Комната в гостинице «Летучий дракон»

Глава пятнадцатая СТРАННАЯ ИСТОРИЯ О «ЛЕТУЧЕМ ДРАКОНЕ»

В ту эпоху во Франции подобные празднества не затягивались допоздна, как это принято теперь у нас в Англии. Я взглянул на часы. Было далеко за полночь.

Вечер стоял тихий и теплый; в великолепной анфиладе зал, несмотря на их обширность, было душно, духоту эту в особенности тяжело было переносить под маской; сказывались и невозможная давка, и множество свечей. Видя, что так поступают и другие, кто, подобно мне, не опасается быть узнанным, я снял маску. Едва я успел это сделать и перевести дыхание, как услыхал знакомый голос, который окликнул меня по-английски. Оказалось, меня звал мой приятель Том Вестлейк, драгунский офицер. Он тоже стащил маску с раскрасневшегося лица. Это был один из героев Ватерлоо, слава о которых гремела по всему свету, и перед которыми благоговел весь мир, за исключением, разумеется, Франции. За Томом водился всего один серьезный недостаток — он имел скверную привычку шампанским утолять жажду, которая делалась у него неутолимой на балах, празднествах и музыкальных вечерах — словом, везде, где шампанское разносили бесплатно. Когда он представлял меня своему другу Карманьяку, я заметил, что язык у него ворочается не совсем свободно. Карманьяк был невысокого роста, худощав и прям как палка. Роговые очки на мясистом носу оттеняли розовую, точно колено младенца, лысину. Сохраняя серьезное выражение лица, он периодически доставал резную табакерку и пытался угостить меня щепоткой нюхательного табаку. Как я узнал позднее, он работал в полицейском управлении.

Том выказывал поползновения балагурить и делать хитрые намеки, но в его нынешнем состоянии они были уж чересчур темны. Он то и дело приподнимал брови и как-то странно поджимал губы, обмахиваясь маскарадной маской, как веером.

После непродолжительной беседы в таком непритязательном вкусе, я, к радости своей, заметил, что он предпочел роль молчаливого слушателя, пока мы с Карманьяком разговаривали между собой. Опустившись с чрезвычайной осторожностью и колебаниями возле нас, Том с видимым усилием держал глаза открытыми.

— Вы говорили, что остановились в гостинице «Летучий дракон» в полумиле отсюда, — обратился ко мне Карманьяк. — Когда я служил в другом полицейском управлении, года четыре назад, в этой гостинице произошли два престранных случая. Состоятельный эмигрант, которому император позволил вернуться во Францию, исчез бесследно, остановившись в ней. Таким же загадочным было исчезновение русского путешественника, человека богатого и знатного. Он словно испарился в воздухе.

— Мой камердинер рассказывал мне нечто непостижимое. Насколько я помню, речь шла об одних и тех же лицах — о возвратившемся эмигранте и русском вельможе. Но он наговорил мне таких несуразиц, что, признаться, я не поверил ни единому его слову.

— Ничего сверхъестественного в этих исчезновениях не было, однако случаи не поддаются простому объяснению. Различные предположения ни на йоту не приблизили нас к разрешению этой загадки; обстоятельства до сих пор покрыты мраком.

— Позвольте узнать, в чем заключались ваши предположения. Мне кажется, я имею на это право в связи со своим нынешним местопребыванием. Вы не подозреваете, надеюсь, содержателя гостиницы?

— О нет! С тех пор гостиница не раз переходила из рук в руки. Да и злосчастная участь постигала жильцов только в одной комнате.

— Вы можете описать ее?

— Конечно. Обширное помещение на первом этаже, с огромной кроватью, стены обиты деревянными панелями. Окна расположены в правом углу на заднем фасаде дома, обращенном к Карскому парку.

— Это комната, которую я занимаю! — вскричал я, сильно заинтересованный и, не скрою, охваченный недобрым предчувствием. — Так вы говорите, все, кто в ней жил, умерли или были похищены?

— Нет, не умерли, а просто исчезли самым непостижимым образом. Мне известны все подробности, потому что на меня было возложено предварительное дознание по первому делу. Я сам допрашивал свидетелей. По второму делу, хотя я личного участия не принимал, бумаги проходили через мои руки, и я диктовал официальное уведомление родственникам исчезнувшего. По их настоянию было произведено следствие, но оно ни к чему не привело. Спустя два года мы получили от них последнее извещение, что исчезнувший никогда больше не появлялся.

