Конец начала

XII

Лес Диллон уже выяснил, что многие япошки держали в руках "Спрингфилды", а не "Арисаки". Это разумно. После капитуляции, от армии здесь должен остаться миллион винтовок, а боеприпасов хватит, чтобы расстреливать их миллион лет. Время от времени, трудно было воспринимать на слух, кто по кому стрелял.

Сейчас было вдвойне опаснее, потому что войска, что стояли перед его взводом, не были японскими. По-английски они говорили так же сносно, как и половина морпехов, да и одеты они были в светлую, похожую на американскую форму, а не в более тёмную, японскую.

Заметил это не он один.

- Вы кто, парни? - сквозь ружейные выстрелы выкрикнул какой-то морпех.

Ответ не заставил себя ждать:

- Гавайская королевская армия! Пошёл на хуй с моей земли, хоули ебаный!

За выкриком последовала длинная пулемётная очередь.

Гавайская королевская армия? От удивления Лес аж моргнул. Он слышал, что япошки посадили на трон марионеточного короля. Он и представить не мог, чтобы кто-то, помимо япошек, воспринимал этого короля всерьёз. Не высовываясь, он крикнул:

- А почему вы не на нашей стороне?

Ответом ему была ещё одна длинная очередь. Диллону хватило ума не высовываться - трассеры летели прямо над окопом. Кто бы ни сидел за тем пулемётом, обращаться с ним он умел.

- Япония никогда не отнимала нашу землю! Япония никогда не отнимала нашу родину! - выкрикнул другой гаваец. - А, вот, США всё отняли!

"Ага, только было это, чёрте знает, когда". Вслух Лес этого так и не сказал. Это для него всё случилось давным-давно. Для крикливого мудака на той стороне, всё произошло едва ли не позавчера. Именно поэтому с южанами, включая капитана Брэдфорда, совершенно невозможно обсуждать Гражданскую войну. Для них та война вообще не была Гражданской. Это была война Между Двумя Странами... либо, если они крепко подопьют, Войной Против Сраных Янки. Как её ни называй, случилась она гораздо раньше, чем Гавайи присоединились, или были присоединены, к США.

Он попробовал зайти с другой стороны:

- А сейчас-то зачем воюете? Вам не победить, вас тут всех перебьют.

Сержант прекрасно знал, что япошки не сдаются. Он так часто становился свидетелем, как те продолжали драться насмерть даже в совершенно безнадёжной ситуации, что любые сомнения отпали напрочь. Может, гавайцы другие. Если получится их обдурить и не подставляться самому под очередную пулю, он будет только рад.

В этот раз ему никто не ответил. Только ещё одна очередь из пулемёта. Что бы там ни думали бойцы по ту сторону, сдаваться они точно не собирались. Рано или поздно он выяснит, чего стоят эти козлы в хаки.

Вышло так, что случилось это рано. Вскоре после наступления ночи, вестовой сообщил, что утром, через полтора часа после рассвета, морпехи пойдут в атаку. Лес едва его не пристрелил, когда парень начал заикаться, называя пароль. Услышав новость, он даже пожалел, что не пристрелил.

Сержант лежал в окопе, стараясь урвать хоть немного сна. Получалось плохо. По всем позициям тут и там раздавались выстрелы. То ли гавайцы догадались, что что-то намечается, то ли, просто, демонстрировали боевой дух. Лес был бы рад поверить им на слово.

Артобстрел начался сразу же, как солнце слегка осветило серое утреннее небо. На позиции противника обрушился дождь из 105мм снарядов. К общей канонаде присоединились миномёты. В прошлую войну Диллон повидал немало артобстрелов, но этот мог превратить любого человека в воющий кусок мяса. Гавайская королевская армия с артиллерией прежде не сталкивалась. Лес подумал, каково им сейчас.

Под прикрытием артиллерии, на позиции выкатились несколько "Шерманов". Лес был рад появлению этих огромных уродливых металлических чудищ. Они устранят уцелевшие после артобстрела огневые точки. И примут огонь противника на себя. Пехотинцы постоянно стреляют из винтовок по танкам. Зачем они это делают, Лес не понимал. Ни винтовочный, ни пулемётный патроны не пробьют стальную броню. Но они всё равно стреляли. Если гавайцы начнут стрелять по "Шерманам", по нему они будут стрелять не так активно.

И ему это нравилось. О, да. Очень нравилось.

Когда орудия стихли, в животе у сержанта всё сжалось. Что будет дальше, он прекрасно знал. Капитан Брэдфорд крикнул:

- Вперёд, мужики! Из окопов! За мной!

Лес выругался, выбрался из своего окопа и побежал вперёд. Он пригнулся. Начал петлять. Он прекрасно понимал, что, если в него полетит пуля с его именем, все эти манёвры окажутся без толку. Немецкий пулеметчик в 1918 прекрасно ему это объяснил, а на бедре, в память об этом уроке, навсегда остался шрам.

Мимо свистели пули. Гавайцы не погибли, и не впали в ступор. "Хуёво", - подумал сержант. Когда слышишь свист, значит, пуля прошла очень близко. Каждый раз, когда он слышал его, он автоматически пригибался. Сам Диллон этого стыдился, пока не заметил, что все остальные поступали точно так же.

Он и раньше дрался в окопах, и в 1918, и здесь. На войне это самое худшее. Немцы были очень сильны. Япошки ещё хуже, потому что они не сдавались до самого конца, пока сами не дохли, или не убивали врага. Так, что, сержанту было, с чем сравнить. Пятнадцать или двадцать минут, которые ушли на то, чтобы добить последнего солдата гавайской королевской армии, стали самыми худшими в его жизни. Хуже даже, чем, когда отец Синди Лу Кэллахан застукал их в одной постели и побежал за дробовиком, что стало одной из причин, почему Лес Диллон записался в Корпус морской пехоты.

Гавайцы тоже не сдавались. И не отступали. Они стояли на месте и погибали. Они продолжали отбиваться от морпехов, крича, ругаясь и забрасывая их гранатами. Как и любой человек, побывавший в бою, Лес предпочитал стрелять, а не колоть штыком. В этих окопах его штык вкусил крови. Как и нож-кабар. И приклад винтовки. Одного гада он забил голыми руками, сплетясь с ним в диком животном танце рук и ног. Если бы он вовремя не прижал подбородок к груди, противник, несомненно, свернул бы ему шею.

Лишь потом, когда кровавое безумие рукопашной стихло, сержант задумался, почему же гавайцы решили продать свою жизнь подороже. Решили, что американцы перевешают их, как предателей и им больше нечего терять? Или, в самом деле, ненавидели американцев? Или просто поддались общему безумию, наравне с противником? Пленных не спросишь. Не было никаких пленных. Как и гвардейцы Наполеона, как и япошки, что выдали им оружие, солдаты гавайской королевской армии погибли, но не сдались.

Когда был убит последний, Лес Диллон присел на дне грязного окопа и закурил. Он только что перевязал ногу одного бойца. Он надеялся, что парень не останется хромым. Оставалось только надеяться, он ведь, не санитар. Рядом, метрах в трёх, стоял ещё один морпех. В углу рта у него тоже торчала сигарета.

- Пиздец, - сказал он, затем ещё раз: - Пиздец.

Лес кивнул.

- Ага. Господи.

Слова значили примерно одно и то же. Если бы он заговорил первым, то выразился примерно так же, как этот молодой боец.

Сержант огляделся. Эти разбитые окопы были так себе, они не стоили ни единой немецкой траншеи, вырытой во время Войны, Которая Покончит Со Всеми Войнами. Сколько народу погибло, защищая их? На этот вопрос ответ известен отлично: слишком много, блин. Диллон выбросил окурок и закурил новую сигарету.

С правой стороны прибежал вестовой.

- Ну, и чего сидим, в жопе ковыряем? Встаём, и вперед. Я сам видел, они собираются наступать.

Ответом ему была невнятная ругань.

- Дай выдохнуть, хоть, а? - сказал Лес. - Мы тут чуть головы не лишились. Гавайцы, вообще, нихуя сдаваться не хотели.

- Пиздоболы. Так и знал, что вы все - пиздоболы и уклонисты.

- Уклонисты, бля, - сказал Лес.

Даже после такого тяжелого боя, свои оказывались хуже тех тварей, что пытались тебя убить.

- Ты чё несёшь?

- Гавайцы, - хмыкнул вестовой. - Меня гавайцами не наебёшь, уж я-то знаю. Перед нами тоже стояли гавайцы, разодетые, как наша армия до того, как вся эта херня завертелась. Они выстрелили пару-тройку раз, и вышли с поднятыми руками. Мы целую роту в плен взяли.

Парень говорил серьёзно. Лес это понимал. Он и остальные морпехи, прошедшие через ад, тупо смотрели на сердитого вестового.

