивы взяли почти три года назад.

— Это как же это, — делано ужаснулся Серега. — Ты их три года не кормил.

Вокруг засмеялись зеваки. Торговец понял, что с тупым варваром он, пожалуй, промахнулся и пообещал себе, что впредь постарается быть осторожнее. Атмосферу разрядил еще один покупатель. Это был высокий, по греческим меркам, толстый человек с сильно напудренным лицом и бородой в мелких завитках сильно похожей на приклеенный к подбородку кусок каракуля.

— Сколько просишь за вот эту? — он ткнул пальцем в стоящую с краю младшую из женщин, судорожно стискивающую на груди основательно драный хитон.

— Пять мин, — сказал продавец и, видно, сам испугался, потому что покосился почему-то на Серегу.

Но тот стоял с непроницаемым лицом и продавец немного успокоился. А вот мужик с каракулевой бородой наоборот разнервничался.

— Побойся богов, торговец! — возопил он. — Она у тебя кто, флейтистка или танцовщица при храме? Да у нее же в чем только душа держится.

— Ну не флейтистка, конечно, — торговец не стал возражать против очевидного, покупатель мог и попросить продемонстрировать умение (случались прецеденты). — Но она очень красива и к тому же девственница.

Бородатый от такой наглости торговца даже задохнулся. Он полминуты открывал и закрывал рот, а потом как взорвался.

— Какая девственница! — заорал он. — Сколько лет этой девственнице. Сам же сказал, что она из Фив. Значит военная добыча. И сколько через нее македонской армии прошло?

Он попытался сдернуть с девушки остатки хитона, но добился только того, что тот разлезся окончательно и народ столпившийся вокруг, увидел на спине и круглой попе следы бича.

— Две мины за строптивую девчонку!

Переход был настолько неожиданен, что даже Бобров потерял нить разговора. Продавец, однако, сумел вычленить главное.

— Четыре, — сказал он.

Бородатый почуял слабину.

— Две с половиной, — нажал он.

— Три с половиной, — съехал торговец и встал на этом твердо.

Бородатый плюнул и отвалил. Но Серега не успел встрять, как место бородатого заняла невысокая девушка. Сбросив с головы край невесомого фароса, которым прикрывалась от вездесущей пыли, она предложила:

— Давай за три половиной.

Торговец, видно, хотел что-то сказать нелицеприятное, но посмотрел на толпу и передумал. А девушка, не отступая, настаивала. Рядом с ней появилась еще одна — полная противоположность первой: рослая, пожалуй, повыше Златки, стройная, с прекрасной фигурой и с роскошной гривой крупновьющихся золотых волос. Она бросалась в глаза сразу, порой затмевая свою спутницу, которая тоже была изящна и стройна, но, в отличие от подруги смугла и черноволоса.

Серега открыл, было, рот, но Бобров положил ему руку на локоть и, когда Серега обернулся, отрицательно покачал головой, мол, подождем. Золотоволосая и на девчонок обернулась, но Бобров не придал этому значения — на девчонок все оборачивались, и мужчины и женщины. Мало того, что они были красивы, они еще были необычны.

Черноволосая склонила тем временем торговца к совершению сделки. Но тут опять появился напудренный обладатель каракулевой бороды и начал нудно приставать одновременно к продавцу и к девушкам, качать права и вообще всячески выпендриваться. Говорил, что он богатый купец со своим кораблем и матросами, для кого он, собственно, и покупал рабыню. У рабыни, которую, видать вполне устраивала черноволосая красавица в качестве хозяйки, стали медленно расширяться глаза. И Бобров понял, что пришла пора вмешаться. Он подошел поближе и похлопал по плечу каракулебородого. Тот досадливо дернул плечом, но все-таки обернулся.

Бобров, конечно, выглядел не лучшим образом: недельная щетина светло-рыжего цвета из-за отсутствия нормальных условий для бритья, давно не стриженная соломенная шевелюра, взлохмаченная ветром, мятый хитон, ну и рост, позволяющий смотреть на высокого купца сверху вниз. Выражение физиономии тоже большого доверия не внушало.

Купец, похоже, был не робкого десятка, потому что он совершенно хладнокровно от Боброва отвернулся, и опять обратился к хозяину рабов со своими претензиями. Тогда Бобров прибегнул ко второй сигнальной системе:

— Слышь, ты, — сказал он, как мог грубо. — Ты чего, с колесницы упал? Тебе объяснили, что ты не прав? Вот и топай себе мимо.

— Но я же был первый… — попытался объяснится купец.

— А будешь последним, — с удовольствием констатировал Бобров. — Серега, забирай оставшихся. И пусть сделают скидку на опт.

Черноволосая красавица, тем временем, свела с помоста свое приобретенье и они вместе с высокой подругой подошли к Боброву.

— Прости, не знаю, как к тебе обращаться, благородный муж, — голосом, вполне соответствующим внешности, произнесла незнакомка.

— Александр, — достойно потупившись, ответил Бобров.

Златка придвинулась к нему сзади и сбоку, глядя на незнакомку исподлобья и настороженно. Та была примерно ее лет, но выглядела неуловимо взрослее.

— Александр, — красавица на мгновение замялась. — Позволь мне поблагодарить тебя.

— За что? — удивился Бобров. — Я ничего не сделал.

В это время подошел Серега, за которым нестройной кучкой двигались рабы. Уже бывшие рабы, потому что те, кто попадал к Боброву, статуса раба лишались тут же. Но эти еще ничего не знали, поэтому и чувствовали себя соответственно. Рабыня, купленная красавицей, перебросилась несколькими словами со своей товаркой. Бобров не расслышал о чем шла речь, потому что был поглощен разговором с черноволосой смотревшей на него пристально и пытливо.

— Вы нездешние, — сказала она. — Откуда вы? Где живут такие большие и благородные люди?

— Варвары мы, — сказал Серега, непринужденно вмешиваясь в разговор. — С севера. А если точнее, то с севера Понта Эвксинского.

Обе красавицы удивленно переглянулись.

— Все, — уточнила высокая недоверчиво.

— Все, — торжественно подтвердил Бобров. — Самые, что ни на есть варвары. То есть, дальше просто некуда. Мы вот трое, — он положил руки на плечи Сереге и подошедшему Вовану, — вроде как скифы. А наши девушки… Злата с берегов Янтарного моря, а Дригиса из Фракии.

— Как интересно! — воскликнула черноволосая, подходя поближе.

Рабыня шла за ней как пришитая. А за ней по пятам следовали и остальные рабы.

— Постойте, постойте! — побежал за ними следом торговец. — А деньги!

— Тьфу ты! — сплюнул Серега. — Совсем забыл, понимаешь! Где у нас деньги, шеф!

— Ты на сколько с ним сторговался?

— Двенадцать мин. Что, совсем не осталось?

— Вы в затруднении? — поинтересовалась черноволосая.