Он понюхал табаку и пристально посмотрел мне в глаза.

— Никто не слышал о дальнейшей судьбе обоих. Попытаюсь рассказать, что нам удалось выяснить за это время. Французский дворянин, кавалер Шато-Бласмар, в отличие от прочих эмигрантов своевременно принял меры и продал большую часть владений до революции. Из Франции он уехал со значительным капиталом и по возвращении привез с собой около полумиллиона франков, которые по большей части поместил в биржевые акции и фонды. На суммы еще более значительные у него имелись вложения в австрийском и других банках. Позвольте заметить, человек он был не бедный, следовательно, нельзя предположить, чтобы он внезапно лишился средств и был вынужден скрываться от кредиторов. Не так ли?

Я согласно кивнул.

— Сравнительно со своими доходами месье Шато-Бласмар жил скромно. У него была приличная вилла в Париже, и первое время он целиком посвятил театрам, обществу и другим безобидным развлечениям. Азартных игр избегал. Хотя ему было за сорок, он имел привычку держаться так, словно лет на двадцать был моложе. Своего рода нерастраченное в юности тщеславие. Впрочем, во всех остальных отношениях человек он был вежливый и кроткий, никого не тревожил и едва ли мог нажить себе врагов.

— Вы все же думаете, что его похитили?

— Нет. Конечно нет. В начале лета 1811 года он испросил позволения снять копию с одной из картин в этом дворце и на время поселился в Версале. Работа шла медленно. Спустя несколько недель он перебрался ради разнообразия из Версаля в гостиницу «Летучий дракон» и сам выбрал себе комнату, которая теперь случайно досталась вам. С этой поры он меньше занимался живописью, почти перестал ездить к себе в Париж. Однажды вечером он позвал хозяина гостиницы и объявил ему, что уезжает на пару дней по неотложному делу, что слугу своего он берет с собой, но комната в «Летучем драконе» остается за ним на время его непродолжительного отсутствия. Кое-что из одежды он оставил, но прихватил с собой целый чемодан белья, туалетный ящик и все такое. Слуга его вскочил на запятки кареты, и Шато-Бласмар укатил в Париж. Вы следите за подробностями?

— Я весь внимание, месье Карманьяк.

— Превосходно-с. Когда они стали приближаться к дому, где он жил в Париже, кавалер вдруг остановил карету и сказал камердинеру, что передумал и намерен переночевать в другом месте. Очень важное дело требует его присутствия на севере Франции, неподалеку от Руана, так что он должен отправиться в путь до рассвета. Возвратиться он обещал недели через две. Подозвав фиакр, он взял в руку небольшой кожаный мешок, в котором, по уверению камердинера, не уместилось бы более одного сюртука и пары рубашек; но тяжел он был, словно полный камней, — это слуга мог засвидетельствовать, потому что держал его, пока кавалер доставал свой кошелек и отсчитывал ему тридцать шесть луидоров, в которых он должен был отчитаться по его возвращении. Отправив камердинера домой, он с упомянутым мешком сел в фиакр и уехал. До этих пор, как видите, дело совершенно ясно.

— Вполне.

— Теперь начинается таинственное, — продолжал Карманьяк. — С этой минуты кавалера Шато-Бласмара никто больше не видел — ни знакомые, ни посторонние. Нам удалось узнать, что накануне исчезновения маклер по его распоряжению продал все денежные бумаги и обратил их в звонкую монету. Причина, которую он открыл маклеру, согласовывалась с его словами слуге. Он заявил, что едет на север Франции расплатиться с некоторыми долгами и сам в точности не знает, сколько на это уйдет денег. Мешок, который своей тяжестью озадачил камердинера, по всей видимости, содержал большую сумму золотом. Не угодно ли попробовать моего табаку?

Он вежливо поднес мне открытую табакерку. Я взял из нее щепотку.

— Когда началось следствие, была предложена премия за всякое сведение, которое пролило бы свет на это темное дело. Объявлением в газете вызывали «извозчика, нанятого в ночь на такое-то число, около половины одиннадцатого, мужчиною с черным кожаным мешком в руке, который вышел из собственного экипажа и отдал своему слуге деньги, пересчитав их дважды». Явилось человек полтораста извозчиков, но ни один из них не оказался тем, кого искали. Тем не менее любопытное свидетельство пришло из совершенно неожиданных источников. Боже, как этот Арлекин грохочет своей саблей!

