Командировка в ад

Глава 3

Румынский бус «тудор», натужно гудя дизелем на подъемах и разгоняясь до опасной скорости на спусках, уверенно катил на юго-запад, к возвышенностям Динарских Альп, туда, где свирепствовала эпидемия неизвестного вируса. По крайней мере, о вирусной природе заболевания сообщили германские власти протектората. Эта весть застала группу в пути.

Эпидемия и карантин на юге страны, а также масса связанных с ними ограничений, служили основной темой новостей, о чем бубнил дикторский голос из радиоприемника. Лишь двое из десяти членов команды знали сербский язык свободно, остальные вслушивались в звуки, стараясь интуитивно понять слова со знакомыми славянскими корнями. Почему-то здешний народ экономил на гласных звуках, «Сербия» звучала как «Србия», «знаешь» — «знаш» и так далее. Чаще, чем непечатные выражения «для связки слов», здесь вставляли «брэ», призванное усилить сказанное. Например, команда «иди ко мне» в сопровождении «брэ» означала призыв нестись бегом, теряя подметки. К сожалению, схожие с варяжскими слова зачастую обозначали совершенно иное. Так, позориште — это совсем не обязательно позор, а всего лишь театр, хотя к некоторым провинциальным труппам Славии сербское наименование подошло бы как нельзя кстати. Заедница или жупа ничего общего не имеют с задницей и жопой, это всего лишь община или небольшая территориальная единица, а пятую точку именуют гузицей. Грубо — чмар. Или несколько других вариантов на выбор. Пук — не газоизвержение из упомянутой выше части организма, а полк (воинская часть), соответственно ее командир — пуковник.

Мелькавшие за окном дорожные указатели были на сербской кириллице, содержащей, правда, непривычные знаки, и на главном государственном — немецком.

Душан Малкович мог бы объяснить спутникам особенности местного языка, но пассажиры автобуса предпочитали молчать и не будить догадки у водителя о том, что они — отнюдь не славские беженцы. Тем более, обремененные баулами и кофрами очень крепкого вида.

Именно объемная ручная кладь стала основным препятствием при переходе болгарско-сербской границы, с востока почти не охраняемой. Ее пересекли пешком и достаточно благополучно, Николай и Борис летели вперед, выясняя, где находятся патрули и секреты «стражи граничной». В черных костюмах на фоне ночного неба, затянутого облаками, они были невидимы невооруженным глазом, только раз залаяла собака, учуявшая проносившегося в небе волхва, но тревогу не подняла. Мало ли чего собака лает?

Это все потребовало времени. Шли четвертые сутки с момента тревожного звонка Ольги в Царицыно. Тревожные думы о предстоящем мешали членам группы наслаждаться пейзажами, хотя посмотреть на что имелось. Дорога то взбиралась на живописные холмы, то ныряла в долины. Лесистые склоны чередовались с выступами скальных пород. Команда находилась гораздо южнее Царицыно и, тем более, Центральной Варягии, здесь в конце марта уже во всю чувствовалась весна. Солнце во второй половине дня шпарило как летом, и хотелось включить кондиционер, в «тудоре» не предусмотренный. Оттого ехали с открытым люком в крыше, и свежий ветер поднимал пыль в салоне.

Села и небольшие городки отличались непривычной планировкой с крайне низкой плотностью домов. Выглядели ухоженными. Хозяева этой земли явно не ленились придать ей надлежащий вид даже в условиях оккупации.

Выйти в населенных пунктах члены группы не решались, остановки по нужде происходили вдали от жилищ, а за продуктами, пока заправлялся автобус, ходил Душан. Будучи в гражданском, члены команды смотрелись одинаково — в черных брюках и куртках, удобных для ночных дел, но однообразно-мрачных. Лишь Милица Докиш повязала на шею ярко-голубой платок, а на голову нацепила кепи изображением гор и надписью: «Србия». Разумеется, эти аксессуары несложно снять и спрятать, укрыв лицо черной маской, тем самым превратившись в европейский вариант ниндзя.

Иногда попадались отдельные патрульные полицейские машины. Серый «тудор» их внимания не привлекал. Лишь на выезде из городка Вочняк Ябука, километров за семьдесят до карантинной зоны, их остановили на наспех сооруженном блокпосту. Дорогу перегородил шлагбаум.

