Комсомолец. Часть 3

Глава 50

Меня и Альбину разделял один шаг (и невысокий порог). Но мне почудилось, что девушка сейчас далеко — будто смотрел не на Королеву, а на её голографическое изображение. Нежина задала вопрос, но словно не ждала на него ответ. Смотрела сквозь меня. Будто в миг обо мне позабыла. Похожий взгляд я видел у своей секретарши, когда той сообщили о гибели детей и мужа. Глаза Нежиной выглядели стекляшками, не источали эмоций — разглядел в них только своё отражение. Плечи девушки мне показались поникшими, как и уголки её губ. По щекам Альбины скользнули слёзы — быстро, словно по накатанным дорожкам.

Я шагнул вперёд, протиснулся между девушкой и стеной, вошёл в квартиру. Королева будто и не заинтересовалась моими действиями — даже не повернула головы, смотрела в пустоту перед собой. Я подвинул её в сторону (как бездушный предмет), прикрыл дверь. Не услышал в квартире иных звуков, кроме «тиканья» настенных часов. Лишь сейчас обратил внимание на одежду Королевы. Девушка словно недавно вернулась с прогулки, сняла в прихожей верхнюю одежду, но не переоделась в домашнюю: не успела. Лишь вставила ноги в тапочки. Второй пары тапочек я вновь не увидел. Взял Альбину за плечи, развернул, будто манекен в сторону кухни.

— Идём, — сказал я. — Напою тебя чаем.

Нежина вышла из оцепенения — всхлипнула (её плечи безвольно дёрнулись). Покачнулась небрежно заплетённая коса. Я отметил, что Королева сейчас не настроена нападать на меня с кулаками или закатывать истерику. Видел: она вообще ни на что не настроена — только лила слёзы, вздыхала, ненадолго выныривая из омута нерадостных мыслей. Такой подавленной я Альбину раньше не видел. Зато представлял, как помогу ей выйти из этого состояния: подобный опыт у меня был. Важно помочь женщине выплакаться — подставить жилетку. Если уже поздно помогать иным способом.

— Усик, ты почему не сказал, что это был он? — спросила Альбина.

Я не ответил — взял её за руку (бережно сжал холодную, влажную ладонь), повёл к кухонному столу. Королева не сопротивлялась. Она послушно шла за мной (вряд ли понимала, куда и зачем я её тащил). В кухне не уловил табачного дыма, не увидел и початых бутылок с алкоголем — посчитал это хорошим признаком. Пробежался взглядом по мебели: разыскал чайник. Усадил Альбину на стул, приоткрыл форточку — впустил в кухню свежий воздух. Налил в стакан кипячёной воды (пить воду из крана я в Зареченске тысяча девятьсот семидесятого года не рисковал) — заставил Нежину сделать несколько глотков.

— Усик, почему ты мне не сказал? — повторила Королева.

— Сейчас заварю чай, — сказал я, так и не ответив девушке.

С розжигом газовой конфорки справился без труда: в общаге натренировался. Набрал в чайник свежую воду. Прикинул, где в этой квартире могла обитать валерьянка (хоть в таблетках, хоть в виде спиртовой настойки). Единственный верный ответ, что пришел мне на ум — попросить успокоительное у Изольды Матвеевны. Но идти к Альбининой соседке пока не решился (до разговора с Королевой). Сходил только в прихожую, принёс Пашкин «Индийский» чай — рука не поднялась заваривать другой. Вода на газу вскипела быстро. Решил не мудрить — насыпал заварку прямо в чашки. Краем глаза не переставал следить за Нежиной.

— Пей, — сказал я.

Придвинул к Альбине чашку с парящим напитком. «Индийский» высшего сорта источал вполне приличный аромат. Душок мусорных примесей почти не ощущался. Приятный запах успокаивал. И не только меня — я видел, как возвращалось осмысленное выражение в глаза Нежиной. «Но лист смородины не помешал бы», — промелькнула у меня мысль. По-хозяйски заглянул в шкаф, перенёс на кухонный стол накрытую самодельной текстильной салфеткой пиалу с кусками сахара. Я уселся напротив Королевы, наблюдал за тем, как девушка обняла чашку руками, будто согревала пальцы.

— Рассказывай, — сказал я.

