Кондитер Ивана Грозного

Глава 5

Бородка у меня, в силу молодости и расположения волосяных луковиц, такая себе – светлый пушок формирует усы, не имеет возможности распространиться на щеки и даже создать бакенбарды, а потом покрывает подбородок и уходит под него. Получается совершенно «козлиный», монголоидного типа клинышек, который меня сильно раздражает, но сбрить его до воцарения Петра Великого не представляется возможным. Борода для мужчины на Руси ничуть не менее важна, чем пояс. Уважаемые люди бороду, пусть даже такую же как у меня «козлиную» (а таких много), холят, лелеют и стригут у специального человека. Люд простой тоже не любит ходить с бородой «клочною», и ухаживает за ней сам в меру сил. Хотя бы время от времени вычесывая из нее блох частым гребнем. Лично я так делаю каждое утро, сразу после пробежки в два круга по внутреннему периметру стен монастыря. Третий круг пока не получается – территория огромна, и плотно застроена жилыми, «административными» и оккультными зданиями. Храм, куда мы все регулярно ходим, прекрасен: белоснежные стены венчаются сияющими на солнце куполами. Как говорят местные – благостно!

Еще я каждое утро веселю монахов своими «упражнениями» у полной дождевой воды бочки перед жилым корпусом, в котором расположена моя келья. Умываюсь я очень тщательно, не стесняясь даже прилюдно, пусть и прячась между штабелями дров и стенкой соседнего корпуса – здесь меня почти не видно – при помощи деревянного ведра с веревочной ручкой и ковша омывая даже то, что обычно моют в бане, которая здесь раз в неделю. После этого – возвращение к бочке и жалкие попытки почистить зубы при помощи «распушенной» молодой ветки дерева, воды и куска ткани, который я мочу в воде, наматываю на палец и тщательно протираю зубы со всех сторон, усиливая эффект «чистки» веточкой.

В конце забрасываю в рот немного листьев мяты, которая в обилии растет по всей Святой Руси. Антибактериальный эффект и свежесть дыхания гарантированы! Вечером и в середине дня, после обеда, я стараюсь повторять эту процедуру, а если нет возможности – хотя бы полощу рот чистой водой.

Дурной пример, как известно, заразителен, и сегодняшним утром вместе со мной чистил зубы пяток мальчишек – все по возрасту годятся в начальные классы, а здесь – в слабенькие и бестолковые работники формата «подай-принеси».

Грустно – деток в монастыре много, и это не потому, что они с малых лет решили посвятить жизнь Господу, а потому что идет война. Стоящая у ворот и просящая приютить женщина с группой детей (частью свои, частью «прибившиеся» сироты) нередкое зрелище. Братья монахи честно пытаются помогать беженцам – давать временный приют, кормить, вести успокаивающие беседы, но монастырь-то не резиновый. Другое очень печальное зрелище – это когда выбравшие лимит на пребывание в монастыре, сгорбившись от тяжелой доли, бредут из монастыря в неизвестность.

И рады бы монахи вообще всех и навсегда приютить, да физически не могут. «Квота на беженцев» в подконтрольных деревнях давным-давно выбрана, все способные трудиться сейчас или хотя бы через пару лет, когда подрастут, осели там в «приемных» семьях на правах батраков, а в самом монастыре теснятся как могут, давая как можно более длительный приют хотя бы детям.

Учат в меру сил даже – уроки чтения, письма да счета (последнего в основном, это полезнее) не останавливаются весь день. Деток за недостатком оборудованных классов учат в основном на открытом воздухе, на полянках за монастырскими стенами, чтобы не мешать тем, кто трудится внутри.

Ребята, однако, молодцы – зубки беречь надо даже молочные, потому что они потом заражают нехорошим коренные. Когда репутация позволит, начну пытаться приучать к этому и взрослых, а пока раздаем маленьким умницам по мелкой монетке из своих запасов. Они об этом обязательно расскажут всем, кому можно, и завтра утром я смогу оценить эффект.

- Напрасно ты это сделал, грек, - прокомментировал батюшка Никодим, сидящий неподалеку на чурке для колки дров. – Завтра все сбегутся, а когда у тебя монеток на всех не хватит, обделенные начнут требовать – мол, должен ты им. Нехорошо получится, обид будет много.

- Не «грек», а Гелий, батюшка, - вежливо поправил я. – Жалко деток очень.

