Кольцо Мерлина

21 Наконец-то, Кореника!

Жанна ходила по комнате, нетерпеливо похлопывая себя по бедру рукой в перчатке, и диктовала вызов английскому королю и его регенту. Гвальхмай гордился этой крестьянской девушкой, которая прекрасно справлялась с любым делом. Его восхищение росло с каждым словом, и он был особенно рад видеть, что даже в этот критический час она помнила данное ему обещание.

"Герцог Бедфорд, Дева умоляет вас не уничтожать себя. Если вы примете ее условия, вы вместе с ней сможете отправиться туда, где французы совершат самое прекрасное деяние из тех, что были сделаны во славу христианского мира.

Но если вы не поверите этому посланию Бога и Девы, тогда мы будем бить вас везде, где только встретим! Мы поднимем такой боевой клич, которого не слышали тысячу лет".

"Итак", — сказала она, сердечно похлопывая Гвальхмая по плечу, — "это лучшее, что я могу сделать для вас сейчас, не раскрывая вашего секрета англичанам". Она улыбнулась ему. "Мы еще найдем для вас корабли. Не волнуйтесь, герцог Филипп позже тоже все узнает. Если он проявит интерес, мы расскажем ему больше после того, как выгоним англичан. А теперь найдите мне лучника, баск".

Робер, самый ранний знакомец Гвальхмая, был рад, что выбрали именно его. Он столкнул с колен трактирную шлюху, поспешно допил кружку и, пока они шагали из гостиницы "Зеленый плащ" в штаб, застенчиво признался: "Когда мы с моим хозяином сопровождали ее сюда из Вокулёра, мы думали прикончить ее. Уж очень опасно было рядом с ней: враг был предупрежден, и ее искали повсюду. Надо было пройти 300 миль по вражеской территории, и везде вооруженные банды! Мы сами не верили, что сможем пробраться.

Но потом она выросла в наших глазах. Такая терпеливая, никогда не жалуется, всегда уверенная в себе. Она вдруг стала нашей любимой сестренкой".

Жанна, Робер и Гвальхмай подошли к щитам, которые были установлены, чтобы прикрыть Орлеанскую сторону сломанного моста. Они подняли белый флаг и вышли на открытое место для переговоров. Жанна плотно обернула свиток вокруг стрелы и завязала его ниткой. Робер направил стрелу высоко, и когда она упала за стеной монастыря августинцев, которую укрепили англичане, Жанна крикнула: "Посмотрите сообщение!"

"Слушайте, все вы! Трепещите!" — глумливо передразнил ее солдат. "Новости от арманьякской шлюхи!"

Жанна побледнела, затем покраснела. Она возмущенно крикнула: "Вы лжете! Мне жаль души всех вас!" Солдат плюнул на ее письмо и бросил его в реку.

Робер увидел слезы на ее глазах, когда она отвернулась от стыда. Он не понял слов англичанина и схватил Гвальхмая за руку железной хваткой. "Что он сказал ей? Что он сказал?"

Гвальхмай повторил злые слова солдата. "Я точно знаю, кто это был", — проскрипел зубами лучник. Не обращая внимания на стрелы, которые гудели вокруг, Робер вышел из-за щита. Он тщательно прицелился, и вопль противника засвидетельствовал его меткость.

"Больше он смеяться не будет!" — сказал человек, который однажды собирался ее убить. Они вернулись в безопасное место, понимая, что разум и дипломатия потерпели неудачу, и что теперь только сила оружия решит исход.

На следующее утро знамя отправилось в бой через Бургундские ворота. Гвальхмай чувствовал себя эльфом, глядя на знамя, наступавшее на монастырь августинцев, который выделялся на фоне яркого огня злобных лающих пушек. Монастырь надо было взять прежде, чем можно будет атаковать главную цель — крепость Турель.

Жанна высоко подняла знамя, не доверяя его никому. Ее лицо сияло уверенностью в грядущей победе. Гвальхмаю казалось, что часть этого сияния отражается на шелковой ткани. Знамя мерцало как живое существо, когда оно двигалось по наспех построенному мостику из лодок, скрепленных вместе под огнем англичан.