— Саша, почему…

Я перебил Нежину. Понимал, о чём она меня спрашивала. Но пока не представлял, что именно скажу Королеве о своей недавней встрече с Романом Георгиевичем Валицким. Потому что мог бы описать взгляд на неё под разными углами, в разных интерпретациях «правды». Но пока не выбрал нужную («правильную»). Повременил с рассказом — решил, что выслушаю сперва Альбину. Ведь её вопрос возник не сам по себе. Его, наверняка, вызвали события, о которых я пока не знал. Но догадывался о них. Потому что вариантов существовало немного. Узнать о Валицком Королева могла либо от Дарьи Степановны Кировой, либо от милиционеров.

— Приходили из милиции? — спросил я.

Нежина посмотрела мне в лицо, помотала головой. Потом нерешительно кивнула. Краники слёз снова открылись — в чай упали сразу две капли.

— Вчера позвонили, — сказала Альбина. — Изольде Матвеевне. Сперва — Дарья Степановна Кирова. Спросила, знакома ли я с дядей Ромой. Я тогда не поняла, почему она спрашивала. Дарья Степановна ничего не объяснила. Потом — был звонок из милиции. Просили меня сегодня прийти. Я не пошла в институт. Думала… будут говорить о тебе. А они… нет. Расспрашивали меня о Романе Георгиевиче. Давно ли я его знаю, в каких отношениях он с моей мамой, не замечала ли я раньше…

Нежина замолчала. Грела руки о чашку. Широко открытыми глазами смотрела на поверхность напитка, где медленно кружили кусочки чайных листьев.

— А я не замечала.

Королева посмотрела на меня. Она сидела спиной к окну — солнечный свет плохо освещал её лицо. Я увидел в зелёных глазах Нежиной своё отражение.

— Я ничего не замечала!

Мне почудилось, что от звуков Альбининого голоса звякнули чашки и тарелки в шкафах. Или это они только отразили звук? Чирикавшие на дереве у самого окна птицы притихли.

— Понимаешь, Усик? — спросила Королева уже тише. — Ни-че-го.

Она развела руками. Попыталась улыбнуться, но лишь скривила губы. Слёзы промахивались мимо чешки, одна за другой ударялись о столешницу.

— Они достали из сейфа шкатулку. Небольшую такую, старинную; украшенную стекляшками, нарисованными цветочками и резьбой. Я видела её раньше — у дяди Ромы. Хотела заглянуть в неё… тогда. Но не смогла. Роман Георгиевич сказал, что потерял от неё ключ.

Альбина пожала плечами. Птицы на дереве за окном вновь осмелели: зачирикали громче прежнего. Будто интересовались, что у нас стряслось.

— Мне сказали, что эту шкатулку изъяли у него… при обыске, — сказала Королева. — Я сперва не обратила внимания на слово «обыск». Всё ждала, когда заговорят о тебе — готовилась тебя защищать. Слова о дяде Роме поначалу пропускала мимо ушей: считала, милиционеры пытались меня отвлечь, запутать.

Нежина заглянула в свою чашку. Замерла: что-то разглядывала на её дне. Постучала по чашке ногтем — так обычно постукивали по стенкам аквариума, желая привлечь внимание рыб.

— Они вынимали из шкатулки предметы. Несколько колечек, серьгу, кулон. Спрашивали, не узнаю ли я эти вещи; не принадлежат ли они мне или моей маме. Но там… не было ничего нашего. Я уверена. Помню все мамины украшения, даже те, которые она отдала эсэсовцу.

Королева наблюдала за тем, как я пил горячий чай. Но сама пока не сделала ни глотка. Не уверен, что она вообще сейчас понимала, зачем держала в руках чашку.

— А потом они достали из шкатулки папин медальон, — сказала Альбина.

Оставила чашку в покое — руками смахнула застилавшие ей глаза слёзы. Я запоздало вспомнил, что не взял с собой носовой платок. Мой прошлый платок (размерами не очень похожий на носовой) остался на пустыре около седьмой подстанции — я связал им руки Романа Георгиевича Валицкого.

— Я сразу его узнала, — сказала Королева. — Такой… блестящий, размером с крышку от бутылки. Овальный. Я в детстве часто его открывала: смотрела на мамину фотографию. Папа сам её туда вклеил — так рассказывала мама. А ещё она говорила, что под её фото папа прятал бабушкин крестик.

Нежина стрельнула в меня глазами, будто испугалась, что наболтала лишнего. Глаза девушки вновь наполнились слезами. По щекам Альбины снова покатились похожие на бисер слёзы.