- Пиздец, - повторил сержант сказанное несколько минут назад молодым бойцом. Он оглядел своих.

- Идём, - сказал он. - Пора возвращаться на войну, бля.

Оглядываясь назад, ефрейтор Ясуо Фурусава так и не понял, как выжил. Почти весь его полк погиб на северном побережье Оаху. Они сделали всё, чтобы сбросить американцев обратно в море. Они сделали всё, но у них ничего не получилось.

Фурусаве, в числе немногих, удалось выжить в первый день боев. Он не погиб ни под обстрелом с моря, ни в результате авианалётов, ни от снарядов вражеских орудий, ни от пуль. Ко второму дню отдавать приказы стало некому. С одной стороны, не нашлось никого, кто бы запретил ему приказывать самому. С другой стороны, Фурусава был не совсем обычным солдатом. Большинство его сослуживцев в полку, включая сержантов, попали в армию из деревень. Многим приходилось учиться спать на кровати, которая стояла на ножках, а не лежала на полу. Они впитывали разговоры о долге умереть за родную страну вместе с боевой подготовкой, пока ход их мыслей не становился автоматическим, подобно заряжанию "Арисаки".

Не то, чтобы Фурусава не желал погибнуть за родину. Как и любой разумный солдат, он понимал, что это может случиться, что это весьма вероятно, а, порой, необходимо. Но он не собирался погибать без необходимости, как большинство его товарищей. Он, ведь, сын аптекаря, поэтому более образован, чем прочие призывники. К тому же отец научил его мыслить самостоятельно, не как большинство японцев.

"Думать нужно всегда. Верное ли это лекарство? Верна ли дозировка? Поможет ли оно больному? Никогда ничего не упускай. Всегда проверяй, всегда спрашивай. Всегда". Фурусава сбился со счёта, сколько раз отец повторял ему эту фразу. Он во многом оставался типичным японским отцом, поэтому советы частенько сопровождались ударами в ухо, дабы лучше усваивалось. Примитивный и жестокий метод. В армии его тоже применяли. И, как большинство примитивных и жестоких методов, он действовал.

Будучи неопытным молодым человеком, Фурусава принялся задавать вопросы, когда оказался в армии. На службе, где с ним обращались намного более жестоко, чем когда-либо поступал отец, его быстро избавили этой привычки. По крайней мере, вслух он больше ни о чём не спрашивал. Но привычка думать осталась. Частенько, сталкиваясь с вещами, не имеющими никакого логического объяснения, он улыбался. Даже улыбаться было опасно. Фурусава был убежден, что больше всех получал оплеух и ударов, потому что не вёл себя, как патриот. Разумеется, он не знал ни одного солдата, кто не считал, будто, именно он получал больше всех, но откуда знать наверняка?

После высадки американцев он сражался отчаянно. Но он видел, как другие солдаты бежали прямо по открытой местности, лишь бы поскорее сблизиться с противником. Винтовки, пулемёты, миномёты и артиллерия рвали их на кровавые куски ещё до того, как они успевали что-то сделать. Если бы какой-нибудь сержант или лейтенант сказал ему лично: "Ты! Фурусава! Вперёд!", он, по идее, должен подчиниться. Только, командиров не осталось. Поэтому он решал сам. Поэтому он всё ещё жив и сражается, пока над распухшими вонючими трупами его однополчан кружили мухи.

Неизвестно, когда и он сам превратится в вонючий распухший труп. Он забрался в воронку от снаряда неподалёку от развалин казарм Скофилда. Бывшая база армии США оказалась разгромлена дважды. Сначала японцами, когда её удерживали американцы, а потом, наоборот, когда янки пытались выбить оттуда японцев.

Некоторые бойцы рядом с ним оказались такими же отставшими и брошенными, как и он сам. Другие служили в роте, командир которой не гнушался набирать пополнение, откуда только возможно. Один капрал горько произнес:

- Твари вонючие!

- Кто именно? - поинтересовался Фурусава.

Боец мог говорить как о противнике, так и о собственном командовании.

- Янки, - пояснил капрал. - Когда ветер дует в нашу сторону, он несёт дым от их сигарет. Ты, вот, когда последний раз курил?

В его голосе звучала неподдельная тоска.

- Прошу прощения, но я не курю, - ответил Фурусава.

- А, - неопределенно выдал капрал.

Этот звук мог означать: "Почему я оказался среди таких дебилов?". Щёки Фурусавы покраснели. Капрал продолжал:

- Ты же в курсе, что из Японии курева почти не присылают. Я его неделями не видел. У американцев хороший табак, лучше нашего. Я готов прокрасться к ним и перерезать кому-нибудь глотку лишь ради пачки сигарет.

Говорил он серьёзно, как на похоронах.

- Разве сигареты стоят того, чтобы рисковать ради них жизнью? - спросил Фурусава.

- Почему нет? Всё равно, меня скоро убьют, - сказал капрал. - Курево, бухло или пиздятинка - надо веселиться, пока ещё могу.

Для Фурусавы в сказанном капралом было больше смысла, чем для большинства его соотечественников.

- А ты не думаешь, что мы можем победить? - спросил он.

- Победим, проиграем - не похер ли? Нас всё равно, поимеют.

В этом тоже был смысл, хоть ефрейтор и не хотел бы его видеть. Японская армия делала всё, чтобы он сражался до самого конца, что бы там ни плескалось у него в голове. Свои мысли он наружу не выносил. Но даже вспоминать пропагандистские лозунги, означало, что он оказался более внушаем, чем сам считал. Чего стоили эти лозунги на настоящем поле боя, перед зловонием смерти и дерьма?

Они могли послать сотни и тысячи молодых японцев под стволы вражеских орудий. Уже много молодых парней стали частью этого зловония. Что может быть ценнее человеческой жизни? Говорят, что страна, Император. И большинство молодых парней верило этим словам.

Фурусава прекрасно понимал, к чему приведут его вопросы: к пуле в ухо или в шею, если только какой-нибудь офицер не решит устроить показательную порку для сомневающихся. В таком случае, смерть его будет медленнее и болезненнее, чем обычно.

Он достал банку консервов, которую подобрал с убитого американца. Чаще всего, вражеская еда была отвратительна на вкус, но сейчас ему повезло - попалось солёное мясо. Дома он себе такого позволить не мог, но это не означало, что он не мог позволить ег здесь. Ефрейтор быстро проглотил всё содержимое банки. Доев, он вспомнил о штуке под названием "Спам", которую они нашли, когда завоёвывали Гавайи. Фурусава ностальгически вздохнул. Вот те консервы были действительно вкусными.

Минут через пять, американцы снова принялись обстреливать японские позиции. Фурусава упал в окоп рядом с выброшенной банкой. Неужели ками решили точно так же выбросить его самого? Банке плевать на то, что её выбросили.

Рядом с ним сидел, скрючившись, тот самый капрал, что хотел курить.

- Сраные гавайцы. Это из-за них мы попали в это месиво.

О японцах он ничего не сказал. Проблемы японцев - не вина гавайцев. Но, в данный момент, в проблемах конкретного японского подразделения виноваты именно они. Фурусава решил заступиться за бойцов гавайской королевской армии:

- Некоторые храбро сражались.

- А некоторые нет.

Над головой просвистел очередной снаряд и капрал съёжился.

- Некоторые сбежали. Дзакенайо! Некоторые сдались. Говно бесполезное.

Фурусава тоже убегал. Если бы не убегал, то был бы мёртв. И капрал, наверняка, убегал.

Сдаться... Это слово пугало сильнее артобстрела. Если сдашься, то не только опозоришься сам. Ты опозоришь семью. Что власти сделают с ней, когда до Японии дойдёт весть, что ты сдался в плен? И дело не только во властях. Кто пойдёт к аптекарю, чей сын бросил оружие? Кто не отвернётся, когда мимо пройдёт человек, вырастивший такого бесполезного сына? Кто не станет сплетничать за его спиной? Так всегда говорили соседи и бывшие друзья.

Вслед за снарядами полетели мины. Их Фурусава боялся сильнее всего. Пока они летят, их почти не слышно, а падают они точнёхонько в окоп. В отличие от обычных артиллерийских снарядов, от них никуда не спрятаться. Если мина захочет порубить тебя на сасими - никуда ты от неё не денешься.

Внезапно, подобно гавайскому ливню, артобстрел прекратился. Фурусава и капрал переглянулись, убеждаясь, что они всё ещё дышат, что они не разорваны на кровавые куски, не успев даже вскрикнуть.

