Кольцо мечей

1

Полет проходил точно по плану. Они совершили первую переброску, следуя инструкции врагов, и оказались неизвестно где. Их встретил хварский корабль и передал новые инструкции. Они отправились дальше, а хварский корабль остался проверить, не следует ли кто-нибудь за ними. Это повторилось еще два раза, и тогда, после четвертой переброски они добрались до вражеской станции. Небесное тело, вокруг которого она обращалась (на большом безопасном расстоянии), не испускало видимого света, и станция оставалась просто изображением на экране компьютера в наблюдательной рубке — короткий толстый цилиндр, больше всего походивший на консервную банку с супом.

Как было условлено, их космолет затормозил на большом безопасном расстоянии от банки с супом, и они начали ждать прибытия хварского челнока. Анна упаковала вещи. Решить, что именно взять с Земли, было нелегко, а теперь пришлось принимать новые решения. Какую одежду выбрать для самых первых переговоров с инопланетными врагами в их собственном пространстве?

Удобную одежду, допускающую разные сочетания. Одежду, которую легко стирать и не надо гладить.

Но сверх того один ансамбль, который ослепит голубые равнодушные глаза инопланетян. А если не инопланетян (кто знает, что способно их ослепить?), так других членов ее делегации или же Никласа Сандерса, человека с приятном улыбкой и не такой уж приятной историей. А впрочем, она же не знает, будет ли он участвовать в новых переговорах.

Кончив собирать вещи, она поднялась в наблюдательную рубку, где на экране жестянка с супом поворачивалась, вращаясь вокруг своей длинной оси.

Там уже сидел один из ее товарищей, молодой дипломат Этьен Корбо.

— Не понимаю! — сказал он. — Ведь этим станциям можно придать любую форму. Почему же они выбрали такую безобразную?

— Возможно, они видят ее по-иному. Красота в глазах смотрящего, если вспомнить старинную поговорку.

Этьен покачал головой.

— Я верую в эстетические абсолюты. Мораль относительна, но в искусстве заключена истина.

— Чушь собачья.

— Вам придется отучиться от некоторых выражений, милая Анна.

С какой стати? Она включена в делегацию лишь по одной причине: враги попросили послать именно ее, Перес Анну. Хвархаты знают, что она не дипломат, и, наверное, не ждут, что она будет выражаться, как Этьен.

Вражеский челнок прибыл, и дипломаты перешли на него — широкозадые земляне расположились на широких инопланетных сиденьях. Она была среди них единственной женщиной: хвархаты специально это оговорили.

В челноке пахло чем-то непривычным. Хвархатами, решила Анна секунду спустя. За два года она успела забыть их запах, а тут вспомнила почти сразу. Он не был неприятным, просто нечеловеческим.

Экипаж челнока был в шортах и сандалиях. Все держались очень вежливо. Это их свойство она тоже запомнила, когда в первый раз встретилась с хвархатами на планете псевдосифонофор. И двигались они с непринужденной грацией, видимо, характерной для всей расы. А вот выглядели более чуждыми, чем тогда. Из-за того, что были без формы? И было видно, какие они мохнатые? Или причина — их соски? Их у них оказалось четыре — две пары больших темных, четко выделяющихся на широкой мохнатой груди.

Сколько детей хвархаты рожают одновременно? Анна провела специальное исследование, но материала о хвархатах было слишком мало, а об их женщинах и того меньше.

— Меня от них всегда просто дрожь берет, — сказал Этьен. Он сидел рядом с ней.

— Почему?

— Их глаза. Руки. Мех. Их агрессивность. Вас же не было в лагере в момент нападения.

Нет. Она была захвачена человеческой, военной разведкой.

Она ощутила толчок. Челнок отделился от земного космолета «Посланец Мира». Минуту спустя сила тяжести в нем уменьшилась, и Анна проверила ремни.

Полет был самым обычным. Двигатели заработали, отключились, опять заработали. Сила тяжести все время изменялась. Смотреть было не на что кроме стенок без иллюминаторов. Неужели хвархаты не используют других цветов кроме индустриальных? И почему их индустриальные цвета совпадают с земными? Конечно, ей ничего не известно об их зрении. Возможно, эти стенки покрыты яркими узорами, невидимыми для нее. Возможно, когда инопланетяне смотрят на разные оттенки серого, они видят — кто знает, что они видят? Ослепительные радужные краски?

Вокруг нее нервно переговаривались дипломаты. Не касаясь ничего важного — инопланетяне могли подслушать. В ряду перед ней посол рассказывал о своих гладиолусах, а Этьен рассказывал, как в последний раз был в нью-йоркском Музее современного искусства.

Час спустя новый легкий толчок. Челнок пристыковался. Двери открылись, и делегация выплыла по воздуху в коридор с помощью инопланетян, которые сами в воздухе не парили. Видимо, подошвы их сандалий прилипали к полу.

Совсем как прибытие на человеческую станцию, подумала Анна. Лифт доставил дипломатическую делегацию от оси к краю. Когда лифт остановился, они больше не парили, а с достоинством вышли в коридор. Хвархатские космолетчики проводили их по коридору в большую ярко освещенную комнату с серо-бежевым ковром. Воздух был прохладным, пахнул машинами и инопланетянами: их там стояло шестеро, одетых в шорты до колен — и только.

— Ну, что за костюмы! — сказал Этьен.

Анна тоже предпочла бы облегающую форму, которую хвархаты носили прежде. Однако теперь они явно чувствовали себя вольготнее, хотя и менее походили на воинов космической эры.

С официальным приветствием к ним обратился очень толстый хвархат, говоривший с сильнейшим акцентом. Не первозащитник. Почему его тут нет? Посол произнес ответную речь. Анна стояла позади других, и ей было плохо слышно, но в любом случае казенные фразы ее не интересовали. Она обвела взглядом хвархатов, и один показался ей знакомым — невысокий, темный, подтянутый. Он взглянул в ее сторону, и на секунду их глаза встретились. Он тут же отвел их и улыбнулся. Очень знакомой улыбкой: мимолетной, сверкающей, короткой, как его взгляд. Хей Атала Вейхар.

Когда обмен любезностями закончился, он подошел к ней.

— Мэм Перес!

— Дозорный Хей Атала!

— Вы меня помните. Я рад. Но должен сказать вам, что меня повысили. Теперь я держатель.

— Поздравляю.

Он сверкнул улыбкой.

— Как вы знаете, было решено, что вам следует жить подальше от мужчин. Я провожу вас в отведенное вам помещение.

Она сказала об этом остальным делегатам. Этьен явно встревожился. Помощник посла сказал:

— Мне это не очень нравится, Анна.

Начальник охраны попросил ее быть осторожнее. Хей Атала ждал с вежливым терпением.

Минуту спустя они уже шли по коридору. Точно такому же, как все остальные на хварской базе — большому, пустому, серому и полному инопланетян, куда-то спешащих с обычным уверенным видом.

— Я прочел «Моби Дика», как вы посоветовали, — сказал держатель. — Очень хорошая книга и почти совсем пристойная. Я… как это говорится?… допекал Сандерс Никласа, чтобы он ее прочел. Мне хотелось бы обсудить ее с человеком. Может быть, пока вы здесь…

Они свернули в поперечный коридор. Анна посмотрела вперед и увидела высокую худощавую фигуру. Он стоял лицом к ним, скрестив руки и прислонившись к серой стене. Ноги он тоже скрестил и опирался только на одну. Все такой же. В ее памяти Никлас всегда горбился и расслаблялся. Если не считать их последней встречи.

Он выпрямился, отошел на шаг от стены и опустил руки так, что они не соприкасались с боками. Видимо, это была формальная поза — руки параллельно бокам, пальцы сжаты, ладони повернуты вперед, большие пальцы отогнуты вверх. Что это означает? «У меня ничего не спрятано ни в руках, ни в рукавах?»

Хей Атала остановился и принял ту же позу.

— Привет, Анна, — сказал Ник и улыбнулся. Он выглядел почти так же, как два года назад. Пожалуй, чуть-чуть состарившимся. В волосах стало больше седины.

Хей Атала объяснил:

— Дальше, мэм, вас проводит Ники. На женской половине станции у меня нет родственниц. И мне не следует туда ходить. Ники же принадлежит к одной с вами расе, и он говорил мне, что вы с ним уроженцы одного края вашей родной планеты.

— Это так? — спросила Анна у Никласа.

— Я читал ваше досье. Вы выросли под Чикаго, а я в Канзасе. Мы оба уроженцы Среднего Запада. И, значит, почти родственники. Разрешите взять вашу сумку?

— Мне не положено выпускать ее из рук. Враги могут подложить в нее подслушивающее устройство или бомбу.

— Нам достаточно подслушивающих устройств в стенах, — сказал Хей Атала. — И кто же это будет взрывать бомбы внутри собственной космической станции? — Он задумчиво помолчал. — То есть большие бомбы. Надеюсь увидеться с вами позже, мэм. — Он повернулся и пошел по коридору. Анна посмотрела ему вслед.

— Мне чудится или он действительно движется даже грациознее, чем остальные хвархаты?

— Им нравится придумывать имена друг для друга, — сказал Никлас. — Особенно это относится к мужчинам. Обычно это шуточные имена и, нередко, обидные. Но его прозвали «Изящный мужчина». И дело не только в том, как он движется. У него изящные манеры, изящная душа, и он гораздо более откровенен по натуре, чем большинство Людей. Прекрасный молодой человек, и займет очень важное положение, если не вспыхнет серьезная война. А если в заключение нам придется воевать с Конфедерацией, вам предстоит сомнительное удовольствие иметь дело с Ваткой Шеном.

— А у вас есть прозвище? — спросила Анна.

— Целых два. «Тот, кто не любит отвечать на вопросы»и «Тот, кто не терпит ковров». Он носком сандалии ковырнул ковровую дорожку. — Двадцать лет я хожу по этой дряни и все не устаю ее ругать.

На нем была коричневая блуза с длинными рукавами, брюки того же цвета и сандалии. Как и тогда, его одежда выглядела чуть-чуть не так, словно портной толком не знал, что у него получится. К его поясу были прикреплены две круглые бляхи — металлические, эмалированные, с эмблемами, ей непонятными и, почти наверное, обведенные надписью.

— Так идемте, — сказал он.

Они пошли дальше. Он почти сразу же засунул руки в карманы и шагал с ленивой развалкой, совсем не похожей на быструю грациозную походку Вейхара.

— Почему они без формы? — спросила Анна.

— Вы видите обычный хварский мужской костюм. Вспомните: Люди покрыты мехом, а мужчины — в значительном большинстве — подолгу живут в местах с искусственным климатом. Зачем им одежда? Все, что требуется, — карманы, что-то, чтобы прицеплять опознавательные бляхи и самый минимум, чтобы не смущать Людей, принадлежащих к целомудренным культурам. Все это вы и видите.

— Форма на планете была маскировкой, — сказала Анна.

— Своего рода театральными костюмами, — возразил Никлас. — Я сказал генералу, что землянам будет трудно с полной серьезностью отнестись к людям в шортах. Ну, и художественный корпус разработал форму для космических воинов. Очень симпатичную на мой взгляд. Особенно мне понравились черные глянцевые сапоги, хотя ума не приложу, какой в них смысл. Верхом по космическим станциям не ездят, длинных пеших переходов тоже не совершают. Опасность змеиного укуса маловероятна. Разве что пинать подчиненных, изрыгая горловые проклятия на иностранном языке.

Она совсем забыла звук его голоса. Легкий приятный тенор, полный веселой насмешки.

— А это у них принято?

— Пинать подчиненных? Нет. Да и проклятий они не изрыгают. Главному хварскому языку непристойные выражения не свойственны. Они в нем вовсе отсутствуют. Ни к какой матери вы никого послать не можете. И не найдете аналога для мешка с дерьмом. Порой мне кажется, что это объясняет в хвархатах очень многое.

Они свернули в новый коридор и увидели высокую двойную дверь, охраняемую двумя солдатами с винтовками в руках. На середине двери помещалась эмблема, разделенная пополам линией створок — языки пламени высотой около метра, выпуклые и позолоченные.

— Огонь очага, — сказал Никлас. — Он символизирует Богиню и Родной Мир, Средоточие Рода и Женщин, а, может быть, Женщину. Я так и слышу заглавные буквы всех этих существительных. — Он посмотрел на одного из солдат и произнес несколько слов. Тот повернулся и нажал на что-то. Двери отворились.

За ними заблестел бледно-желтый деревянный паркет. Никлас вошел, Анна последовала за ним, и створки позади них сомкнулись.

Стены были словно оштукатурены — белые с легким голубым отливом. Красочные гобелены изображали хвархатов, занятых чем-то для нее непонятным. По коридору тянулся длинный ковер. Как и гобелены, он пылал красками — красной, синей, темно-зеленой, сочной оранжевой и ярко-желтой.

— Пресвятая Дева, — сказала Анна.

Никлас засмеялся.

— Я прожил среди хвархатов почти десять лет, прежде чем увидел обстановку женских помещений. Тогда две тетушки генерала решили узнать побольше про товарища, которого выбрал себе их дорогой племянник, и прибыли на одну из станций. — Говоря это, он вел ее по пестрому ковру мимо гобеленов. — Они вызвали туда на свидание генерала и меня. Я уже слышал, что женские помещения отличаются от мужских. И все же был ошеломлен.

Анна посмотрела вперед. В глубине виднелись три фигуры в красно-желтых одеяниях. Они стояли в ожидании с обычной хварской невозмутимостью. Высокие, массивные, плотные.

Никлас продолжал, понизив голос почти до шепота:

— Требуется очень многое, чтобы хвархатские матриархи покинули родную планету. Но генерал вился ужом. Они попросили его привезти меня в Эттин, а он все находил и находил предлоги для отсрочек. Вот они и явились к нему сами. Род очень честолюбивый, а генерал самый выдающийся Эттин среди своего поколения. Тетушки не собирались допустить, чтобы с их главным представителем в мире мужчин произошло что нибудь нежелательное.

Они приблизились к троим ожидавшим. Одеяния состояли из длинных узких полос, сшитых на плечах. Ниже полосы лишь кое-где соединялись золотыми цепочками. При любом движении полосы заколышутся и, может быть, даже затрепещут, но просветы между ними не увеличатся.

Материя показалась Анне похожей на шелковую парчу. Узор у каждого одеяния был свой. Один напоминал цветочные гирлянды, другой слагался из геометрических фигур, а третий как будто состоял из животных, которых Анне видеть не доводилось.

Никлас остановился. Он вынул руки из карманов и опустил ладонями вперед. Обычная его дерганость исчезла. Он стоял абсолютно спокойно, опустив глаза. Даже склонив голову, он был выше них сантиметров на десять, однако рядом с их массивными фигурами казался очень хрупким.

Они почти наверное были женщинами, хотя в лицах, широких, плоских, покрытых мехом, не удалось бы отыскать женственности, как и в бочкообразных торсах, как и в обнаженных по плечо руках, толстых и мохнатых. На всех были браслеты — широкие, тяжелые, простые — почти наверное из литого золота, решила Анна.

— Не смотрите на них прямо, — шепнул Никлас.

Анна опустила глаза.

Басистый, очень басистый голос что-то произнес.

— Я должен вас представить, — сказал Никлас. — Женщина справа — Эттин Пер. Рядом с ней Эттин Апци. А слева — Эттин Сей. Они сестры и в данное время руководят родом Эттина. Эттин Гварха — их племянник.

Третья женщина — Сей — заговорила не таким низким голосом, скорее баритоном, чем басом.

— Она понимает английский, хотя предпочитает не говорить на нем. Она попросила меня сказать вам, что не сочла грубостью ваш прямой взгляд. Человечьи обычаи иные, она это понимает.

Снова заговорила первая женщина — Эттин Пер, обладательница баса.

— Она приветствует вас на женской половине, — сказал Никлас. — Они с нетерпением ждут возможности побеседовать с вами. Их начало интересовать человечество, и особенно — человечьи женщины.

— Скажите им, что я рада быть здесь, — ответила Анна. — И с нетерпением жду возможности побеседовать с ними. Поэтому генерал и пригласил меня?

— Да, — сказала Эттин Сей.

Заговорила третья женщина, Апци, тоже баритоном.

Никлас поднял голову и посмотрел прямо на нее, отвечая на их языке. Апци протянула серую мохнатую руку и легонько коснулась его плеча.

— Нас отсылают, — объяснил Никлас. — Идемте.

Три женщины продолжали стоять, точно статуи трех Парок, а Никлас повел ее по другому коридору, более узкому, но из того же материала. Гобеленов на стенах не было. Они подошли к двери из серебристого металла. Рядом в стену была вделана квадратная пластинка, тоже металлическая, но более темная и тусклая. Никлас указал на нее.

— Прижмите к ней ладонь. Покрепче. Отлично. Теперь дверь будет открываться только для двоих — для вас и меня.

За дверью оказалась большая квадратная комната. Бледно-серый паркет, нижняя часть стен обшита панелями из такого же дерева, радужно переливавшегося. Как что? Рыбья чешуя? Перламутр?

Анна потрогала панель. Словно бы деревянная, но выглядела она и правда так, как будто по ней струилась вода. Бледные цвета переливались и менялись на прохладной полированной поверхности.

— Вы разрешите мне сесть? — спросил Никлас.

— Конечно. Она поставила сумку и посмотрела на дверь, которая закрылась.

Никлас расположился в большом низком кресле и вытянул ноги.

— Я знаком с тетушками более десяти лет, но все еще чувствую себя с ними не очень уютно. Легче всего ладить с Апци. Она спросила меня, как я себя чувствую, и сказала, что рада меня видеть. — Он посмотрел на Анну и улыбнулся. — После этого осмотра десять лет назад они меня одобрили — Апци и Пер. Решили, что Гварха может оставить меня при себе. Я чувствовал себя не слишком привлекательной дворняжкой. Замурзанным щенком, которого мальчик притащил домой. «Но запомни, Гварха, ты должен хорошо о нем заботиться, а если он нашкодит, то…»

— Они такие крупные, — сказала Анна.

— Что есть, то есть. Как-нибудь я, пожалуй, объясню особенности диморфизма у Людей, но не сейчас. У вас есть кухня и ванная. Я руководил их оборудованием. Утварь покажется вам странноватой, но все приборы работают и могут использоваться землянами. На кухне есть продукты — часть тех, которые генерал забрал в заключение прошлых переговоров. Все розетки снабжены преобразователями напряжения. Если у вас есть с собой какой-нибудь электроприбор, включайте его спокойно. Имеется система внутренней связи. Я написал, как ей пользоваться и как соединиться со мной и со всеми вашими делегатами. И я перевел инструкции, что делать в случае, если отключится энергия, исчезнет притяжение, снизится атмосферное давление.

— А это часто случается?

— Насколько известно мне — никогда. Но инструкции прочтите и запомните хорошенько. Если что-нибудь произойдет, здесь самое безопасное место. Хвархаты позаботились придать этой части станции особую надежность. Все системы дублированы, и спасательные команды бросятся сюда в первую очередь. Хвархаты относятся к защите своих женщин со всей серьезностью. Пожалуй, сейчас как раз время поговорить о станции. Она была построена специально для этих переговоров и расположена на больших расстояниях от всего, что представляет для хвархатов какую-либо важность, и они обычно не пользуются этим пунктом переброски. Полезной информации здесь собрать практически нельзя. Если ваши товарищи затеют шпионские игры, то потратят время зря и только раздражат хвархатов.

— Такая огромная станция! — сказала Анна. — И они построили ее только для нынешних переговоров?

Никлас пожал плечами.

— В данный момент она почти пустует. Если переговоры пройдут успешно. Людям скорее всего понадобится больше места, если же нет, я полагаю, взрывные устройства уже размещены, где следует.

Анна поежилась при мысли о культуре, которая была способна построить такую станцию менее чем за два года, заранее зная, что ее, возможно, придется уничтожить. И она переменила тему.

— Шпионской возни не будет. Военной разведке было строго приказано держать свои мерзкие липкие лапы подальше отсюда.

— Обернитесь, — попросил Никлас.

Она послушалась и увидела на стене над панелями прямоугольник из лампочек — по три в пяти рядах. Они все горели. Все были бесцветными, кроме двух янтарных в нижнем ряду.

— Это ваш монитор безопасности. Если все лампочки бесцветны, значит, ваши двери заперты, а внутренняя связь отключена и никто не подслушивает, никто не наблюдает за вами. Но если хоть одна лампочка станет янтарной, вы изолированы не абсолютно.

— Правда? — спросила Анна.

— Моя репутация лжеца несколько преувеличена. Здесь есть подслушивающие устройства, Анна, но это не инопланетные жучки. Сотрудники службы безопасности генерала все здесь проверили, ну, скажем, утром. В первый икун. Пока вы не вошли сюда, это помещение было абсолютно изолировано.

— Пожалуй, я воспользуюсь ванной.

Никлас указал на дверь в стене, и она вошла в ванную. Про оборудование и принадлежности он сказал верно: бесспорно, странные, но все работали и годились для землян. Туалетная бумага была точно такой же, какую она где только не видела на Земле. Генерал прихватил и ее?

Анна умылась и посмотрела на себя в зеркало.

Коренастая женщина среднего роста по человеческим меркам. Кожа коричневая. Волосы короткие, черные, волнистые. В брюках и куртке из синей бумажной ткани, жатых. Белая блузка тоже из жатой ткани. Никаких украшений кроме нитки бус из ляпис-лазури. Их купила ее мать во время поездки в Исламскую социалистическую республику, еще в те времена, когда на Земле существовали подлинно независимые страны.

Так, значит, ты выглядишь в сотне световых лет от родной планеты? Причем, только что воспользовавшись инопланетным унитазом?

Да, и так выглядишь ты, убедившись, что ни такое расстояние, ни инопланетная новизна не спасают от дураков.

Фу! Какая сердитая рожа! Эти морщинки в уголках рта и между бровями ей совсем ни к чему.

В кармане куртки у нее была ручка. И от старомодных вкусов есть польза. Положиться на компьютер она не могла. Оторвав кусок туалетной бумаги, она написала: «Уберите жучки!», показала язык своему отражению и вернулась к Никласу.

Он теперь стоял с двумя рюмками в руках. Обе были до половины наполнены бледно-желтой жидкостью.

— В вашем досье сказано, что вы любите белые вина. Это пуайи-фюм. По-моему, недурное, но, должен оговориться, я сильно поотстал в подобных вещах.

Анна взяла рюмку и взамен вручила ему обрывок туалетной бумаги. Он прочел, кивнул и поднял рюмку.

— За мир и дружбу.

Они выпили. Вино было холодным и очень хорошим. Никлас поставил свою рюмку.

— На сегодня ничего не назначено. Можете отдохнуть. И, судя по вашему виду, это вам не повредит. Завтра предстоит официальное открытие переговоров, много речей, которые ничего не значат. Я предпочту пропустить церемонию, но вам следует на ней присутствовать. Утром я зайду за вами. Вам не следует никуда ходить без эскорта, причем вам знакомого. Со мной или с Хей Атала Вейхаром. Завтра я познакомлю вас еще с Эйх Матсехаром. Он служит в художественном корпусе и временно прикомандирован к генералу. По-английски говорит прекрасно, и, думается мне, его манеры вы стерпите.

Ей не хотелось оставаться здесь в обществе только жучков земного изготовления, но она не знала, о чем говорить.

— На кухне есть еще вино и еда, как я уже помянул. Войти без вашего разрешения не может никто. Не думаю, чтобы тетушки вас побеспокоили, но если все-таки, то помните, что они много выше вас рангом. Держитесь с ними уважительно и прямо. Не лгите, не пытайтесь уклоняться. Если вам не захочется отвечать на какой-то вопрос, так и скажите. Все Люди уважают прямодушие, а люди Эттина славятся прямолинейностью. Одна любовная песня начинается… — Он умолк и уставился на стену у нее над головой отрешенным взглядом. — «Я, как горцы Эттина, прямо говорю, что думаю». Перевод довольно близкий. Слова этой песни мне всегда нравились, а теперь я нахожу прелесть и в музыке. Потребовались годы, прежде чем я уловил что-то в инопланетной какофонии, какой она представлялась мне сначала. — Он подошел к двери и коснулся стены рядом. Дверь открылась, и он оглянулся на Анну. — Если взгрустнется, вспомните про ВС и поболтайте с кем-нибудь из дипломатов. Доброй ночи. И не надо ни сердитого, ни тревожного выражения: ситуация совсем не плохая. — Он улыбнулся. — Поверьте. Мне приходилось попадать в куда более скверные.

Дверь за ним закрылась.

Анна опустилась в кресло. Оно было глубоким и мягким, а обивка гармонировала с бледным сложным узором ковра на полу. Она выпила еще вина, сбросила туфли и положила ноги на столик из перламутрового дерева. Ножки были резными и изображали извивающихся чудовищ. То есть на ее взгляд это были чудовища — чешуя, шипы, когти, клыки и прочие атрибуты.

Она подняла глаза.

В потолке был плафон из серого металла и чего-то вроде матового стекла. Ей почудилось в нем что-то земное. «Арт деко»— стиль, господствовавший в искусстве Запада в середине двадцатого века. Любопытно!

Или она по вечной человеческой привычке пытается претворить чужое в знакомое. Встречаешь субъекта, покрытого серым мехом, с большими ушами и горизонтальными зрачками, и говоришь: «Ну, вы просто вылитый мой двоюродный брат, который проживает в Шомберге в Иллинойсе».

Интересно, Никлас говорил когда-нибудь что-то подобное?

Каково это — жить совсем одному среди инопланетян?

Каково это — видеть сны, что тебя пытают?

Во сне те, кто тебя пытают, не земляне. Ты пробуждаешься от кошмара, и кто-то тебя успокаивает. Кто-то тебя утешает. Как выразился генерал? Мостить словами дорогу, которая ведет назад к действительности?

Утешитель — нечеловек, и он пытал тебя.

Бездна, подумала Анна.

Она допила свою рюмку, а потом и другую, которую он только пригубил. А потом отыскала спальню.

Голый паркет из перлодерева, голые стены из чего-то вроде штукатурки, кровать — прямоугольный топчан с тонким матрасом. Только подушка выглядела обычной, но на ощупь оказалась какой-то не такой. Слишком мягкой. Потолок был распахнут звездам.

Господи, подумала она, поглядев вверх. Там сверкали одинокие солнца и дальние скопления, облака мерцающего газа всех возможных цветов.

Наверное, голограмма. Станция вращалась, а панорама не смещалась. Да и приближаясь к станции, ничего подобного они не видели.

Но если это голограмма, то куда лучше тех, какие ей доводилось видеть.

Она разделась. В ногах кровати лежало аккуратно сложенное одеяло. Она его расстелила, легла на него и созерцала звездное великолепие, пока у нее не начало рябить в глазах. Светила сливались в одно смутное пятно. Анна натянула одеяло на себя и заснула.

2

Генерал был у себя в кабинете, последнем из серии, которая протянулась (на моей памяти) через двадцать лет и уж не знаю через какое пространство. Все они более или менее одинаковы. Этот отличался новой голограммой.

Она сменила стену напротив его рабочего стола. Никаких окон, ничего для конструирования или размышлений. Ковер кончался, а за ним зеленоватые волны накатывались на пляж из зеленовато-серого песка. Небо было грозовым и почти того же цвета, что и вода. В отдалении вздымались обрывы и парили крылатые твари. Совсем мне незнакомые.

— Где это?

— Один из заселенных миров. — Генерал умолк и поправился: — Один из миров, которые мы пробуем заселить.

Я рассказал ему про жучков.

— Они подслушивают женщин. Какая гадость!

— Я же говорил тебе, что подслушивают и будут подслушивать.

Он потянулся к ВС.

— Надо сообщить моим теткам.

— Я сказал Эттин Пер.

— Ха! — Долгий выдох. — И что сказала она?

— Рассердилась. Я сказал ей, что завтра к концу первого икуна их уберут.

Он посмотрел мимо меня на голограмму.

— Нам не следовало просить человека послать Перес Анну. Мы привносим человечье поведение — человечье кощунство и бесчестье — в места, которые неизменно следует беречь.

— Скажи это своим тетушкам. Это они решили, что Сплетению необходимо получить сведения о человечьих женщинах.

Направление его взгляда изменилось. Он следил за чем-то в голограмме. Я обернулся. Одна из летающих тварей опустилась на пляж. На крыльях у нее были когти, и она поползла по песку на манер летучей мыши — крупное животное с чешуйчатой кожей в серых, зеленых и коричневых пятнах. Клюв был оснащен множеством зубов, узких и острых.

— Анна — разумный выбор. Мы ее знаем. Мы знаем, что к Людям она настроена не особенно враждебно. И она прямолинейна, первозащитник. Не знай я, что это не так, я бы назвал его птеродактилем.

— Чем-чем?

— Земное животное. Они вымерли вот уже — если я правильно помню — шестьдесят пять миллионов лет назад. Никто толком не сумел объяснить, как они взлетали и приземлялись.

— Возможно, вот так, — заметил генерал, когда тварь подпрыгнула, захлопала крыльями и взлетела.

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.

3

Ее разбудил запах жарящейся грудинки.

Звезды исчезли: над собой она увидела простой белый потолок.

Ванная примыкала к спальне, Анна забрала одежду, вымылась и оделась в другой брючный костюм, на этот раз серый (любимый цвет хвархатов) с желтой блузкой и серо-коричневыми агатовыми бусами. Золотые клипсы. И больше никаких украшений.

Ее отражение выглядело не таким сердитым и усталым, как накануне. Даже, пожалуй, счастливым. Она улыбнулась себе. Помни, Анна, повторяла ее мать, улыбка всех делает красивей, и ты, улыбаясь, почувствуешь себя счастливее.

Завтрак стоял на одном из столиков в большой комнате: полная кружка кофе, нож, вилка, тарелка с ломтиком (поджаренным) хлеба и рядом три куска поджаренной до хруста грудинки, а также квадрат чего-то вроде зеленого желе.

Никлас стоял, прислонясь к стене, с кружкой кофе в руке.

— Что это? — Она ткнула вилкой в зеленый квадрат.

— Главным образом белок. Очень питательно. Вкуса не опасайтесь: он практически отсутствует.

Анна съела кусочек. Относительно вкуса Никлас был абсолютно прав.

— Если желаете углеводов, у меня имеется нечто желтое и… — Он помолчал. — И густое. Кажется, наиболее подходящее слово. Что касается вкуса, определить не берусь. Иногда я сказал бы «картон», но ведь я уже столько лет не ел картона!

— Это человечья жратва, — сказала Анна.

Он улыбнулся.

— Грудинка настоящая, и кофе, и хлеб, но я подумал, что вам, возможно, будет интересно попробовать, что в подавляющем большинстве едят земляне, наши — по прелестному определению генерала — гости.

Анна принялась за еду, он следил за ней, прихлебывая кофе.

— Уберу потом, — сказал он, когда она кончила. — Нам пора.

Они прошли через женскую половину, никого не встретив, и вышли за двойную дверь.

В коридоре ждал хвархат — высокий, тощий, серый, в обычных шортах. Он шагнул им навстречу. В его движениях была какая-то странность, неуклюжесть. Людям не присущая.

Он протянул левую руку, глядя на ладонь.

— Так правильно? Я хочу обменяться рукопожатием.

— Не та рука, — сказала Анна.

Он протянул правую, и она ее пожала.

— Как я? — осведомился хвархат.

— Чересчур энергично. Давайте еще раз.

Они повторили рукопожатие, Никлас следил за ними с нетерпеливой усмешкой.

— Нам надо идти, Анна.

Они повернулись и пошли дальше втроем. Ее первое впечатление от движений инопланетянина подтвердилось: они были плохо координированы. Такого хвархата она видела впервые.

— Матс забыл представиться, — сказал Никлас. — Эйх Матсехар, наступающий. Иными словами он выше меня рангом и временно прикомандирован к штабу генерала. Главным образом для того, чтобы изучать землян. Вообще же он служит в художественном корпусе и является лучшим драматургом нынешнего поколения.

— Лучший драматург — мужчина, — возразил Эйх Матсехар. — Амит Ашарил замечательный драматург и, возможно, не уступает мне, хотя сравнивать мужское и женское творчество невозможно.

— Арбуз и свиной хрящик, — добродушно заметил Никлас.

— Я знаю это выражение, — сказал инопланетянин. — Два ваши туземные лакомства, которые по неясной мне причине сравнению не подлежат.

— Угу, — подтвердил Никлас.

— А вы, — хвархат наклонил голову, глядя на нее искоса, — Перес Анна, последняя жертва Ники.

— Что-о?

— Об этом поговорим в другое время, — вмешался Никлас.

— А почему не сейчас? — осведомился Эйх Матсехар.

— Неизвестно, кто нас слушает.

— Здесь? — Инопланетянин оглянулся. — Скорее всего никто. Да и что они услышат? Коридорную болтовню?

— Может быть, — сказал Никлас.

Они шли и шли по коридорам, совсем одинаковым: голые стены, плотные ковровые дорожки, все (как всегда) серое. Прохладный, почти холодный воздух пахнул металлом и инопланетянами. Их нагоняли, с ними расходились хвархаты, но их было меньше, чем накануне. Их делегация прибыла в час пересменки? Работают ли хвархаты посменно?

Они вышли в коридор, охраняемый двумя солдатами с винтовками.

— Это станция Переговоров-С-Врагом, — сказал Никлас. — То есть так переводится ее название. А это секция Переговоров-С-Врагом. Дальше вас проводит Матсехар. А мне надо заняться кое-чем другим.

Она пошла с инопланетянином. Он проводил ее до комнаты, где уже собрались остальные делегаты, и ушел. Глава службы безопасности, худой, темнокожий человек в штатском костюме и со штатской прической, спросил:

— Все нормально? — У него был певучий карибский выговор. — Капитан Мак-Интош.

— Прекрасно. Я познакомилась с некоторыми женщинами.

— О? — сказал помощник посла. — Иметь с ними дело легче, чем с мужчинами?

— Не думаю, — ответила Анна.

Он нахмурился.

— Я надеялся услышать другое, Анна. Вы будете наблюдать переговоры отсюда. Никакие наши настояния не подействовали. Они не желают, чтобы вы присутствовали в зале заседаний, хотя сами же просили, что бы мы привезли вас в такую даль.

Ее это вполне устраивало.

Делегаты вышли гурьбой, дверь за ними закрылась, и Анна оглядела еще одну серую комнату с ковром. Единственное кресло стояло перед голой стеной. Обычное — широкое, низкое, слишком мягкое. Анна села, и стена перед ней исчезла. Теперь она смотрела в другую комнату, заметно больше той, в которой находилась она. Там двумя рядами друг против друга стояли кресла, совсем такие же, насколько она могла судить, как ее кресло. Они занимали середину комнаты, где больше не было ничего, кроме стен обычного цвета и без окон.

Странно, подумала она, устраиваясь поудобнее. Люди как будто придерживались двух крайностей — унылой функциональности и того, что она видела на женской половине, где обстановка отличалась богатством красок и форм, изукрашенностью и чудесной выделкой. Мужской и женский стиль, и только? То есть их мужчины обречены на серые тона военных кораблей, а женщины живут среди ярких ковров и гобеленов, среди дерева, отливающего перламутром?

Комната начала заполняться. Первыми через невидимую дверь вошли земляне, гуськом обогнули один ряд кресел и выжидающе встали каждый перед своим. Все это было обговорено и условлено: как кто войдет и где сядет.

Хвархаты вошли с противоположной стороны. Они были в форме космических воинов. Сапоги были высокими, черными, глянцевыми и действительно дышали силой, надменностью, воинственностью. Куда внушительнее сандалий.

Шедший впереди был заметно ниже тех, кто следовал за ним. Он обогнул второй ряд кресел и остановился перед креслом в середине, а затем обернулся к землянам, коренастый, очень широкий в плечах. Держался он очень прямо, как они все — она еще не видела хвархата, который горбился бы. Он обладал обычной хварской грацией движений и поз, но также чем-то еще. Только чем? Полной уверенностью в себе? Категоричностью? Анна подыскивала слово. Способность быть категорично точным. Остальные хвархаты встали справа и слева от него. Она узнала Хей Атала Вейхара, вставшего по левую руку невысокого чуть сзади. Все остальные хвархаты тоже стояли почти вплотную к креслам, чтобы невысокий один был впереди.

Он быстро посмотрел по сторонам, проверяя, все ли его подчиненные заняли свои места, потом взглянул на посла землян и кивнул. Все сели одновременно, инопланетяне и земляне, после чего начались представления.

Невысокий был назван Защитник-Очага-С-Честью Первый-Впереди Эттин Гварха. Генерал Ника чуть наклонил голову в сторону Хей Атала Вейхара, который служил переводчиком, но в остальном сохранял прямую позу и смотрел на землян с невозмутимым спокойствием. Или с равнодушием? Когда он заговорил по-хварски, она узнала его голос: глубокий мягкий бас, в котором прятался металл. Он ничем не выдал, что понимает английский, хотя это было уже известно всем.

Вслед за представлениями начались речи.

