Колонист

Глава 1 Пришествие человека из будущего

Еще раз осмотрел туфлю. Все в лучшем виде. Мадам Стевин останется довольной. Самому приятно, когда вместо грубых фермерских башмаков с многочисленными заплатками приносят изящную женскую обувь. Работа более тонкая, зато и результат выйдет намного удачнее. Слух пойдет наверняка — ведь не разболтать местные сплетницы не способны. В нашей семье дети бегали босыми лет до двенадцати, а потом сами тачали себе обувку. Естественно, под руководством отца. А кто не мог, тот ходил и дальше без башмаков. Правда, на моей памяти такого не случалось ни разу, хотя качество изделий было неодинаковым. Мои творения выходили достойнее, но все же не шедевр. А здесь и такого мастера не найдется.

Круг заказчиков, убедившихся в моем умении, стремительно расширялся. И уже не какая-нибудь батрачка пришла с просьбой, а уважаемая хозяйка. Рваная обувь если и не смотрится после моих рук новенькой, то хотя бы еще послужит и выглядит добротно. Уж лучше, чем тащить в Де-Труа[1] за много лье отсюда и чинить за двойную плату. Мне можно меньше заплатить, но это уж как получится. Все равно пять-шесть су в моих обстоятельствах совсем не лишние, а последнюю неделю ни дня не проходит, чтобы не занесли хоть что-нибудь. Причем тащат сразу по несколько пар, так что работаю на всю семью сразу.

Если бы еще Мари не была такой сквалыгой и вечно не косилась. Даже подкатиться пыталась, будто я чего-то должен. Но это ей обломится. В свободное время имею право хоть чем заниматься. Она это знает и норовит специально придумать дополнительную работу, раз не желаю делиться. Хорошо еще старый Жак нормальный человек, с понятием и поставил ее на место. Но, чую, будут еще неприятности. Даже деньги дома не храню. С нее станется забрать и потом разводить руками.

Глэн застонал протяжно и зашевелился. Кажется, очухался. Или нет? Смотрит с исключительно тупым видом. Что-то пробормотал невнятно. Я встал и взял кружку с сидром. Помог Глэну приподняться и сунул кружку. Он жадно выхлебал все содержимое и с облегчением вздохнул. Потом посмотрел на меня с испугом и опять произнес нечто невразумительное. Похоже, все еще бредил.

— Не врубаюсь, — сказал я чистосердечно.

— Франсе? — изумился он.

— А ты, милок, на каком беседовать желаешь?

Он опять начал нести какую-то муть.

— Не придуривайся. Кто всю жизнь прожил мошенником, вряд ли умрет честным человеком, — машинально выдал я старую пословицу, многократно слышанную от матери. — Кто ж тебе поверит?

— Говоришь на английском? — Глэн аж подскочил, услышав меня.

— Ну вабче, — продолжил я на своем наречии. — Совсем умом поехал. Нашел кого пытать на ентот счет. Тебе-то зачем знать, парижский прыщ?

— Не понимаю, — произнес он с усилием (я видел, тяжело ему еще разговаривать), но определенно не на обычном жаргоне нищих трущоб прекрасной Франции. Она таковая, безусловно, и есть, разве что не для всех. — Где я? — Опять на английском!

Мне в жизни много раз приходилось слышать разные языки. И в Ливерпуле, и в Лондоне, и в Новом Амстердаме. По правде говоря, отъедешь на несколько лье от деревни — и там уже не имеют понятия о соседнем графстве и говорят иначе. Поневоле пришлось научиться всяких разных понимать. Я с кем угодно объясниться способен. Хоть ланкашир, на котором изъясняются вокруг моего родного города, кокни с джорджи[2] или нормандский с валлонским. Даже парижский жаргон Глэна сложности для меня не представлял. Так что понять при желании любую корявую речь не проблема. Скорее развлечение. А за Глэном сроду талантов чужие языки разбирать не водилось, пусть имечко и не франкское.

— В сарае, красавчик.

— В сарае? — В глазах идиотское выражение недоумения.

— А ты кумекал — во палаце? — хмыкнул я. — За свои грешки мог бы и с пеньковой тетушкой близехонько спознаться. Скажи Господу нашему агромадное «спасибочки», что не приняли за насильника. Ты ж, дубарь, и воровать не умеешь! Спалился на раз, отделался поркой. Даже не кнутом — плетью. Убей не пойму, че пожалели. Одно слово — методисты. О душе беспокоятся. Правда, не знаю — своей или твоей. По мне, одинаково без пользы.

— Меня били? — морща лоб, переспросил он. Похоже, особо ничего из моих слов не уловил.

— Тебя пороли.

— Ничего не понимаю. — Он опять понес бредятину. — Это не Россия?

— Ты начинаешь надоедать, — сказал я, поднимаясь. — Уже не смешно изображаешь потерю соображалки. По кумполу не били — спина за все расплатилась.

— Скажи!

— Мы с тобой на ферме Жака Сореля, что в колонии Канада возле Де-Труа в Соединенных Королевствах под скипетром короля Людовика Шестнадцатого.

— Де-Труа… Канада… Какой год?!

— Тыща семьсот восемьдесят четвертый от Рождества Господа нашего.

Он завыл без слов, качаясь в полусидячем положении на нарах. Кажется, натурально сбрендил, не косит. Ну ниче, кидаться начнет — недолго и в морду кулаком.

О! Топает кто-то. Шаги хорошо слышны по здешней грязи. Не иначе, Жак пришел с приглашением. Я выглянул за дверь. Ну так и есть. Пришла, видать, пора. В руке топор.

— Как этот? — спросил старый, кивая в темноту сарая за моей спиной.

— Очнулся. Только, кажись, умом тронулся. Ладно не узнаёт — так вдруг франкский забыл.

— Че, правда?

— Святой истинный крест, — машинально осенил я себя знамением, — по-английски заговорил, рыжий козел.

— Притворяется, — уверенно сказал Жак. — Ему не впервой жульничать.

— Да вроде не похоже.

— А, поживем — увидим, — махнул он рукой. — Ну, ты готов?

— А нам-то че? Нищему только подпоясаться, — сказал я, демонстрируя заранее остро отточенный нож.

Это не мой, хозяйский. А вот точило собственное. И доверять заточку никому не собираюсь. Тут главное — правильно выдерживать угол. Привычка нужна, иначе недолго испортить хорошую вещь.

— Пошли.

И мы отправились в свинарник, где дожидалась своей участи уже с утра загнанная в отдельное стойло некормленая свинья (а оно кому-то надо — резать свинью с полным кишечником?). Дело, между прочим, совсем не такое простое, как иным кажется. Многие предпочитают попросить умельца, чем самим возиться. Ты попробуй грохнуть эту скотину с первого раза, и тогда увидишь. Бить надо для начала по голове, в лобную часть. Чуток промахнешься или не вложишь нужной силы — и визгу с беготней обеспечена полная корзинка. Еще ведь смотрят и ухмыляются, будто сами лучше справились бы. Ниче, примериваясь обухом к глупо пытающейся найти жрачку в корыте черной свинье, подумал я, это мы могем.

Бац! В тютельку. Свинья молча свалилась. С трудом перевернул тушу на левый бок, поднял правую ногу, доверив Жаку ее придержать. Нащупал сердце по ударам и вогнал в артерию нож одним движением. Обычно режут к Рождеству, но хозяин намеревался закоптить еще и колбас. Кишки с требухой выбрасывать нельзя. Мало кто из соседей делает колбасы: дорогое удовольствие. Кроме специй и соли еще и селитра нужна. Скоро Рут замуж отдавать, и положено гостей хорошо принять. Потому сегодня даже не одна, а три свинки в расход идут. Работы предстоит немерено.

Когда свиней подтащили к дому, Жак отделил ножом сухожилия на задних ногах и вставил распорки. Совместными усилиями туши повесили на балки, выступавшие из-под навеса крыши. Потом всей семьей носили кипяток с кухни и ошпаривали. Я взрезал и осторожно извлек внутренности, а девочки тем временем скребками убирали щетину. Сегодня трудились все. Вообще странно это. Рут почти на девять лет старше двойняшек. И это не значит, что мать ее, Мари, не рожала. Почему-то не выживали дети. Потом вдруг сразу двойня. Мальчик с девочкой. Наверное, отмолила грехи, хотя, по мне, если она сейчас достойна, то что было раньше? Жуть.

— Завтра с самого утра продолжим, — сказал Жак, глядя на меня.

Я вежливо промолчал. Еще не хватает давать указания при всей семье, даром что Кэтрин притомилась и спит, а Том тоже изрядно устал, пусть и готов трудиться хоть до рассвета. Все же дети. В конце концов, это не первая убоина у хозяина. Не хуже любого знает: для изготовления колбас необходимо брать безукоризненно свежее мясо. И не на жаре полежавшее, естественно. Если учесть выпавший вчера снежок и позднее время, все идет правильно. А полезут во двор из леса какие любители полакомиться мяском — так аж два пса имеется.

Утром стоило зашевелиться, и раздался просительный голос. Причем опять на паршивом английском:

— Послушай, как тебя зовут?

— Дик Эймс, к вашим услугам, монсеньор, — ответил я, старательно кланяясь. В полумраке, привыкнув, наверняка увидит. — Чего изволите? Откушать деликатеса или еще че? Горшок серебряный после ночи не желаете? Прям щас сбегаю!

— Я очень прошу меня выслушать, — тщательно выговаривая каждое слово, произнес он, не иначе всю ночь готовился.

— И чего тебе надобно, козел рыжий?

— Понимаю, звучит дико, но я — не он. Не тот, которого ты знал. Он вчера не очнулся. Непонятным образом моя душа вселилась в это тело. Я — Василий Строгов, родился в стране Россия в одна тысяча девятьсот девяностом году и помню себя до сорока двух лет.

Тут уж я не выдержал и заржал в голос.

— Молодец! — сказал, вытирая выступившие слезы. — Такой байки мне еще не приходилось слышать. А по жизни встречал больших забавников.

— Это правда! — вскричал он, дернувшись, и невольно вскрикнул, скривившись. Спина пока еще не в порядке.

— Ага. Как это ты народился в будущем, когда оно не пришло? Нет его! Или как?

— Не знаю! — В голосе его сквозила боль. — Последнее, что помню, — как в лоб по трассе идет грузовик.

— Кто идет?

— Машина такая. На колесах.

Телега, что ли? Раз груз.

— Я находился в другой машине, а он пер по встречке.

Сказал, а чего сказал — пес знает.

— Должно быть, умер тогда.

— Ага. Умер.

Ну вообще. В холодную воду, что ли, окунуть его, чтобы жар сбить?

— Не знаю я! Может быть, Господь решил, что я должен изменить свою жизнь, может, окружающий мир!

— Ты бы насчет Бога пасть защелкнул, ежели не мечтаешь под церковный суд пойти и уже кнута попробовать. После Фронды ни католики, ни протестанты поминающих зазря не любят. Жечь, правда, перестали, но в колонии высылают по-прежнему. Э… ты, собственно, к какой конфессии относишься?

— Православный, — сказал он как-то не особо уверенно. — Меня крестили в детстве.

— Православный — это чего?

— Ну ортодокс. Как греки.

— Тогда Символ веры прочти.

— «Отче наш, иже…» — Тут он запнулся, что особого доверия не вызвало.

— Это на каковском? — уточнил я. Опять какой-то чужой язык.

— Так на русском! — воскликнул он со слезой в голосе. — В России на нем говорят. Это на востоке. За Балтикой. Германия, потом Польша, Скандинавия и Россия. Иван Грозный, Петр Первый. Англичане плавали искать северный проход в Америку и в Тихий океан.

— Переведи.

— Чего? Тихий океан?

— Молитву, недоделанный.

Перевел. Может, он просто правильных слов подобрать не может? Или еретик? Совсем весело. Ну и пес с ним. В наших краях сойдет. Тем более что он католиком записан, а кюре в Де-Труа отсутствует. Исповедоваться некому.

— Да, а зачем на север плавали? — уточнил я. — Через Атлантику в колонии добираться проще.

— За перцем и другими специями, — ответил он, запнувшись. По-моему, просто не вспомнил, как эти «другие» называются. — В Индию. По морю, мимо осман. Ну турок ты хоть знаешь?

— А, Османская империя. Кто же не знает.

Воевали, воевали, да все невывоевали. А в Индию Габсбурги не пускают. Мало им Южной Америки — все норовят захапать.

— А татар?

— Так бы и сказал про Тартарию. А то какие-то Айвен Терибл[3] и Россия… Ну чего замолк, ври дальше, да не завирайся.

— Я правду говорю, клянусь!

— Допустим, поверил, и как проверить? Из будущего — должен знать, что будет. Ну со мной все ясно, вряд ли в книги попал. Не стану выяснять, когда герцогом стану. А вот Людовик Шестнадцатый когда изволит почить навечно? Сколько же можно трон греть, пора наследнику уступить. Дату скажи, будущник.

— Не знаю я ваших королей!

Я рассмеялся:

— Вот и конец твоей красной байки. Но не журись, выступил удачно.

— Я знаю другое! Много знаю. Полезное.

— Давай, — кивнул я. — Выкладывай. Только чтобы полезное и легко проверяемое.

— Дай, пожалуйста, нечто острое, — сказал он после длинной паузы.

— На, — протянул я ему шило. — Сломаешь — шею сверну.

— Я был финансовым директором крупной компании, — лихорадочно бормотал он, корябая прямо по нарам. — Компьютеры здесь неуместны, но кое-что еще застал.

Половину слов я не понимал, но с интересом посмотрел на результат деятельности, пропуская мимо ушей фразы. Рисовать он, прямо скажем, не умел. Сетка с кругляшками.

— И че енто?

— Счеты! Простейшее устройство для выполнения арифметических действий.

Похоже, он где-то видел абак.[4] Но не запомнил внешнего вида.

— Это деревянная рама, — показывал он меж тем, — здесь проволока, и на нее нанизаны костяшки или деревяшки. Можно сделать на любое количество. Вверх от единственной до четырех счет возрастает от единиц до сотен тысяч, вниз десятые и сотые доли. То есть когда лавочник считает, получена от тебя одна монета плюс шесть, плюс четыре, — принялся он двигать рукой, демонстрируя. — Доходит до десятка — одна выше. Так можно отнимать, умножать или делить. Могу показать. Гораздо проще и скорее, чем в уме или на бумаге! — В голосе его звучало торжество.