С севера послышались крики на английском. Им вторили пулемёты, вынуждая японцев сидеть, не высовываясь. Тут же послышался металлический лязг, от которого по спине Фурусавы побежал холодок. Танки! Он и прежде видел американские танки, правда, издалека, иначе не сидел бы тут и не переживал. Они были крепче и больше, чем японские. Их пушки разносили пулемётные гнёзда, пулемёты рвали пехотинцев на части. Что просто солдат мог с ними сделать? Ни хрена.

Фурусава высунулся пару раз, чтобы выстрелить в наступавших морпехов. Каждый раз над головой свистели пули. Даже стреляя, он рисковал. Но, если он не будет сражаться, американцы его убьют. Риск смерти, по сравнению с этим... Берешь себя в руки, рискуешь и надеешься на лучшее. Если не поймал пулю, повторяешь.

Очередь из станкового пулемёта едва не оторвала ему голову. Фурусава вздрогнул и спрятался в окопе. Пулемет начал стрелять в другую сторону, по другим японским солдатам.

В этот момент, капрал, с которым Фурусава недавно разговаривал, вскочил и побежал прямо к танку, что находился в опасной близости от них. Он взобрался на металлическое чудище раньше, чем стрелок успел развернуться и срезать его очередью. Несмотря на грохот боя, Фурусава услышал, как капрал стукнул двумя гранатами по каске, или по корпусу танка, взводя запалы. Он открыл люк и швырнул гранаты внутрь. Затем он спрыгнул вниз и попытался отбежать.

Американский танкист положил его длинной очередью из ручного пистолета-пулемёта. Парой глухих хлопков внутри стальной коробки взорвались гранаты. Мгновение спустя, раздались более громкие взрывы, вероятно, гранаты повредили боекомплект. Гигантский механизм замер. Из него потянулся столб густого чёрного дыма.

Погибли пять человек и одна движущаяся крепость. Дух капрала может гордиться содеянным, и занять почётное место среди прочих на холме Ясукуни. Фурусава восхищался его храбростью, понимая, что сам на подобное не способен.

Увидев горящий танк, янки затормозили. Японцев же это зрелище воодушевило, пусть и ненадолго. Другой солдат вывел танк из строя при помощи бутылки с бензином. Фурусаве показалось, что экипажу удалось выжить. Он надеялся, что новые потери вынудят американцев отступить. Не вынудили. Может им и не хватало упрямства японцев, но они были храбрыми и сильными бойцами.

- Сдавайтесь! - прокричали по-японски. - Если сдадитесь, вам не причинят вреда. Вас накормят и будут хорошо обращаться.

Ответом была лишь длинная пулемётная очередь. Видать, американцы подрядили местного японца, чтобы тот нёс нужную им ахинею. Они поступали так с самого начала наступления. Слушать эту чушь можно только на свой страх и риск. Фурусава сам видел, как бойцы прислушивались к сказанному, а потом их расстреливали.

Позади раздался крик:

- Назад! Займём другие окопы!

Говорили с токийским акцентом. Он был не похож на хиросимский говор, с которым разговаривали однополчане Фурусавы и большинство местных японцев. Этому голосу можно верить. Окрик также позволял отступить, более или менее, не посрамив мундир.

Он воспользовался моментом и выбрался из окопа. Повсюду свистели пули, но ни одна в него не попала. Фурусава упал в окоп, который оказался обустроен гораздо лучше, чем предыдущий. Эту позицию готовили пленные американские солдаты. Ефрейтор кивнул своим мыслям. Хорошо. Теперь, посмотрим, чего стоили их усилия.

Над обширным лагерем военнопленных в парке Капиолани пролетел американский истребитель. Флетч Армитидж стоял в очереди за ужином - рисом и травой, которыми их кормили япошки. Пилот помахал крыльями и улетел прочь. Когда американские лётчики проделали этот трюк впервые, некоторые пленные махали им в ответ. Но, после нескольких избитых до полусмерти, всё быстро прекратилось.

С одной из вышек по истребителю начали стрелять, но тот уже улетел. Пулемёты на вышках были нацелены на лагерь. Когда их строили, никто не мог предположить, что придётся стрелять по самолётам. "Вам же хуже, твари", - подумал Флетч.

Стоявший перед ним, сказал:

- Интересно, как называются эти новые машины. Когда мы воевали, таких ещё не было.

Он был прав. Самолёт выглядел более пригодным для дела, чем те, что Флетч видел в 1941. И дело это - нести смерть.

Очередь медленно продвигалась вперёд. Флетч подошёл к повару и тот шлёпнул ему в чашку полную ложку переваренного слипшегося риса, смешанного с какой-то зеленью. Ложка была небольшой. Насколько знал Флетч, зелень - это стриженая трава. Плевать. Во-первых, давали недостаточно много, чтобы ему было не наплевать. Во-вторых, он сожрёт всё, что дадут. Если бы япошки приготовили кашу из личинок, он бы и её сожрал.

Флетч проглотил выданные крохи. Следующие пару часов он не будет ощущать себя умирающим от голода. Он просто очень сильно будет хотеть есть. Для военнопленного на Гавайях нет приятнее ощущения, чем просто очень сильно хотеть есть.

Двое истощённых пленных волокли ещё более истощённое тело к выгребной яме рядом с оградой. Там уже лежали несколько совсем исхудавших. Мужчины в расцвете сил умирали здесь каждый день, умирали помногу. Флетч осторожно глянул в сторону охранных вышек. Если сидящие в них япошки начнут стрелять, то убьют сотни, тысячи человек. И они, как раз, об этом думали. Напряжение, буквально, чувствовалось в воздухе. Так или иначе, американские истребители только всё усложнили. Битву за Оаху япошки проигрывали. Отдалённый грохот артиллерии уже был не таким уж и отдалённым. Если охранники решат отомстить пленным, что находятся в их руках и под прицелами их пулемётов, они так и поступят.

Если это случится, американцы будут отбиваться. Это очевидно. Американских охранников, стерегущих японских пленных, это могло бы остановить. Флетч был уверен, что япошкам похер. Они, всё равно, намеревались сражаться до самой смерти. Если они могут избавиться от людей, которые способны восстановиться и сражаться с ними снова, - или людей, которые сражались с ними в прошлом - они от них избавятся, после чего умрут с улыбкой на устах.

"Я вам поулыбаюсь, пидоры узкоглазые". Ладони Флетча сжались в кулаки. Он так часто об этом мечтал. И нихрена не мог сделать. Ни разу. Япошки находились по правильную сторону забора из колючей проволоки, а он по неправильную. Шансов выбраться у него было, как у китайца*. Блин, у китайца шансов даже больше. Китаец мог прикинуться япошкой и одурачить охрану. Высокий, тощий, весь в веснушках, рыжеволосый Флетч на япошку походил меньше всех.

Он вёл себя так, как вели большинство пленных: просто лежал и пытался отдохнуть. Ни на что иное, из-за смехотворного питания, не оставалось сил. Чем меньше они работают, тем лучше для них. Додумавшись до этой мысли, Флетч помотал головой. Чем меньше сил он тратил, тем дольше держался. Становилось ли ему от этого лучше - уже не такой очевидный тезис.

Сон нёс в себе другую опасность. Ему снилась... еда. Для мыслей о сексе он слишком истощал. Вот, еда - другое дело. Сны о ней никогда не прекращались. Более того, по мере того, как он слабел, они становились ещё хуже. Во снах вокруг него танцевали зажаренные с луком стейки. Рядом с ними плясало картофельное пюре с бобами. Яичница с ветчиной. Блинчики, горы блинчиков, смазанных маслом и кленовым сиропом. Вишнёвый пирог. Не куски, а цельные пироги с литрами ванильного мороженного. Кофе со сливками и сахаром. Пиво. Бренди. Виски.

А потом он просыпается, но сны кажутся такими живыми, такими настоящими. Он только что полтора года провёл, страдая от недоедания и, вдруг, всю эту еду у него забирает жестокая реальность. Когда в парке Капиолани кто-то кричал, скорее всего, он кричал после того, как ему приснилась еда.

И всё же, даже если вам не снится жареная говядина, сон, всё же, лучше бодрствования. Лучше только общий наркоз. Япошки, правда, могли предложить слишком долгое успокоение.

Когда Флетчу не снилась еда, ему снилась война. Иногда американская армия побеждала япошек. Просыпаться после таких снов было так же ужасно, как просыпаться после снов об индейке на День благодарения. Иногда его расстреливали или, что хуже, закалывали штыком. Избавляться от таких сновидений, осознавая себя в лагере военнопленных, становилось для него настоящим облегчением.

Этой ночью ему снилась война. В голове гремела артиллерийская канонада, что хуже штыков. Флетч командовал расчётом 105мм орудия. Он прекрасно знал, что с человеком делает разорвавшийся снаряд. Если бы не знал, увиденное на войне засело в нём накрепко.