Наверное, она не подходит для такой работы. Подобные церемонии не для нее. Хорошо еще, что она тут, а не в зале. Она бы начала ерзать и думать о чем-нибудь поинтереснее. Жучки у нее в багаже, инопланетные интерьеры, сколько детей в среднем рожают хварские женщины. Странно! Псевдосифонофор она часами наблюдала в бухте, и это ей не надоедало. Возможно, потому, что они, насколько она могла судить, не лгали. Они действительно разрывались между страхом и побуждением к спариванию. Они действительно старались успокоить друг друга.

Господи, как она тоскует по этой планете! С тех пор, как военная разведка увезла ее, она туда не возвращалась. Она на секунду закрыла глаза и вообразила, что стоит у борта бедного старого «Марка», который, наверное, все еще покоится на дне какого-нибудь подводного ущелья. Над ней синее небо, вокруг золотистые холмы. В прозрачной воде бухты повсюду колышутся псевдосифонофоры, а свет падает так, что можно рассмотреть их прозрачные тела.

Заседание длилось четыре часа. Наконец все встали и разошлись согласно заранее разработанному протоколу. Голограмма исчезла. Дверь ос комнаты отворилась, и на пороге появился Эйх Матсехар.

— А почему вас там не было? — спросила она, махнув на стену.

— У меня нет способностей к переговорам. Я здесь, чтобы наблюдать и постараться понять. Если вы пойдете со мной, Перес Анна, я отведу вас туда, где ваши сотоварищи будут есть и разговаривать одновременно. Ники говорит, что у человеков это очень распространенный, почти повсеместный обычай, и я читал об этом в ваших пьесах. Например, сцена пира в «Макбете».

Они пошли по коридору в направлении какой-то еще комнаты. Не станция, а лабиринт!

Открылась еще дверь, и Эйх Матсехар сказал:

— Я вернусь за вами через пол-икуна. Два часа с небольшим по вашему времяисчислению.

— Вы читали «Макбета»? — спросила она.

— Да. В оригинале и в переводе Ники. И подумал, что сумею что-то из этого сделать. Гетеросексуальность сюжетно неважна. Эта женщина, эта удивительная и ужасная женщина может быть матерью или сестрой. И тогда получится пьеса о честолюбии и кровопролитии, а это вполне пристойные темы и никого из зрителей не смутят. Но пока у меня ничего не выходит. Возможно, когда я понаблюдаю побольше ваших людей…

После паузы он продекламировал:

Способен ли весь океан Нептуна

Смыть эту кровь с руки моей? Навряд ли.

Моя рука окрасит ширь морскую,

И красной станет зелень волн ее.

— Вот это подлинная литература!

С этими словами он указал на дверь, и Анна вошла.

Комната была полна ее коллегами, которые уже расселись вокруг длинного и слишком низкого стола. Впрочем, стулья тоже были низкими. Посол, дородный уроженец Юго-Восточной Азии, без труда поднялся на ноги, говоря:

— Мэм Перес, прошу вас сюда. Мне нужны сведения о хварских женщинах.

Анна села между ним и его помощником, который ростом не уступал Никласу и скорчился на своем стуле в три погибели.

Чарли и Стен. Она рассказала им о своей встрече с женщинами Эттина, одновременно расправляясь с псевдоуткой, сдобренной лимонной травой.

Когда она кончила, Чарли положил палочки на тарелку и откинулся.

— Здесь находится Никлас Сандерс. Почему они не используют его в переговорах?

— Какое это имеет значение? — спросила Анна.

— Не знаю. И не собираюсь придавать Сандерсу особую важность. Вы по опыту знаете, что из этого воспоследовало. Если бы ВР держала свои лапы при себе, мы могли бы уже заключить договор. Вообще-то у нас есть причины быть ему благодарными. Я убежден, что пользоваться кухней мы можем не без его участия. Все снабжено инструкциями по-английски, подробными и четкими. Возможно, ему следовало бы писать научно-популярные книги.

— Что должна делать я? — спросила Анна.

— То, что уже делаете. Разговаривайте с инопланетянками. Разговаривайте с Никласом Сандерсом. Докладывайте об этом. Я уверен, что мало-помалу нам станет ясно, почему инопланетяне просили прислать именно вас, а также какую роль в переговорах играют эти, судя по вашим словам, необыкновенные женщины.

— Меня, — сказал Стен, — озаботило утверждение этого человека, что станция, где мы находимся, была построена специально для переговоров с нами. Возможно ли подобное, капитан Мак-Интош? Мы бы сумели?

— Не знаю. Но и знай я, такая информация засекречена. — Он помолчал. — Если это правда, то достижение внушительно. Думаю, это я сказать могу, еще… Мне трудно поверить, что станция почти пуста. Будь у меня столько помещений, я бы сумел ими распорядиться.

Стен тревожно нахмурился. Чарли сказал:

— Постараемся избегать неосновательных предположений. Что делают хвархаты со своими станциями в своем секторе космоса, нас не касается.

Анна ушла после желе и черного кофе по-азиатски, сваренного с сахаром и сгущенным молоком.

Эйх Матсехар ждал в коридоре, такой же невозмутимый и терпеливый, как остальные хвархаты. И только когда он пошевелился, она вновь заметила не хварскую неуклюжесть. Они пошли назад по коридорам.

Примерно на полдороге она спросила:

— Что вы подразумевали, сказав, что я последняя жертва Ники?

— Раз он не хочет, чтобы я разговаривал в коридорах, я не стану, — ответил инопланетянин. — Хотя и думаю, что он ошибается, потому что не понимает правил шпионажа. Для всего есть правила, хотя вы, человеки, словно бы этого не понимаете. Как в результате вам должно быть трудно жить!

Он оставил ее перед высокой двойной дверью. Анна вошла и по широкому, увешанному гобеленами коридору направилась к своим комнатам.

В большой Никлас разговаривал с каким-то инопланетянином. Оглянувшись на нее, он сказал:

— Анна, это начальник службы безопасности генерала. Ему хотелось бы проверить, нет ли на вас подслушивающих устройств. С вашего разрешения, разумеется.

Она кивнула, Никлас что-то сказал, и инопланетянин поднял руку, в которой держал что-то вроде серебристого пистолета с дулом раструбом, как у старинных мушкетонов. На стволе тускло подмигивали лампочки. Он начал водить пистолетом вокруг нее, ни разу не коснувшись ее и ни разу не подняв головы настолько, чтобы встретиться с нею взглядом. Прибор пару раз мелодично зазвенел, лампочки замигали ярче и чаще.

Очень красиво, подумала Анна. Но что, собственно, происходит?

— Вы не могли бы дать ему свой пояс? И туфли? В них жучки.

Она послушно сняла и отдала их.

Ник и инопланетянин перебросились несколькими фразами. Инопланетянин был примерно одного роста с генералом и еще более коренаст. Его грудь напоминала бочонок. Руки и ноги были короткими, толстыми и могучими. Волосы на голове образовывали гребень, который тянулся по спине, более темный и длинный, чем остальной мех, и бросавшийся в глаза.

Наконец, он обернулся к ней и заговорил, опустив взгляд.

— Он благодарит вас за снисходительность и содействие. Ваши комнаты теперь полностью изолированы.

— Отлично.

Инопланетянин ушел, захватив ее пояс и туфли.

Едва дверь за ним закрылась, Никлас сказал:

— Помните моего охранника в те наши встречи? Совсем мальчика?

— Которого убили?

Он кивнул.

— Его звали Гва Хаттин. А тот, кто сейчас ушел, его старший брат. Гва Ху. Всякий раз, когда я слышу его имя, мне вспоминается военный клич старых американцев.

Анна посмотрела на него с недоумением. Он ухмыльнулся.

— Вахууу! Гва связаны с Эттинами более трех веков и регулярно обменивались с ними генетическим материалом. Малый род генерала, его мужской род — Гва. И обычно у него в штабе есть двое-трое Гва.

— То есть военная разведка убила родственника Эттин Гвархи?

— Да. Наступающий Гва Ху забрал вашу сумку, выбрасыватель зубной пасты и компьютер. Сумку и выбрасыватель вам вернут скоро, а компьютер, вероятно, задержат подольше. Лучшее место, чтобы спрятать дерево, — дремучий лес.

— В моей зубной пасте был жучок?

Никлас усмехнулся.

— Как видите. Если вам нужен компьютер сейчас же, могу одолжить вам земную модель. А если вы любите играть, то у меня имеется интересный вариант поисков. Единственный тип игры, который я терплю.

— Спасибо. — Она кивнула.

— Так вот… — Он помолчал и обвел взглядом комнату. — Генерал решил, что я буду вашим связным. Собственно, выбора и нет. Его штаб, естественно, состоит из одних мужчин, а я — единственный, кто может хоть как-то претендовать на хотя бы отдаленное родство с вами. Он объяснил другим головным, что мы происходим из соседних областей, которые часто обмениваются генетическим материалом. Канзас и Иллинойс. Как Гва и Эттин. Это дает мне право, приходить сюда. Если хотите, я перенастрою дверь так, что открыть ее сможете только вы, однако и в дальнейшем не избежать случаев, когда, как сегодня, было бы удобнее, чтобы я мог войти сюда сам.

Анна пожала плечами.

— Оставьте настройку двери без изменений.

— Ваша делегация, — сказал он, кивнув, — ждет вас к обеду. Женщины Эттина хотели бы побеседовать с вами завтра. Я принесу вам компьютер и игру. В школе мне следовало бы, кроме занятий языками, пройти курс управления отелями.

Никлас ушел. Она приняла душ и принесла из кухни бокал вина.

Вот так, подумала она, садясь и забрасывая ноги на столик из перламутрового дерева. Какие вопросы надо задать Никласу, раз ее комнаты очищены от подслушивающих устройств? Она набросала список, начав с фразы Эйх Матсехара.

4

В приемной генерала над дверью кабинета горел сигнал «занято». Я прохаживался взад и вперед — пока не вышел Вейхар, и генерал не велел мне войти.

Голограмма все еще показывала зеленовато-серый пляж. Только на него теперь накатывались более высокие волны, небо совсем потемнело, и в нем никто не парил. Начинался шторм.

— Садись, — сказал генерал. — И попробуй не елозить. Что случилось?

— Гва Ху проверил комнаты Анны. И нашел восемь приборов наблюдения.

Генерал поморщился.

— Только пять человечьих, первозащитник. Остальные три изготовлены Людьми.

Он зашипел.

— Новейшая серия. Доступна только высоким рангам.

— А'атсех Лугала Цу, — сказал он.

— Почти наверное.

Он бросил стило, которое держал в пальцах. Оно ударилось о стол, подскочило и скатилось на пол. Я нагнулся, поднял его и вручил генералу.

— Этому дурню вообще не место на фронте. Лугалам следовало бы подыскать кого-то другого, чтобы выталкивать вперед. В таком большом роду должен быть хоть один способный мужчина. Но тетки всегда говорили мне, что женщины Лугалы…. — Он замолчал прежде, чем у него вырвалась грубость и сердито посмотрел на меня. Это воздействие человечества. Мы знаем, что там находятся человеки. Мы знаем, что они живут без правил, и Богиня их не уничтожила. Зная это, мы страшимся и начинаем задавать вопросы. И вот результат.

— Ты будешь опять швырять стило? Если нет, я сяду.

Он кивнул на кресло.

— Ты не согласен.

Я вытянул ноги, скрестил их, а потом потратил несколько секунд, чтобы сделать глубокий вдох и медленный выдох. Если мы оба сердимся одновременно, ничем хорошим это не кончается.

— Это куда больше связано с хварским мужским честолюбием, чем с человечеством и дуростью. Ты никогда не считал Лугалов умными, а теперь мы знаем, что начальник его службы безопасности так же глуп, как он. Начальнику следовало бы сообразить, что его приборы будут обнаружены при тщательной проверке комнат. Правда монитор безопасности их не засек. Гва Ху сказал, что нашел их потому, что его щупы не выключились после того, как он нашел и убрал человечьи жучки. И он продолжил поиски. Я велел… я попросил наступающего Гва поговорить с твоими тетушками. Их комнаты также следует проверить.

Мгновение генерал молчал. Потом он сказал:

— Я помню, как было объявлено, что мы нашли других людей, которые способны путешествовать среди звезд, и что они нас обстреляли. Некоторые мои дяди были дома, и я помню, до чего все обрадовались. Наконец-то мы обрели врага после столетних розысков. Конец нашим проблемам! Но нам следовало бы вспомнить, что чувство юмора у Богини очень загадочное.

— Значит ли это, что ты сожалеешь о встрече Людей с человечеством?

— А ты иногда не жалеешь?

— Нет. Категорически нет. Чем бы я ни занимался, если бы наши две расы не соприкоснулись, это было бы куда менее интересно, чем то, что я делаю сейчас. И я бы не хотел лишиться встречи с тобой Эттин Гварха. (Ха!)

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.

5

Вечер она провела с остальными делегатами за профессиональными разговорами, продолжая медленно знакомиться с ними поближе. Стен рассказывал ей о своем саде на острове под названием Готланд в Балтийском море, за которым пока приглядывала его жена. Но садоводство ее не интересует, и он побаивается того, что ему предстоит увидеть, когда он вернется.

Посол — Чарли — вспомнил о прошлых переговорах с инопланетянами и высказал свое мнение о генерале:

— Умный субъект, хотя на мой взгляд странноватый. С человеческой точки зрения — безусловно, хотя, сдается мне, и в рамках его культуры тоже. Вступить в сексуальные отношения с представителем инопланетной расы? Расы, с которой его собственная раса ведет войну. Хотя, в лице Никласа Сандерса он приобрел ценное орудие.

В заключение она поболтала с капитаном Мак-Интошем, чьей страстью был крикет, так что он очень огорчался, что не сможет побывать на решающих матчах.

— Чем только мы не жертвуем, мэм Перес, ради служения человечеству и ради карьеры! Конечно, обладай я талантом к крикету, меня здесь не было бы.

В конце концов она устала. Капитан проводил ее до выхода из человеческого сектора. Там стоял Никлас, разговаривая с хварским часовым. Он обернулся, увидел ее, улыбнулся и тут заметил капитана. Его лицо сразу изменилось, словно он замкнулся в себе.

— Держатель Сандерс! — сказал капитан и протянул руку.

Никлас явно удивился, но пожал ее.

— Сиприен Мак-Интош. Попросту Мак. Сиприен порядочная-таки обуза. Чего только родители не вытворяют со своими детьми! Хотя, как я говорил мэм Перес, в моем сердце живет вечная благодарность моему отцу за его подарок — первую крикетную биту в моей жизни. Это, пожалуй, искупает Сиприена. Спокойной ночи, мэм, спокойной ночи, держатель.

Капитан кивнул и скрылся за дверью.

Никлас задумчиво посмотрел ему вслед.

— Военный, — сказал он. — Какой род войск?

— Регулярная армия, по-моему.

— В таком случае, где его гребень посреди обритой головы?

— Не знаю. Хотите, чтобы я выяснила?

Он пожал плечами, и они направились на женскую половину.

В ее спальне вновь была включена голограмма. Она уснула под звездами, а утром, как и накануне, проснувшись, вдохнула благоухание жарящейся грудинки.

На этот раз Анна надела платье, длинное, из африканского ситца традиционной расцветки — желто-голубой с коричневым. Из украшений только длинные серьги, коралловые с серебряными бляшками, еще один подарок ее матери. Войдя в большую комнату, она увидела на столе завтрак, а в кресле Никласа с кружкой кофе под рукой. Он поглядел на Анну и кивнул.

— Превосходно. Женщины Эттина одобрят ваш костюм. Возможно, я пережарил грудинку, хотя и напрактиковался — запах пробуждает такие яркие воспоминания. Когда я был маленьким, у нас по воскресеньям на завтрак всегда бывала жареная грудинка, а вкус мне теперь не так уж и нравится.

Анна села. Грудинка выглядела очень аппетитно. Снова ломтик поджаренного хлеба и квадрат чего-то ярко-желтого. Вроде чего? Кукурузного хлеба, который не поднялся? Она съела кусочек. Картон! Еще образчик человеческой жратвы.

— Я хотела бы кое о чем вас спросить.

— Да? — Его тон стал настороженным. Человек, Который Не Любит Отвечать На Вопросы.

— Как мне вас называть? Я держалась Никласа, поскольку мы мало знакомы, но инопланетяне все называют вас Ники.

— Вы знакомились с моими друзьями. Я далеко не всем позволяю называть себя Ники, и лишь немногие называют меня Ники без разрешения. Пожалуйста, Ник или Никлас. — Он улыбнулся. — Я понял, что вы решили перейти на другую сторону, когда вы назвали меня Ником в том подвале.

В первый раз. И это была почти последняя моя мысль в тот момент: «Может быть, этот страшный и глупый план сорвется?»

— Я не сменила сторон, Ник.

— Просто неудачный выбор слов. Я знал, что вы испытывали сочувствие ко мне, и это меня чуть-чуть обнадежило. Так лучше?

— Да.

Она принялась за еду, он молча выпил кофе, и они пошли на встречу с женщинами Эттина.

Комната встреч находилась на женской половине. Гобелены на стенах, большой малиновый ковер, закрывающий почти весь пол. Мебель обычная. Кресла, обтянутые темной богатой парчой. Низкие столики из дерева васильковой синевы.

На этот раз на середине комнаты стояли четыре женщины, одетые как и в прошлый раз в платья без рукавов.

— Вы старше рангом, — шепнул Никлас. — Держитесь чуть впереди меня. Отлично. А теперь остановитесь.

Анна остановилась. Женщины повернулись к ней. Никлас представил их друг другу.

Двух она уже видела — Эттин Пер и Эттин Сей. Теперь в сравнении с двумя другими она осознала, что они настоящие великанши — высокие, крупнокостные с широкими плечами и плотными круглыми торсами. Платья их были одинаковыми — из полос багряной парчи, скрепленных серебряными цепочками. Пер пророкотала приветствие на хварском языке. Сей пожелала Анне доброго утра по-английски.

Третья женщина была ниже и тоньше. Рядом с Эттинами она выглядела почти стройной. Черный мех, а полосы платья — серые и серебристые с узором из листьев и цветов.

— Цей Ама Ул, — сказал Никлас. — Ее область — социальные теории с упором на те, которые объясняют, как сложилась нынешняя культура Людей. Открыв человечество, они… то есть часть Людей, поняли, что пути бывают разные.

Женщина что-то коротко сказала высоким голосом, почти альтом.

— Женщина Цей Амы говорит, что встреча эта желанна. Она надеется пополнить свои знания.

Последняя женщина была ниже, но и массивнее остальных. Полосы ее платья покрывала вышивка — извивающиеся животные, зеленые, золотые, серебряные и голубые. Соединительные цепочки были многоцветными — золотые или серебряные звенья чередовались с эмалевыми, зелеными и голубыми.

Костюм производил броское впечатление, эстетически убогое. Слишком много пестроты, слишком много блестящего металла и слишком много слишком дорогих материалов.

— Лугала Минти, — сказал Никлас негромко. — Ведущая женщина Лугалов. По-моему, это честная оценка.

— Да, — сказала Эттин Сей своим низким спокойным голосом.

— Ее сын. Лугала Цу, головной, единственный головной на этой станции кроме Эттин Гвархи. Очень важная женщина с важным сыном. Держитесь с ней почтительно. С Лугала шутки плохи.

— Да, — снова сказала Эттин Сей.

Заговорила толстуха голосом таким же басистым, как у Эттин Пер.

— Женщина Лугалы говорит, что вы здесь желанны. Эта встреча очень важна. Судьба многих семей зависит от того, что произойдет здесь на станции.

Ух ты, подумала Анна. Она меньше всего нуждалась в подобной ответственности.

Они сели. Никлас рядом с ней. Видимо, все было подготовлено заранее: женщины сидели лицом друг к другу в огромных широких креслах, поставленных кольцом, а мужчина — в кресле поменьше почти вне круга.

Первой заговорила Эттин Пер.

— Женщина Эттинов говорит: «Мы не шпионим и не подслушиваем, как мужчины. Но эта встреча, как сказала женщина Лугалов, очень важная. Поэтому мы просим у тебя разрешения открыто и честно записывать ее».

Анна посмотрела на Никласа, он что-то сказал по-хварски.

Эттин Пер ответила ему.

— Хвархаты дадут вам копию записей вместе с аппаратом, чтобы ее просмотреть. Действуйте, Анна. Вашим это будет интересно.

Она подумала, потом кивнула.

Потом заговорила маленькая женщина — Цей Ама Ул. Никлас перевел:

— Мы довольно много узнали о человечьих женщинах из захваченной нами информации и от Сандерса Никласа. Но информация отрывочна, а Никлас мужчина. Мы хотели сами увидеть, каковы человечьи женщины. Мы хотели узнать, каково быть женщиной среди ваших людей.

Лугала Минти перебила ее и что-то долго объясняла.

— Женщина Лугалов хочет знать, каким образом вы так перемешались. Вы же не можете не понимать, как опасны мужчины в доме, если они не ограничиваются коротким визитом. Как вы можете подпускать к детям тех, чья профессия насилие? Как вы позволяете тем, кто способен на убийства и изнасилования, жить в ваших домах изо дня в день? Из года в год? Вы же должны понимать, что рано или поздно неминуемо произойдет нечто ужасное. Извините, Анна, я перевел неточно. Не «убийство», а преднамеренное лишение жизни других людей, что не обязательно преступление. Нравственная подоплека поступка зависит от обстоятельств. Убить вражеского мужчину почти всегда нравственно. Обычно убивать мужчину — союзника или родича — безнравственно. То же относится и к слову, которое я перевел как «изнасилование». Оно означает половой акт с применением насилия и без согласия второго участника, но это не всегда преступное действие, если, конечно, жертва не женщина и не ребенок.

Анна попыталась объяснить, что большинство мужчин — существа безобидные. Инопланетянок она как будто не убедила, хотя и не могла понять, что делается за этими широкими заросшими мехом лицами.

— Нет, — наконец сказала ей по-английски Эттин Сей. — Это не может быть верным. Мы знаем… мы чувствовали… — Она запнулась и перешла на свой язык. Никлас начал переводить:

— Мы испытали насильственные действия человеков. Твои люди не безобидны, Перес Анна. Два моих брата были на корабле, который взорвали человеки, а моя сестра Апци потеряла сына. Ваши мужчины умеют убивать, как мужчины Людей. Но вы не сумели отделить вашу склонность к насилию от всего остального, как удалось нам — в значительной мере. У вас нет безопасных мест. Ваши дети вынуждены расти в страхе. Ваши женщины должны жить в страхе, если только не станут такими же, как ваши мужчины, а кто тогда будет растить детей?

Лугала Минти заговорила на повышенных нотах.

— Женщина Лугалов говорит, что человеки омерзительные извращенцы, позор для всех разумных рас и оскорбление Богини, да восхвалим ее имя. А ведь, Анна, мы еще не коснулись сексуальной жизни человечества.

— Да, — сказала Эттин Сей по-английски.

Снова заговорила Цей Ама Ул.

— Это неучтиво, говорит женщина Цей Амы, и не ведет к знанию. Мы не должны просить, чтобы Перес Анна защищала своих людей, будто они преступники. Расскажи нам о своем детстве. Расскажи нам, как женщина растет среди человеков.

И она рассказала. Они задавали вопросы. Как это — жить в одном доме с родителями? Как она ладила с ними и с братом. Угрожал ли ей отец? Накладывал ли на нее руки?

Он был тихим историком, чьи преступления как отца сводились к неспособности обращать внимание на текущее столетие. Четырнадцатый век был куда интереснее, хотя между ними имелось не так уж мало общего: страшные эпидемии, крушение общественных устоев и открывающийся доступ в необъятную вселенную. Неведомые континенты, ожидающие первопроходцев, небеса, готовые открыться астрономам.

— Равнодушие! — сказала Эттин Сей. — Это нехорошо. Но есть и женщины, которые не интересуются своими детьми. В больших семьях это не так уж важно. В родовом доме всегда достаточно матерей.

Почему у человеков такие крохотные семьи? Неужели она не чувствовала себя одинокой без тьмы родичей? Неужели она не задыхалась от темноты в полдесятке комнатушек?

Нет, ответила она им. Такая жизнь казалась обычной. Одинокой она себя не чувствовала. Квартира ее семьи казалась просторной. В конце-то концов ее родители были специалистами и хорошо зарабатывали.

Женщины слушали серьезно, но вряд ли понимали. Вопросы продолжались. Как можно жить в море людей, не связанных общностью рода, совершенно разъединенных? Крохотные семьи подобны волнам, которые вздымаются и опрокидываются, оставляя за собой лишь пустое пространство, где возникает новая волна — новая семья.

Девять миллиардов человек! Непостижимо. А половина — мужчины, живущие там постоянно. Улицы городов — пугающе огромных городов — кишат разнузданными мужчинами. Как себя чувствовала женщина Пересов, проходя среди мужчин, не связанных с ней родством? Без какой-либо защиты, если Никлас рассказывал им правду?

И она тоже рассказала правду. Да, ходить по Чикаго бывает страшно, особенно в районах, где жители бедны. Бедность рождает в человеке злобу, а озлобленный человек опасен, особенно, если ему нечего терять.

Когда она кончила, некоторое время длилось молчание, а затем заговорила Эттин Пер.

— У вас слишком много людей. Не хватает простора, а пристойно разделять тот, который есть, вы не можете, потому что разделены. Но и умей вы его делить, теснота все равно осталась бы. Сейчас, Анна, предстоит речь о порочности гетеросексуальности.

Цей Ама Ул что-то сказала, наклонившись вперед.

— Она говорит, что вы, наверное, устали, хотя она и не знает признаков человечьего утомления. Но все мы — плоть, говорит женщина Цей Ама.

Анна взглянула на свой хронометр. Миновало три часа. У нее было такое ощущение, что она проиграла бой.

— Пока мы кончим, — сказала Эттин Сей. — Благодарю вас, Перес Анна.

Они ушли. Едва покинув комнату встреч, Никлас вздохнул.

— Господи Боже ты мой! Вы преуспели, Анна, а я совсем вымотан.

Они вернулись в ее помещение. Никлас прижал ладонь к двери, а когда она открылась, посмотрел на Анну с высоты своего роста.

— У вас измученный вид. Почему бы вам не прилечь? Если после захотите куда-нибудь пойти, позвоните мне.

Вежливый способ избавиться от нее. Он куда-то торопится, возможно, к своему генералу.

На голограмме в ее спальне громоздились немыслимые кучевые облака. Они слагались в пейзаж — белые горы, серо-зеленые долины в тени, скошенные плато, разломы и клубящиеся склоны, будто заросшие лесом. Анна лежала не в силах даже думать. Над ней облака непрерывно менялись. Горы уплощались в равнины или раздвигались, образуя долины. Долины смыкались, невысокие холмы вырастали в грозные пики. Ничто не сохранялось надолго.

Вечером она пошла в человечий сектор и сообщила об утренней встрече.

— Мне неясна картина их культуры, — сказал Стен. — Кто управляет? Мужчины или женщины? И что это за маниакальная одержимость идеей насилия?

— Судя по словам этих женщин численность их населения должна быть заметно ниже нашей, — заметил капитан Мак-Интош. — Возможно, тут лежит их слабость. Хотя, Пта свидетель, наша численность особым преимуществом не стала.

— Мы находимся на вражеской станции, — нервно вмешался Этьен. — Мы уверены, что они нас не подслушивают?

— Да, — сказал капитан Мак-Интош.

Чарли заключил:

— Будем продолжать переговоры без уловок. Мы прекрасно знаем, чем оборачиваются попытки обойти хвархатов.

6

Голограмма в кабинете генерала была новой: заснеженная равнина. В отдалении высилась зубчатая цепь невысоких гор, скорее всего, стена кратера. Небо над стеной почти целиком заполняла планета — желтый газовый гигант с кольцами и полдесятком лун — их можно было обнаружить по теням, которые они отбрасывали на планету. Небо — те лоскутки, которые я видел, — выглядело густо-синим, что означало присутствие какой-то атмосферы.

По снегу тянулась цепочка следов, начинаясь прямо от генеральского ковра, пересекала равнину и терялась вдали. Отпечатки одной пары больших широких сапог.

— Неужели вы собираетесь селиться тут? — спросил я.

— Нет. Возможно, там была наблюдательная станция. Или дело вообще ограничилось одной высадкой.

Я кивнул и сел.

— Вот так! — Он взял стило. — Перес Анна встретилась с женщинами один раз, и человеки уже получили стратегически ценные сведения.

— О численности населения?

— Да. Я не знаю, в какой мере это возможно контролировать, и не знаю, насколько разумно использовать тебя в качестве переводчика. Почему ты объяснил точное значение слов, которые перевел как «убийство»и «изнасилование»? Когда я смотрел видеозапись, то подумал, что ты хочешь сказать женщине Пересов, что мы не убиваем женщин и детей.

— Я помогал составить первый словарь вашего языка, и эти определения вошли в него. Я не сказал Анне ничего, о чем земляне не имели бы уже достаточного представления. — Я взглянул вниз, а потом поднял глаза и встретил взгляд генерала. — Язык — единственная область, в которой я силен. И мне хотелось бы пользоваться им честно. Насколько возможно, я намерен быть ясным. (Я говорил на главном хварском языке. Первое значение этого слова — прозрачный.) Если из-за этого возникают затруднения, отстрани меня. Но как вы сможете вести серьезные переговоры, если линии связи перепутаются?

Он расстроенно фыркнул и положил стило.

— Прошлый вечер я провел с Лугала Цу. Он никогда не умел пить. Вот еще причина, почему его роду не следовало делать из него головного. Не стану повторять всего, что он наговорил. К концу это была бессвязная болтовня. Но выяснились две важные вещи. Он надеется, что настало время, когда я потерплю неудачу в чем-либо. Он надеется, что в этих переговорах я допущу серьезный просчет.

— И (он снова взял стило и принялся вертеть его в пальцах) он высказал предположение… намекнул на возможность, что ты ненадежен. Некоторые из его задних не настолько опьянели, чтобы не понять, как он заговаривается. Ха! Видел бы ты выражение на их лицах. Но они не знали, как заставить его замолчать. Вот что получается, когда набирают штаб на его манер.

Я слышал и раньше, как генерал рассуждал на эту тему. Красивая внешность не повредит, и всегда стоит учитывать род кандидата, но не это главные критерии.

— Кого ты взял?

— Хей Атала Вейхара.

Прекрасный выбор. Вейхар пьет достаточно, чтобы не отставать от общества, но никогда не натоксичивается и всегда умеет найтись в сложной ситуации.

— Я не могу точно повторить тебе слова, какие употребил сын Лугалов. Это было на исходе вечера, и не всегда удавалось разобрать, что он бормочет, но он упомянул, что ты человек и что человеки в очень важных отношениях — другие, так кто может точно предвидеть, как ты поступишь теперь, когда ты проводишь время с человечьей женщиной, которая, может, тебе родня, а может, и нет.

Иными словами, я способен предать Людей, и, возможно, я извращенец, а также, пожалуй, склонен к инцесту.

(Тут ты ошибаешься. Он намекал на две возможности, равно опасные. Может быть, Анна твоя родственница, и тогда ты обязан ей верностью. Ни один нормальный мужчина не предаст и не оставит на произвол судьбы женщину своего рода. Или ты лжешь и не состоишь с ней в родстве. В таком случае ты получил доступ в ее комнаты ради того, о чем мне неприятно упоминать. Так что, либо ты предатель, но не извращенец, или ты извращенец и, возможно, предатель. Но не думаю, что Лугала Цу подозревал инцест.)

— Как поступил ты? — спросил я.

— Сказал, что будущее в руках Богини, мы никогда заранее не можем точно предвидеть, как поступит кто-то другой. И тут Вейхар рассказал очень длинную и скучную историю про одного своего дядю, который всегда был предсказуем, после чего мы ушли. Не знаю, хватит ли духа у кого-нибудь из его молодых людей без утайки сказать Лугала Цу, что он мне наговорил. — Вероятнее всего, нет.

Он фыркнул в знак согласия.

— Я намерен поговорить с Эттин Пер. Возможно, ей удастся унять любопытство женщин или затормозить его. Ты будешь сопровождать меня в комнате, где мы разговариваем с врагом. — Зачем?

— Я хочу, чтобы сын Лугалов увидел тебя рядом со мной. Ты наш лучший переводчик, и наш первый-впереди специалист по человечеству. Я хочу, чтобы этот плод непродуманного осеменения запомнил это. И я хочу, чтобы он запомнил, что ты для меня.

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.

7

На следующий день Никлас показал ей, как обращаться с кухней.

— Женщинам нужно время, чтобы обдумать услышанное от вас. А генерал хочет, чтобы я опять участвовал в переговорах. И потому на некоторое время вы будете предоставлены сама себе.

Она кивнула, и он продолжал инструктировать ее, как пользоваться различными… как их назвать? Приспособлениями? Кончив, он прислонился к ближайшей степей скрестил руки на груди.

На левом запястье у него поблескивал браслет из толстых золотых звеньев. В каждое был вделан покрытый резьбой темно-зеленый камень, похожий на нефрит. Великолепное изделие, подумала Анна, но не гармонирует с его одеждой.

— Я принес компьютер, — сказал Никлас. — Модель не очень новая. Но мы берем то, что можем. Программа слишком уж дружелюбная. Я предпочитал держать компьютеры на эмоциональном расстоянии. Я напишу, как связаться с Вейхаром или Матсехаром. Если вам захочется куда-нибудь пойти, позвоните им.

Он помолчал, словно преодолевая смущение.

— Мне необходимо кое о чем вас спросить, Анна.

Она выжидающе посмотрела на него.

— Два года назад Эттин Гварха рассказал вам одну историю, перед тем, как мы покинули планету, где велись первые переговоры.

Она кивнула.

— Кто-нибудь еще знает?

— ВР схватила меня, едва вы улетели. Меня допрашивали.

Он застыл в полной неподвижности. Потом спросил:

— Как? — Голос его был спокоен.

— Препараты. Вреда мне не причинили, но, думаю, они знают все, что известно мне о вас и о Людях.

— А! — Он отвел глаза. — Ну, ВР никогда не любила делиться информацией. Возможно, остальных ваших делегатов они в это не посвятили.

— Вас это трогает?

— Пожалуй. История не из красивых. Мне не очень хочется войти в эту комнату завтра, зная, что они думают: вот подонок, который прислуживает тем, кто его пытал.

— А это правда?

Он был готов замкнуться — об этом ей сказали его лицо и поза. Замкнуться, замолчать, сказать ей, чтобы она не совала нос в чужие дела.

— Никлас, я не собираюсь говорить вам, что вы обязаны мне объяснением.

— Вот и хорошо.

— Но моя карьера погублена, и я не думаю, что смогу вернуться к моим исследованиям. Я чуть было не кончила тюрьмой.

— Вы сами выбрали, Анна. Я ни о чем вас не просил.

— Там, в подвале, вы умоляли меня взглядом. Я попыталась помочь вам. Генерал сказал, что это было не нужно, но я-то сделала все, что было в моих силах.

Его лицо сказало: ну и что?

— Я знала, что они свихнутые сволочи. А вы мне показались относительно нормальным человеком.

— Вы знали, что я переметнулся на другую сторону во время войны. Это подводит нас к девятибуквенному слову, начинающемуся с «п», которое мне крайне трудно выговорить. Тот, кто действует коварно или изменяет. Вы называете это нормальным? Да с кем вы в конце-то концов?

— Пресвятая Дева, вы умеете аргументировать. Мне никогда не загнать вас в угол. Я действительно думаю, что вы обязаны мне объяснением. Я сказала, что не скажу этого. Беру свои слова назад. Или вы считаете, что можете пренебрегать любыми обязательствами, потому что совершили то, что начинается на «п»? Ну и что, если вы предали этих сумасшедших в ВР? Я их тоже предала. И пусть бы все так делали. К черту ваше чувство вины, и к черту вашу безответственность.

Он посмотрел по сторонам.

— Вы знаете, еда меня мало интересует, но это не разговор для кухни. Уйдем отсюда.

Они сели в кресла в гостиной. Никлас сбросил сандалии, закинул ноги на перламутровый столик и посмотрел на нее.

— Что вы хотите узнать?

Анна замялась, подыскивая верные слова. Ей требовались доказательства, что он не безумен в отличие от людей в ВР. Каким должен быть человек, чтобы работать с тем, кто его пытал?

— Это бывало и прежде, — сказал Никлас.

Она попыталась объяснить про пропасть. Такое место, где узнаешь про другие вещи, которых не хочешь знать. Заглядываешь в нее и видишь тьму, и уродливость, и сумасшествие, и боль. И думаешь, а может, динозавры вымерли напрасно. У них, наверное, получилось бы лучше.

Он засмеялся.

— Лучше расскажите мне, что вам говорил генерал.

Она рассказала. Он слушал, полузакрыв глаза, его лицо ничего не выражало, когда она кончила, он заметил:

— Ему удалось сделать гнусную историю еще гнуснее, и я не могу понять, зачем. Надо будет спросить у него.

— А это было? — спросила она.

— Да.

— Генерал сказал, что присутствовал там.

