Кондитер Ивана Грозного

Глава 16

На Заутреней я удостоился чести стоять на максимально почетном для мирянина месте, что никого после таких интересных событий не удивило, а у многих на лицах так и вовсе читалось «ну а где еще ему стоять?». По окончании службы, прежде чем нужный мне кадр успел убежать по делам, я подвалил ко плотнику Василию. Прежде, чем я успел что-либо сказать, он сильно удивил меня, отвесив уважительный «поясной» поклон.

- Ты чего, Василий? – не выдержал я. – Ты так не шути.

- Какие тут шутки, Гелий Далматович? – выпрямившись, в свою очередь удивился тот. – Все уже знают, что происхождения ты знатного, за одним столом с Его Высокопреподобием и Владыкою сидеть будешь. А сирота твой человек простой, даже пострига покуда не удостоился.

Каноничное из грязи в князи, причем за пару дней буквально. В демократию играть даже пытаться не стану: времена к ней настолько не располагают, что сам же Василий, ежели я начну упирать на наши вполне приятельские, пусть характер у него и поганый, отношения, меня не поймет в первую очередь. Придется привыкать.

- Забыл о том совсем, - развел я руками. – Работа для тебя есть, и по умениям твоим, и по душе.

- Ежели будет на то воля батюшки келаря, сделаю, Гелий Далматович, - отвесил еще один поклон Василий.

- Будет воля, - уверенно заявил я. – Сейчас выйдет батюшка, я его спрошу. Спасибо.

- Тебе спасибо, Гелий Далматович, что не забыл сироту твоего, - улыбнулся плотник. – Ежели дело «по душе», то и работа в радость.

Случись этот разговор два дня назад, Василий бы сначала запросил подробностей, а потом ушел по своим делам (их у него без дураков много, и я бы и не подумал обидеться), а сейчас стоит молча, глазами бегает, с ноги на ногу старается не перетаптываться. Ждет.

Грустно. Я ведь теперь даже позвать его со мной прогуляться до той же столовой не могу – он-то пойдет, но будет от этого испытывать неловкость и давление от разницы в ранге. Грустно, но знакомо – в прошлом моем мире социальная лестница работала иначе, но и там, трансформировавшись из «Петьки» в «Петра Степановича», я растерял в пути многих хороших людей.

- Далеко не уходи, пожалуйста, - с улыбкой кивнул я ему, получил ответный поклон и пошел обратно ко входу в храм, вполне физически – глазами – ощущая неприятное, но закономерное, оправданное и совсем не осудительное желание окружающих ко мне не лезть.

Рылом не вышли, и тут ничего не попишешь, знать в эти времена воспринимается даже не как в условном XIX веке, когда народившиеся и усилившиеся классы буржуазии и интеллигенции вполне справедливо начали интересоваться почему это знатный алкаш, прелюбодей и социальный паразит в поместье проживать изволят-с за всю жизнь пальцем о палец не ударив, а другие аки черви в грязи прозябать вынуждены, а самое канонично-феодальное. Знать – она от Господа знать, а значит и впрямь «не нам, сирым, чета». Нет, уверен, ежели поговорить с условной сотней простолюдинов откровенно, найдется много таких, кто смирения христианского проявить не захочет и выскажется о знати в максимально грубых выражениях, но лейтмотив именно такой.

Вон он, Ярослав, рядом с подручными своими мимо прошествовал, и, несмотря на короткий поясной поклон в мою сторону, на меня старается даже не глядеть. Вот Василий к своим отошел, и тоже как будто интерес ко мне совсем утратил. И это они еще мастеровые уважаемые, для монастыря и округи ценные. Лапотник Евгений, портной Андрей и прочие специалисты малой квалификации и вовсе мне на всякий случай аж издалека кланяются, ежели в поле зрения попадают.

Что ж, по крайней мере старые мои приятели-монахи, которых я регулярно кормил байками – Павел, Софроний, Андрей да другие – челом мне бить не обязаны, ибо Божьи люди, и с ними я поговорить вполне могу, но сами, первыми, они ко мне нынче с «Гелий, а расскажи о…» не полезут.

- Государь Гелий Далматович, молю – не подставляй холопа твоего под гнев Владыкин, – раздался сзади густой бас.