Он проснулся, выбравшись из войны во сне... на войну в реальности. Рядом стрекотали пулеметы, рявкали винтовки, рвались мины. Над лагерем, в основном, с юга на север, пролетали трассеры. Они были красного цвета. Чтобы всё понять, Флетчу потребовалось какое-то время. У япошек были сине-белые трассеры. Красные означали... американцев!

- Господи Иисусе! - прошептал Флетч.

По щекам потекли слёзы. Возможно, он плакал от слабости. Плевать. Кто-то вспомнил о нём и его товарищах по несчастью. Кто-то пытался их спасти.

Раздался усиленный громкоговорителем голос, похожий на Глас Божий, но скорее всего, принадлежавший морпеху или матросу:

- Военнопленные! Американские военнопленные! Двигайтесь к берегу! Мы вас вытащим!

Словно в подтверждение этих слов, в пулемётную вышку угодила мина. Та рухнула наземь. Пулемёт на ней уже ни по кому, включая пленных, стрелять не станет.

Впрочем, охранники и солдаты, расположенные рядом с парком Капиолани, без боя сдаваться не собирались. Насколько мог судить Флетч, япошки вообще не сдавались. Сражаться они прекращали, только, умерев. В сторону американцев полетели ледяные трассеры. И, как только пленные двинулись к своим спасителям, лагерь огласился треском автоматического оружия.

Люди погибали, получали ранения, кричали, находясь у самого порога на волю. Такая несправедливость сильно задела Флетча. Как и первобытный ужас. Он в списки потерь записываться не собирался, ни сейчас, ни когда бы то ни было. Но пленные никак не могли защититься. Прятаться было негде. Пули либо попадали в них, либо пролетали мимо. Полагаться можно было только на удачу.

На территорию парка забежал отряд охранников и прицелился в пленных из "Арисак". Видать, решили, что смогут вернуть американцев на место. Вместо этого, пленные, уже наплевав на собственные жизни, бросились на них. До конца подчиняясь дисциплине, япошки разом опустошили в них обоймы. Но, пока они перезаряжались, их захлестнула волна американцев. Картина, достойная кисти Дюрера или Гойи: скелеты нападают на живых. Япошки завопили, но недолго. Раньше Флетч считал, что рвать людей на куски может только артиллерия. Он понял, что ошибался. Это можно делать и голыми руками.

Пулеметы на вышках, один за другим, затихали, подавленные наступающими.

- Давай! Давай! Давай! - орали в громкоговоритель. - Американские пленные, продвигайтесь на юг!

Вспышки трассеров позволили Флетчу разглядеть тех, кто высадился на берег, чтобы освободить лагерь. Чтобы узнать спасителей потребовалось время. Одеты они были в тёмную - тёмно-зелёную, догадался Флетч - форму, а не в хаки, в котором воевал он сам. У них даже каски другие: горшкообразные шлемы, которые закрывали голову, а не открытые британского типа, стальные шляпы, что носил Флетч сотоварищи. На какое-то мгновение он усомнился: а это, точно, американцы? Но винтовки и пистолеты-пулемёты в их руках стреляют по япошкам. Так, какая разница? Он бы расцеловал даже марсиан Орсона Уэллса, если бы те направили свои тепловые лучи на пулемётные вышки.

Только это не марсиане. Это американцы, пусть и забавно одетые.

- Шевелите булками, мужики! - кричал один с чисто нью-йоркским говором. - На берегу вас ждут лодки. Давай, шире шаг!

Флетч торопился, как только мог. Ему казалось, что при попутном ветре его обгонит даже черепаха, но поделать ничего не мог. Морпехи высадились вместе с бульдозерами с бронированными кабинами, чтобы прорезать себе путь через ряды колючей проволоки. Флетч зацепился за один ряд, споткнулся, когда перебирался через Калакауа-авеню, и, оказавшись, на песке, упал.

Нейтрализовать удалось не всех япошек. Вероятно, падение спасло ему жизнь, потому что, в тот же самый миг над головой просвистела пуля. Флетч поднялся на ноги и заковылял дальше. Берег был полон таких же скелетов.

- Сюда! Сюда!

Морпехи и матросы махали им фальшфейерами, указывая на ожидавшие лодки.

- Места хватит всем! Не толкайтесь! Не напирайте!

Подчиниться этому приказу оказалось непросто. Как можно стоять и ждать своей очереди к свободе? Флетч стоял на месте, повсюду свистели пули, он стоял и смотрел на лодки, что пришли за ними. Он прекрасно знал, что до войны у армии не было таких мощных бронированных машин. Как и самолётов, и формы. Всё это было придумано и построено с нуля, пока он сидел где-то в стороне. Будучи кадровым офицером, он задумался, оставят ли его на службе, когда он восстановит силы.

Пока Флетч стоял и таращился на десантное судно, члены экипажа таращились на спасённых пленных.

- Во, бедолаги-то, - сказал один. - Мы за вас всех япошек перехуярим.

Не успел Флетч ответить, как его опередил другой американец.

- По мне, неплохо.

Одна за другой лодки заполнялись и отчаливали от берега. На воде они выглядели такими же неуклюжими, как и на суше. Наконец, подошла очередь Флетча. Он взобрался по железному пандусу. Матрос раздавал пленным курево.

- Держи, браток, - сказал он и прикурил ему сигарету.

От первой же затяжки "Честерфилда" закружилась голова и заболел живот, словно, он вообще никогда прежде не курил. Чувствовал он себя прекрасно.

Другой матрос сказал:

- Вы, мужики, такие тощие, что мы нагрузили вас больше, чем рассчитывали.

Его слова говорили о том, что даже у голода есть преимущества. О них Флетч был с радостью готов забыть.

Зарычал двигатель. Зазвенели цепи. Поднялся пандус. Матросы закрыли его на засовы. И, вдруг, корма лодки превратилась в её нос. Неуклюже, словно, пьяница, десантное судно попятилось от берега. Кто-то позади Флетча зарыдал.

- Свободны, - пробормотал он. - Наконец-то, свободны. Не думал, что доживу, но так и есть.

- Ага - согласился Флетч и сам начал плакать, от радости и слабости одновременно. За пару минут все, собравшиеся в лодке, живые скелеты начали рыдать, будто их сердца разрывались на части.

Матросы выдали ещё сигарет. Затем они начали раздавать консервы. Плач прекратился так же внезапно, как и начался. Все потянулись вперёд, жадно желая получить своё. Никто из них больше никогда не отведает еды лучше. В этом Флетч был уверен. Сейчас они были похожи на голодных волков в клетке. Не задержавшись в руках ни секунды, содержимое банки с урчанием исчезло в его животе.

Ел он пальцами. Досталась ему жирная говяжья тушёнка. Прекраснее блюда он не ел никогда. Он уже и забыл, когда последний раз ел мясо. Наверное, ещё, когда армейские пайки не кончились.

- Боже - бормотал он снова и снова. - Боже!

У них была такая вкуснятина. Даже во снах ему не виделось ничего подобного. Чтобы выскрести всё до последней крошки, он принялся облизывать банку и порезал язык.

Качка и еда вызвали у нескольких человек морскую болезнь. После всех пережитых запахов Флетч решил, что этот не так уж и плох. Его собственный желудок был готов вот-вот избавиться от содержимого. Пока лодка отходила от Оаху, его ничто не тревожило. Флетчу казалось, что его вообще больше ничто не потревожит. Может, он и ошибался, но чувствовал себя именно так.

Через пару часов десантные суда подошли к кораблям, которые приняли пленных на борт. Проделать это оказалось непросто. Они не могли карабкаться по сетям, как матросы или морпехи. Матросы опустили в лодки стропы. Другие привязывали к ним пленных за плечи, а те, что на корабле, тянули их наверх.

Флетч ощущал себя, скорее, грузом, нежели дерзким юношей на воздушной трапеции.

- Аккуратнее, старик, - сказал ему матрос. - Не поранься.

- Я, блин, из лагеря сбежал, - ответил ему Флетч. - Что может быть хуже?

Оказавшись на палубе, он спросил:

- Можно мне еды? Можно мне ванную?

- У нас есть морское мыло. Душевые тоже работают, - ответил ему матрос. - Только мыться придется губкой - народу много, пресной воды мало. Еда... Врачи говорят, что вас можно немного покормить. Если съедите слишком много, то заболеете.

- Не заболею.

Флетч понимал, что говорил, словно плаксивый ребенок, но ничего не мог с собой поделать. Когда дело касалось еды, он превращался в плаксивого ребенка.

Он решил принять душ. Он и представить не мог, насколько же он грязный. Когда он избавился от тех обносков, в которые превратилась форма, матрос спросил:

- В карманах осталось что-нибудь нужное? Если нет, мы эту дрянь утопим.

- Нет, ничего нет, - ответил Флетч.