— Я его там не помню. Всякий раз, когда мне предстоял допрос, меня забирали в комнату. Всегда одну и ту же. Одна стена была зеркалом — от потолка до пола, от левой стены до правой. Вот так, обычно, начинаются мои сны — я вхожу в эту комнату, вижу свое отражение и знаю, что сейчас произойдет что-то ужасное. По ту сторону зеркала был наблюдательный пункт. Я слышал шаги, из аппарата внутренней связи доносились голоса. Задайте этот вопрос. Задайте тот. Остановитесь. Продолжайте. Вероятно, Гварха был там. В комнате я его ни разу не видел. И голоса по аппарату не слышал. Он тогда еще не достиг высокого ранга, а область его компетенции допросов не включала. Скорее всего, он наблюдал и слушал. Если бы я видел его в этой комнате, то вряд ли смог бы работать с ним. Понятия не имею, что бы я сделал, встреться мне кто-нибудь из тех. Но пока я видел их только в моих снах, и обычно, не знаю почему, только как отражения в зеркале. Возможно, психолог нашел бы объяснение. Но где его взять? То есть специалиста по человеческой психологии. Обратиться к хварскому душезнатцу было бы любопытно, но сомневаюсь, чтобы это принесло пользу.

Он упирался локтями в широкие ручки кресла, небрежно сплетя пальцы. В его позе, как и в спокойном ровном голосе, не проскальзывало никакого напряжения. И все-таки она улавливала внутреннее волнение.

— Я помню, как увидел его в первый раз, когда он пришел и сказал, что все позади. Допросы прекращены. Боли больше не будет. И тогда… — Никлас улыбнулся. — Очень церемонно, во всеоружии своих прекрасных манер он принес мне извинения. Не за большую часть допросов или большую часть боли. Они были необходимы, а Гварха не извиняется за то, чего требует необходимость. Нет, он извинился за последние вопросы. Они не служили ничему полезному и, по его убеждению, диктовались злорадным любопытством, свойственным маленьким мальчикам. Вы представляете, что я имею в виду? Первый шаг в науку, как я это называю. Что произойдет, если оторвать заднюю ножку у кузнечика? Что произойдет, если оторвать крыло у мухи? «Эй, Ники, знаешь, что будет, если поджечь лягушку?»Я работаю не на того, кто меня пытал, я работаю на того, кто сказал, что все это позади, и извинился передо мной.

Он все еще работал на врага и на тех, кто обошелся с ним крайне жестоко. Какой толк от извинений в подобной ситуации? «Ах, я очень сожалею, что вам пришлось вытерпеть адские мучения». Чушь!

— Это часть моего объяснения, а в остальном… Если бы я не простил Эттин Гварху, как я мог бы простить себя?

— Не понимаю.

— Как, по-вашему, добывалась информация, позволившая нам изучить язык хвархатов? Вы думаете, наши пленные добровольно делились ею? И как, по-вашему, применялись мои познания в этом языке?

— Вы делали то же, что и он.

Никлас кивнул. Он не изменил позы, и в ней по-прежнему не чувствовалось напряжения. Голос его оставался спокойным и ровным.

— Я сохранил свои руки чистыми. Я ни разу пальцем не прикоснулся к пленным хвархатам, но я знал, как получены сведения, которые я анализировал, и куда поступают вопросы, которые я составлял.

Вновь пропасть. Порядочные люди не ставят себя в подобное положение. Порядочные люди ведут законопослушную жизнь, никогда никому не причиняют вреда сознательно, никогда не соучаствуют в пытках, зная об этом.

— Я получил хорошее воспитание в духе среднезападного методизма, — сказал Никлас. — В воскресное утро после грудинки — посещение церкви. Я усвоил, что такое зло, и я усвоил, чем можно больше всего угодить Богу. Богу особенно угодно, когда мы заботимся о вдовах, сиротах, бедняках и чужих нам. Ну, трудно найти кого-либо более чуждого нам, чем хвархаты, а когда они оказывались в руках у нас, то безусловно становились последними бедняками. Им не принадлежало ничего — даже их собственные тела, и мы не давали им сделать то, чего они хотели больше всего — умереть. Для Людей — наивысшая степень бедности потерять право на собственную смерть. Самое ценное, что у них есть, это право сказать: «Довольно!» Хоть что-нибудь вам помогло? Или вы все еще на краю пропасти?

— Все еще.

— Понять людей не так-то просто, и на этом перле мудрости я удаляюсь. — Он встал и улыбнулся ей сверху вниз. — Знаете, все, о чем вы думаете, очень и очень далеко от истинной проблемы моих отношений с Эттин Гвархой. Суть не в том, что он инопланетянин, или враг, или был причастен к не самому приятному приему, который мне оказали на первых порах. Со всем этим мы разобрались. Но есть один совет, который каждая мать должна бы давать своим детям, прежде чем отправить их в университет. Никогда не трахайся на работе или службе и никогда-никогда не трахайся с начальством. Не попадай в ситуацию, когда твоя личная жизнь сплетается с тем, чем ты занимаешься по службе. Мы с генералом несколько лет потратили на вырабатывание правил, как вести себя, когда работаем вместе и когда не работаем. Это далеко не просто.

Он помолчал.

— Вы спрашивали меня (очень тактично), как я могу залезать в постель врага. Ну, враги ведь не постоянная величина. Всегда можно попытаться заключить мир. А вот подумайте, каково это заниматься любовью с тем, кто раз в полугодие дает оценку тому, как вы работаете. Вот вам ситуация, чреватая крайне неприятными возможностями. Пусть в бланке и нет графы «сексуальные старания». Интересно, как Гварха выходит из положения? «Отношение к тем, кто впереди?»

— Зачем вы это делаете?

Он засмеялся.

— Анна, вы неподражаемы! Вопросам нет конца. Но я достиг предела моей способности отвечать на них. — С этими словами он ушел.

8

На следующий день он принял участие в переговорах. Анна в одиночестве наблюдала за экраном в соседней комнате. Никлас вошел прямо за генералом, одетый в серую форму космического воина, которая сидела на нем отлично. Она впервые увидела его с Эттин Гвархой. Он был почти на голову выше. Что за странная пара! Против обыкновения он не сутулился и не улыбался. Бледное худое лицо казалось замкнутым, отчужденным. Когда все сели, он представился:

— По-моему, я имел удовольствие познакомиться почти со всеми вами на прошлых переговорах.

Чарли ответил утвердительно, а затем принес извинения за злополучное происшествие, их прервавшее, и так далее.

Никлас выслушал и перевел. Хвархаты чуть-чуть изменили позы. Затем заговорил Эттин Гварха:

— Ваши извинения излишни, — перевел Никлас. — Они уже были принесены и приняты, прежде чем Люди согласились на нынешние.

Чарли открыл было рот, но закрыл его. Извинение отчетливо было предназначено лично Никласу. Столь же отчетливо хвархаты сделали вид, будто Никласа тут вообще нет. Или он просто не существует как личность? Анна не знала, какой сделать вывод.

Еще одна какая-то бессмысленная игра.

После этого ничего существенного не произошло. Дипломаты обсуждали возможность обмена пленными, хотя обе стороны уклонялись признать официально, что эти пленные у нее есть. Генерал продолжал делать вид, будто не знает английского. Ну, для чего? Так он выигрывает время на обдумывание? Никлас переводил ровным, безразличным голосом, совсем не похожим на его обычный голос, который поднимался и понижался, менял ритм, передразнивал, посмеивался.

Она пообедала с делегацией, но ничего не сказала о своем последнем разговоре с Никласом, хотя его имя и было упомянуто. Им не терпелось узнать, почему его снова использовали как переводчика. Анна пожала плечами. Она понятия не имеет. Так захотел генерал.

Днем пришел Хей Атала Вейхар и проводил ее на женскую половину. Она проверила компьютер, который принес Никлас. Как он и предупреждал, компьютер был слащаво дружелюбным — у нее даже мурашки по коже бегали. Она выбралась из программы обучения, как могла быстрее, и перешла к игре, которую рекомендовал Ник.

За основу был взят китайский роман «Обезьяна». Игрок (она выбрала вариант для одного игрока) действовал как главный персонаж романа — волшебная каменная обезьяна, которая устроила бедлам на Небесах: похитила персики бессмертия и всячески допекала китайских богов.

В наказание Обезьяну заточили под горой. Чтобы освободиться и искупить свою вину, она должна была сопровождать буддистского монаха Трипитаку в Индию и назад, чтобы Трипитака мог доставить китайскому народу три корзины со священными буддистскими книгами, и тем спасти этот народ от алчности, похоти и злобы.

Путешествие в Индию, естественно, было сопряжено со множеством опасностей, и ей приходилось вступать в единоборство со всякими чудовищами. Некоторые, потерпев поражение, превращались в друзей, но большинство оставались свирепыми. В играх она никогда не блистала и теперь почти во всех стычках терпела поражение. Игра допускала корректировку. После того как Обезьяна погибала энное число раз, Анна нажимала кнопку и продолжала игру с того же места, не возвращаясь к началу. Легендарная Обезьяна жульничала при всяком удобном случае, так почему бы не последовать ее примеру?

В заключение, если бы ей удалось доиграть до конца и доставить корзины с Писанием, она (как сообщалось в инструкциях) обрела бы свободу и преображение, став истинным Буддой. Однако на это должно было уйти много времени даже с корректировкой.

Ее дни обрели определенный распорядок. Утром она наблюдала за переговорами землян с хвархатами, днем разговаривала со своими коллегами, иногда оставаясь в их секторе весь вечер. Но чаще возвращалась к себе и читала или странствовала с Обезьяной.

Хварские женщины оставались на станции, хотя она с ними не встречалась. Головной Лугала Цу тоже оставался тут и следил за переговорами, как и Анна, издалека с помощью голограмм.

Все это она узнала от своих сопровождающих, но и только. Ей было неизвестно, ни что делают все вышеупомянутые, ни что они намерены делать дальше. Эйх Матсехар сказал, что не знает, а Хей Атала Вейхар объяснил, что не ему предполагать, о чем думают женщины или головные.

Лугалы, мать и сын, представлялись ей пауками в центре паутины, настороженными, готовыми действовать, едва настанет момент. Хотя Лугала Минти больше смахивала на жабу. Впрочем, Анна скорее симпатизировала жабам и прочим земноводным. Беззащитные, уязвимые земноводные вымирали от загрязнения среды обитания быстрее всех остальных животных на Земле. Жаб следовало лелеять и оплакивать, а не сравнивать с Лугала Минти.

Собственно, у нее не было сколько-нибудь веской причины относиться к Лугалам с недоверием — только безвкусная любовь матери к пышности и ее склонность ораторствовать о пакостности человечества. Достаточно ли этого, чтобы осудить двоих людей, когда сына она даже ни разу не видела?

Если ее сопровождал Вейхар, они разговаривали о человеческой литературе. Он спросил, какую бы еще книгу ему прочесть. Анна рекомендовала «Гекльберри Финна». Ему не мешает узнать про рабство.

— Да-да, — сказал Вейхар, — я о нем знаю, но мне оно непонятно. С какой стати кому-то вздумается порабощать — это правильный глагол? — женщин и детей? И почему мужчина соглашается подчиняться подобному?

Как всегда в разговорах с хвархатами Анна почувствовала, что упускает что-то самое существенное. Она не могла ответить на вопросы Вейхара, потому что не понимала, о чем он, собственно, спрашивает.

Когда ее сопровождал Матсехар, они говорили о театре. Вернее, говорил Матсехар, а она слушала. Он начал работу над своей версией «Макбета».

— Я начинаю понимать, как действуют человеки, когда ведут себя коварно. Ники сказал, что мне будет полезно прилететь сюда, и он оказался прав. По обыкновению.

Однажды в коридоре она увидела Никласа. Он разговаривал с инопланетянином, чей мех был снежно-белым. В позе Ника ей почудилось что-то непривычное, хотя она не сразу поняла, что именно. Ник заметил ее, выпрямился с улыбкой и приветственно поднял руку. А затем повернулся к своему собеседнику.

— Не понимаю, чем ему интересен этот меховой ком! — сказал Матсехар.

— Что?

— Снежный дурень. Умалишенный. Шут.

— Кто он?

— Чемпион по ханацину этой станции. Это его единственный талант, если, конечно, не зачислять в таланты хорошее телосложение.

Анна спросила, что такое ханацин. Вид воинского искусства, а также танец. Если он исполняется как воинское искусство, двое участников выступают как противники, и один должен одержать победу над другим, а в танце они партнеры и одержать победу могут только вместе. Снежный дурень — мастер воинского искусства.

— Не знаю, что затевает Ники, хотя он занимается ханацином и настолько овладел этим искусством, что нуждается в хорошем противнике. — Матсехар помолчал. — Но он не настолько в нем преуспел, чтобы нуждаться в таком противнике. Кирин… погодите, я знаю, есть такой человечий идиом… Кирин употребит его в пищу еще живым. В вашем языке поразительно много фигуральных оборотов, связанных с едой. Иногда это вызывает у меня тошноту, хотя это, конечно, пустяки в сравнении с гетеросексуальностью.

О, конечно!

— А Ник? — Она не нашла приемлемого выражениям чтобы докончить вопрос.

— Сандерс Никлас широко известен склонностью глядеть по сторонам. Он говорит, что воздерживаться было бы богохульством.

— Что-что?

— По его словам, у вас, у человеков, есть ряд неприятных заболеваний, передающихся сексуально.

— Да.

— У нас тоже есть такие, хотя несравнимо более легкие, чем изнурительные недуги, которые описывал Ники.

Венерические заболевания. Каждые четыре-пять лет возникал новый штамм, получавший название, как и новые штаммы гриппа, по месту, где его обнаруживали в первый раз.

— Но Ники нашими болезнями не заражается. Никакими. Он походит и на нас, но только внешне. На том уровне, где живут и размножаются болезни, он совсем другой.

— Но какое это имеет отношение к благочестию?

— Он говорит, что случай привел его туда, где можно иметь секс с многими людьми, не боясь умереть. Это дар Богини. А дарами Той, что сотворила Вселенную, надлежит пользоваться. Вполне возможно, он только шутит, но полной уверенности нет. Он шутит так, что кажется, будто он говорит серьезно, а когда думаешь, что он шутит, выясняется, что он говорил серьезно. Но что он глядит по сторонам, это бесспорно.

Они молча прошли еще один коридор, а затем Матсехар вернулся к своему «Макбету»и объяснил, как прекрасно леди Макбет преображается в честолюбивую мать, которая подстрекает и улещивает своего сопротивляющегося сына-воина, пока он в конце концов не становится — кара за честолюбие! — чудовищем, не признающим ее власти.

9

Вечер я провел с Матсехаром. Он был в странном настроении — грустном и одновременно кусачем. Я не мог понять, почему. Ну, да он всегда мрачноват — плата за гений и непохожесть.

Когда его что-то тревожит — если он рассержен, утомлен или находится под стрессом, Матсехар становится неуклюжее обычного. Пытаясь заложить свою версию «Макбета»в мой мини-компьютер для чтения, он его уронил, и нам пришлось ползать на коленях в поисках рукописи, которая провалилась в ворс ковра. Наконец я ее углядел — радужный проблеск среди ворсинок — подобрал кристалл и отдал ему. А он опять его уронил и разразился английскими ругательствами. Я забрал у него компьютер, зарядил рукопись и налил нам выпить — ему халина, себе воды.

— Ну, как тебе нравится Анна? — спросил я. Мы еще не виделись с тех пор, как он начал ее сопровождать, а насколько я его помню, он всегда интересовался землянами.

Он подвигал чашей с халином. Судя по его состоянию, он рано или поздно ее опрокинет.

Наконец он заговорил:

— Эттин Гварха куда поразительнее, чем я думал. Он способен смотреть на тебя, как на одного из Людей. Когда я смотрю на Перес Анну, я вижу инопланетное существо. Не могу подняться над внешними признаками — странными пропорциями тела, рук и ног, которые не сгибаются нормально, кожи, голая и словно выдубленная, глаза… — Он содрогнулся и посмотрел на меня, наши взгляды встретились. — Я считал, что способен на непредвзятость, Ники. Но нет, я полон предубеждений, точно тупой земледелец на равнине Эйха. Я чувствую, что попал в ловушку самого себя. Ха, Никлас! И я чувствую себя одиноким. Я завидую тебе, хотя зависть — эмоция, мне неприятная. Я видел, как ты в коридоре разговаривал с Шал Кирином. Это великий дар, Ники, — смотреть на людей и находить их достойными любви.

— Только не распусти вредных слухов, Матс. Я хочу, чтобы Гварха сосредоточился на переговорах.

— Так Кирин тебя не интересует?

— Сейчас — нет. Хотя, Богиня свидетельница, тело у него великолепное, а такая расцветка мне всегда нравилась — белый мех и полоски темной кожи. На Земле есть дерево береза. К зиме оно сбрасывает листья, а кора у него белая с черным. Вот на что похож Кирин. На березу в снегу.

Матсехар погрустнел еще больше. Конечно, я рассердился на него. То, как он воспринял Анну, показало мне, как он воспринимает меня. И я тоже урод, тоже инопланетянин.

У меня мелькнула фраза, которую я не произнес вслух.

Матсехар, хотелось мне сказать, вселенная очень велика и почти везде холодна, темна и пуста. Не стоит быть слишком разборчивым, ища, кого любить.

Но мудрость старших всегда нудна, а проблемы Матса — это его проблемы. У меня нет способа помочь ему, и не следует предлагать советы, пока сердишься.

Я протянул руку:

— Дай-ка мне «Макбета». Мне хочется взглянуть, что у тебя получается.

Он встал, чтобы отдать мне компьютер, и смахнул свою чашу со столика.

Первой пьесой Матсехара, которую я видел, была «Старуха-горшечница», которую поставил художественный корпус для фестиваля станции. Какой именно станции, я уже не помню. Возможно, Тейлин. Торчали мы там довольно-таки долго, а она достаточно просторна, чтобы вместить представителей художественного корпуса.

Пьеса современная и расплывчатая, то есть она отчетливо не принадлежит ни к героическим, ни к жестким, ни к звериным, и ни с чем толком не сочетается.

Воин, путешествующий по делам своего рода, встречает женщину, которая лепит горшки у дороги. Воин молод, горд, удачлив и принадлежит к роду (Эйх), могущество которого быстро растет. Женщина стара и почти слепа. Горшки она лепит практически на ощупь и глазирует их просто солью. Она ощущает контуры и текстуру, но уже не способна различать цвета и узоры, а потому обходится без них. Если она и принадлежит к какому-то роду, нам об этом ничего не известно. Возможно, ее род потерпел поражение в войне, а она, как, иногда случалось, не стерпела мысли о том, чтобы войти в победивший род, и предпочла одинокую жизнь.

Между ними завязывается разговор. Женщина толкует о горшках — о всяких технических проблемах, и о том как трудно ей справляться с работой теперь, когда пальцы от старости не гнутся, а глаза не видят. Воин говорит о битвах, в которых побывал, о могуществе своего рода, о своих честолюбивых замыслах.

Постепенно зрители начинают подозревать, что женщина эта — ипостась Богини. И уж во всяком случае ясно, что молодой человек глуп. Женщина задает ему вопросы, проницательные и остроумные. Вопросы эти подводят к мысли: «Что, по-твоему, ты делаешь?» Ответа он не находит и сыплет клише, заимствованными из старинных героических пьес, и не умеет спрятать детскую жадность.

В финале старуха спрашивает: «Почему ты не положишь свое оружие и не займешься чем-нибудь полезным? Слепи-ка горшок!»

Молодой человек опускает глаза, не зная, что ответить. На этом пьеса кончается.

Гварху она вывела из себя, и он с парой старших офицеров отправился натоксичиться и ругать современный театр. А я пошел погулять по станции.

На следующий день я решил найти автора и отыскал его в театре художественного корпуса — он спорил с кем-то, кто оказался главным музыкантом. Мне на него указали: для хвархата высок, хотя и ниже меня, крупнокостный, худой и совсем юный. Его юность объясняла проблемы с пьесой. Он поднял глаза, когда я подошел. (Хвархаты, когда ведут серьезный спор, обычно смотрят вниз.)

— Ха! — сказал он на долгом выдохе. Его синие глаза расширились. Даже узкие длинные зрачки словно раздвинулись. Он повернулся — неуклюжим движением. Позже я узнал, что в детстве он тяжело болел — какое-то инфекционное поражение нервной системы. Врачи так и не установили, что это было.

Болезнь постигла его в благоприятное время. Будь он моложе, врачи не стали бы особенно бороться, чтобы сохранить ему жизнь. (Хвархаты не считают маленьких детей Людьми.) Будь он взрослым, ему предложили бы прибегнуть к выбору, и он мог бы — особенно, молодым — сделать его.

Однако в конце концов он, к всеобщему удивлению, выжил и даже почти выздоровел, чего никто не ожидал. Однако в его нервной системе произошли необратимые изменения, сказавшиеся в основном на чувстве равновесия и координации движений. Он всегда чуть неуклюж и постоянно что-нибудь роняет.

«Я видел спектакль, — сказал я ему. — Он мне понравился».

Не помню его ответ, но он словно загорелся интересом. (Позднее я обнаружил, что его влечет к уродам и изгоям, что они действуют на него завораживающе.) Мы поговорили о пьесе, а потом перешли на тему героических пьес. К тому времени мне они уже приелись, а он их презирал.

«Напыщены и фальшивы! Жизнь не такова. Мы не герои на подмостках и подобного рода выборов не делаем. Мы вообще почти никогда не выбираем, как поступить, а поступаем так, как нас учили матери и как нам приказывают старшие по рангу».

Тут вмешался музыкант, который до тех пор слушал молча: им необходимо было решить что-то касающееся музыкального сопровождения.

Матсехар сказал: «Я хочу снова с вами встретиться. Это возможно? Я хочу узнать, как чувствует себя живущий среди чужих. Почему вы перешли на сторону врага? У человеков есть свое понятие о чести?»

Я ответил, что да, мы можем встретиться, и мы начали встречаться, хотя Гварха как будто удивился, когда я сообщил ему об этом.

«Его произведение — неблагочестивая наглость. Почему тебе хочется говорить с ним?»

Я сказал, что пьеса мне понравилась, а мальчику интересно узнать побольше о землянах.

«Материал для еще одной отвратительной поделки», — сказал Гварха, или что-то похожее.

(Возможно, я что-то присочиняю. Ведь с тех пор прошло больше десяти лет. Можно, конечно, поискать в моем журнале первое упоминание про Матса. Пожалуй, я этим займусь, когда допишу.)

Мальчик довел хварскую прямолинейность до предела — не прошло и пол-икуна, а он уже принялся расспрашивать меня, каково это — ощущать себя предателем рода. Как я мог это сделать? Ведь, конечно же, мне предложили прибегнуть к выбору? Почему я отказался?

«И все это воплотится в пьесу?»

«Только так, что никто не поймет. Я дерзок, но не безумен. Я не хочу раздражать любимого сына рода Эттинов».

От большинства личных вопросов я уклонился, хотя позднее и ответил на них. Матс настойчив. Но я сказал ему кое-что о человечестве и кое-что о моей жизни среди хвархатов.

«Ты видишь то же, что я, — сказал он. — Все изменилось, а мы ведем себя как прежде. Это ведь не равнина Эйха и не холмы Эттина. Это космос, и враг, с которым мы сражаемся, не похож на нас. Мы будем уничтожены, если не научимся думать по-новому».

С тех пор у меня вошло в привычку встречаться с Матсом. Он был самым одаренным из всех, кого я встречал среди хвархатов, может быть, за исключением Гвархи. Матс был более свободен от предрассудков, чем Гварха, и обладал более живым воображением. Уже в двадцать четыре года он стал лучшим мужским драматургом своего поколения.

Когда я покинул станцию, то продолжал поддерживать с ним связь через зонды. Он присылал мне экземпляры своих пьес или голограммы спектаклей.

Я посылал ему сведения о театрах Земли, а также изложения знаменитых пьес с переводами наиболее выразительных сцен. Отбор был странноватым, поскольку мне приходилось довольствоваться тем, что я отыскивал в хварских информационных системах, в свою очередь ограниченных тем, что отыскивалось на захваченных земных кораблях.

«Как важно быть серьезным»в кратком пересказе выглядит плоско и глупо. Реплики в переводе теряют все. (Хвархаты не отличаются тонким остроумием.) Шекспир, с другой стороны, звучит и в передаче. Матса особенно взволновал «Отелло». Из этого вышла бы потрясающая героическая пьеса, заявил он. На тему об опасностях гетеросексуальной любви. Кончилось тем, что я перевел всю чертову трагедию — такой тяжелой работы мне еще делать не доводилось.

Два года спустя мы опять оказались на одной станции. И я помню, на какой. Ата Пан. Я нашел его опять в театре. И снова он спорил с музыкантом. К тому времени я уже знал его прозвище (в примерном переводе оно означает «Человек, Который Устраивает Скандалы Из-за Музыки») и выяснил, откуда оно взялось. После своей детской болезни он слегка оглох. И носил слуховой аппарат — пару пластмассовых кнопок, укрытых в глубине его больших ушей. Это позволяло ему вести нормальные разговоры, но музыку он слышал иначе, чем другие. Он знал, что принадлежит к меньшинству, исчисляемому одним человеком, но кроме того он знал, какой слышит музыку в постановках его пьес, и как, во имя Богини, ему требуется, чтобы она звучала. Музыканты работали с ним, потому что он так талантлив, но вид у них всегда был затравленный. Один как-то сказал мне: «Мое дело не сочинять музыку, а улаживать отношения Эйх Матсехара со всеми прочими».

Матс бросил спорить и отвел меня в сторону поговорить о новой пьесе, переработке «Отелло». У них возникла идея поставить ее в масках, как звериную пьесу.

«Только маски будут человеческими. Я создаю новую форму искусства, Ники! С твоей помощью. И ты будешь упомянут в афише, обещаю. Погоди, вот увидишь костюмы! Все складывается прекрасно. Но вот музыка…»

Он дал мне экземпляр, и я прочел его вечером, пока Гварха возился с игорной доской — набирал задачи и корпел над ними. Напрасная трата времени, по моему мнению, но, с другой стороны, игры меня не очень интересуют.

«Одурачивание темного мужчины»— так называлась пьеса, и Матсехар умудрился во многих местах передать язык Шекспира. Его Отелло был великолепен — героичный и любящий. Его Дездемона была удивительно милой и кроткой. Я не совсем представлял себе, как ее воспримут хвархаты. Его Яго сумел бы проползти под змеей.

Кончив, я отдал пьесу Гвархе. Он пробежал ее с начала и до конца, но молчал, пока не выключил компьютер. А потом посмотрел на меня.

«Написано чудесно. Ты правильно оценил мальчика. Богиня простерла к нему обе руки. Но конец неверен».

Я спросил, что он имеет в виду.

«Пьеса о такого рода любви должна бы оставить у зрителей ощущение ужаса и отвращения. Но я ничего подобного не чувствую. Мне грустно, и я негодую на этого мужчину с растленным честолюбием…»

«Яго».

«И еще одно чувство: будто я только что вышел из чего-то тесного, темного — лесной чащи, прохода в укрепленное жилище. И стою на краю равнины. Между мной и горизонтом нет ничего. И надо мной — ничего, кроме пустого неба. Ха!»— закончил он на медленном долгом хварском выдохе, который может выражать практически что угодно.

«Катарсис, — сказал я. — Очищение через трагедию».

Гварха нахмурился, и я попытался объяснить.

«Вы используете пьесы, чтобы очищать пищеварительную систему?»

«Я неверно выразился».

В конце концов он понял, но мне было очень жаль, что у меня нет под рукой «Поэтики» Аристотеля.

«И все-таки я считаю, что конец не срабатывает. Конечно, если он поставит спектакль в масках, если персонажи будут отчетливо человеками, то, может быть, спектакль окажется приемлемым».

Матс с головой ушел в проблемы постановки, так что некоторое время я его не видел — как и Гварху, которого вызвали на Ата Пан как арбитра в очень скверной ссоре между двумя головными. Его главный талант — переговоры, но, сказал он, его ресурсы почти исчерпаны.

«Эти двое не поддаются никаким уговорам, а между их родами отношения никогда не были дружескими. Мы тут пробудем очень долго, Ники».

«Я найду себе какое-нибудь занятие».

Он оценивающе поглядел на меня.

Несколько дней спустя я случайно встретил Матса в одном из Гимнастических залов станции. Я там тренировался в ханацине с одним из изысканно вежливых, ревностных и умных молодых людей, которыми всегда окружает себя Гварха. (Его способность подбирать многообещающих молодых офицеров поистине замечательна.) Я уже не помню, как звали этого молодого человека. Полагаю, делал он то же, что и большинство их, — опрокидывал меня на мягкий пол, потом помогал встать и с предельной учтивостью объяснял, в чем заключалась моя ошибка.

Матсехар не занимался ни одним военным искусством, кроме обязательного минимума, который установлен для периметра, и не участвовал в спортивных состязаниях. С его плохой координацией движений все это было ему не по силам. Но он сполна обладал хварской потребностью поддерживать себя в наилучшей физической форме, а потому ежедневно плавал или тренировался на спортаппаратах.

И не было ничего удивительного в том, что мы сошлись в хварском эквиваленте раздевалки, как и в том, что он забыл взять с собой гребень на длинной ручке. (Матс помнит о мелочах только в театре.) Когда я вошел, он сидел на краю скамьи и пытался дотянуться гребнем без ручки до меха между лопатками.

Я сказал «разрешите мне», сел у него за спиной и забрал гребень. Некоторое время все шло нормально. Хвархаты много времени тратят на причесывание друг друга. Это общепринято, а я успел набить руку с Гвархой.

На теле хвархатов волосы в разных местах растут под разными углами, и я научился поворачивать гребень в нужную сторону, приспособился расчесывать колтуны, не причиняя боли, и расчесывать более длинные волосы гривки, которая тянется от затылка до конца позвоночника. Я знал, как нажимать на гребень, чтобы ощущение было приятным.

Видимо, мои мысли обратились к Гвархе — или к тому из молодых людей, который швырял меня на пол в ханацинском зале. Я вдруг обнаружил, что моя свободная рука уже не просто слегка опирается на плечо Матсехара, но соскальзывает ниже и ниже. Я массировал — ласкал — толстую плечевую мышцу, постепенно продвигаясь к изумительным шелковым волосам на шее и позвоночнике.

Матс сидел неподвижно, уже не наклоняясь ко мне. Эта поза и напряжение мышцы под моей ладонью, сказали мне, что он испытывает неловкость.

Такая реакция меня удивила, но не очень. Некоторые хвархаты-мужчины не испытывают потребности в сексе. В их культуре в этом нет ничего постыдного, им не нужно лгать или притворяться. Некоторые моногамны. Как Гварха — по большей части. По его словам, частая смена партнеров требует хлопот, несоизмеримых с получаемой наградой. Лучше отдать эту энергию своей карьере, добиться чего-то важного для себя и своего рода. Ну и, наконец, у очень многих хвархатов — у подавляющего большинства — я не вызываю ни малейшего интереса.

Я пробормотал «извини!»и кончил расчесывать его спину, орудуя гребнем, как мог быстрее, и держась нейтрально, а затем встал и отдал ему гребень. Он поблагодарил меня несчастным голосом, опустив голову.

«Забудь, Матс! Ты же знаешь мою репутацию. Я не мог не попытаться, это почти неизбежно. Но больше такого не повторится.»

Он посмотрел на меня с расстроенным видом.

О том, чтобы прикоснуться к нему теперь, не могло быть и речи.

«Не огорчайся», — сказал я, поскольку на главном хварском языке есть почти такое же выражение, но только для них он означает «не будь темным», а не «не будь горьким».

Он продолжал смотреть на меня с той же тоской и молчал. «Поговорим потом», — сказал я и ушел.

После я не видел его дней двадцать. Он явно избегал меня. Но я не собирался за ним гоняться. Я старался подольше заниматься работой и проводить с Гвархой все время, насколько это было возможно.

Как-то вечером Гварха сказал:

«Что происходит между тобой и исполнителем Эйхом?»

Я ответил что-то неопределенное.

Гварха посмотрел на стол перед собой, на игральную доску. Я помню, какая это была игра — эха. Доска из светлого дерева была квадратной с вырезанной решеткой из прямых линий. В месте пересечения линий были углубления для фишек. Фишками служили мелкие круглые камешки, собранные с речных пляжей в краю Эттина. Камешкам полагалось бить из края игрока. В идеале он сам их и собирал. Мастера эхи тратили сотни дней, разыскивая безупречные камешки. Гварха мастером не был и таким свободным временем не располагал никогда. Камешки ему прислала одна из теток.

Теперь он передвинул камешек и посмотрел на меня.

«Он не из тех, кто обычно тебя интересует, а к тому же он… я слышал две версии. Что он вообще не интересуется сексом и что ему нравятся актеры, исполняющие роли женщин».

«Ты наводил справки».

«Я люблю быть в курсе того, что ты делаешь. — Он покосился на компьютер рядом с ним на диване. Программа воссоздавала манеру игры мастера эхи давних времен. — Ха! Я попался!»

Я сидел и злился. Бывают моменты, когда непрерывная борьба внутри хварского мужского общества, сплетни, шпионаж и интриги дико меня раздражают. Но не Гварху. Наконец я сказал:

«Я попытался. Меня отвергли, и теперь исполнитель ныряет за угол, едва увидит меня в конце коридора».

«Глупый мальчишка», — заметил Гварха и передвинул другой камешек.

Довольно скоро после этого мне позвонил Матс.

«Мне требуется поговорить с тобой, Ники, и в надежном месте».

Он имел в виду место без подслушивающих устройств — просьба не из легких, учитывая маниакальное стремление хвархатов не выпускать друг друга из вида. Но Гварха уже обзавелся собственной службой безопасности (настолько вперед он продвинулся), и мои комнаты были проверены, как и его.

«Здесь», — сказал я.

«А защитник?»

«Года два назад мы пришли к взаимопониманию. Я, почти наверное, заслуживаю полного доверия, и, мне требуется полное уединение. Земляне не так общительны, как Люди».

«Ха!»— сказал Матсехар.

Он явился ко мне с кубическим кувшином. Я знал, чем объясняется такая форма. Толстые керамические стенки прячут миниатюрную холодильную установку, так что температура напитка внутри поддерживается ниже точки замерзания воды. Халин (или калин, в зависимости от произношения) — очень сильный токсин, а я ни разу не видел Матса даже слегка пьяным.

Он вошел, извлек чашу из кармана шортов, сел и наполнил ее халином — прозрачным и зеленым, как весенняя трава.

«Тебе обязательно нужно пить эту штуку?»

«Да. Такой разговор не на трезвую голову».

Он выпил чашу до дна, снова ее наполнил и заговорил. Сначала петлял, перескакивал с одной темы на другую — новая пьеса, разные сплетни. За спиной у него (я прекрасно помню) был монитор моих комнат. Все лампочки светились бесцветно. Иными словами все двери были заперты, а система связи отключена. Значит, его никто не слушал — кроме меня.

Наконец, когда я уловил в его голосе легкую сиплость, он вдруг умолк и посмотрел на меня пристально, но его зрачки начали сужаться. Еще чаша-другая, и они превратятся в еле заметную черточку, а он будет пьян в нитку — очень милое выражение и абсолютно точное.

«Дело не в тебе, Ники. У меня нет предубеждения против инопланетян. Я считаю тебя другом. Дело во мне самом».

Я выжидающе молчал. Он вздохнул и продолжал.

Иногда я сомневался, что поступил правильно, приняв предложение Гвархи работать у него. Может быть, мне следовало проявить героизм и остаться в тюрьме. Но послушайся я призыва Чести и Верности, то не сидел бы в этой комнате внутри станции Ата Пан и не слушал бы, как глубоко несчастный юноша с трудом объясняет, что вообще не интересуется мужчинами.

Нет! Лишиться этих минут я не хотел бы.

И никогда не интересовался, продолжал Матсехар. Насколько себя помнит. Все его сексуальные фантазии всегда были связаны с женщинами. В его голосе звучало отчаяние, а я с трудом удерживался от смеха.

Он пытался… Богиня свидетельница, он попытался быть как все.

«Если я думаю о том, с кем я, ничего не получается. Я просто не могу. А если воображу, что я с женщиной… — Он, содрогнувшись, умолк. — Я чувствую себя бесчестным, я чувствую…»— Он употребил прелестный хварский архаизм, означающий «запачканный» или, пожалуй, точнее будет «вымазанный в экскрементах».

«Обычно легче прибегнуть к рукоблудию. Тогда я хотя бы не вовлекаю в это кого-то еще. Но я чувствую себя таким одиноким… — Он опять наполнил чашу уже нетвердой рукой. — Я все думаю… если бы я в детстве не заболел!»

«Ты полагаешь, что гетеросексуальность это следствие вирусного заболевания центральной нервной системы? Это интересная мысль, Матс, и заслуживает исследования».

«Нет. — Он посмотрел на меня с удивлением. — Я так не думаю. Я хотел сказать… если бы я вел нормальную жизнь, если бы я учился в школе, как все остальные».

«Ты можешь свести себя с ума, пытаясь выяснить, почему ты такой».

«Ты понимаешь, правда, Ники? Ведь в вашем обществе это норма. Там я не был бы извращенцем».