- Очень, - признал Никодим. – Но то, что ты сделал, это не помощь, а медвежья услуга.

- Спасибо за совет, батюшка, - поблагодарил я. – Ежели плохое случится, это на моей совести будут, и разбираться с последствиями тож мне.

- Да я что, мое дело маленькое, - пожав плечами, он поднялся с чурки. – Я-то не иностранец с мешком денег и расположением батюшки келаря, - отправился куда-то по своим делам.

Ну вот, стоило совсем немного «высунуться», уже появились завистники. Никодим же не один такой – монахов много, и им тоже, полагаю, не очень-то приятно видеть как де-факто второе в монастыре лицо якшается с инородцем. Дело тут, впрочем, не в происхождении – просто я здесь новенький, случайно попавший, а ко мне вот такое внимание. Ну завидно!

Сейчас пойдут по монастырю разные небылицы обо мне, и во всех я буду получаться моральным уродом, тупицей и вообще нехорошим человеком. А там и до заговора недалеко. Нет, травить или убивать другим способом монахи меня не станут, но некоторые проблемы причинить могут. Буду держать это в голове и соблюдать осторожность.

Главная деятельность монахов – это молитва. Службы в храме идут одна за другой, днем и ночью. К счастью, я – не монах, и мне посещать нужно только заутреню с вечерей: первая начинается примерно в четыре часа утра и длится до семи – сейчас туда и отправляюсь. Из-за кухонной суеты лег я вчера поздно, почти в десять вечера, и поэтому ощущаю легкую сонливость. Вместо будильника я припахал послушника, который дежурит ночью в жилом корпусе, иначе хрен бы на зарядку и омовение встать вовремя смог.

Длинная служба привычна и моему телу, и собственно мне – не зря в прошлой жизни в храм ходил. Пение монахов, запах ладана, синхронное наложение крестного знамения – все это погружало в своеобразный транс, по истечении которого я всегда ощущал душевный подъем. Просит русская душа соборности, и это – правильно.

Привычка завтракать существует не во всех монастырях, но в нашем игумен имеет склонность ко греху чревоугодия, поэтому у нас он есть, и мне нужно на кухню, проследить за процессом. Иду не один, а в компании кухонных работников во главе с моими «патронами»: батюшкой келарем и поваром Михаилом. Нервничают:

- Хлеба напечь да яички сварить дело нехитрое, да только управимся ли ко времени?

- Перед обедом нервничать нужно, щас-то ничего, хлеба напечь и вовсе без кухни можно, был бы огонь.

По поводу переоборудования очагов в нормальные печи я с батюшками говорил, но эта новинка в жизнь воплотится еще не скоро: это же, считай, самых опытных поваров переучивать придется, а они с их безбожно коптящими очагами – основа кухни. Блин, а ведь не на батюшку келаря ополчатся, а на меня. Каждое нововведение – это обиженные монахи, чья профессиональная гордость была нещадно попрана инородцем. Ладно, будем надеяться на «крышу» в виде того же келаря, а в перспективе самого игумена. Последний в полном смысле важная фигура, потому что не только управляет монастырем, но и удостаивается почести представлять нашу Церковь за границей.

На самом деле мне даже интересно на что способны обиженные монахи в борьбе с элементом хаоса в своем отлаженном годами быте. Интриг я не боюсь: на примере батюшек келаря и Михаила, подкрепив это воспоминаниями о диалогах между «богатырями» во время моего путешествия на телеге, я убедился в том, что предки далеко не глупы. Да, у них нет системного образования уровня конца XX века, они знают об окружающем мире намного меньше, чем любой подросток из моих времен, но само то, как они говорят, заставляет понять многое.

Их речь медленная, но не потому что они плохо умеют складывать слова в предложения, а потому что взвешивают каждое свое слово и честно обдумывают со всех сторон то, что им говорит собеседник. Привыкшему к высоким скоростям вообще во всех сферах жизни мне очень непросто дается такой ритм. Того же батюшку келаря мне неоднократно хотелось потрясти за плечо с просьбой не залипать и разродиться уже ответом, а то время-то идет.

Время – вот ключ. Окружающий средневековых русичей мир цикличен, строго подчинен смене времен года, и оттого торопиться им нужно только во время работы. Они словно сливаются с самим средневековым русским бытием, «растворяясь» в нем без остатка. Цикличность – это не только про природу, но и про великий круг жизни. Безусловно веря в загробную жизнь, средневековые русичи, пусть и стараются протянуть в земном мире как можно дольше, в целом не торопятся – зачем, если жизнь всего лишь пролог перед Вечностью?