Он совсем отвык от вида откормленных американцев. Их упитанные тела казались ему неправильными, искривлёнными. Он понимал, что смотрел на этих незнакомых людей, что его спасли, совсем не как на людей. Впрочем, это знание не смогло изменить восприятие.

Морское мыло оказалось очень неприятной штукой, но Флетчу требовалось, как раз, нечто неприятное, чтобы стереть с себя несколько слоёв грязи. Большинство освобождённых пленных скребли себя сами. Душ из забортной воды вполне неплох, если вода эта берется из океана вокруг Гавайев. Флетч то и дело бросал взгляд на обнажённых мужчин рядом с собой. Он видел каждую кость, каждый сустав. Вот так должны выглядеть настоящие американцы. По сравнению с ним, матросы и морпехи казались... одутловатыми.

После душа он вытерся и ему выдали халат.

- Прости, браток, - сказал выдавший его матрос. - Мы же не знали, насколько ужасно вы выглядите.

- Всё нормально, - ответил Флетч.

Честно говоря, расхаживать голым в таком климате вполне нормально. Гавайцы постоянно так делали. И не надо ему рассказывать, насколько ужасно он выглядит. Он и сам знал.

К врачу он так и не попал. Осматривал его помощник фармацевта.

- Судя по всему, выглядите вы не так уж и плохо, - заявил этот человек после быстрого, очень беглого осмотра. - Главное не обжирайтесь сразу.

Он достал спрей.

- Снимайте халат.

Затем он опрыскал из спрея Флетча и его одежду.

Флетч чихнул.

- Что это за хрень? - спросил он.

Что бы это ни было, от него сильно несло химией. Оказывается, помимо грязи и смерти, существуют и другие отвратительные запахи.

- Хрень называется ДДТ. Теперь вы знаете чуть больше, правда? - сказал помощник фармацевта. - Убивает вшей и комаров, любых жуков травит, травит, травит. Верите - нет, но теперь вы не такой загаженный.

- А гниды? - спросил Флетч, автоматически почёсываясь.

- Их тоже убивает. Если потом и вылупится какая-нибудь дрянь, оставшийся у вас в волосах ДДТ устроит ей зажигательный праздник. Точно вам говорю, отличная хрень.

- Да ну? А на людей как действует?

- Совершенно никак. Величайшая вещь на земле после изобретения нарезанного хлеба.

Помощник фармацевта вернул ему халат.

- Идите, поешьте. Только немного, слышите? А то пожалеете.

- Хорошо, мама, - сказал Флетч, отчего матрос рассмеялся.

Он отправился на камбуз. Там у них было печенье с маслом и джемом. Мука исчезла с Оаху ещё до капитуляции американцев. Её поставляли с материка, а потом перестали. Масло и джем тоже остались только в воспоминаниях.

- Слава тебе, Господи! - произнес кто-то так искренне и благоговейно, как Флетч никогда прежде не слышал.

Затем коки вынесли противни с жареными цыплятами. При их виде, при их запахе, некоторые расплакались. Один сказал:

- А остальным что?

Общий хохот разрядил напряжённую обстановку, вызванную изобилием еды. Флетч испугался, что кому-то достанется больше, чем ему. Пришлось напомнить себе, что хватит на всех. Голова, может, всё это и осознавала, но желудок нет.

Он оторвал себе ножку. Рот наполнился слюной. Затем он принялся за цыплёнка. Нет, это не сон. Всё взаправду. По щекам потекли слёзы. Всё по-настоящему. Когда он отложил кость, на той не осталось ни щепотки мяса. Также на тарелках не осталось ни единой крошки печенья.

Флетч откинулся на стуле. Он не чувствовал, что умирал от голода. Он, вообще, голода не чувствовал. Он уже и забыл, каково это.

- Ого! - воскликнул он.

Сидевший рядом ухмыльнулся.

- Как в первый раз, браток.

Появился матрос, чтобы забрать тарелки. Его остановил пленный и сказал:

- Я какое-то время был в лагере в Опане, на другом конце острова. Тот лагерь такой же огромный, как этот, даже больше. Их вы тоже освободите?

Матрос помрачнел.

- Мы не смогли, - ответил он. - Как только мы подошли ближе, япошки тут же принялись всех расстреливать. Мы к такому оказались не готовы, не предполагали, что кто-то может поступить настолько подло. Ничего нового.

Он начал было сплёвывать на палубу, но остановился.

- Не знаю, сколько народу эти пидоры там перебили, наверное, несколько тысяч.

- Господи! - спросивший матроса пленный перекрестился.

Флетч был напуган, но не удивлён. С самого начала оккупации Гавайев, япошки демонстрировали, что пленные для них - не более чем, помеха. Они морили их голодом, издевались, уничтожали на работах. Почему бы не помешать им освободиться и всех не перебить? В подобной войне - вполне разумно.

- Спасибо, что вытащили нас из Капиолани до того, как они сделали с нами то же самое, - сказал он. Этот конкретный матрос не имел к этому никакого отношения, но благодарности Флетча сейчас хватило бы на все вооружённые силы США.

- Командование считает, что могло быть лучше, - ответил матрос. - Но я, блин, очень рад, что всё прошло так, как прошло.

Сколько пуль, выпущенных из японских пулемётов, прошло в паре сантиметров от Флетча? Скольких измученных, истощённых пленных они убили? Флетч всего этого не знал. Да и вряд ли кто-нибудь вообще знал. Единственные, кто мог это выяснить - это похоронные команды. Но он здесь, на американском корабле, а живот его полон - полон! - американской еды. Он тоже был чертовски рад, что всё прошло так, как прошло.

Охранники в долине Калихи были нервными, как никогда. И пленные, что рыли туннель через хребет Кулау, тоже вели себя нервно, по крайней мере, те, кому ещё хватало сил волноваться. Одним из таких оставался Джим Петерсон. И Чарли Каапу. Петерсон восхищался силой и упорством полугавайца. Ему хотелось соответствовать, но он пробыл здесь гораздо дольше Чарли, да и чувствовал он себя намного хуже, когда сюда прибыл. Дух его был на высоте. А плоть? Плоти уже совсем не осталось, поэтому и говорить не о чем. Осталась кожа, кости, да соединявший их голод.

- Надо отсюда валить, - прошептал ему Чарли вечером, перед тем, как они отключились от изнеможения. - Срочно. Эти пидоры нас всех тут положат. У них это на рожах написано.

Петерсон кивнул. Он и сам об этом думал. Каждый раз, когда артиллерийская канонада становилась всё ближе, когда в небе пролетали истребители, япошкам, словно, нож в брюхо засовывали. После этого охранники вели себя, как школьник, который проиграл в драке на детской площадке и от обиды пнул собаку. Не было тут никаких собак. Вместо них имелись военнопленные, и пинки были далеко не самым худшим, что с ними делали.

Затем Петерсон помотал головой. Даже это движение потребовало всех сил.

- Если сможешь, давай. Я тебя прикрою.

- У тебя получится, старик, - сказал Чарли. - Надо крепануться. Доберемся до Гонолулу, и всё будет хорошо.

Если он вернётся в Гонолулу, ему, может, и будет хорошо. Он худел с каждым днём, но, пока ещё, оставался в форме. Попадись Петерсон первому же япошке, и тот сразу поймёт, кто он и откуда. Весил он, по собственным прикидкам, не более сорока пяти килограмм. И всё, конец. Окраины Гонолулу в пяти или шести километрах отсюда. Для Петерсона это расстояние примерно равнялось пути до луны.

- Мне каюк, - сказал он. - Нечего уже спасать.

- Бля. Ты, что, не хочешь поквитаться? Не хочешь посмотреть, что станет с япошками? Чего ты добьёшься, если будешь тут просто лежать и подыхать?

- Я не лежу, - сказал Петерсон и вспомнил, насколько сильны были мысли о мести в самом начале плена. - Я не лежу, мать твою, но далеко я не уйду. Глянь на меня.

Он поднял руку: пять костлявых карандашей на палке.

- Ты глянь. Как я побегу, если нас заметят?

Чарли Каапу посмотрел. Он выругался, произнесённые тихим голосом слова, звучали ещё зловеще.

- Я пойду. Приведу помощь. Наверняка, американские солдаты уже в Гонолулу.

Может, и приведёт. С той стороны, куда летели истребители, стрелять стали активнее. Что бы там ни происходило, охрана стала ещё злее. Петерсон не думал, что им потребуется для этого какое-то оправдание, но оно потребовалось. Он сказал:

- Если доберешься, расскажи нашим, что мы здесь. Если о нас кто-нибудь не узнает, мне кажется, мы провалимся за край мира.

- Расскажу, - пообещал Чарли. - Ты, точно, не можешь идти, старик?