Я встал, достал чащу и протянул ему. Матсехар налил ее, и я отхлебнул халина. Он был ледяным, горьким и жгучим. Если не поостеречься, похмелье затянется на целых три дня.

«Матс, я и своей-то жизни не понимаю, что уж говорить о чужой! Наверняка среди Людей есть и другие мужественные мужчины».

Он взглянул на меня с недоумением. Я перевел на хварский буквально словом, которое синонимично «храбрый», «прямой», «достойный».

«Другие мужчины, сексуально анормальные. Почему бы тебе не поискать их?»

«Я знаю таких. Они увиваются возле актеров, играющих женщин. Но что они могут мне сказать? Только то, что я и сам знаю. Наша проблема не имеет решения».

Он продолжал говорить, оставив чашу, однако халин уже возымел свое действие: он спотыкался на словах и порой растерянно умолкал, будто забыв, что намеревался сказать. Когда он поднимал глаза, они казались пустыми — зрачки сузились так, что их трудно было различить.

Разрыв между двумя сторонами хварской культуры слишком велик. Мужчина просто не может познакомиться с женщиной, если она не принадлежит к его роду, а инцест внушает Людям глубокое отвращение и ужас. (Половые акты с животными рассматриваются как относительно безобидное извращение и, что любопытно, с самцом или с самкой значения не имеет.)

Гетеросексуальной субкультуры не существует вовсе, нет мужчин и женщин, которые занимались бы любовью друг с другом.

Матсехар был способен мастурбировать, рисуя в воображении женщин, которые часто роковым образом напоминали его родственниц. Он мог бы искать общества актеров, играющих женские роли и тяготеющих к ним мужчин. Что иногда и делал, но, вопреки костюмам и разученным жестам, актеры были мужчинами. И любовники занимались самообманом.

«Все это иллюзии. Никто не бывает тем, кем хочет быть. Никто на занимается любовью со своей мечтой».

Его посещали ужасные, жуткие мысли о соблазнениях и изнасилованиях.

«Я больше не езжу домой. Боюсь повести себя, как мужчины в пьесах. Буйно. Безумно».

Мне уже не хотелось смеяться. Бедняга погибал у меня на глазах, а меня тянуло обнять его и сказать: «Ну, будет, будет! Жизнь это ад». Только я знал, что подобное исключается. «Но чего ты ждешь от меня?»— спросил я.

«Ты ничего не знаешь, ничего не можешь сказать, чтобы это стало не так невыносимо?»

Но почему я?

А потому что я обладал особой точкой зрения, потому что я видел его культуру извне; и еще, возможно, потому, что он представлялся себе изгоем, отщепенцем, и видел во мне существо еще более одинокое.

«Матс, я могу только посоветовать тебе сосредоточиться на том, что у тебя есть. В некотором смысле, мы противоположности. У меня есть Гварха, то, чего, по-моему, ты жаждешь больше всего — великая любовь, спасение от одиночества и теплое тело в постели. Поверь мне, и то и другое я ценю во всю меру. Но я потерял мою семью, и моих земляков, и мою расу. И хотя я все еще могу заниматься своим ремеслом, использовать свой талант к языкам, у меня нет возможности делиться тем, что я узнал, с моими соплеменниками. А у тебя есть Люди, есть твой род и твое искусство, так цени же их, как они того стоят».

Он покачал головой.

«Этого мало».

«Другого утешения у меня для тебя нет».

Мы еще поговорили. Матс все больше и больше утрачивал ясность мысли. Наконец я сказал, что провожу его до его двери. Думаю, один он не добрался бы.

Когда мы добрались туда, он открыл ее, а потом обернулся ко мне:

«Я хотел бы любить тебя, Ники. Если бы мог».

В тот момент он не был особенно привлекательным, и я не мог, не покривив душой, ответить, что жалею об этом. И сказал ему, чтобы он поскорее лег спать. Он, шатаясь, вошел внутрь, и дверь закрылась. Я пошарил взглядом, ища камеру, просматривающую этот отрезок коридора. И убедился, что она нас засекла.

Я вернулся к себе. Лампочка над дверью из моих комнат в комнаты Гвархи янтарно светилась, говоря: «Дверь отперта. Входи». И я вошел.

Он лежал, растянувшись на диване в передней комнате, одетый в обычный домашний костюм хварского мужчины. Нечто среднее между кимоно и купальным халатом и яркое до рези в глазах. Какой был на нем в тот вечер, не помню. Их у него много — почти все подарки любящих родственниц. Возможно, из бордовой парчи, с тех пор давно отправленный в переработку, но в свое время очень шикарный. Узор из цветов, среди которых извивались чудища, а рукава и нижний край украшены золотым шитьем.

При моем появлении он поднял голову и отложил плоский мини-компьютер для чтения.

«Говоря по-человечьи: не знай я тебя, так сказал бы, что ты пил».

«Заходил Матсехар. И жутко натоксичился. А я слегка. Вовремя остановился, по-моему. Но Матс напился, как одно земное домашнее животное».

«Твои трудности с ним разрешились?» (Это был вопрос.)

«Думаю, теперь при виде меня он перестанет сворачивать за угол, но сексуально я его не интересую. Нисколько».

«Очень хорошо. Мне бывает нелегко сдерживаться, когда ты смотришь по сторонам».

Я присел на край дивана.

«Знаешь, есть жизни много хуже той, какую веду я».

«Совершенно верно», — сказал Гварха.

Я взял его руку и погладил мех на тыльной стороне, серо-стальной, мягче бархата, потом повернул ее и поцеловал темную безволосую ладонь.

Из журнала Сандерс Никласа,

держателя информации при штабе

первозащитника Эттин Гвархи.

ЗАКОДИРОВАНО ДЛЯ НИЧЬИХ ГЛАЗ.

10

Как-то вечером, едва дверь открылась, на Анну повеяло запахом кофе.

— Никлас? — спросила она входя.

В комнате было темно, если не считать лампы, горевшей в ногах дивана. Там сидел Ник, как обычно закинув ноги на стол. (Стол переливался серым перламутром.) В одной руке он держал кружку, а стена перед ним исчезла: темный откос уходил к бухте, полной сверкающих огней.

Она сразу узнала прерывистый ритм и цвета — оранжевый и голубой. Это было предостережение, заложенное в компьютер: «Опасность. Непонятный друг. Опасность».

— Что это, Господи? — спросила она.

— Хварский эквивалент туристических слайдов. Они производят съемку всякий раз, когда высаживаются на новой планете. Я знал, что обязательно отыщу что-нибудь о вашей. Как вы ее назвали?

— Рид тысяча девятьсот тридцать пять-це.

— Просто песня. Я подумал, что, возможно, вы захотите посмотреть запись.

Темный холм и сверкающая бухта стали смутными. Анна пробормотала, сама не зная что, но горло ей свела судорога и язык не слушался. Секунду спустя она почувствовала его руки, обвившие ее.

— Я не хотел причинить вам боль, Анна.

Тело у него было худощавым и мускулистым. От одежды исходил острый чистый запах, ей незнакомый. Инопланетное мыло?

— Сядьте! — Он подвел ее к дивану и исчез. Она утерла глаза. Вспыхнул плафон. Пейзаж перед ней погас.

— Сейчас-сейчас! — донесся его голос.

Он вернулся с другой кружкой.

— Я добавил коньяку. Генерал на Риде, как его там, разжился недурным запасом напитков. Ну, а теперь — почему? Как я умудрился наступить вам на ногу?

— Они вышвырнули нас оттуда, Ник. Не только меня. Всех. И никого больше туда не допускают. Планета стала уязвимой. Хвархаты могут ее отыскать.

Он кивнул.

— Бывают моменты, когда я стыжусь своей расы. Почему они для переговоров выбрали именно эту планету? Разве нет других, где нечего изучать?

— Не знаю. — Она отпила кофе.

— Ну, планета для них потеряна, если только переговоры здесь не увенчаются успехом. Вы это имели в виду, когда сказали, что ваша карьера кончена?

Анна кивнула.

— Моя область — внеземной разум. Что остается, если мне нельзя вернуться к псевдосифонофорам? Корпеть на других планетах, наблюдая животных, которые в сообразительности уступают дельфинам? Корпеть на Земле, наблюдая дельфинов? И это еще при условии, что получу субсидию. Вы налили кофе в коньяк? Или коньяк в кофе?

— Вы хотите, чтобы я изменил пропорцию?

— Добавить еще кофе было бы недурной идеей.

Он взял у нее кружку, сходил на кухню и, вернувшись, сказал:

— Можно, я погашу плафон? Когда Люди отдыхают, они предпочитают полумрак, и, видимо, я адаптировался. Яркий свет вызывает у меня позыв пойти и сесть за работу.

— Пожалуйста.

Свет погас, комната опять погрузилась в сумрак, который лампа в ногах дивана почти не рассеивала. Ник снова сел у лампы и взял свою кружку. Она увидела мерцание металла на его запястье — браслет, который был на нем, когда он в последний раз разговаривал с ней.

— Значит, генерал оказал вам услугу, когда попросил включить вас в делегацию. И вот вы тут в окружении внеземного разума.

— Только я ожидала другого. Ведь свое время я трачу на то, чтобы слушать рассуждения Матсехара о «Макбете»и Хей Атала Вейхара о «Моби Дике».

— Ждите перемен, — сказал Никлас. — Вейхар выискал экземпляр «Гекльберри Финна». Он был в блоках, которые мы забрали с вашей станции, и Вейхар уже принялся задавать мне вопросы по тексту. Я переадресовал его к вам. И я читал записи ваших наблюдений. Они в тех же блоках. По-моему, ваши животные разумом не обладают.

— Почему же?

— По нескольким причинам, — ответил он, помолчав. — Ну, как? Перечислить их? Мне не хотелось бы снова довести вас до слез, Анна.

— Можете быть спокойны.

— Ну, хорошо.

Он изложил свои доводы. В основном они сводились к тому, о чем ей твердили ее коллеги на Риде — 1935Ц. У псевдосифонофоров отсутствует материальная культура. Их язык — это не язык в собственном смысле слова. У него нет грамматики, а без грамматики невозможно выражать причинные связи и следствия.

— Мне кажется, — говорил Ник, — интеллект подразумевает группировку по общим признакам и, пожалуй, причины и результаты. Я не вижу, для чего им потребовался бы язык. Мы используем язык для кодирования опыта, воплощения его в форму, понятную другим людям. Как только мы достигаем этого, мы можем обмениваться знаниями. Так мы учим и учимся. Но вашему приятелю, если ему потребуется что-то узнать, достаточно скушать другого псевдосифа. Насколько я могу судить по вашим записям, у них это главный способ передачи информации. Бесспорно, очень практичный и освобождающий от необходимости вырабатывать сложные системы общения. Если не считать брачного сезона, единственного времени, когда они приближаются друг к другу, после того как без малого год провели в одиночестве из страха быть съеденными. А по-настоящему крупные ребята, те, кто, предположительно, наиболее умны и информированы, поскольку съели большинство своих родственников, эти ребята проводят в одиночестве круглый год. Они больше не спариваются.

Анне вдруг стало легко. То ли коньяк в кофе, то ли рассуждения Ника, которые ей нравилось выслушивать, хотя она с ними и не соглашалась.

— И вот завершающий довод, почему я не могу считать ваших ребят разумными существами. Они слишком прохладно относятся к сексу.

Он взглянул на нее, и Анна уловила белозубый блеск улыбки.

— Не понимаю, о чем вы. Вы же видели бухту! Видели океан.

— В брачный сезон. Но у землян нет брачного сезона. Его нет и у Людей. Мы сексуально активны и нацелены на секс постоянно. По-моему, неугасающая похотливость имеет эволюционную ценность. Она поддерживает в индивиде интенсивный интерес к другим, побуждает поддерживать с ними хорошие отношения. Сплачивает нас. Нам необходимо ладить друг с другом, если мы хотим, чтобы с нами спали.

Анна покачала головой.

— Общественный образ жизни свойствен многим животным.

— Но не такой, как наш. Какие еще животные питают такой интенсивный и постоянный интерес друг к другу, как мы или Люди? Если бы ваши ребята покончили с брачным сезоном, если бы их взаимный интерес стал постоянным, а самые крупные сохранили бы потребность в сексе, тогда, быть может, им пришлось бы взяться за создание какой-нибудь культуры. И выработать настоящий язык. И развить интеллект.

— Вы серьезно? — спросила Анна.

Он засмеялся.

— Скорее всего, нет. Но отсутствие материальной культуры я действительно считаю серьезным доводом против. А что касается языка, вам бы следовало ко мне прислушаться. Как-никак это моя область. Но я пришел к вам с новостью и отвлекся. Хварские женщины теряют терпение. Они хотят возобновить ваши беседы, но генерал не хочет отпускать меня. А потому женщины приведут своего переводчика. Тоже женщину. Я посижу на первых двух, чтобы проверить ее работу, а затем выхожу из игры — к большому сожалению. Предчувствую, что женщины окажутся куда интереснее дипломатов. Но генерал принял решение. Собственно, я пришел предупредить вас об этом и не совсем понимаю, каким образом добрался до ваших инопланетян. — Он поставил кружку, и снова Анна увидела, как блеснули золото и нефрит браслета. — Нет, вру. Я заговорил о них, потому что вас расстроила видеозапись, и ваша реакция меня встревожила. Знания — единственное надежное утешение. По-моему, я это уже вам говорил. И, как я убедился на опыте, есть только два занятия, способные отвлечь от вечной боли жизни — секс и жонглирование идеями. — Он встал. — Мне забрать запись?

— Нет. Оставьте ее.

Он показал ей, как работает проектор и пожелал доброй ночи. Едва он вышел, как Анна включила проектор. Вновь стена исчезла и перед ней открылся вид с холма, на котором стоял дипломатический лагерь. Сохранился ли он?

Ее животные вспыхивали огнями, передавая свои вести. Она допила кофе с коньяком. Нет, Ник ошибается, признавая только человеческий тип разума.

Она словно увидела, как взрослые представители ее инопланетян дрейфуют в океанских течениях, раскинув щупальца на сто метров или больше. Внутри их колоколоподобных тел сквозь прозрачную плоть просвечивали (смутно) двенадцать мозгов. Ведь нужна же причина, объясняющая все эти нейроны и всю эту информацию. Ей представились интеллекты — огромные, невозмутимые, одинокие, отданные созерцанию. Раса, для которой полная изолированность индивидов была естественной. Они не нуждались в Восьмеричном Пути. Четыре Высокие Истины не имели к ним отношения. Их не тревожили ни похоть, ни жадность. И не нужно им было, чтобы к ним пришла Обезьяна с корзинами, набитыми Священными Писаниями. Они уже обрели свое преображение.

Тут она сообразила, что коньяк оказывает свое действие, пошла в ванную и приняла душ. А потом легла спать. Потолок скрывала розовая туманность. Ее нитевидные выбросы придавали ей странное сходство с нейроном. За ее пределами и сквозь нее светили мириады звезд.

11

На следующий день она рассказала остальным делегатам о своем разговоре с Никласом.

— Очень жаль, что вы потеряете контакт с ним, — заметил капитан Мак-Интош.

— Почему? — спросила Анна.

— Мне бы хотелось узнать его получше, — сказал Мак. — Прямо или опосредованно.

— Никаких тайных интриг, мы мыслим стратегически.

— Я армеец, саб. Мы не интригуем, мы мыслим стратегически.

— Ну, хорошо. — Чарли засмеялся. — Но не трогайте Никласа Сандерса.

Хей Атала Вейхар провожал ее назад по прохладным ярко освещенным коридорам станции.

— Ники сказал вам, что я отыскал вторую книгу?

— Да.

— А река подлинная? Она существует на Земле?

— Миссисипи? Да.

— Я бы хотел ее увидеть.

Анна решила не говорить ему, как все там изменилось: леса сведены, старицы почти все высохли, сама река (на больших протяжениях) превращена в прямой и узкий канал с глубиной едва достаточной для движения по нему. Звери и птицы — орлы и цапли, рыбы, раки, медведи, пумы, олени, еноты и поссумы — почти полностью исчезли.

Триста лет цивилизации. Сто лет Великой Среднезападной Засухи.

Читать Марка Твена теперь было мучительно.

— Мой край, — сказал Вейхар, — лежит в глубине материка. И я рос у реки, хотя и не такой большой. Я исследовал ее берега, плавал на острова. — Он помолчал. — Я не понимаю, что происходит между Геком и Джимом.

— Я читала эту книгу много лет назад.

— Принадлежи они к моей расе, я бы точно знал, что происходит, и осудил бы их. Они же разного возраста. Детей надо оберегать при любых обстоятельствах. Однако… — Он нахмурился и встал как вкопанный посреди коридора. — Разница в возрасте между ними не ощущается. О мальчике недостаточно заботились, а мужчине не дали достаточной самостоятельности. А потому мальчик почти мужчина, а в мужчине есть детские черты. Очень странно! Вы, человеки, все смешиваете воедино.

Он пошел дальше, Анна держалась рядом.

Перед входом в сектор землян он снова заговорил:

— Приходит время, когда мальчики начинают влюбляться друг в друга, как положено, как пристойно. Они мечтают убежать. — Он бросил на нее быстрый взгляд. — Обычно мы узнаем любовь тогда же, когда осознаем, скольким обязаны нашим семьям и Сплетению. Детство почти позади. Нас ждет жизнь взрослых. Это нелегкое время. Нам хочется… — Он помолчал. — Спастись, уклониться от ответственности. Мы хотим всецело принадлежать нашей любви. Вот о чем эта книга. Мечта о спасении через бегство. Но все в ней чуть-чуть не так. Все слегка отклоняется от того, как должно быть. Мне кажется, я понимаю, и вдруг перестаю понимать. И это меня тревожит.

Он ушел, и Анна отправилась к себе.

Вечером она снова включила запись. Ее инопланетяне уже передавали собственную сине-зеленую весть. «Я это я. Я не нападу.» Огни тускло просвечивали сквозь дождевую пыль. Ей были видны желтые фонари научной станции у бухты. Конечно, хвархаты были там, пока делалась эта запись — шарили в компьютерах, допрашивали ее друзей. Она словно увидела, как Люди, точные и вежливые, ходят по таким ей знакомым коридорам, будто танцоры или инспектора.

Несколько дней спустя на переговорах вновь появился Вейхар, и днем за ней зашел Никлас в своей штатской, странно скроенной коричневой одежде.

— Цей Ама Ул хочет побеседовать с вами.

— Хорошо.

Они пришли в ту же комнату, что и прежде. Их ожидали там две женщины. Одну она узнала — женщину Цей Амы, на этот раз одетую в платье белое с серебром. Вторая женщина была одного роста с Анной и стройной. Ее платье было сине-зеленым и простым, не парчовым, хотя материал и отливал шелковистым блеском. Мех ее был таким же черным, как у Цей Ама Ул.

— Не поднимайте глаза на Ул, — негромко сказал Никлас. — Но вторая женщина ваша ровня. Глядите ей прямо в лицо. Следите за тем, чтобы все время находиться чуть впереди меня. Я здесь самый младший и ни с кем не в родстве кроме вас.

Анна подошла уже так близко, что увидела цвет глаз стройной женщины — сине-зеленый. По краям ее очень больших ушей блестели ободки из серебряных клипсов.

— Остановитесь, — сказал Ник.

Она остановилась, а он продолжал:

— Вы уже знакомы с женщиной Цей Амы. А вторая женщина это Ама Цей Индил. Эти два рода — партнеры. Что это такое, я объясню вам как-нибудь в другой раз. А это Перес Анна.

— Рада познакомиться с вами, — сказала стройная женщина. У нее был низкий хрипловатый голос, а по-английски она говорила безупречно.

Цей Ама Ул сказала что-то на своем языке. Анна поняла одно слово — Ники.

— Нас приглашают сесть, — сказал Никлас, — а я должен вести себя чинно и не баловаться.

— Очень вольный перевод, — возразила Ама Цей Индил. — Моя… как это?.. кузина?.. выразилась гораздо вежливее.

— Попробуйте «старшая партнерша», — порекомендовал Ник. — Точного аналога не существует.

Они сели. Никлас сбоку от Анны и несколько позади, обе инопланетянки лицом к ней.

Цей Ама Ул наклонилась вперед и заговорила:

— Прошло слишком много времени, и мы слишком многое предоставили мужчинам. Я не уверена, что это так уж хорошо. Служение мужчин — искать врагов. Возможно, они видят врагов там, где врагов нет. В природе мужчин думать об опасности, которая может скрываться в каждой неизвестной ситуации, и, встречая неизвестных, они смотрят, где и какое оружие те прячут. Возможно, это не самый верный подход, и, хотя, бесспорно, обязанность мужчин заниматься твоими мужчинами, заниматься тобой — не их обязанность и не их право. Я собираюсь задать тебе еще вопросы о твоих людях, Перес Анна. Пожалуйста, отвечай прямо. Боюсь, если мы не найдем способа говорить друг с другом, нам не избежать решений, которые сплетут мужчины из подозрений и страха.

Следующие два часа Анна снова рассказывала о жизни на Земле. Переводила почти все время стройная женщина. Иногда Никлас поправлял ее, или они обсуждали оттенки в смысле слов.

Наконец Цей Ама Ул сказала:

— Мне ясно, что старые способы понимать поведение не годятся. Вы слишком уж другие. Мне казалось, я не столкнусь с затруднениями. Я занимаюсь наукой и я изучала вашу культуру, но должна признаться, я растеряна, а, возможно, я боюсь. — Она помолчала, а затем что-то торопливо добавила.

— Женщина Цей Амы говорит, что пугает ее не вооружение человеков. Она хочет, чтобы вы поняли это. Наши мужчины заверили нас, что способны одолеть человечьих мужчин, если те нападут. Но одно дело знать про непонятность в неизмеримой дали, и совсем другое, когда непонятность здесь перед нами.

Переводчица кончила. Цей Ама Ул молчала, и у Анны сложилось впечатление, что она о чем-то размышляет. Наконец она снова заговорила. Перевел Ник:

— Женщина Цей Амы сказала, что получила столько информации, сколько в силах осмыслить за один раз. Ей нужно подумать. Мы можем идти.

Они встали, Цей Ама Ул взглянула на них и сказала что-то напоследок. Ник засмеялся, кивнул и показал на дверь. Анна пошла впереди него. Но в коридоре сразу же спросила:

— А заключительные слова?

— Ул? Она поздравила меня с тем, что я вел себя почти пристойно.

— Она ваш друг? Она ведь называет вас Ники.

— Мы переписываемся. Ее интересует человечество. Мы служим для нее средством сравнения, служим, так сказать, контрольной группой, когда она анализирует историю собственной расы.

Они подошли к ее двери, Анна приложила ладонь к панели. Ник попрощался и ушел.

Войдя, Анна включила голограмму: солнечный день на Риде — 1935Ц. Бухта была синей, холмы золотистыми. Со стороны океана плыли высокие перистые облака. Как их называют? Кошачьи хвосты? Ее инопланетян видно не было, но над станцией и холмом с лагерем летали самолеты. Хварские с веерными крыльями курсировали между бухтой и базой на острове.

Наверное, можно было бы провести тройственное сравнение между землянами, хвархатами и ее инопланетянами в бухте. Необходима ли материальная культура? Что такое язык? Насколько важен секс? Этого материала хватило бы на десятки статей, и из землян только у Никласа было больше информации о хвархатах, чем у нее. Не захочет ли он стать ее соавтором? Пресвятая Дева, использовать то, что он знает о Людях!

Но об этом нечего было и думать. Разве что переговоры увенчаются успехом. В ней пробудилась яростная решимость. Надо сделать все для этого успеха!

12

У меня в кабинете лежала записка. Гварха ушел к себе. Если хочу, то могу присоединиться к нему. Приглашение, а не приказ.

Я отправился к себе и вымылся. Он отпер дверь между нашими комнатами со своей стороны. Я вошел в его большую комнату и увидел голограмму. Пейзаж. Из глубины комнаты лился свет, и я увидел стену, сложенную из серых неотесанных камней, высокую и проломанную. На земле перед стеной валялись обрушившиеся камни. За проломом виднелись деревья с бронзовой листвой, трепетавшей под ветром.

Камни обросли чем-то вроде лишайников, главным образом желтых. Но некоторые отливали серебром, а кое-где проглядывали красные пятна и полоски.

Место было мне знакомо. Я побывал там с Гвархой во время одного из наших посещений его родины. Старинная крепость в глуши на былой границе Эттина. Теперь граница лежит много дальше. Крепость принадлежит к временам, когда род только начал расширять свои владения.

Мы тогда облазили развалины, и Гварха рассказал мне о строителе крепости, своем предке, беспощадно волевом и жестоком. За время его главенства род Эттинов увеличился более чем вдвое. Два других рода были уничтожены — мужчины перебиты, женщины и дети ассимилированы. Ничто не влияло на этого предка, кроме слова матери или старшей сестры. Его родственницы прославились как замечательные политики; чего он не мог осуществить с помощью мечей, они добивались словами. «Какое сочетание!»— воскликнул Гварха.

Весна переходила в лето, и день выдался жаркий. Развалины были нагретыми и пыльными. В конце концов мы спустились к ручью в тени бронзово-алой листвы у подножия крепости. И напились. Потом Гварха сбросил одежду и вошел в воду.

Я остался на берегу. Ручей брал начало в горах, и вода была слишком холодной для меня. Он плескался и бродил по отмели как ребенок, разыскивая камешки, высматривая рыбешек и многоногих тварей. Рыбешек он, естественно, распугал, но сумел-таки схватить нечто длинное, плоское, сегментированное. Каждый сегмент имел пару ножек. «Погляди-ка, Ники! Хорошо, а?»

Тварь извивалась у него в кулаке. Один конец завершался мандибулами, а может быть, клешнями. На другом конце колыхались два длинных усика.

Просто прелесть, ответил я. Тварь продолжала извиваться, и он ее бросил.

Потом ему вздумалось затащить меня в воду. Я, правда, отбился, но порядочно вымок. Мы поднялись по склону во двор крепости, я разложил одежду на камнях сушиться, и мы занялись любовью. Затем Гварха задремал, а я лежал под солнцем, чувствуя рядом его тело, еще влажный мех.

У меня возникло ощущение, что он привел меня сюда не без задней мысли. Даже любовь входила в его планы. Представление для предка: «Вот гляди, где я побывал, старец. В местах, какие тебе и не снились. Смотри, кого я захватил в плен и привез с собой!»

И тут я впал в дремотное состояние, когда сновидение кажется явью. Во дворе крепости был кто-то кроме нас. Я приподнялся и встал на колени. Гварха продолжал лежать рядом и спать.

Передо мной стоял хвархат с мехом, посеребренным годами. На нем была кольчуга, достигавшая колен. На боку висел меч. В руке он держал обнаженный кинжал, и лезвие сверкало в косых лучах предвечернего солнца.

Предок, кто же еще! Он выглядел крайним воплощением физических черт, характерных для Эттинов: невысокий, страшно широкоплечий с толстыми руками и ногами. Темная гривка начиналась на макушке его обнаженной головы. Лицо было широким, плоским и безобразным.

Гварха привстал и сел с испуганным видом.

«Какая в тебе червоточина, малый? — спросил предок на языке Эттина, который я знал, хотя старика понимал с трудом. — Хочешь иметь врага, будь по-твоему. Да рядом с ним не засыпай! Прежде вот как надо». — Он ухватил меня за волосы, запрокинул мне голову и перерезал горло.

Тут я проснулся. И к лучшему. Еще немного — и солнечный ожог был бы мне обеспечен. Гварха спал — проснулся он только в моем сновидении. Я встал и потрогал одежду. Еще не высохла. Тогда я сел в тени у стены, прислонившись спиной к теплым шершавым камням, и ждал так, пока он не перекатился на другой бок и, охнув, не сел на земле. И все это время мне было не по себе, словно старик все еще прятался где-то рядом, сжимая кинжал.

С тех пор прошло много лет, но при виде этой стены я поежился. Псевдолишайники — красные — напоминали цветом запекшуюся кровь. Одной Богине известно, зачем Гвархе понадобилось украшать свою комнату этой голограммой. Я покрутил проектор, пока не нашел пейзаж, более отвечающий моим вкусам: волны с барашками на Круглом озере Эттина. По пенным гребням скользила лодка с красными парусами.

Я сел. Лодка была прогулочной, узкой и быстроходной. Она накренялась под ветром, бьющим в большие красные паруса.

Потом вошел Гварха и остановился у меня за спиной. Он только что принял душ — я почувствовал запах влажного меха и душистого мыла.

— Тебе не понравилась крепость.

— Да.

Мне на плечо легла ладонь.

— Я ходил к истолковательнице, когда ты рассказал мне свой сон. Я тебе не рассказывал? Она объяснила, что я прогневал старика, и я исполнил необходимый ритуал. Он не из тех, с кем я хотел бы поссориться. И она сказала еще одно. — Ладонь скользнула вверх, пальцы взъерошили мои волосы. — Между его миром и моим лежит непреодолимая пропасть. Я пытался говорить с ним, окликать его через бездну. Не призывай мертвых к жизни, сказала она. Их обычаи остались в былом. Я смотрел на стену и вспоминал ее слова. Ха! Она права. Но я не вижу, какими должны быть новые обычаи. Я не знаю, как идти вперед. Что мне делать, Ники?

Я не ответил. Гварха уже слышал все мои теории и все мои ответы.

А прогулочная лодка перед нашими глазами легла на воду. Секунду она оставалась в таком положении, потом выпрямилась.

— Считать предзнаменованием? — спросил я.

— Нет. Предзнаменования принадлежат реальному миру, пора бы тебе знать. Голограммы никому будущего не пророчат.

Вот так.

Из журнала Сандерс Никласа,

держателя информации при штабе

первозащитника Эттин Гвархи.

ЗАКОДИРОВАНО ТОЛЬКО ДЛЯ ГЛАЗ

ЭТТИН ГВАРХИ.

13

Дня два спустя Анна провела весь вечер с остальными делегатами. Капитан Мак-Интош проводил ее до выхода.

— Передайте держателю Сандерсу, если увидите его.

Он протянул ей папку.

— Что это?

— Копия его биографических данных. Проглядите, если вам интересно. Секретного тут ничего нет.

— А для чего вам нужно, чтобы он получил папку?

— Возможно, он будет рад. Там есть сведения о его семье.

Анна взяла папку и, вернувшись к себе, устроилась просматривать ее содержимое.

Сандерс Никлас Эдгар родился 14.7.89 г. в Деко, штат Канзас. Родители: мать — Женевьева Пирс, ветеринарный врач, отец — Эдгар Сандерс, инженер, служащий Управления защиты сельского хозяйства. Единственный сын, одна сестра моложе на три года — Беатрис Холен Пирс.

Образование: местные школы и Чикагский университет. Степень магистра получил в 2110. (Анна быстро прикинула и решила, что он прошел курс ускоренным темпом.) Специализировался по теоретической лингвистике, а также по системному программированию. Сразу же после получения степени поступил в Объединенные вооруженные силы и продолжал образование в Женевском университете, вновь занимаясь лингвистикой. Биографические данные обрывались на 2112 годе.

Три года спустя он был на разведывательном космолете, который захватили хвархаты. Видимо, в промежутке он изучал хварский язык.

Удивительно скупая история. Никаких следов личной жизни. А была ли у него личная жизнь? И не все ли ей равно?

Анна проглядела остальное содержимое папки. Его сестра кончила Висконсинский университет, вышла замуж и родила дочь, названную Николь. Брак завершился разводом. Сестра обосновалась в Чикаго и работала профсоюзным организатором. Приложенная голограмма показала высокую женщину лет сорока, худую, с пышными светло-рыжими волосами. Она щурилась на солнце и улыбалась. Улыбка Ника и его поза — чуть ссутуленные плечи, руки в карманах. Одета в джинсы, выцветшую красную рубашку и жакет со значками на лацканах. Прочесть призывы на значках Анне не удалось.

Рядом с ней стояла ее дочка, худенькая, нескладная. Кожа у нее была цвета кофе с молоком, курчавые волосы коротко подстрижены. Анна дала ей лет двенадцать-тринадцать, но она явно обещала стать высокой. На ней были джинсы и черная рубашка с короткими рукавами. Красные буквы на груди призывали: «Не тоскуйте! Организовывайтесь!»

Анна посмотрела на двухмерную фотографию. Пара в зрительном зале. Снимали чуть сбоку и явно скрытой камерой. Мужчина и женщина, высокие, худые, сидящие очень прямо. Оба совсем седые. Женщина заплела волосы в косы, обвивавшие голову. Волосы мужчины падали ему на плечи и кудрявились. В них было костлявое изящество, и Анне они напомнили цапель.

Она заглянула в документы. Они, выйдя на пенсию, поселились в Фарго, штат Северная Дакота, и были все еще живы. (Снимок был сделан пять месяцев назад на лекции в местном университете в честь северодакотского поэта Томаса Мак-Грата.) Почему кто-то решает удалиться на покой в Фарго? Женевьеве было восемьдесят пять, Эдгару — восемьдесят три. Они принимали активное участие в мероприятиях местной методистской церкви и различных других организаций, озабоченных (по большей части) проблемами сохранения окружающей среды и социальными вопросами.

Все во имя благого дела! Никлас происходил из семьи борцов, творящих добро.

Она снова поглядела на них: сестра с рыжими волосами, которые треплет ветер, его серьезная юная племянница, родители, похожие на цапель. Как все это соотносится с человеком, известным ей?

Наконец Анна закрыла папку и легла спать. Так странно — лежать в темноте на расстоянии сотен световых лет от дома и думать о людях, чья жизнь прошла на американском Среднем Западе, и кто так, наверное, и умрет в этом пыльном, медленно гибнущем краю, где реки мелеют, колодцы пересыхают, а небо затягивают бурые облака.

На следующий день она позвонила Никласу и попросила его зайти.

Он явился днем по завершении очередного заседания, все еще в костюме космического воина вплоть до высоких черных сапог.

Анна отдала ему папку. Он сел и начал читать. Потом посмотрел на два снимка. И наконец поднял голову. Его лицо было как маска.

— Где вы это взяли?

Она еще на разу не слышала у него такого тона. Арктически ледяного.

— Мне дал ее капитан Мак-Интош и попросил отдать ее вам.

— Зачем? И что я должен сделать?

— Ничего. Он подумал, что вас могут заинтересовать сведения о ваших близких.

— Почему?

— Бога ради, Ник, это же ваши близкие!

Он собрал листы в ровную стопку, положил сверху снимки и закрыл папку. Каждое движение было точным и гневным.

— Я не совсем понимаю, что вы ожидали от меня, — произнес он полушепотом. — Что я зальюсь слезами и скажу, что соглашусь на что угодно, лишь бы увидеть папочку и мамочку, пока они еще живы. Скажу, что мне не терпится увидеть племянницу, которую явно назвали в мою честь. Если, конечно, она существует, а не выдумка разведки. Я здесь. Я никогда не вернусь домой. Я выбрал свою сторону. Меня нельзя ни купить, ни запугать, ни соблазнить, ни одурачить. Со мной нельзя заключить сделки. Никакой. Так для чего капитан Мак-Интош захотел показать мне эту папку?

— Ник, я не знаю. — Она чуть не плакала.

Он вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Вполне вероятно, Анна, эти люди хуже отравы. Не позволяйте им использовать вас. Они не извлекают никаких уроков. Они не способны стать лучше. И продолжают свои игры. Упорно считая, что эти игры необычайно важны. Не берусь судить, что именно важно для истории, но игры шпионов — это пошлость, бессмыслица, коварство и злоба. Не дайте втянуть себя в них. — Он встал и взял папку. — Поблагодарите капитана Мак-Интоша за информацию. Я не прошу вас послать его на… Это пожелание лучше высказать лично.

Он ушел, а она все-таки заплакала.

14

Я дождался вечера, чтобы поговорить с Гвархой. По нашим правилам на людях и в рабочие часы я обязан вести себя примерно, как офицер и джентльмен. Я знал, что хочу дать волю злости, и не исключал, что мне захочется бегать по комнате и орать. А потому я дождался, пока он не устроился у себя, и тогда принес ему папку.

Он прочел ее, потом положил два снимка на стол перед собой, изучил их и посмотрел на меня.

— Мне трудно улавливать сходство человеков между собой. Но, по-моему, они все похожи на тебя. Особенно сестра и ее дочь.

— Они пытаются переманить меня. Похищение им не удалось. И теперь они пробуют воззвать к тем или иным чувствам. Верность семье. Ты знаешь, как это оценит Лугала Цу?

— Он злобный дурак. Его мнения нельзя поколебать ни фактами, ни логикой, а потому принимать их во внимание нет смысла. Важно вот это. — Он перевел взгляд на снимок Беатрис и Николь. — У тебя есть потомок. И лучший из возможных. Дочь сестры. Родной сестры. — В его голосе мне почудилась грусть. Он единственный живущий ребенок своей матери. Ближайшими его родственниками в следующем поколении будут дети родственниц. Его собственные дети — а они, конечно, у него будут, в счет, естественно, не идут. Они будут принадлежать семьям их матерей. Ее назвали твоим именем?