Сказывается и так сказать эволюционный момент: люди со слабым здоровьем в этом времени не выживают совсем. Мозги – другой, требующий дальнейшего изучения вопрос, но в целом можно сделать промежуточный вывод: все взрослые люди в эти времена представляют собой лучший генетический материал, который нашелся в их родителях в момент зачатия. Исключения, конечно, есть – люди с синдромом Дауна например: в нашем монастыре один такой трудится водоносом, здоровенный парень лет семнадцати. Его все любят. Не только из Господом завещанного, исходно-доброго расположения к «юродивым», но и за безобидный характер и открытый, звонкий смех в ответ на нехитрые шутки.

Есть и обыкновенные инвалиды: например, безногий дядька Савелий, который трудится плотником и собрал для себя маленькую деревянную платформу с колесиками, на которой он лихо гоняет по монастырю. Для него даже доски поверх крыльца в «плотницком» жилом крыле, столовой и храме положили, навроде как пандусы.

К сожалению, не все такие как водонос-Юрка и дядька Савелий: на попечении монахов имеются и совсем беспомощные люди. Что тут скажешь? Не повезло, и спасибо тем, кто заботится о ближних. В будущем, когда деньги появятся, приют для таких людей открою, потому что небольшой сбой в генах или несчастный случай, и я легко мог оказаться на их месте.

Из храма до кухни я шел не один, а в компании кухонного персонала, которому было интересно:

- А скажи-ка, грек, - подкатил ко мне монах Андрей, тощий, сутулый из-за легкой степени сколиоза, красующийся жиденькой бородкой и бородавкой на носу мужик лет двадцати семи.

- Гелий, - с улыбкой перебил я.

- Гелий, - согласился тот. – Скажи-ка, Гелий, а не слыхал ли ты вчера ночью чего?

- Я в полночь почти лег, - развел я руками. – Как в яму темную провалился, не то что не слышал чего. А почему ты спрашиваешь, батюшка Андрей? Случилось чего?

- Да ты в голову не бери, - не захотел он делиться инфой. – Это наше дело, маленькое, а тебе своими заниматься должно.

Пренебрежение средневекового монаха задело. Ишь ты, командир нашелся, будет мне тут рассказывать, где я и чем заниматься должен. Но виду подавать не стану – может это вообще простенькая провокация на предмет прощупать мою реакцию и лишний раз напомнить: я здесь чужой.

- Спасибо за добрый совет, батюшка, - благодарно кивнул ему я.

- А скажи-ка, Гелий, - подкатил с другого бока тощий (это почти у всех здешних обитателей общая черта), чернобровый и кучерявый (актуально и для бороды!), обладающий круглым, добродушным лицом монах Павел. – Ты в каких землях бывал?

Это уже нормальный разговор – любопытство, как известно, не порок.

- В оттоманских родился и вырос, батюшка, больше не бывал нигде.

- В Цареграде? – с жадным интересом заглянул Павел мне в лицо.

- В Цареграде, батюшка, - подтвердил я.

Если на этом остановиться, Павел может обидеться, решив, что я не хочу с ним разговаривать. Но поговорить я не против, поэтому идем на контакт:

- Рассказать о нем, батюшка?

- Расскажи, - оживился он.

Не только Павлу интересно – монахи, прислужники и трудники уплотнили строй вокруг меня и отложили собственные разговоры. Даже Андрей уши навострил, хотя он меня не любит. Люди – всегда люди, даже если всю жизнь провели в монастыре. Скучно здесь, и любой иностранец, путешественник или хотя бы врун с богатой фантазией является источником интересностей.