Петерсон снова помотал головой. Из тьмы высунулась рука полугавайца и легла на костлявое плечо.

- Держись, братан. Я пошёл. За подмогой.

Несмотря ни на что, Джим Петерсон улыбнулся.

- Прям, как в кино.

- В натуре, бля! Прям, как в кино!

- Собрался идти - пошевеливайся, - сказал Петерсон. - Не знаю, сколько ещё протяну, и один Господь знает, сколько япошки позволят нам продержаться.

- Прикрой меня утром на перекличке.

- Прикрою, - ответил Петерсон, хотя, вероятнее всего, япошки заметят пропажу Чарли, даже если, пересчитают всех правильно. Да, они с трудом отличали одного белого от другого. "Все жители запада для них одинаковы", - подумал Петерсон и вновь не удержался от улыбки. Однако Чарли был белым лишь наполовину, и не совсем жителем запада. Он выделялся. В нём было столько жизни, что хватило бы на дюжину военнопленных. Он...

Словно в подтверждение собственных мыслей, Петерсон вырубился, не додумав до конца. Вскоре, непонятно, когда именно, он проснулся. Чарли Каапу рядом уже не было. "Удачи, Чарли", - подумал он и снова отрубился.

Той ночью умерли трое. Ещё живые волокли трупы с собой, чтобы япошки не сбились со счёта. Они же делали всё, чтобы охрана не заметила, что одного не хватает и он не умер. Они аккуратно перемещались между рядами, хотя по идее, должны стоять без движения. Нескольких япошки поколотили. Поводов им искать не нужно. Но если повод находился, становилось только хуже.

Впрочем, они оказались ещё тупее, чем предполагал Петерсон. Он решил, что обман американцев быстро раскроется, и удивлялся, как япошки умудрились упустить то, что было у них под носом. Ответ очевиден. Их офицерам умники не нужны. Им нужны злобные твари, которых они и получили.

И всё же, япошки оказались тупыми, как камни, потому что пропажи Чарли они так и не заметили. Но, когда пленные выстроились на завтрак, какой-то капрал завопил так, словно кто-то уколол его булавкой.

- Каабу!

Когда япошка пытался произнести звук "п", у него почти всегда выходило "б". Петерсона здесь называли Бетерсоном.

Чарли ему не ответил. Охранники разозлились. Они принялись избивать пленных палками, прикладами и кулаками. Упавших пинали ногами. Разъярились они сильнее, чем Петерсон мог предположить.

Злились они не только на пленных. Они орали и друг на друга. Тем, кто ночью стоял в карауле, наверняка, влетит по первое число. От этой мысли Джиму Петерсону хуже не стало. Такое может произойти и с более приятными людьми.

Этим утром позавтракать пленным не удалось. Вместо этого они сразу отправились в туннель. Япошки не давали им пощады. Более того, они избивали их сильнее, чем обычно. Любого провинившегося избивали без пощады. Вместе с бессчётным количеством камней, пленные вынесли и несколько трупов.

Ужина вечером им тоже не досталось. Никто не посмел даже вякнуть. Если так продлится ещё несколько дней, япошкам уже можно будет не переживать из-за побегов из долины Калихи. Все местные военнопленные просто вымрут.

Несколько месяцев назад, подобное обращение вызвало бы настоящую эпидемию побегов. Теперь, нет. Ни у кого просто не осталось сил. К тому же, охранники готовы стрелять даже в собственную тень. Пленные никуда не побежали. Время работало против них.

На следующее утро, перед самым рассветом, из Гонолулу в долину Калихи прибыли два грузовика. Джим Петерсон и остальные замерли в изумлении. Машины эти оказались обычными: простые американские грузовики, реквизированные япошками, на водительской двери нарисована белая звезда. Необычным был сам факт их появления. Это были первые грузовики, которые видел Петерсон с момента попадания в этот лагерь смерти.

И, вместо того, чтобы заставить работать пленных, япошки разгрузили грузовики сами. На вид их содержимое выглядело безобидно: ящики с нечитаемыми японскими каракулями. Япошки перетаскали их ко входу в туннель. Затем они поставили там же пулемёт и несколько вооруженных винтовками бойцов.

- Носятся с этой хернёй так, будто там драгоценности короля Гавайев, - заметил один пленный.

- А, вдруг, там и, правда, драгоценности? Если они проигрывают, здесь отличное место, чтобы их спрятать, - ответил на это Петерсон.

Вскоре он понял, как рождаются слухи. К тому времени, как пленных построили на перекличку, все были убеждены в том, что япошки пытались спрятать королевские побрякушки. Доказательств ни у кого не было, но они никому и не были нужны. Каким-то образом, случайно брошенная фраза превратилась во всеобщую уверенность.

Ещё все знали, что этим утром пересчёт дастся япошкам ещё труднее. О королевских драгоценностях Петерсон и остальные могли только гадать. Но они прекрасно знали, что теперь им точно не жить. Когда охранники расхаживали среди рядов пленных, никто даже не дёрнулся. Один бедняга чихнул рядом с япошкой, его избили до полусмерти и оставили валяться в собственной крови.

Подумав о том, что их ждёт, если япошки облажаются с перекличкой, несмотря на помощь пленных, Петерсон вздрогнул. На удивление, они не облажались. Ещё удивительнее было то, что пленных выстроили на завтрак. Как обычно, еды выдали мало и была она дрянная. После полутора дней голода и тяжёлого труда, желудок Петерсона любую гадость считал за чудо. Он всё равно мучился от голода. Но уже не так сильно.

После завтрака охранники указали на вход в туннель.

- Все идти! Все идти! - кричали они. - Скоро!

Последнее слово, вероятно, означало "Быстрее!". Разумеется, удар по голове палкой, или прикладом был понятен всем, равно как улыбка или забота. Почему-то добротные побои поэты никогда не восхваляют.

Когда япошки говорили "Все идти!", они не шутили. Внутрь погнали даже поваров. Они заставляли здоровых, для здешних условий, тащить на себе тех, кто из-за усталости уже не мог двигаться самостоятельно.

- Американский бомбардировщик! - сказали они.

Петерсон задумался. Во-первых, на долину Калихи американская авиация не обращала внимания. Во-вторых, до сего дня япошки не выказывали совершенно никакой озабоченности относительно безопасности пленных. Нет, не совсем так. Япошки изо всех сил старались снизить эту безопасность. Улучшением здесь и не пахнет.

Воодушевлённый более чем скромным пайком, Петерсон вонзил кирку в скалу. Другие пленные оттаскивали обломки, грузили их в корзины и тащили наружу. Со стороны входа послышались выстрелы. Петерсон не обратил на них внимания - япошки постоянно дёргались, но к ним подбежал один из носильщиков.

- Они нас убивают! - закричал он. - Расстреливают всех!

Потом он упал. Петерсон ещё удивился, как ему удалось пробежать так далеко с простреленной грудью.

Работа встала. Постепенно смолкли кирки и лопаты. Никто не кричал им в спину "Скоро!", или "Исоги!". Строго говоря, охранников вообще в туннеле не было.

Когда Петерсон это понял, по спине пробежала волна холода.

- У них там никакие не драгоценности! - выкрикнул он. - Там динамит! Они нас тут всех похоронят!

Он отбросил кирку. Сталь звякнула о камень. Через секунду он взял её вновь. Так себе оружие, но пока он не прибьёт япошку и не добудет себе "Арисаку", другого не будет.

- Идём! - сказал он. - Они от нас так просто не отделаются, чтоб их всех!

Он оглядел длинную кишку туннеля, которую успели прорыть пленные. Он оказался такой не один. Каждый, кому ещё хватало сил, двинулся из туннеля к крошечному пучку света.

Видимо, япошки нечто такое предполагали. Они развернули пулемёты стволами ко входу. Прогремела очередь. Какие-то пули сразу попали в цель. Какие-то рикошетили от стен и потолка, пока кого-нибудь не ранили.

Это ещё не самое худшее. Хуже всего было слышать, как они ржали, выстреливая ещё одну очередь. Петерсон, на их месте, тоже смеялся бы. Они могли стрелять, пока стволы не раскалятся, а те, кого они расстреливали, ничем не могли им ответить.

- Надо идти дальше! - крикнул Петерсон. - Если не пойдём, все тут ляжем!

- Если пойдём, тоже ляжем! - отозвался кто-то, что, конечно, было верно.

- Я лучше под пули пойду, чем позволю им себя здесь закопать.

Петерсону хотелось, чтобы вариантов было больше, но, видимо, меню сегодня только из двух блюд.

Ему снились кошмары, где он пытался бежать, но ноги, казалось, увязли в зыбучих песках. Сейчас было похожее ощущение, только это был не сон. Всё по-настоящему. Если он сейчас не доберется до входа в туннель до того, как япошки выполнят задуманное, то уже никогда не доберется.