— Николь? Думаю, что да. Если она существует. Гвар, я хочу, чтобы твои специалисты изучили снимки. Проверили, если возможно, не были ли они изменены или подделаны.

— Человеки способны лгать о таких вещах?

— Да. Вполне возможно, что все мои близкие умерли. У меня нет оснований верить хоть чему-то тут.

— До чего презренна твоя раса. Я прикажу моим людям сделать, что в их силах. Но я не очень уверен, что они обнаружат какой-нибудь обман. — Он прикоснулся к снимку Беатрис с Николь. — Ты, правда, думаешь, что они солгут о таком?

Я кивнул.

Он расстроенно фыркнул и убрал снимки в папку. Я сел.

— Если мы когда-нибудь выберемся из всего этого, давай съездим к тебе домой. Мне хочется побыть снаружи. — Я вытянул ноги. — Скажем, поход в горы. Разомнемся как следует, побольше секса и никаких мыслей. Черт, я устал думать.

— Так не думай. С проблемой Лугала Цу я справлюсь. Махинации человеков можно игнорировать. Выполняй приказы и занимайся своей работой. Всегда есть выход, Ники. Тебе не нужно интриговать. Тебе не нужно манипулировать. Тебе не нужно играть в дурацкие игры.

— Богиня! Очень соблазнительно.

— Так действуй, а, вернее, бездействуй. Сиди тихо, и пусть все идет само собой. Если будет что-нибудь важное, если нужно будет что-то сделать, все будет сделано без того, чтобы ты мельтешил вокруг.

Дзен и искусство жить среди

мохнатых серых инопланетян. (?)

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.

15

Она провела еще один вечер с остальными делегатами. Этьен рано ушел спать, как и маленький китайский переводчик Хаксу. Остальные остались: Чарли, Стен, капитан Мак-Интош, доктор Азизи и Дай Сингх, настоящий верующий сикх в тюрбане.

Они пили кофе — кто с коньяком, кто без. Анна рассказала им о своем разговоре с Никласом.

Чарли нахмурился.

— Мне кажется, мы договорились обойтись без интриг, капитан?

— Я чист, саб. Просто подумал, что держатель Сандерс захочет узнать что-то про своих близких.

— Но почему вы дали ему такой выхолощенный вариант его досье?

— Дать ему полное досье я не мог. Большая часть информации там либо строго засекречена, либо получена из источников, не подлежащих огласке. А снимать копии со всего остального подряд я не видел оснований — там полно всякой всячины. Сотрудники военной разведки просто маниакально собирают любые сведения и — насколько мне дано судить — понятия не имею, как их отбирать. Если бы я принимал все это всерьез, то мог бы сообщить вам размер его обуви и все оценки, какие он когда-либо получал на экзаменах. Все это не представляет ни малейшего интереса. Видимо, в юности он ничем особенным не выделялся среди сверстников. ВР тогда смущали его родители: они были слишком уж социально активными. Но в личной истории Сандерса проверяющие не обнаружили никаких оснований для тревоги, и в конце концов они приняли.

— Вы не ответили на мой вопрос, — сказал Чарли. — Почему вы дали ему копию материалов из его досье?

— Хотел напомнить ему, что когда-то он был одним из нас и что на Земле у него остались близкие. Я подумал, что это, если не сделает его нашим другом, так расположит его к нам.

— По-видимому, это только усилило его нерасположение, — заметил Чарли. — Если представится случай, извинитесь перед ним. Скажите, что наши побуждения были самыми лучшими.

— Постараюсь.

Дай переменил позу с тяжеловесным и внушительным нетерпением. Никлас Сандерс его не интересует, сказал он, но ему хотелось бы узнать мнение Чарли о ходе переговоров. И разговор перешел на эту тему. Чарли был осторожен, но оптимистичен.

— В настоящий момент у нас две цели. Во-первых, установить постоянную систему связи, что выглядит все более и более вероятным, или хотя бы возможным. И нам хотелось бы вернуть всех наших, кого хвархаты держат в плену. Думаю, так и будет. Они явно заинтересованы в том, чтобы вернуть своих молодых людей. Правда, мне становится страшновато при мысли, что я должен буду сказать, как мало их осталось в живых.

Наступило молчание. Затем доктор Азизи осведомился, как долго могут продолжаться переговоры.

— У меня нет ответа на этот вопрос, — сказал Чарли. — Но мне не хотелось бы их прерывать, пока мы не добьемся чего-то положительного. Уже несколько обсуждений завершились жалким провалом.

Он посмотрел в свою рюмку и нахмурился.

— Меня не оставляет ощущение, что нам чего-то не хватает. Какой-то существенной информации. У меня возникает образ станции вроде этой, которая обращается вокруг одинокой звезды. Нами управляет, нас ведет гигантский фактор, нам неизвестный. — Он обвел их взглядом и улыбнулся. — Когда дипломат бросается метафорами, это опасный симптом. Возможное ошибаюсь, возможно, мы знаем о хвархатах все, что нам требуется.

Доктор Азизи откинулся на спинку кресла с выражением покорности судьбе на лице.

— Но я все-таки считаю, что мы добились определенного прогресса, — объявил Чарли решительно. — И намерен оставаться тут, пока не получу возможности сообщить на Землю о полном успехе.

Назад по ярко освещенным прохладным коридорам ее провожал Эйх Матсехар. Он — как порой случалось — был в молчаливом настроении, а она очень устала. Они и двумя словами не обменялись.

У себя в спальне она выключила потолочную голограмму и лежала в темноте. Решимость Чарли оставаться здесь до победного конца остро напомнила ей о сотне световых лет, отделяющей ее от остального человечества. Станция хвархатов показалась ей хрупкой и совсем чужой. Снаружи необъятная враждебная пустота, внутри непонятные инопланетяне.

Наконец она уснула и очутилась в лабиринте. Блуждая по нему, она иногда видела впереди дверь, ведущую в золотистые холмы Рида — 1935Ц, но не могла до нее добраться и оказывалась в еще одном сером коридоре.

Проснулась она усталой и слегка угнетенной. Кофе не помог. Надев темно-зеленый брючный костюм с белой бумажной блузкой, она посмотрелась в зеркало в ванной и пожалела, что так и не научилась краситься. Такое несчастное лицо! Губная помада, несомненно, помогла бы, и что-нибудь, чтобы замаскировать усталость в глазах.

Анна выпила еще чашку кофе и вышла навстречу Хей Атала Вейхару.

— Ну, как «Гекльберри Финн»? — спросила она.

— Я прочел уже больше половины. Очень странное повествование. Почти все, кого описывает Твен Марк, невежественны и подлы. Это точное изображение человечества?

Она пыталась объяснить, что персонажи писались как комические.

— Нет, — сказал Вейхар. — Юмор, это когда один индивид подл и невежествен. Его показывают как пример неправильного поведения. Все смеются над ним. Ему стыдно. Но если все такие… Ха! Какое ужасное общество!

Анна попыталась объяснить характеры тех, кто осваивал приграничные земли.

— Вы посылаете людей четверками и пятерками? То есть практически одних? — В его голосе прозвучал ужас. — Кто же так осваивает девственную глушь?

— А как поступаете вы?

— Род разделяется, и младшая часть отправляется вдаль, много людей вместе. Они могут опираться друг на друга и на старшую часть рода. Они не теряют все, что у них было. Не уподобляются животным или тем, кого описывает Твен Марк.

Он задумчиво замолчал. А потом продолжал:

— Начинают они с того, что строят храм и совершают обряды. Затем возводят другие общественные здания — зал заседаний и, может быть, театр. Это зависит от того, насколько в этом роду любят смотреть представления. Но гимнастический комплекс и школу строят обязательно.

— Религия, политика, искусство, физическая культура и образование, — продолжал он. — Это фундамент любой общины и должен быть заложен, как можно быстрее. После этого строят жилища, помещения для животных и заводы. Закладываются сады, вскапываются огороды, пастбища обносятся изгородями. И тогда — обычно на это уходит около года — прибывают женщины с детьми. Вот как положено это делать. Вот как мои предки покинули Хей и поселились в долине Атала. Мы все еще посылаем дары нашим родичам, совершаем обряды вместе с ними и с благодарностью и любовью помним все, что они сделали для нас в первые годы.

— Но в одиночку вы что-нибудь делаете?

— Почти нет. Ники говорит, что практически все, чем стоит заниматься, требует по меньшей мере двоих. Но, видимо, у вас это не общепринятое мнение. В сущности вы привержены одиночному образу жизни. Я подметил это в ваших книгах, которые читал. Посмотрите на Гека с Джимом. Они плывут по течению реки, как любовники-подростки, которым удалось избавиться от обязательств, чего мы вопреки своим мечтам никогда не делаем. И даже в той книге на корабле, полном мужчин, я почувствовал дух одиночества. Капитан всегда один. И тот, кто рассказывает, тоже… Ха! Какие вы все-таки! Невозможно понять!

Анна не нашла, что ему сказать, а потому задала вопрос. К поясу шортов Вейхара были прикреплены три металлические круглые бляхи — как и у всех встречных. Что означают эти бляхи?

— Одна удостоверяет личность, вторая ранг, а третья — род. У Ники их только две, потому что у него нет семьи. Или во всяком случае, эмблемы семьи. Я привык его видеть и не задумываюсь о том, что это такое — носить только две бляхи. Но иногда взгляну на него и вспомню. У меня волосы встают дыбом. — Он искоса бросил, на нее взгляд… Какой? Озабоченный? Несчастный? — Просто не понимаю, как он не прервет свою жизнь.

Они подошли к человеческому сектору, и он простился с ней. Она вошла и села наблюдать за переговорами. Ник, сидевший рядом со своим генералом, не показался ей несчастным. На форме Люди блях не носили, а потому его отличие от остальных не бросалось в глаза.

Обсуждался обмен пленными. Где его производить? Как обеспечить невозможность обмана? И единственное выражение, какое можно было уловить на лице Никласа, исчерпывалось скукой.

16

Я сидел на краю кровати Гвархи и натягивал носки, обнаружив их в дальнем углу кровати, где, насколько мне помнилось, я их не оставлял.

Он протянул руку и легонько погладил меня по плечу.

— Я все смотрел на человеков и думал, как должно быть странно не иметь меха, быть таким незащищенным, таким уязвимым.

Кроме того, я не помнил, чтобы вывернул носки наизнанку.

— Не удивительно, что вы сверху до низу прячетесь в одежде. Не удивительно, что движения у вас такие скованные, словно вы все время ожидаете нападения. Как, наверное, жутко быть такими… таким… — он поколебался, — открытым для вселенной. Я это хочу сказать?

— Может быть.

Он смотрел на меня сощуренными глазами. Я не видел ни горизонтальных зрачков, ни нечеловечески-ярких радужек. Между темно-серыми веками только чуть-чуть что-то поблескивало. И все равно лицо оставалось далеким от человеческого: черты широкие и приплюснутые, уши слишком большие, посажены слишком высоко и все покрыто бархатом меха. Последнее время я все острее замечаю различия, скорее всего потому, что постоянно вижу землян.

— И все-таки интересно, — продолжал он, — обладать телом всюду чувствительным, как губы, рот и ладони.

— Вот, значит, о чем ты думаешь по время переговоров!

— Только, когда ты переводишь мои слова. Я знаю, что было мной сказано, и знаю, что ты переведешь точно. Я гляжу на человеков и думаю: каково этим двоим заниматься любовью? Оба не защищены, оба чувствительны. Все обнажено и эротически доступно. Ничто — ни единая часть тела не укрыта.

Черт и черт! Я покосился на остальную мою одежду на вешалке рядом с одеждой Гвархи. Как бы выпутаться их этого разговора!

— А ты спроси у человеков, каково это. Все-таки некоторое разнообразие в обсуждаемых темах. «На что это похоже, когда вы, ребята, трахаетесь?» Или попроси у них что-нибудь порнографическое. Но, конечно, пристойно-порнографическое. Это выйдет забавно.

— Почему?

— Так они же не могут выписать для тебя, что под руку попадется. А вдруг это окажется таким пакостным, что вы решите больше дело с человечеством не иметь.

— Но что может быть хуже того, что мы уже знаем?

Я пропустил это замечание мимо ушей.

— Нет, мне очень нравится мысль, как на Земле состоится совещание для того, чтобы определить, какой тип гомосексуалистской порнографии представит человечество в наилучшем свете.

— А почему ты не хочешь сказать мне, что чувствуют человеки в процессе любви?

— Я забыл.

— Лжешь, — заметил он после некоторого раздумия. — Такое не забывается.

— Мы же принадлежим к разным расам, разным биологическим видам, первозащитник. И сексуальный опыт у нас разный. Даже и теперь мы воспринимаем одно и то же по-разному. С чего ты взял, будто знаешь, что я помню и чего не помню? И я же без конца твердил, что у человеков стремление к укромности гораздо сильнее, чем у Людей.

Он уставился на меня уже широко открытыми глазами.

— Ты говоришь так много, что, по-моему, ты правда высказываешь свои мысли. Мне бы вспомнить твое прозвище. Под шумом — тишина. Ты закутываешься в него как в плащ.

Я промолчал.

— А все потому, что у тебя нет естественной защиты, — он снова коснулся моего плеча. — И о чем только думала Богиня?

Я встал и кончил одеваться.

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.

17

На следующий день ее провожатым был Вейхар. Когда они пришли в сектор Переговоров-С-Врагом, один из хварских часовых сказал что-то.

— После того как я провожу вас в наблюдательную комнату, — объяснил Вейхар, — мне приказано присоединиться к нашим делегатам. Ха! Хорошо, что я надел мою военно-космическую форму.

— Но что произошло?

— Не знаю. Мне неприятно торопить вас, Анна, но…

Они торопливо направились к комнате наблюдений. Вейхар расстался с Анной у двери. Внутри голограмма уже была включена и показывала зал с двумя рядами кресел. Анна села. Вошли земляне. Вид у них был обычный. Однако хвархаты словно бы в чем-то изменились. Впервые Люди выглядели неуклюжими. Секунду спустя Анна обнаружила причину. Среди них был кто-то новый, громоздкий и темно-серый. Форма была ему тесновата. Он вошел вместе с генералом. Затем они обошли ряд кресел с двух сторон, стараясь (так ей показалось) двигаться синхронно, так чтобы сойтись у двух центральных кресел одновременно.

Встретившись, они разом повернулись к землянам, стоя плечом к плечу. Массивный хвархат возвышался над Эттин Гвархой на полголовы и был заметно шире. Остальные хвархаты тоже обошли кресла с двух сторон, очень неохотно (как показалось Анне) и стараясь держаться как можно ближе к сиденьям. Даже Вейхару было словно бы не по себе, и его движения утратили обычную грациозность.

Генерал посмотрел по сторонам. Его массивный сосед кивнул, и все сели. Генерал, захваченный врасплох, чуть помедлил и опустился в кресло на секунду позже остальных.

В нем чувствовалось напряжение. Рассержен, подумала Анна. В ярости. Затем он расслабился и, наклонившись к массивному соседу, что-то сказал вполголоса. Тот усмехнулся. Зубы у него были крупные, квадратные и очень белые.

— Мне должно представить Головного Лугала Цу, — перевел Вейхар. — Рядом с ним Мин Манхата, его переводчик.

Хаксу представил делегацию землян.

Интересно, подумала Анна. Но что стоит за этим?

Ничего хорошего, поняла она к концу заседания. Лугала Цу ни секунды не сидел спокойно. Это не слишком бросалось в глаза, не переходило в открытую грубость, но тем не менее он менял позу — особенно, когда говорил Эттин Гварха, хмурился, кривил губы. Иногда чуть наклонялся к своему переводчику, словно собираясь что-то ему сказать, но ни разу ничего не шепнул. В начале заседания генерал несколько раз поглядывал на второго головного и наконец обратился прямо к нему.

Вейхар сказал:

— Эттин Гварха спросил: «Вы хотите что-нибудь добавить, Головной Лугала? Итак, ваше мнение?»

Нет, ответил тот. Ему нечего добавить. Он впервые участвует в переговорах. И пока хочет только слушать. Говорить он будет потом.

Генерал слегка откинул голову. Она слышала от кого-то из переводчиков-землян, что это движение может означать согласие, или желание обдумать, или просто подтверждение, что сказанное услышано. Затем генерал откинулся на спинку кресла. То есть принял какое-то решение, заключила Анна. Но вот какое?

После этого он ни разу не взглянул на второго головного.

Атмосфера в зале незаметно изменялась. Непринужденность, определенное доверие, укреплявшиеся в прошлые недели, начали ослабевать, тем самым впервые заставив ее осознать их. Они складывались так медленно! Хотя с самого начала генерал и Чарли держались очень любезно и уважительно, атмосфера была напряженной. А потом смягчилась. И вот напряжение начало возвращаться.

Теперь ей стало ясно, какими разумными и относительно прямыми были переговоры, пока ими руководили Чарли и генерал. Медленными — да, и, возможно, излишне осторожными. Однако дипломатия — не ее сфера. Возможно, дипломатам положено ходить вокруг да около.

Ну, а теперь… Вейхар выглядел расстроенным. Чарли (его она видела в профиль), казалось, все больше напрягался.

Она обедала с делегатами. Тушеные овощи — самое подходящее блюдо в такой ситуации. Разговор за столом шел только об утреннем заседании: что, собственно, происходило, какие могут быть последствия.

Наконец Чарли сказал:

— По-моему, между этими двумя идет борьба за первенство. — Он поковырял вилкой в овощах. — Знать бы их позиции! Лугала Цу настроен к нам враждебно? Эттин Гварха нам друг в том или ином смысле? Анна… — Он обернулся к ней. — У вас есть привилегированные контакты. Попытайтесь что-нибудь выяснить у Сандерса, или хвархаток, или у этих двух молодых людей.

Она кивнула.

— Сделаю, что смогу.

Сразу после обеда она ушла из сектора землян. Ее сопровождал Матсехар, и она спросила у него, что происходит.

— Где?

— На переговорах.

— То, что вы видели. Сын Лугалов принял в них участие. Это его право и обязанность. Головные-В-Связке не должны иметь одного представителя.

Она получила официальное объяснение, формальную отсылку на протокол. Матсехар нахмурился — то ли предостережение, то ли одна из его странных гримас. Он начал описывать махинации леди Макбет и ее сына. Мать начинает утрачивать уверенность в себе, и центр сцены теперь занимает сын — кровожадный воин.

— Вот что происходит, — сказал Матсехар, — когда женщины не сдерживают своих сыновей. Мужскую склонность к насилию всегда следует направлять в надлежащее политическое русло.

Они расстались у входа на женскую половину, и Анна прошла по величественным коридорам к себе. Голограмма была включена: рассвет над океаном Рида — 1935Ц. Над горизонтом разгоралось розовое сияние. Высоко — почти на самом потолке ее комнаты — сверкала утренне-вечерняя звезда. Теперь она выглядела двойной — планеты разошлись настолько, что разделились на два блистающие пятнышка.

В воде бухты сверкали другие огни. Смутные, словно утомленные. Ведь завершалась долгая ночь сигналов, утверждающих личность и успокаивающих. Ей известно, что это такое. Анна помассировала мышцы лица и шеи.

Взошло светило. Такое яркое, что на него невозможно было смотреть прямо. Анна встала, подошла к аппарату внутренней связи и позвонила Ама Цей Индил.

— Мне, пожалуй, необходимо поговорить с вашими женщинами.

— Вы имеете в виду мою старшую партнершу?

— Да, это так.

— По-моему, при встрече следует присутствовать Сандерс Никласу.

— В этом я уверена менее, но разрешите, я посоветуюсь с женщиной Цей Амы.

Аппарат отключился. Анна повозилась с проектором и сумела быстро довести голограмму до более позднего часа. Светило уже не било лучами в ее комнату. По золотистому склону протянулись длинные тени: какое-то сооружение на опорах. Может быть, треножник съемочной камеры. Небо было в узорах из круглых облачков. Яркую синь океана испещряли белые гребни. Она словно почувствовала ветер — холодный и соленый.

Анна села и начала следить, как тени, отбрасываемые треножником, все удлиняются и удлиняются.

Наконец Ама Цей Индил позвонила и сказала, что ее старшая партнерша встретится с ней.

18

В конце пятого икуна генерал прислал мне приглашение прийти к нему в кабинет.

Он сидел на своем обычном месте, положив руки на стол перед собой, слегка переплетя пальцы и глядя на стену — слепое пространство серого металла. Он посмотрел на меня.

— Ты вспомнил воинский декорум. Ты сердишься на меня? Или думаешь, что я сержусь?

— А разве нет?

— Сердился. Сядь. Мне не по себе, когда ты стоишь, точно солдат.

Я сел в кресло перед его столом. Он откинулся на спинку и взял свое стило.

— Ты следил за заседанием?

Я кивнул.

— Из наблюдательной.

И не добавил: после того, как ты сказал, что снимаешь меня с переговоров.

(Пришлось, Ники. Он — Головной. От него не отмахнешься.)

— Я рассылаю вести головным, которым доверяю, и прилагаю записи сегодняшнего заседания. Этой глупой злобности надо положить конец. Иметь с ним дело — словно продираться через чащу репейника. Не хочу, чтобы мне приходилось выдирать его из моего меха. Я хочу, чтобы он убрался отсюда.

— Думаешь, ты сумеешь от него избавиться?

— Да. Его замысел очевиден, его манеры возмутительны, а в Связке у него мало союзников. — Он положил стило. — Какой это мужчина? Предельно глупый и жадный. Пытается ухватить больше, чем способен справиться, и не видит последствий своих поступков.

— «Лишь честолюбие, что тщится себя перескочить», — сказал я на языке оригинала.

Генерал нахмурился.

— Строка из новой пьесы Матсехара.

Генерал отмахнулся от Эйх Матсехара и от Шекспир Уильяма.

— Я позвал тебя не для того, чтобы обсуждать Лугала Цу. Женщина Цей Амы попросила, чтобы ты присутствовал на ее встрече с Перес Анной. Иди и отыщи способ сообщить ей, что происходит. Она относится к тебе дружески и она — специалист по человечеству. Сплетение отнесется к ее выводам с уважением.

— Я не так в этом уверен. Большинство специалистов считают ее теории нелепыми.

Он поднял ладонь, и я заткнулся.

— Ее род не имеет тесных связей ни с Лугалой, ни с Эттином. Если она скажет, что прав я, это услышат. Если она скажет, что Лугала Цу срывает переговоры, это тоже услышат. И, может быть, настало время подумать о союзе с Цей Ама и Ама Цей. Оба рода не принадлежат к влиятельным, но с ними считаются, а женщины последних двух поколений обладают превосходными качествами.

Он замолчал, углубившись в хварское планирование, которое объединяет политику с генетикой. Какие семьи влиятельны? Какие семьи производят сильных и талантливых людей? Как Эттину найти наилучших союзников и получить наилучший генетический материал?

Наконец он поглядел на меня.

— Сегодня вечером мне требуется твое общество, Ники, но я не желаю выслушивать твои мнения или советы. Сегодня я уже сделал все, что мог. Я хочу разговаривать о том, что не имеет никакого отношения ни к человекам, ни к Лугала Цу.

— Заметано, — сказал я.

Когда я пришел, мы заговорили о походе в горы на западе Эттина. Он включил голограмму — заросший деревьями склон, который уходил все вверх и вверх. Деревья по большей части были сине-зелеными. Кое-где виднелись бронзово-багряные купы. Вдали вздымались снежные вершины. Гварха назвал их: Ледяная Башня, Клинок, Мать.

Голограмма сливалась в доме одной из его двоюродных сестер, сказал он. Она с радостью примет нас. Восхождение на эти горы не очень сложно, а ему хочется показать мне кое-какие достопримечательности: ущелье, где произошла знаменитая битва, и знаменитый водопад Серебряная Сеть.

— Он занимает всю ширину обрыва. Потоков сто, не меньше, и когда их озаряет солнце… Ха! Обязательно отправимся туда, Ники, когда покончим с этим.

Он надел синий халат. На столе перед ним стояла чаша с халином, и квадратный кувшин из комкастой красной глины. Глазурь на кувшине была прозрачной и тонкой. Я видел отпечатки, оставленные пальцами горшечников.

Что-то во мне потребовало: будь внимателен, сумей увидеть то, что впереди. Помни, как сильно ты его любишь.

(Ха.)

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.

19

Она проснулась утром и вдохнула аромат кофе, забрала одежду в охапку и пошла в ванную. Ей было слышно, как Ник на кухне насвистывает что-то вроде бы классическое. Из какой-то оперы?

Анна приняла душ и надела балахон из домотканой гватемальской ткани с узором из узких вертикальных полосок — красных, зеленых, голубых, желтых, черных и белых. Сандалии на плоской подошве, очень удобные, прятались под краем балахона. В уши она вдела длинные серьги и посмотрела на себя в зеркало, на круглое бронзовое лицо, напоминавшее о предках-метисах. Черные чуть раскосые глаза над широкими скулами. Полные губы и нос с изгибом, типичным для индейцев майя. Она даже не огорчилась, что не умеет краситься. В это утро она выглядела замечательно.

— Анна? — окликнул ее Ник из большой комнаты.

Она вышла к нему. Завтрак стоял на одном из столиков, а Ник прислонялся к стене с кружкой в руке. Оглядев ее с головы до ног, он сказал:

— Очень мило.

Анну обожгло раздражение. Какие типичные взгляды и слова для мужчины-землянина. Ему следовало бы за двадцать лет среди хвархатов приобрести манеры получше.

Она села. Завтрак состоял из кофе, ломтика поджаренного хлеба и миски с серой массой. Еще вариант человечьей жратвы, подумала она, но, попробовав, обнаружила, что это овсянка. И вдруг увидела сахарницу, полную коричневатых кристалликов, и кувшинчик с жидким голубоватым молоком. Когда она добавила их в миску, они немного помогли, но овсянка сохранила вкус овсянки.

— Что произошло вчера?

— На совещании? Лугала Цу внезапно решил, что хочет участвовать в переговорах. Право на это у него есть. Он головной.

— И вас убрали?

— Да. — Он отхлебнул кофе.

— Почему?

— Этот головной чувствует себя со мной неуютно. Он готов сидеть лицом к лицу с инопланетянами. Без этого не обойтись, иначе какие же переговоры? Но он не желает, чтобы инопланетянин маячил сбоку от него.

Прямой намек, что Ник ненадежен, что в зале он на стороне землян?

— Какая жопа!

— Если вам угодно, но вы незаслуженно оскорбляете крайне полезную часть тела. Я предпочитаю считать Лугалу злокачественной опухолью.

Она засмеялась.

— Значит ли это, что вы сможете участвовать в беседах с женщинами?

— Не исключено. Цей Ама Ул попросила, чтобы меня прислали сегодня, и вот я здесь. Однако Лугала Минти скорее всего разделяет чувства своего сына. Для нынешней встречи это роли не играет. Она на ней присутствовать не будет. Но потом…

— Они стараются сорвать переговоры.

Ник помолчал.

— Пожалуй, об этом я воздержусь высказываться. А как вам понравилась форма, в которую облекся сын Лугалы?

— Ее следовало бы сшить на размер больше.

— Поразительно, правда? Но художественный корпус обычно очень и очень надежен.

Она впервые слышала, чтобы он говорил таким тоном — злокозненно сладким, и вспомнила, что он участвовал в постановках пьес. Вероятно, в художественном корпусе у него немало друзей.

— Не слишком ли это мелочно?

— Анна, вы еще не видели настоящей мелочности! Когда парочка крутых личностей вроде генерала и Лугала Цу готовы к открытому столкновению, распахивается такая перспектива мелочности, какой нам с вами толком и не осмыслить. Помните свое впечатление, когда вы впервые увидели Скалистые горы? Или океан? Или Землю из космоса? Если эти ребята разбушуются вовсю, то получится что-то именно в этом роде.

— А они разбушуются? Намечается что-то вроде междоусобицы?

— Не знаю.

Анна допила кофе, и они отправились в уже привычную комнату встреч. Обе инопланетянки ждали их там, облаченные, как всегда, в великолепные наряды. У Цей Ама Ул он был из мерцающей синей ткани, у Ама Цей Индил — из сверкающей желтой парчи. В большие уши были вдеты несколько пар серег — на этот раз цепочки из золота, завершавшиеся золотыми шариками. При каждом движении шарики раскачивались и блестели.

Как они обожают броскую пестроту! И почему, если художественный корпус так надежен, а портные способны создавать такие одежды, почему у Ника столь нередко вид, как у чучела?

После обычных церемонных приветствий они сели. Ник по обыкновению чуть сзади.

— Моя старшая партнерша сказала, чтобы я начала, — заговорила Ама Цей Индил. — По ее мнению, мужчины… — Она закончила фразу на родном языке.

— Мужчины увязают в дерьме, — перевел Ник.

Ама Цей Индил наклонила голову, шарики закачались.

— В нашем языке мы пользуемся другим идиоматическим выражением — запутывают пряжу. Что стало особенно ясно теперь, когда сын Лугалы решил затеять ссору с сыном Эттина. Цей Ама Ул не станет ничего говорить о таком поведении, типичном для мужчин, и вовсе не рекомендующем ни Лугалу, ни Эттин как источник желательного генетического материала. Однако она убеждена, что переговоры очень важны и не должны быть сметены в сторону, потому лишь, что двое мужчин стараются оттеснить друг друга назад. Женщина Цей Амы не будет говорить о войне или о военных делах. Сражения — дело мужчин. Но переговоры касаются не только войны, но и мира, а мир — это сфера женщин.

До чего они прямолинейны! Она бы не смогла говорить так почти без единой оговорки или уточнения — особенно после стольких лет, посвященных писанию научных статей и докладов.

— Цей Ама Ул желает услышать, что произошло вчера, прямо от Сандерс Никласа, а затем она хочет узнать ваше мнение о переговорах, женщина Переса.

— Хорошо, — сказала Анна.

Ник заговорил по-хварски. Тон его ничего Анне не сообщал — слишком уж непривычно было само звучание языка. Голос его оставался неизменно спокойным. Инопланетянки внимательно всматривались в него. Он не поднимал глаз кроме тех случаев, когда Цей Ама Ул обращалась к нему — вероятно, с вопросами. Тогда, прежде чем ответить, он быстро взглядывал на нее.

Этот язык взглядов оказался, сложнее, чем ей представлялось раньше. Когда Ник встречал взгляд женщины, он словно утверждал: «Я говорю правду. Я говорю, как равный. Я говорю, как друг».

Наконец он кончил.

— Теперь моя старшая партнерша хотела бы услышать, как оцениваете происходящее вы, — сказала затем Ама Цей Индил.

Анна на мгновение встретила взгляд желтых глаз женщины Цей Амы.

— Я не вполне уверена. В дипломатии я разбираюсь плохо. Моя область — инопланетный разум. И сюда я попала более или менее случайно, из-за того, что произошло во время прошлых переговоров. Что, по-моему, происходит? — Она посмотрела на ковер темно-винного цвета. — Мне кажется, Чарли Хамвонгса искренен — честный человек, который хотел бы заключить мир. У меня создалось впечатление, что искренен и Эттин Гварха, хотя мне не очень ясно, что им движет. Лугала Цу, по-моему, ищет ссоры.

— Это переведите вы, — сказала Ама Цей Индил Нику. Что он и сделал. Цей Ама Ул ответила:

— Здесь вы вовсе не случайно. Ваши прежние поступки показали, что вы будете поступать порядочно и с честью, даже если это вызовет конфликт между вами и остальными человеками. И очень хорошо, что при обсуждениях присутствует специалист, привыкший размышлять над проблемами разума. Для того, чтобы мы могли разговаривать, нам нужно подумать о том, чем люди отличаются от животных. Иначе различия между хвархатами и человечеством покажутся непреодолимо огромными.

— Трудно описать, — продолжала она, — насколько ваше поведение смущает и тревожит нас. Мы всегда считали, что секс составляет одно из важнейших отличий между людьми и животными. У животных есть брачные сезоны. У людей их нет. У животных секс и произведение на свет потомства почти одно и то же. У людей такая связь практически отсутствует. Мы считали это естественным и само собой разумеющимся. Стоит животным обрести интеллект, позволяющий сделать выбор, и они отвергнут образ жизни своих предков, мешавших все воедино — драки, размножение, выращивание потомства, поиски любви. И без малейшей попытки к обособлению. Ха! Подобное мы наблюдаем в полях и на берегах нашей планеты. Как самцы набрасываются друг на друга, как рвут клешнями, как затем спариваются в бешеном исступлении, как погибают детеныши… — Ама Цей Индил замолчала, переводя дыхание.

В заключение Цей Ама Ул сказала:

— И вот мы обнаружили существа, обладающие речью и материальной культурой, способные проникать в космос, — и они ведут себя друг с другом таким образом, который, по нашим понятиям, несовместим с разумом. Вот почему так важна ваша специальность, мэм Перес.

Пресвятая Дева! Анна поглядела на Ника.

— Что мне сказать?

— Правду, ничего, кроме правды, Анна.

Но в чем правда? Анна опять быстро посмотрела на Цей Ама Ул.

— Я не уверена, что ответить. Я даже не знаю, задали ли вы вопрос. Мы всегда считали гетеросексуальность нормой. Она же присуща всем другим животным нашей планеты, размножающимся половым путем. Мы считаем нормой, что мужчина и женщина живут вместе и вместе растят детей. У многих животных это именно так. Наша реакция на вас была примерно такой же, как ваша на нас. Весь прошлый год я беседовала с множеством специалистов. Большинство твердо считает, что ваше общество не укладывается ни в какие рамки, что оно попросту не может существовать. И многие убеждены, что оно и не существует вовсе, что наша информация неверна. Пленные либо лгут нам, либо принадлежат к изгоям общества, к аберрантной культуре. Перевод привнес искажения. Или переводчики лгут. Один так мне прямо и сказал. Он знал про Ника.

Никлас засмеялся.

— Мы находимся в такой же ситуации, как и вы. Мы ожидали встречи с инопланетянами, не имеющими с нами никакого сходства. Вообще никакого. И не ожидали встретить инопланетян удивительно сходных с нами при нескольких резких отличиях. Это выбило нас из равновесия и, некоторые из нас… не скажу, что они хотят войны, но просто не в состоянии вообразить, что ее возможно избежать, и опасаются предпринять шаги, ведущие к миру. Они думают, что нас обманут и предадут. И секретность тут плохая подмога. Как мы можем вести переговоры, не располагая достаточной информацией?

Никлас перевел ее речь.

Цей Ама Ул слегка вздернула голову — движение, которое могло означать почти все что угодно. Потом что-то сказала.

Ама Цей Индил перевела:

— Вы считаете, что большинство ваших людей хочет мира?

— Ник, вероятно, рассказывал сам про нашу планету. Прежде у нас существовало много разных обществ — разных наций, и объединились они совсем недавно. У нас еще нет ни единой культуры, ни единого правительства. Различные группы хотят разного. Большинство хочет мира, но есть исключения, а в настоящий момент наше правительство имеет такую сложную структуру, включает столько различных фигур, что сложно решить, к чему оно стремится, и стремится ли вообще.

Цей Ама Ул выслушала, а потом спросила.

— Вы думаете, что эти переговоры могут принести вред вашим людям или Людям?

— Не знаю. Сама я считаю, что знание всегда лучше невежества, и что обмен информации будет полезен и вам, и нам. А сверх этого… кто возьмется предсказывать? Вполне возможно, что человечеству в данный момент нужен внешний враг, поскольку мы объединились совсем недавно. В таком случае, заключение мира, пожалуй, причинит нам вред. А вдруг вы — злобные чудовища? Я ведь не могу судить. Правда, Ник за вас ручается, а я доверяю ему.

Он снова засмеялся.

— А, может быть, человечество заключает в себе что-то, представляющее серьезную опасность для вашего общества. Опять-таки, я не знаю.

Цей Ама Ул выслушала перевод, после чего сказала:

— У нас всегда были враги. Наши мужчины всегда сражались. Им было бы трудно отказаться от этого. А нам было бы трудно придумать, что делать с ними, если бы наша долгая история непрерывной борьбы пришла к концу. Ха! Страшная мысль! Для чего нужны мужчины, если нет врагов и нет границ, которые нужно защищать? На что они будут тратить свое время? Как они сумеют сохранить уважение к себе?

Она уставилась на Анну, словно в мрачном размышлении. Анна опустила глаза.

— А во что превратится вселенная, если по ней распространятся такие, как вы? Не слухи, не смутно прогнозируемое будущее, а как наши соседи. Уже мы начинаем ставить под сомнение нашу историю, наши понятия о том, что верно и что неверно. Однако мне не нравится мысль о войне с неизвестными из-за неосведомленности без установленных правил, без пределов, поставленных насилию. Это означало бы возвращение к свирепости животных. Это означало бы отказ от всего, чего мы достигли с тех пор, как Богиня вручила черную шкатулочку с моралью Первой Женщине и Первому Мужчине.

После паузы она что-то добавила.

— Беседа окончена, — сказал Ник. — Женщина Цей Амы говорит, что у нее заболела голова.

Когда они с Никласом вышли, он спросил:

— Вы правда говорили с кем-то, кто считает, что я сочинил хварское общество?