— Нет, нет, — сказал Бобров. — Сейчас мы этот вопрос решим. Серж, беги на корабль, там в моем денежном ящике лежит кожаный ярлык на тысячу драхм, ну и серебро. Берешь ярлык, двести драхм и бегом. Но не сюда, а там, рядом с причалом лавка трапезита. Отоваришь чек на тысячу. Сколько у них комиссионные — я не знаю, поэтому возьмешь триста драхм. Вобщем, давай бегом.

Серега сорвался с места и унесся. Дригиса дернулась было следом, но Бобров придержал ее за подол и она, вздохнув, осталась.

— Сейчас будут деньги, любезный, — сказал Бобров торговцу и тот немного успокоился.

— У вас есть корабль? — переспросила высокая красавица. — Свой?

— Да, — охотно ответил Бобров.

Он любил хвастаться своим кораблем.

— Да его отсюда видно. Вон две мачты торчат, — и Бобров указал на действительно возвышающиеся над всеми на несколько метров мачты.

Афинянки притихли и уважительно посмотрели на Боброва. Потом высокая сказала:

— Такой большой. Больше всех. А можно на него посмотреть?

— А это надо спрашивать капитана. Вот он, кстати, — и Бобров указал на приосанившегося Вована.

В это время примчался запыхавшийся Серега.

— Ну-ка, подставляй подол, — грубо сказал он торговцу и ссыпал ему из кожаного мешка груду серебра, не менее пяти килограмм, швырнув следом и сам мешок. — Считай.

— А ты, госпожа? — обратился торговец к черноволосой.

— Пришли кого-нибудь за деньгами в дом Тайс между холмом Нимф и Керамиком.

По зевакам как ветер прошелестел.

— Тайс Афинская, Тайс Афинская.

«Трезубец» вышел из Босфора под вечер. Выбор был небогатый: идти через море напрямик, на ночь глядя, или приткнуться к берегу и заночевать. Ветер дул западный. Балла три. Волны, насколько было видно, только-только начали обзаводиться барашками. Вован посмотрел на барометр и сказал, что шторма не предвидится, потому что тот упорно показывал «ясно». Ну а если его не предвидится, то сами боги велели идти прямо. Дров оставалось на несколько часов полного хода и капитан решил их поберечь на случай аврала, а проделать весь путь под парусами, тем более, что идти тут было всего двести семьдесят миль по прямой с благоприятным ветром. Бобров согласился, а остальных и не спрашивали.

Отужинав на юте, Бобров и Златка спустились к себе в каюту. Не успели они толком расположится, как ввалился Серега, за которым шла Дригиса.

— Ну что, — жизнерадостно спросил Серега. — Продолжим?

Он осмотрелся и плюхнулся в единственное кресло, которое намеревался занять Бобров. Дригиса тут же уселась к нему на колени, и сразу стало понятно, что они сюда надолго. Бобров, не успев занять кресло, на которое очень рассчитывал, тем не менее, расстраиваться не стал. Он не спеша взгромоздился на койку и приглашающее похлопал по одеялу рядом с собой. Златка тут же этим предложением воспользовалась и пристроилась к Боброву под бок, уютно положив голову ему на плечо. Бобров счастливо вздохнул и, обняв девушку одной рукой, прикрыл глаза.

— Эй! — забеспокоился Серега. — Мы так не договаривались.

Бобров заинтересованно приоткрыл один глаз.

— А как мы договаривались?

Златка завозилась, устраиваясь поудобнее, и причмокнула губами.

— Ну-у, — не нашелся Серега.

Бобров опять закрыл глаз.

— Вот как вспомнишь, — сказал он невнятно, — тогда и обра-аща-айся.

Дригиса хихикнула, сползла с Серегиных колен и тоже полезла на койку с другой стороны от Златки. Конечно, так как она, Дригиса устраиваться не стала, но все равно улеглась достаточно близко к Боброву. Причем настолько достаточно, что Серега даже рот открыл. Нет, он был твердо уверен, что Бобров, никогда не посягавший на девушек товарищей, и сейчас будет придерживаться такого же принципа. Но дерзкую девчонку надо было как-то образумить. Он встал с кресла и тут Бобров поднял веки. Сна у него не было ни в одном глазу.

— Так вот, — сказал он. — На чем это мы там остановились?

Серега сел обратно, а обе девчонки обидно засмеялись.

— На Спарте мы остановились, — сам себе ответил Бобров.

После знаменательного разговора с великолепной Тайс Афинской и ее прекрасной подругой на борту «Трезубца», Златка, видя состояние Боброва, изъявила желание узнать побольше о двух девушках и о мире, в котором они жили. Отказать Златке Бобров был не в силах и, постепенно разговорившись, вдруг почувствовал в себе желание донести до своей возлюбленной всю красоту и трагизм эпохи, дитем которой Златка и была.

Бобров, слава богам, имел в своем багаже кучу не совсем систематизированных знаний по древней истории, прочитав в свое время всю литературу, имевшуюся у матери, которая была учителем истории. У матери сохранились даже старые толстенные университетские учебники, проглоченные малолетним Сашей Бобровым заодно со школьными. Поэтому он и знал намного больше сверстников. И не забыл. И вот сейчас пригодилось.

Просвещение Златки Бобров начал с Египта. Египет он знал не очень хорошо, но для Златки годилось и это. Даже если бы Бобров нес несусветную ахинею, она все равно слушала бы его со всем вниманием. К его чести, Бобров этим не пользовался.

Он начал с древнего царства, когда фараон Нармер сумел объединить Верхний и Нижний Египет. Это было для Златки в несусветной древности — 3100 год до новой эры, то есть за две с половиной тысячи лет до ее рождения. Такую глубокую старину она даже представить не могла, на что Бобров сказал:

— Ну и ладно. Не думай об этом. Просто это было задолго до тебя. Вот и отнесись соответственно.

Златка облегченно кивнула и приготовилась слушать дальше. Бобров не только легко и красиво излагал скучные вещи, с ним еще и незаметно проходило время в дороге. И когда он, за пару дней покончив с Египтом, перешел к Греции, к ним, поведшись на рассказы Златки, присоединилась Дригиса, которая притащила с собой Серегу.

Серега пришел нехотя, потому что считал историю наукой скучной и когда-то в ранней молодости имел по ней не очень твердую тройку. Однако, послушав шефа, он свое мнение переменил. К тому же Сереге тоже было интересно узнать немного о том времени и о стране, где жили такие замечательные женщины, которые, кстати, сами себе представлялись вполне обычными. Это Бобров потом, округлив глаза, рассказал об их замечательности.

Так вот. Дригиса присоединилась к Златке и Бобров, имея в виду увеличенную аудиторию, удвоил усилия. То есть стал вставлять в повествование даты, так как знал, что Серега с датами не дружит. Но с датами получалось еще лучше. Повествование сразу обрело глубину и емкость.