- Оттоманской Империей правит Султан Сулейман-хан, - начал я излагать те немногие обрывки знаний, что помнил из учебников и роликов по истории (очень хорошо, что я был большим любителем последних) и обрывков разговоров местных жителей, что особенно актуально для персоналий, потому что имя турецкого султана я узнал от «богатырей». - Магометане считают его тенью Аллаха на земле, да смилостивится Господь над их заблудшими душами, - перекрестились. – А сам Царьград под магометанским игом стал тенью самого себя, - скорбно вздохнул. – Поэтому я расскажу тебе не о городе, где я вырос, а о том, каким он был во времена моего деда, - я зажмурился и вытянул руки к небу, глубоко и с широкой улыбкой вздохнув. – Царьград – величайший город мира. Древние соборы и храмы, длинные, извилистые улочки, всегда полные народу. Царьград – город торговый. На прилавках торговцев можно найти товары со всего мира: специи из Индии, фарфор и шелк из Китая, оружие и доспехи тончайшей работы французских и испанских мастеров, дивные картины итальянских художников… - открыв глаза, я продолжил, активно жестикулируя. – Сам город – это треугольник, окруженный мощнейшими стенами Феодосия, кои веками обороняли Царьград от врагов. Главное его чудо – Собор Святой Софии. Под его куполом, словно парящим на невидимой силе, кажется будто стоишь в самом центре мироздания. Золото мозаик, мерцание ламп… Я слышал, что Государь Всея Руси строит или уже построил великолепный собор? – исчерпав запас красноречия, решил дать поговорить монаху.

- Государь преумножает наследие своих предков и, будучи человеком набожным и удачливым в битвах, строит храмы в честь побед Русского воинства, - ответил Павел. – Полагаю, ты имеешь ввиду деревянный храм Покрова? Не жди многого – как и все храмы на Руси, благолепие его велико, но построен он из дерева и от этого простоват.

Ясно, Собор Василия Блаженного либо строить еще даже не начали, либо Павел о том не знает.

- Точно не знаю, - признался я.

- В Москве много красивых и величественных храмов, можешь выбрать любой, - подбодрил меня монах.

Окружающие рассмеялись, и я посмеялся вместе со всеми. Сплачиваемся, русичи!

- А что же, Гелий, плохо под султаном-то живется? – спросил другой монах.

Этот молодой, явно недавно постриг принявший.

- Прости, батюшка, имени твоего не знаю.

Молодому монаху такая вежливость понравилась, и он с удовольствием представился:

- Софроний, Димитриев сын.

- Так вот, батюшка Софроний, - начал я ответ. – Султан, даром что магометанин, наследие Византийское старается беречь, и храмы Православные тоже. Двор султана роскошен, но роскошь это чужая, награбленная. Христианам под ним живется несладко – нас считают людьми… - а как заменить слово «второсортный»? - …Низшими, - пойдет. – И относятся соответственно, почти как рабам или слугам. За право жить в Оттоманской империи мы платим особый налог «на веру» деньгами и кровью, отдавая своих детей в услужение султану: они становятся воинами или слугами.

- Помоги им Господь, - сочувственно вздохнул Павел, и мы все вместе перекрестились.

- Мой дед говорил, - продолжил я. – «Первый Рим впал в ересь и был разграблен варварами. Второй Рим – наш Царьград – взят и попран магометанами. Но есть далекая северная страна Русь, хранящая веру в чистоте. Там будет Третий Рим, и четвертому не бывать».

Известная каждому русскому человеку в моем времени формула привела монахов в восторг. Есть у моего народа одна черта – он очень любит, когда его хвалит иностранец. Я вижу в этом некоторые коллективно-бессознательные комплексы: живя по сути на окраинах Европы, русским людям очень хочется, чтобы их перестали считать дикими северными варварами.

А «третий Рим»-то и вправду не пал, как не пытались другие «наследники Рима» его уничтожить. Ежели пережил он страшный XX век, значит и дальше, вплоть до выхода человечества в космос и колонизации либо до самой гибели человечества как такового и подавно дотянет.

На самом деле я могу вообще ничего не делать, а Русь с миром вокруг нее будет жить как жила: Иван Грозный будет крепить вертикаль власти и строить коварных бояр, воевать с Ливонией вплоть до страшного слова «оскудение» и еще более страшного «смута». Будет литься кровь, крестьяне будут сажать хлеб, недобитые царем бояре бороться за трон, а потом, спустя пару столетий, случатся три страшные войны – Первая, Гражданская и Вторая. Затем, к исходу СССР, то же самое «оскудение» примет новую форму, а оставшаяся в глуби веков Семибоярщина сменится Семибанкирщиной, но Русь, та самая, унаследовавшая Православную веру от самой Византии, будет жить!

Воистину – четвертому Риму не бывать, и здесь, в этом времени, в окружении свято верующих в Господа и Русь, не испорченных более сытыми, гуманными, но при этом, как ни странно, более бесчеловечными временами людей, я впервые по-настоящему осознал истинную мощь этой формулы: «Москва – третий Рим, а четвертому не бывать!».