Возач вышел из буса и отправился к полицейским, но быстро вернулся.

— Говорят, надо предъявить документы. Там, ближе к бановине Високи Планины, собираются желающие прорваться в зону эпидемии и помочь родне. Вот и отсекают их заранее.

Душан собрал аусвайсы и с ними двинул к паре куривших сербов. Вдалеке, за ограждением из мешков с песком, скучали хорваты с винтовками за спиной.

— Скажут выходить — выходим, разоружаем сербских полицаев. Хорватов постараемся не мочить, но, если нет другого выхода… — предложил Николай. Борис согласно кивнул и коротко проинструктировал остальных бойцов, определив цели каждому, врачам же наказал не высовываться.

Под куртками у волхвов — только пистолеты. Пистолеты-пулеметы, противобактериальные защитные костюмы и прочее разоблачающее владельцев снаряжение упаковано на дне кофров. Зато на стороне волхвов численное преимущество. Шесть опытных офицеров против пятерых полицейских, да эффект неожиданности — все это должно принести успех… в теории. Которую, слава Богу, не пришлось проверять практикой.

— Ваш кофе, господин наредник!

Очень вовремя подошел этот малец лет четырнадцати и протянул старшему полицейскому и его напарнику по дымящейся кружке. Прохладным вечером, после того как спала дневная жара, кофе оказался кстати. Наредник лишь мельком глянул на фальшивые аусвайсы и вернул их Душану:

— Иди, брате! — и вполголоса предупредил быть осторожными, потому что хорваты лютуют.

Но здесь они безучастно смотрели на суету около буса и не вмешались, когда рядовой полицейский чин поднял шлагбаум. Сзади ждали проверки еще несколько машин. Их пропустили скопом, даже не потребовав аусвайсы: кофе стынет.

Николай шепнул Душану:

— А ты не хотел ехать в Софию за документами! Пришлось бы положить всех пятерых, высадить водителя и ломиться напролом… А у этих полицаев тоже жены, дети. И ничего плохого они нам не сделали.

Серб только развел руками, признавая правоту князя, и занял привычное место впереди — около водителя. Тот выключил изрядно надоевшее радио. Между ними завязался разговор.

Сербский язык если и отличался от запомнившегося по Югославии нулевых годов, куда Николай в прошлой жизни попал сразу после НАТОвских бомбардировок, то незначительно. Хоть прошло много лет — и в той, и в этой жизни, князь гораздо быстрее начинал понимать местных, чем большинство спутников. Для русского этот язык несложен.

— Только не говори мне, что я везу славских крестьян, брате, — сказал водитель подсевшему Душану. — Они такие же крестьяне, как моя бабушка — раввин из Вочняк Ябуки. Уверен, вы собрались на зараженные земли.

— Это ты сам себе напридумывал, — попробовал отбиваться Душан. — Перестань нести чушь брэ!

— Сердишься, брате? Значит, умный Иосиф попал в точку.

Возач, оказавшийся не совсем сербом, точнее — совершенно не сербом, откровенно рассказал об ужасе, накрывшем юг страны. Местные власти твердят «сохраняйте спокойствие и благоразумие», а как их хранить, если у каждого второго в зоне — или родня, или знакомые? При королевской власти было не сахар, но чтоб вот так — просто запереть людей на нескольких сотнях квадратных километров и бросить их без помощи… Немцы — конкретные уроды!

По мере проклятий еврея в адрес оккупантов у Несвицкого чуть отлегло на душе. Главное правило разведгрупп на чужой территории — не оставлять за спиной свидетелей, способных навести преследователей. И с хозяином «тудора» пришлось бы что-то делать, причем на глазах Милицы и двух других врачей, а им лучше не видеть эту сторону работы разведчиков. Но теперь он был уверен: Иосиф не предаст. Евреи и немцы стабильно не любили друг дружку в обоих мирах.

— У тебя кто-то есть в Високи Планины? — спросил Милош.

— Ой вей, да! — завздыхал Иосиф. — Двоюродная сестра с детьми. Гостила у нас. Всего лишь неделю как вернулась домой. Поссорилась с моей Сарочкой, ты же знашь, что будет, когда соберутся две еврейки под одной крышей…

Николай пересел вперед, где, мешая сербские слова со славскими и варяжскими, спросил: коль народ нервничает, что будет, как станет известно о тысячах смертей? Немцы не боятся массового возмущения?