Грецию Бобров начал с Троянской войны, которая не имела точной датировки и определенных героев. Но уж прекрасную Елену, Ахилла, Гектора, Париса и Одиссея он упомянул в точном соответствии с «Илиадой» и «Одиссеей». Дав девчонкам вволю погрустить над трагедией Кассандры и Андромахи, а Сереге восхититься Ахиллом и Гектором, Бобров завершил это дело пожаром и плавно закруглил повествование.

Отдельно был упомянут остров Крит, о котором Бобров к стыду своему, знал очень мало. В памяти остались только названия городов Кносс, Фест, Закроет, имя царя Миноса и общее название культуры — крито-минойской. Но он и тут нашел, о чем поговорить. Близко к тексту был пересказан миф о Минотавре, для которого был выстроен Лабиринт и в котором он был прикончен совершавшим очередной подвиг Тесеем. Тесей по пути кинул Ариадну, давшую ему путеводную нить, и вообще повел себя не как благородный человек. Видно посчитал, что после того как он обеспечил Минотавру склеивание ласт, ему уже все можно.

Ну, после Крита сами боги велели перейти к Микенам потому, что там было все взаимоувязано. И начал он, что естественно, с Персея, как легендарного основателя города. Имя оказалось знакомо только Сереге, который вспомнил, что так называлась сдаточная база Зеленодольского судостроительного завода. Бобров похвалил Серегу за хорошую память, но сказал, кроме имени между этими товарищами нет ничего общего, в то время как настоящий Персей, будучи древнегреческим героем, прославился тем, что помножил на ноль саму Горгону Медузу. И, предваряя вопросы, кратко охарактеризовал эту самую Горгону.

Краткая характеристика оказалась настолько красочной, что девчонки впоследствии боялись вечером поодиночке выходить на палубу, потому что им в каждом закоулке мерещилась страшная девица с шевелящимися на голове змеями вместо волос. И это даже несмотря на то, что Персей в конце концов Медузу прикончил, то есть как бы бояться больше было нечего.

Микены Бобров искусно связал с войной против Трои. И все потому, что Микенами в ту пору правил царь Агамемнон, который по совместительству стал предводителем объединенного греческого войска. Но прославился он не только взятием Трои, но и тем, что его после сего свершения зарубила в ванне секирой родная жена Клитемнестра.

— Вот, — Серега выразительно посмотрел на Дригису. — О чем это нам говорит?

— Это нам говорит о том, — вмешался Бобров, — что уже в те былинные времена у греков были ванны и секиры.

А сегодня, когда они уже как несколько часов вышли из Босфора, и Вован, остановив машину, поднял все паруса, пришла пора поговорить за Спарту.

Бобров постарался быть кратким, потому что на очереди были еще Фессалия, Этолия, Эвбея, Беотия и Аттика. Были и еще какие-то исторические области, но Бобров за незначительностью их просто не упомянул.

— Спарта, — начал он, — является уникальным государственным образованием. Уникальность его заключается не только в государственном устройстве, предполагающем наличие двух царей, что уже само по себе занятно, но и в наличии разделенного народа. Ну точь вточь как, скажем, в Латвии. Серега, тебе должно быть знакомо.

Серега, бывавший в самом начале развала Союза в Латвии, понимающе хмыкнул. А девчонки, хоть и переглянулись непонимающе, расспрашивать не стали, дожидаясь продолжения рассказа.

— И Спарта, наверное, единственная страна, — продолжил Бобров, — где бедность правящего класса была признана официальной доктриной.

— Ты бы не так академически излагал, — поморщился Серега. — А то политинформацией попахивает.

Бобров сбился и виновато посмотрел на девчонок. Серегу он проигнорировал, но замечание учел.

— Вобщем так, — продолжил он. — Жили себе мирные ахейцы на Пелопоннесе и вдруг заявились воинственные спартиаты или гераклиды, как они себя называли, и захватили их вместе со страной. И не просто захватили, а сделали чем-то вроде рабов. Ну может быть статусом чуть повыше. А потом, кроме того, что заставляли работать, они еще на них тренировались и оттягивались. Но ежели вдруг война с кем-нибудь посторонним, то бедолаг ставили в общий строй, правда, в качестве легковооруженных.

Бобров потянулся и пожаловался:

— Все-таки лежа вещать не очень удобно. Девчонки, раздвиньтесь немного — я приподнимусь. Во-во. Итак, про воспитание молодого поколения вы вроде знаете.

— А как же, — самодовольно сказал Серега. — Неполноценных младенцев сбрасывали со скалы.

— Как же так?! — ужаснулись девчонки.

— Ну как, — Серега взял на себя роль рассказчика. — Отец приносил новорожденного к старейшинам и те его тщательно осматривали. И если младенец был слаб, хил или имел какие-то пороки, его бросали в ущелье Апофеты. Ну, а если все нормально, то отдавали отцу для кормления. Кстати, отца тут же наделяли участком земли.

— Да уж, — сказал Бобров. — Не мешало бы и нам ввести такую практику, — и, заметив, что Златка приподнимается на локте, поспешил ее успокоить. — Нет, нет. Не насчет пропасти. Я имею в виду земельные участки родителям. Что-то типа материнского капитала. Продолжай, Серега.

— Да я вообще-то все, — произнес Серега смущенно. — Давай уж ты.

— Знаток, — проворчал Бобров. — Как-то ты выборочно все запомнил. Наверно то, что ближе.

— А что? — сказал Серега с вызовом. — Я считаю, правильный подход. Зато, каких воинов выращивали.

— Вот именно, что воинов, — ответил Бобров. — Они ж кроме как подраться, ни что больше не годились. Знаменитое спартанское воспитание предполагало исключительно физическое развитие плюс непрерывное закаливание. Образование в Спарте не ценилось. Воину не пристало быть образованным, считалось, что природной хитрости ему вполне достаточно. Вот и плющили бедолаг до тридцати лет. И только после этого срока спартанец считался вполне самостоятельным. Хотя, конечно, жениться можно было уже в двадцать. Кстати, насчет жениться. Девушек в Спарте воспитывали точно так же как и юношей. Правда делали скидку на физиологию и, если пацанов в семь лет отдавали в воспитательные дома, то девчонок воспитывали дома. А так все то же самое: бег, прыжки, метание копья, борьба. Минимум одежды. Юные спартанки довольствовались куском ткани повязанной на бедрах. А вот отношение к спартанкам со стороны мужчин всех возрастов было крайне уважительным и, можно сказать, рыцарственным. За внимание красавиц мужчины, вернее, юноши сражались на гимнастических соревнованиях. И наоборот, во время соревнований девушек выбирали себе суженую. С юности девушки чувствовали себя полноценными членами общества, гражданками, принимали активное участие в делах общества. Женщины пользовались уважением мужчин, поскольку разделяли их увлечения военным делом, их патриотизм и политические взгляды. Но при всей общественной активности спартанки во все времена славились в Греции своей домовитостью, умением вести хозяйство и сохранять домашний очаг.