— Почему десять? — спросил я.

— Ну как? — Он растерялся. — Это же удобно — десятками считать. Да и любую монету делят на сотню мелочи. И доллар, и рубль или евро.

— Ты и впрямь ненормальный, — подумав, сказал я. — Люди считают дюжинами. От количества суставов пальцев на одной ладони, исключая противостоящий, большой палец. Но главное — ливр делился на двадцать су или двести сорок денье. Кроме того, существует луидор, равный двадцати ливрам, экю — трем ливрам и лиард в восьмидесятую часть ливра или в три денье. В Англии двадцать шиллингов или двести сорок пенни равняются одному фунту стерлингов, а одна гинея — это двадцать один шиллинг.[5] Как оно в твоих костяшках выйдет?

Он замычал с выпученными зенками, хватаясь за голову. А мне вот кое-что изрядно прояснилось. Только абсолютный дурак мог надеяться поразить кого бы то ни было подобным образом. Ну хоть какое-то понятие о деньгах у каждого барана существует. А значит, он не имеет знаний о простейших вещах. Но при этом уверен в своих высказываниях. И что это означает? Полагаю, присутствие в теле Глэна новой души. Или хотя бы ума. И что дальше? Какая мне с того польза и радость? Хм… Вот насчет счастья неизвестно, но хоть развлечение.

Тут в сарай влетела недовольная Рут и с порога принялась возмущаться моим ужасным поведением. Мамаша послала ее за нами. Уж больно задержались. Посмотрела на Глэна без особого интереса и упорхнула.

— Что она сказала? — спросил тот.

— Жрать в дом зовут, — ответил я, делая очередную зарубку на память. Франкского он не знает. Можно, конечно, изобразить тупое выражение лица, но не верится. Хотя посмотреть в дальнейшем не мешает. Не первого жулика в своей жизни вижу — иные притворяются, чтобы знать, о чем говорят за их спиной, не стесняясь. — Давай поторапливайся, — швырнул я ему одежду. — Хозяйка не любит долго ждать, а она та еще стерва.

— А почему, — уже на улице спросил он, вертя головой по сторонам, — живем в сарае, едим вместе?

— Потому что они методисты, а мы — нет, к тому же хозяева, а мы с тобой кабальные слуги. Че смотришь?

— Надеялся увидеть электрические провода, — унылым тоном ответил он.

— Ты пасть закрой, а лучше зашей на все, кроме еды. А то будешь говорить бессмысленные слова — недолго и в шахту угодить, чтобы не раздражал. Продадут, и вся недолга.

— Мы — рабы? — с ужасом воскликнул он.

— Заткнись, — зашипел я, пихая его в дверь.

Вот в чем нельзя упрекнуть хозяев — так это в отсутствии набожности. То, что в молитвенный дом они по воскресеньям в коляске едут, а я сзади топаю, — ладно. Но ведь и перед едой не просто благодарят Господа за хлеб, нам посланный, а нудят долго и старательно. Я давно привык, а этому типу все откровенно в диковинку. Опять башкой крутил и аж рот в изумлении открывал, будто сроду не видел печки или окна.

Наконец все сели за стол. Каждому отдельная глиняная миска, и сразу накладывают, а не как привычно из общего котла. В том есть определенное удобство. Не требуется ждать своей очереди. И старший не сожрет больше, оставив младших голодными. У всякого своя, точно отмеренная порция. Да и не встают здесь с пустым брюхом. Кормежка хорошая, одинаковая для всех. Хлеб, картошка, овощи, мясо — обычное дело. Особенно когда есть возможность сбегать в лес. Ружье мне доверяют не всегда, но и силков с пращой хватает поймать зайца или сшибить тетерева. А когда идут перелетные птицы, так и вовсе не охота, а сплошная бойня. Все небо бывалоча заслоняли дикие голуби и гуси. Можно сеткой ловить или даже камнем бить, так их много.

Ну и рыба, естественно, по постным дням. Иметь рядом реку и чтобы без нее остаться? Верши, сеть. Когда на нерест идут, впору ведром черпать, так ее много. Мне в Англии и в голову бы не пришло, что рыбой-бешенкой можно удобрять огороды. Воняет жутко, зато и урожай немалый. Мы в Ливерпуле за милую душу умяли бы вместе с костями. А здешним — лишняя. Ни съесть, ни продать. Вот и нашли применение.

Богатейший край! И земли пока полно, как бы ни плакались на утеснения. Правда, и работы хватает. Целину поднимать здорово наломаешься, прежде чем обустроишься. По закону же положено в течение пяти лет освоить и дом построить, иначе король отберет. А приживешься — так начинай налоги платить. Вон Жак обещал, ежели все сложится, замолвить за меня словечко и выбить кусок. Только это вряд ли. Ему к той поре Мари точно в ухо напоет, что в качестве арендатора я выгоднее. Того не ведает, что мне нож вострый на месте сидеть и землю пахать. Коли умею, не означает люблю на земле вековать. Натуру не переделаешь. Да я помалкиваю допрежь срока.

Ели торопливо, разговаривали мало. Я исподтишка наблюдал за Глэном. Есть в нем нечто неуловимо господское. Даже ест, отрезая по кусочку. И не чавкает. Не так себя ведет, совсем иначе смотрит, и это убеждает сильнее всего. Он, может быть, способен красно врать, да поведения не подделать. Одеть иначе — и натуральный джентри[6] по выражениям и обращению.

Внезапный вопрос застал врасплох. Поскольку Глэн и не подумал реагировать, увлеченно жуя, пришлось срочно вмешаться.

— Он после порки слегка сдвинулся и франкский забыл, — объяснил я на случай, если Рут новости не изложила, прежде чем хозяйка взбеленится.

— И как с ним говорить? — с подозрительным видом спросила Мари, принявшись изучать несчастного.

Вид у него не лучший. Все же спал он с тела серьезно. Итак был не богатырь, а после болезни одежда как на чучеле. И бородка его козлиная, прежде тщательно лелеемая, висит натурально на манер козлиной.

— На английском.

— Так по голове же не били!

Дети радостно прыснули. В отличие от них, Жак сразу понял неудобство:

— Что, совсем?

— Ну, отдельные слова знает. Очень мало.

По крайней мере «да» и «нет» — точно.

— И зачем нам такое? — обычным скандальным тоном потребовала Мари. — Ведь говорила, ничего хорошего от этого ждать нельзя. А ты настоял!

Судя по взгляду Жака, он тоже не страдал выпадением памяти и не хуже моего помнил, кто настоял на покупке и по какой причине. За Глэна сущую мелочь просили, сразу предупреждая о лености и склонности к воровству и обману. Погналась хозяйка за дешевизной и теперь ищет виноватого.

— От него сейчас все равно пользы никакой, — поспешно произнес я. — Слаб еще. Пусть отлежится пару дней. Может, придет в ум. Так-то он нормальный. Глупостей не говорит.

Это, конечно, откровенное вранье.

— И послушный. А ежели че, так завсегда с удовольствием переведу.

Покосился на обсуждаемого, а у того глазки так и бегают. Кажись, сообразил: о нем речь идет. А вот на понимание не похоже. Все мне в лицо норовит заглянуть. Хорошо хоть хватает мозгов не встревать в разговор.

— Ладно, — переглянувшись с женой, согласился Жак. — Так и сделаем.

Он поднялся, давая знак остальным.

— Глэн, — сказал я тихо, чтобы не слышали остальные. Уверен, никто английского не знает, однако слова знакомые попадаются, а береженого Бог бережет. — Иди назад в сарай и сиди там тихо. Спи. Сон — лучшее из известных лекарств. Завтра-послезавтра придется на работу идти.

Глава 2 Обычная жизнь

Все очень просто: подошел к туше, провел ножом вдоль хребта — и снимаешь мясо с ребер. Остальные волокут куски на кухню. Рут режет большие полосы на более мелкие отрезки, их натирают солью и складывают в приготовленные заранее небольшие бочонки, вновь засыпая и следя, чтобы мясо не касалось друг друга. Это будет солонина.

Лучшее, освобожденное от излишнего жира, очень тщательно разрубается на мельчайшую массу вместо с чесноком. Это пойдет в колбасу. Такое ответственное дело нельзя доверить молодой девушке, и Мари трудится сама. Плохо порезанное мясо влияет на вкус будущего продукта, и перемывать косточки соседки станут долго. Потому с хмурым видом показывает высокий класс. О, когда надо, она умеет делать что угодно! Просто предпочитает свалить наиболее неприятное на меня, раз уж с мужем не пройдет. Когда закончим, ждет вынос навоза и прочие радости. Сегодня было не до того.

Ага, время летит быстро. Первая хрюшка практически закончилась. В плите пламя не гасили, и, когда дошло до срезания остатков с костей и ножек, Мари отправила их запекаться. По окончании трудов праведных ожидается небольшой праздник чревоугодия.

— Эй! — крикнул я поздним вечером, отмывшись и получив подарок, распахивая ногой дверь родного сарая-пристанища. — В первый и последний раз тебя лично кормлю, и то потому что сам велел не высовываться.

К столу Глэн запрыгал достаточно шустро. Видно по движениям: спина болит, надо на ночь намазать еще, однако уже не беспомощный умирающий. И за ребрышки ухватился как вполне здоровый. К ним еще печеная картошка — нормальный ужин.

— А почему днем не ели? — спросил невнятно.

— Зверь ест один раз в день, человек — два, и только ангелы едят в день трижды, — ответил я пословицей. — Это вы в своем будущем так обжираетесь? Видать, недурственно живете.

Он даже жевать перестал и забыл про мясо.

— Ты мне веришь? — жалобно проблеял.

— Пока доказательств не видел, милок. Может, ты и впрямь башкой повредился и сам веришь в эти сказки. Но хотелось бы чего-то, чтобы пощупать можно было. Руками.

— Я думал… Вот, например, колючая проволока.

Он схватил все то же шило и принялся вновь рисовать на многострадальном столе. Я запалил масляную лампу для лучшего освещения. Он сморщил недовольно нос. Ну да, пованивает. Будто ему впервые нюхать. Черт меня возьми, а ведь вдруг и вправду впервые?

— У вас что, таких нет? — спросил его якобы невзначай.

— У нас электричество. Помнишь, я с утра смотрел, где провода?

Ничего я в очередной раз не понял, ну да ладно. Глядишь, позже разберусь. Расспросить несложно — любопытно, что он мне тут изобразил. Ага, делается шип из проволоки, затем обматывают еще вокруг одной. Ни одно животное не полезет через такую ограду, если много колючек. Человеку тоже затруднительно. Придется рубить. Если она толстая и где-нибудь в пограничном форте по стене пустить, перелезть уже много сложнее.

— Вот! Чтобы скот держать в открытом загоне.

Чем больше мы с ним беседовали, тем легче становилось улавливать его странную речь. Даже если о значении большинства слов скорее догадывался. Не впервой. После некой толики общения перестаешь мысленно переводить каждое слово и начинаешь понимать по смыслу.

— Совершенно не очевидно, чем это лучше обычных заграждений из кольев или забора, — говорю вслух, чтобы посмотреть на реакцию. — Еще в производстве значительно сложнее и стоит раза в два, а то и в три, если учесть дополнительный труд, дороже. Ты вообще знаешь, сколько проволока стоит толщиной, чтобы не порвал бык даже с колючками?

— Нет, — облизывая сухие губы, сознался рыжий.

— Да и для леса штука неудобная. Согласен, на равнинах, где дерева мало, полезно. Две палки — и натянуть три линии. Поверху, в середине и внизу. Наваливаться животные не станут: больно. Но где те равнины, а где мы. Кому надо платить вдвое в лесу? Бесполезно.

— Прости, Ричард, — сказал он после паузы. — Сколько тебе лет?

— Можешь звать Диком, не обижусь. Семнадцать скоро будет, а что?

— Читать, писать умеешь?

— Ну имя свое написать сумею. Вывеску прочитать тоже. Газеты в прежние времена от корки до корки изучал. Книги — нет, не сподобился. А че?

— И ты деревенский?

— Почти.

— Это как?

— Вот и мне любопытно — к чему это?

— Не может молодой парень вроде тебя из села так рассуждать. Слишком большой кругозор для мужика.

Ну, последнего я опять не понял, хотя догадаться можно.

— Я — пэйви.[7]

— Извини?

Нет, похоже, не слышал, не придуривается. Все забавнее и забавнее.

— Мы — полукочевники, живущие в королевстве. Испокон веку промышляем мелкой перепродажей (купили где-то подешевле, продали в другом месте подороже), лужением и пайкой медной посуды, починкой обуви, чисткой дымоходов, ремонтом крыш, сезонными сельхозработами, торговлей лошадьми. Да мало ли чего требуется. Я могу что угодно делать. Никому не приходится ничто доделывать за меня.

— Джипсы?[8] Они же чернявые должны быть.

— Какие еще цыгане? Мы — пэйви и происходим от смеси шотландцев с ирландцами, говорим на гэльском со своими. А поскольку на одном месте сидим только часть времени, приходилось видеть всякое разное и с интересными людьми встречаться. Меня сложно всерьез удивить даже твоими россказнями. И не такое травили. Раньше приходилось ходить от Ливерпуля и до Лондона. Там полно иностранцев. Даже арабов с поляками видел, не говоря о немцах. Тоже под пиво иной раз загнут нечто про свои земли и оборотней.

Он что-то пробормотал совсем не по-английски.

— Ты это прекращай, Бэзил. Говори нормально.

— Ты назвал меня Бэзил — значит, веришь, что я другой человек из будущего?

— Не знаю, как насчет грядущего, а пэйви верят, что чужая душа может вселиться в младенца при определенных обстоятельствах. Ты у нас не дите, но вдруг старухи правду говорили? Может, и из другой страны. Мало ли что там на небесах решили. Может, ангел какой ошибся.

— А не черт? — с нервным смешком спросил он.

— Ну ты же при молитве присутствовал и даже крестился… — Правда, приходилось постоянно пихать его вбок, но то по незнанию языка, а не из-за зловредности. «Аминь» повторял за всеми честно. — Не сдох.

— И что теперь?

— Допустим, ты не врешь и нечто полезное можешь подсказать. Давай договоримся. Поскольку ты ни черта не соображаешь и говорить на нормальном франкском не способен, слушаешься меня как бога. Делаешь что говорю и вспоминаешь нечто, могущее позволить дать деньги.