Знамя блестело и рябило. С грохотом съехав с моста, де Ре и седой партизанский капитан Ла Гир опустили копья, чтобы защитить Жанну. Она пришпорила лошадь, и все трое двинулись на англичан, выстроившихся рядами перед стенами монастыря.

Гвальхмай, находившийся рядом под командованием де Ре, увидел, как она повернулась в седле и махнула им всем: "Во имя Господа, вперед! Смело вперед!"

Пули и стрелы пробивали ткань и гремели на броне. Несколько жителей города упали. Натиск нетренированного ополчения дрогнул.

Гвальхмай не мог сдерживаться, когда она была в опасности и почти без поддержки. Он вырвался из строя.

"Держите позицию, баск!" — рявкнул Д’Олон.

"Вы любите ее как дочь, интендант? Тогда поскакали! Ей нужна помощь!"

Испанец из отряда де Ре усмехнулся: "Ты храбр, баск, но и те, кто храбрее тебя, подчиняются приказам!"

"Тогда иди со мной! Посмотрим, кто сегодня самый храбрый!" Получивший вызов испанец схватил Гвальхмая за руку, и они вместе бросились вперед, туда, где высоченный англичанин, стоя у входа с двуручным палашом, прикрывал отступление гарнизона внутрь.

К этому времени Жанна и де Ре попали под беспощадный огонь. Де Ре толкнул ее себе за спину и принял основной удар стрел на свою превосходную броню. В авангарде ни Гвальхмай, ни испанец не могли прорваться к входу. Вдруг их противник пошатнулся и упал. Это мастер Жан выступил со своей кулевриной.

Гвальхмай ринулся внутрь вместе с испанцем, рубя тех, кто изо всех сил пытался закрыть ворота. В ворота проскакала Жанна, которая раздавала англичанам тяжелые удары плоской стороной меча. Рядом с ней жестоко рубился де Ре, не давая пощады даже тем, кто бросил оружие. Толпа горожан, вооруженная топорами, алебардами и ножами, вместе с регулярными войсками ворвалась в ворота. Вскоре монастырь снова принадлежал Франции.

На следующее утро был объявлен штурм Турели — крепости с башнями над мостом, но около полудня штурм захлебнулся. Тогда у стены заколыхалось знамя, рваное, потертое и простреленное, но гордое и вызывающее. Жанна высоко подняла его, засмеялась и призвала солдат за собой.

Она вскочила на штурмовую лестницу и поднялась на несколько ступеней. Вместе со знаменем верхняя часть ее тела исчезла в дыму. Английские мушкеты повернулись, чтобы встретить их. Из каждого жерла вырвалось железное проклятие.

Знамя закачалось и упало. Жанна упала вместе с ним, накрытая его складками, как саваном. Длинная стрела, пущенная мощной рукой лучника, вошла в ее наплечник, пробив насквозь броню и тело.

Гвальхмай и Д’Олон были ближе всего. Они аккуратно подняли ее под градом лучных и арбалетных стрел и вытащили за пределы досягаемости англичан. Кончик стрелы выходил из ее спины на ширину ладони.

Она была в сознании. Пока Д’Олон отрезал наконечник стрелы, чтобы вытащить древко, Гвальхмай обратился: "Дева, позвольте мне вылечить вашу рану. У меня под рукой совершенное лекарство".

Он показал ей кольцо Мерлина и попытался коснуться ее плеча. Она увидела его странную резьбу и сжалась.

"Это похоже на колдовство. Я не хочу иметь дело с колдовством!"

"Тогда позвольте мне спеть", — мягко настаивал он. "Я знаю песню, которая лечит раны. Я возьму барабан и залечу вашу рану, как делают медики моей страны".

"Никаких заклинаний, никакого колдовства, никакой магии". Она разрешила помазать рану оливковым маслом и легла отдохнуть до вечера. К тому времени битва затихла. Слабая и уставшая, Жанна снова заняла свое место, поддерживая себя посохом.