— Папа его никогда не снимал! Понимаешь, Усик? Никогда! Посмотри на фотографии в моей комнате. Там везде у папы на шее шнурок и этот медальон. Везде! И в тот день… Он тогда поехал на рыбалку с медальоном на груди. Понимаешь, что это значит?! Понимаешь?!

Королева дёрнулась — чашка опрокинулась. Струя горячего напитка хлынула к краю столешницы, водопадом обрушилась на пол. Запах «Индийского» чая моментально усилился. Я рванул к раковине за тряпкой. Альбина словно и не заметила «аварию».

— Получается, мама была права, — сказала она. — Она часто винила дядю Рому в смерти папы. Она не верила, что папа сбежал от нас. Она чувствовала: его больше нет. Говорила, что если бы дядя Рома поехал тогда с ним, с папой бы ничего не случилось. А ведь… получается: он ездил тогда с папой? Ведь так, Усик?

Я промолчал: Нежина не нуждалась в моём ответе. Она не замечала лежавшую на боку чашку, невидящим взглядом смотрела, как я ликвидировал потоп на столешнице. Я поглядывал на Королеву, курсировал с тряпкой в руках от стола к раковине — избавлялся от разлитого на столе и на полу чая.

— Мне сказали, что дядя Рома пытался напасть на Дарью Степановну. Тогда, вечером, около седьмой подстанции. Сказали: у него был с собой молоток. И он этим молотком… Это ты его? Ты ему помешал? Ведь так, Усик? Это был Роман Георгиевич — тот, в кого ты стрелял?

Я ничего не сказал — просто кивнул. Развесил мокрую, пропахшую чаем тряпку на краю раковины, вытер руки о полотенце. Прикинул, не пришло ли время прогуляться к Изольде Матвеевне за успокоительным. Но пришёл к выводу, что пока рано: вслед за первой чашкой могла упасть на бок и вторая.

— Мне сказали, — продолжила Альбина, — что те украшения могли принадлежать убитым женщинам. Сказали… некоторые подходят под описание. Но… медальон точно папин. Он столько времени лежал в этой шкатулке… Он был там, и когда я пыталась в неё заглянуть. Ведь так, Усик?

Мне вспомнились слова Валицкого, что тот произнёс в субботу, сидя около забора. «Она всё равно узнает. Не простит». Я усомнился, правильно ли понимал их до этого момента. Говорил ли тогда Роман Георгиевич о своих похождениях с молотком?

— Но ведь не мог же папа его просто оставить — сам? — сказала Нежина. — Ведь если бы он уехал… неужели бы оставил дяде Роме мамину фотографию и бабушкин крестик? Неужели бы он бросил меня… сам? Ни за что не поверю. Слышишь, Усик? Не поверю.

Альбина помотала головой. Коса затрепыхалась у неё за спиной. Девушка обняла себя руками, будто замёрзла (или будто попыталась воздвигнуть барьер между собой и мной). Взглянула на меня — уже без слёз в глазах. Нахмурила брови (над переносицей проявились похожие на штрих код морщины).

— Почему ты его не убил, Усик? — спросила Королева. — Почему ты его не застрелил? Ты должен был его убить. Слышишь? Так же, как он…

Она подалась вперёд, сжала кулаки.

Коса ударилась о край столешницы.

— Ты! Должен был! Его! Убить!

«Прекрасно, — подумал я. — Гнев — это уже хорошо. Лучше, чем слёзы или самобичевание». Шагнул в сторону от плиты, на случай, если вслед за словами в меня полетит что-то более весомое — та же чашка, к примеру (надеюсь, что пустая). Нежина судорожно вдохнула. Вцепилась руками в стол, будто намеревалась резким рывком перевернуть и его. Щёки Королевы ещё блестели от влаги. Но слёзы по ним больше не текли. Я приготовился к новому крику (готовился и уклоняться от чашки — редко угадывал, во что выльется женская истерика). Взгляд Нежиной скользнул мне за спину. Я обернулся — увидел в прихожей Изольду Матвеевну.

— Альбина, девочка моя, — произнесла женщина. — Только что позвонили. Из пятой городской больницы. Сказали, что твою маму сегодня привезли к ним.