Он молчал, кивая в подтверждение.

— Видишь ли, труд — хорошая штука. Он необходим для здоровья, так говорят все проповедники, и, бог свидетель, я никогда не боялся тяжелой работы! Но, как известно, хорошенького понемножку. Если есть возможность получить легкие деньги, отказываться не стану. Ежели так, тебя не брошу — выкуплю.

— А можно уточнить?

— Чего?

— Вот насчет кабальных слуг. Это что?

В очередной раз дивлюсь на неразумного. Как можно простейших вещей не знать?

— Наш всемилостивейший король, — в моем голосе невольно прорвалась язвительность, но этому без разницы, только глазами хлопает, не доходит ирония, — с некоторых пор запретил эмиграцию в колонии через Атлантику. Слишком много здесь собралось протестантов. Недолго и восстание при малейшем нажиме получить. Вторая Фронда ему на чих не сдалась. Однако для разгрузки Соединенных Королевств повелел лет тридцать назад высылать сюда преступников.

Ничего жутче невольничьего корабля не знаю. Многие сидели по несколько месяцев в тюряге и ослабели. Потом их битком набили в трюм — и с выдачей червивых сухарей с тухлой водой отправили через океан. Каждый день с утра дубаков выносили и в воду кидали. Сам не видел, но говорят, за такими кораблями всегда акулы идут. Выучили, где хорошая кормежка.

— Кто по мелочи вляпался, можно контракт у чиновника купить. Харчи и одежда за хозяином, а ты вкалываешь бесплатно. Он же должен вернуть затраты.

Пауза. Кивнул. Все же небезнадежен.

— Определенный срок отработаешь — и вольная птица. Да только чужака подобного вида мало кто к себе возьмет. Вот и приходится таким частенько до самой смерти батрачить. Правда, уже за деньги.

— Что он сделал? Глэн.

— Откуда мне знать? Не принято такое спрашивать, и все равно не узнать, соврал или нет. На корабле каждый невинно осужденный. Все жалуются на судью жестокого. Наверняка своровал что-то. Камзольчик богатый, да с шиком. Пообтерся в тюряге, но видно. Не мокрушник, или по крайне мере на том не ловили. Таких в королевские шахты отправляют или на галеры, а там долго не живут. Кабальные все больше по кражам.

Иной раз за такую мелочь в ссыльные отправляли, что тихий ужас. По закону три шиллинга вещь стоит — вора отправят в колонии. Так, поймали двух девок с платком за такую сумму. Нет бы поделить — обеим полностью цену приписали и через океан отправили. А девчонок жаль, не нищенки. Обычные горожанки, которым не повезло и искали, что бы такое стырить, чтобы сестер накормить. Впрочем, особе женского пола в колониях всяко жилось легче и проще. Особенно ежели не строили из себя высокородных и в Старом Свете проституцией не брезговали. Или умели себя подать правильно. На молоденьких иной раз женились солидные люди.

— Иногда на нищих и бродяг устраивают облавы. Всех подряд забирают на корабль.

Он опять кивнул. Видать, принял на мой счет. Нет, я-то как раз за преступление угодил. Не сказать, что ужасное — обычная драка с тяжкими последствиями. Он думал, крутой бандит. На мое счастье, не помер от ножевого ранения, хорошее здоровье оказалось. Может, впредь умнее станет и пэйви в другой раз стороной обойдет. А меня, как малолетнего, судья пожалел. Лучше бы, гад, в работный дом отправил. Оттуда сбежать можно. Отсюда куда сложнее до своих добраться.

— Я бы хотел уточнить…

Ну точно образованный. Эк выражается.

— Да?

— Насчет государства. Объединенные Королевства — это что?

— Ты же, милок, из грядущего, нешто не в курсе?

— Без всяких шуток. Я помню Великобританию в составе Англии, Шотландии и Ирландии. Ну еще Уэльс с разными другими провинциями. Два острова целиком. А здесь что, Франция завоевала?

Ежели врун, то оригинальный. Хотя… теперь пророчества с него не стребуешь. У нас все не так, и вся недолга! Тупой, да умный. Правильно сообразил.

— Война была, да. Лет пятьсот назад. Только никто никогда не захватывал. Это называется Великий Компромисс, хотя на самом деле, раз знать в королевстве английском общается на франкском языке, выходит, они и победили. Французы.

— Я не понял.

— После Азенкура, — пояснил я, тяжко вздыхая, — дочь франкского короля вышла за сына английского. Их наследник объединил королевства. Это в любой церкви тебе скажут. Давно всем обрыдло слушать молебны.

— А дофин и Жанна д’Арк?

— Не знаю никакой Жанны, кроме соседской старухи. И дофина не знаю. Франкский король был вроде тебя, абсолютный псих. Мальчики у него помирали, но сколько их было, не скажу. Я тебе монах, что ли, летописи учить? Про дочь все знают. От них династия пошла. Плантагенеты.

Он смотрел остекленелым взором. Вот уж непонятно, чего такого странного. Может, все же ненормальный?

— И что входит в Объединенные Королевства? — спросил он слабым голосом через минуту.

— Франция, Англия, Шотландия, Бургундия, Фландрия, Ломбардия, острова какие-то, колонии в Северной Америке.

— А почему не вся Европа? — тупо спрашивает.

— Так у Габсбургов тоже империя, — ответил я терпеливо. — Вечно с ними воюем. А на Балканах османы.

Посмотрел на его мучения, и захотелось врезать. Что и исполнил со всей дури ногой в зад. Он такого явно не ожидал и аж улетел в грязь.

— За что? — вскричал плаксивым тоном.

— Ты, урод, решил, я вечно за тебя работать стану? Ну ладно, запрячь коня не способен, про упряжь в первый раз слышишь, у вас эти… антамобили. Сами бегают, токмо кнопочку нажми. Но ты же, паскуда, и коровы боишься. Даже навоз доверить вынести нельзя!

У Сорелей, между прочим, хозяйство отнюдь не маленькое: две лошади, четыре коровы, две нетели, четверо телят, одиннадцать овец, восемь ягнят, четыре свиньи, двенадцать поросят, утки, куры, гуси. Надо сказать, на кормежку уходит много зерна, но везти его на продажу частенько невыгодно. Поэтому и используется таким образом, а фермеры держат птичники и регулярно лакомятся яичницей. В Старом Свете ее наличие — признак немалой зажиточности.

Но пока что всю эту скотину надо кормить, поить, убирать за ней, готовить заранее не только корма, но и силос. Каждый год больше половины свежей, не сухой, травы хороним в специальных ямах без доступа воздуха. Ближе к весне открываешь, а зелень пусть потемнелая, комканая, да скотина ее принимает за милую душу. По три воза заготовили нынче на каждую животину.

Да и навоз на поля возим. У Жака какая-то хитрая система. Клевер с люцерной сажать — это знакомо и не ново. Но здешние завели четырехполье. Пар, озимая рожь, картофель, овес. На следующий год пар, озимая рожь, картофель (половину поля) плюс бобовые (тоже половину) и овес. Уж голодными точно не останемся, но таких урожаев картофеля я в Англии не видел вообще. Только стараться надо.

Зимы здесь, к счастью, недлинные, мягкие и снежные, а лето продолжительное и жаркое. Хотя по-разному бывает, но это уж как бог пошлет. Главное — стараться.

— Она бодается, — голосом маленькой обиженной девочки сообщил великий финансовый директор.

Теперь он полетел прямо в навозную жижу уже не от пенделя, а от кулака.

— За что? — сидя спросил изумленно.

— Чтобы разницу уяснил. Ее можно в ответ треснуть, чтобы усвоила, кто тут с головой. А меня лучше не пробовать. Да и остальных. Порка мелочью покажется, ежели на кого из хозяев руку поднимешь.

Он передернулся. Прежний Глэн был ленив и скользок, но я с такими типами встречался и догадывался, чего от него ждать. Но этот… Беспомощный абсолютно. Хуже любого аристократа. То ему запахи не те, то лопата мозоль натирает. И все время за ним доделывай-переделывай да прикрывай. Надоел. Скоро сам удавлю, чтобы судьи не мучились.

— Вставай, — сказал тоном ниже. — Очень не советую нюни пускать на глазах остальных. Смеяться — это ерунда. Начнут ноги о тебя вытирать и бить смертным боем, пока не сдохнешь. За тебя заплатили живым серебром и пропасть ему не дадут. Да и я тебя, прыща заморского, учу не от хорошей жизни. Здесь никто не сидит просто так и не мечтает. Это ферма, и все работают с рассвета и до заката. Иной раз и в темноте, чтобы не только с голоду не сдохнуть, но и на продажу что-то иметь. У каждого свои обязанности, и если не станешь учиться, плохо кончишь. А у меня добавится проблем.

— Ты в моем мире тоже бы ничего не умел! — вскричал он возмущенно. — Даже чтобы простейшим механизмом управлять, требуется много знать.

— Полагаю, даже в столь замечательной стране кому-то приходится убирать навоз и подметать улицы. А также класть кирпичи и копать ямы. Уж я бы точно прокормился. Бери вилы, умник, и начинай осваивать здешний мир. Пока все не доделаешь, жрать не получишь. А Пеструшке, — сказал на прощанье, — можешь и кулаком. Животные поумнее некоторых людей будут и опаску моментально чуют. Враз наглеют.

Шагать по свежему воздуху и недавно выпавшему снежку было одно удовольствие. Тепло, красиво, отдыхаешь душой. В отличие от вечно страдающего Бэзила, я нисколько не мечтал проехаться в коляске. Напротив, сидеть в компании хозяйской семьи и слушать их разговоры — не самая большая радость. Тем более что они по воскресеньям имеют страстное желание склонить в свою веру. Зря, что ли, в церковь едем? Бесконечно делать тупой вид и упираться, ссылаясь на слова пастора-праведника из нашего прихода, тоже невозможно. Лучше уж отдельно, ножками.

Да мне несложно было бы сходить к методистам, ничего не отвалится. Просто таким образом имею маленько дополнительной свободы. Вышло случайно: когда повязали, спросили — какой веры придерживаешься. А я точно знал, в какую церковь захаживает тамошний судья. Думал, к своему мягче отнесется. Наверное, с его точки зрения, так и было. Но в бумаге записали — и остался приверженцем основного религиозного течения в наших далеких краях. Большинство здешних как раз удрали от тамошней церковной власти, и еще и потому ко мне настороженно относятся.

Да плевать. Вот Глэн, к примеру, вообще католик. В Де-Труа таких едва десяток, и свой кюре пока не завелся. Жизни в наших Соединенных Королевствах вероисповедание не то чтобы не мешает, но лет полтораста действует эдикт о свободе отправления обрядов всеми видами христиан. Тем не менее местные тонкости завсегда присутствуют. Англия, Нормандия, Бретань, часть Фландрии в основном протестантские, а остальные католические. Потому многие здешние перебрались из таких районов к своим за окиян в прежние времена. А в церковь ходят частенько не молиться и слушать проповеди, а повидаться со знакомыми да посудачить о том о сем с людьми.

— Нет, — отозвался я в очередной раз на нытье Бэзила. — Ты точно псих.

— Но почему? — возопил тот.

Неужели действительно не понимает?

— Цеховые законы.

— И что?

— Каждый горожанин, — тяжко вздохнув от тупости собеседника, объяснил ему прописную истину в очередной раз, — состоит в цехе. Их множество, по числу профессий. Обычно нужно пройти четырехнедельный испытательный срок, после которого один из мастеров берет юношу на учебу, длящуюся четыре-пять лет, в зависимости от способностей и прилежания ученика. За него обязательно должны поручиться два члена цеха, готовые возместить ущерб, если юноша раньше срока бросит учебу. После окончания учебы ученик объявлялся свободным, но еще месяц служил у своего мастера. И только затем мог наняться к другому, но уже в качестве подмастерья. И в учениках, и в подмастерьях хозяева имеют полное право обращаться с парнем как с собакой.

Не знаю, понял ли он. Такие вещи можно разве на своей шкуре почувствовать, но про забитых до смерти приходилось слышать, причем по абсолютно пустяковым поводам. Никто и не возмутится. Мастер изволит учить помощника.

Глэн думает, ему на ферме плохо! Не нюхал он нормальной жизни всерьез. Любого самого вольнолюбивого и умного при желании можно обломать. А если еще и держать впроголодь, почти все станут прыгать по команде без раздумий.

— Если кто выучился профессии вне цеха, ему все равно приходилось наниматься в ученики к местному цеховому мастеру. До проверки доходит не так скоро. Скажем, чтобы получить звание мастера, нужно было в присутствии других членов цеха выпечь пшеничный хлеб, булку и крендель. Причем строго определенного вида, размера и веса. Нарушителя цехового закона запросто могли изгнать из города. В прежние времена и вовсе топили в мешке, сейчас посвободнее стало. Надеюсь, все ясно насчет предложенной булки с изюмом?

— Ну а что они сделают, если купец продаст?

— Очень даже следят, чтобы им заработок не перебивали. Кустарей отлавливают и сажают в тюрьму. Вот со смежными профессиями воюют регулярно. Оружейники со слесарями и кузнецами, цирюльники с хирургами. Лет пять назад в Лондоне один коммерсант продал другому партию сапог. Цех подал на него в суд. По закону сапожники могут продавать свой товар, а не кто-то другой.

Дело было громким. Купцы тоже не дураки и подсуетились со встречным протестом. Они соглашались, что и вправду не имеют привилегии на торговлю сапогами, но требовали указать, где в их правах есть запрет. У них привилегия на все, подпадающее под определение «товар». В результате все остались при своем, однако денег и нервов друг другу попортили огромное количество.

— Хм, — подавился очередной глупостью Бэзил, уставившись вниз с пригорка, на который мы заползли.

Посмотрел — не дошло, что же это его удивило.

— Это Де-Труа? — спросил он с каким-то ужасом.

— А что?

— Но это же большая деревня!

— Человек восемьсот, считая с детьми. Какая ж деревня? Кого угодно можно найти, кроме крестьян: кожевники, винокуры, гончары, шорники, колесные мастера, краснодеревщики и кузнецы. Даже три церкви, и места уже для всех не хватает. Еще и фермеры на праздники приезжают постоянно.