— Вот, — сказал Серега и назидательно воздел палец. — Домовитостью славились. А наши? — он посмотрел на Дригису, и ловко увернулся от брошенной подушки.

— Перестань, — поморщился Бобров. — Совсем за своими бочками жизни не видишь. Чтоб ты знал, Златка командует всей усадьбой и давно, а Дригиса сейчас вроде главы Счетной палаты. Так что, куда там спартанкам.

Девчонки с двух сторон чмокнули Боброва в обе щеки и победно посмотрели на Серегу.

— Ладно, — проворчал Серега. — Расскажи-ка лучше про Фермопилы. По-моему, именно там проявилась наиболее ярко суть спартанства.

— Ну-у, — сказал Бобров, подкладывая под спину подушку. — Фермопилы это, скорее, красивая легенда. К примеру, там стояло объединенное греческое войско в количестве, по разным данным, от пяти до восьми тысяч. И спартанцев там было ровно триста. Вот здесь легенда не врет. А персы явились, если верить современным нам авторам, войском в восемьдесят тысяч.

— Все равно преимущество колоссальное.

— Да ить никто и не спорит. Мало того, в первые два дня сражения, пользуясь лучшей воинской подготовкой, лучшей дисциплиной, лучшим оружием, да и, в конце концов, большей доблестью, греки били персов в хвост и в гриву. Надо сказать, что потери объединенного войска составили всего три человека убитыми. Ну а персов никто и не считал. Даже их гвардия обделалась по полной. А вот в конце второго дня к Ксерксу явился некий Эфиальт и предложил провести его войско горной тропой в тыл обороняющимся грекам. Ксеркс, не будь дурак, согласился и послал двадцать тысяч в обход. Узнав об этом, Леонид, как старший на рейде, собрал совещание. Мнения разделились, а следом разделилось и войско. Геродот, например, утверждал, что Леонид сам отослал греков, чтобы сохранить им жизнь, так сказать, для будущих сражений. Вобщем осталось всего полторы тысячи воинов против всей персидской армии.

— Почему это полторы тысячи? — недоверчиво спросил Серега. — А как же триста спартанцев?

— Ну так сам посчитай. По Геродоту было еще семьсот феспийцев и четыреста фиванцев. И вот когда началась свалка, фиванцы предпочли сдаться, чем заслужили клеймо рабов и вечный позор. А вотфеспийцы пали все до единого.

— Блин! — воскликнул Серега. — А я про феспийцев ничего и не слышал! Это что же получается, дрались все вместе, а герои — спартанцы..

— А это потому, — сказал Бобров. — Что Спарта подсуетилась и воздвигла памятник. И вообще всячески своих рекламировала. Ну, во-первых, царь, а во-вторых, спартанцы же всем прочим не чета. А феспийцы как-то пролетели. Нет, им, конечно, тоже памятник поставили, но уже в наше время.

— И что, все триста так и погибли? — спросила Дригиса, сделав большие глаза.

Златка тоже подалась вперед, и в глазах ее читался тот же вопрос. Бобров не стал их разочаровывать.

— Нет, конечно, — сказал он с ноткой трагичности. — Достоверно известно, по крайней мере, о троих спартанцах, которые не присутствовали по разным причинам. Так, один из них по имени Пантит был царем отправлен в Фессалию в качестве гонца. Уже позже, узнав об исходе сражения, он понял, что на родине его ничего не ждет кроме всеобщего презрения и покончил с собой.

— Но как же! — почти одновременно воскликнули девчонки, посмотрели друг на друга и Златка продолжила. — Его же царь послал.

— Царь-то послал, — ответил Бобров. — Но царя же убили, а больше никто не смог бы подтвердить, что это сделал именно царь. Получается, что человек покинул войско самостоятельно. И кто он после этого? Правильно — дезертир.

— Но… — Златка была растеряна.

— Таково было в Спарте общественное мнение, — развел руками Бобров. — Кстати, еще двоих Леонид лично отправил в соседний городок для излечения. Уж не знаю, чем там болели закаленные спартанцы, но один из них, как зовут — забыл, услышав, что персы обходят (как услышал — тайна великая), облачился в доспехи и успел (успел!) к финалу. Ну и, естественно, погиб. А второй… Вот его помню — Аристодем. Так он к финалу не попал. Причину не знаю. Но на родине его прозвали Аристодем-трус. Не знаю, какова была его жизнь. Наверно невеселой. Но через год грянула битва при Платеях, где объединенное войско греческих полисов разнесло вдребезги персидскую армию. И вот там прозванный трусом Аристодем отличился так, что после битвы совет командиров всерьез отличил его как самого доблестного воина. Но награды он не получил, потому что кто-то высказал мнение, будто Аристодем бился как исступленный, выйдя из рядов, потому что искал смерти из-за своей вины. Вот так-то.

Слушатели молчали. Больше в этот день Бобров о Греции не рассказывал.

На следующий день он рысью пробежался по Фессалии, Этолии, Эвбее, Беотии, не заостряя внимание ни на одной из них. Народ внимал невнимательно, потому что с утра Вован возгласил, будто они уже на середине Понта и завтра к вечеру должны быть дома. И настроение сразу стало соответствующим. А девчонки тут же полезли на фор-марс в надежде первыми увидеть землю.

И только поздно вечером, уютно устроившись под боком у Боброва, Златка поинтересовалась:

— А о чем вы там шептались с этой Тайс?

Бобров даже на локте приподнялся, чтобы взглянуть Златке в глаза. Но девушка смотрела на него совершенно бесхитростно, без всякой задней мысли и Бобров успокоился.

— Видишь ли, — произнес он медленно. — Тайс Афинская действительно историческая личность и я был крайне удивлен, встретив ее на улице.

— А что значит историческая? — спросила Златка.

Бобров скосил на нее глаза. Девушка мечтательно глядела в подволок каюты и в глазах ее пробегали зеленые искорки.

— Ну, историческая, это значит, она оставила после себя след в истории, и ее помнят даже у нас, через две с половиной тысячи лет, — Бобров помедлил. — Не все, правда.

— А я историческая? — наивно спросила Златка.

— А как же, — вполне серьезно сказал Бобров. — Ты у меня непременно историческая. Во-первых, ты красивее даже Тайс и ее подруги, а, во-вторых, ты основа Херсонеса, вернее, его части. Херсонес, конечно, не Афины, но это пока.

Златка ощутимо напряглась.

— А еще, — продолжил Бобров. — Я выпишу самого классного художника. Ну того же Праксителя и пусть он мне изваяет твою скульптуру. И мы на мысу поставим какую-нибудь ротонду, и там будет находиться твое изображение. В мраморе.

— Саша, — в голосе Златки послышались слезы и Бобров, только что начавший развивать понравившуюся ему тему, затормозил на полуслове. — Саша, не надо с меня скульптуру. Я что, тебе живой не нравлюсь?