Четыре раза французы пытались штурмовать крепость. В Орлеане уже зажигали огни. Подошел Дюнуа, генерал-капитан города.

"Дева, сегодня надежды на победу нет. Даже через месяц эту крепость вряд ли можно будет захватить".

"Прошу вас, подождите еще немного! Отбросьте сомнения! Позвольте мне немного помолиться. Баск, охраняй мое знамя".

Она опустилась на колени и закрыла лицо руками, как не раз делала Кореника. Кому она молится, спросил он себя.

Не дожидаясь, трубач Дюнуа подал сигнал к отступлению. Она подняла голову, но продолжила молитву. Одни солдаты остановились, другие стали возвращаться; англичане разразились довольным "ура".

Д’Олон схватил Гвальхмая за плечо. "Мужество наших людей все еще велико, но, если англичане сделают вылазку, они могут захватить знамя. Это будет смертельным ударом для нас. Если я подойду к подножию стены и еще раз призову наши войска на штурм, вы последуете за мной с орифламмой?"

Гвальхмай кивнул: "Да!"

Они спрыгнули в сухую канаву. Когда они с трудом поднялись на другую сторону, Жанна увидела, как развевается знамя. Она подбежала и схватила его конец, не понимая, что происходит.

"Эй! Мое знамя! Баск! Ты же обещал!"

Узнав его, она спрыгнула в канаву и сама приняла знамя. Толпа французов и шотландцев вливалась в ров и переваливалась через него, следуя за ней.

"Смотри! Смотри, пока конец моего знамени не коснется стены!"

"Дева! Он уже касается ее!"

"Тогда войди, во имя царя небесного! Город твой! Турель падет!"

Гвальхмай, отставший в атаке, видел ее стоящей во славе. Знамя пылало мистическим светом. Во всей точности повторялась сцена, которую он лицезрел в огненном опале кольца Мерлина.

Там была разрушенная крепостная стена. Там была пылающая пушка, огонь, дым и смерть; там впереди была стройная, прямая спина знаменосца. Но о том, кто это, он знал не больше, чем когда-то давно на смертном одре своей любви.

"Гласдейл! Храбрый капитан! Поклонись царю небесному! Ты назвал меня блудницей, но я пожалею твою душу!"

К ночи все было кончено. Гласдейл был мертв, Турель пала, Орлеан был освобожден, и каждый колокол в городе звонил.

Годы спустя, когда Гвальхмай вспоминал эти события, его мысли не задерживались на короткой военной кампании. После освобождения Орлеана армия Девы шла от победы к победе. Что поразило его больше всего, это мистические изменения, которые он и только он один наблюдал на знамени. Город за городом сдавался французам в результате осады или капитуляции. Англичане выходили, чтобы дать бой в Божанси, а затем еще раз в Пате, и оба раза были разгромлены в открытом бою, после чего других попыток не делали. И после каждого триумфа Гвальхмай видел, как на знамени загорается новая лилия, и когда гордый Реймс открыл ворота для коронации дофина Карла, знамя сияло полностью, как он впервые увидел его, но, он знал это с уверенностью, сияло оно не для Карла.

Знамя, засиявшее однажды на глазах Гвальхмая, так и осталось для него сияющим. Он расценил это чудо как новый неожиданный дар проницательности, подаренный ему кольцом. Никто другой не замечал этого. Он запретил себе рассказывать об этом даже Жанне.

Радость! Успех! Прекрасный апогей коронации. Жанна стояла в белых доспехах, держа в одной руке знамя, а в другой обнаженный меч, дерзкий, гордый, все еще готовый до самой смерти защищать запятнанную честь ее слабого короля.

Под мерцающими складками, истертыми, потрепанными в бою, она опустилась на колени, чтобы обнять Карла.

"Мой благородный Дофин! Наконец, Вы мой король!"

Слезы гордости текли из глаз Гвальхмая; он знал, что именно Жанне толпа кричала: "Славься!", хотя, если бы Жанне это сказали, она бы не поверила.