— Невыносимо!

Арлекин вскоре удалился, и Карманьяк продолжал:

— Показания дал мальчик лет двенадцати, который знал в лицо кавалера, так как часто выполнял его поручения. В ту ночь его мать внезапно заболела, и его послали в первом часу — заметьте, ночь была лунная, месяц светил ярко — к повивальной бабке, жившей на расстоянии сотни ярдов от «Летучего дракона». Чтобы пройти к ней, нужно было обогнуть Карский парк в самом глухом месте. Дорога лежала мимо старого кладбища и отделялась от него низенькой каменной стеной да двумя-тремя огромными деревьями. Мальчик немного трусил, приближаясь к кладбищу, когда в ясном лунном свете он отчетливо увидел кавалера Шато-Бласмара. С довольно жалким видом он сидел на краю надгробья; возле него лежал пистолет, другой он заряжал. Не сводя глаз с кавалера, мальчик осторожно подкрался к ограде. Одежда Бласмара отличалась от той, что он носил обыкновенно, но свидетель клялся, что ошибиться не мог. Лицо сидевшего было серьезно, даже мрачно, и мальчик узнал его. Таким образом, он был последним, кто видел месье Бласмара живым или мертвым.

С той поры о нем никаких известий; в окрестностях Руана он не показывался. Не обнаружилось никаких обстоятельств его смерти, не было и доказательств, что он жив.

— Весьма необычный случай, — заметил я и готовился задать вопрос-другой, когда Том Вестлейк, который отлучался куда-то, неожиданно вернулся почти протрезвевший и уже нисколько не заспанный.

— Нам пора идти, — прервал он нашу беседу, — уже поздно. Извините, Бекет, нас ждут неотложные дела.

— Очень жаль, что у меня нет времени рассказать вам случай с другим жильцом вашей комнаты, — сочувственно улыбнулся Карманьяк. — Тот случай таинственнее и ужаснее; он произошел осенью того же года.

— Приглашаю вас обоих завтра на обед в «Летучий дракон».

Я взял с них слово, пока мы шли по Зеркальной галерее.

— Глядите-ка! — воскликнул Вестлейк. — Черт побери! Китайцы бросили без присмотра свою пагоду или паланкин! Не понимаю, как они так ловко гадают. Джек Найфлз, которого я повстречал сегодня, говорит, что на самом деле это цыгане. Однако, куда же они запропастились? Пойду-ка взгляну на ихнего прорицателя.

Он подергал наружную решетку из бамбука, устроенную наподобие венецианских решетчатых ставен (красные занавески оставались внутри), но решетка не поддавалась, и Том мог только заглянуть в узкую щелку.

Вернувшись к нам, он объявил:

— Старого болвана не разглядишь, так там темно. Весь в золоте, и шляпа на нем вышитая, как у мандарина. Спит как убитый, да воняет, хоть нос затыкай! Стоит пойти понюхать, чтоб было потом что рассказать. Тьфу! Проклятье, ну и благовоние, прости Господи! Тьфу!

Не находя предложение заманчивым, мы понемногу продвигались к двери. Наконец я простился с друзьями, напомнив им о данном слове, добрался до своей кареты и, не торопясь, покатил к «Летучему дракону» вдоль уединенной дороги, обсаженной вековыми деревьями и озаряемой нежным лунным светом.

Сколько разных событий произошло в последние два часа! Какое удивительное разнообразие странных и ярких образов заполнило этот короткий отрезок времени моей жизни! Сколь заманчивое приключение ждало меня!

Как резко отличалось безмолвное уединение дороги, залитой лунным сиянием, от блистательного вихря красок, звуков музыки и потоков огней, бриллиантов, цветов, из которого я только что вырвался!

Зрелище спокойной природы охлаждает и успокаивает пылкие страсти. Безрассудность и необычность предстоящего приключения внушили мне минутное раскаяние, которое недобрым предчувствием шевельнулось в моем сердце. Дорого я бы дал, чтобы никогда не входить в лабиринт, ведущий неизвестно куда. Однако поздно было размышлять об этом теперь, хотя горечь уже проникала в чашу наслаждений, и в душе угнездилось смутное ощущение какой-то тревоги. Признаться в своих сомнениях было бы постыдно, и даже добродушнейший Том Вестлейк осыпал бы меня градом насмешек, открой я перед ним свою тайну. Скрепя сердце, я прогнал прочь сомнения.