Принадлежит Тимофею, чернобородому, черноволосому и чернобровому кареглазому мужику лет тридцати. Ростом невелик, на полголовы меня выше всего, да и шириной плеч похвастать не может. Нелегкая у него была судьба. Конкретики не знаю, но отсутствие кончика носа и мизинца на левой руке вкупе с уродливым, рваным шрамом во всю правую щеку говорят об этом лучше любых слов. Движениями он очень похож на Государевых «богатырей», и по сравнению с ним все местные «боевые монахи» выглядят неуклюжими увальнями. Тимофей – из свиты епископа, и Евфимий вчера после Вечерни успел «порадовать» меня новостью о том, что Тимофей останется здесь, «беречь меня как зеницу ока». Телохранитель, конвоир и соглядатай в одном лице.

Снаряжение «мирного времени» - такая же, как у местных боевых монахов, дубинка за поясом. Во времена неспокойные – такими считаются и перемещения между населенными пунктами – снаряга не отличается от обыкновенных воинов и зависит от платежеспособности начальника. Воины епископа упакованы не хуже Государевых «тысячников». Ладно, может и хуже, но мой взгляд чайника не умеет классифицировать кольчуги и шлемы по дороговизне.

«Боевыми монахами» я называю таких чисто для собственного удобства, а на самом деле Православному монаху воевать нельзя совсем, ибо война – дело мирское, а от мирского монахи отрекаются. Де-юре по крайней мере – вот вообще не верю, что ежели сейчас под нашими стенами нарисуется вражеская армия, монахи смиренно будут ждать смерти. Нет, какие-то безусловно будут, и смерть примут с молитвою и безропотно, но большинство возьмет что под руку попадется и приготовится продать свою жизнь подороже. Тем не менее, официальных боевых орденов как у католиков на Руси нет.

«Батюшкой» того же бывшего главного монастырского «силовика» я и другие «погоняли» по большей части из уважения. Нарушение регламента, но на такое закрыть глаза легко и просто. Официально за силовой аппарат Церкви отвечают послушники (они-то от мирского еще не отреклись), наемники (здесь зовутся «монастырскими слугами» или «страдниками») и «детеныши боярские», то есть мелкие дворяне, которые за службу получают поместье на монастырских землях.

Причина Тимофеевых слов проста – он же «телохранитель», а значит должен держаться поближе. Формулы, говорящие о его подчиненном по отношению ко мне положении, обманут только кретина: нифига он мне не подчиняется, а ежели будет на то воля начальства, без лишних сомнений приголубит сабелькой. Фразу его следует понимать как «куда сбёг, придурок? Мне оно надо тебя искать?».

Неприятно, но ничего не попишешь – лично лояльных воинов у меня покуда нет, а Тимофей, с одной стороны являясь моими антропоморфными метафорическими кандалами, в случае нужды жизнь за меня свою положит столь же уверенно, как и голову мне проломит. Ну и солидности добавляет – нифига себе, целый епископ одного из своих мне выделил.

- Не привык я к такому, Тимофей. Буду к тебе поближе держаться, - пообещал я.

Когда почти все кроме Василия (своих он проинструктировал и отправил работать) разошлись, из храма вышли иерархи.

- А чего это ты, Гелий, зубы палочкой ковыряешь да других к этому делу приучаешь? – поинтересовался епископ, прежде чем я успел сказать игумену с келарем, что мы с плотниками идем мастерить новинку.

- Грязь телу вредит, Владыко, - честно ответил я. – Зубам – тож, и ежели не мыть их да не скоблить, гнить, выпадать и болеть быстрее будут.

На лице игумена мелькнула внутренняя борьба между «где ты раньше был с такими советами?» и «да ну, бред какой-то, не могут же все без исключения люди планеты ошибаться в своем незнании важности личной гигиены».

- А ежели мыть да скоблить – не будут? – уточнил епископ.

- Все одно будут, - не стал я скрывать. – Но меньше и не так быстро.

- Откель узнал такое? – спросил игумен. – Мы с Владыкою множество земель чужих объехали, а такого обычая не видали нигде.

- Дед научил, - приписал я чистку все тому же источнику.