И вот, можно идти на Париж! Однако было уже поздно. Все еще веря лжи своих советников, король тянул время. В конце концов, он дал разрешение армии выдвигаться. Но тут оказалось, что перемирие между королем, регентом Англии лордом Бедфордом и герцогом бургундским Филиппом, чьи земли были больше, чем у двух других, и чья ненависть к Карлу также была сильнее, было использовано для того, чтобы сделать Париж самым неприступным городом в Европе.

Маршируя под гордым знаменем, которое еще не знало поражений, армия Жанны вышла из Реймса. Во главе ее стояли верные капитаны Ла Гир, Д'Алансон, Дюнуа, де Ре. За ними шли бдительные стражи Д’Олон и Гвальхмай, которые никогда далеко не отлучались от яркой фигурки, державшей знамя.

Архиепископ Реймса какое-то время сопровождал их. Гвальхмай услышал, как он спросил: "Жанна, где, по вашему мнению, вы умрете?"

Она была в необычайно мрачном настроении. Моральный дух армии падал. Люди были плохо вооружены, денежное довольствие задерживалось, солдаты часто голодали. Все это, естественно, отражалось на настроении командиров.

"Где будет угодно Господу. Мне не ведомы ни час, ни место. Если Господь захочет, я могу сейчас же сложить оружие и вернуться к отцу с матерью, которые будут рады видеть меня".

Гвальхмай, чье ухо улавливало все нюансы ее голоса, столь смущающе знакомого для него, видел, что на этот раз ее охватила редкая грусть.

В тот момент они проходили по дороге, обе стороны которой были обсажены ломбардскими тополями. И, как будто ее слова были сигналом, огромная трепещущая стая бабочек свалилась на головы марширующих солдат, словно падающие листья. Бабочки кружились и танцевали, следуя за флажками и вымпелами. Это был рой живой красоты, мечущийся волнистыми струями в лучах солнца, пробивающегося сквозь ветви деревьев.

Гвальхмай вздрогнул. Он услышал кристально чистое, незабываемо ностальгическое, далекое во времени или расстоянии, пение серебряного охотничьего рожка, которое он когда-то слышал в Эльвероне. Он осторожно огляделся, бросив быстрый взгляд на тех, кто шагал рядом с ним. Похоже, никто кроме него не слышал нисходящих нот.

Такие яркие, такие счастливые ноты снова поднялись, чтобы бросить вызов судьбе. Гвальхмай понял, что это был сигнал к сбору всех фей и эльфов, последнее великое собрание для окончательного перелета с Земли на Астофар, а еще он понял, что это было прощание.

Кто-нибудь еще слышал? Бабочки взлетели и соединились вокруг знамени, словно благословляя его. Они роились вокруг, не касаясь друг друга или Жанны, которая держала флаг, потому что прикосновение к ее стальным доспехам для них означало страшную смерть. Они собрались, словно крылатые королевские лилии, и Жанна в центре этого круга откинулась на спинку седла, любовалась ими и смеялась, запрокинув голову назад. Гвальхмай с грустью вспомнил, что так же смеялась и его потерянная любовь. Глядя на Жанну в эти недолгие минуты, он видел не солдата, а юную девушку, счастливую под летним солнцем.

Снова прозвучал восходящий серебристый звук, и вместе с ним поднялся рой, все выше, до верхушек деревьев и еще выше. Вихревое облако взлетело, превратилось в шар серебристых мошек, в блестящую точку, все еще различимую напряженным глазом, и наконец, исчезло навсегда на длинной небесной дороге к более приветливой звезде.

Но не все! Один бледно-зеленый мотылек все еще сидел на накидке Гвальхмая, явно считая это место безопасным. Он открывал и закрывал изуродованные, рваные крылья, хитро поглядывая на него глазами, похожими на драгоценные камушки. У этого отбившегося парня был какой-то беспечный, нахальный вид, от алых усиков до крошечных тонких ножек. Гвальхмай нисколько не сомневался в том, кто это.