Моя чашка всё же повалилась на бок (Королева сдвинула стол: задела его бедром). Отметил, что лужа на столешнице получилась небольшая — подождёт нашего возвращения. Нежина задела и меня — хлестнула по плечу заплетёнными в косу волосами. Собиралась Альбина, будто в том рекламном ролике о пожарных. Не сделала ни единого лишнего движения. Я едва подумал о такси, а Королева уже вскочила в туфли, рванула мимо соседки к ступеням, набрасывая на ходу плащ. Мне с ботинками возиться не пришлось — отстал от Альбины лишь на пол лестничного пролёта. Бросил напоследок взгляд на Изольду Матвеевну. Та стояла около настежь распахнутой двери в квартиру Нежиных.

«Пешком, пожалуй, будет быстрее, чем на такси, — подумал я, стараясь не отставать от Альбины Нежиной. — Точнее, бегом». Королева не шла — бежала. Полы её плаща развевались, будто мантия. Каблуки туфлей отбивали об асфальт частую дробь. Она не оглядывалась, не интересовалась, рванул ли я за ней следом. А я давился кашлем, силился на ходу застегнуть на плаще пуговицы. Постепенно отставал. Но не прекращал возиться с плащом. Считал вредным для здоровья бегать по улице простуженным, да ещё нараспашку: март в Зареченске пусть и радовал плюсовой температурой, но на летний месяц всё же не походил.

Маршрут забега я не уточнил — прекрасно помнил путь от Альбининого дома до пятой городской больницы. А некоторые его места изучил даже слишком подробно. Как, например, тот участок дороги около седьмой подстанции. Не удержался, взглянул на кусты, за которыми осенью устроил засаду на Гастролёра. Тогда они казались мне густыми — сейчас прекрасно видел сквозь них бетонный забор (почки на ветках лишь слегка набухли). Заметил и примятые верхушки кустов в том месте, где в субботу расстилал плед (почудилось, что разглядел на подсохшей земле следы от своих ботинок).

Подумал, что вряд ли рассмотрю набегу следы от пуль на заборе. Невольно опустил взгляд — высматривал под ногами гильзы. Но не заметил на асфальте металлический блеск. Промчался мимо пролома в стене (прохода — к пустырю, на котором два дня назад оставил на попечении капитана Александрова раненного Романа Георгиевича Валицкого). Увидел, как фигура Альбины скрылась за поворотом. Бегун из меня пока был неважный. Мышцы после месячного отдыха в больничной палате ещё не вернули былые кондиции. Но я всё же попытался ускориться. Не получилось. Кашель помешал мне прибавить ход.

«Зачем я вообще рванул вслед за Нежиной?» — промелькнула мысль, когда впереди уже замаячило мрачное здание пятой городской больницы — оно навевало не самые радостные воспоминания. Хрипы в груди усилились. Прекратил бег, перешёл на быстрый шаг. Нежина ушла в отрыв на полсотни метров. Блеск её волос служил мне маяком. Слушал вплетавшийся в птичье пение перестук её шагов. Смотрел на то, как Альбина промчалась мимо взрыхлённых клумб, мимо деревянных скамеек. Отметил, за какой дверью она скрылась — вновь содрогнулся от кашля. «Все побежали, и я побежал», — ответил я на собственный вопрос цитатой из фильма.

У входа в больницу стояли трое мужчин — разговаривали, пыхтели папиросами. Обменялся с ними равнодушными взглядами, вдохнул табачный дым. Зашёл в здание, сдерживая кашель. Заморгал, привыкая к искусственному освещению. Огляделся. Увидел людей в верхней одежде и людей в пижамах. Весёлые лица и лица печальные — пробежался по ним взглядом. Королеву не заметил. Не удивился этому. Я и предполагал, что Альбина помчится по хорошо знакомым ей коридорам на поиски палаты матери — сам я рыскать по больничным катакомбам не собирался. Поздоровался с восседавшей за столом пышнотелой женщиной в белом халате. Отыскал свободный стул, уронил на него свои ягодицы. Прислушивался к голосам, восстанавливал дыхание.

— Александр Иванович! — окликнул меня голос капитана Александрова.

Я повернул голову — увидел спешившего ко мне усатого мужчину в знакомом плаще (словно взятом из киношной костюмерной) и в начищенных до блеска туфлях. Сергей Андреевич помахивал коричневым кожаным портфелем; улыбался, будто радовался нашей встрече. Выглядел он уставшим, но счастливым — как победивший на соревнованиях спортсмен. Капитан милиции пропустил мимо себя надышавшихся табачным дымом мужчин, кивнул сидевшей за столом женщине, на секунду замер около неё, что-то ей шепнул (та сняла трубку телефона) — проделал всё это, не спуская с меня глаз.

