Комната в гостинице «Летучий дракон»

Глава восемнадцатая КЛАДБИЩЕ

Обед оказался превосходен; превосходными были и вина — быть может, получше, чем в некоторых знаменитых парижских гостиницах.

Воздействие плотного обеда располагает к беседе, и мои приятели в полной мере испытали справедливость этого утверждения на собственных желудках. Их словоохотливость избавляла меня от необходимости поддерживать разговор: гости без умолку занимали меня и друг друга разными любопытными историями. Признаюсь, мои мысли в этот момент были далеко, и я почти ничего не слышал из всего, что было сказано, пока речь неожиданно не коснулась предмета, который сильно меня интересовал, не скрою этого.

— Да, — сказал Карманьяк, продолжая разговор, который я пропустил мимо ушей, — кроме случая с русским дворянином, был другой, еще страннее. Я вспомнил его сегодня утром, но имени того, с кем это случилось, никак не могу припомнить. Он тоже занимал эту комнату. Кстати, — смеясь, обратился ко мне Карманьяк; глаза его при этом смотрели серьезно, — не лучше ли вам перейти в другой номер теперь, когда их много освободится? Если, конечно, вы намерены оставаться здесь дольше.

— Благодарю покорно, я этого не сделаю. Я собираюсь переехать вообще в другую гостиницу; к тому же нет ничего легче, как ездить на ночь в Париж. А что касается сегодняшней ночи, если я и рассчитываю провести ее здесь, все-таки я питаю сладостную надежду, что не улетучусь, как мои предшественники. Однако, вы начали рассказывать еще о каком-то случае. Продолжайте, пожалуйста. Но предварительно надо выпить вина.

Карманьяк рассказал прелюбопытную историю.

— Случилось это, — начал он, — насколько я помню, раньше тех двух случаев. Француз — имени его, к сожалению, уже никто не помнит, — сын негоцианта, остановился в гостинице «Летучий дракон» и был помещен в той же роковой комнате — в вашей комнате, мистер Бекет. Он был не молод — лет за сорок, если быть точным, — и далеко не красив. Здешняя прислуга говорила, что безобразнее его нужно было поискать, но и добродушнее существа не бывало на свете. Он играл на скрипке, пел, писал стихи. Образ жизни вел странный, причудливый. Иногда он день-деньской просиживал в своей комнате за письмом, пением и игрою на скрипке, а ночью отправлялся гулять. Такой чудак! Миллионером он не был, но имел скромный доход — полмиллиончика франков с небольшим, понимаете? Он посоветовался с маклером, как бы поместить свой капитал в заграничных фондах, и всю сумму сполна взял у своего банкира. Таково было положение вещей на момент катастрофы.

— Еще вина, месье Карманьяк, — перебил я его.

— Для храбрости перед ночными призраками, — пояснил Вестлейк, наливая себе полный стакан.

— Ну-с, об этих деньгах больше не было слышно, — продолжал Карманьяк. — Об их обладателе я могу доложить следующее. В первый же вечер после этой финансовой операции его вдруг обуяло поэтическое вдохновение; он позвал тогдашнего содержателя гостиницы и заявил ему, что давно замышлял написать эпопею и намерен приступить к делу в эту же ночь, и посему его ни под каким видом не следует тревожить до девяти часов утра. На столе у него горели две восковые свечи, холодный ужин стоял на подносе, портфель с письменным прибором лежал перед ним открытый, а бумаги, с соответствующим запасом перьев и чернил, хватило бы на целую «Илиаду».

Слуга, который в девять часов вечера относил ему чашку кофе, застал его погруженным в работу — «того и гляди, бумага вспыхнет», как он выразился. Занятый своими мыслями, поэт не поднимал головы, но когда слуга вернулся спустя полчаса, то нашел дверь запертой на ключ, а поэт изнутри крикнул, чтобы его не беспокоили.

Слуга ушел. Когда же на следующее утро постучали в дверь, никто не откликнулся. Сквозь замочную скважину были видны горящие свечи; шторы были задернуты, как накануне. Слуга постучал громче и снова без ответа, после чего бросился разыскивать хозяина, чтобы сообщить ему о таком упорном молчании. Заметив, что ключ вынут из замка, хозяин подыскал другой и кое-как открыл дверь. Свечи совсем догорели, но было достаточно светло, чтобы удостовериться, что жильца и след простыл. Постель оставалась непримятой, окна были заперты на задвижку. Выйти поэт мог только через дверь, заперев ее за собой и ключ положив в карман. Но тут возникала новая загадка. В «Летучем драконе» входная дверь закрывалась накрепко ровно в полночь; позже этого часа никто не мог покинуть здание, не спросив ключа от подъезда. Но даже и тогда без помощи слуг дверь пришлось бы оставить открытой.

Случилось так, что спустя немного времени после закрытия дверей, часу в первом, слуга, которого не предупредили, что поэт отдал приказание не тревожить его, увидав свет в замочную скважину, постучался и осведомился, не нужно ли чего-нибудь. Очень недовольный непрошеной услугой, поэт прогнал его, повторив приказание, чтобы никто больше не беспокоил его в эту ночь. Это ничтожное обстоятельство тем не менее доказывало, что жилец находился в своей комнате, когда входную дверь заперли на ключ и на запор. Хозяин держал ключи у себя и клялся, что утром нашел их на стене над своим изголовьем, на обычном месте. Не разбудив его, никто не мог взять их. Больше ничего не выяснили. Граф де Сент-Алир, которому принадлежит этот дом, очень обеспокоился и лично руководил поисками. Напрасный труд — открыть ничего не удалось.

— И с той поры эпический поэт как в воду канул?