Бобров даже рот приоткрыл от неожиданности. А он-то понес тут про Праксителя, а вдруг по поверьям Златкина народа статуя отнимает часть жизни у прототипа. Его даже холодный пот прошиб. Он обнял девушку и стал ее успокаивать. Златка, впрочем, всхлипнула всего один раз, а потом затихла. Но Бобров еще некоторое время гладил ее по мягким волосам и легонько целовал в висок. То, что девушка совсем успокоилась, Бобров определил по ее словам:

— Так о чем вы шептались?

— Господи! — произнес Боброве чувством. — А я-то думал, что ты смертельно обиделась. Аты оказывается, все это время прикидывалась. Вот скажи, тебе, что доставляет удовольствие, когда тебя успокаивают?

— Нуда, — ответила Златка. — Так я этого и не скрываю, — и она потерлась головой о плечо Боброва.

Бобров вздохнул.

— Ну ладно. Тогда слушай.

Больше он не успел сказать ничего. Корабль содрогнулся от удара. Вдоль правого борта что-то протяжно проскрежетало, словно снаружи протащили от носа до кормы длинный и извивающийся лист ржавого железа. Почему ржавого? Ну вот создалось такое впечатление.

Звук еще не дошел до кормы, а Бобров уже выпрыгнул из койки и натянул штаны на голое тело. Критически посмотрев на севшую на постели голую Златку, которая с округлившимися глазами изображала собой отчаянно испуганное изваяние, он схватил покрывало, сдернул девушку на пол и, обмотав ее покрывалом, потащил к трапу.

На шканцах метался и орал капитан:

— Вашу греческую мать! Все паруса долой, кроме стакселя! Проверить все отсеки по правому борту! Кочегары, трам-тара-рам! Быстро поднимайте пары! Шевелитесь, тудыть вас так и эдак!

Из носового люка высунулась чья-то голова.

— Кэп! В носовом кубрике течь!

Капитан тут же отреагировал:

— Отдирайте внутреннюю обшивку и ищите место, откуда течет. Боцман, готовь пластырь! Эй, все лишние с палубы!

Бобров, таща за собой Златку, подошел поближе.

— Саныч, что случилось?!

Вован обернулся с явным намерением послать, но увидев Златку, от своих мыслей с трудом, но отказался. Однако, высказаться не преминул.

— На полузатонувшее судно наехали, — сказал он с досадой. — Не видно же ни хрена! Вот вахтенные и прошляпили. Ну кто мог подумать, что в эти времена, да посреди моря… Ну ведь исчезающее малая вероятность.

— Не умничай, — сказал Бобров. — Лучше прикинь, там могли быть люди?

— Не знаю, — пожал плечами Вован. — Сейчас машину запустим, сходим, посмотрим. Тут еще течь эта… Ну что там!? — опять заорал он.

— Кэп, помпа должна справиться, — донеслось из люка. — Тут доски разошлись. Мы сейчас их подопрем, и течь уменьшится до минимума. Так что до порта дотянем.

— Ну слава богам, — немного успокоился капитан.

Причем, успокоился настолько, что подозрительно спросил Боброва:

— А ты что тут делаешь? Почему не в каюте?

— Ну ты даешь, — удивился Бобров. — А где же мне еще быть, когда мой пароход вот-вот потонет? Послушал бы ты этот скрежет вдоль борта. Да на моем месте нормальный пассажир уже бы сиганул через леера. Это хорошо, что у меня капитан знакомый, а корабль я сам строил.

— Да ладно тебе, — слегка смутился Вован. — Ну, перестраховались немного. С кем не бывает.

Но тут его отвлекли, и Вован с облегчением закончил разговор.

— Кэп, машина готова!

— Есть, — обрадовался капитан. — Саня, будь другом, сходи, проверь кубрик. Что там у нас с течью. А то мне ход давать.

Бобров не успел дойти до люка. Навстречу ему словно чертик из табакерки или, если быть ближе к реалиям, словно сатир из-за дерева выскочил боцман.

— Порядок, — сказал он Боброву и побежал докладывать капитану.

Бобров подождал, когда судно вздрогнет от работы винта, и попытался было отослать Златку вниз, нота, поправляя на себе покрывало, идти категорически отказалась.

— Ага, — сказала она. — Вы сейчас будет утопленное судно досматривать, а я, выходит, в каюте сидеть. Нет уж.

— Как это ты узнала? — удивился Бобров.

— Подумаешь, секрет, — фыркнула подруга. — Вы тут так орали.

— Ну уж, — чуть смутился Бобров. — Тогда иди, смени покрывало на нормальную одежду. Время еще есть.

Златка осмотрела себя.

— А и правда, — и гордо удалилась.

На фор-марсе вспыхнул прожектор, называемый моряками «глаз Циклопа», и зашарил по слегка всхолмленному морю. «Трезубец» уже повернул на малом ходу, чтобы не увеличивать радиус циркуляции и поберечь поврежденную обшивку, и теперь возвращался по своему курсу. Длинный овал света выхватывал из мрака только черные волны с белыми пенными гребешками. Искрами вспыхивали маленькие радуги.

— Вон он! — заорали с бака.

— Левее бери, — скомандовал Вован рулевому и рявкнул в раструб переговорной трубы. — Самый малый!

В свете прожектора показалось маленькое суденышко — типичный древнегреческий торговый кораблик. Пузатый с одной мачтой на миделе. Сейчас он выглядел вообще жалко, погрузившийся в воду по самую палубу, со сломанной почти у основания мачтой.

— Видать, воздух под палубой скопился, вот и не тонет, — со знанием дела заявил боцман.

Вован подвел «Трезубец» почти вплотную, но старался не касаться утопленника обшивкой. Бобров огляделся и заметил висящую на стенке рубки бухту тон кого троса. Он тут же обвязал конец вокруг пояса и кинул второй боцману.

— Ну-ка закрепи.

Боцман автоматически накинул восьмерку на кофель-нагель.

— Э, э, ты куда!? — всполошился Вован, но Бобров уже перенес ногу через леер.

Он успел заметить только разинувшего рот Серегу и прижавшую к груди кулачки Златку.

— Если хочешь что-то сделать хорошо — сделай сам, — пробормотал Бобров и, сильно оттолкнувшись, перепрыгнул на мокрую палубу.

Утопленное судно даже не колыхнулось. Бобров, не отвязываясь, по-хозяйски прошелся по палубе. Под ногами хлюпало, но подошвы не скользили. Рулевых весел не было, видать, смыло. А уж про обычные и говорить не приходилось. Внезапно Боброву почудился звук. Он даже приостановился.

— Ну что там?! — крикнул Вован и Бобров, отвлекшись, перестал прислушиваться.

Тихий-тихий скулеж раздался, когда он отошел к корме. Звук мог доноситься только из-под палубы. Бобров присел на корточки. На досках настила он разглядел едва заметную нитку шва. Зацепиться было не за что. Бобров попробовал ногтями, но крышка даже не шелохнулась. Не поворачиваясь, Бобров крикнул: «Меч!»