Он опять замычал, как в первый день, разве что за голову хвататься не стал. Все же не мешало бы его приличному доктору показать. Может, и правда с мозгами непорядок. Только как это определить, коли череп целый? И кто станет платить? Точно не я.

Отвел слабосильное недоразумение в таверну к Мюнцеру. Тот даже не узнал хорошо знакомого человека. Первое, что этот сделал, — сбрил свою козлиную бородку. Причем моей, естественно, бритвой, получив в очередной раз по шее за забывчивость. Спросить и не подумал. В этом смысле ничуть от Глэна не отличается.

— Дай ему выпить, — говорю Мюнцеру, — поесть за мой счет. И того, и другого не слишком. Чтобы на ногах нормально держался. И особо не приставай, он все равно перестал франкский понимать.

— Не врут?

— He-а. С головой у типчика явно неладно. Вечно несет какую-то чушь. В первое время креститься на другую сторону принялся.

Он посмотрел с подозрением.

— Господь свидетель, — поклялся я торжественно. — Пришлось по рукам бить, а то совсем дико смотрелось.

— А, — Михаэль махнул рукой, — мне-то что. Сделаю. А ты заходи обязательно. У нас приезжие со вчерашнего. У меня остановились.

— Постараюсь.

Мы прекрасно друг друга поняли. Не в первый раз гостей окучиваем совместно.

Сдал Глэна с рук на руки и отправился на воскресную проповедь. Честно говоря, лучше бы вздремнул на ферме, но от некоторых вещей не отвертеться, ежели не хочешь, чтобы на тебя косились.

В общем зале к моему возвращению собралась молодежь. В гостинице, она же трактир, пересекаются все, в отличие от церкви. Естественно, кого совсем уж не запирают в доме. Танцы по воскресеньям, разговоры и не без пригляда. Все лучше, чем в темноте обжиматься и алкоголь хлестать, а потом бошки друг другу разбивать. Здесь Мюнцер такого не допустит и лишнего не нальет. А понадобится — в момент буйного выкинет.

Он служил в армии сержантом и морды умеет бить замечательно. Тем более что и сам здоровый бык. А для особо сложных случаев под прилавком дубинка. При мне извлекалась всего однажды: Михаэль того случайного приезжего изувечил, сломав руку, ногу и сколько-то ребер. Жители Де-Труа об этом помнят и не возникают, когда их просят вести себя спокойно.

В задней комнате уже вовсю шлепали картами. Парочка молодых оболтусов из местных, с ними за столом, судя по виду, возчики. Красномордые здоровые ребята, обычно через одного поперек себя шире. Драться с такими удовольствие малоприятное. Зашибут. Правда, если попадут. Бьют они обычно с плеча во весь размах, и всегда есть шанс увернуться. Или сбежать. Гнаться такие лбы обычно не умеют и быстро устают. Гора мяса как-то странно соседствует с одышкой.

Мишель прошла мимо с кувшином и будто ненароком толкнула бедром. Хорошая девка, грудастая, и есть за что подержаться. А горячая! Еще бы так не любила дорогих подарков, на которые у меня особо денег не имеется, — и вовсе была бы золото. Ну тут уж ничего не поделаешь, ежели танцуешь, то и скрипачу платить должен.

— Почему все девки на тебя вечно западают, Дик? — ничуть не понижая голоса, спросил Клод.

Точнее, скорее всего, он думал, что негромко. Просто подмастерье в кузнице то ли от своей работы, то ли от рождения, я же не местный, имел пониженный слух и вечно орал. Тайны доверять ему не стоило. Не потому, что не умел держать при себе, а тут же услышат на другом конце города. Вот и эти головы подняли. Я вообще симпатичный, веселый и щедрый. Ну еще, наверное, разговоры ходят. Никто в здешних краях пэйви не видел, но слышал всякую ерунду каждый. А женщины падки на красивое, да и любят опасных парней. При условии, чтобы об этом никто не узнал.

И важно никогда не лапать сразу. Иногда полезнее делать равнодушный вид и поулыбаться ее подружке. Сами начинают напрашиваться. Вот тогда и зажимаешь в каком-нибудь тихом неприметном уголке. Она, конечно, слегка сопротивляется, для виду, но не сильно, так чтобы ты ни в коем случае не прекращал. Она не против, однако больше всего боится огласки, а я еще ни разу лишнего не сказал. Понятно, к солидным мадамам не подкатишься запросто, но девушки с ферм и разная прислуга вниманием не обделяют.

— Надо не стесняться говорить комплименты.

— И все?

— Мне хватает.

Клод с досадой швырнул карты на стол и поднялся.

Один из мордатых, радостно гогоча, потянул монеты к себе. Другой внимательно посмотрел на меня:

— Не желаешь?

Не торопясь я отпил свое пиво.

— Я, парни, кое-что повидал, потому прежде, чем сесть, хочу правила установить.

— И какие?

— Играем до окончания денег, — выложил я на стол горку радостно зазвеневшего серебра, — или до заката. Не люблю требований отыграться.

— Ты так в себе уверен? — спросил, прищурившись, тот, что вроде имел немного ума, в отличие от напарника.

— Он может, — заявил Шарль, хлопнув меня по плечу.

Этот хоть не возчик, но габариты имел ничуть не хуже. И, в отличие от остальных, уже в возрасте. Просто дома у него давние проблемы, и последнее время он начал заливать их вином. Широко размахнулся, строя мельницу и лесопилку, а доходов чуть. Весь в долгах.

Постороннему скажи — очень удивится. Свозили молотить от одиннадцати фермеров, из четырех деревень, да и в городе у многих поля. В наших местах с ремесла не очень проживешь. Народу мало, и торговля соответственно не шибкая. Так, с каждых двадцати мешков два мельник по закону оставляет себе. Живи и радуйся. Ничего подобного. Один у него забирали в счет королевской доли, а со второго приходилось платить массу всякого разного. За мельницу, право молоть, местные выплаты, церковь не забудь. Католическая требовала обычно десятину — своей отдавать меньше неудобно. В результате богатством там не пахло.

Есть у меня подозрение, что Шарль мои фокусы понял, хотя я старался регулярно их не повторять и часто не стричь даже чужаков. Кстати, исключительно по наводке Мюнцера. Он в своих постояльцах быстро разбирался и на считающих каждое су не натравливал. А вот богатых и наглых крепко не любил. Чем-то те задевали его нежную душу. Плевать в еду не стал бы, однако с удовольствием чистил карманы. Ценами и отношением.

Вряд ли уловил Шарль, как я лохов раздеваю, но, в отличие от остальных парней, выводы сделал. Потому готов поддержать.

— Из наших игроков, почитай, самый лучший. Если сядет, то я на пару сыграю, — сказал он и похлопал по карману. Там нечто обещающе звякнуло. — Тогда давайте начнем.

— Не вашей колодой.

— Ты обвиняешь нас в шулерстве! — поднялся во весь немалый рост один из возчиков.

— Ни в коем разе, уважаемые, — демонстративно допил я пиво. Ну вот видишь, я вовсе не собираюсь драться. Хотя, ежели понадобится, кружка тяжелая, и хороший напиток расплескать было жалко, а теперь дно видно. — Просто она уже старая и липкая. — И я улыбнулся.

Сзади подошел и встал Глэн. То есть Бэзил. Уж его сопения ни с чем не спутаю. Не знаю, будет ли от него прок в драке, но повел он себя правильно.

— Твоей предлагаешь?

— Да ни в жисть! У Михаэля есть несколько колод нераспечатанных.

— Сам и заплати! — потребовал возчик. — А я выберу.

— Это честно, — соглашаюсь, — но карты мне останутся.

— Идет.

Уже в темноте нас с Глэном проводили несколько изрядно выпивших парней. На прощанье угостил всех присутствующих, а под конец у нас за спинами собралось немало народу. Не то чтобы я боялся, но лучше зря не рисковать, а возчики ушли сильно недовольные. Пронесло. Они хоть и топтались у выхода в компании таких же мордоворотов, в групповую свалку ввязываться не стали. Понятно, кто выйдет виноватым при любом раскладе. Особенно когда один из парней громко обещает к папе-судье вскорости меня позвать. Им тоже обувь чинить надо. Ну да, Ганс папашу имеет вовсе не на том уровне. Он Михаэлев племянник, и притом страшно хитрый.

Потом мы потопали в бодром темпе на ферму. Выходной закончился, завтра за сегодняшнее веселье придется отдуваться. Не по злобе, а просто на ферме работа не заканчивается и зимой. Особенно когда свадьба на носу.

— Ты не передергивал, — уверенно сказал Бэзил после долгого молчания. — Как же выиграл?

— Всегда подозревал, что ты в своем Париже был шулер.

— Я не Глэн! — почти взвизгнул он.

— Да? Откуда тогда знаешь?

— Не знаю, — пробурчал мой псих, — но я внимательно смотрел.

— Ты меня старше раза в два — и по тому возрасту, и по этому. В смысле тела. Как такими руками, — показал я свои рабочие лапы, — на глазах у всех жульничать, а?

Он заткнулся. Многие подозревали, да никто не ловил. Сегодня я взял почти двадцать семь ливров без трех су. Четыре ливра сдал Шарлю, позволив тому пару раз выиграть. Городских практически не чищу, разве если по-честному. Волки не режут овец возле логова, вызывая возмущение и охотников с ружьями. Они стригут проезжих и делятся со здешними овечками. Так что минус на угощение для всех предусмотрен. Тоже влетело, обеспечив заодно разговоры надолго. Десятую часть Мюнцеру, как договаривались. Он на одной выпивке еще дважды сделал столько же, но своего не упустит. При любой возможности гребет денежку. А мне от этого плохо? Как раз наоборот.

Фокус-то на самом деле простейший, да никто в упор не видит. Купил он как-то при случае два десятка новых колод. Для протестантов нож вострый, как выпивка и курение. Продать практически невозможно. Но не все же упертые, да и молодым погулять хочется. Вот и выходит как с танцами. Не поощряется, но и не замечается, пока определенных границ не переходят. И в единственном месте. Но карты — ни-ни! В задней комнате, и якобы никто не в курсе.

Короче, я чужими не играю. Исключительно запечатанными, для демонстрации. А взять таких, кроме как у Мюнцера, негде. Только вот уже давно осторожно с его ведома сначала вскрыл упаковки, затем запечатал. Зачем? А пометил «рубашку» в каждой колоде одинаково. Когда просто ногтем нажмешь, когда точка поставлена незаметная. Сдаешь колоду — и при определенном опыте сразу чувствуешь отметку. А посторонний не поймет.

Два с половиной года уже в «кабальных» — и при малейшей возможности тут монета, там вторая. Жак заплатил девятьсот ливров за пять моих полновесных лет. Нет, он не отнимал свободы. Это сделал поганый судья в Англии. Потому претензий к хозяину не имею. Он ведет себя правильно. С уважением. Я работник — он начальник. Отдам долг — уйду.

Сегодня я взял чуть меньше своей двухмесячной стоимости. Еще годик — и, скорее всего, смогу выкупиться. Накопления позволят. Но какой смысл? Уйти с голым задом в батраки на другую ферму? Нет, я поживу до конца срока, а на деньги возьму товаров с хорошим ружьем и подамся в трапперы.[9] На шкурки хороший спрос на побережье и в Европе. И не на одних бобров.

Глава 3 Охота

Дорога некоторое время тянулась заснеженными полями, вдоль перелесков, с которых срывались в полет черные косачи.[10] Они частенько попадаются на открытых местах. Каждая птица имеет свой нрав. Рябчик, наоборот, в самую чащу забивается. А глухаря требуется искать в сосняке или у болотистого места. Небрежно пальнул по взметнувшимся птицам влет. Одна упала сразу, вторая получила пулю в крыло и плюхнулась на землю с криком. Поднялась и заковыляла. Красивый выстрел вышел. Надеялся, но не верил. Специально ловил, чтобы на одной линии шли. Посмотрел на Глэна в ожидании похвалы.

— А чего я? — возмутился тот, явно не поняв.

Дробовиков в колониях не любят. Прежде всего из-за огромных налогов на порох и свинец. Выстрел из него требует гораздо большего заряда. Но этого мало. Удобнее охотиться с винтовкой, поскольку пулей можно бить и медведя, и рябчика, и утку, а с дробью ни один умник идти на хищного зверя не отважится. Нет, может, и попадались такие, но долго не прожили. И хотя баек про того же лесного хозяина, убитого ножом, из пистолета или сдохшего с перепугу от бабьего крика, слышал много, но пока еще никто не таскает с собой жен в качестве главного орудия охоты на гризли. Предпочитают стандартные солдатские карабины или сделанные местными оружейниками из стволов и замков, купленных в Соединенных Королевствах. Дерево и отдельные детали уже здешние, для удешевления. Колонист не гонится за изяществом, предпочитая прочность, точный бой и неприхотливость в использовании и обслуживании.

— Пусть этот бегает, — показал мне Глэн на пса.

Можно, конечно, назло отправить его самого за несчастной птицей, пусть ловит, но удовольствия никакого. Полдня станет бегать, а затем нудеть. Ведь не хотел с собой брать — он сам напросился.

— Принеси, — скомандовал Дымку, мысленно плюнув.

Тот унесся большими прыжками. Достаточно скоро вернулся, задавив подраненного, и отправился вновь за добычей. Догнал меня уже на ходу и вручил вторую тушку, побежал рядом, очень довольный. Не часто в лес ходить приходится, а он настоящий охотничий пес, а не дворовая собака.

Абсолютно некрасивый, острорылый, с большим ушами и мохнатым хвостом — обычная, ничуть не похожая на используемых аристократами благородных легавых и гончих. Только я за этих бесполезных в наших условиях медяка не дам. На зверя они почти непригодны, их учат травить стаей. Дымок без всякого обучения знает, когда положено сделать стойку, подать голос, и в лесу от него ни один зверь не скроется. Покажет, предупредит и подождет приказа от охотника поднять дичь. И все это без малейшей дрессировки, на одном инстинкте. Полагаю, он бы прожил в лесу самостоятельно, не хуже волка, однако душа собачья, и человек ему зачем-то все же необходим.

— Вон же! — вскричал Глэн дурным голосом при виде очередных испуганных косачей. — Чего не стреляешь?

— А сколько нам надо? — спрашиваю. — На обед всем хватит. А порох со свинцом зря тратить не стоит. Мари не понравится.