— Как в воду. Не осталось ни малейшего следа, куда бы он мог запропаститься. Полагаю, его уже нет в живых; если это не так, то единственным объяснением может служить крах его финансовых предприятий, о которых нам ничего неизвестно. Возможно, ему пришлось впопыхах бежать от своих кредиторов, но это предположение малоубедительно; никто не требовал доли в оставшемся наследстве.

— Все три исчезновения, о которых вы рассказывали, произошли из одной и той же комнаты? — спросил я.

— Все три. И все одинаково непостижимы. Когда совершается убийство, первое и наиважнейшее затруднение для убийцы — скрыть тело. Абсурдно предполагать, чтобы три человека один за другим были умерщвлены в одной и той же комнате, а их тела так ловко спрятаны, что не осталось ни малейших следов.

С этой темы мы свернули к другим, и месье Карманьяк с невозмутимым видом продолжал развлекать нас неисчерпаемою коллекцией криминальных историй, которые он собрал за время службы в полиции.

К счастью, мои гости были приглашены на вечер в Париж и к десяти часам покинули меня.

Оставшись один, я подошел к окну и выглянул в парк. По небу проносились угрюмые облака; лунный свет зыбкими светлыми пятнами падал на колышущуюся листву, придавая деревьям фантастический вид.

Странные рассказы Карманьяка о комнате, в которой я находился, омрачили легкомысленное настроение; с тревожным предчувствием я огляделся. В комнате царил зловещий полумрак. Из дорожной сумки я достал пистолеты, с безотчетным опасением, что они и в самом деле могут пригодиться этой ночью. Впрочем, подобные ощущения нисколько не убавили моих любовных восторгов. Никогда пылкость моих чувств не достигала таких размеров. Приключение поглощало и увлекало, но теперь к нему примешивалось какое-то необычное и сумрачное волнение.

Еще несколько минут я провел у окна. Мне хотелось точно определить местоположение кладбища, потому что приходить туда раньше назначенного срока я не имел никакой охоты. Его ограда виднелась примерно в миле от гостиницы.

Тихо прокравшись к выходу, я направился по дороге налево, потом повернул на узкую тропинку, тоже влево, которая полукругом огибала стену парка, осененная на всем протяжении величественными вековыми деревьями. Кладбище занимало не более полуакра земли по левую сторону от дороги, которая отделяла его от Карского замка.

На этом-то месте, которое пользовалось столь дурной славой, я остановился и стал прислушиваться. Ни шорох не нарушал безмолвного окружения. Темное облако набежало на месяц; с трудом, словно в тумане я различал очертания ближайших предметов: то тут, то там из мрака выступала серая поверхность надгробных плит. Несколько высоких кустов или, пожалуй, деревьев, похожих формой на род можжевельника, закрывали дальнейший обзор своей темной листвою. Название этих кустов мне неизвестно, но я часто видел их на кладбищах.

В ожидании назначенного часа я присел на край надгробной плиты. У графини могли быть веские причины не желать моего появления раньше определенного времени. В томительной неподвижности я сидел, устремив взгляд на неясные очертания темного предмета прямо против меня, шагах в шести.

Месяц, который долго скрывался за темным облаком, начал понемногу выплывать из-за густой завесы, и свет его, постепенно усиливаясь, придал предмету, на который я взирал с равнодушием, совершенно другой вид. Вместо дерева, как я полагал, это оказался человек, стоявший неподвижно. В лунном сиянии все яснее проступали очертания человеческой фигуры. Передо мной замер полковник Гальярд.

На счастье, он смотрел в другую сторону. Его суровый профиль, седые усы и огромный, гренадерский рост не допускали и тени сомнения. Повернувшись ко мне боком, он напряженно прислушивался, приложив к уху ладонь, очевидно поджидая сигнала или чьего-то прихода с той стороны, где сидел я.

Если бы он случайно взглянул в моем направлении, бой, едва завязавшийся в передней «Прекрасной звезды», был бы немедленно возобновлен. Могла ли коварная судьба наслать на меня противника опаснее в этом месте и в этот час? В какой бы восторг он пришел, если бы вмешательством своим нанес жестокий удар моей чести и опозорил графиню де Сент-Алир, которую, по-видимому, ненавидел!

Он отнял руку от уха и тихо свистнул. Вдалеке послышался ответный свист, такой же тихий, и, к моему облегчению, полковник двинулся в его направлении, увеличивая с каждым шагом расстояние между нами. Почти следом за его уходом из кустов донесся звук беседы, приглушенный и осторожный. Казалось, я улавливаю скрежещущий шепот Гальярда.

Стараясь не производить шума, я прокрался в сторону, откуда доносились голоса. В проломе обрушившейся стены мелькнула шляпа; рядом находилась вторая — голоса исходили из-под их полей. Обе удалялись по направлению к дороге, прочь от парка. Я притаился в траве за могильным памятником, словно следопыт, высматривающий неприятеля. Одна за другой фигуры двух человек ясно обозначились, когда они перебирались через ограду у дороги. Последним перелезал полковник: стоя наверху, он внимательно осмотрелся вокруг, прежде чем спрыгнуть. Я слышал их шаги и звук беседы, когда оба удалялись по дороге все дальше и дальше от «Летучего дракона».

Выждав, пока шум не замер в удалении, я поднялся и, соблюдая предельную осторожность, пробрался в парк. Следуя инструкциям графини, я кустами подошел к руинам древнегреческой беседки и быстро перебежал открытое место, которое отделяло меня от цели.

Я снова находился под сенью исполинских лип и каштанов и тихо приближался к маленькому храму, между тем как сердце мое било тревогу.

Теперь месяц светил ясно, заливая своим сиянием мягкую листву и бросая светлые пятна на траву под моими ногами.

Я дошел до ступеней, белеющих среди полуразрушенных колонн, и осмотрелся. Ни души.

Графиня еще не приходила.