— Александр Иванович, — повторил Александров, усаживаясь на стул рядом со мной, — не ожидал вас здесь увидеть. Но рад, рад. Не поверите: думал о вас по пути к больнице. Собирался на днях с вами встретиться. Но не сегодня. А тут вдруг захожу в помещение… Хотя… ёлки-моталки, я догадываюсь, почему вы здесь. Пришли вместе с Альбиной Александровной? К Тамаре Нежиной?

Я кивнул.

К витавшему в воздухе коктейлю запахов добавился новый оттенок — резкий запашок одеколона капитана Александрова. Подобный аромат мне ещё не попадался. Раньше от Сергея Андреевича подобным парфюмом не попахивало — я бы подобный запах не забыл. Не удержался, громко чихнул. И тут же закашлялся. Но и не думал, интересоваться происхождением нового запаха. Так и рвались наружу иные вопросы: «Что там с Валицким? Где он? Что рассказал?»

— Нам только что позвонили, — сказал я. — Мы сразу примчались. Знаете, что с ней?

— С Тамарой Юрьевной? — переспросил капитан.

— Да, с Альбининой мамой.

Сергей Андреевич смущённо пожал плечами. Он поправил воротник плаща (того самого, в котором я видел капитана на пустыре), поставил себе на бёдра портфель (милиционер не выпускал его ручку, будто опасался потерять). Одарил меня рассеянным взглядом доктора Ватсона.

— Я не силён в этих больничных диагнозах, — сказал он. — Всё больше зачитываю их по бумажке. Острая вегето-сосудистая дистония — как-то так. Если правильно запомнил слова Дарьи Степановны. Но это не точно — не буду привирать. Лучше у врачей поинтересуйтесь, Александр Иванович. Знаю только, что сегодня утром Тамара Юрьевна вызывала скорую помощь. А медики уже позвонили нам.

— Зачем? — спросил я.

Капитан сложил руки поверх портфеля. Я отметил, что ногти его ухожены (и без следов грязи), коротко острижены. Но указательные пальцы пожелтели — от табачного дыма. Александров ответил не сразу — будто задумался, что можно мне говорить, а о чем стоило умолчать. Вздохнул.

— Александр Александрович Кузин умер, — сказал он. — Ещё не слышали об этом? Да, представьте себе. Скончался сегодня утром. По предварительному диагнозу — внезапная остановка сердца. Точнее узнаем позже. Вскрытия пока не было. Но смерть явно не криминальная — так мне сказали. Допился Сан Саныч. Его срок пришёл. Всё же сумел он от нас убежать. А ведь скрывался здесь, в нашем районе, прямо у нас под носом.

Сергей Андреевич покачал головой — на висках блеснули седые волоски (ранние пташки: капитан выглядел «чуть за тридцать»). Пригладил усы, будто брал при помощи этого жеста паузу, чтобы подумать. Переставил портфель ближе к коленям, звякнув его содержимым.

— Тамару Юрьевну привезли к нам в отделение, — сказал Александров. — А уже там вызвали скорую помощь — для неё. Я её не допрашивал. Но не подумайте: ребята беседовали с ней культурно. Им от неё и нужно-то было — получить пару уточнений. Мне сообщили: она очень расстроилась из-за смерти Кузина. Говорила невпопад… Давление у неё скакануло, насколько я понял.

Сергей Андреевич вновь потёр усы. Расстегнул пуговицы на плаще, ослабил узел галстука (галстук на капитане я увидел впервые — подивился вкусам милиционера: сам бы я не решился носить с серым костюмом столь яркую вещицу). Его скулы порозовели, словно после мороза или от духоты.

— Александр Иванович, — сказал Александров. — Тут такое дело… Мы пока не сообщали Тамаре Юрьевне о задержании Валицкого Романа Георгиевича. Когда её к нам только привезли, мои коллеги беседовали с Альбиной Александровной. В той беседе прояснилось несколько важных моментов. Вы, я уверен, уже о них знаете. Потом… поговорить с Тамарой Юрьевной у нас уже не было возможности.

Он взглянул мне в лицо. Гладко выбритые щёки капитана влажно блеснули, будто в кожу ещё не впитался одеколон после бритья (неужто именно его запах и щекотал меня в носу?). Я заметил на подбородке милиционера небольшой порез — след от бритвы.