Для епископа и игумена «дед» звучит как «тот мудрый человек, который меня учил и прятал». Нету времени у меня лишнего – «таймер» тикает, и до момента, когда за мной приедет тот, кого послать подальше никак не получится, я должен успеть сделать так, чтобы Церковь в случае чего за меня костьми готова была лечь лишь бы уберечь от бояр злых. Епископское «может и здесь останешься, ежели захочешь» можно смело выбрасывать в помойку – это он так, для успокоения моего душевного.

- Дозвольте дело новое прямо сейчас начать, Ваше Высокопреподобие, - отвесил я поясной поклон игумену прежде чем иерархи прикажут идти куда-нибудь с ними да тратить ценное время на болтовню.

Болтать-то мне не меньше, чем им интересно, но у них-то «таймеров» нету.

- Какое же? – заинтересовался Алексей.

- Дом пчелиный, с ним бортники мёду много больше собирать будут.

Василий, даром что стоит далеко, от «мёда» дернулся и загорелся глазами. Винни-Пух средневековый.

- Василия прошу со мною отпустить, без него не справлюсь, - добавил я.

- Ступай с Богом, - перекрестил меня игумен.

- Благословите на дело новое, Ваше Высокопреподобие, - в пару больших шагов подошел плотник с низким поклоном.

- Ступай с Богом, - перекрестил игумен и его.

Поклонившись, я отвернулся от иерархов и быстрым шагом направился от храма, обратившись к Василию:

- Идем к хозяйству твоему, там поди удобнее будет.

«Полигона»-то нету, там теперь возводят еще парочку тандыров, а параллельно, вокруг них, пристроечку к кухне.

- Удобнее, - согласился Василий.

Тимофей и мой Федька пошли за нами. За время пути я успел выдать плотнику заранее заготовленный чертежик и устные пояснения к нему.

- И все? – удивился Василий.

- И все! – подтвердил я.

- Не сомневаюсь в словах твоих, Гелий Далматович, - на всякий случай заверил Василий. – Да только странно оно. Пчела – не корова да не коза, чудно́ как-то для нее загон делать.

- Чудно́, - согласился я.

- Не серчай на сироту, Гелий Далматович, - замаскировал Василий свой «поганый характер». – Но ты же сам говорил, мол, редкость на Оттоманщине пчелы.

- Редкость, - согласился я. – Но чего воду в ступе толочь? Сколотишь улей, пчелок в него заселим, да сам все и увидишь. Как думаешь, бортники шибко плеваться будут?

- Ох будут! – поцокал языком Василий. – Те еще дуболомы, прости, Господи, а тут ведь еще и семейство пчелиное из дупла обжитого в ящик переселять придется, страшно – ну как издохнут?

- Жаль будет, - согласился я. – Но ниче, не издохнут – пчела тварь живучая.

Тут из-за угла, вальяжно переставляя ноги и высоко подняв голову, вышел тот самый монастырский петух, живущий по принципу «слабоумие и отвага». Посмотрев на нас блеснувшим на утреннем солнышке глазом, он грозно заквохтал, и, распушив перья и размахивая крыльями, бросился показывать нам кто тут главный.

Раз – меня обдало волной встревоженного воздуха. Два – сапог Тимофея подбросил возмущенно завопившего петуха в воздух. Три – зловредная птица скрылась за крышей ближайшей «землянки». Телохранитель-то не зря свой хлеб лопает – вон как профессионально угрозу устранил.

Мы и имевшие удовольствие понаблюдать сценку окружающие заржали:

- Так эту нечисть!

- Ниче-ниче, щас он червяком подкрепится и со спины напасть попробует!

- Этакого пинка я отродясь не видывал!

Тимофей, даром что на рожу страшный да жизнью битый, чувство юмора сохранил, и шутливое восхищение толпы принимал со вполне добродушной улыбкой на лице.

«Хозяйство» Василия – плотницкое подворье или как-то так – включало в себя лесопилку, склад готовых досок, просторное рабоче-жилое помещение для работников попроще и небольшой барак для плотников поважнее. Неподалеку – барак «лапотников», куда я потом зайду по пути на завтрак: лаптей мне теперь не надо, но нужны «беговые» поршни, а Федьке – просто поршни. Сапоги здесь заказывать негде – ни в посаде, ни в монастыре профессионального сапожника не завелось в силу экономической нецелесообразности.