— Ну-у, так прямо он не формулировал, но указал, как интересно — нет, он употребил слово «многозначительно», — что ключевым лицом в группе человеческих переводчиков был… — Она слегка замялась, ища как бы смягчить.

— Скажите прямо «гомосексуалист». — Голос его был невозмутимым, чуть весело насмешливым. — Тут есть одна закавыка. Мне в этом термине не нравится его неправомерное образование, и какой-то антисептический привкус, запашок науки и интеллектуальности. Я бы предпочел определение с запахом будничной жизни. Но для групп, вызывающих антипатию, никогда не бывает симпатичных названий.

Ей почудилось, что невозмутимость и насмешливость прячут гнев.

— Что вы подразумеваете под неправомерным образованием? — спросила она.

— Коренные слова взяты из разных языков. «Гомо»— из греческого «однородный»и «сексуалист» из латыни от «пол». Кто-то в девятнадцатом веке спаял их, и я просто не понимаю, о чем он думал!

Они пошли к ее комнатам. Свернув в очередной коридор. Ник сказал:

— Иногда мне приходило в голову, что этот термин не подходит для меня с Гвархой. Мы не принадлежим к одному эволюционному виду. Можно было бы указать… Черт, я укажу, что мы принадлежим к сходному или аналогичному полу. В таком случае верным было бы слово «гомосексуалист» от латинского «пол»и греческого «подобный». Есть что-то завлекательное в изобретении совершенно новой формы секса, а также обозначения для нее.

В его голосе прозвучало искреннее удовольствие, а гнев полностью исчез. Они подошли к ее двери, и она приложила ладонь к панели.

— Я должен явиться к генералу, — сказал Никлас.

— Что вы думаете о том, как прошло совещание?

— Не знаю. Все слишком усложнилось. Лугала Цу решил вмешаться. Цей Ама Ул решила, что женщины обязаны принять меры. Только Богиня ведает, кто примет следующее решение.

Он ушел, и Анна вошла в открытую дверь, сразу за ней закрывшуюся. Она обессиленно опустилась на диван. Который сейчас час? Конец утра. Ей следовало бы пойти в человеческий сектор и позавтракать с делегатами. К черту! Она приняла душ и легла вздремнуть.

Ближе к вечеру (если такое определение годилось для станции) она отправилась к Чарли и рассказала ему об утренней встрече.

— Могу понять, почему у Цей Ама Ул началась головная боль, — сказал он. — У меня у самого голова раскалывается. По-моему, пора запросить совета с Земли.

Ей уже объяснили, как осуществляется такая связь. Почти столь же запутанно, как их делегацию доставляли на станцию. Хвархаты доставляли запечатанное сообщение на первый пункт переброски, затем с собственным зондом отправляли его на ожидающий земной космолет, где зонд вскрывали, извлекали сообщение и передавали его по адресу.

Ответ доставлялся тем же способом, но в обратном порядке — человеческий зонд до первого пункта переброски, а затем хвархатским зондом или кораблем.

Такой способ исключал всевозможные приемы перехвата и подмены, чересчур сложные, чтобы их запоминать, и, как показалось ей, на редкость скучные. Бесспорно, доверие сэкономило бы время и позволило бы употребить энергию с большей эффективностью.

20

Генерал был занят до второй половины шестого икуна. Я написал рапорт о беседе с Цей Ама Ул, потом отправился в ближайший зал и поупражнялся в ханацине без партнера, отрабатывая перед зеркалом медленные движения, что было трудно. Не люблю зеркала, и медленные движения тоже. Но это дисциплинирует, а я, пожалуй, сторонник дисциплины.

(Нет. Терпишь ее, когда у тебя нет другого выхода, и избегаешь, когда можешь. И никогда не обнимаешься с ней.)

Потом бродил по станции, пока не подошло время для доклада.

Генерал предупредил меня, что будет у тетушек. Комната оказалась поразительно пустой. Пол из отшлифованного камня, оштукатуренные желтые стены, никаких признаков дверей, хотя я ведь только что вошел туда через дверь. Зато в каждой стене по большому высокому окну, которые выходили на обдуваемый ветром берег. С двух сторон виднелся океан — пенные валы, одевающие кружевом песок пляжа, с остальных двух — дюны, поросшие серебристо-серым кустарником. Среди кустарника рыскало высокое двуногое животное, шаря головой на длинной шее в серебристой листве, явно ища добычу. Его кожный покров был глянцевым и голубым, возможно, чешуйчатым.

Вся мебель в комнате исчерпывалась пятью деревянными креслами, расставленными кругом. В одном сидел генерал, в трех — его тетушки в платьях из простой тусклой ткани — деревенская одежда, которую носят дома.

Я сделал жест почтительного приветствия. Комната была озвучена: я слышал грохот океанских валов, пронзительные крики, видимо, каких-то неведомых мне животных. Но не голубого охотника.

— Сядь, — сказала Эттин Апци.

Я сел в свободное кресло.

— Докладывай, — распорядилась Эттин Пер.

Я изложил беседу Цей Ама Ул с Анной.

Когда я кончил, Эттин Пер сказала:

— Какого ты мнения о женщине Земли?

Я на мгновение поднял глаза, но посмотрел мимо ее лица на вершину дюны. Ветер колыхал длинные узкие листья. По синему небу бежали облака.

— Она мне нравится. С первой же нашей встречи. Другие человеки смотрели на Людей со смущением и тревогой. А на меня тем более. Меня поразило выражение ее лица, когда она посмотрела мимо меня на Гва Хаттина: словно ребенок на рождественскую елку.

— Ты употребил слова, нам непонятные, — сказала Эттин Сей. — Объясни.

— Это праздничное дерево, на которое раз в году человеки — некоторые человеки — вешают подарки для своих детей. Праздник этот приходится почти на зимнее солнцестояние в самое темное время года, а там, где рос я — и Анна — и очень холодное. Подарки должны приносить радость. Анна посмотрела на Хаттина и увидела подарок. Когда она посмотрела на меня, ее выражение изменилось, но я не уверен, что сумел его понять. Но неловкости она, по-моему, не почувствовала. Скорее любопытство. И настороженность. И я подумал, что ее не отпугивают люди, которых она не понимает. Среди человеков это редкое качество.

— И среди Людей тоже, — произнесла Эттин Пер своим глубоким низким голосом. — По-твоему, мы можем ей доверять, Ники?

— Да.

— А она считает, что человечий посол достоин доверия, — продолжала Эттин Пер. — Гварха?

— Согласен, хотя не понимаю положения посла. Человечьи воины не подчинились ему во время прошлых переговоров. Это как будто указывает, что он не головной и не один впереди. Если мы заключим с ним соглашение, так чего оно будет стоить? Я понятия не имею.

— Ники? — спросила Эттин Сей.

— Определенный риск тут есть. Как сказала Перес Анна, структура землянского правительства очень сложна, и отдельные части не всегда поддерживают друг друга. Но, насколько я могу судить, положение посла теперь лучше, чем прежде. Военные по-настоящему облажались и, думается, им пришлось отступить далеко назад. Среди тех, кто с ним, никто не станет противостоять ему открыто или игнорировать его приказы. Так мне кажется. Но мне неизвестна ситуация на Земле, и даже тут ситуация может измениться.

— Тем не менее, — сказала Эттин Пер, словно размышляя вслух, — у нас среди человеков есть два возможных союзника. Об этом стоит подумать.

— Имеются три проблемы, — начала Эттин Сей. — Человеки, Лугалы и Цей Ама Ул. То, что Гварха говорит о Цей Ама, стоит взвесить.

— По словам Ники, Цей Ама Ул предостерегла нас, — добавила Эттин Апци. — Эта ссора бросает тень и на Эттина, и на Лугалу.

— В данный момент, возможно, и так, — возразила Эттин Пер. — Однако, если Гварха сумеет оттеснить сына Лугалы назад и заключить соглашение с человеками, он окажется впереди всех головных. Ведь так?

— Я буду в хорошей позиции, — осторожно согласился Гварха.

— У него нет детей, и он приближается к возрасту наиболее благоприятному для детей. Если текущие трудности будут преодолены удачно, Цей Ама проявит интерес. Вопрос в том, помогут ли они нам теперь? И что мы можем им предложить?

Последнее было очевидно даже мне: первая заявка на семя Эттин Гвархи, плюс гарантия, что число его детей будет ограничено. Очень выгодная сделка, которую Цей Ама Ул вряд ли упустит, если только не решит, что ей требуется больше информации о Гвархе. Если у нее есть серьезные сомнения относительно него и его генетических качеств, она подождет разрешения нынешней ситуации. Но в таком случае безвозвратно упустит выгоднейшую сделку.

(Тут ты абсолютно прав.)

— Ники нам еще нужен? — спросил Гварха.

Тетушки ответили, что нет, и любезно меня поблагодарили. Гварха явно обрадовался. Он знает мое мнение о генетических подборках. Если бы меня прельщали разговоры вроде этого, я бы остался в Канзасе и поступил в сельскохозяйственный колледж.

Я ушел, оставив их взвешивать и прикидывать. Мне хотелось узнать про вид из окон, но случая спросить не представилось.

(Запись сделана в доме на восточном побережье большого северного континента. Мои тетки гостят там, когда заседает Сплетение. Как сказано поэтом: «есть горы, и еще есть океан».)

Позже вечером я спросил у него, бывают ли эти разговоры ему в тягость. Он раскладывал доску, готовясь сыграть еще одну партию в эху с давно умершим мастером.

— Не понял, — сказал он.

— Тебе не в тягость, что другие решают все, что касается твоих детей — и даже, иметь ли тебе их?

Он кончил раскладывать камешки и посмотрел на меня.

— У меня есть право голоса. Я сказал теткам, что мужчины Цей Амы и Ама Цей ничем не выделяются. Если договариваться о ребенке, то только о девочке. Мужчины, которых производят эти два рода, не поднимут нашу репутацию, и ленивые сыновья мне не нужны.

Ну, конечно, нет, радость моя. Тебе нужны умные закаленные молодые люди с безупречными манерами, стремящиеся к власти с пугающей настойчивостью. Через двадцать лет, если я еще буду тут, то, глядишь, повстречаюсь с ними на периметре.

(И повстречаешься.)

— Не понимаю, что ты предлагаешь? Чтобы я учил моих теток, как им выполнять свои обязанности? Мне бы не понравилось, если бы они взялись учить меня, как быть головным.

Ну, как объяснить? Меня уязвляло, что он благодушно слушает, как его тетушки взвешивают наиболее выгодную возможность распорядиться его потомством, точно он племенной бык. Меня уязвляло, что нечто принадлежащее ему — его связь с будущим. Богини ради! — превращается в фишку, в карту в игре женщин Эттина.

Он слушал, не шевелясь, очень серьезно. А когда я наконец замолчал, поднял на меня глаза. В тусклом свете его зрачки расширились, и я их видел ясно — широкие черные полоски поперек радужек.

— Ты словно бы считаешь, что у меня есть право на все, что вырабатывает мое тело. От такого права я отказываюсь с радостью. Никакого желания держать при себе мое дерьмо у меня нет. Мне все равно, что с ним произойдет, лишь бы произошло это заведенным порядком.

Он помолчал.

— И в каком смысле мой генетический материал принадлежит мне? Я ведь не сотворяю его из ничего. Он восходит к женщине Эттина и мужчине Гва, а они получили его от своих родителей, и так от поколения к поколению до времен, когда ни единого рода еще не было. По-моему, с тем же правом я мог бы утверждать, что мне принадлежат холмы Эттина, или реки, текущие между ними, или небо вверху, или дом, где я родился.

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.

21

В следующие дни ничего примечательного не происходило. Она наблюдала переговоры, которые приняли плохой оборот. Лугала Цу больше не ерзал и не гримасничал, а сидел в своем кресле, откинувшись на спинку неподвижно и угрюмо. Все остальные — и земляне, и хвархаты — выглядели встревоженно — кроме генерала, сохранявшего невозмутимое спокойствие.

Как-то утром ее разбудил аппарат внутренней связи — словно зазвенели под легким ветерком храмовые колокольцы.

Ама Цей Индил предупредила ее, что назначена еще встреча с хварскими женщинами. Никлас присутствовать не будет. Так потребовала Лугала Минти.

— Заметано, — сказала Анна.

— Что-что? — спросила Индил.

— Я не возражаю.

— Возражать, Перес Анна, вам было бы трудно. Лугала Минти принадлежит к старшим членам очень влиятельного рода. У вас же, насколько мы можем судить, нет даже настоящей семьи.

— Э-эй! — воскликнула Анна, — я женщина Чикаго и Иллинойса. Это чего-нибудь да стоит! — И она отключила аппарат прежде, чем Индил успела спросить, как котируется род Чикаго, и пошла одеваться. Что касается Ника — очень жаль. Ей нравилось, чтобы завтрак ее уже ждал, а к тому же варить кофе она никогда толком не умела.

Так что она съела бутерброд с арахисовым маслом и напилась инопланетной водой из-под крана. Вторично обработанной, отфильтрованной и кристально-чистой.

А потом пошла в комнату встреч.

Женщины — в полном составе — уже ждали ее. Три сестры в малиново-золотых платьях, Цей Ама Ул — в серебряном, Лугала Минти — в черном, а Ама Цей Индил — в бледно-сером.

Они снова заговорили о положении женщин на Земле. На этот раз беседа текла медленнее — просто Ама Цей Индил справлялась с переводом хуже Никласа.

У Анны возникло то же чувство, какое она часто испытывала в разговорах с Вейхаром. Хотя они говорили на одном языке (во всяком случае, она и Ама Цей Индил) и даже обычно как будто одинаково воспринимали смысл слов, которыми пользовались, общение оставалось обрывочным, и у нее возникало ощущение, что самые важные вопросы обходятся стороной. Хвархатки как будто описывали круги, не приближаясь к по-настоящему существенной теме. Но, может быть, это лишь ее воображение, подстегнутое идеей обращения вокруг единственного светила, высказанной Чарли? Наконец она попросила:

— Я в меру моих способностей рассказала вам о Земле, а теперь мне хотелось бы узнать побольше про вашу родную планету.

Ответила Лугала Минти:

— Наше общество организовано надлежащим образом согласно с правилами, которые дала Людям Богиня.

Видимо, это был исчерпывающий ответ во всем, что касалось женщин Лугалы, и Лугала Минти откинулась на спинку кресла, сложив руки на животе. Свет ложился на ее одежду под выгодным углом, и Анна различила черный узор на черном фоне — слагающийся из множества веток, которые по-всякому перекрещивались друг с другом. В точках пересечения развертывали лепестки изящные цветы, а в остальном ветки были голыми, если не считать длинных острых шипов.

Эттин Пер нахмурилась и сказала что-то рокочущим голосом, и Ама Цей Индил перевела:

— Женщина Эттина напомнила нам, что пути Богини не просты. Нам известно, что одной теорией невозможно объяснить ее вселенную. Быть может, и правота обретается не одним способом.

Лугала Минти, видимо, рассердилась.

Цей Ама Ул наклонилась вперед и заговорила.

— Женщина Цей Амы указывает, что многого касаться нельзя. Помни, мы враги, по крайней мере пока, а какая информация имеет стратегическое значение, определяют мужчины. Она, женщина Цей Амы, говорит, что расскажет легенду о сотворении мира. Против этого даже у мужчин не отыщется возражения. Все согласны, что ее нельзя понимать буквально, это очень древнее сказание и, значит, ничего вам не откроет о нашей нынешней ситуации. Но о нашем мире вы из него можете кое-что почерпнуть. Вначале существовали только Богиня и чудовище. Едва они увидели друг друга, как стали врагами и сражались, пока Богиня не убила чудовище. А тогда она вырезала его яичники и своим семенем оплодотворила яйца в них.

Как же так?

— Потом она взяла тело чудовища и сотворила мир. Горы — то, что осталось от чешуйчатого зубчатого гребня на его спине. Равнины и долины созданы из его широкого морщинистого брюха. Зубы чудовища стали звездами, из глаз возникли четыре главные планеты. А солнце — это его мозг, полный необузданных пылающих мыслей.

— Когда Богиня кончила творить мир, она взяла яйца чудовища и создала из них живые существа. Яйца правого яичника стали животными, а левого — предками Людей. В то время эти предки не обладали ни рассудком, ни способностью проводить различия. Они были просто немного другими животными, только слабее и несчастнее многих других. Но Богиня знала, чем им суждено стать, и поместила их в мир с нежной осторожностью. Они тут же начали ползать и ходить по огромному телу чудовища, а Богиня смотрела на них с любовью.

Наступило молчание. Женщины слегка изменили позы, расправляя платья, разглаживая складки.

— Как же так? — спросила Анна. — Вы сказали, что Богиня оплодотворила яйца. Я представляла ее себе женщиной.

Цей Ама Ул ответила. Ама Цей Индил перевела:

— Как указала женщина Эттина, Богиня не проста для постижения. У нее есть много форм и обличий. И обычно, сражаясь, она принимает облик мужчины.

Что она почерпнула о Людях из этого мифа? Мир возник из насилия и смерти. Богиня двусмысленна. Солнце — светоч мира — это огненный мозг чудовища.

Не слишком-то милая раса.

Беседа закончилась. Анна отправилась к себе, приложила ладонь к панели и в открывшуюся дверь увидела, что на диване сидит Ник.

— Ну, как? — спросил он.

— Одну минуту! — Она пошла на кухню и налила в два бокала вино — на этот раз красное — бургундское L — 5, букет которого ей нравился.

Она вручила один бокал Нику, села напротив, отпила, а потом рассказала ему про беседу. Она устала от осторожности и недоверия. К тому же он почти наверное узнает обо всем от генерала, которому расскажут тетки.

— У меня ощущение, что меня ограбили и одурачили, — пожаловалась она. — Я им нарассказала о Земле очень много. И что получила взамен? Паршивый миф.

— Интересный миф, которого, кстати, я не знал. Впрочем, Цей Ама Ул просто кладезь всякой информации. — Он уставился на противоположную стену. — Насилие и зачатие. Интересно, кому она это адресовала? Женщинам Эттина или вам? Легенда кое-что сообщает вам о Людях. И, возможно, не так уж мало.

— Неужели?

Он кивнул.

— Хотя не знаю, сумею ли я объяснить. Очень сложная история, и многое в ней прямо противоположно тому, чем ему следовало быть.

— Злобное чудовище не должно было бы стать матерью Людей. Богиня не должна воплощать мужское начало — во всяком случае, в мифе о сотворении мира. — Он помолчал. — Люди очень склонны верить в разум и умение различать, однако они верят и в то, что есть вещи, постигнуть которые с помощью анализа невозможно. А потому мне не стоит анализировать миф. И вообще, мне пора. — Он встал.

— Вы заглянули узнать, как прошла встреча?

— Естественно. Я же говорил вам, что не умею вмешиваться. И я по-настоящему зол на Лугал. И не позволю им оттолкнуть меня вбок или назад.

Анна допила вино. Его бокал так и стоял на столике, полный до краев. Она взяла его, отнесла на кухню и перелила вино назад в бутылку.

22

Генерала в кабинете не было, и я сел ждать, разглядывая лиловые джунгли, которые завершали одну сторону комнаты. Между тенями мелькали летающие твари. Животные, напоминающие больших клопов, всползали по древесным стволам. Это место я знал: адская дыра, которую Люди в конце концов покинули, хотя им было невыносимо, абсолютно невыносимо, признать поражение. Эттин Гварха отправился туда договариваться об эвакуации — не с туземцами, с которыми Людям так и не удалось установить хотя бы подобие контакта, — но с офицерами высокого ранга, которые от бессильной горечи буквально набрасывались друг на друга.

Как-то во время переговоров я заскучал, пошел прогуляться по краю нашего лагеря и познакомился с поистине потрясающим биологическим оружием, которое создали туземцы — а, может, они сами им и были. Эта дрянь чуть меня не прикончила.

Почему генерал созерцал место, где его раса потерпела самую крупную свою неудачу? Впрочем, сам он там преуспел: склонил ссорящихся офицеров к сотрудничеству, и эвакуация осуществилась в идеальном порядке. Он получил повышение, а я получил урок не забывать об осторожности, когда мне захочется потрогать что-нибудь неизвестное.

Его дверь открылась. Я взглянул на него и снова на джунгли.

— Они почти наверняка не были разумными, — сказал он.

— Какие виды?

— Да все. То, что нам показалось сотрудничеством, было симбиозом.

Он обернулся к лиловым джунглям. По земле там ползло что-то многоногое и длинное — метра в два длиной, насколько я мог судить.

— Мне вот что пришло в голову, — продолжал он. — Может быть, сражаться с существами других биологических видов вообще нельзя, а уж с такими, как на этой планете, и подавно. Их можно только убивать, как животных. Но к чему лишние хлопоты? На этой планете не было ничего, в чем мы нуждались бы, кроме врагов, а они не понимали правил войны.

Он сел за свой стол, махнув на другое кресло, единственное в этой комнате кроме его собственного. Я сел и рассказал ему о беседе Анны с женщинами.

— Этого мифа я не знал, — сказал он, когда я кончил. — Вероятно, он принадлежит одной из культур, которые она изучала. Насколько мне известно, мои тетки не говорили с Цей Ама Ул. А следовало бы. Она думает о продлении рода, а значит, о союзах. Интересная легенда и раскрывается во многих разных формах. — Он поглядел мимо меня на джунгли, и глаза у него широко раскрылись. Я обернулся.

На поляне появилось нечто новое — шарообразное тело на шести ногах-ходулях. Оно встало над многоножкой, которая замерла. Шар развернул еще две конечности и принялся поглаживать многоножку сначала по голове, а потом по жутковатым челюстям.

— Добывает пищу. Помнится, в одном из докладов указывалось, что многие существа экскретируют вещество, сходное с медом. — Он взглянул на меня, проверяя, правильный ли термин употребил. — Если на него воздействовать надлежащим образом, оно срыгивает это вещество. А наше положение все усложняется. Лугала Цу не такая уж проблема. Быть головным — значит, уметь вести дело с другими головными. Но женщины! Ха!

Он умолк, видимо, дав волю мрачным мыслям, но остерегаясь сказать что-нибудь вслух. Есть хвархаты, имеющие привычку жаловаться на своих родственниц, причем вслух и подолгу. Генерал считает это верхом дурных манер, а также доказательством слабости, немужественности характера.

— Мне кажется, — сказал он наконец, тщательно взвешивая слова, — они могли бы усмирять Лугала Минти и вести переговоры с Цей Ама Ул дома, не отправляясь в такую даль.

— Ты не можешь предписывать Сплетению, что делать и чего не делать.

— Знаю, Ники. Можешь идти. Я хочу смотреть на мои джунгли и думать.

У двери я оглянулся. Длинноногий прекратил свои маневры, сложил руки и изящно удалился. Многоножка продолжала лежать неподвижно. У нее был ошеломленный вид.

— Иди же! — сказал Эттин Гварха.

23

Вечером он устроил попойку. Я оставался у себя в кабинете и прослушивал записи частных разговоров землян в комнатах, которые они считали безопасными. Не видео, только аудио — их голоса, обсуждающие все и вся. Большая часть никакого стратегического значения не имела. Хварская служба безопасности уже их прослушала. Я просто перепроверял.

Хотя мне сдается, что люди разговаривают по той же причине, по какой обезьяны приводят в порядок шерсть друг друга. Это не обмен мыслями, а просто контакт. «Я здесь. Я друг. Ты не один».

Возможно, поэтому Люди менее склонны к болтовне, чем земляне. Они тоже могут приводить в порядок свою шерсть. Им не нужно толковать о погоде, об успехах местной спортивной команды или — как в данном случае — чего им особенно не хватает тут: крикета, сада в Швеции, индийской кухни, нью-йоркских театров.

Пожалуй, я готов терпеть ностальгию, но это ближе к сожалениям.

Наконец я выключил аппаратуру, вернулся к себе, принял душ, соорудил бутерброд и расположился почитать.

В конце восьмого икуна позвонил Эттин Гварха.

— Ники, иди сюда.

Приказным голосом. Я оделся и пошел.

Едва я открыл дверь, в нос мне ударил смрад: горько-сладкий запах халина в смеси с кислым запахом хварских тел, избавляющихся от токсинов. Видимо, еще недавно там было много людей. Столики были заставлены чашами и кувшинами.

Но задержались только трое. Хей Атала Вейхар посмотрел на меня трезво и с тревогой. Шен Валха сидел с ним в кресле напротив генерала. Он горбился, опустив голову над чашей с халином.

— Ники, сюда! — Гварха похлопал по дивану рядом с собой.

Я сел, покосившись на него, и встретил его взгляд. Зрачки у него сузились, но были еще различимы.

— Мы разговаривали о человечестве. — Гварха говорил со старательной отчетливостью. — Я подумал, что тебе может быть интересно. Ватка…

Шеи Валха поднял голову. Его желтые глаза смотрели слепо. Беззрачково пьян. Я уставился в пол.

— Первозащитник поставил вопрос. — Он натоксичился куда сильнее Гвархи, но говорил прекрасно. — Как нам сражаться с людьми, которые не понимают правил войны? Как мы можем заключить мир, если не можем получать детей друг от друга? Я сказал — никак. Я сказал, мы должны убивать человеков, как убиваем животных.

— А я позвал тебя, — сказал Гварха. Его низкий голос был очень мягким.

— Возможно, это не разговор под конец веселого вечера, — сказал я.

Ватка одним глотком допил свою чащу и поставил на столик перед собой. Потом наклонился вперед, упершись локтями в широкие мохнатые бедра.

— Ты прав, Ники. Но трезвым я не скажу то, что думаю, а если не скажу этого, то нарушу свой долг перед первозащитником и Людьми. Я обращаюсь прямо к Эттин Гвархе и к тебе. Человеки — не настоящие люди, а если мы будем считать их такими, то обманем себя и попадем в опасную ловушку.

— Но кто такой Ники, если не личность? — спросил Гварха.

Я взглянул на Вейхара. Он сидел, выпрямившись, неподвижно, опустив глаза — классическая поза младшего офицера, присутствующего при стычке старших чином. Старайся ничем не привлечь к себе внимания и не делай ничего, что могло бы навлечь на тебя выговор.

— Ты знаешь ответ, первозащитник. Он — животное, очень умное, способное подражать поведению личности. Знай я только его, то решил бы, что он — личность. Но подумай о прочих одного с ним вида! — Он наполнил свою чашу из кубического черного кувшина, великолепного изделия гончарной станции Азут. Какого черта Гварха поставил его на милость пьяниц?

— Они все смешивают вместе. В этом мы согласны. И согласны в том, что делает нас людьми. Разум и способность проводить… — В первый раз он запнулся, словно не находя слова. — Различия. Вот что выделяет нас в сравнении с животными и красным народцем. А эти существа не отличают мужчин от женщин, детей от взрослых. Разве мужчина может убить женщину? Или заниматься сексом с женщиной?

— Мужчины проделывали и то, и другое, — заметил Гварха.

— Для продления рода! А человеки и в этом путаются. Они словно не различают секс и зачатие детей. Девять миллиардов их! Это ли не безумие?!

Он замолчал, выпил и поставил чашу на столик твердой рукой.

— Они словно бы даже не понимают разницы между подлинными людьми и людьми только по внешности. Я читал доклады. Они тратят много усилий, чтобы поддержать жизнь тех, кто не является личностью — ребенка, родившегося уродом, неизлечимой жертвы болезни или увечья. Они объясняют это тем, что жизни человеков священны. Ха! Но позволяют другим человекам умирать от голода и болезней, поддающихся излечению — причем не только мужчинам, что, конечно, достаточно скверно. Но позволить здоровой женщине умереть от голода или ребенку от обычной болезни… — Он умолк, словно оцепенев от ужаса, и, по-моему, он действительно испытывал ужас. Ватка большой почитатель традиций. От мысли об убийстве женщин и детей, о том, чтобы допустить по небрежности их гибель, у него наверное, шерсть могла стать дыбом, хотя я этого как будто не заметил. Или он все-таки выглядел пушистее обычного?

Он посмотрел на меня и сказал:

— Так или не так?

— Человеки очень редко умирают от голода, — сообщил я ему. — Кроме как во время стихийных катастроф вроде наводнения или землетрясения. Но, учитывая численность населения Земли, трудно обеспечить всем адекватное питание. Думаю, следует признать, что некоторая часть населения недоедает, а недоеданию сопутствуют болезни.

А сверх этого, загрязнение среды обитания, скученность, система здравоохранения, дышащая на ладан даже в самых преуспевающих странах. Медицинское обслуживание, которое описывал Ватка, существует и на Земле, и его показывают в телевизионных новостях, но подавляющему большинству землян оно не доступно. Ни о чем таком я упоминать на стал.

А Ватка продолжал:

— Если жизнь священна, то почему Богиня дала нам смерть? Или человеки смеют спорить с ней, утверждать, что она ошиблась?

— Священны они обе, — сказал Гварха. — И жизнь, и смерть — великие дары.

— Так почему человеки не относятся к ним с почтением? И разумно, как наставляла Богиня праотцов всех нас? Они убивают, когда убивать нельзя. Они не убивают, когда убить надо. Нет способа вести пристойную войну с такими существами.

Гварха наклонился вперед и взял чашу со столика — свою любимую, круглую и гладкую. Покрытую белоснежной глазурью.

— Скажи мне еще раз, кто такой Ники.

— Для тебя это не секрет, — ответил Ватка. — Все знают про браслет, который ты ему подарил.

Я точно не помнил, куда положил его, когда снял. Где-то в моих комнатах. Но вспомнить, как он выглядит, мне не требовалось.

Каждое звено имело форму свернутой в кольцо лозы. В середине каждого звена среди золотых листочков кусочек нефрита, вырезанный в форме тлая. Гварха подарил его мне много лет назад после поездки домой, в которую меня не взял. Тогда я еще ни разу не видел тлая, но знал, что он такое, — маленький хитрец в звериных пьесах.

— Лжец, — сказал Ватка. — Обманщик, животное, которое изготовляет орудия для больших и благородных животных.

— Ха! — сказал Гварха. Голос у него стал сердитым. Пора было кончать застольную беседу.

Я наклонился и начал массировать мышцы у основания его шеи.

— Что? — спросил он.

«Что, по-твоему, ты делаешь, Ники?» Так должен был бы прозвучать этот вопрос. Я нажал ногтем большого пальца. Он посмотрел на меня и замолчал.

Умница! Он все еще был способен уловить сигнал. Я продолжал массировать его шею. Мышцы были как каменные.

Некоторое время царило молчание. Ватка завершил свою речь о том, чем плохи человеки и, в особенности, Ники Сандерс. Он сидел как груда меха, глядя в никуда.

Вейхар поднял голову, то ли ободренный тишиной, то ли заинтригованный ее причиной. Наши взгляды встретились. Я покосился на дверь. Этот прелестный чуткий мальчик зевнул и сказал, что совсем засыпает, что ему пора. Он встал, как всегда с неподражаемым изяществом, и поблагодарил первозащитника за интереснейший вечер. И даже не солгал: уж, наверное, он был интересным!

Потом он обернулся к Ватке. Не пойдет ли наступающий с ним? Он был бы так рад его обществу!

Словно возвращение в свои комнаты было эпохальным путешествием, а не коротенькой прогулкой (правда, на неверных ногах, если говорить о Ватке) по отлично освещенным коридорам.

Ватка поднял голову. Наконец-то халин одолел его. Это было очевидно. Причем сразу, как удар грома. Не знаю, разглядел ли он улыбку Вейхара, расслышал ли его интонацию — почтительность и дружелюбность с легким обещанием. Вейхар делает правильно. Зазывности было ровно столько, чтобы придать интереса его просьбе составить ему компанию, но не столько, чтобы его к чему-то обязать.

Не знаю, воспринял ли Ватка хоть что-нибудь. Он почти впал в забытье, но все же сумел вытащить себя из кресла и промямлить слова благодарности за приятный вечер. Вейхар обвил его косматую тушу и направился с ним к двери. Я пошел за ними. Когда дверь открылась, Вейхар сказал по-английски:

— С тебя причитается, Ники.

— Чего? — спросил Ватка.

— Я пожелал Ники доброй ночи.

— Не личность, — заявил Ватка и, спотыкаясь, вышел.

Дверь закрылась, позади меня что-то разбилось вдребезги. Я обернулся. Гварха поднялся из кресла. Руки у него были пустыми, а по стене напротив стекал халин. На ковре валялись осколки его любимой чаши.

— Зачем ты?

— Я был сердит. И сейчас я сердит. Что там между Вейхаром и Ваткой?

— Ты из-за этого сердишься?

— Конечно, нет.

— Вейхар увел Ватку, пока он еще не потерял своего места, а ты не лишился лучшего начальника штаба на всем периметре.

— Я его лишился, — сказал Гварха. — Я не потерплю у себя в штабе таких, кто говорит о тебе подобные вещи.

— Обсудим это утром.

— Решать не тебе.

— Да, первозащитник.

Он посмотрел на меня. Его зрачки заметно сузились, хотя он не выпил ни глотка с того момента, как я вошел в комнату.

— Как ты терпишь? Почему не пришел в ярость?

— Я не хочу разговаривать.

— Тогда уходи.

— Прежде я присмотрю, чтобы ты лег, если только ты не хочешь провести ночь возле установки для утилизации органических отходов.

— Меня не вывернет. Я пил мало.

— И хорошо делал.

На секунду мне показалось, что он заупрямится или опять возьмет начальственный тон. Но тут он приглушенно кашлянул, что означало смешок.

— Я не желаю больше спорить. То есть с тобой. То есть по такому поводу. Спокойной ночи. — И он направился к своей спальне, почти твердо держась на ногах.

Я решил, что он сам справится, и оглядел комнату. Следовало бы все оставить именно в таком виде: кольца и лужицы халина на столиках, широкое пятно на стене и липкая дрянь на ковре. Пусть Гварха выйдет сюда утром и увидит, какая он свинья.

Но чистоплотность и аккуратность всегда были проклятием моей семьи, и мне было мучительно оставлять комнату в подобном беспорядке. А потому я прибрал ее, составил чаши и кувшины на его кухне и все перемыл, даже осколки чаши, которую он разбил. Потом заглянул в спальню, проверить, как он. И услышал храп, который он всегда издает, когда засыпает пьяный.

Ну и вечер! Я налил вина в стакан и сел в гостиной напротив отмытой стены, поставив вентиляционную систему на отсос и освежение. Смрадные запахи заметно ослабевали. Я прислушался к гудению вентиляторов и размышлял о тлаях.

Всякий раз, когда я бывал на хварской планете, то обязательно хотя бы раз видел этого зверька, обычно за городом в сумерках или очень рано утром. Он копался в компостной куче или, посапывая, кружил по саду в поисках пищи — круглое пушистое создание, нечто среднее между крысой и поссумом. Мордочка заостренная, уши с кисточками и длинный, тонкий, пушистый, цепкий хвост.

А однажды я увидел очень крупную особь посреди проулка в центре хварской столицы.

Они живут повсюду, едят все. Избавиться от них невозможно. Люди относятся к ним с досадой и уважением.

Когда Гварха дарил мне браслет, он сказал, что нефрит — цвет моих глаз. Свой выбор он объяснил только этим, хотя я несколько раз его спрашивал, почему тлай? И какой тлай?

В звериных пьесах для детей, всегда нравоучительных, тлай — обманщик, вор, коварный интриган. Его замыслы всегда терпят неудачу, и в конце пьесы он всегда наказывается.

Звериные пьесы для взрослых непристойны и высмеивают все главные ценности хварского общества — иногда даже гомосексуальность, хотя и очень осторожно. Во взрослых пьесах тлай напоминает Братца Кролика — находчивый малыш, который надувает и выставляет на посмешище больших зверей, буянов или лицемеров, и никаких не героев.

Так кто же я? Реальный тлай, жрущий мусор и обитающий в подполье? Трус и негодяй из детских пьес? Или Братец Кролик? И нравится ли мне хоть какая-то из этих ролей?

Гварха спросил, почему я не пришел в ярость. А потому что я не могу себе этого позволить. Тлай не дерется, если только его не загнали в угол, или он не обезумел от болезни.

Я допил вино, вымыл стакан и поставил его рядом с осколками любимой чаши Гвархи. А потом пошел к себе и лег спать.

Дверь я не запер. Он пришел в середине первого икуна. Я сидел в своей большой комнате и пил кофе. Гварха вошел в халате из простой тусклой бурой ткани. Деревенская одежда. От него пахло влажным мехом, и выглядел он не то чтобы чудесно.

— Поглядите, что мне принес в подарок маленький домашний истребитель грызунов.

Он сел, потер лицо, помассировал лоб и за ушами.

— Ты остришь, — сказал он по-английски. — Воздержись.

— Хочешь знать, что произошло вчера вечером? Или ты помнишь?

Он потер шею.

— Я спорил с Шеном Валхой.

— В яблочко.

— Перестань, Ники!

— Что?

— Употреблять слова, которых я не знаю. Богиня свидетель, сейчас я еле понимаю язык Эйха и Ахары.

Я перешел на его родной язык и описал все, чему был свидетелем накануне. Когда я кончил, он сказал:

— Почти все я помню. Мне придется найти замену Ватке.