Рядом на палубу рухнуло что-то тяжелое. Судя по тому, что корпус слегка качнулся, это был не меч. Рядом с Бобровым упал на колени Серега.

— Я так и знал, — проворчал Бобров и показал пальцем. — Сюда.

Серега сунул конец своей махайры в щель и, сопя от напряжения, нажал. Секунд десять крышка сопротивлялась. Толстенное лезвие согнулось, грозя сломаться. Серега нажал еще и крышка с хлюпаньем выскочила из пазов. Бобров сунул пальцы в образовавшуюся щель, выдрал крышку и отбросил ее в сторону. Вода не доставала до палубы сантиметров наверно пятнадцать. Из нее выступало совершенно синее девчоночье лицо с колышущимися вокруг словно облако волосами и совершенно мокрая головка щенка. Щенок слабо скулил. Девчонка молчала.

— М-мать! — с сердцем сказал Бобров.

Серега выразился еще проще, но по-русски, для доходчивости.

— Берись, — сказал Бобров.

Они синхронно запустили руки в воду, подхватив под локти, держащую щенка девчонку, и разом подняли ее из воды. Девчонка была абсолютно синяя и абсолютно голая. Бобров с Серегой попытались поставить ее на палубу, но она падала, потому что, видать, как опиралась на носки, вытянувшись всем телом, так и закостенела. Бобров беспомощно оглянулся. Пространство под палубой заполнялось водой, и судно начинало уходить из-под ног.

Вдруг сверху через леер свесились Златка с Дригисой. Протянув руки, они крикнули хором:

— Сюда давайте!

— Серега — сказал Бобров. — Твой выход.

Сам он с трудом извлек из рук девчонки щенка и передал наверх, а Серега тем временем подхватил девчонку под попу и под лопатки и поднял на вытянутых руках. Она лежала на его ладонях совершенно прямая с запрокинутым лицом. Точь в точь такая какую они извлекли из воды. Златка с Дригисой подхватили ее, аккуратно перенесли через леер и пропали из вида.

— Мужики, прыгайте! — крикнул Вован. — Судно тонет!

Бобров с Серегой не заставили его повторять дважды.

Капитан, не останавливая машины, развернулся и отправился прежним курсом. Парусам он почему-то больше не доверял. Бобров с Серегой спустились в каюту. На большой кровати лежала спасенная девчонка, укутанная по самый нос. С двух сторон от нее под тем же покрывалом мужественно прели Златка и Дригиса. В ногах у них сладко посапывал тоже укутанный щенок.

— Однако, — сказал Серега.

— Тихо ты, — зашипели обе девицы.

Серега заткнулся и вопросительно посмотрел на Боброва.

— Замерзших, — прошептал Бобров ему на ухо. — Можно отогреть только теплом женского тела. Пойдем отсюда.

До рассвета они просидели на палубе, обсуждая с Вованом ночное происшествие, а потом появившаяся Златка потребовала горячей воды, и удивленный кок под суровым взглядом капитана поспешил просимое исполнить. Потом с палубы выгнали всех, оставив только рулевого, и отмыли до блеска спасенную девицу.

Девица оказалась купленной в Ольвии рабыней по имени Апи и была чистокровной скифкой. Продали ее свои же так что домой она стремилась. Но это удалось выяснить только путем упорных расспросов, потому что девица была на редкость замкнутой и стеснительной. Ее даже на общий завтрак не удалось затащить, и девчонки кормили ее в каюте. А когда она убедилась, что спала на кровати, то пришла просто в неописуемый ужас и умоляла Златку простить ее неразумную. Вобщем, Бобров понял, что с девушкой надо работать и работать.

А тем временем, на горизонте показались горы Крыма.

— Домой, домой, — радостно прыгали девчонки.

Да и команда радовалась вовсе уж неприкрыто. Только спасенная девочка была грустна. Бобров спросил, подойдя:

— Апи, ты вроде как не рада. Суша же. Море, небось, надоело?

Девочка посмотрела на него как-то протяжно и ответила тускло:

— Да, господин.

Бобров крепко взял ее за плечики, слегка встряхнул и, глядя сверху вниз, веско сказал:

— У нас нет господ! Тебе понятно?

— Да, госп… — девочка смешалась и вопросительно посмотрела на Боброва.

Бобров постарался, чтобы его улыбка получилась как можно приветливей.

— Саша, — сказал он. — Капитан называет меня Саней. Вон та девица, — он показал на радостно прыгающую Златку, — кличет Сашенькой. Но это только ее право. Ну.

— Да, Саша, — девчонка через силу улыбнулась.

— Сейчас придем, — сказал Бобров. — Отведу тебя к нашему жрецу Асклепия. Он тебя посмотрит и, если надо полечит. А потом выделим тебе комнату, ну а чем заняться сама потом определишь.

Девчонка серьезно кивнула. Она выглядела немного смешно в Златкином хитоне, который был ей велик и ее же сандалиях. Вот ножка у девчонки оказалась равна Златкиной.

Вован вывел корабль к Фиоленту и теперь, повернув налево, не спеша топал к мысу Херсонес, за которым вот-вот должен был открыться одноименный город. Настроение на корабле было приподнятым и каким-то бесшабашным. Не сказать, что команда выполняла свои обязанности спустя рукава, но небольшая расхлябанность все-таки наблюдалась.

Наконец мыс уплыл назад и взорам открылся город. После почти месячного отсутствия он казался еще красивее, хотя, конечно, сильно проигрывал в сравнении с той же Митиленой и уж тем более с Афинами. Там чувствовалась история. По сравнению с ними Херсонес был непозволительно молод.

Народ галдел, капитан орал, город приближался. Только девочка Апи смотрела настороженно. Бобров обратил на это внимание подруги, и она обещала девочкой немедленно заняться.

Вован от мыса стал заходить по широкой дуге, и город открылся во всей красе. Он был белым и поблескивающим словно огромный, причудливо изрезанный кусок сахара. А накрывающие его сверху красные черепичные крыши только подчеркивали его нереальную белизну. Девочка Апи все смотрела на это чудо, в то время как остальные уже повернули головы направо.

— А вон и наш дом, — произнесла Златка.

Она хотела сказать это весело, но голос дрогнул, и получилось так, что слова вырвались у нее с каким-то надрывом, словно она произнесла их сквозь рыдание. Златка так смутилась, что даже покраснела. Все сделали вид, что не услышали и не заметили и только Бобров, обняв левой рукой за плечи, притянул девушку к себе. А впереди открывалась слегка взволнованная поверхность бухты и слева, над желтым обрывом поднимался сказочный дом — творенье неведомого художника.

Галдеж на палубе стал уже вообще непереносимым, и капитан прикрикнул от штурвала:

— А ну, все замолчали, а то сейчас поверну обратно.

Угроза была настолько смехотворной, что все и вправду замолчали.