— Немцы чувствуют себя хозяевами, — сморщился водитель. — Думают, что в любой миг спустят на нас своих цепных собак хрватов, и србы успокоятся. Кто останется жив, конечно.

Князь вернулся на место около Касаткина-Ростовского. Тот тоже в общих чертах уловил смысл беседы.

— Что думаешь, Коля?

— Один умный серб, Александр Баляк, однажды сказал: «Народу уже тысячу раз объяснили, что он счастлив, но все бесполезно!». Это очень подходит к описанию германской внутренней политики — только объяснять, но ни черта не делать. В Славии они прокололись, не без нашего участия, разумеется. Посмотрим, что здесь…

Борис иронично приподнял бровь.

— Ты хочешь начать революцию в Сербии?! Нас дома ждут дети, жены.

— Что-то ты слишком легко сбежал добровольцем от семейного очага, верно? — хмыкнул Николай. — Не тот еще возраст, чтобы чинно просиживать задницу у камина и ходить на службу подобно банковскому клерку. Душа просит адреналина…

— Не без того, — вздохнул Борис.

— А если сербы начнут, то справятся и без нас. Либо вообще потерпят провал. Мы — чисто медицинская миссия. Краткосрочная. Выясним, поставим инъекции с зачарованным раствором и назад.

— Конечно. А кто предлагал другое? — ирония в голосе командира отряда брызнула как сок из выжимаемого лимона. Уж кто-то, а он знал лучше других неугомонную натуру товарища.

Так под разговоры, не слишком таясь от Иосифа, и скоротали остаток пути, пока «тудор» не миновал огромное село Брзы Поток, и выхватил фарами в опустившейся ночной тьме вереницу машин и множество людей. Они заняли место в хвосте длинной очереди. Сгонявший на разведку Душан вернулся с неутешительной вестью: уперлись во внешнее кольцо оцепления. До границы бановины — еще десяток километров. Пропускают только жителей сел, расположенных близ карантинной зоны.

— Сто экю — нормальный пропуск для проезда? — спросил Касаткин-Ростовский.

— Даже двести не помогут, лишь усилят подозрения, — заверил капитан. — Командует немец, с ним хорваты. Сербы, даже если и захотели бы помочь, не сумеют. Тех, кто пытается прорваться, отгоняют выстрелами в воздух — так мне рассказали. С них станется открыть огонь на поражение.

— Николай, твое мнение? — начал Касаткин-Ростовский. — Повторяем как на болгарской границе?

— Если получится. Но не прямо здесь, надо отъехать на пару километров.

Высадивший их у леса Иосиф с удовольствием принял мятые немецкие купюры и по местному обычаю потер ими подбородок.

— Удачи, другови. И навестите мою сестру в Високи Планины. Ее Циля зовут. Циля Груберман.

Члены отряда шагнули в сырой весенний лес, навьюченные как верблюды. Но, как только красные фонари «Тудора» погасли вдали, Касаткин-Ростовский приказал всем углубиться в заросли на противоположной стороне. Даже водителю не нужно знать, куда отправились его необычные пассажиры.

— Разведаем? — предложил Борис.

— Полетели, — согласился Николай.

Примерно через четверть часа оба князя вернулись с плохими вестями. Насколько удалось рассмотреть, все проходимые места замотаны колючей проволокой. Далее — посты с собаками. Выставлен даже пулеметный расчет. И это только внешнее кольцо оцепления.

При свете фонарика рассмотрели карту. Конечно, всюду так блокировать зону власти не смогут. Наверняка крепко ощетинились лишь вдоль основных дорог. Но двигаться в обход, да еще по гористой местности — это потерять минимум пару дней с неизбежным риском попасть под взор недружественных глаз.

— Слушаю ваши предложения, господа! — командир испытующе посмотрел на Несвицкого и Малковича, самых опытных.

Прозвучало единогласное «летим».

— Только придется расстаться с частью багажа. Зачарованные бронежилеты, запасы пищи и не самое необходимое оборудование нужно закопать, — с огорчением констатировал Николай.