— Пожалуй, да, хотя, возможно, во мне говорит предубеждение. Но тебе надо найти для него новые обязанности. Он ведь очень хороший специалист. Ты же не хочешь превратить его во врага, и нельзя его карать за то, что он говорил прямодушно.

— Не учи меня, как быть головным.

— Слушаюсь, первозащитник.

— Черт, ну и дела, — сказал по-английски.

— И это широко распространено?

Он посмотрел на меня с недоумением.

— Сколько людей утверждают, что человеки — животные?

Он помолчал, а потом заговорил, подбирая слова:

— Ватка не один такой. По-моему, такие разговоры идут, и я знаю далеко не обо всем. Я же любитель человеков. И еще вещи, о которых в моем присутствии не говорят. Мои родичи сообщали мне о том, что происходит, но, думаю, даже они о многом умалчивают. И, видимо, эти настроения усиливаются. Все больше таких, кто считает, что переговоры ни к чему не приведут, и нам придется воевать с человеками, а если они не будут сражаться как люди, нам придется их истребить.

Истребить. Зарубить. Зарезать. Возможны все три перевода. Это мерзкое слово, полное злобы, и его не употребляют, когда речь идет о сражениях людей.

— Почему ты мне про это не рассказывал?

— Я не обязан говорить тебе все, что знаю.

— Это моя раса, Эттин Гварха. Если они животные, то и я тоже.

Он снова умолк, уставясь на ковер. Потом поднял голову.

— А что это дало бы? Ты бы смотрел на своих товарищей офицеров, на людей, среди которых живешь, и спрашивал бы себя: который? Кто из них считает, что я не личность?

— Ха!..

Он посидел еще немного в угрюмом молчании, потом встал и ушел к себе.

Я налил себе кофе и начал медленно пить, вспоминая, как я был на хварской планете последний раз после прошлых наших катастрофических переговоров с землянами. И одно утро — особенно. Я был в садах, спускавшихся от величественного дома Эттин Пер к реке, вдыхал прохладный воздух, ступал по росе, промачивая ноги, любовался яркими листьями декоративных растений Пер и столь же ярким оперением халп. Она разводит их ради яиц и украшения садов. Они расхаживали повсюду, слишком отяжелевшие, слишком прирученные, чтобы взлетать. Я обогнул зелено-багряный куст и увидел тлая, кругленького, толстого, темно-рыжего с белыми кольцами на хвосте. Он грабил гнездо халпы. С его мордочки капал желток, и ловкие передние лапки тоже были вымазаны в желтке. Я остановился. Он посмотрел на меня. На секунду-другую мы оба замерли. Потом он убежал вперевалку, а я остался стоять и смотреть на яичную скорлупу.

Да, пора снова побывать там. Пора подышать воздухом под открытым небом вдали от вечной борьбы за власть на периметре.

Вечная борьба за власть в центре — дело женщин. Тетки иногда приглашают Гварху присутствовать на их совещаниях. Изредка зовут меня, как специалиста по врагам-землянам. Я докладываю, и меня отсылают — и больше никаких забот. Богиня, как заманчиво! Но пока еще нельзя. Некоторые проблемы необходимо решить тут!

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.

24

Раздался звонок. Ей потребовалась минута, чтобы сообразить, что это дверь, а не ВС. Она приложила ладонь к внутренней пластине, и дверь открылась, там стоял Никлас. Его бледное лицо застыло в маску.

— Что происходит? — спросила она.

Он вошел, и дверь закрылась.

— Анна, мне надо вам кое-что сообщить. На это потребуется время, и вам нужно быть очень внимательной.

Такой тон она слышала не впервые — обычно, когда речь шла о смерти кого-то близкого.

— У меня ничего не запланировано. Нам не помешают.

— Сядьте, хорошо? Мне нужно место, чтобы расхаживать.

— Ник, в чем дело? Вы меня пугаете.

Он уже прошел в дальний конец комнаты, а теперь повернулся с усмешкой.

— Я в ужасе, Анна. Да сядьте же!

Она послушалась, а он постоял немного, глядя мимо нее на дверь в коридор.

— Во-первых, это никак не связано с первозащитником. Инициатива моя, и он не знает, что я решил сделать.

Анна открыла было рот, но промолчала.

— Есть сведения, которые необходимо довести до вашей стороны. Как именно сообщить их послу, придумайте сами. Здесь у вас было бы безопасно, если вы придумаете предлог, чтобы пригласить его сюда одного. Еще лучше было бы на борту вашего космолета. О человеческом секторе забудьте, там и унитазы прослушиваются.

— Наши специалисты провели проверку, и нам сказали…

— Поверьте мне. Люди подслушивают. И я тоже. Примерно каждый день я просматриваю записи. Люди не любят лгать, но идут на это, особенно с врагами, и не отказываются от преимуществ. — Он обходил комнату вдоль стен, и ей приходилось поворачиваться следом за ним.

— А вы не сядете? У меня шея разбаливается.

Он бросился в кресло и угрюмо посмотрел на нее.

— По-моему, мы достигли какого-то поворотного пункта. Если эти переговоры будут сорваны, возможно, уже ничего нельзя будет исправить. И мне кажется, что ваши делегаты не отдают себе отчета в опасности положения. Вы должны добиться положительного результата.

Он помолчал. Она выжидающе смотрела на него, ожидая продолжения.

— Значит, сведения, — наконец сказал он. — Ведя войну, Люди следуют правилам, абсолютным и нерушимым. И первое, самое важное, запрещает хварскому мужчине причинять физический вред женщине или ребенку. Они хорошие воины, имеющие долгую и кровавую историю, но на всем ее протяжении хварские армии практически никогда не нападали на гражданское население. На мужчин — да, поскольку, выйдя из детства, каждый мужчина становится воином. И всегда — законный объект для нападения, пусть он тяжело болен, пусть он столетний старец. Но к женщинам и детям нельзя прикасаться. То есть физически. — Он улыбнулся. — Я читал кое-какие женские пьесы. Они рассказывают о судьбе тех, кто принадлежал к роду, потерпевшему поражение. Все родичи старше двадцати лет, а иногда и пятнадцати, — истреблены. Ваши братья. Ваши дяди. Ваши более дальние родственники. Вы и ваши дети становитесь членами рода, который уничтожил вашу семью. Некоторые женщины прибегают к выбору, но это считается не слишком достойным поступком. Вам положено жить ради детей. А детям положено забыть своих дядей и старших братьев. Едва война оканчивается, едва их принимают в род, месть оборачивается убийством внутри семьи, а это ужасающее преступление.

— Ник, это имеет отношение к делу?

— Я отвлекся? Но это трудно. Я говорил, что Люди не убивают женщин и детей. Такое случалось, хотя и редко. И рождало своего рода священную войну. Все соседи объединяются и истребляют род, поставивший себя вне закона. — Он помолчал, глядя ей в глаза. — Земляне нападают на гражданское население. Именно так главным образом велись наши войны последние два-три века. Хвархаты это знают. И знают, что окажутся в вопиюще невыгодном положении, если, воюя с нами, будут соблюдать свои правила. Земляне смогут нападать на их города, а они не смогут ответить тем же. Я исхожу из предположения, что мы отыщем планеты друг друга — родные планеты. Черт, Люди практически уверены, что знают местоположение Земли. Они могли бы уже сейчас захватить нашу с вами родную планету, если бы не их правила.

Он помолчал.

— И еще они знают, что рано или поздно люди разберутся в хварских правилах войны, а тогда какой-нибудь умный дурень среди землян или какая-нибудь группа умных дурней заявит: «У нас есть враги. Нам известно, как их уничтожить!»А тогда, я убежден, земляне выберут войну. Я сказал генералу, показал ему, что, по моим расчетам, у Людей есть год, от силы два. В материалах, которые мы захватили, содержалась информация такого рода — в материалах, которые мы забрали с вашей планеты… Рид… как ее там?

— Тысяча девятьсот тридцать пять-Ц, — подсказала Анна, он кивнул.

— Кое-кто из ваших людей уже почти нащупал, когда по хварским правилам можно убивать, а когда нет. Однако многое другое о Людях понять не так-то просто, и человечество, вполне вероятно, будет втянуто в полномасштабную войну, когда мы начнем разбираться. Знаете, Анна, я бы чего-нибудь выпил — и предпочтительно не кофе.

Она сходила на кухню, принесла бутылку розового анжуйского и два стакана, налила их и протянула один Нику. Он поставил его на столик.

— Хвархаты считают, что личность подразумевает разум и способность судить и проводить различия. Особенно в сфере морали. Внешность для определения личности, по их мнению, особой роли не играет. Скажем, на их планете сохранились их близкие биологические родственники, которых они называют красным народцем. Примерно, наши… ну, не знаю… Гомо хабилис, пожалуй. Они умудрились выжить до настоящего времени на десятке островов, как орангутаны на Земле до… до…

— До прошлого века, — докончила Анна, ощутив привычную горечь. Еще один безвозвратно исчезнувший вид.

— О родстве с красным народцем Люди знают, но людьми их не считают, поскольку у них не существует системы морали, которую Люди могли бы признать. Некоторые хвархаты тоже не настоящие люди. По убеждению Людей, убить того, кто находится в коме, не значит совершить убийство. Как и того, чей мозг ущербен по любой причине, будь то несчастный случай, болезнь, врожденный дефект. Когда вы приканчиваете такого, то прекращаете страдания животного. Они считают нас сумасшедшими, раз мы считаем внешнее сходство с нами признаком личности.

Анне стало немного не по себе.

— То же относится и к преступникам. Они попадаются и среди Людей, хотя их заметно меньше, чем у нас. То есть, насколько могу судить я. Во всяком случае они твердо знают, что некоторые члены их расы, вполне нормальные в смысле интеллекта, абсолютно лишены нравственного чувства. Они предпочитают, чтобы индивиды кончали самоубийством, а потому предлагают им прибегнуть к выбору и дают на это некоторый срок. Если преступник остается жить, его скорее всего убьют. Это зависит от преступления. Но это не кара. Хвархаты не мстительны, и наши идеи о справедливости и воздаянии им чужды. С их точки зрения, убить преступника равносильно тому, что убить опасное животное.

Он взял свой стакан и медленно повернул в ладонях, глядя, как колышется бледно-красная жидкость. Но пить не стал. Видимо, ему нужно было теребить что-нибудь.

— Некоторые хвархаты — не знаю, сколько их, — утверждают, что земляне похожи на красный народец или же на тех членов их собственной расы, которые не способны на разумные нравственные решения. Мы выглядим как люди, но мы не люди. А просто умные животные, умеющие ловко подражать… как бы это выразить? Достойному поведению. Невнимательный наблюдатель обманывается, но если присмотреться… Анна! Люди не ведут переговоров с животными. Они бережны в обращении с любыми живыми существами, особенно на всей планете, но ничего похожего на культ Матери-Природы у них нет. Если животное опасно, покончи с опасностью, а правила ведения войны тут ни при чем. И думаю, они вряд ли остановятся перед окончательным решением вопроса.

— Хреновина! — сказала Анна.

— Вот и я так думаю. — Он усмехнулся. — Это, во-первых. А во-вторых, хвархаты столкнулись с очень серьезной проблемой. Более ста лет у них не было никаких войн.

— И это проблема? Жаль, что мы не можем сказать того же о себе.

Он поставил стакан, и откинулся на спинку кресла. Анне показалось, что он заставляет себя расслабиться.

— По убеждению Людей, мужчины по своей природе склонны к насилию и… как бы это получше сказать? И по природе же иерархичны. Они одержимы понятиями «впереди»и «сзади», одержимы победами и поражениями. Если их предоставить себе, они попытаются взять верх в любой ситуации. Прибегая к физической расправе. Должен сказать, я считаю, что это ерунда. Но, безусловно, хвархаты-мужчины запрограммированы к обостренному соперничеству и убеждены, что насилия стесняться нечего.

Он помолчал.

— Как бы то ни было. Люди стараются подольше держать мужчин подальше от дома. Они не хотят, чтобы их дети или их женщины жили в страхе. Они не считают постоянный страх полезным — даже слабый страх. Например, вечные опасения, что кто-то в семье — Дядя или Старший Брат — вдруг сорвется и нанесет удар. Мой отец был вспыльчив. И при всей его безусловной цивилизованности, помнится, в детстве он вызывал у меня страх. Не часто. Время от времени. Мужчин хвархаты отправляют на периферию своего общества, туда, где их склонность к насилию полезна, и где убивают других взрослых мужчин.

— Не слишком приятная культура, — заметила Анна.

Ник пожал плечами.

— Во многих отношениях они добрее землян. А кое в чем более жестоки… Или просто более откровенны и честны в своей жестокости. Я их люблю. — На мгновение его губы сложились в улыбку. — Как, возможно, вы заметили, я их предаю. Все, что я вам рассказал, — засекреченная информация.

— Тогда зачем?

— Так больше продолжаться не может, а ничего другого я не придумал. Разрешите, я договорю?

Анна кивнула.

— Я уже сказал вам, что за их спиной — долгая и кровавая история. Она привела к возникновению Сплетения, которое превратилось во всепланетное правительство. Мир во всем мире приносит несомненные блага, и отказываться от него они не хотят. Но не знают, что им делать с их мужчинами. Они думают (и почти наверное, они правы), что без врага не сумеют сохранить свое общество в его настоящем виде. Что произойдет, когда молодежь перестанет верить в войну? Что, если мужчины начнут говорить, что нет смысла тренироваться для сражений, и нет смысла жить на периметре? Черт побери, они же захотят вернуться домой, и не просто для отдыха. Устрашающая мысль. То есть для хвархатов. В одном отношении им повезло. Они открыли гиперпривод и получили возможность отсылать своих мужчин — во всяком случае значительное их число — в космос в исследовательские экспедиции, для основания колоний и поисков врага.

Ник посмотрел на нее и улыбнулся.

— Им требовалась война, достаточно большая, чтобы занять мужчин, чтобы они не путались в меху у женщин. Достаточно далеко от родной планеты, чтобы не угрожать ей, но и достаточно близко для поддержания постоянной связи. И такой враг, чтобы одержать над ним победу, но не слишком легкую. Не думаю, чтобы они особенно размышляли о том, что будут делать с инопланетными женщинами и детьми, когда прикончат всех мужчин. И вот они обнаружили человечество. Мы оказались почти теми, в ком они нуждались, но только мы не играем честно. Мы не знаем правил войны.

Он снова взял свой стакан и наклонил его. Розовая жидкость заблестела. На что она похожа, подумала Анна. На кровь, разбавленную водой?

— И еще одно, что вам следует знать о Людях. Я был на человеческом корабле, подвергшемся нападению — на «Гонце Свободного Рынка», когда попал в плен к людям. И дважды на хварских кораблях оказывался в аналогичной ситуации. Один раз на корабле, который достиг пункта переброски одновременно с человеческим. Неприятный сюрприз для обоих, но для землян заметно более неприятный. Второй раз я путешествовал с Эттин Гвархой, и вдруг нарушилась связь. Наш уютный транспортный кораблик вмазал в середину учебного сражения. Хвархаты стремятся доводить свои учебные войны почти до настоящих, насколько возможно. И пользуются настоящими боеприпасами. — Он печально улыбнулся. — Так что солдаты довольно часто гибнут тоже по-настоящему.

— Возможно, — докончил он, — во всей вселенной только я наблюдал и человеческих и хварских солдат в боевой обстановке. Они несравненно лучше нас. Насколько я могу судить, человечество попросту не котируется.

— Но если нажим на них столь силен, как мы можем заключить мир?

— Поговорите с женщинами. Мне кажется, это единственная надежда. Должен быть способ объяснить им. Если Люди начнут истребительную войну, они обрекут себя на гибель — не физическую, но нравственную. Она развратит их. К каким бы софизмам они не прибегали, они намереваются полностью уничтожить другую разумную расу. Мы не так рассудочны, как хвархаты, не так моральны, но и нам не чужды ни рассудок, ни мораль. Геноциду нет оправдания. И если они пойдут на это, они разрушат свое общество. Однако я не уверен, что хоть кто-нибудь из мужчин — даже Гварха — отдает себе отчет в риске, которому они себя подвергают. Поговорите с Чарли либо здесь, либо на вашем корабле, и обдумайте, что вам сказать женщинам. — Он одним глотком выпил половину вина в стакане, поставил его и поднялся. — Ну, мне пора. Вы поговорите с Чарли?

— Да.

Он направился к двери. Она открылась. Снаружи стояли два солдата.

Ник что-то сказал по-хварски, быстро и резко. Один ответил.

Ник оглянулся и посмотрел на нее. Его лицо побледнело еще больше.

— Они просят вас пойти с ними.

— Зачем? — В ее голосе прозвучал страх.

— Генерал хочет видеть нас обоих. — Он улыбнулся. — Вряд ли по очень важному поводу.

— Скажите им, я сейчас.

Она встала и направилась в ванную. Сердце у нее колотилось, ее прошиб пот. Не будь дурочкой, сказала она себе, воспользовалась унитазом, а потом вымыла руки и лицо холодной водой. Это помогло. Особого испуга в зеркале не отразилось. Она причесалась и вернулась в большую комнату. Ник стоял, засунув руки в карманы, нетерпеливо хмурясь. Солдаты сохраняли полную невозмутимость.

Они пошли по коридорам. Солдаты шли рядом. Ник задал новый вопрос по-хварски, выслушал ответ и сообщил ей:

— Им приказано сопровождать нас. Он не знает почему.

— Вам не кажется это странным? — спросила Анна.

Он пожал плечами.

Они остановились перед дверью. Она открылась, и они вошли в маленькую квадратную комнату, где вся обстановка исчерпывалась ковром. Солдаты остались в коридоре. Дверь закрылась, и Никлас огляделся.

— Мы здесь, — сказал он по-английски.

Открылась другая дверь, и Ник первым вошел в следующую комнату. Со столом, тремя креслами, обычным серым ковром и гобеленом с огнем, окруженном на некотором расстоянии кольцом из мечей.

Позади стола стоял хвархат — Эттин Гварха. Он заговорил с Ником по-хварски. Она уже несколько недель слушала этот голос. Обычно это был мягкий бас, в котором пряталась еле заметная резкость. Пушистый такой голос, в сущности, довольно приятный. Теперь он звучал хрипло и жестко. Хвархат был в ярости.

Ник стоял неподвижно, с руками в карманах, чуть наклонив голову, и вежливо слушал, пока Эттин Гварха не замолчал.

— Он установил жучков в ваших комнатах, Анна. Не представляю, как он понудил Гва Ху пойти на такое.

— Она не принадлежит к Людям, — сказал генерал по-английски.

— Я думал, не пригласить ли мне вас для этого разговора к себе, — ровным спокойным голосом продолжал Ник. — Я бы мог сочинить подходящий предлог, но мне казалось, что у вас будет безопасно. Гва Ху ведь проводил регулярные проверки.

— Где бы ты не решился на измену, — перебил генерал, — это никакого значения не имело бы. Я все равно услышал бы.

— Мои комнаты прослушиваются? Ты это сделал?

— Да.

— Во имя Богини, Гварха! Мы же обсудили это давным-давно. Ты обещал мне, что я могу рассчитывать на такую укромность. Ты дал мне слово!

Генерал сверлил его взглядом, в котором не было заметно ничего дружеского. Ник несколько мгновений отвечал ему тем же, потом опустил глаза. Эттин Гварха посмотрел на Анну.

— Этот мужчина… этот предатель поставил нас обоих в тяжелое положение, мэм Перес. И я не уверен, что найду выход. Я не могу допустить, чтобы вы передали информацию, которую только что получили, другим человекам.

— Убей ее, — сказал Ник. — Никто ведь не застрахован от несчастного случая. Ты уже начал нарушать правила, и что останется, когда ты кончишь? От тебя? От Людей?

Генерал ответил ему по-хварски коротко и резко.

Ник промолчал.

— Вам не надо тревожиться, мэм Перес, — сказал генерал по-английски. — Я и помыслить не могу о том, чтобы причинить вред женщине, и в любом случае это привело бы только к новым осложнениям.

Ник засмеялся.

Генерал ответил ему свирепым взглядом.

— Ты покончил с собой, безмозглый кусок дерьма! И почти наверняка со мной, а также, вполне вероятно, и с шансами заключить мир, какие у нас были. Не исключено, что и со всей своей расой. Подумать только, что я доверял тебе!

Ник ответил ему по-хварски, быстро, гневно, подходя все ближе к столу.

Он вытащил руки из карманов, оперся ладонями на стол, продолжая говорить с тем же гневом.

— Замолчи! — сказал генерал по-английски.

И Ник перескочил через стол. Все произошло так молниеносно, что Анна ничего на успела увидеть. Секунду назад они кричали друг на друга, разделенные столом, а теперь генерал лежал на полу, а Ник стоял над ним, тяжело дыша — единственный звук во внезапно наступившей тишине. Генерал лежал неподвижно рядом со своим опрокинутым креслом.

Ник выпрямился, сбросил куртку и взял лежавший на столе нож.

— Что вы задумали?

— Свяжу его и отправлю вас на земной космолет. — Он располосовал куртку.

— Черт! Веревка из этой дряни получится самая паршивая. Черт бы побрал всю синтетику!

— Я ничем не могу помочь?

— Ничем. Разве что у вас при себе есть клейкая лента?

— Нет.

Ник нагнулся, засунул смятый лоскут в рот генерала, потом перекатил его на живот и крепко завязал ему руки за спиной.

— Эта дрянь долго не продержится. Помню, как моя мать советовала моей сестре всегда иметь при себе минимум две надежные булавки. Я счел это одной из женских тайн и пропустил ее совет мимо ушей. Жаль, что для мужчин не существует подобного правила. «Сын мой, всегда имей при себе катушку надежного пластыря!»— Он связал ноги Эттин Гвархи и выпрямился. — Толку от них будет мало. А теперь помолчите. Мне нужно отдать кое-какие распоряжения.

Он дотронулся до поверхности генеральского стола и переговорил с одним, потом с другим. Такого начальственного голоса она у него еще на слышала. Наконец он обернулся к ней.

— Сейчас придет Матс. Он проводит вас к челноку, который доставит вас на земной космолет. Что вам делать дальше, судить не берусь. Объясните капитану, что происходит. Думаю, он вряд ли покинет остальных делегатов на произвол судьбы. Ничего лучше мне в голову не приходит. Так мы выиграем время, и Гварха не сможет помешать распространению информации — разве что решит уничтожить земной космолет. Черт. Не знаю, облегчаю ли я ситуацию или ухудшаю.

— А что будете делать вы?

— Останусь тут и прослежу, чтобы генерал не развязался.

— Полетим на космолет вместе, Ник.

— Не говорите глупостей. Я не собираюсь отдать себя в лапы земной военной разведки.

— Вы думаете, это хуже того, что произойдет с вами тут?

— Я, правда, не люблю отвечать на вопросы, а Люди не будут их мне задавать.

— Я здесь, Ники, — раздался голос Матсехара.

— Идемте, — сказал Никлас. — Увидеть этого он не может, и ничего ему не говорите. Я не хочу, чтобы у него были неприятности.

Он подождал, пока она не подошла к двери. Потом открыл дверь, почти вытолкнул Анну наружу и вышел следом за ней. Дверь в кабинет генерала закрылась.

Матсехар спросил с недоумением:

— Почему такая спешка?

— Анне нужно показаться человечьему доктору.

— Надеюсь, ничего серьезного?

В ситуации было что-то сюрреалистичное, если она правильно выбрала слово. Вежливый вопрос Матсехара! Такой воспитанный молодой человек! Чуть-чуть излишне мохнатый, может быть, и запрограммированный считать, что в насилии нет ничего дурного, но тем не менее, украшение любой компании. И так изысканно говорит по-английски!

— Нет, — ответила она, — ничего серьезного. — Но мне пора.

— Да-да, конечно.

Дверь в коридор открылась. Солдат там не оказалось. Одной проблемой меньше. Она вышла, Матсехар последовал за ней, а Ник остановился в дверях. Пройдя шагов пятьдесят, она оглянулась. Ник все еще стоял там, успев засунуть руки в карманы. Вид у него был немного тревожный.

Матсехар заговорил о своей переделке «Макбета». Он приближается к финалу. Все планы честолюбивой матери и ее сына терпят неудачу. Мать уже мертва, сделав выбор, но не достойно, не из благородства, а в безумии, чтобы спастись от сознания своей вины.

Ее кровожадный сын остался один разделываться с последствиями своих поступков. Он уже достиг предела отчаяния.

— Послушайте! — воскликнул Матсехар и продекламировал:

Медлительные завтра, завтра, завтра

Влачатся еле-еле день за днем

К черте последней данного нам срока,

И все вчера лишь освещали дурням

Их путь к могиле. Догорай свеча!

Жизнь — только тень, убогий лицедей,

Что пыжится на сцене час-другой

И сгинет без следов, как не был, повесть,

Рассказанная идиотом. В ней

Полно неистовства и громких криков,

Но смысла нет.

— Какой великолепный язык. Могу лишь надеяться, что мне удастся перевести этот монолог, как он того заслуживает. Одного у вас, человеков, не отнять — писать вы умеете! — Он перевел дух. — И должен признаться, мне нравится Макбет! Его мужество вне всяких сомнений. Он не сдается даже, когда достиг предела отчаяния. Вот что происходит с людьми, когда они пренебрегают достойным поведением. Макбету и его матери следовало бы принять старого короля, как положено, и с честью проводить его.

— Угу, — сказала Анна.

— Что-то случилось? — спросил Матсехар.

— Я не хочу говорить об этом.

Он помолчал, продолжая вести ее по незнакомым коридорам.

— У Ники неприятности? — спросил он наконец.

— Да.

— Какие?

— Этого я вам сказать не могу.

— Мне вернуться и узнать у него?

— Он не хочет навлекать на вас неприятности, — сказала Анна после паузы.

— Значит, что-то серьезное. Я вернусь, как только провожу вас.

Они подошли к лифту, поднялись на нем в невесомость и вошли в челнок под взглядами двух обслуживающих его хвархатов, которые стояли на полу, к которому прилипали их сандалии. Анна опустилась в кресло и застегнула ремни.

— До свидания, — сказал Матсехар. — Надеюсь, у вас все обойдется благополучно.

Он ушел. Анна услышала, как, скользнув, закрылась дверь.

Один из хвархатов сказал:

— Мэм Перес, мы должны вас предупредить, что летит еще один пассажир.

25

Я проверил, как Гварха. Он все еще был без сознания, и я встревожился. Ему пора было прийти в себя. Я начал бродить по комнате, стараясь не думать о будущем. Я знал, что выбора не сделаю. Такая возможность у меня была все время, пока я находился в тюрьме — более трех лет — и ни разу не показалась заманчивой даже слегка, хотя альтернативой были двенадцать комнатушек, в которых мне предстояло провести остаток жизни в обществе членов экипажа «Гонца Свободного Рынка». Словно круг дантовского ада, или пьеса как его там?.. Ну, французского философа.

— Ники! — произнес голос.

Матсехар! Он был в прихожей.

— Почему ты вернулся?

— Анна сказала, что не все в порядке.

— Она ошиблась. Она же плохо себя чувствует. Все прекрасно.

— Выйди сюда, — потребовал он. — Ты же знаешь, я люблю видеть тех, с кем разговариваю.

Черт! Это я знал, и знал также, что Матс бывает упрямее осла. И, не высказав всего, не уйдет.

— Сейчас, — сказал я, проверил Гварху и убедился, что он все еще без сознания, узлы затянуты крепко, а пульс у него ровный и хорошего наполнения.

Я вышел в прихожую очень быстро, чтобы Матс не успел заглянуть в кабинет.

Он стоял прямо, развернув плечи, и выражение у него было словно он спорил с актерами или музыкантами: угрюмая решимость в сочетании с непоколебимой уверенностью в своей правоте. Матс видит мир в разных оттенках серого, лишь иногда — пока пишет пьесу.

— Я тебе не верю. Я не знаток человеков, но Анна выглядела вполне здоровой, а лгуньей она мне не кажется.

Я-то лгун, как всем известно. Такая уж у меня репутация!

— Она ошибается, Матс. Положись на меня.

Угрюмая решимость стала еще угрюмее.

— Первозащитник сегодня не в лучшем настроении. (Мягко сказано!) И тебе лучше уйти, до того как он рассердится.

Матс посмотрел на дверь кабинета.

— Он там?

— Да.

— Я бы хотел его увидеть.

— Зачем? Никакого дела у тебя к нему нет, и вы не слишком симпатизируете друг другу.

— Я прикомандирован к его штабу. Я имею права его видеть. И хочу это право осуществить.

Тут я вспомнил об аппаратуре наблюдения за прихожей. Скорее всего наблюдение ведет только компьютерная программа. Но если программа решит, что происходит нечто необычное, она просигнализирует специалисту, и я пропал. Впрочем, я уже пропал.

Черт бы побрал Людей и их манию следить за тем, кто где находится. Почему судьба не связала меня с менее параноической расой? Или менее параноическим полом.

— Матс, ты прервал мой спор с первозащитником. Спор сугубо частный, и мне хотелось бы довести его до конца.

— Ах, так? — Уверенности у него поубыло. — Очередная ваша ссора. Почему ты не сказал Анне? Она ведет себя так, словно встревожена. По-моему, она встревожена. Но с человеками определить это не легко.

— Ты же знаешь, как человеки относятся к пристойному поведению. Если я как-то напоминаю ей, что я такое, она испытывает неловкость.

Он расстроенно нахмурился.

— Мне не хотелось бы думать, что она страдает той же узостью, что и вся ее раса.

— Никто не свободен от недостатков.

(Гварха, постарайся придумать, как сказать Матсехару, что это неправда. Я не хочу, чтобы он думал об Анне дурно.)

— Ну, ты мог придумать причину, которая ее не встревожила бы, особенно раз она больна. Зачем ей было знать, что это любовная ссора? Мало ли какие причины могут вызвать спор.

— Ты прав, так мне и следовало бы сделать, но я не сообразил, а сейчас мне надо вернуться в кабинет. Наверное, у тебя есть чем заняться, вместо того, чтобы стоять в прихожей Эттин Гвархи.

Он откинул голову в знак согласия.

— Завтра, завтра.

— Что-что?

— Ники, да что с тобой? Неужели не узнал? Это же «Макбет». Ты уверен, что у тебя действительно все хорошо?

— В разгар спора? Но тут я могу только сам. Так иди.

Он ушел, и я вернулся в кабинет.

Генерал стоял у своего стола с рукой на аппарате связи. Он посмотрел на меня и поднял руку. В ней был нож — эмблема его должности — острый, как бритва.

Я остановился и сделал знак, что понимаю и принимаю к сведению. Дверь закрылась за мной.

Генерал отключил аппарат.

— Служба безопасности. Они спрашивали, не проверить ли мою прихожую. Я сказал, что не надо. Сядь, Ники.

Я подошел к одному из кресел у его стола, сел, откинулся и вытянул ноги перед собой, скрестив их. Поза, не позволяющая вскочить внезапно, и показывающая, что агрессивных намерений у меня больше нет.

— Ты всегда непрактичен в мелочах, — сказал он. — Когда связываешь кого-нибудь, не затягивай веревку вокруг сапог. Толку не будет. И не оставляй связанного в комнате, где есть нож.

Я опустил глаза. Он был в носках.

— Бесспорно, я не должен был выходить из комнаты, но явился Матс, и надо было от него избавиться.

— Он замешан в этом? Ты втянул ведущего драматурга в измену? Как подло.

— Он понятия не имеет о том, что происходит. Матсехар никогда не сделает ничего во вред Людям.

Он положил нож, но рядом со своей рукой.

— Где Анна?

— Узнай сам.

Он включил ВС и вызвал службу безопасности. Они уложились в пару минут. Она находилась на борту челнока, а челнок находился на полпути к человечьему кораблю, где известно, что она в челноке. Хуже того: в челноке с Анной находится еще один землянин — Этьен Корбо.

— Курьер, — доложил аппарат. — Человеки заказали доставку его на их корабль с обычным рейсом челнока. Мы сообщили им о сегодняшнем спецрейсе.

Он сердито зашипел и хлопнул ладонью по столу возле ножа. Я посмотрел на свои ноги. А аппарат сказал:

— Я не понял вашего последнего распоряжения, первозащитник.

— Соедини меня с пилотом челнока.

Их соединили, и генерал попросил позвать Анну. Некоторое время царила тишина, нарушаемая только шорохом сингулярности, дробящей материю. Затем голос Анны:

— Первозащитник?

— Второй делегат с вами?

— Нет. Ему предложили остаться в пассажирском салоне.

— Вы с ним говорили? Он знает, что происходит?

Снова тишина и шорох сингулярности, выполняющей свою работу.

— Мэм, я распоряжусь, чтобы челнок вернулся сюда. Из любезности и в надежде, что мы все-таки заключим мир, не говорите ничего Этьену Корбо.

— С Ником ничего не случилось?

Он махнул рукой, я встал и подошел к аппарату.

— У меня все в порядке, Анна.

— Мне следует выполнить просьбу Эттин Гвархи?

— Не знаю.

Генерал снова сердито зашипел. Нож лежал на равном расстоянии между нами. Я было подумал схватить его. Но зачем? Чтобы убить Гварху? Я сунул руки в карманы. Он это заметил и улыбнулся, враждебно сверкнув зубами.

— Анна, поступите, как сочтете нужным. Но помните, что Корбо — тупица. Не думаю, что он способен вам помочь.

— Когда вы вернетесь, — сказал генерал, — я хочу, чтобы вы поговорили с моими тетками. Возможно, они сумеют найти выход из этого положения.

— Вот это отличная идея, — сказал я в аппарат.

Анна молчала. Сингулярность занималась своим делом.

— Это разговор, который следует вести колено к колену, — добавил генерал.

И не по радио, когда неизвестно, кто вас слушает. Но сказать это вслух он, естественно, не мог.

— Ник?

— Решать вам.

— Я поступаю, как вы советуете, — сказала она.

— Объясните Корбо, — распорядился генерал, — что женщины Эттина попросили о незамедлительной встрече, вот почему челнок возвращается. Если он спросит… как это у вас говорится?.. отчего такой пожар, ответьте, что не знаете. Хей Атала Вейхар встретит вас и проводит.

Она сказала, что поняла, и он заговорил с пилотом на языке Эйха и Ахары, потом отключил ВС и повернул ко мне.

— Теперь, Никлас, мы пойдем к моим теткам. Нужно ли предупреждать тебя, чтобы ты воздержался от своих штучек?

— Я исчерпал их запас.

— Очень хорошо.

До женской половины мы шли в молчании. Первая моя реакция — слепая паника — уже миновала. Теперь я испытывал что-то вроде глухой тревоги, которая охватывает тебя перед медицинской проверкой, которая может выявить какое-нибудь неприятное заболевание.

Во время моего первого летнего семестра в колледже я попал в автокатастрофу, и мне сделали переливание крови. Затем выяснилось, что во введенной мне крови мог оказаться вирус, и целый год я сдавал анализы. Почти все время я не сомневался в благополучном исходе: я заколдован, предназначен для звезд, и ничто на Земле не способно мне повредить. Но в те дни, когда у меня брали кровь на анализ и я видел, как осторожны лаборанты, меня охватывал ужас. В конце концов все обошлось. Болезнь, которой опасались, во мне не угнездилась.

Мы прошли чрез дверь с символом очага (часовые возле нее сделали жест, равнозначный отдаче чести) и двинулись по сверкающему голому полу коридора мимо гобеленов, изображающих людей на родной планете, занятых сельскохозяйственными работами.

Один привлек мое внимание: женщина, ремонтирующая трактор. Я воспринял ее с той кристальной ясностью, которую иногда порождает страх. Винно-красный трактор. Дородная, плотная, невозмутимая женщина, светлый мех, ярко-голубая туника. Словно что-то эпохи раннего Возрождения, работы мастера-механика.

Мы прошли по коридору в прихожую. Гварха заговорил с воздухом, и воздух ответил. Мы подождали. Открылась дверь, и следом за Гвархой я вошел в комнату, где в прошлый раз говорил с его тетушками. Теперь голограмма была отключена, и вместо выходящих на океан окон взгляд упирался в глухую стену. Дверь, через которую мы вошли, бросалась в глаза — деревянная панель, черная, как уголь.

В центре комнаты стояли кольцом семь кресел. В трех сидели тетушки в огненного цвета платьях. Рядом с ними сидела четвертая женщина, высокая, худая, с мехом, убеленным годами. Ее платье было зеленым с сине-бело-серебряной вышивкой. Скорее всего традиционный узор с многословным названием. «Поднимаясь все выше в горы, мы наконец взираем на высокие, одетые льдом вершины». Я опустил взгляд.

— Подними голову, — сказала старуха.

— Я хочу посмотреть в твои глаза.

Я встретил ее взгляд. Она внимательно уставилась на меня.

— Бело-зеленые. Необычно, но красиво, точно ветки в снегу. Ты из-за них влюбился в него, Гварха? Из-за глаз?

— Это, — сдержанно сказал генерал, — моя бабушка. По-моему, вы еще не встречались.