Он ожидаемо выругался в адрес хозяйки. Терпеть ее достаточно сложно даже мужу. За медную монетку удавится и одновременно желает свадьбу лучше соседской. Естественно, на работниках отыгрывается. А я вынужденно уже многие слова на русском знаю. Вернее, неприличные выражения. И не захочешь, после десятого повторения в память западут.

Ага, вот закончилась возделываемая земля. Дорогу обступили заснеженные ели.

— Лук бы надо сделать, — неуверенно сказал Глэн.

Это, видимо, для охоты. Молодец. Догадался. Только у меня нет настроения объяснять, что это тоже требуется уметь, как и наделать стрел. Даже индейцы в прежние времена каждый могли сделать своими руками, а предпочитали брать у мастеров. Хороший лук — дело отнюдь не простое и частенько индивидуально подгоняется под заказчика. А уж сложный, на специальном клею и с накладками из рогов…

Меня еще отец учил, вбивая очередное знание подзатыльником: мужчины бывают двух видов. Один может купить любую вещь, второй сделать ее собственными руками. Повзрослев, я понял — это все же не совсем так. Даже высшая аристократия не может купить того, чего им не предложат, а изготовить любой предмет никто не способен. То есть при старании возможно, но на то и профессионалы, чтобы не тратить лишнего времени на то, что он сделает моментально. Лучше потратить это время на зарабатывание золота в другом деле, будучи там специалистом.

Тем не менее польза от его науки для меня вышла немалая. Я все могу и умею, не претендуя на звание мастера. Всем полезен, удобен и прекрасный труженик, не забывающий о своих кровных интересах. Потому навоз таскает нынче Глэн, как и делает всю остальную черную работу. От меня польза в иных местах гораздо выше. А сидеть в тепле всяко приятнее.

Встречный плохо одетый мужчина с ружьем на плече остановился, вежливо поздоровавшись. Я не менее уважительно ответил.

— Индейцы не беспокоят?

— Слава богу! Но за реку ходить не советовал бы, там их края. Ирокезы чужаков не любят.

— Не подскажете, есть тут в округе работа?

В речи определенно знакомый акцент. Йоркшир или Мидленд. Я сразу перешел на английский, и он аж расцвел.

— Что-то конкретное? Ремеслом владеешь?

— Ружья чинить могу, вот и инструмент имеется, — хлопнул он по сумке на боку. Не увидел реакции и продолжил: — Да всего понемногу.

В наших краях, где частенько отсутствуют не только ружейники, но и хорошие слесари, зачастую мелкие неисправности устраняются хозяином. От порчи оружия при всем желании не убережешься. Случается падать с ружьями на камни, валежины, особенно ходя в лесу, по горам и оврагам, отчего можно погнуть стволы или сделать на них ямины, углубления. Редко у кого из охотников нет одного или двух подпилков, молотка, клещей, даже тисков и прочих необходимых принадлежностей. Ну а если что серьезное — так в Де-Труа есть мастер. Уж ему точно конкуренты самонадеянные без надобности, как и работники.

— Работа всегда имеется, но в город заходить я бы не советовал. Там форт, солдаты, а скоро наверняка заявится мытарь с целой командой трусить налоги.

— А в деревнях?

— Вон туда, — показал я рукой, — пару лье, в Капричо живут. Не советую. Неприятные люди. Предлагают много, получаешь мизер. Вечно найдут к чему придраться и оговоренного не заплатят. Одно слово — ломбардцы.

Он понимающе кивнул. Про жадность и умение южан обчистить карманы чужому анекдоты по всей державе ходят. И не на пустом месте. Ломбарды отнюдь не черти придумали, о чем само название сообщает красноречиво. А уж выжать из просителя максимум там умеют изумительно.

— Лучше пройти еще парочку миль по дороге и поинтересоваться на ферме Вержена. В любом случае зимой берут без особой охоты. Не сезон. Вот ежели согласишься остаться до следующей…

Прохожий многословно вежливо поблагодарил, поклонившись на прощанье, и двинулся дальше.

— Морда у него каторжная, — пробурчал Глэн, так и молчавший весь разговор. В отличие от обычной ситуации, реплики он должен был понимать.

— В армию вечно всякий сброд набирают. За каждого рекрута вербовщику платят премию, так он готов хоть из-под виселицы взять. Половина солдат — бывшие преступники, бродяги, вторая — случайные люди. Напоили, подсунули подписать. Утром очухался, а дороги назад нет.

— Почему думаешь, что он солдат?

— Уже нет. Дезертир.

— Извини, — после паузы признался Глэн, — не понял.

— Походка у него очень характерная.

Глэн остановился, пялясь вслед уже удалившемуся беглому, пытаясь нечто уяснить. Судя по молчанию, опять ничего не дошло. Приятно, черт побери, чувствовать себя мудрым и всезнающим, поучая взрослого человека.

— Солдаты ходят совсем не так. Как моряка сразу видно. Спина прямая, ноги сами по себе двигаются. Им долго палкой внушают правильную походку. Чтобы не топтались, а маршировали. У нижнего чина, невзирая на разницу в росте, одинаковый шаг.

Он опять оглянулся — не знаю уж, что надеялся с такого расстояния обнаружить.

— Иногда чувствую себе глупцом…

Я невольно ухмыльнулся. Вишь, только изредка. По мне — постоянно.

— …не замечая простейших вещей. Так за беглого, наверное, премию платят, — выдал Глэн после еще одной паузы итог глубокого раздумья.

— Платят. Не особо, но есть. Но, во-первых, мы с тобой тоже не особо законопослушные люди и с какой стати должны власти помогать. А во-вторых, Господь свидетель, пока от чиновника даже эту мелочь получишь, поседеешь. Пусть идет куда хочет и живет как умеет. Другое дело, ежели бы угрожать стал или грабить. А он вежливо спросил. Чего это я стану кидаться и вязать, рискуя получить пулю или нож под ребро.

Ну, на самом деле есть способы проще и удобнее. Постоянно при себе ношу стальную гирьку, подвешенную на тонкий ремешок длиной в локоть и прикрепленную к деревянной рукоятке. Неискушенные запросто принимают за строительный отвес. А ведь убить такой штукой или оглушить, раз уж в шапке, при определенном навыке ничего не стоит. Правда, не сказать, что у меня его много, но на один неожиданный хлесткий удар точно хватит. Больше вряд ли потребуется. Потому и не люблю показывать даже хорошо знакомым. Все же бандитское орудие, вроде удавки.

— Во славу Людовика Шестнадцатого? — возмутился я вслух для развесившего уши Глэна. — Так я ему ничем не обязан!

Довольно долго мы топали в молчании, если не брать в расчет его постоянного сопения. Как выяснилось, на лыжах он тоже ходить не умеет. Ничуть меня не удивило. Хорошо, еще не слишком далеко и снега пока мало. Но умаялся бедолага страшно и даже по сторонам смотреть перестал. Когда я остановился, он прямо в спину уперся. Некоторое время тупо смотрел, потом устало удивился:

— Вот это?

Знаю, знаю. Снаружи засыпано снегом и почти не видно. Это же не дом — зимник. Остановка на случай непогоды или охоты, вынудившей задержаться на ночь. Четырехугольная яма. В нее уложен бревенчатый сруб, а выше края земли — всего венцов шесть. Окон нет, да и незачем. Ночью только студить помещение, а днем внутри не сидят. Всего одно отверстие, куда дым выходит, и оно вровень с землей.

По лесенке спустились вниз, в полумрак, освещая дорогу заранее приготовленной сальной свечкой. Там находилась простейшая печка, даже без трубы, для просушки одежды и обогрева помещения. Ага, гости, ежели появлялись, оставляли новые дрова и растопку. Здесь они сухими останутся, и следующий нуждающийся не станет рубить на холоде сучья. Закон леса: можешь пользоваться оставленным, но не забудь и другому приготовить. Мало кто посмеет такое нарушить. Тем более что местные друг друга знают и недолго выкатить претензии, заодно ославив на всю округу.

Дым стелется по потолку и выходит в единственное отверстие, оно же вход. Непривычный человек долго в таком чаду не просидит, но что забавно, через пару суток любой перестает замечать. Люди ко всему привыкают. Такой зимник строится, конечно, не от мечты жить в дыму и копоти. Нормальную печь можно сложить только из кирпича. Сделать на месте — излишне длительный процесс, да и глина не всякая подходит. Нести с собой, ежели уходишь на пару суток? Лишний труд.

Широкие нары у стены, грубо сколоченный стол и скамейка. Опять же казанок с крышкой, которого никто не тронет. Сделали из чугуна, и таскаться с ним по лесу радости мало. Вот топор ношу с собой. Могут и унести, особенно забредающие иногда потаватоми.[11] Для них вещь очень ценная.

«Бам!» — отчетливо прозвучало сзади — и целый фонтан русских ругательств. Это даже не стоило усмешки. Любой желающий войти в первый раз, а частенько и выйти, в обязательном порядке прикладывается головой о низкую дверную притолоку. И я не избежал, хотя сам и сооружал. Теперь вытягиваю заранее руку, нащупывая косяк, и подныриваю.

— Вещи складываем в угол, — объяснил я. — На тебе ощипывание, потрошение, жарка дичи на ужин. А я пока пробегусь до речки.

Характерно, что просить взять с собой, как вчера, Глэн не стал. Кажется, устал и не особо рвется на холод.

Бам! И новая порция ругательств.

— Вот зачем так? — простонал: даже шапка не помогла, лбом приложился.

— Для сохранности тепла, естественно. Чем меньше дыра, тем медленнее уходит.

— Нельзя нормальную избушку?

— Ох, как ты работал финансовым директором, ежели простейших вещей считать не умеешь?

— В смысле? — Он даже позабыл о будущем синяке и перестал тереть лоб.

— Дом минимально где-то восемнадцать футов в ширину и двадцать четыре в длину. Вот это дерево, — показал я на первое попавшееся, — даст нам сорокапятифутовое бревно. Скажем, для каждой стены требуется двенадцать, два для поддержки стены. Итого пятьдесят. Конечно же прямо возле поляны полностью ровных и одинаковых не найти. Придется тащить, и возможно издалека. Одному не потянуть. Нужны хотя бы двое и лошадь. Бревна тяжелые. Чем выше, тем сложнее. Ах да! Еще выпилить отверстия для окон и дверей, поставить рамы, застеклить, и внутри непременно печку. Кирпичи возить из Де-Труа. Забыл! Пол настелить досками — как раз плюнуть. А то по земляному ходить не хочется.

— Можно все гораздо проще, — возразил он.

Видимо, ирония не дошла.

— Это как?

— Называется каркасный дом. Ставят не бревна целиком, а распиленные доски… — Он принялся рисовать прямо на снегу, попутно объясняя.

Впервые за все время нашего знакомства выходило нечто дельное. Не понаслышке басни излагает, присутствовал. Правда, вот фундамент в таком виде — наверняка лишнее. Что такое проводка и коммуникации, мне неизвестно, и спрашивать не хочется. Опять запинаться примется и сотню неизвестных слов произнесет. Во всяком случае, здесь и сейчас эти вещи ни к чему, пусть в будущем некая польза от этого еликтричества и имеется. Все равно Глэн не может объяснить, кроме простейших сведений, откуда что берется. Проще хорошо разровнять почву и утрамбовать.

— Ну вот, — сказал я, подумав, — кажется, ты выдал нечто действительно интересное и полезное. Можешь, когда хочешь.

Он расплылся в счастливой улыбке.

— А теперь, — закончил я безжалостно, — готовя ужин, хорошенько обдумай, — принялся разгибать кулак по одному пальцу. — Первое: зачем на два дня такой дом. Второе: как все это тащить в лес, включая пилы, и не проще ли обойтись. Непременно нужна лесопилка, а она должна быть у воды, чтобы привод работал. Нет, можно и на месте, вдвоем, но тогда надолго затянется. Бревна легче и быстрее. Деревья можно валить прямо в окрестностях одним топором.

— Лес — это к слову, — вроде как поймал он меня уверенно. — Сразу отметаем. По всей Америке такие ставили. Дешевле и не хуже обычных.

— Третье, — невозмутимо продолжил я, — кто откажется от привычного и попросит построить нечто сомнительное. Люди не любят менять налаженное. Им проще булку без изюма, чем с ним. Четвертое: что скажут члены цеха плотников, которых ты вознамерился лишить честного заработка. Пятое: надо тщательно подсчитать объем, цены на материалы и труд людей. Может быть, отнюдь не дешевле получится в итоге. И не на словах, — погрозил я пальцем, — а четко, с прикидками. Чтобы знать.

Осмотрел внимательно руку в поисках дополнительных пальцев и отмахнулся. Пожалуй, с ценами он толком ничего не скажет, но это поправимо. Главное — общее количество. Пусть считает.

— Наверняка еще чего придумается важное, но и этого достаточно. Вот тогда я увижу не просто болтовню, а нечто применимое.

— Желаешь бизнес-план, — глядя на меня исподлобья, пробурчал Бэзил. — Размеры дома?

— Для простоты берем тот же простейший. Восемнадцать футов в ширину и двадцать четыре в длину. Крышу не забудь, умник, высоту сам придумаешь. Или измеришь на ферме.

— Ты деловой человек.

— Э? Ты уверен, что окончательно не сбрендил и говоришь на английском? При чем здесь общественные дела?[12]

Он уставился на меня не хуже недорезанной свиньи, изумленной хозяйским коварством.

— Ладно, сиди думай, птицу готовь.

Глэн рассказывал, в его стране есть примета: нельзя отказывать беременным, а то удачи не будет. Рут еще не успела даже с мужем в одной постели оказаться, но визг устроила достойный. Родители не посмели возражать, а поскольку других подходящих кандидатов поблизости не имелось, отправили меня. Под это дело даже удалось забрать в помощь Глэна. Именно в наших стесненных обстоятельствах и раскрылся его настоящий талант. Пришелец из будущего на удивление хорошо готовил жрачку. Не знаю, какие бывают профессиональные повара в аристократических домах, но давно так вкусно не едал.

Сначала был косач, отменно приготовленный. То, что мы взяли в дорогу немного картошки, лук, соль и бутылку вина, вполне понятно. Этот тип умудрился получить дополнительно сало, перец, рыбку, еще что-то и приготовил на удивление приятный ужин. Как-то раньше не заходил разговор, а оказалось, жены не имел и научился готовить самостоятельно. Не в стиле «кинул на сковородку и пожарил», а не хуже иной хозяйки.