"Мой верный, веселый менестрель, храбрый друг! Помоги мне защитить моего дорогого, мужественного командира, кем бы она ни была".

Мотылек согнул ноги и прыгнул вверх. Он пронесся перед глазами Гвальхмая и устремился к знамени, опустился на позолоченное острие древка и так и поехал.

Отряд зашагал веселее. Увиденное было для них признаком победы. На Париж!

У каждого зенита есть надир. С вершины холма есть только один путь — вниз. Надолго отложенное наступление на Париж было началом спуска, а его конец был предречен.

"Я ничего не боюсь, кроме предательства!" Под стенами Парижа Гвальхмай узнал, насколько верны были эти слова. Тоскливая осада затянулась: ни припасов, ни подкреплений. Долгими ночами люди дезертировали, прекрасно понимая, что лизоблюды при дворе вертели королем в своих интересах, а надежда гибла. Наконец, Жанна решилась больше не откладывать штурма.

Обнаружив, что никто не потрудился промерить ров у ворот Сен-Дени, она, как хороший командир, пошла сама. Она взяла с собой только Робера, который должен был нести знамя. Они пересекли внешнюю сухую канаву и сразу же попали под огонь. Она воскликнула: "Предайтесь Иисусу!" и опустила копье в ров с водой.

В этот момент, английский лучник, такой же хладнокровный и целеустремленный, как она, вытащил свой лук. Первая стрела прибила ногу Робера к земле. Крича от боли, он поднял забрало, чтобы взглянуть на рану, и умер, сраженный стрелой в глаз. Знамя упало.

Третья, точно нацеленная стрела пронзила бедро Жанны. Она бросилась назад, в сомнительное убежище канавы и скатилась на дно.

Гвальхмай услышал рядом с собой задушенный крик боли. "Мой ангел!" — Жиль де Ре оттолкнул его в сторону, пробежал через линию огня, бросился в канаву и прикрыл боевую подругу и командира своим телом.

Сразу же на них сосредоточился убийственный огонь. Гвальхмай слышал, как пули стучат по крепкой броне де Ре и с визгом рикошетят во все стороны. Было невозможно пошевелиться. Яростная битва продолжалась, и со стен города сыпался такой град огня, что никто не смог бы добраться до них и выжить.

Они зарылись в берег канавы, дюйм за мучительным дюймом. Весь день и весь вечер отчаявшиеся друзья Жанны слышали ее доблестный, наполненный болью голос, которым она ободряла их, призывая: "Вперед! Пусть вера ведет вас! Город будет вашим!"

На закате чистый голос стал слабеть, но слова оставались прежними. После наступления темноты Гвальхмай, Д’Олон и де Гокур, почти ослепшие от слез, пробились через тела убитых и помогли де Ре, у которого были только незначительные раны, принести ее в лагерь.

Де Ре ушел, опираясь на плечо де Гокура, чтобы перевязать раны. Д’Олон поспешил за лекарем. Гвальхмай вынул стрелу, как делал это раньше в Жаржо. Де Ре не посмел сделать это, чтобы Жанна не истекла кровью. Гвальхмай оглянулся. Никого рядом не было.

Жанна не показывала признаков боли, она была без сознания от потери крови и шока. Гвальхмай коснулся раны кольцом Мерлина. Поток крови сразу иссяк до нескольких медленных капель. Он перевязал рану. Даже в неуверенном свете единственного мерцающего факела была заметна ее восковая бледность.

Он убрал густые темные волосы с холодного влажного лба. Его сердце разрывалось. Какое мучительное сходство!

Он поднял тяжелую прядь ее волос. Они проскользнули сквозь его дрожащие пальцы, когда он поднес их к губам, вспоминая тот восторг, который испытывал, видя, как эти волосы вызывающе развеваются на ветру.

Свет факела поблескивал на ее тоненьких золотых колечках. Они были ее единственными украшениями. Ее главными сокровищами. Как часто он видел, как она смотрит на них, целует их, перед тем, как идти на бой. Гвальхмаю как-то говорили, что эти кольца были подарками от матери и брата, и что на них были выгравированы имена святых.