Зато я много о ней слышал. Она была даже круче своих дочерей. Именно при ней Эттин приобрел свое нынешнее влияние. В возрасте восьмидесяти лет она удалилась в дом на крайнем юге, заявив, что сыта Людьми по передние зубы. Более двадцати лет она придумывала себе всяческие занятия: вела наблюдения за животными вроде птиц, разводила животных вроде рыб, сочиняла музыку, писала мемуары. Музыка была неплохой и минорной — вполне на уровне для устранившегося от дел политика. Мемуары, еще не опубликованные, внушали опасения многим и многим. Но я понятия не имел, почему она оказалась тут.

— Сядь, — приказала старая дама. — И держи голову прямо. Я еще не видела землянина, то есть вживе. Очень интересно.

Я послушался.

Гварха сел в кресло напротив меня и наиболее удаленное.

— Гварха, ты не ответил на мой вопрос.

Он взглянул на нее.

— Мне трудно вспомнить, почему я его полюбил.

Старуха нахмурилась.

— Это тоже не ответ. Что у тебя за манеры!

— Матушка, — сказала Пер довольно робко. — Гварха объяснил, что попал в сложное положение. Может быть, мы попросим, чтобы он уточнил, в чем дело?

— Ну, хорошо, — согласилась старуха.

Генерал посмотрел на меня.

— Следи за тем, что я буду говорить. Если я пропущу что-либо важное или искажу происходившее, прерви меня.

Я кивнул, и он приступил к рассказу. Он великолепно владел собой — поза непринужденная, но и не расслабленная, голос спокойный и ровный. Как ни хорошо я его знаю, мне не удавалось уловить хотя бы малейшей эмоции. Офицер, докладывающий начальству. Иногда он косился на меня, проверяя, не хочу ли я что-нибудь добавить, но я кивал — продолжай. Кончив, он сказал:

— Ты все время молчал, Ники. У тебя есть какие-нибудь поправки?

— Практически нет. Вы пропустили начало моего разговора с Анной — вероятно, потому, что компьютер еще не просигнализировал вам, а также то, что произошло, пока вы были без сознания.

— Что-нибудь важное?

Я пожал плечами.

— Считаю это отрицательным ответом. — Он обвел взглядом своих родственниц. — У меня есть запись всего этого. Но почти все по-английски.

— Обязательно пришли копию Сей, — сказала Пер.

— Хорошо, — ответил Эттин Гварха.

Зазвонил аппарат внутренней связи. Ответила Апци. Вейхар привел Анну. Пер посмотрела на меня.

— Выйди туда и попроси ее немного подождать. Сначала мы должны разобраться с этим. Скажи, что ей нечего опасаться. Ей не причинят вреда. Я обещаю.

— Обещают женщины Эттина, — сказала Эттин Петали.

Анна была в прихожей. Я все время забываю, что Анна вовсе не атлетического сложения. Что-то в ней сбивает меня с толку, хотя мне трудно подыскать этому определение. Увлеченность? Сила характера? Несгибаемость? В любом случае, Анна обычно выглядит более внушительной, чем положено по ее телосложению.

Но только не в этот момент. В низком широком хварском кресле она казалась испуганной и маленькой. Рядом стоял Вейхар.

— Что происходит? — спросил он на языке Эйха и Ахары.

— Тебе попозже объяснит Эттин Гварха, если сочтет нужным.

Он встревожился.

— Что мне надо делать?

— Остаться здесь. Составить компанию Анне и присмотреть, чтобы она не ушла.

— Она арестована? — спросил он шокированно.

— Нет. Но первозащитник и женщины Эттина не хотят, чтобы она бродила по станции.

Он, видимо, недоумевал, но промолчал.

Анна подняла голову. У нее был оглушенный вид, словно у зверька, попавшего в луч яркого света.

— Меня послала Эттин Пер, — сказал я по-английски. — Вам нечего опасаться. Вам не причинят никакого вреда.

Вейхар вздрогнул при слове «вред». Анна не шевельнулась.

— Она хочет, чтобы вы подождали тут, пока мы не выясним некоторые другие вопросы. Поверьте, вы можете положиться на ее слово.

Анна снова никак не прореагировала.

— Не помню, упоминал ли я прозвище Гвархи? Их у него несколько, но это дружеское, его можно употреблять при нем, и при мне — «Человек, которым командуют его тетки». Он ничего не сделает вопреки женщинам Эттина.

— Вы успокаиваете меня, словно маленького ребенка.

— Это вышло случайно. Прошу прощения.

— Вы сказали, что мне ничего не угрожает. А вам?

— Не знаю. Мне ничего не обещали. Но это моя проблема, не ваша.

— Ники, — сказал Вейхар, — происходит что-то скверное. Но что?

— У меня нет времени объяснять. Пригляди за Анной. — И я ушел.

Гварха и его родственницы все еще сидели в расставленных кольцом креслах в комнате без окон и терпеливо ждали. Только бабушка не излучала спокойствия.

— Все сделано, — сказал я Пер и сел.

— Благодарю тебя. — Она сложила руки и посмотрела на сестер. — У нас не было возможности обсудить положение, но…

— Начну я, — объявила Эттин Петали громким и решительным голосом. — И я не стану обсуждать ошибки и недостатки Сандерс Никласа. Предоставляю это другим. Я начну с моего внука. — Она повернулась в кресле и бросила на него испепеляющий взгляд. — Ты поместил подслушивающие устройства в комнатах женщин. Ты сознательно втянул женщину в борьбу мужчин. Это постыдно, Гварха.

— Она не принадлежит к Людям, — сказал генерал.

— Опасный довод, — заметила Эттин Сей.

Он опустил глаза, потом обратил их на бабушку.

— А что нам делать? Как поступать с людьми, которые не умеют вести себя? Если они вообще люди.

— Позволено ли мне говорить? — спросил я.

— Да, — сказала Эттин Петали.

Я посмотрел прямо в глаза генералу.

— Вы считаете, что я личность?

— Ты меня предал.

— А чего ты ждал от Ники? — вмешалась Эттин Пер. — Что он предпочтет тебя женщине и родственнице? Ты ждал, что он будет стоять, опустив руки, когда женщине Переса будут угрожать? Мне ясно, что ты ей угрожал.

— Угрожал уже после того, когда она получила информацию от Ники, потому что он снабдил ее этой информацией. Предал он меня не потому, что ей угрожали.

Бабушка презрительно фыркнула.

— Сейчас время войны. Мужчины предлагали меры, которые угрожают жизни всех человечьих женщин и детей. И ты ждал, что он ничего не предпримет? Так кем же ты считаешь своего возлюбленного?

— Сказать тебе, как это выглядит? — спросила Эттин Сей. — Так, словно ты считаешь, что для Ники не должно существовать ничего кроме тебя.

— Нам не следовало разрешать им жить вместе, — сказала Апци. — Посмотрите, к чему это привело? Что мешало Гвархе найти приятного юношу из симпатичного нам рода?

Наступило молчание. Женщины Эттина словно испытывали смущение. Я не мог решить, личное ли это мнение Апци, или она высказала вслух то, что думали они все.

Наконец молчание нарушил генерал.

— Ты задала вопрос, бабушка, и я отказался на него отвечать. Но отвечу сейчас. Ты спросила, полюбил ли я Ники из-за его глаз. Нет. И не из-за его волос. Когда я увидел его, они были цвета меди и сверкали даже в свете станционных плафонов. Если бы я увидел их в лучах солнца какой-нибудь планеты, то, наверное, ослеп бы. И не за его странную голую кожу, которая всегда вызывает во мне нежность — ту нежность, которую вызывает беспомощность ребенка. Но все это не играло никакой роли, как и прочее, что в нем чуждо нам и необычно.

Он сделал стратегическую паузу и продолжал:

— Назвать ли вам пять причин? Ведь в старинных сказаниях все пятерично. Во всяком случае было.

— Да, — сказала Эттин Петали.

— Он умен, хотя и не всегда так, как умны Люди. Он любознателен — даже сейчас, когда его должны были бы укротить страх и стыд. Последите, как он прокручивает все у себя в мозгу и смотрит то на одну из вас, то на другую. Он никогда не утрачивает любопытство к тому, что происходит вокруг.

Женщины послушно поглядели на меня, а я поглядел на пол.

— Он никогда не сдается. Думаешь, он отступает, а он просто занимает новую позицию, чтобы переждать, либо найти новый способ сопротивляться или атаковать. Я видел его в комнате допросов. Если существует достойная форма рахаки, то это она. И он не хочет ненавидеть. Ему даже не нравится сердиться. Когда я пришел навестить его в тюрьме, он охотно разговаривал со мной, хотя знал, что и я участник того, чему его подвергают.

(Мне не слишком хочется признаваться в этом, но я изнывал от скуки, а ты был куда интереснее технарей, с которыми я сидел в тюрьме. Но эта речь мне очень дорога, и я постарался записать ее слово в слово так, как ты говорил.)

— Это четыре причины, — сказала Эттин Петали.

— У меня была еще одна, но ее больше нет.

Эттин Сей наклонилась вперед.

— Ты хорошо сказал, Гварха, и теперь понятно, почему ты выбрал Сандерс Никласа вместо кого-нибудь более подходящего. Но это не объясняет, почему ты считаешь, что быть верным он обязан исключительно тебе. Ни от одного из мужчин среди Людей ты бы ничего подобного не требовал.

— Ты полагал, что раз ты его любишь, а он чужак, задержанный внутри наших границ, и совсем один, то у тебя есть право… — Пер замялась.

— Считать его своей собственностью, — докончила бабушка голосом, исполненным презрения. Это существительное не применялось, когда речь шла о домах, земле и прочих богатствах, которыми семьи владели совместно, а только о личном имуществе — одежде, мебели, ручном зверьке.

— У тебя всегда был этот недостаток, — подхватила Пер. — Даже в раннем детстве. Ты не просто хотел быть первым, что похвально. Ты не просто хотел заставить других мальчиков отступить назад. Ты хотел ухватить и сохранить только для себя. Жадность и несговорчивость всегда были твоими пороками.

Бывали минуты, когда я недоумевал, что сделало генерала таким, каков он есть. Вот они. Эти устрашающие женщины. Он сидел, сгорбив плечи, и терпел.

— Можно мне сказать еще? — спросил я.

— Да, — ответила Эттин Петали.

— Перес Анна все еще ждет, а когда я ушел от нее, она была по-прежнему испугана и очень сердита. Не стоило бы заставлять ее ждать слишком долго.

Старая дама уставилась на меня.

— Ты прав. Нам не следует тратить столько времени на недостатки Эттин Гвархи. Остается еще вопрос о твоем поведении и о том, что жалкий дурень Лугала Цу сумеет извлечь из этой ситуации.

— Ты понимаешь, что натворил, Ники? — спросила Эттин Сей.

— Я сообщил секретные сведения врагу во время войны. Земляне оценили бы мой поступок примерно так же, как вы.

— Ты предложил ему прибегнуть к выбору, Гварха? — спросила Эттин Петали.

— Нет, — сказал генерал. — И не стану.

— Но почему? — спросила Апци жалобным голосом.

— Он рахака. Он не прибегнет, а я много лет назад обещал себе, что больше никогда не буду участвовать ни в чем, что может причинить ему вред.

Правда?

— Жаль, — обронила бабушка.

— Почему ты обратился к Перес Анне? — спросила Пер.

Я уставился на голый блестящий пол, подыскивая доводы, которые женщины Эттина могли бы счесть вескими. Наконец я поднял глаза на Пер.

— Я увидел, что сын Лугалы старается сорвать переговоры. Я слышал, как начальник штаба Гвархи доказывал, что люди, к которым я принадлежу, не люди, и понимал, что делегаты земляне не знают и не могут знать, насколько серьезно положение. И я подумал: неведение никогда ничему не помогало.

— Я же объяснил тебе, что сумею сладить с Лугала Цу, — сказал генерал. — И с Шеном Валхой.

— Ну, а земляне, первозащитник? С ними вы сладите? Вы способны предвидеть, как они поступят? Это ведь не обычная борьба между мужчинами Людей, когда оба стараются оттеснить друг друга назад. Это не обычное столкновение между двумя враждующими родами. Вы имеете дело с существами, которых не понимаете, а они находятся в полном неведении, не представляют последствий своих поступков.

Бабушка подняла руку, требуя молчания.

— Споры мужчин меня не интересуют. С обвинениями можно подождать. И с объяснениями тоже. Сейчас мы должны разобраться с тремя проблемами.

— Не с пятью?

— Первая — ты, Ники. Ты доказал, что ненадежен. Мы не можем допустить, чтобы ты оставался тут или в любом другом стратегически важном месте. Ты можешь еще раз предать нас. Но как можно убрать тебя так, чтобы другие не узнали про то, что ты сделал? Вторая проблема — Перес Анна. Есть ли способ заставить ее молчать? Третья проблема — Лугала Цу. Пока он тут, переговоры могут быть сорваны в любую минуту. Здесь, по-моему, прав Ники, а ты ошибаешься, Гварха. Я восемьдесят лет наблюдала Лугалов. Они все на один лад — алчные, узкомыслящие, опасно хитрые и крайне настойчивые. Они никогда не уступают. Они никогда ничему не учатся. Стоит им решить, чего они хотят, и их не переубедить никакими разумными доводами.

Она помолчала, переводя дух.

— Сейчас я сообразила, что имеется и четвертая проблема. Человеки как биологический вид. Ты спросил, Гварха, как поступать с подобными существами? Этот вопрос следует взвесить. Мы оставили его на усмотрение мужчин и сделали ошибку.

Бабушка снова помолчала, а потом распорядилась:

— Оставьте нас!

— Что-что? — спросил генерал.

— Пойди поговори с Перес Анной. Успокой ее и захвати с собой Сандерса Никласа. Я хочу поговорить с моими дочерьми, и не желаю, чтобы меня отвлекали мужские голоса. Убирайтесь.

Эттин Гварха встал. Я тоже.

— Но с женской половины не уходите, — сказала Эттин Пер. — Оба!

Мы вернулись в прихожую, где ждала Анна, все также съежившись в широком низком кресле. Вейхар напротив нее. Он посмотрел на генерала, потом на меня и опустил глаза. Анна сказала:

— Ну?

— Нас попросили уйти, — объяснил генерал. — Женщины Эттина совещаются.

Он сел, я прислонился к стене.

— Вейхар, ты не можешь ненадолго выйти? Мне нужно поговорить с первозащитником. Подожди в коридоре.

Он ушел. Генерал поднял голову.

— У меня нет настроения разговаривать, — сказал он на языке Эйха и Ахары.

— Могу себе представить! — заметил я по-английски и предупредил Анну, что буду говорить на одном из хварских языков. — Я знаю, это невежливо и прошу извинения. Но мне необходимо кое-что обсудить.

Она кивнула.

Я перешел на язык Эттина.

— Я хочу просить об одолжении.

— Сейчас? После того, что ты сделал?

Я промолчал.

— Я не даю никаких обещаний, Никлас. Так чего ты хочешь?

— Мой журнал. Если со мной что-нибудь случится, заберите его и уничтожьте записи, кодированные для ничьих глаз. Только не читая.

Он посмотрел на меня долгим испытующим взглядом.

— Или вы их уже прочли, первозащитник?

— Нет. Я не касался твоих программ и не дешифровал твои записи. А следовало бы?

— В них нет ничего… — я вынужден был воспользоваться словом, которое мне очень не хотелось произносить, — ничего нелояльного ни по отношению к вам, ни по отношению к Людям. Но там есть некоторые личные тайны. Будь они только моими, я мог бы жить с сознанием, что вы их прочли.

Что-то изменилось у него в лице. Он подумал о чем-то не очень приятном.

— Или умереть с ним, — добавил я.

Он промолчал.

— Эти записи содержат тайны других людей. Я знаю, ваша раса не слишком ограждает свою внутреннюю жизнь. Но и у вас есть что скрывать от посторонних глаз. Эти люди доверились мне.

— Я уничтожу эти записи не читая, если возникнет такая необходимость. Хотя я ее не предвижу. А остальной журнал?

— Поступите с ним, как сочтете нужным. Я, впрочем, всегда намеревался его опубликовать.

Генерал зашипел.

— Мемуары! Как моя бабушка.

— Но вы были бы редактором.

Он зашипел еще раз.

— Я ничего не обещал.

— Ладно. — Я посмотрел на Анну. — Вы дадите нам еще пару минут?

Она кивнула. Вид у нее был усталый и угнетенный. А как там в коридоре Вейхар?

— Еще одно, — сказал я на языке Эттина. — Еще одна просьба.

У него был такой вид, словно он дошел до предела. Но заткнуться он мне не велел.

— Если произойдет худшее, не храни мой пепел в надежде, что тебе предоставится случай отослать его моей семье. Я не хочу, чтобы меня похоронили на Земле.

— Почему?

— Мои родители живут теперь в Северной Дакоте, если земляне не солгали. Я не хочу упокоиться на погосте в прериях. Богиня! Я был так счастлив вырваться оттуда.

Он задумался. Конечно, для него это было непостижимо. Каждый мужчина, каждая личность должна желать погребения в родном краю среди близких.

— Так где ты хочешь, чтобы тебя похоронили?

Я пожал плечами.

— В Эттине, если ты не против. Или же в космосе.

— Это лишний разговор. Ты не умрешь. — Он помолчал. — То есть в ближайшем будущем. Однако, учитывая различие в средней продолжительности жизни твоей расы и моей, ты, почти наверное, умрешь раньше меня. И когда придет этот срок, я увезу твой пепел в Эттин, если ты до тех пор не передумаешь. — Он поднял глаза и встретил мой взгляд. — Не бойся, Ники, и не говори того, что пугает меня.

— Ладно, — ответил я и повернулся к Анне. — Мы ждем, чтобы тетушки первозащитника и его потрясающая бабушка решили, что следует делать.

— Его бабушка? Вы привезли на переговоры вашу бабушку?

— Она начала слабеть, — сказал генерал, и мы подумали, что ей больше не стоит жить одной. А потому Пер, моя тетя Пер, пригласила ее к себе. — Он сказал мне по-эттински: — Они бросили кости, и Пер выпала наименее счастливая комбинация. Без всяких сомнений по велению Богини. Апци с бабушкой не совладала бы, и было бы очень жаль, если бы Сей утратила свой приятный характер.

— А нельзя сказать все это по-английски? — спросила Анна.

— Нет, — ответил Эттин Гварха. — Извините, мэм Перес. Я невежлив. Она привыкла быть с другими людьми, и мои тетки подумали, что лучше не оставлять ее в доме Пер в окружении только младших членов семьи.

— Она бы скушала их вместо завтрака, — заметил я.

— И потому вы привезли ее сюда?

— Да, вероятно, она скушает вместо завтрака нас.

Генерал бросил на меня свирепый взгляд.

— Не вводи в заблуждение Перес Анну и не клевещи на людей, которые давали тебе приют более двадцати лет. Мы не… Как называются пожиратели себе подобных?

— Капиталисты, — сказала Анна.

— Это точно? — Эттин Гварха обернулся ко мне.

— В таком контексте вернее были бы «каннибалы».

— Ха!

После этого мы некоторое время ждали в молчании. Я смотрел на свои ноги. В одном носке на обычном месте у большого пальца намечалась дырка. Странно, какие и когда замечаешь мелочи. Вроде гобелена в коридоре у входа. Стоило закрыть глаза, и я словно опять его увидел: большой, квадратный, винно-красный трактор, женщина, точно серо-голубая колонна. Она держала гаечный ключ, совсем такой же, как простые гаечные ключи на Земле. Я пользовался таким, когда был мальчишкой.

Наконец Эттин Гварха сказал по-английски:

— Почему люди рассказывали тебе секреты?

Я открыл глаза.

— Потому что я умею слушать. Не все время, но часто.

— Тогда почему ты не слушал меня, когда я велел тебе держаться сзади?

— Я должен был что-то сделать. Надежда только в действии.

— Что-что?

— Цитата. Из одного земного философа.

Он нахмурился.

— Это же абсолютно неверно. Такое мнение широко распространено среди человеков?

— Но почему неверно? — спросила Анна.

Я заметил, что он переменил позу и уселся поудобнее, готовясь к разговору на свою любимую тему — о морали.

— У всего есть следствия: у бездействия как и у действия. Но обычно не делать ничего лучше, чем делать что-то, и меньше — лучше, чем больше. Сказать, что действие — основание для надежды, значит, подталкивать людей, глупцов, вроде Ники, метаться и делать что-то, что угодно, лишь бы не сносить терпеливо отчаяние.

Он помолчал.

— Из этого вовсе не следует, что мы должны бездельничать. Нужных дел очень много, это очевидно. Но нам следует соблюдать осторожность, особенно когда мы предпринимаем что-то новое. Богиня дала нам разум, чтобы мы думали о том, что делаем, и дала нам способность отличать хорошее от дурного. Большего мы ждать от нее не должны. Она не станет спасать нас от последствий наших глупостей. Необходимы же — всегда необходимы — терпение, настойчивость, осмотрительность и доверие. Мы должны верить, что вселенная знает, что она делает, и что другие люди не обязательно глупы.

— Но вы же не доверяете Нику, правда? — спросила Анна.

Гварха открыл было рот, но ничего не сказал, так как заговорил воздух: Эттин Пер позвала нас всех в комнату с пустыми стенами.

Мы вошли — Анна первая, за ней Гварха и, наконец, я. Женщины посмотрели на нас. Пер сказала:

— Ники, будешь переводить. Скажи женщине Переса, чтобы она села рядом со мной.

Мы с Гвархой заняли наши прежние места, и круг замкнулся — свободных кресел больше не осталось.

— Представляю я, — сказал Гварха мягким басом. Скрытая резкость исчезла. Ярость улеглась. Возможно, он устал, как Анна, как старая дама, которая словно поникла.

Однако едва представления завершились, Петали выпрямилась и заговорила.

— Мы нашли решение трех проблем. Остается первая впереди. Это ты, Перес Анна.

Я перевел.

— Вы сказали, что мне не причинят вреда, — возразила Анна. — И я бы хотела узнать про Никласа. Что будет с ним.

— Ты понимаешь, как это серьезно? — спросила Петали. — Он сообщил тебе информацию, которую мы — наши мужчины — не предназначали для человеков. Будь он из Людей, Эттин Гварха попросил бы его убить себя. И он сам бы это предложил, не дожидаясь, чтобы его просили.

Старуха замолчала, и я перевел. Анна заметно испугалась.

— Если о случившемся станет известно, он умрет. Неизбежно, — сказала Петали. — Если мы сумеем сохранить все в тайне внутри семьи, то, думаю, нам удастся спасти Ники.

— Это правда? — спросила Анна.

— Более или менее, — ответил я. — Но не забудьте, Эттин Петали рассчитывает заключить сделку. Какого рода, я пока не знаю.

— Поосторожнее, — сказал генерал по-эттински.

— Чего вы хотите? — спросила она у старухи.

— Мы хотим, чтобы ты молчала. Не говори про это ничего другим человекам.

— Обещать я не могу, — сказала Анна. — Если меня заберет военная разведка, я расскажу все, что мне известно.

— Жаль, что она не мужчина, — заметила старуха, когда услышала перевод. — Несчастный случай, и все.

— Но не с женщиной же, матушка! — поторопилась сказать Эттин Сей.

— Я еще не впала в слабоумие и знаю правила достойного поведения.

Вмешалась Эттин Пер.

— Нам придется устроить так, чтобы вы пока остались тут. Если вы пойдете нам навстречу, это будет можно организовать. Мы будем настаивать на прямых переговорах с вами.

— И как долго? — спросила Анна.

— Мы не знаем, — ответила Пер. — Но помните, положение очень опасное. Если вы откажетесь, Ники почти наверняка умрет, Эттин Гварху оттеснят назад. Человечеству придется иметь дело с сыном Лугалы и его омерзительной матерью. Если они возьмут на себя переговоры, война неизбежна. А Ники сказал вам, что человечество в ней не победит?

Я перевел.

— Ник? — сказала Анна.

— Как вы можете меня спрашивать? Я ведь между молотом и наковальней, и мне трудно быть объективным.

Она выжидающе промолчала, и генерал сказал:

— Дело может обернуться менее скверно, чем предполагают мои тетки, но не думаю, что оно обернется хорошо, если на меня падет тень, а так и будет, стоит этой истории дойти до посторонних ушей.

Гварха всегда так четко сознает свою важность!

— Мы просим год или два, — сказала Эттин Сей по-английски. — Думаем, этого достаточно.

— И вы просите, чтобы я действовала на вашей стороне против собственной расы? — сказала Анна.

— Да, — ответила Эттин Сей.

— Ники почти наверное прав, — сказал генерал. — Если начнется война, мы будем вынуждены объявить вас нелюдьми. Если вы люди, мы не сможем отступить от правил войны. Но вы несомненно их нарушите, и тогда нас ждет уничтожение. И не только здесь на периметре, это мы еще выдержали бы, но и в самом центре. И чтобы выжить, чтобы спасти наши родные очаги, нам придется вступить с вами в борьбу, точно с… — Последнее слово он произнес по-хварски.

— Точно с вредным жучком, пожирающим посевы, — перевел я.

— Мэм, поверьте, мы вас истребим, — сказал генерал. — Если у нас не будет иного выхода.

— А какая альтернатива? — спросила Анна.

Женщины переменили позы: устроились поудобнее, словно Гварха, когда он готовится порассуждать о морали. Только они собрались обговорить условия сделки.

— Вопрос в том, что такое человеки, необходимо разрешить раз и навсегда, — сказала Эттин Пер. — И этот вопрос не для мужчин. Они еще никогда не решали, кто личность, а кто нет. Это всегда было исключительной обязанностью женщин. Мы осматриваем новорожденных и устанавливаем, станут они или не станут настоящими людьми. Мы обследуем заболевших и устанавливаем, сохранился ли в них истинный дух. Мы научились проникать за внешность. Мы владеем этими знаниями, но мужчины их лишены. И они никак не могут найти решение этого вопроса.

— Мы поставим эту проблему перед Сплетением, — заявила Эттин Пер, — вдали от сына Лугалы. А женщина Лугалы пусть поспешит за нами. Дома мы сумеем с ней сладить.

— И мы заберем с собой Ники, — добавила Эттин Сей по-английски.

— Что-о? — воскликнул я.

— Зачем? — спросил генерал.

Ответила Эттин Пер.

— Его нужно убрать с периметра и от человеков. Сам можешь понять, Гварха. И он наш первый впереди специалист по человечеству. Совершенно очевидно, что Сплетению понадобится проконсультироваться с ним. А потому он улетит с нами, и никто не удивится, а он будет у нас год под надзором.

— Перевести все или частично? — спросил я.

— Не надо, — сказала Эттин Петали и посмотрела на внука. — Другого выхода нет. Если будет решено, что он личность… Я ничего не обещаю, но мы постараемся найти способ отправить его сюда.

— А если нет? — жестко спросил Гварха.

— Не стоит заглядывать так далеко, — сказала Пер.

Вероятно, меня усыпят точно собаку, заведшую привычку кусаться. Завлекательная мысль.

— Что происходит? — спросила Анна.

— Семейный спор.

Генерал посмотрел на меня.

— Ники…

— Ты можешь предложить что-нибудь еще?

— Нет.

— Может быть, и к лучшему. Я уже столько лет тебе твержу, что головные все только портят. Может быть, женщины сумеют справиться.

— Конечно, сумеем, — заявила старая дама.

Пер наклонилась вперед.

— Спроси женщину Переса, согласна ли она молчать и оставаться здесь, пока мы не уладим все дома.

Я перевел.

— А ваше мнение? — спросила Анна.

— Соглашайтесь.

— Хорошо. Я обещаю. Но если все уладится, я хочу быть первым после вас человеком, кто посетит родную планету хвархатов.

Едва старая дама услышала, что соглашение достигнуто, она откинулась на спинку и словно съежилась. Внезапно она превратилась в мешок костей из седого меха. Великолепное вышитое платье теперь выглядело нелепо. Ее глаза закрылись.

Дочери тревожно переглянулись.

— Матушка? — сказала Пер.

— Не хочешь ли вздремнуть? — спросила Апци.

— Уберите этих людей — если они люди. Я сделала все, что могла.

Мы ушли.

Вейхар все еще ждал в коридоре. Генерал отослал его, и мы с Гвархой проводили Анну до ее комнат. У двери она остановилась и сказала:

— Какой, на редкость, ужасный день!

— Поблагодарите за него Никласа, — ответил генерал.

— Нет, вы, правда, прекрасно говорите по-английски, — сказала она. — Я немножко выпью и лягу вздремнуть, как и ваша бабушка, которая, думается, мелет кости, чтобы печь себе хлеб.

— Фи-фай! — вставил я.

— Фо-фам! — докончила она и скрылась за дверью.

— Что это значит? — спросил генерал.

— Словечки из детской сказки и напоминание, что мы оба с Земли.

Мы пошли по коридорам, и я рассказал ему про Джека, бобовый стебель и людоеда с его фи-фай-фо-фам.

— Ха! — сказал он, дослушав. — Интересно, до чего вы похожи на нас во всем, кроме того, в чем вы от нас отличаетесь. Это словно одна из наших историй про Умного Мальчика и Умную Девочку.

Мы остановились перед его дверью.

— Первозащитник, мне необходимо задать вам вопрос, и я бы очень не хотел, чтобы нас подслушали.

— Обязательно сейчас?

— Много ли у нас остается времени?

Синие глаза уставились на меня полосками зрачков. Он выдохнул воздух и приложил ладонь к панели.

— Входи.

Он сел на диван.

Я выбрал удобное место у стены, откуда мог следить за выражением его лица.

— Твой вопрос?

— До сих пор я не знал за вами ни единого бесчестного поступка. Вы нарушили свое обещание мне и вы нарушили одно из правил ведения войны. Мне хотелось бы знать, почему.

— Это же очевидно. Я полагал, что ты намерен предать меня. — После паузы он добавил: — И Людей.

— Почему вы это полагали?

— Не имеет значения. Я же был прав.

Я выжидающе промолчал. Он опустил глаза.

— Гварха, когда ты пристыжен или смущен, то мог бы прямо оповещать об этом.

Он поднял глаза и встретил мой взгляд.

— Я сомневался в характере твоих отношений с Анной. Она тебе не родственница. История о родстве Канзаса с Иллинойсом полная чушь.

— Тут все сразу стало на свои места.

— Дерьмо ты безмозглое!

— Я просто вспомнил, что ты землянин, — сказал он жалобно.

— Что ты хотел выяснить, когда нашпиговал жучками наши комнаты? Найти доказательства измены? Или выяснить, не залезаю ли я в постель к Анне?

Он уставился на ковер.

— Дурень. Никто из землян не возбуждает во мне сексуального интереса. Я сижу в зале совещаний, глядя на человечьих мужчин напротив, и думаю: «Они же должны казаться мне привлекательными». Но не кажутся. Я помню, что прежде земляне казались мне красивыми, но теперь я их такими не нахожу. Не только в сравнении с тобой и Вейхаром, но даже с беднягой Матсехаром. Но они мои люди, а Анна — мой друг, и я так зол, что не хочу продолжать этот разговор.

Я направился к двери. Он сгорбился, опустив глаза, и молчал.

Самое время прогуляться.

Я выбрал свой обычный маршрут подальше от обитаемых секторов. Я объяснил Анне, что станция в значительной своей части пуста, всего лишь оболочка. Возможно, это и так, но от всей внутренней поверхности цилиндра тянутся коридоры. Некоторые — во всю его длину, и я предпочитаю их, когда чувствую себя в ловушке: можно смотреть вперед на уходящую вдаль цепь плафонов.

Другие опоясывают теоретически пустое центральное пространство. Они мне нравятся меньше. Слишком заметен изгиб пола и потолка, и нет длинной перспективы.

Возможно, они требовались при постройке. Обычно в них пусто и всегда холодно. Но почему в них поддерживается давление? И почему на стольких дверях там служба безопасности поставила свои печати?

Я знаю, Гварха, ты не ответишь на эти вопросы. Да и скорее всего меня уже не будет на станции, когда ты их прочтешь. Вот моя теория.

Двери ведут в тамбуры, а за тамбурами скрыт еще один мрачный сюрприз наступающего Шена Валхи. Какой, собственно, я не уверен. Возможно, межзвездный военный корабль класса «луат» со всеми его косморазведчиками и мусорщиками. В воображении я вижу, как он висит в середине дипломатической станции — огромный, тупорылый, страшный, и косморазведчики облепили его, точно сосущие детеныши.

Мусорщики (почти наверное) помещены сверху. Плоские, в форме наконечника копья, как чешуи на широкой спине луата.

Вот каким он рисуется мне, Гвар. Бронированное чудовище из легенды для эвакуации женщин — или для уничтожения земного космолета.

Может быть, я ошибаюсь. Может быть, за этими дверями ничего нет. Ты часто говорил мне, что воображение у меня чересчур сильное.

Я шел и злился. Не стану пересказывать рожденные злобой мысли — мелочные, выгораживающие меня. Потом началась секция, где плафоны не горели, и светились только лампочки у пола. На пересечении двух коридоров я остановился. Один уходил направо и налево совершенно прямо, другой — слегка изгибался. Воздух был холоднее обычного и пахнул химикалиями, с помощью которых настилают ковры.

Я начал проделывать серии упражнений для ханацина. Медленные, следя, чтобы каждое движение было абсолютно точным. Это помогло. Я начал следующую, еще более медленную, а затем перешел с третьей — сохранению определенных поз. Обычно к этому моменту мое дыхание успокаивается.

Третья серия уносит все следы раздражения. Во время четвертой уже не осознаешь себя. К концу пятой обретаешь истинный покой. Уже не двигаешься. Ты пуст, распахнут, готов, безмятежен и чулмар. Перевода для последнего слова я так и не подобрал. В обычной речи оно означает «благочестивый», «с юмором». Но в контексте ханацина? Не знаю. Я завершил пятую серию, некоторое время пробыл в трансе, затем очнулся. Коридоры не изменились, а я совсем замерз. Взглядом я поискал камеры, наблюдающие за пересечением коридоров. Их было две — под самым потолком, скрытые тенями. Наверное, на каком-то наблюдательном посту дежурные смотрели на свои экраны и гадали, что затеял Сандерс Никлас на этот раз? Если ему вздумалось тренироваться для ханацина, то почему здесь, а не в ханацин-зале?

Место для всего, и все на своем месте, наставлял меня отец, имея в виду свою библиотеку и сарай, где хранились инструменты.

Когда я вернулся к себе, лампочка над дверью в комнаты Гвархи янтарно светилась. Дверь была отперта. Я больше не злился, но очень устал, и настроение, рожденное сериями упражнений, еще отчасти сохранялось. Мне не хотелось его терять, слушая обвинения или оправдания Гвархи.

Я принял душ и лег спать.

Утром в моем компьютере была весть от Гвархи на главном хварском языке, очень официальная и очень вежливая.

Он предпочел бы, чтобы я не вступал ни в какой контакт с человеками.

Он предпочел бы, чтобы я не подключался ни к каким кодированным записям, кроме, естественно, лично моих.

Он предпочел бы, чтобы я не ходил к себе в кабинет.

В моем статусе, позаботился он объяснить, никаких изменений не произошло. Мой доступ к секретным материалам сохраняется. Он никаких распоряжений не отдавал. (Еще бы! Тогда уже ничего нельзя было бы сохранить в тайне.) Но в виде одолжения ему, не могу ли я провести день в каких-либо безобидных занятиях?

— Безусловно! — сообщил я компьютеру.

Он знает, что я люблю гулять по пустым секторам, и знает, как важны для меня такие прогулки. Но не буду ли я так добр ограничиться теми секторами станции, которые используются в настоящее время?

И он будет очень благодарен, если я вечером навещу его.

Опять-таки, безусловно.

День я работал над своим журналом, стараясь записать все, пока не начал забывать и пока информация не начала меняться, как обычно это бывает. Человеческий мозг как запоминающее устройство оставляет желать лучшего.

Подредактировать можно будет потом: подобрать другие, более точные слова, сделать описание живее. Хотя есть опасность: реальность превращается в искусство.

Свет лампочки у двери Гвархи стал янтарным. Он дома и ждет меня. Наверное, достал кувшин халина и сидит с чашей в руке на диване перед кувшином, обиженный, полный жалости к себе. Говнюшка, как он смел шпионить за мной?

Почему предал его и его Людей? Сейчас я вижу только, что был глуп.

И кто из нас больший предатель? Кто причинил вред серьезнее?

Впрочем, неважно. Наверное, женщины Эттина заберут меня отсюда очень скоро. Помириться мы с Гвархой можем только сейчас. Может быть. Богиня будет милостива к нам, и у нас еще будет время спорить и винить друг друга — время для сотен предположений и контрпредположений. А пока я хочу только мира и покоя.

Почему-то мне вспоминаются животные Анны — гигантские медузы, разрывающиеся между страхом и сладострастием, отчаянно сигналящие о своих добрых намерениях, а вокруг колышутся их стрекательные щупальца.

«Я это я. Я не нападу. Дай мне приблизиться. Дай мне прикоснуться к тебе. Обменяемся тем, что зовется любовью.»

Когда я закончу эту фразу, я отключу компьютер, встану и пойду к двери.

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.