— Оборудования много не возьмем, — неожиданно заявил профессор Дворжецкий, от которого ожидали, что он будет сражаться за каждую пробирку. — Миниатюрных электронных микроскопов не изобрели, а без такой техники мы можем судить о свойствах вируса только по косвенным признакам. Хочу набрать как можно больше образцов и скорее доставить в Москву на исследование.

— Основная часть медикаментов у нас противобактериальная, — добавила Милица. — О вирусной природе возбудителя инфекции мы узнали лишь в пути. Очень надеюсь, зачарованный раствор Николая Михайловича имеет больше шансов оказать воздействие. Предлагаю взять лишь перевязочные материалы, противовоспалительные и дезинфицирующие средства, для инъекций и еще какую-то мелочь. Дайте мне четверть часа, отсортирую.

Вот только оружие не решились оставлять. Понимая, что опасность столкновения растет с каждым днем, боевые волхвы чувствовали себя куда увереннее со стволами в руках. Особенно капитан Василий Негожин, доставший из кофра снайперскую винтовку и пачку магазинов к ней, снаряженных зачарованными пулями, хотя никто не предполагал, что столь дальнобойная штука им пригодится. Весила она втрое больше, чем пистолет-пулемет, а значит — волхв унесет на себе меньше иного груза.

Поручик Володя Черненко, ответственный за радиосвязь, с сожалением отложил запасные батареи к уоки-токи. Теперь, если в карантинной зоне не будет электричества, зарядить радиостанции станет невозможно. Большой коротковолновый передатчик достаточной мощности оставили: и тяжелый, и, главное, неожиданная трансляция из эпицентра заражения непременно всполошит германцев.

Проверяя, как медики надели антигравитационные жилеты, Борис осветил Милицу и обнаружил, что девушка натурально дрожит.

— Ты что, боишься летать?

— Да… Первый раз в жизни села в самолет — до Тавриды. Чуть не умерла от страха, — она стянула с шеи шарфик и вытерла лицо. Даже без косметики оно выглядело миловидным. Сербка недавно закончила медицинский университет, и ее взяли как врача-инфекциониста, владеющего языком. Про боязнь перелетов, видимо, не успели спросить. — Но в самолете вокруг — металл. Здесь же, под ногами и под животом — пустота…

Из-за секретности при отборе и подготовке девушке никто заранее не сказал, что, возможно, границы придется преодолевать в строю с летающими волхвами, эту «ужасную» подробность она узнала лишь на корабле, когда отступать стало поздно.

— Почему ты не отказалась еще до высадки в Дунаице?! — едва не взвыл в голос Касаткин-Ростовский. — Ведь там все стало ясно. К нам же присоединился Несвицкий, самый мощный волхв-лекарь во всей Нововарягии!

— Волхв, но не врач. И не серб. Поймите, я покинула Родину совсем юной, но все равно ее люблю. Не могу сидеть в Москве, зная, что немцы с хорватами творят в Сербии ужасные вещи, а я откажусь помочь.

— Как же ты полетишь? Эх, знал бы, попросил бы Иосифа отвезти обратно в Ябуки! — князь коротко ругнулся, не стесняясь присутствия молодой дамы.

— Ябуки — это всего лишь яблоки, а не то, что вы подумали. Борис Иванович, я не стану обузой. Просто крепко зажмурюсь и перетерплю. Мы же не высоко полетим?

— Какое там высоко… Едва не цепляя пузом за ветки. У нас металл в поклаже, нельзя светиться на радарах. Вот что, бедовая. Завяжу-ка тебе глаза. Возьму за руку, когда поднимемся в воздух. Доверяешь мне?

— Да, — ответила она, ничуть не подозревая, насколько вероломен командир отряда.

На самом деле, подняться предстояло на сотни метров — чтоб не заметили люди, не учуяли собаки. Конечно, у местных могут быть тепловизоры, а группа из одиннадцати медленно плывущих на экране крупных объектов никак не прокатит за летящих гусей. Но все опасности не предусмотришь и заранее не предотвратишь. Иногда стоит надеяться на проверенное варяжское «авось».

Каждый взял по закупоренному флакону с концентрированной зачарованной жидкостью — на несколько инъекций. Стерильный физиологический раствор, обработанный Несвицким еще на корабле. Там его и разлили на заранее подготовленным флаконам. Остальной раствор везли в канистре. Бесценную жидкость с сожалением вылили. Литр весит — килограмм. А если их десять? Лучше взять калорийных продуктов такого же веса, поскольку после перелета у волхвов прорежется волчий аппетит, и еда нужна для восстановления сил.