Он вспомнил, как Кореника говорила ему, что через века по золоту он узнает ее.

Он вздохнул. "Моя драгоценная, любимая, потерянная! Я смотрю на эту странную, смелую девушку и вижу тебя!"

От его нежного прикосновения Жанна тихонько застонала. Ее глаза остались закрытыми, однако ее лицо повернулось к нему, и губы пошевелились.

"О, дорогой мой! Разве для этого мы говорили о любви на лебедином озере?"

Гвальхмай не мог поверить своим ушам. "Кореника! Ты ли это?"

"Ненадолго, мой дорогой! Только пока она спит. У нашей внучки такая сильная воля! Я никогда не могла ею управлять, могла только дать ей немного утешения и совета. Есть другие, которые направляют ее; они делают это лучше, чем могла бы я".

"Ты все еще любишь меня? Я думал, что твоя любовь умерла. Разве ты не забыла надолго обо мне?"

"Я присматривала за тобой глазами твоего товарища, самурая Хансиро! Тебе не казалось странным, что он прошел за тобой полмира, охраняя тебя во всем этом безумии убийства в стольких войнах?

Это было то, что разделяло нас. Ты не узнал бы меня, пока ты пытался умереть. Ты ни о чем не подозревал, мой единственный?

Не отчаивайся. Конец твоего странствия близок. Мой путь закончится с твоим, и тогда мы будем вместе. Разве ты не понял, что это я привела тебя сюда?"

"Ах, Кореника! Я был так уверен вначале, что она — это ты. С тех пор я увидел в ней так много мелочей, которые запомнил о тебе. Как она может быть настолько похожа на тебя, когда ты была Никки, и не быть снова тобой? Я не смогу этого вынести, если вы двое не будете единой!"

Глаза Жанны были по-прежнему закрыты, а губы улыбались. Знакомая, долгожданная улыбка!

"Неужели ты не догадался, мой дорогой, мой единственный муж? Отсчитай время назад на много поколений. Мать матери ее матери и многих других матерей до этого была дочерью твоего сына!

Я никогда не рассказывала тебе о том, что увидела в кристалле провидицы. Она знала, что произошло с момента нашей встречи, и показала мне, что нам предстояло. В конце видения, она показала мне девушку на коне, одетую в чистую яркую сталь, без герба и эмблемы. У нее было мое лицо, но я знала, что это не я.

Я видела, как она приближается к своей судьбе и вечной славе, и я видела в ней осознание этого и многое другое. Я увидела в ней что-то от себя и что-то от тебя. Тогда я поняла, что мы встретились не случайно.

Ах, Гвальхмай, ты видел мою богиню и любишь ее. Я никогда не видела твоего Бога, но теперь я знаю, что он живет, и я тоже люблю его.

Не может быть, чтобы мир вращался бесцельно, без направляющего плана. Все наши разлуки, боль и долгое ожидание стоили того, чтобы стать предками такой девушки!"

"Да! О да, Кореника! Я гляжу на нее с таким восхищением, с такой гордостью! И она такая, как ты. Неудивительно, что я решил, будто это ты вернулась!"

"Мне сказали, что скоро мы будем вместе, и больше никогда не расстанемся. Мы были лишь частичками чрезвычайно сложного замысла. Я знаю это сейчас, и ты тоже должен знать.

Я видела небольшую часть этого плана в кристалле. Он был настолько далеко идущим и божественным, что это потрясло меня, и я не могла рассказать тебе о нем, чтобы знание плана каким-либо образом не привело к его провалу.

Тогда я узнала, почему мы оба родились для этой любви, и ощутила радость и гордость оттого, что мы были избраны. Но и горе было смешано с этой радостью, потому что мне показали, какой будет из-за нас ее судьба.