Честное слово, я впервые не кривя душой похвалил. А назавтра получил еще и суп под названием «уха». Мелкая сухая рыбешка, которой кормили в основном собак, при умелой варке с добавлением мелких долек картофеля, лука, перца и лаврового листа превращается в темно-янтарную жидкость, которая во рту превращается в божественный напиток, а рыба рассыпается на зубах с неслышным хрустом.

Так что и от диких капризов женского пола бывает польза. Нет, я бы и так с удовольствием сбегал в лес на охоту на пару-тройку дней, однако Рут вознамерилась не просто свежего мясца или шкурку с белки или даже куницы заполучить. Увы, она мечтала блистать перед будущими родственниками в черной лисьей накидке. Вот именно. Не обычную рыжую ей подавай и даже не черно-бурую, которая раз в пятнадцать дороже. Принеси ей совсем дорогущую, тем более что шерсть сейчас зимняя и самое время.

Идея эта родилась отнюдь не случайно. Всем известен старый и опытный лис, живущий в нашем лесу. К Жаку в курятник или во двор ни разу не заглядывал, а вот многие соседи неоднократно страдали от его набегов. Соответственно и ловить всячески пытались неоднократно. Зверь битый, всякого повидал. Капканы, сколько ни старались, обходил, причем при случае был не прочь поживиться попавшей в такой или в силки чужой добычей. Сам ни за что наживки не трогал.

Устраивали и загонные охоты, но лис всегда уходил, хотя желающих приобрести его роскошную шубу было вечно завались. Более того, он прекрасно знал, что такое ружье, и никогда не попадался на дороге вооруженным людям. А вот с пустыми руками его можно было встретить. Несколько раз сам видел. Раз лис выгнал из леса к опушке белку, очевидно пробегавшую перед этим по снегу и не успевшую свернуть к ближайшему дереву. Пронеслись оба прямо перед носом, потом великолепным прыжком хищник взял несчастного зверька, посмотрел прямо на меня насмешливо и ушел с тушкой назад.

Вот тогда я и решил, что однажды возьму его шкуру. Честно, не капканом. Потому внимательно смотрел и со временем определил приблизительное местонахождение логова. Утесы и каменистые осыпи рядом. Ничего удивительного. Идеальное место спрятаться в пустотах между большими камнями, да там ко всему вечно живет куча всяческих мелких мышей, бурундуков и прочих грызунов. Далеко ходить не надо, пища прямо под носом. Охотничий округ у лис обыкновенно простирается на три-четыре мили от норы во все стороны. И если это не самка, то заходить на чужую территорию может быть опасно.

А в некоторых отношениях лисицы ничуть не уступают волкам. Они могут буквально то же, что и серые, но не силой, а хитростью. Потому волки сильно их не любят и при удачной оказии норовят задавить. Догнать редко получается, совсем различная манера. Волк несется на два-три лье без остановки, а затем ложится в полном изнеможении. Лиса же бежит резво пол-лье или целиком лье, затем ложится и отдыхает. Встает и опять чрезвычайно резко делает бросок.

В целом бегать за лисом даже с Дымком я не собирался. Проще найти логово, но это на словах. В жизни, в запутанном лабиринте каменных осыпей, даже с псом очень сложно выйти на след. Я точно знал, куда он рано или поздно выйдет, и ждал третью ночь возле водопоя. Уж отличить след старого самца от молодой самки я вполне в состоянии. Лисица почему-то задними ногами прихватывает снег, и отпечатки лап выходят продолговатыми, в отличие от очень крупных и идеально круглых следов «черного».

Зимой лай лисиц разносится далеко. Скоро у них гон, и выяснения отношений начинаются заранее. Самый срок, когда теряют осторожность.

Конечно, черного лиса я хотел добыть для себя, но сейчас ничего не поделаешь. Надо постараться, тем более что Жак будет искренне благодарен. К сожалению, наступило утро, а зверь опять не показался. Такое впечатление, будто знает обо мне и смеется. Еще пара дней — и придется сдаться, признав поражение.

И тут он возник. Встал на берегу почти замерзшего маленького озера и принялся внимательно прислушиваться и принюхиваться. В какой-то момент уставился прямо на засидку. Ждать больше было нельзя, второго шанса не будет. Промах равносилен полной и окончательной неудаче. По крайней мере до весны ждать его здесь станет полностью провальным занятием. Весь фокус, что сейчас знакомство зверя с оружием шло четвероногому охотнику во вред. Никто и никогда не стал бы стрелять с такого расстояния.

Осторожно потянул курок. На сошках ружье лежало прочно и удобно. Грянул выстрел. Лис подскочил с гневным вскриком боли и вяло упал вниз. Уже не сдерживаясь, я подскочил с радостным воплем. Попал! И тут невольно вскрикнул от боли, когда множество иголочек вонзилось в ступни: как ни старался, создавая засидку, а ноги от долгой неподвижности затекли и замерзли.

Ну и не столь важно теперь. Достал так долго морочащего всем головы смекалистого типа, доказав, что поумнее буду. Есть повод гораздо важнее. Умудрился снять зверя с добрых ста пятидесяти ярдов. Большинство стрелков на таком расстоянии и в амбарную дверь не попадут! Хотя, если быть честным, половина успеха принадлежит оружию. Доставшийся по случаю Жаку кавалерийский карабин был легок, точен и вопреки обычным разговорам не отличался излишней длиной ствола. Зато с нарезами. Заряжать дольше, но мы же не на войне.

Подойдя ближе, обнаружил, что даже с наполовину разбитым черепом лис не сдался. Он пытался неловко уползти по красному снегу в лес. Полагаю, уже бессознательно, но от этого попытка ничуть не умаляла проявленной воли. Я натянул толстые кожаные перчатки, не желая в последний момент получить рану. Лис вполне способен на прощанье укусить, потом хватку палкой не разожмешь.

Присел, нажал одной рукой на голову, второй дернул, ломая шею и отправляя окончательно в леса на другом свете. Еще раз осмотрел: мощный старик. С хвостом в длину чуток меньше меня. Да уж, такому в рот палец не клади, откусит и не заметит. Немалые деньги можно было бы взять, пожалел я в очередной раз. Осталось последнее — снять шкурку. Это делается целиком, на манер чулка. И лучше не с лежащего. Подвесить на ближайшую подходящую ветку и приступать. И кровью не запачкаюсь, и удобнее.

Глава 4 Свет знаний и учеба

Теперь на ночь перед сном я слушал сказки. Причем иной раз занимательные, а после настоятельной просьбы еще и на разные голоса. Точнее это именуется «тиснуть роман». Как это будет на английском или франкском, даже не представляю. Так и называем с некоторых пор на собственном никому не известном жаргоне. Возможно, неведомые русичи, проживающие в Тартарии, и могли бы понять, но сильно в том сомневаюсь.

Ежели верить Глэну, от нынешних людей до его современников столетия пройти должны. Что-то он нес насчет меняющихся языков, но пользы от той болтовни, как обычно, никакой. Какая мне разница, что там еще предстоит, когда живу здесь и сейчас. А если быть последовательным, так и вовсе все может случиться иначе, включая эти самые… заимствования. Ведь у него якобы нет Соединенных Королевств, а Испанская империя с Габсбургами почему-то присутствуют.

Короче, на мое предложение украсить вечер занятной байкой он скривился и выдал. Типа он не такой, чтобы услаждать уркам слух. Вряд ли он имел кого в виду сознательно. Я давно уловил: единственный инструмент, которым он владеет виртуозно, называется «язык». Тот, что находится во рту. Болтать может много и по любому поводу. Случается, даже занимательно, хотя, по мне, все его предыдущие россказни были пустомельством. Ничего толком не знает и рассказать не может. Ну я привычно вцепился и принялся вытягивать из Глэна его историю, выслушав кучу новых слов. Не так сложно разобраться, что это за «лагерь» и что за «зэки». Узнал кучу занимательного.

Нет, про нравы в зоне ничего особо ужасного я не услышал, как и это самое «умри ты сегодня, а я завтра». Будто кто-то где-то по другому принципу живет. Защищают своих, кем бы те ни были: солдаты, бандиты, семья или односельчане. А там уже в силу собственной чести и насколько прижало. Иная мать готова дочь продать, лишь бы выжить самой. Правда, чаще сама умрет за свою кровь, но и такие попадаются.

«Не верь», «не бойся», «не проси» — правила хорошие. Годные. Другое дело — трудновыполнимые. Мать с отцом еще учили иначе: «Никогда не проси того, что должны предлагать». И дело не в гордости. Сделав это, ставишь себя в подчиненное положение.

«Не сотрудничать с властью», «не признавать вины», «не иметь семьи» и «не работать» превращают таких в отдельную касту. Не нюхали они по-настоящему, что такое власть и что она может с человеком сделать. Может, это у них при дознании пытки запрещены, после суда клеймить не положено. В нашем мире — нормальное явление. С большой буквой «У» по улицам долго не побегаешь.

Но я, собственно, о чем? «Тискать» у него получается изумительно. Чисто образованный фраер. Еще и на разные голоса. Для начала попотчевал историей про деревянного мальчика с исполнением песен. В переводе, конечно, звучит не так складно, как в оригинале. Но все же нечто занятное и справедливое в том тексте имеется: «Пока живут на свете дураки, обманом жить нам, стало быть, с руки». Или про жадину с хвастуном. Нечто такое мне внушал отец с детства. Ну вот и набежал зверь на ловца. Разобраться бы, какую пользу из него выдоить.

Еще прозвучало про пса и волка, вздумавшего спеть на свадьбе. Такое и пересказать в хорошей компании подойдет. Не особо долго и смешно. Так ему и высказал, на что он надулся и заявил, что в серьезных книгах имеется не только зубоскальство, а еще и некая польза. Я разрешил доказать. Глэн долго думал и начал очередное выступление. Пока было неплохо. Тем более что не приходилось постоянно переспрашивать, как при первом неудачном опыте. Кто такой Супермен, разобраться несложно, а вот происходящее вокруг него и все эти бесконечные автомобили, автоматы и самолеты…

Первая попытка вышла явно провальной. Неудивительно, что он перешел на детские сказки. Я бы не догадался, но язык его — враг его. Сам сболтнул, пытаясь подколоть. Естественно, получил по шее. Без злобы, для порядка и лучшего усвоения правил уважения. Видимо, после этого и перешел к более взрослым байкам.

— Стоп, — резко сказал я. — В прошлый раз ты говорил иначе.

Вид у него стал жалким. Весь съежился.

— Ну. Чего молчишь? Хочешь, врежу для доходчивости?

Это я не всерьез. Хотя и сжимаю кулак для виду.

— Понимаешь, Дик, — сказал он наконец, — я не помню все дословно, но и ты забываешь, о чем вчера говорил.

— Это еще с каких радостей? — искренне удивился я. — Могу повторить все сказанное при мне, если это не разговоры «подай, постучи» или вообще по хозяйству. Ты хочешь сказать… Господи! Ты еще более убогий, чем я думал прежде.

— «Рóман» всегда наполовину импровизация, ибо, слышанный где-то раньше, он частью забывается.

— А частью расцвечивается прямо на ходу?

— Да не могу я помнить дословно триста страниц! Зато прекрасно знаю сюжет!

— Чего?

— Последовательность действий и базовую схему произведения, включая мотивацию персонажей.

— А нормально, не призывая толмача?

— Что за чем идет и почему, — медленно подбирая слова, объяснил Глэн.

— А может, никакой книги и не было? Все выдумываешь на ходу. Лишь бы не работать. За мой счет себе облегчение делаешь, чтобы относился доброжелательнее.

Даже если все было враньем, по крайней мере последние недели мне было интересно.

— Может, ты вообще никакой не русский, а самый обычный жулик с хорошо подвешенным языком. Или просто спятил после порки, а?

— Я не псих! — Он взбеленился, аж забыл о моих кулаках. — Я помню свою прошлую жизнь!

«Как книгу?» — хотелось спросить. Тут дырка и здесь? Но я промолчал. Пусть сошел с ума и выдумывает, но ведь какие замечательные фантазии! Не эти глупости про разговоры издалека или картинки движущиеся, а тот же Мартин Иден. Это, я понимаю, настоящий человек. Поставил цель и ломил к ней, невзирая на сложности.

— Много текста не озвучил? — высказал я догадку.

— Можно подумать, ты знаешь, что такое социализм или кто был Спенсер, — ядовито сказал Глэн. Ну точно, выкидывал даже памятное для простоты. — Про первое в мое время разобраться не могут — хорошо это или плохо для людей, а автора социализма никто, кроме узких специалистов, не вспомнит. Многие и Маркса толком не читали, — так тебе его теорию излагать или книгу пересказывать?

То есть в тексте вообще огромные дыры, не подходящие моему уму. Ну припомню еще при случае пренебрежение.

— Чем закончилось? Не врать!

— В любви к Руфи была заключена вся его жизнь! Словно азартный игрок, он все поставил на эту карту.

В легком подпитии отец любил поучать. Наверное, это свойство всех родителей — мечтать, чтобы их дети не совершали собственных ошибок. Кое-кому хватало ума их сознавать. По крайней мере, многое из постоянных повторений отца отнюдь не было глупостью. Рассказчиком он был замечательным и при этом много знал об окружающем мире. Мы же не крестьяне какие, сидящие на месте всю жизнь. Разного повидал. Уже в Новом Свете его воспитание всерьез пригодилось.

Но чаще всего он настойчиво повторял: «Сынок, в жизни встретишь много женщин. Иные из них будут прекрасны, часть доступны, но пусть влюбленность и желание не застилают твоего рассудка. В первую очередь — долг перед семьей. И смотри не на личико девицы, а насколько она способна рожать наследников. Ведь, кроме семьи и детей, на кого еще рассчитывать в старости и больному».

Поскольку нас у него было аж шестеро, не считая умерших, видимо, он сильно старался наплодить побольше. Думаю, будет кому кормить и без меня. Впрочем, это не мешало отцу изредка устраивать загулы, стойко перенося последующие побои от матери. Нет, когда надо было, он мог и руки в ход пустить. Если она не права, могла и в глаз получить запросто, но вот когда в очередной раз ловила на горячем, родитель даже не пытался защищаться, признавая тем самым расплату за совершенный грех.