Около часа ночи обвязались ремнями по трое. Несвицкий, вызвавшийся лететь разведчиком, закрепил на ноге светодиодный фонарик, делавший его видимым для тянущихся сзади. Милицу Борис взялся вести сам.

Проверили гарнитуры радиостанций.

— Держим их включенными на прием и сохраняем радиомолчание, — напомнил Черненко. — Сигналы передаем, цокая языком. Все помним значение сигналов?

Борис шагнул к Милице ближе и натянул ее черную десантную шапочку низко-низко, до самой маски. При скудном ночном освещении белел только нос.

— Можешь снять перчатку?

Он тоже стянул свою и ухватил тонкие теплые девичьи пальцы крепкой пятерней, внутренне усмехнувшись: если бы жена узрела сей сюжет, сложно было бы объяснить, что он всего лишь заботится о безопасности личного состава.

Старт!

Сбоку проплыли, проваливаясь вниз, огоньки стихийного лагеря у полицейского кордона. Над головой сияли звезды на предательски ясном небе, заставляя подниматься как можно выше. Тогда черные тени, заслоняющие звездный узор, кажутся меньше или вообще неразличимы с земли. Несвицкий, задавая темп эскадре, стремился выбрать оптимальный стиль полета. Чем выше скорость, тем больше расход сил, далеко не безграничных, но и медленный темп ведет к их истощению, вынуждая дольше держаться в воздухе. Кроме того, высота уменьшает вероятность быть замеченными снизу, а если даже засекут, то попасть из винтовки или автомата издали гораздо сложнее, чем в крадущуюся цель на бреющем полете. Но с каждым десятком метров вверх усиливается ветер, а он по закону подлости крайне редко дует в попутном направлении. Сегодня, например, норовил унести группу в сторону.

Ориентироваться нелегко. Здесь не прогремела Вторая мировая, давшая толчок к созданию баллистических ракет, это в той реальности первая жидкостная еще в 1942 году достигла стокилометровой условной границы между атмосферой и космосом, а в 1944-м ее сестра ушла еще выше. В 1946 году получен первый снимок Земли из космоса, а через несколько десятилетий созданы группировки GPS и ГЛОНАСС. Здесь только запущены первые спутники связи, аппаратура громоздкая, и в скупщине бановины, а это меньше чем уезд по меркам Варягии, точно не найдется оборудования для передачи сигналов через космос. Хоть бы уцелел школьный передатчик…

Внизу слабо мерцала извилистая нитка речки, крутившейся между холмов. Они точно перемахнули через заслоны полиции. Несвицкий тиснул тангенту и четырежды щелкнул языком: раз-раз, пауза, раз-раз. Затем повторил сообщение и приступил к плавному снижению. Он помнил, что вдоль речки имеются полянки, подходящие для отдыха и на километр-два отдаленные от ближайшего жилья и дорог. Коснувшись ногами грунта, зажег фонарик, направив луч вверх как маяк для остальных.

Полянка наполнилась приглушенным шумом и тихими голосами. Борис двумя руками поймал Милицу и первым делом поднял ей шапочку на лоб.

— Страшно было?

— С вами — нет.

— Отдыхай. Черненко! Негожин! Малкович! Заготовить еловых веток!

Было два часа ночи, требовалось хорошо отдохнуть до перехода к последнему оцеплению и еще одному полету, но палатки команда не брала — лишняя масса. Поэтому ночевали прямо так, на импровизированных матрацах из лапника и в почти невесомых спальниках, утепленных гагачьим пухом. Часовые, несшие вахту до утра, не имели права развести костер.