Пулемётчики продолжали стрелять внутрь. Между очередями они продолжали ржать. Затем стрельба прекратилась. Причину этому Петерсон видел только одну. Видать, уже подожгли запал и разбежались по укрытиям.

А он ещё так далеко. Слишком далеко. Он вложил в ходьбу все силы измученного тела, но мог лишь едва шаркать ногами. "Зыбучие пески, - мелькнула отчаянная мысль. - Зыбучие...".

Он шёл впереди толпы пленных. До выхода из туннеля оставалась всего сотня метров, когда взрывчатка сдетонировала. Следом на него опустилась тьма и тонны породы. "Хорошо, - подумал Джим Петерсон. - Я хотя бы не за...".

Когда в районе одиннадцати часов кто-то заколотил в дверь, Оскар ван дер Кёрк аж подскочил. Сьюзи Хиггинс подскочила ещё выше. На улице она видела ужасные вещи. Оскар о них только слышал.

- Что ещё за нахер? - дрожащим от страха голосом спросила она.

- Не знаю, - в своём голосе Оскар тоже расслышал страх.

В дверь снова постучали, быстро и настойчиво. Два года назад, кто бы это ни был, он просто вошёл бы. Тогда двери почти никто не запирал. Сейчас... Сейчас всё иначе. С каждым стуком страх Оскара рос всё выше. Любой, кто оказывался на улице во время комендантского часа, получал серьезные проблемы с япошками. Любой, у кого в эти дни проблемы с япошками - однозначно труп. Как и тот, кто помогал тому, у кого проблемы с япошками.

- Не впускай никого, - прошептала Сьюзи.

- Надо, - ответил Оскар. - Я япошкам даже жалкой птички не отдам, не то, что человека.

Прежде чем Сьюзи начнёт спорить, и прежде, чем Оскар начнёт терять терпение, он открыл дверь.

- Оскар, - заревел человек в коридоре. Он был такого же роста, что и Оскар, но был тощ и одет в какое-то рваньё. Ярко горели глубоко посаженные глаза. От него волнами расходилась вонь, вонь давно немытого тела.

- Кто там..?

Оскар осёкся.

- Господи, Чарли! Давай, заваливай!

Чарли Каапу улыбнулся тенью прошлой улыбки.

- Тогда, уйди с дороги.

Оскар не сразу, но отошёл в сторону. Чарли прошёл мимо него в крошечную квартиру. Если Оскару и требовалось образцово-показательное изображение фразы "На последнем издыхании", то сейчас оно стояло прямо перед ним. Он был настолько шокирован, что даже не закрыл за Чарли дверь, пока Сьюзи на него не зашипела.

Внимательно осмотрев полугавайца, она охнула. Он находился всего в нескольких шагах от голодной смерти. Кто-то - Оскар решил, что япошки - бил его палками. Он был весь в синяках: на руках, на лице, сквозь прорехи в одежде на груди, наверняка, на спине. Во рту не хватало нескольких зубов.

Чарли плюхнулся на потёртый коврик, словно, ноги уже не могли его держать. Скорее всего, так и было.

- Если думаешь, что я выгляжу паршиво, видел бы ты тех бедняг в долине Калихи, - сказал он. - По сравнению с ними, я, блин, Дюк Каханамоку*.

- Держи.

Сьюзи сбегала к ящику со льдом и принесла спелые авокадо и скумбрию.

Внимание Чарли, вдруг, сконцентрировалось на ней, подобно прожектору. При виде еды он сразу же обо всём забыл. Ругать его за это Оскар не стал бы.

- Дай-ка, вон то, пожалуйста, - необычайно сдержанно произнёс Чарли.

Казалось, он едва сдерживал себя от чего-то очень желаемого.

- Я хотела приготовить рыбу... - задумчиво сказала Сьюзи.

Чарли помотал головой. Волосы у него тоже были очень грязными.

- Не переживай, - сказал он ей. - Я много раз ел рыбу по-японски. К тому же, времени у меня ждать совсем нет, если понимаешь, о чём я.

Не сказав ни слова, Сьюзи передала ему рыбу и фрукты. Оскар прежде никогда не видел её такой молчаливой. Авокадо и скумбрия мгновенно исчезли в утробе Чарли. Ел он так сосредоточенно, как Оскар никогда не видел. Разговоров он никаких заводить не стал, пока рядом с Чарли не остались только кости и кожура. Если бы он начал говорить, вряд ли Чарли бы ему ответил.

- О боже, хорошо-то как.

Оскар осмотрел остатки еды. Чарли выел даже рыбьи глаза.

- Если буду так есть каждый день, со временем, снова стану человеком.

- Пока не придут американцы, это будет непросто, - заметил Оскар.

- Ага, - согласился Чарли Каапу. - Я думал, они уже здесь. В долине мы слышали стрельбу с этой стороны. Но, гляжу, их пока нет. Какой-то пизданутый япошка едва не подстрелил меня чисто ради прикола. Прости, Сьюзи.

- Всё нормально, - ответила та. - Я сама могу рассказать про пизданутых япошек. Больше, чем сама бы хотела.

Она вздрогнула.

- Что они с тобой сделали, Чарли? - спросил Оскар.

- Ну, одному они меня точно научили: я больше никогда не стану связываться с подружкой офицера, - сказал он.

Внезапно для самого себя, Оскар рассмеялся. И Сьюзи тоже. Она даже хлопнула в ладоши. Чарли продолжал:

- Но я не об этом. Меня морили голодом. Я пахал на убой. Когда они поняли, что я подыхал недостаточно быстро, то начали меня бить. Военнопленным, что там сидят, пришлось ещё тяжелее. Представь, как бы я выглядел, если бы сидел там раза в три дольше. Вот, это они.

- Господи, - сказала Сьюзи, представив. - Как они там все не померли?

- Многие померли, - ответил Чарли. - Каждый день умирают. Однако некоторые всё ещё живы, назло япошкам. Парень по имени Петерсон уже несколько месяцев, как должен был загнуться, но, когда я уходил, он всё ещё дышал. Крепкий пиздюк, вот, что я скажу.

- Хер ли они там делали, в долине Калихи? - спросил Оскар. - Я там бывал. Там только река, деревья, да горы кругом.

- А то я не знаю! - воскликнул Чарли. - Что мы там делали? Рыли туннель в сторону берега, вот, что. Рыли кирками, лопатами грузили камни в корзину. Япошкам вообще похер было, закончим мы работу или нет. Они просто хотели уморить нас до смерти.

- Господи, - пробормотал Оскар.

Разговоры о прокладке туннеля через горы шли годами. Рано или поздно, его бы построили. Но при этом, люди бы пользовались динамитом, отбойными молотками, и прочим инструментом, который изобрели, дабы подобные работы не длились вечно.

- Я могу ванну принять, или, там, в душ сходить? - поинтересовался Чарли. - Я весь грязный и вшивый. Надеюсь, я не подселю тут вам жильцов.

Оскар подумал о том же. Он автоматически почесался, затем одёрнул руку. Глянув краем глаза в сторону Сьюзи, он заметил, что та сделала то же самое. Это было бы забавно, если бы не было так страшно. А, ведь, Чарли, действительно был очень грязный. Вонь его тела заполнила квартиру.

- Вперёд, - сказал Оскар. - Жаль, нет мыла и горячей воды. Одежду можешь мою взять. Свою скидывай, я её потом выброшу.

- Сделаю. Мы с тобой примерно одного размера, ну, были, когда-то. Я уже и забыл, как выглядят толстяки.

После захвата Оаху японцами, Оскар и Сьюзи заметно похудели, но выглядели упитаннее большинства жителей, так как Оскар ловил рыбу. Для скелета, впрочем, обычный худой человек покажется толстым. Чарли отправился в ванную, но вскоре высунулся.

- Что тут у вас за стрельба была пару дней назад? Я ж поэтому и решил, что армия уже здесь.

- Освобождали пленных в парке Капиолани, - ответил Оскар.

"Освободили толпу мужиков, которые выглядели точь-в-точь как ты". Вслух он этого не сказал. Не считая женщин, которых ему придётся оставить в покое, Чарли ничего не мог поделать со своей внешностью. Оскар добавил:

- Наверное, решили, что, если их там бросить, япошки начнут всех убивать.

- Хосподи, это уж наверняка, - сказал Чарли. - Я надеялся привести в долину Калихи солдат. Бог его знает, что там с моими братанами.

Он снова закрыл дверь. Потекла вода. Оскар тихо произнес:

- Милая, какое-то время он побудет у нас. Прости, но я понятия не имею, что ещё могу для него сделать.

Сьюзи отмахнулась от его слов.