— Остальное было только средством для достижения мечты. — Понемногу Глэн увлекся и говорил все быстрее и горячее. — Ему нужно было дотянуться до ее уровня, а Мартин поднялся выше. Он, так долго боровшийся за признание, столько сил положивший на достижение этого признания, не смог вынести… формы, в которую это запоздалое признание было облечено. Он остался прежним, точно таким же, как был раньше, когда жил впроголодь и ему отказывали от дома. И вдруг стал всем ужасно интересен. По большому счету чего оскорбительного в том, что ты никто, покуда неизвестен, и ты — все, когда знаменит? Надо заявить о себе, иначе никто о тебе не услышит! Мало ли что возомнил о себе, сумей доказать окружающим свое превосходство.

Он осекся и замолчал. Ну да, начинаешь невольно про собственные беды вспоминать. А ведь сейчас он был искренен. Жаль, что не про него это. Подниматься не пришлось. Если не врет, родился с золотой ложкой во рту и папа всю жизнь прокладывал дорогу. Даже стараться особо не приходилось. То есть ничего такого не произносил и, скорее всего, сам не задумывался, но по оговоркам несложно представить семью и толстый семейный кошелек. Не лорд, но выходец из очень солидных горожан. Не зря бесится, когда парень вроде меня тычет его носом в помои.

— И чем все закончилось? Сел на корабль и…

— И прыгнул, идиот, в море! Утопился.

— М-да. Не по-христиански.

— Да при чем тут это! Он обожал Руфь и стремился быть достойным ее. А она оказалась глупой и больше волнующейся по поводу, что скажут соседи. Не оценила, какого уровня и по какой причине он достиг.

— Она, в сущности, ни в чем не виновата: нельзя же с человека взыскать за то, что кто-то увидел его не таким, каков он есть.

— Любовь ослепляет, — согласился он после паузы. — Да. Видишь нежное создание, а это — стерва, мечтающая облегчить кошелек и готовая с этой целью на что угодно.

— Э? Ты про книгу?

— Я о себе, — пробурчал Бэзил. В такие мгновения он совсем не походил на прежнего Глэна. — Мне плевать — грех самоубийство или нет, но, как бы плохо тебе ни было, не стоит убиваться о стену. Может, это просто черная полоса. Дальше придет светлая и встретишь другую. Жизнь… она полосатая. А в Мартине автор, Джек Лондон, описал себя. Он тоже того… не по-христиански закончил. Отравился от неудач и болезней. Давай спать, а? Нет у меня сил продолжать, и печка погасла.

— Спим, — согласился я.

Открывшая на стук женщина была достаточно молода, не больше двадцати пяти — двадцати семи лет, и очень мила. Тонкое овальное лицо, красивые карие глаза и нежный рот. Волос под чепчиком не видно, тщательно спрятаны от посторонних. Платье длинное, доходящее до самых башмаков. В поле в таком не поработаешь. Меннониты[13] вообще проповедуют разные глупости вроде «женщины — сосуд греха и должны одеваться максимально скромно». Это подразумевает одежду темных цветов без всяких оборочек и украшений. Карман только на фартуке, пуговицы, пряжки, кружева, даже вышивка — недопустимы. Да что там женщины, у них и упряжь обязана быть коричневого или черного цвета, и никак иначе. Хорошо еще, к белым пятнам на коровах или лошадях относятся нормально.

— Что-то случилось, Ричард? — вспомнив имя и радостно улыбнувшись оттого, сказала она. — Пастора, к сожалению, нет, он уехал на ферму к Томá. Там хозяйка после родов в горячке лежит… — Тут на ее лицо набежала тень, она искренне переживала, хотя больная — отнюдь не лучший экземпляр человечества.

Главная сплетница в округе. И про жену пастора тоже своей метлой неоднократно молола, о чем мадам не знать не могла. Десятый год замужем, а детей Господь не дал, при каждом упоминании в любом разговоре напоминала. Сама вон рожала исправно, не хуже свиноматки. Куча маленьких Томá, да все вечно голодные. Бедняга у них папаша. Теперь и вовсе один останется с огромным выводком.

— Я к вам, — нервно сминая в руках шапку, сдернутую при ее появлении, ответил я, — мадам Ренье.

— Да?

— У меня несколько странная просьба.

— Входите, Ричард, — спохватившись, сказала она, отступая от двери и освобождая проход.

— Спасибо, мадам, — тщательно вытирая ноги от налипшей грязи, поблагодарил я, прежде чем впереться в чисто вымытый дом.

Вообще-то по снегу идти хорошо, но в Де-Труа и на улицах повытоптали всерьез. Размололи в кашу. На каждом башмаке висит с добрый квинтал.[14]

— О! — сказала она протяжно, глядя на мою обувку. — Можно посмотреть? — и сунулась чуть не носом вниз. — Слышала про новую моду в Париже, но в первый раз вижу.

Кажется, и с этим Бэзил в очередной раз болтал зря. И без него придумали. Он не виноват, откуда нам про тамошние аристократические извращения знать.

— Это же ты сделал, Ричард.

— Ага, я. Можно звать Дик. Меня все так кличут.

— И как? — поинтересовалась про башмаки, а не про имя.

— Достаточно удобно.

А вам, протестантам, хотелось брякнуть, но я же не дурачина из будущего и придержать мысль умею, сам бог велел воспользоваться. Вы же не любите украшений на одежде, а чего может быть проще обычной веревочки с металлическими наконечниками на концах, которые не давали ей растрепаться и помогали продевать в отверстия. Правда, чтобы, затягивая, не рвать дырку, пришлось постараться, вставляя металлические колечки. И сделать такие маленькие тяжело, и прошить не очень удобно. Зато можно будет хорошо запросить за работу. А если еще и модно…

— Могу сделать, — заявил вслух. — Или новые туфли, — наглея, — со шнурками.

Это уж совсем другие деньги будут.

— Мы посоветуемся с мужем, — кивнула она сама себе. Тон при этом был таким, что сразу ясно, чем закончится обсуждение. Прекрасно. Стоит одной показаться — другие тоже возмечтают. — И… чем могу помочь, Дик? — вспомнила, с чего началось.

— Вы учите детей грамоте, — решительно произнес я. — Я могу через пень-колоду прочитать пару слов, но этого мало.

Ну, тут я слегка прибеднялся. Прежде чем заявиться, попросил у Жака Библию. У него, бедолаги, аж глаза на лоб полезли от столь удивительного желания. Но охотно дал. Приобщить кого к праведной жизни — тоже для протестанта слаще меда. И не насильно ведь. Сам пришел. Но я ее использовал для чтения, благо все на франкском напечатано. Через пару недель мог уже не особо мучиться, хотя впечатление на меня тамошние страсти произвели неприятное. То есть и раньше, как все, слышал, но сроду не задумывался. А тут дикие ужасы вперемешку с глупостями.

То всех подряд вырежут вместе со скотом и собаками. Даже индейцы такого не делали, забирая женщин и детей в качестве добычи. Да и мужчин не всех убивали. То козел плешивый медведя на детей натравил. Ну дразнились. Если ты такой могучий, парочке ухи поотрывай, а то зверя дикого звать сразу. И это якобы хорошо. Да много там такого, малоприятного. Например, царь Соломон был женат на фараоне. Честное слово, так и написано! Понятно, что на его дочери, но сказано конкретно: на фараоне. Я спросил — говорят, подразумевается договор формальный с соседним государством. Это в смысле на всех остальных баб у него таковой отсутствовал.

Там прямо россыпи странных историй. Собрать на прощанье у соседей золотишко, пообещав помолиться за них, и сдернуть навечно. В наше время это называется мошенничество и заканчивается тюрягой, а потом и путешествием на каторгу или в лучшем варианте в Новый Свет в качестве полураба. Может, и фараон с войском наказать аферистов помчался, а вовсе не чтобы заставить вернуться. Нет, в споры я вступать не стал. Еще чего не хватало. Вот когда методисты у меня станут в кабальных слугах горбатиться, можно на досуге и обсудить. Не наоборот. Не настолько я выжил из ума, чтобы делиться мыслями по поводу Писания.

Я не верю, что врагов надо прощать, и, если приходится, делаю это с рукой на рукоятке ножа. Потому как стоит его простить и отвернуться, как такой господин непременно попытается ударить в спину. Ближнего надо любить, но если он мне по крови родной или друг. Да и за теми приходится присматривать. Уж больно иногда звон золота сбивает людей с толку. А бывает, и денег не надо, чтобы хорошо знакомый человек выкинул невероятную глупость, которая боком не ему одному выйдет. Не стоит верить, что, если ты кому сделал добро, он отплатит тем же. Приходилось видеть в жизни всякое и даже хоронить излишне наивных.

— Жизнь ведь куда сложнее, — постарался я проникновенно выдать покрасивее, — чем нализаться да вкалывать с первых лучей солнца дотемна и завалиться спать. Вот я и кумекаю: чтобы пробиться выше, а не остаться на всю жизнь батраком, надо много больше знать и уметь. А это невозможно без учения. Может, вам смешно — в таком возрасте, да размечтался, — но я в работе зверь. Учеба — это тоже работа, разве нет?

— Мне отнюдь не смешно, — сказала мадам Ренье. — Напротив, ты явно заслуживаешь уважения. Не каждый способен дойти до такой мысли. Большинство так навечно и остаются невежественными и ничем дальше носа не интересующимися.

— Значица, так, грамматика мне нужна, чтобы говорить правильно. А еще география мира и его история.

Тут ее брови поднялись в изумлении, и я понял, что ляпнул нечто неожиданное. На самом деле это мне не для себя, а Бэзилу. Пусть разбирается, в чем отличия нашего мира от его.

— Ты не обидишься, если прямо выскажусь?

— Мадам! За тем и пришел!

— Давай уточню, — произнесла она. — Для начала ты должен избавиться от бесконечных «теперича», «моево», «чево», «приходют», «получицца», «кажный», «идтить» и многого другого?

— Совершенно верно! — согласился я. Вроде больше половины этих слов в ее присутствии не говорил и уж точно не ругался.

— Значит, помимо грамматики тебе нужна некая книжка. Достаточно простая для начала и одновременно с правильным произношением. Не диалект, а тот, который ввели официально в качестве государственного языка на всей территории Соединенных Королевств.

Я поспешно закивал, счастливый, что правильно поняла.

— Тебе нужно уметь свободно читать ясный печатный и письменный шрифты, говорить без ошибок и делать краткие записи, необходимые в жизни и служебных делах. Это возможно. При одном условии.

— Да, мадам?

— Будешь приходить каждое воскресенье после молитвы, и я стану проверять, какие успехи. — Она посмотрела и, будто извиняясь, пожала плечами: — Нужен стимул для учебы. Проверка усвоенного — хорошая методика.

— Я не всегда смогу. Особенно в страду. Хозяин не отпустит.

— Ну, это же не обязанность. В любой момент можешь прекратить. Не я заставляю, ты пришел.

— Да, мадам. Постараюсь.

— Вот. — Она вздохнула с облегчением. — Кроме беглого чтения важен пересказ текста. Чтобы увидеть, насколько усваиваешь прочитанное и не делаешь ли ошибок в разговоре. И еще… Я считаю, арифметика совсем не лишняя.

— Прибавить, отнять, разделить, умножить, дроби, проценты?

— Ты умеешь?

— Ага, — довольный, что сумел себя показать, ответил я.

— Сколько будет семь умножить на три? — коварно потребовала.

— Двадцать один, — моментально выдал я результат.

Таблица умножения, нарисованная Бэзилом, — великое дело. Когда доходит, почему так, дальше уже и деление не составляет труда.

— Садись, — сказала после паузы, указав на столик.

Между прочим, в отличие от обычной простой обстановки у методистов, и стул, на котором я сидел краешком задницы, и стол — с резьбой. Еще и дорогие должны быть. Ну говорили, пастор человек со средствами, но только сейчас дошло, что это означает. Стану богатым — тоже кресло с подушкой заведу. Только непременно расшитой.

— Если понадобится, можешь взять. — Она показала на перо и пододвинула листок бумаги. Писали мы в сарае обычно шилом по дереву или по бересте. Держать в моих пальцах крайне неудобно и ко всему еще наляпал вскорости клякс.

И тут последовал град вопросов. От простейших до вычисления стороны треугольника. Чем дальше, тем хуже. Например, некто занял сто ливров и выплачивает в конце каждого года по двадцать пять, включая погашение капитального долга и интерес заимодавца в размере четырех процентов годовых от непогашенной суммы. Какой долг останется непогашенным после расчета за третий год?

На самом деле складывать и вычитать я умел и раньше неплохо. Постоянно торгуя, даже по мелочи, пэйви с успехом заменят в исчислениях любого ростовщика. Мне приходилось с подачи матери искать результат посложнее: приняв ноль целых пятьдесят две сотых галлона в одном литре, найдите в английской валюте с точностью до пенни цену пинты жидкости, что стоит десять ливров за литр.

Вот остальное добыл из Глэна. Получилось очень просто. Правда, когда он пытался поразить меня более сложными формулами, оказалось, он мало что помнит. Теорема Пифагора со штанами и еще парочка простейших вычислений площади и окружности. Но мне же не в землемеры идти.

— Странно, — сказала она, когда я продемонстрировал деление в столбик и сложение дробей. — Никогда такого не видела. Сам придумал?

— Научили, — ответил я неопределенно. Показывать Бэзила пока рано. Если вообще нужно. Мало ли что в голову сильно религиозным придет. Одержимость, к примеру, обнаружат. — А вот такое, — сказал и принялся рисовать, как тот учил, попутно объясняя.

— Похоже, это двойная запись. Нечто подобное постоянно используется в деловых книгах. Итальянская система состоит в том, что доходы записывают слева, а расходы справа, и в конце страницы подводят баланс. Разница между двумя суммами показывает итоговый плюс или минус. Здесь еще и по группам. Система, опять несколько отличающаяся от привычной. Более простая.

То есть в очередной раз удивить мир не удастся. Никто даже «спасибо» не скажет бедолаге Глэну за его никчемные для наших времен знания. Тем более не заплатят. Я как-то абсолютно не удивлен. С другой стороны, он все же имел некоторое отношение к финансам и не врет полностью. Хотя мне от этого не легче. Ему тоже.

— Ты любопытный человек. Сам додумался?

— Нет.