Милица впервые в жизни спала с двумя мужчинами сразу — с профессором Дворжецким и его ассистентом Вадиком Осмоловским. Зажатой среди них было гораздо теплее, тем более что мартовская ночь выдалась холодной, невзирая на дневную теплынь. Правда, под утро Осмоловский, не прекращая сонно сопеть, перевернулся, выпростал руку из спальника и обхватил девушку, отчего та до рассвета мучилась с выбором — возмущенно оттолкнуть нахала или все же терпеть, товарищи же…

Утро встретило их пением птиц, пока еще скудным, это ближе к маю пернатые заголосят на все децибелы. Малкович развел костерок из очень сухих хвойных веточек, почти не дающих дыма. Несвицкий наполнил котелок водой из речки, она здесь чистая и после кипячения наверняка безвредная. Горячей едой они не могли себя побаловать, но хотя бы кофе…

— Вот су-ука! — Василий едва не расплескал напиток, звонко шлепнув себя по физиономии, прибив комара. — Еще даже апрель не начался, а кусаются, демоны летучие.

— Ты тоже — летучий демон. А твоя винтовка пострашнее комариных укусов, — хмыкнул Черненко. — Что гонишь на своих?

— Какие «свои»… Я же кровь не пью! Только пиво. И не на задании.

— Кстати, господин снайпер верно обратил внимание: для кровососущего гнуса слишком ранняя пора, — заметил Дворжецкий. Он пил кофе, стоя в такой позе, будто у него за спиной виднелась грифельная доска в два человеческих роста, а его речам внимала сотня студентов. Львиную седоватую гриву он отказался стричь на корабле, хоть ему предлагали: и в походе легче, и экономия каких-то там граммов веса. — Предполагаю, что виной тому аномально ранняя весна, теплая даже по меркам этого южного региона.

— Профессор, а инсекты передают вирусные инфекции? — поинтересовался Несвицкий.

— И вирусные, и бактериальные, князь. Но научно подтвержденные факты заражения относятся только к тропическим широтам. Так что, уважаемый, это не наш случай. Пока мы не в контакте с больными, нам ничего не грозит. Далее помогут маски и респираторы.

После завтрака уничтожили следы своего пребывания и двинулись вперед на юго-запад, где по пути, если верить карте, находился достаточно уединенный хутор.

Настоящие партизанские леса, думал Николай, преодолевая очередной подъем, продираясь через кусты или обходя по длинной дуге непроходимую без альпийских кошек скальную стену. Именно в такой местности воевали сербские партизаны Иосипа Броз Тито, кстати — хорвата по происхождению, удерживали свободной от немцев и хорватских усташей огромную Ужицкую республику. Почему здешние столь пассивны? Из-за того, что нет надежды на Большого Друга — Советский Союз? Но народное восстание королевских четников и югославских коммунистов началось до 22 июня 1941 года, то есть до нападения Германии на СССР. Что-то здесь пошло не так…

— Вот он, хутор! — остановил отряд Касаткин-Ростовский.

Он передал бинокль Несвицкому. Слабенький, зато легкий, тот отчетливо приблизил усадебный дом, россыпь строений, сад, трактор без кабины и прочие детали сельского быта. Печная труба слабо дымилась, выдавая присутствие людей.

— Нужно разведать, — сказал Николай, опустив бинокль. — По возможности купить продуктов. Мне, Борис, плохо чаруется на пустой желудок.

И правда, завтрак у всех летунов словно провалился в бездонную бочку. Летели недолго, но несли много, боролись с ветром и буксировали пассажиров. Соответственно — поистратили «нажитое непосильным трудом».

— Николай, остаешься за старшего, — стал командовать Касаткин-Ростовский. — Докиш! Малкович! За мной. Милица, надень только кепку и шарфик вместо черной шапки, а то слишком на солдата похожа.

Душан тоже попытался преобразиться, нацепив на голову серую шайкачу, шерстяную пилотку совершенно невоенного вида, весьма распространенную в Сербии.

За полчаса их троица добралась до хутора. Их приветствовал громкий лай цепного пса. Но навстречу им никто не вышел. Странно…

Борис поднялся на крыльцо и стукнул в дверь. Ее открыла довольно молодая женщина, но странно изможденная. Тотчас закашлялась, отступив на шаг и прикрываясь полотенцем. Победив приступ кашля, немедленно затянулась папиросой и снова закхекала, как готовая модель для социальной рекламы «курение убивает».

— Респираторы! — скомандовал князь и первым натянул его на себя, продолжив по-немецки: — Фрау! Гутен таг! Мы — команда врачей из Берлинского госпиталя. Проверяем карантинный режим около зоны. Есть заболевшие?

Малкович повторил тот же текст по-сербски.