- Всё нормально. Ты прав. Мы ничего больше не можем сделать. Господи! Ты его видел? Он похож на тех голодных индусов или китайцев с фотографий в "Life" или в "National Geographic".

Она почесала голову, после чего глупо улыбнулась.

- Господи, выкинь его шмотьё куда подальше. Я, наверное, потом неделю чесаться буду.

- Да, я знаю.

Оскар достал из шкафа рубашку в цветочек и шорты, и отнёс всё это в ванную. Подходящего ремня для Чарли у него не нашлось - ни в одном не было достаточного количества дырок. Но длинная веревка поможет его приятелю.

Он обернулся на Сьюзи. Как она отнесётся к тому, что Чарли застрянет у них надолго? Как будет тогда проявлять свои чувства? Вот, так? Оскар мысленно пожал плечами. Захочет - проявит, вот и всё. И если захочет, не будет ли это означать, что она - именно та девушка, с которой он провёл бы всё свою жизнь? К тому моменту, как Чарли перестал мыться, Оскар уже вышвырнул его обноски за дверь. Вышел он через пару минут, и выглядел весьма посвежевшим. Может, из-за того, что он помылся, может, из-за одежды Оскара, но выглядел он ещё более худым, чем раньше.

Старые вещи Чарли Оскар поднял большим и указательным пальцами, словно смущенная девица. Самому ему было плевать, как он при этом выглядел. Будь у него щипцы, он бы воспользовался ими. Он вынес одежду за дверь, высунулся, чтобы посмотреть, нет ли поблизости япошек и швырнул её в мусорку. Затем он автоматически вытер руку о штанину и вернулся в квартиру.

Чарли рассказывал Сьюзи о том, каково ему жилось в долине Калихи. Та охала после каждого слова. Чарли умеет рассказывать не хуже какого-нибудь Уилла Роджерса*. Оскар тоже умел, но до Чарли ему далеко. Он вновь мысленно пожал плечами. Поживём, увидим. В любом случае, он был рад, что Чарли выбрался из долины Калихи живым.

Джейн Армитидж соорудила себе, своего рода, жилище на территории экспериментальной садовой площадки. Неподалёку тёк ручей, поэтому вода у неё была. На некоторых деревьях росли фрукты, поэтому поесть тоже нашлось. Полосатые горлицы почти повывелись после начала японского вторжения, но здесь несколько ещё водилось. Разводить костёр Джейн не рискнула. Захочешь есть, съешь их сырыми. Джейн так не считала, но убедилась в правдивости этих слов, потому что очень хотела есть.

План её был прост: сидеть, не высовываясь, и постараться не умереть, пока американцы не займут Вахиаву. Вроде ни её, ни других работниц разбомбленного борделя, искать никто не стал. Джейн прекрасно понимала, что это означает: у япошек имелись дела и поважнее. Теперь били их, а не наоборот.

Время от времени на садовую площадку приходили люди, чтобы набрать фруктов. Джейн пряталась от них, словно животное, скрываясь в густых зарослях у ручья. Частично из-за того, что она боялась, что её выдадут оккупантам. А частично, из-за того что, япошки заставляли её делать такое, из-за чего она чувствовала себя нечистой. Разумеется, любой, кто её знал, кто знал, к чему её принуждали, тоже считал её нечистой. От учительницы третьего класса до шлюхи всего за один шаг...

Фронт приближался к Вахиаве, но, по мнению Джейн, недостаточно быстро. Япошки крепко держались за город. "Вот же, твари", - думала Джейн, становясь всё голоднее. Даже не зная, что она от них прячется, они продолжали портить ей жизнь.

Ладно, у них получилось. Ей нет и тридцати, и она молилась небесам, что больше никогда не увидит, никогда не тронет, и, особенно, никогда в жизни не попробует член. Может, когда-нибудь, она передумает. Джейн рассмеялась этой мысли. "Ага, годам к девяноста. Или к девяносто пяти".

Бывало время, когда она не верила, что доживёт до тридцати, не говоря уж о девяносто пяти. Япошки продолжали держаться и сражаться. Американские снаряды падали на Вахиаву с тех самых пор, как разбомбили бордель. Иногда они рвались неподалёку от сада. Взрывом деревья вырывало с корнем, а осколки разлетались по ближайшим кустам. В Джейн ни один не попал, но несколько пролетели совсем рядом.

Она сидела в саду уже четыре или пять дней, когда прямо над головой застрекотал пулемёт. Дело в том, что сад тянулся вдоль ручья, поэтому располагался в небольшой ложбине. Флетч рассказывал, что, если слышишь свист пули, значит, она прошла гораздо ближе, чем тебе хотелось. Джейн восхищалась свистом пуль над головой. Значит, американцы гораздо ближе, чем она надеялась.

Через сад начали отступать японские солдаты. Джейн как можно глубже забралась в кусты. Она решила, что они устроят позиции прямо посреди экзотических деревьев. Низменность, впрочем, для этого совсем не подходила. Несколько япошек остановились, чтобы наполнить фляжки из ручья. Затем они двинулись на юг, устраивать позиции где-то дальше.

Вскоре пули вновь засвистели над головой, сопровождаемые криками американцев. Джейн лежала за поваленным деревом, надеясь, что оно её защитит. Кто-то поставил пулемет на северной оконечности небольшой долины. От непрекращающейся бешеной пальбы, у неё заболела голова. Она расслышала крики явно не на японском, затем до неё донесся топот сапог по тропинкам, которые проложили туристы, чтобы увидеть чалту и свечное дерево.

Очень осторожно Джейн приподняла голову. В какой-то миг её обуял страх. Это, что, американцы? Они были белыми и говорили по-английски, но такой зелёной формы она прежде не видела. Каски тоже не были похожи на те, что Флетч шутливо называл оловянными шляпами.

Она набралась духу, чтобы подать голос.

- Эй? - сказала она чуть громче, чем шепотом.

Две винтовки, с пугающей скоростью уставились прямо на неё.

- Чо бля? - сказал один из этих зелёных.

- Нихера ж себе! Ясно, - сказал другой. - Выходите, дамочка. Мы вас чуть не грохнули.

- Чуть-чуть, блин, - согласился первый. - Вы, вообще, что тут делаете?

- Прячусь, - ответила Джейн.

Такой ответ ей показался самым очевидным. Бойцы ухмыльнулись, будто она пошутила.

- Вы сами-то, кто? - поинтересовалась она.

- Капрал Петрочелли, мэм, - сказал один, второй тут же добавил:

- Рядовой Шумахер, мэм.

Затем, они в один голос произнесли:

- Армия США.

Не было у армии такой формы. Раньше не было. Видимо, произошли какие-то перемены. Шумахер, который был ниже и темнее, чем Петрочелли, спросил:

- Япошек нет?

Джейн указала на юг.

- Туда ушли, - сказала она так, словно снималась во второсортном вестерне. - Надеюсь, вы их всех перебьёте.

- За этим мы и пришли, мэм, - сказал капрал Петрочелли.

Он осмотрел её сверху донизу, но не как мужчина осматривает женщину (и, слава богу!), а как инженер осматривает механизм на предмет возможных повреждений. Он вытащил из подсумка пару небольших банок и протянул ей.

- Держите. Полагаю, вам будет нужнее, чем нам.

Следуя примеру товарища, рядовой Шумахер тоже передал ей пару банок.

- Спасибо, - прошептала Джейн, едва не расплакавшись.

Затем она решила продемонстрировать, что у неё ещё остался рассудок.

- Как мне их открыть?

- Вот, держите.

Шумахер протянул ей нож, нет, настоящий штык, намного длиннее и тоньше, чем тот, что был прицеплен к его винтовке. Выглядел он слишком уж угрожающим для мирных дел, но, наверное, поможет.

- Снял с дохлого япошки пару дней назад. Хотел сохранить, как сувенир, но найду ещё. Вам пригодится.

- Такой свинорез любому брюхо вскроет, - добавил Петрочелли.

"Был бы у меня такой в борделе, я бы им любого порезала". Джейн ухмыльнулась. "Будь у меня такой, я бы столько япошек перерезала, что армия уже была бы в Гонолулу".

Неподалёку кто-то закричал. Джейн понятия не имела, кто это был. Солдаты, видимо, знали. Они направились дальше. Шумахер обернулся и махнул рукой. Затем они исчезли.

Значит, большая часть Вахиавы под контролем американцев, а у Джейн было оружие и еда, боже, настоящая еда! Она вернулась в убежище за бревном. Может, вскоре она выберется, а, может, и нет. Пока же... Она вскрыла банку штыком. Внутри была тушёнка. Она уже два года не ела мяса. Джейн подумала, что это самая вкусная еда, что она пробовала в жизни, что служило лишь очередным подтверждением тому, как долго она не ела.