— К делу Валицкого меня не подпускают, — сказал Сергей Андреевич. — Таковы правила. Но парни держат меня в курсе событий. Что там и как — я знаю. Пусть новости и узнаю с запозданием. По официальной версии — это я предотвратил нападение Валицкого на Дарью Степановну Кирову. В субботу вечером. Задержал преступника. Применил при задержании табельное оружие.

Капитан усмехнулся.

Я представил реакцию его коллег — тогда, в субботу вечером — на присутствие Александрова около пустыря. Тот явился на место задержания словно киноактёр: в чистеньком плаще, в наглаженных брюках, в начищенных туфлях. Не удивлюсь, если и в светлой рубашке. Не капитан советской милиции, настоящий Ален Делон… с рыжеватыми усами.

— Гражданин Валицкий не согласился с моей версией обстоятельств нашей с ним субботней встречи, — продолжил Сергей Андреевич. — Нёс какой-то бред о человеке с винтовкой и в будёновке — пытался внести сумятицу в разбирательство фактов его задержания. Проверка слов гражданина Валицкого, безусловно, будет: так полагается. Но я вас уверяю, Александр Иванович, в россказни преступника следствие не поверит.

Александров оттянул воротник рубашки, словно тот затруднял ему дыхание. Я почувствовал першение в горле — закашлял. Поймал на себе сочувствующий взгляд капитана милиции. Сергей Андреевич не поинтересовался, как я умудрился простыть: слышал в субботу, как я постукивал зубами от холода.

— Человека в будёновке на месте задержания преступника никто не видел, — сказал он. — Следов его пребывания там тоже не заметили. Да… слышали выстрелы. Но из чего стреляли — разве определишь на слух во время дождя? Дарья Степановна Кирова подтвердила мою версию субботних событий. А экспертиза уже показала, что ранен гражданин Валицкий пулей, выпущенной из моего пистолета.

Сергей Андреевич расстегнул портфель. Достал из него газетный свёрток — небольшой, с кулак размером. Протянул его мне. При этом огляделся, будто явившийся на свидание с иностранным шпионом подкупленный врагом советский чиновник.

— Собирался отдать это вам, Александр Иванович, — сказал он. — Сувенир, ёлки-моталки. На память.

Я взял «сувенир» — внутри того что-то приглушённо звякнуло. Я осторожно развернул газету (но прятал её содержимое от посторонних глаз). Увидел три гильзы и две смятые пули. Похоже, те самые, которые высматривал сегодня по пути в больницу. Почувствовал запах сгоревшего пороха. Сунул свёрток в карман плаща.

— Третью пулю я не нашёл, — сказал Александров. — Хотя полдня рыскал в кустах. Если вы стреляли в небо — пулю и не найдут, можете не переживать. Не найдут — рядом с местом задержания гражданина Валицкого. Оружие, из которого выпустили эти пули, больше не существует. Но даже если и всплывут вдруг какие-либо его отдельные части — с нападением на Дарью Степановну их никак не свяжут.

Капитан не закрыл портфель — выжидающе взглянул в сторону сидевшей за столом женщины в белом халате, будто ждал от той сигнал. Но женщина нами не интересовалась. Преспокойно разглядывала цветные картинки на страницах журнала.

— Да и отказался уже Валицкий от своих первоначальных показаний, — сказал мне Александров, посматривая на женщину за столом. — Признался, что хотел ввести следствие в заблуждение. Но… это проверят. А вот я рассчитываю получить за то задержание премию. Или хотя бы грамоту и галочку в послужной список. Майорская звезда уже на подходе. А подполковника мне сразу не дадут. Так что премия — это в лучшем случае.

Я увидел на лице Сергея Андреевича ухмылку. Отметил, что капитан нетерпеливо постукивал по портфелю пальцем. Лишь сейчас сообразил, что милиционер явился сюда не для разговора со мной — по другим делам. И теперь Александров чего-то ждал. Или кого-то.

— Обидно, — сказал Сергей Андреевич. — Поймал серийника, а его дело дали не мне. Да ещё и подозрениями измучили. Идёт служебное расследование, между прочим. Не нравится им, видите ли, что я хожу по вечерам с оружием. А как ещё мне проверять сигналы граждан? Безоружным против бандитов с молотками идти? Или бросаться на них с кулаками? Нет в жизни справедливости. Да!..