— Все болеем… Муж, оба сына, младший — совсем плох… Никакой помощи не дозваться! Этот сербский грипп всех нас уложит в могилу!

Хворь, как и ожидалось, получила свое имя.

— Фрау! Позвольте нам взглянуть.

Они беспрепятственно ступили внутрь и прошли в спальню. Милица бросилась к кровати паренька лет шести-семи.

— Потеря сознания. Высокая температура. Зрачковая реакция… а, плевать на подробности!

Она быстрыми движениями достала шприц и флакон с зачарованным раствором, набрала три кубика и, протерев сгиб локтя спиртом, не без труда нащупала иглой синюю жилку вены.

Глядя на ее манипуляции, князь вдруг почувствовал такой прилив гнева, что аж покраснело перед глазами. Ведь у кайзеровцев есть свои вариации волшебного раствора! Николай — мощный волхв, но, конечно же, не чемпион мира. Дело в другом. Раствор дорог и через какое-то время теряет лечебные свойства. Несвицкому предлагали несметные тысячи экю за склянку при условии продажи за границу, тамошние дельцы наверняка надеялись перепродать вдвое или втрое дороже… Хоть сербские крестьяне — производительный актив в экономике Рейха, дать им сдохнуть, выходит, рентабельнее, чем переводить на них раствор. Недаром Коля зовет немцев странным словом «фашисты». Пусть непонятным, но он столько гнева и горечи в него вкладывает…

— Если лекарство подходящее, то вашему дечко станет лучше примерно через полчаса, — заверила Милица. — Если нет… его срочно нужно вести в больницу.

— Муж не сможет сесть за руль, — всхлипнула хуторянка. — Да и через пост не пустят. Я пробовала вызвать врача по телефону. «Ждите». Через день снова звоню. Больничарка с раздражением крикнула: «Жди, залупача!»[3], и бросила трубку.

— Мы так не поступим, — мягко возразил Душан. — Позвольте осмотреть остальных больных.

Касаткин-Ростовский, не привлекая внимания, скользнул в коридор и поднял трубку телефона. В наушнике тишина — линию отключили. Стало быть, границу карантинной зоны расширили, и хутор внутри нее. Германские власти уведомлены, что здесь тоже обнаружились очаги заболевания.

Милица тем временем извела под ноль все запасы чудодейственного раствора, розданные им перед вылетом. Последнюю инъекцию сделала хозяйке хутора, а сама пошла навестить ее младшего. Мальчишка открыл глаза и, увидев незнакомку, до глаз укрытую респиратором, выше — прозрачная маска, слегка испугался.

— Кто ты, тетка?

Мать с криком радости кинулась к малышу. Пришел в сознание! Ее самочувствие моментально улучшилось, даже до того, как заработало чудо-лекарство Несвицкого. А вяряги переглянулись: и без слов ясно, что раствор действует. Значит, не все потеряно. Надо лишь быстрее добраться до эпицентра, там дело упрется лишь в «производительность труда» волхва.

Стоило только заикнуться о продуктах, как хуторянка мигом собрала им корзину с мамалыгой, копченым мясом, булочками кифла, овощами и фруктами, налила целый бидон кофе, извиняясь, что он — плохой, практически «сиктеруша»[4], а ждать, пока сварится свежий, троица отказалась, как и женщина от денег, которые ей предлагали. Жизнь и здоровье всей семьи — дороже целого мешка экю.

Приподнятое настроение развеялось как дым, когда Касаткин-Ростовский в сопровождении двух сербов вернулся на опушку. Василий лежал на земле, кашлял, лицо малиновое, изо рта валила пена. Оставшиеся уже были в респираторах. Осмоловский, опустившись на колени, ввел больному четыре кубика раствора.

— Боюсь, эти игрушки можно выбросить, — Несвицкий провел рукой по респиратору. — У Василия ни с кем не было никаких контактов сутки, не считая Иосифа, но тот выглядел здоровым как царь Соломон. Да и мы ехали в том же автобусе, но никто не подхватил заразу. И вот — у нашего товарища все те же симптомы, что передавали по радио. Значит, заразился не воздушно-капельным путем.

Борис вспомнил проклятия снайпера, укушенного ранним комаром, но поостерегся озвучивать гипотезу, глядя на непреклонное выражение профессорского лица.