Сюда идут, мой дорогой. Я должна прощаться. Ахуни-и сказала мне, что нам надо вернуться туда, откуда началось наше долгое странствие, к тому месту льда и огня. Мы поедем туда вместе, когда здесь все закончится, я обещаю. Это будет скоро. Будь терпелив и держи меня, всегда держи меня в своем сердце!"

Жанна-Кореника замолчала. Подошли Д’Олон и де Гокур с обеспокоенными лицами, за ними последовал запыхавшийся лекарь с тяжелой сумкой, который вопросительно посмотрел на Гвальхмая при виде перевязанной раны.

Гвальхмай приложил палец к губам. Он улыбался. "Тсс! Несите ее осторожно. Все уже сделано, она спит".

Его слова звучали легко и беззаботно, но душа его плакала, потому что теперь он точно знал, что Кореника ушла.

Категорические приказы короля, пребывавшего в безопасности его двора в Санлисе, сняли осаду Парижа. Голодная армия была только рада разойтись по домам, не задумываясь о следующих бесцельных месяцах.

Де Ре, возведенный в звание маршала Франции, покинул удушливую атмосферу двора в глубоком негодовании. Увольняя Гвальхмая из своего отряда, он спросил: "Примете ли вы теперь постоянное место в гвардии Девы, пока я не призову вас снова?"

"Конечно, с удовольствием!" Так Д’Олон и Гвальхмай стали близкими спутниками Жанны, пока она следовала за компанией короля из замка в замок, как домашняя собачка, в праздности и отчаянии.

И знамя лежало без дела, собирая пыль.

От Гн де Лаваля его уважаемой бабушке, вдове Дюгеклен:

"Слушайте меня! Довольно! Я собираюсь помочь моим хорошим друзьям в Компьене. Кто любит меня, следуйте за мной!"

Так ее знамя взметнулось в последний раз. Оно взлетело над ее палаткой в Ланьи, где к ней присоединились многие, кто ее любил. Прибыли шотландцы, каталонцы, итальянцы и французы. Они не просили ничего, кроме того, чтобы их повел в бой человек, которому они могут доверять.

Знамя затрепетало над движущейся колонной, марширующей на Компьен, и, как добрый знак, Гвальхмай заметил то, что уже видел, когда большая армия шла из Реймса на Париж. Зеленый мотылек опустился на флагшток, чтобы немножко прокатиться, покружить вокруг его головы, а затем исчезнуть.

"Ты все еще со мной, маленький эльф? Принеси удачу тому, кого я люблю, и ты сделаешь меня счастливым".

Он погладил рукоять меча. Утром Жанна вызвала его в качестве дежурного офицера, чтобы принять порядок дня. Она выглядела задумчивой и серьезной. Взяв со стола любимый меч, она сказала: "Баск, возьмите этот меч из Фьербуа и идите в бой с ним. Взамен я возьму ваш. С вами он будет в большей безопасности, когда я попаду в руки англичан".

Гвальхмай был в ужасе. "Бог не потерпит, Дева, чтобы такое случилось!"

"Это случится, в этом нет сомнений. Мои голоса объявили, что меня возьмут в плен в день святого Иоанна. Они никогда не лгут".

"Тогда отложите кампанию, прошу вас, пока этот день не пройдет!"

Она слабо улыбнулась. "Это не поможет. Я должна выполнить свой долг, в этом моя судьба. Они говорят, хотя и не объясняют, что это необходимо для того, чтобы впоследствии была одержана великая победа. То, что случится со мной, не имеет значения. Это то, для чего я родилась".

"Вы не просили своих святых заступиться за вас, чтобы вас пощадили?"

Жанна помедлила, затем медленно ответила: "Все, что я просила, это умереть быстро и не страдать долго. Мне обещали, что так и будет. А потом я буду с ними в раю".

Когда колонна вышла, меч Дюрандаль висел у Гвальхмая на боку. Легенда гласила, что Карл Мартелл сражался этим мечом против сарацин в Пуатье задолго до того, как он попал к Роланду. Гвальхмай не знал, правда ли это. Но он был уверен, что два героя согрели его рукоять, и один из них ехал сейчас перед ним по дороге в Компьен.