Корабль сбавил ход, медленно подходя к деревянному причалу, на котором суетились несколько мужчин. А наверху на обрыве, возле решетчатой башни уже собиралась толпа. Мелькали разноцветные хитоны. Плащей по летнему времени видно не было. Долетели приветственные крики. На палубе народ едва не вываливался за борт.

Наконец Вован аккуратно притер «Трезубец» к пирсу. С другой стороны стоял его брат-близнец. У фальшборта столпились матросы и комментировали процесс швартовки. Судя по всему, Вован их надежды оправдал.

Серега сразу же полез на планширь с целью перепрыгнуть на пирс.

— Куда!? — заорал Вован. — Дайте хоть пришвартоваться!

Серега отмахнулся и перепрыгнул на настил. Наверху завопили громче.

Встреча была эпохальной. Боброва ни разу так не встречали. Ни в той жизни, ни в этой. Можно было подумать, что он вернулся непосредственно из царства Аида, а остальные уже и не чаяли. На шее висли и хлопали по плечам люди, которых он порою и не знал, хотя вроде помнил в лицо всех жителей поместья. Скорее всего, за время отсутствия добавилось новых обитателей.

Началось все, конечно же с Петровича и дяди Васи, продолжилось Андреем и Евстафием, а потом старшинство нарушилось и целоваться лезли уже все, с Ефимии и Млечи и до тех самых незнакомых.

Когда схлынул первый вал страстей, Петрович спросил Боброва, указывая на стоящую рядом с ним худую девчонку, с любопытством взиравшую на происходящее вокруг:

— А это кто? Вроде среди отплывающих таких не было.

— Это? — Бобров привлек с готовностью подавшуюся к нему девчонку. — Это девочка Апи. Мы ее нашли за сутки до дома закрытой в трюме полузатонувшего судна. Посмотри ее, пожалуйста. И еще, мы прикупили в Афинах четверых рабов — трех мужчин и женщину. Их тоже надо бы глянуть. Ну, конечно, не сегодня.

— Ну что, пойдем, девочка Апи, — пригласил Петрович.

Девчонка вопросительно посмотрела на Боброва.

— Иди, иди, — сказал тот. — Петрович он добрый.

По случаю возвращения ужин устроили во дворе, тем более, что погода позволяла. Вытащили из дома столы, табуреты и другую мебель. Посадочных мест не хватало. Хорошо, кто-то из работников верфи вспомнил, что цех утром получил с пилорамы партию досок.

Доски были занозистые и их накрыли толстым полотном. Расселись все. Бобров даже поразился, сколько народу уже собралось в поместье. А Андрей шепотом выдал цифру триста семьдесят восемь.

Ужин затянулся почти до полуночи. Профессиональные подавальщицы и добровольцы из народа с ног сбились, таская блюда из кухни. Раскрасневшаяся Ефимия только раз показалась из своего ведомства, чтобы выпить с Бобровым и получить заслуженную долю почестей. Съедено было все, ну или почти все. С трудом держащийся на ногах Бобров запретил девчонкам все трогать до утра и отослал всех спать. Как распорядился своими воинами не менее пьяный Евстафий знал только он. Охранялось ли ночью поместье или вовсе нет, никого не интересовало.

Поддерживаемый Златкой Бобров удалился к себе в спальню и тяжело свалился на кровать. Потом вдруг приподнялся, посмотрел на подругу и совершенно трезвым голосом сказал:

— А про Тайс я тебе завтра все расскажу.

После чего рухнул лицом вниз без признаков жизни.

Конечно же, Бобров на следующий день ничего Златке не рассказал, да и она не напомнила, потому что с утра было как-то не до этого. С утра все отсутствовавшие в поместье отпускники закрутились, занялись текущими делами. Все-таки их отлучка больше чем на месяц сильно сказалась на хозяйстве. Не то, чтобы поместье было запущено и дезорганизовано, но отсутствие хозяйского глаза сказывалось на направлении развития. Некоторые, не будем показывать пальцем кто, это самое направление видели совершенно по своему и, соответственно, в отсутствии руководящей и направляющей силы норовили гнуть свою линию. И чем дольше руководящие и направляющие отсутствовали, тем дальше линия отклонялась от генеральной. Поэтому выявлением этих отклонений и их ликвидацией Бобров с утра и занялся.

Для начала он взял с собой Серегу и Андрея и отправился в поля. Поля ныне простирались от усадьбы далеко за окончание Стрелецкой бухты и по ее правому берегу. Если считать по нарезанным участкам, то Бобров имел их целых шесть. Конечно, он имел их не сам лично, а через подставных лиц, но кому надо всё знали. Андрей как фанат виноделия, норовит везде впихнуть свою лозу. Но здесь у него нашла коса на камень. Потому что сразу за усадьбой начинаются владения Млечи.

Сейчас там бродят целых восемь коров и один бык с самой что ни на есть разбойничьей рожей. Млече помогают две женщины из фракийцев, купленные на рынке два месяца назад и еще не осознавшие полностью, что они не рабы. Поэтому тетки заискивают перед своей работодательницей и подобострастничают, хотя Млеча их не гоняет, а просто подает пример. Серега, бывавший ранее в деревне, велел выстроить навес для коров и те теперь в полдень, когда солнце особенно злое, укрываются в его тени и наверно благодарят Серегу.

Коровы это молоко, простокваша, сметана, сливки, масло и сыр. Количество их конечно не столь велико как хотелось бы, но ведь и пастбище небольшое тоже. Бобров имеет на этот счет свои мысли, которые согласует с Млечей, но пока до их реализации еще далеко. Продукция маленькой фермы вся идет на нужды поместья и все равно всем не хватает. Хотя коровы, благодаря пронырливости Смелкова, обеспечившего искусственное осеменение, весьма удойные. Млеча с подозрением посмотрела на Боброва, сопровождаемого Серегой и Андреем и когда те прошли мимо вздохнула с явным облегчением.

С Андреем у нее не заладилось на почве именно пастбища. Тот считал, что Бобров совершенно напрасно выделил землю вблизи усадьбы, и место Млечи вместе с ее коровами рядом с дядей Васей. Потом-то Андрей распробовал продукцию Млечиного хозяйства и кое-что ему даже понравилось. Но отношения своего он не изменил, считая постоянство достоинством. Острота противостояния, конечно, ушла, но проблема осталась.

Бобров, не желая ссориться ни с тем, ни с другим, пообещал их спор разрешить в ближайшее же время и страсти ненадолго затихли. Была у Боброва мысль устроить Млече отдельную ферму на другом берегу Стрелецкой бухты. Там, где в будущем расположится улица Щитовая. А уж с переправой он разберется. Бобров даже представил себе висячий мост через бухту и воровато оглянулся, не заметил ли кто.