Он повернулся ко мне.

— Я ведь вам, Александр Иванович, ещё не сказал самое главное! Всё. Написал признательные показания ваш заведующий кафедрой. Как только ему зачитали показания Альбины Александровны — будто стержень из гражданина Валицкого вытянули. Признался он в двух убийствах женщин осенью. И ещё сознался в пяти изнасилованиях — неожиданно даже для нас.

Капитан покачал головой.

— А ведь мы те случаи и не связывали в серию, — сказал он. — Скажу вам по секрету, Александр Иванович: наше начальство не любит… серии. Нападения на женщин случились в разных районах города в прошлом и позапрошлом году. О паре дел я сегодня услышал впервые — от коллег. Одна его жертва даже заявление не написала. Будем выяснять. Что интересно, у нас было описание преступника!

Сергей Андреевич хмыкнул.

— Летом у него случилась осечка. В Сельском районе. Бойкая там девица ему попалась — легкоатлетка, призёрша городских соревнований. И не из пугливых. Сама насильника отлупила — Валицкий еле сбежал. Завтра гражданка явится для опознания преступника. Уже пригласили её. Кроме того, мы подняли старые ориентировки. Она его неплохо тогда описала — один в один гражданин Валицкий получился. Как не опознали? М-да.

Александров пригладил усы.

— После неудачи с той гражданкой Валицкий и взялся за молоток, — сказал он. — Заявил сегодня, что они сами во всём виноваты. Нет, не так. «Она сама во всём виновата» — вот его точные слова. Обо всех своих жертвах он говорил, как об одной женщине. Он и в лицо-то своих жертв не помнит — только места, где на них нападал. Вот таки дела. Мужики сказали: с головой у него… беда.

Сергей Андреевич постучал пальцем по виску. Снова блеснули седые волоски. Я удивился, что не замечал их раньше — ни когда беседовал с капитаном в отделении милиции, ни на улице, около университета (не засеребрилась его седина и в свете фонаря — в субботу вечером).

— Ну, а что касается того медальона…

Александров посмотрел мне в лицо.

— Александр Иванович, пока это закрытая информация, но вам я её сообщу, — сказал он. — Гражданин Валицкий Роман Георгиевич чистосердечно признался в убийстве гражданина Александра Захаровича Нежина, отца Альбины Александровны, совершённом в июне тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. Не стал отпираться, когда ему зачитали показания Альбины Александровны о том медальоне.

Капитан прикоснулся к усам. Я присмотрелся, но седых волос в них не увидел. Вспомнил, что в прошлой жизни у меня седина первым делом появилась именно на лице (потому после сорока и не отращивал ни усы, ни бороду — надеялся выглядеть молодым).

— Гражданин Валицкий описал способ убийства. Рассказал, где спрятал тело, и как избавился от мотоцикла жертвы. Изобретательный, надо признать, гражданин! Без его признания доказать убийство Александра Нежина было бы сложно, почти невозможно. Мотивом для совершения преступления гражданин Валицкий назвал зависть к семейному счастью друга и чувства, которые испытывал к жене своей жертвы — как он надеялся, не безответные.

Александров замолчал — потёр пальцем царапину на ручке портфеля. Хмурил брови, словно прокручивал в голове не самые приятные мысли и воспоминания. Но со мной Сергей Андреевич поделиться ими не решился — он покачал головой, будто ответил на собственный незаданный вслух вопрос.

— Большего я вам, Александр Иванович, пока не скажу, — произнёс Александров. — Да и не знаю всех подробностей. Валицкий ответит за свои преступления по всей строгости советского закона — не сомневайтесь. А что касается убийства Александра Нежина… Сами решайте, сообщать ли эту новость его семье… сейчас. Тело гражданина Нежина пока не нашли. Группа выедет на местность только послезавтра: возникли проблемы с транспортом… опять.

Сергей Андреевич дёрнул плечом, будто отогнал воспоминания о работе. Бросил взгляд на стену, где незаметно глазу отсчитывали минуты большие чёрные стрелки на часах. Поёрзал — будто устал ждать и подумывал снова прогуляться до сидевшей за столом женщины в белом халате.

— Но всё же мне кажется…

Александров замолчал. Улыбнулся. Он будто порадовался выглянувшему из-за туч солнцу.

Я проследил за его взглядом. Солнце не заметил. Зато увидел спешившую к нам Дарью Степановну Кирову.