Он благоговейно поднял клинок и поцеловал крест рукояти. Его взгляд упал на кольцо Мерлина. Оно было холодным. Это означало, что в предстоящем сражении сам он не был в опасности. В один миг, он принял решение.

Двинув лошадь вперед, он протолкался меж двух братьев Жанны и протянул кольцо Пьеру.

"Я заметил, что у вашей сестры осталось только одно кольцо. Если бы я предложил ей другое, на память или в знак любви, которую, как вы знаете, я к ней испытываю, она бы его не приняла. Она боится колдовства и — я должен быть честен с вами — у этого кольца есть определенные магические свойства, которые были бы ей очень полезны, если она попадет в беду. В случае опасности, кольцо на пальце становится горячим. Еще оно открывает двери и снимает цепи. Если этот подарок придет от вас, может быть, она примет его".

"А почему вы не оставите его себе?"

Пока Гвальхмай искал ответ в своей душе, он тоже услышал Голос. Он звучал как золотой колокольчик. Чувство глубокого покоя охватило его. "Мне оно больше не нужно. Оно никогда мне больше не понадобится".

Утром 22 мая, когда Дева привела свою небольшую армию в Компьен, прорвав бургундские линии в самом слабом месте, Гвальхмай, который ехал рядом с ней, чтобы защитить ее, увидел, что у нее было по кольцу на каждой руке.

Судьба постигла их, как и было предсказано, в день св. Иоанна. Когда 500 человек, которых Жанна вывела из города с целью уничтожить вражеский склад, возвращались обратно, они внезапно столкнулись с огромными силами противника, брошенными на перехват.

Яростно преследуемые со всех сторон, смешавшись с врагом, ее воины бились почти до самых городских ворот. Гвальхмай отбил множество копий, нацеленных на Жанну, действуя в качестве арьергарда.

"Делай дело, и мы их побьем! Повернись! Отбивай! Мы победим!"

Алый с золотом плащ и развевающееся знамя делали ее главной целью атаки. Вдруг Гвальхмай с ужасом увидел, как поднимается мост Компьена. Одновременно опустившаяся решетка спасла город, но не оставила арьергарду никаких шансов на спасение.

Дева сражалась за свою жизнь. Сверкающий меч поднимался и падал, бил шлемы, шеи и поднятые руки.

"Я никогда никого не убью!" — поклялась она и держала эту клятву. Гвальхмай видел, что даже сейчас, в отчаянном положении, она била не лезвием, а плоской стороной клинка. Несмотря на это, ее сильная молодая рука все еще была способна выбить человека из седла. Он видел бегущих лошадей и их всадников, без сознания лежащих на земле.

Он сражался, пытаясь пробиться к ней. Д’Олон был сбит с коня и схвачен в плен, оставшись верным до конца; ее брат Жан без сознания, а Пьер завяз в извивающемся клубке людей. Гвальхмай мечом почти прорубил себе дорогу до нее. Слишком поздно он заметил всадника, размахивающего одним из тех тяжелых свинцовых молотов, которые использовали главным образом воины-монахи, потому что их правила запрещали проливать кровь.

Он вскинул Дюрандаль, чтобы отбить удар. Меч отлетел, как перышко, и огромный вес обрушился на его правый бок. Ребра треснули, раскололись, и Гвальхмай упал.

Угасающим взглядом он увидел, как пикардийский лучник ухватил ее накидку и сдернул Деву с коня. Знамя заполнило небо над ним. На мгновение вся его ткань засияла во славе, его созвездие королевских лилий превратилось в блестящие метеоры, которые мчались на него, ослепляя светом. Край знамени коснулся земли, и шелковое чудо погасло. Это была уже не орифламма, а просто кусок ткани, который махнул его по лицу.

Последним усилием он попытался схватить и удержать его край. Он успел только прижать его к губам, а затем темнота ночи опустилась на него, а знамя и тот, кто нес его с такой гордостью, исчезли с его горизонта.