Однако, Серега с Андреем были увлечены спором об урожае столового винограда и его реализацией и на выражение лица Боброва внимания не обращали. Когда дошли до участка раннего винограда, Андрей не преминул похвастаться размером и плотностью кистей. Бобров и сам видел, что урожай хорош. Кисти просвечивали на солнце и, оторвав ягоду, Бобров убедился в их отменной сладости.

— На вино пустишь? — спросил он. — Такую прелесть.

— Зато какое вино получится, — порадовал его Андрей. — Не хуже лесбосского.

— Да ладно, — не поверил Серега.

Они заспорили, а Бобров смотрел на скользящих между шпалерами сборщиков с большими корзинами за плечами, на аккуратные дорожки между рядами лоз и прикидывал, куда можно еще девать такую уйму вина. Ведь вся Греция выращивает виноград и изготавливает из него вино. А потребителей как-то сильно много не становится. Ну не выливать же излишки. Как у Стейнбека.

— А скажи мне, Андрей, — обратился он к управляющему. — А как там обстоит дело с коньяком? Сколько мы его уже выдерживаем? И осталось там что-нибудь после Серегиных проб?

— Чего это? — возмутился Серега. — Не пил я ваш коньяк.

— Конечно, не пил, — согласился Андрей. — Ты его апробировал.

— Ну, может чуть-чуть, — Серега вызывающе посмотрел на Боброва.

Бобров поморщился.

— Кончайте. Так что с моими вопросами?

— Осенью будет три года, — ответил Андрей. — Он почти весь и остался. Все пять больших бочек. А этот тип, — он кивнул в сторону Сереги, — выпил совсем немного.

— Я сдерживался, — гордо заявил Серега. — Знаете, чего мне это стоило.

Бобров ухмыльнулся.

— Вот что мужики. Серега, ты найдешь в библиотеке литературу по купажу коньяков и переведешь Андрею. Умягченную воду закажем Юрке. Он это дело мигом провернет за копейки. Надо только питьевую пару раз прогнать через судовую опресниловку. Любой механик на пароходе это на раз-два сделает. Ну, а остальное строго по описанию. Выдержанные коньяки нам ни к чему. Если только для себя бочку оставить. Вобщем, с учетом последующей выдержки, к зиме у нас должен быть весьма приличный ординар. Может, даже до штормов успеем в Ольвию и Тиру забросить. А в Неаполь пусть Агафон везет. У него уже все ходы записаны.

Андрей внес пожелание в новомодный блокнот, и они отправились дальше. Пройдя километра два, компания оказалась во владениях дяди Васи. Бобров, к стыду своему, здесь бывал редко. А посмотреть было на что. Это буйство зелени не шло ни в какое сравнение с, прямо скажем, убогими огородиками херсонеситов. Конечно, дядя Вася пользовался элитными семенами, прошедшими за пару тысячелетий и естественный и искусственный отборы. К тому же наличие растений с других материков добавляло шарма и интриги. Поэтому огород дяди Васи, если это можно было назвать огородом, был местом выдающимся и неиссякаемым источником слухов. Зачастую самых невероятных.

В начале огорода никого не было. Голоса слышались гораздо дальше, за строем фруктовых деревьев, которые отгораживали друг от друга делянки различных культур. Дядя Вася утверждал, что таким образом он разруливает межвидовую борьбу. Троица отправилась по тропинке, вившейся вдоль огорода по его окраине. Рядом с тропинкой был проложен деревянный «рельс» из стоящей на ребре двухдюймовой доски. По этому «рельсу» гоняли к маленькой пристани двухколесные тачки, груженные овощами и фруктами. Это было гораздо удобнее одноколесной тачки и не требовало от везущего таких затрат энергии.

Дядя Вася обнаружился на участке, засаженном капустой. Он раздавал руководящие указания своим двоим рабочим. Парни слушали внимательно. Работа на дядивасином огороде считалась с недавних пор престижной среди сельскохозяйственных рабочих поместья и многие затевали нешуточные интриги, чтобы только туда попасть. Поэтому попавшие держались за работу двумя руками и дядя Вася со своими тружениками горя не знал.

— Дядя Вася! — окликнул его Бобров. — Можно тебя на минутку?!

— Холодной водой не поливайте, — отдал дядя Вася последнее указание и подошел. — Ну и чего?

— Дядя Вася, — сказал Бобров. — Как ты посмотришь на то, что огород будет расширяться?

Дядя Вас задумался.

— А намного? Вот смотри, у меня сейчас девять человек и мы с трудом справляемся.

— Ну с людьми проблем не будет, — успокоил его Бобров. — Теперь смотри. Мы можем удлинить огород по балке или сделать пару террас справа и слева на склонах.

Дядя Вася долго не думал.

— Конечно, лучше удлинить. Террасирование это лишняя работа. Потом надо где-то приличной земли взять, и привезти, и разбросать. Воду для полива, опять же, поднимать придется. Нет, удлинить проще и дешевле.

— Ну не совсем дешевле, — пробормотал Бобров. — Придется прикупать еще один участок, — а громко сказал. — Ну и ладно. Удлинять, так удлинять, — и повернулся к спутникам, — Идемте обратно.

— Давай пройдем еще вперед, — попросил Серега. — Хочу взглянуть на помидоры.

Бобров переглянулся с Андреем и оба ухмыльнулись. Они знали страсть Сереги к соленым помидорам.

Пока Бобров с Серегой и Андреем исследовали поместные плантации, а также сады и огороды, в усадьбе завязывалась занятная интрига. Все началось с девочки Апи.

На следующий день после триумфального возвращения «отпускников» Боброва отловил Петрович. Он удачно подгадал по времени, когда Бобров только вышел из дверей и еще не присоединился к своим спутникам, которые ждали его за воротами усадьбы. Петрович как бы между делом вышел из-за угла, где располагался его «храм медицины».

— Саня, постой-ка, я тебе чего скажу.

Бобров затормозил, поглядывая на ворота, где маячили Серега с Андреем. Петрович перехватил его взгляд и успокоил:

— Я надолго не задержу. Вобщем, посмотрел я твою девочку.

Бобров жестом отрицания поднял руку.

— Постой, постой. Чего это она моя? Она, так сказать, дочь экипажа.

Однако Петрович его не слушал.

— Так вот, — сказал он. — Хорошая девочка, нормально развитая, может худовата немного так Ефимия ее быстро откормит. Но я не об этом. Понимаешь, — Петрович слегка замялся. — Понимаешь, у нее влагалище все порвано. Ее многократно насиловали взрослые мужики. Я даже затрудняюсь сказать, сколько, но по времени это было примерно в течение двух суток.

Бобров побелел.

— Это что же, — сказал он. — Ее изнасиловали и бросили умирать. Сколько же ей лет-то? Где-то двенадцать-тринадцать?

— Больше, — уверенно сказал Петрович. — Где-то недалеко от пятнадцати. Вобщем, я там зашил под местным наркозом. Аты распорядись, поберечь бы ее надо, — Петрович развел руками как-то виновато, мол, я все сделал, а теперь твоя очередь.

Загрузка...