Ежели я попрошу, Василий нынче и келью личную под постройку улья отведет, смиренно ночуя где придется, поэтому запрос я выдал аккуратный:

- Найдешь нам местечко потише, но такое, чтобы мы другим работам не мешали?

Место нашлось в «рабочем бараке», где у Василия, как старшего, имелся собственный, огороженный от остальных, рабочий кабинет. Им я невольно залюбовался: четырех небольших окошек хватало, чтобы наполнить светом идеально чистое, пропахшее деревом помещение, на стенах которого, на полках да крючках располагался инструмент, гвозди и прочий профильный инвентарь. Верстак с дырками, из которых торчали клинышки, большой стол, «растопырка» для распилки досок да бревен, большой, лишенный замка сундук, скамеечка вдоль стены, парочка ладных табуреток отвечали за мебель, а за декор – симпатично вырезанные из дерева, небольшие фигурки лошадей, волков, собак и коров на полках. Отдельного упоминания заслуживала с удивительной любовью и мастерством вырезанная из дерева и толково раскрашенная пчелка сантиметров в тридцать длиной, подвешенная на потолке. Реализмом и не пахнет, само собой, но выглядит очень забавно, хоть сейчас брендируй и в качестве символа для упаковки с медом пользуй – мило, ярко, узнаваемо.

При моем взгляде на пчелу Василий от смущения покраснел аки девица.

- Красота какая! – от всей души похвалил я.

Федька тем временем завороженно осматривал фигурки.

- Спасибо за похвалу твою, Гелий Давлатович, - поклонился плотник. – Хошь, возьми, поиграй, только потом на место верни как было, - разрешил Федьке.

- Спасибо, дядька Василий! – обрадовался пацан, бережно снял с полки волка в «воющей» позе и принялся с ее помощью инсценировать «Ивана Царевича и серого волка». – «Фу, фу, тебе на своем добром коне в три года не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она живет. Так и быть — коня твоего съел, буду тебе служить верой-правдой. Садись на меня да держись крепче».

Перед сном и во время утреннего «моциона» сказки ему рассказываю. Чистка зубов от этого постепенно набирает популярность – и другие дети, и взрослые послушать приходят.

Василий тем временем добрался до противоположной «внутреннему» входу в свой закуток стены и открыл двустворчатые ворота, впустив еще света, но не уменьшив уровня безопасности – выходят они на глухую каменную стену, окружающую монастырь.

- Доски носить удобнее, - пояснил он очевидное. – Вернусь сейчас, по доски схожу, - поставил в известность и ушел.

Мы с Тимофеем уселись на скамейку, и я спросил:

- Откуда сам-то?

- С Тулы, - ответил он. – Батька помер, царствие ему небесное, - перекрестились. – Малой я тогда совсем был, мамку со мною человек добрый в дом служить взял, помещик. Как подрос я, в послужильцы к сыну своему определил. Десять лет при господине служил честь по чести. Крымчаков да иных язычников гоняли, - ухмыльнулся. – Но и они нас порою. Это вот, - указал на нос. – Стрелою снесло, уберег Господь.

Шрамы в эти времена воина украшают как никогда, ибо служат наглядным подтверждением опасности воинской службы.

- Ничего себе! А палец?

Тимофей не без смущения ответил:

- Да это так, отморозил по глупости детской.

- Холодные, говорят, зимы на Руси, - перевел я разговор во всегда уместное русло.

- Холоднющие, - подтвердил Тимофей. – А на Оттоманщине-то и зимы поди не бывает? – вольно или невольно выдал образовавшийся благодаря «событию с караваном» монастырский «мем».

- Снег только на картинках в тех краях видывали, - ушел я от прямого ответа.

Епископов человек, Большую Тайну ему не доверили, но лучше немного поработать на придуманную самим Евфимием легенду.

Тут вернулся Василий с парой несущих доски сотрудников, мы дружно помолились за новое дело, и плотники взялись за работу. Процесс особого контроля с моей стороны не требовал, поэтому я переместился за стол и при помощи чернил и бересты, оставляя многочисленные кляксы (ничего, научусь), принялся набрасывать рецепты, за которые собираюсь взяться сразу же после завтрака. Обед будет – пальчики оближешь, даром что пост.