Она подождала и, видимо сообразив, что не имею желания раскрываться, возобновила математические издевательства.

— Ладно, — сказала наконец, согнав с меня три пота и убедившись в неких познаниях, — ты молодец. Сейчас принесу.

И очень хорошо, что не позвала с собой. Мало того — по неуклюжести могу сшибить нечто, так еще и отдохнуть не мешает. Оказывается, от умственного труда устаешь не меньше, чем от пахоты.

Вернувшись, выложила на стол «Грамматику», как просил, и «Сказки матушки гусыни».

— Я хотела еще все три тома энциклопедии принести, — сказала несколько виноватым тоном, — там много статей по алфавиту, включая историю и географию, но думаю, для начала слишком много — тоже плохо. Справитесь с этими — продолжим. Идет?

— Конечно. Благодарю, мадам Ренье. Большое спасибо. Мне бы еще чего, чтоб завернуть, обещаю вернуть в целости и сохранности.

— Главное — выполнить урок и прийти.

— Не обещаю на следующей неделе, но в течение месяца обязательно!

— Вчера днем приходил работник Жака Сореля, — сказала она, выставляя тарелки на стол, Филиппу, когда тот вернулся усталый.

— У них тоже проблемы?

— О нет, — рассмеялась, вспоминая высокого сильного парня, страшно смущенного и притом упрямо гнувшего свою линию. — Как раз напротив. Он воспылал желанием учиться.

— Это который? Случаем не тот воришка, залезший в городской дом?

— О нет. Прежний. Ричард.

— Эймс? Будь с ним поосторожнее. Он ведь пэйви. Они все воры, драчуны, пьяницы, конокрады и контрабандисты.

— Ну насчет последнего я бы не ставила в упрек. — Дениз мило улыбнулась, отчего на щеках появились ямочки.

Филипп явственно надулся, недовольный напоминанием. Среди колонистов вовсе не считалось чем-то зазорным не платить пошлину за ввозимые и вывозимые товары. Их можно было под покровом ночи разгрузить не в самом порту, на глазах таможни, а в лодки. Или вовсе подняться по реке тихонько. Каждый второй коммерсант этим регулярно баловался, и каждый первый — изредка. А что делать, когда Париж требует возить только в Соединенные Королевства и покупать тоже там, хотя иной раз можно и ближе приобрести много дешевле? Семья Ренье имела несколько судов и тоже не отставала от остальных в объегоривании чиновников. В молодости и он этим занимался, пока не нашел себя в религии и не решил нести свет веры в глубину Нового Света.

— Ну, милый, — сказала она, — учить взрослого, наставлять его на истинный путь — не менее важная задача, чем детей. А он парень умный… — Она невольно усмехнулась, вспоминая, как тот старательно пытался говорить с парижским произношением. — Представляешь, самостоятельно изобрел бухгалтерские книги и доказал теорему Пифагора.

— И все же я настаиваю, чтобы в дальнейшем ты не принимала его одна в доме! Он не методист, да и христианин очень сомнительный. Они бродят из прихода в приход, своих священников не имеют и по мере необходимости выдают себя то за католиков, то за протестантов. Будет выгодно — и в сарацинских магометан запишутся!

— Преувеличиваешь, — неуверенно сказала Дениз. — Он крестился, я сама видела.

— Говорят, в их племени не только гадают, но и похуже чего творят. А сказано: «Не оставляй ворожеи в живых».

— Как угодно, Филипп, — согласилась Дениз.

Спорить в подобных случаях с мужем бесполезно. Проще уступить. Спокойнее жизнь в семье. А проверять уроки у Дика можно и в его присутствии. Или в пристройке, где учатся дети. В любом случае это может быть интересным. Не так уж часто ее удивляют, и жизнь в последние годы стала скучна. Если бы не школа и дети в ней…

— И кстати, — решительно сказала она. — Ричард еще и новый фасон туфель делает. Тот, о котором писала твоя сестра из Нового Амстердама.

— Тебе решать, — ответил Филипп.

Считать он умел замечательно. Выписывать из метрополии обойдется в несколько раз дороже, чем у местного кабального. И жене потрафит, и сам не в убытке. Пусть порадуется.

Глава 5 Поиск пути

В Старом Свете неизвестно с каких пор существует правило, в соответствии с которым человек не должен тратить больше трети дня на дорогу к рынку. Подразумевается, что вторая треть уходит на покупки и остатки — на возвращение домой. Это как раз те самые полтора лье от нашей фермы до города. Проблема в том, что других населенных мест, кроме редких ферм, во всей округе не найти. Поэтому ярмарочные дни отсутствовали. Вернее, ими являлся любой приход купцов по реке или с озер. Лавочники и ремесленники моментально слетались, норовя перехватить привезенные товары по низкой цене.

Сегодня выпал удачный день. Как раз всей семьей прибыли за последними покупками перед свадьбой. Все присутствующие обернулись на краснеющую Рут и шествующую за той сзади с видом сторожевого пса, с поджатыми губами и прямой спиной, мамашу. Разговоры и торговля временно прекратились. Люди дружно здоровались и наверняка разберут потом по косточкам прибывших. Во что одеты, что приобрели и на какую сумму — это обсудят до мельчайших подробностей обязательно.

Подозреваю, женская часть семейства и сама не очень представляла, зачем приехала, но в такие дни частенько удается отхватить нечто полезное и красивое. Выросшим в Мичигане или подобной глуши происходящее, наверное, представлялось огромным рынком и массой богатств, но я видел не только маленькие городки и Лондон, а и парочку портовых. Ничем особенным здесь удивить не могли.

Конечно, везли в основном произведенное за океаном. Шерстяные ткани и оружие всякого рода из Англии. Шелк, кружева, вино, оливковое масло, мыло и бумагу из Франции. Ткани попроще, посуду и всевозможные металлические изделия из Фландрии. Кофе, какао, сахар, перец, индиго, корицу с островов в Индиях. Соль, морскую рыбу, хлопчатобумажные ткани, кукурузную муку, табак, рис, индиго — из колоний.

Добрая половина заморских товаров попала сюда контрабандой. Даже не требовалось спрашивать бумагу об уплате пошлины. По низкой цене, понятно. То есть для тощих карманов она не такая уж и маленькая, но ничего общего не имеет с настоящей.

Дело в том, что наши пекущиеся о доходах короли за отсутствием золотых и серебряных рудников, как в южных землях, решили сделать прииск из колониальных жителей. Все здешние товары должны продаваться только на территории Соединенных Королевств, ввозиться только принадлежащими ее гражданам кораблями. Нам запрещено напрямую торговать с иностранцами, даже при уплате налогов и таможенных сборов.

Соответственно метрополия дерет три шкуры со своих заморских территорий. А местные негоцианты нередко при негласной поддержке здешних властей, с которыми находили общий язык, а иногда просто игнорируя запреты, тащат импортные вещи в огромном количестве. Аж до Мичигана свободно доходит.

Ну чего тут еще интересного? Живность продают, но уже все больше выращенную на фермах. Кур, гусей, поросят, кроликов. Рыжего трехлетку-мерина. Тысяча двести ливров. Не заоблачная цена, но каждому не по карману. Да первый попавшийся лошадь и не купит. Ага, гвозди. Трех размеров. И сколько стоит? Да что ты говоришь! Ну вообще. Выходит, есть смысл в моей идее.

А это что он делает? Нюхает бутыль объемом в пинту с какой-то черной жидкостью с задумчивым видом.

— Петрол? — потребовал Глэн. — Ты уверен?

— Естественное природное целебное средство! — авторитетно заявил продавец, закатывая глаза. — Помогает при лечении ревматизма, хронического кашля, лихорадки, зубной боли, мозолей, невралгии, геморроя, расстройства мочеиспускания, нарушения пищеварения и заболеваний печени.

Когда лечит от всего сразу, значит, ни от чего не помогает. Это я точно знаю. Моя тетка как раз промышляла замечательным универсальным средством. По крайней мере, боль оно точно облегчало. За счет присутствия в растворе опиума. Правда, торговля не особо шла. В деревнях не купят за неимением средств, а в городах и аптекарей хватает, со своими снадобьями. Им конкуренты без надобности.

— Тысячи благодарных больных, — твердо заверил мой родственник если не по крови, то по нахальству и готовности всучить любую гадость за полновесное серебро.

— Сколько стоит?

— Два с половиной ливра.

— Сколько? — возопил Глэн.

— Дешевле никак. Добывают в одном-единственном месте аж в округе Аллегейни, что в колонии Батавия, и ни у кого такого нет. А я ездил за снадобьем сам!

Я молча схватил Глэна за рукав и оттащил в сторону. Вот уж не собираюсь возвращать прохиндею дорожные расходы, чтобы глотать настолько дурно пахнущую жидкость.

— Ты не понимаешь, — зашипел великий предприниматель, быстро перебирая ногами, чтобы не упасть, — замечательное горючее. Гораздо лучше животного жира, китового или свечей.

— Вот это?

— Ну, желательно очистить для получения фракций. Бензином любые пятна сводятся, керосин в лампу заливают. Обычный перегонный куб, как при винокурении. Ты же умеешь. И сделать не проблема.

— Опять? Ты и сооруди. А потом купи петрол да продай результаты деятельности.

— У меня нет денег!

— Вот когда появятся, тогда и приступишь.

— Глупо даже не попытаться!

— За мой счет? Головой думай, — постучал ему пальцем по лбу, — ты представляешь, по какой цене твой замечательный петрол пойдет после перегонки? Затраты, финансовый директор! Масло или китовый жир гораздо дешевле. Сколько можно повторять: для правильной коммерции цена должна быть верной!

— Ричард! Глэн! — завопила хозяйка. — Где вы? Сюда идите!

Ну, кажется, поход закончился. Ржаную муку она продала еще при мне за нормальную цену. На севере выгоднее нашу брать, чем свою растить. Теперь погрузим закупленное в телегу — и домой.

— А еще, — уныло заявил Бэзил, — керосин хорошо вшей выводит. Меня воротит, когда вижу, как в волосах ползают.

— Лучше всего, — наставительно произнес я, — для избавления от клопов и прочей живности использовать красную ромашку, а также корень дудника и белой чемерицы. И потом… как думаешь, почему все коротко стригутся и бороды бреют? Отнюдь не из-за подлого происхождения. Так мыться проще.

— Не очень-то часто вы это делаете, — ядовито пробормотал вечно недовольный.

— А потому что не все еще усвоили твои правила гигиены. Ты пока баню построить не сумел. Потому преимущества ее остались даже для меня тайной. У дикарей, кстати, есть парильни, но мне не понравилось. Лучше в теплое время до речки сбегать и окунуться.

— Но ты же постоянно жуешь смолку!

В смысле его совет исполняю, заботясь о здоровье.

— Индейцы тоже, выпаривая ее на костре. Не знаю, насколько годны твои правила, а у них зубы редко бывают порчеными.

Он вывалился наружу, ощущая, как кружится голова от непомерного количества выпивки, и с облегчением подставляя разгоряченное лицо под холодный ветер. За спиной продолжали грохотать по полу ноги танцующих. В очередной раз тутошние протестанты поставили в тупик. Вроде им положено чураться веселья, выпивки и прочих радостей. Вот уж ничего подобного! Гудят третий день по поводу замужества дочери. Та уже вчера отбыла, а семейство продолжало гулять на всю катушку.

Попытался свернуть цигарку. Между прочим, собственное изобретение. Аборигены таких вещей не понимали. Либо использовали трубки, либо вообще жевали, смачно заплевывая все вокруг. Ничего удивительного, что очередная вроде бы многообещающая идея в народ не пошла. С бумагой в здешних местах напряженка, а достаточно тонкая практически отсутствует. То есть сам процесс местные знают, но дорого. Зачем, когда можно смолить трубку бесплатно? Она точно не сгорит и пальцев не обожжет. Все дело упиралось в наличие достаточного количества газет. А вот они как раз тоже недешевы и частенько бережно хранятся.

Руки коряво создали «козью ножку». Откуда всплыло название, так и не вспомнил. Вроде из какого-то фильма про Гражданскую войну. Заклеил языком, чуть не рассыпав, и выматерился сам на себя. Табак по вкусу, должно быть, очень напоминал махорку из тех же времен. Такой же крепкий и жутко дерущий горло. В принципе в лавке имелось несколько сортов и парочка вполне недурственных, однако тамошний хозяин вовсе не горел желанием осчастливить хорошим качеством батрака с фермы, не имеющего денег.

Чертовы методисты Сорели не курили, и даже спереть потихоньку или стрельнуть чуток за компанию невозможно. А это единственное реальное удовольствие, доступное здесь. Выпить толком не удастся, кокаин водится где-то в других местах. Даже девку найти огромная проблема, и они хотят нечто посущественнее ласковых слов. Тем более что прежний Глэн курил, и это не только психология, а и физическая потребность.

Приходилось просить у Дика. Тот без проблем давал немного мелочи при посещении города, но само втягивание во все углубляющуюся долговую яму ничуть не радовало. Невольно выстраивались отношения просящего и дающего. И без того в отвратном положении, но хуже всего, что и выхода никакого нет.

Отошел за угол и с наслаждением оросил стену дома. Маленькая, но гадость за все с ним случившееся. Главное, на глаза никому не попасться. Прибьют. Постоял, тяжело обдумывая пришедшую мысль. Кто он на самом деле такой? Привычки от прежнего тела, да и зовут его все, кроме Дика, Глэном, еще и тот называет Бэзилом, коверкая имя и в хорошем настроении, исключительно наедине. Представляться незнакомым людям вторым или сразу двумя, что ли? А зачем? Уже и сам привык к новому.

Прошел к родному сараю, заменяющему спальню, дом и сразу все приятное, — и уже под дверью затянулся бычком до самого конца. Дик нормально относился к курению и притом выставлял за дверь, стоило извлечь кисет. С другой стороны, сено внутри отнюдь не способствует пожарной безопасности и его опасения понять можно. В последнее время Глэн старательно пытался вспомнить, как спички делают. В аптеке имелся фосфор. Откуда-то помнил, что бывает не только белый, но и красный. Если первый сто пудов ядовитый, то про второй ничего не знал. В любом случае травиться не собирался. Пусть другие этим занимаются. Но ведь опять нужны деньги! Замкнутый круг.

Чисто в теории все элементарно. Взять какого-нибудь горячего клея, бросить в него кусок фосфора и сильно взболтать склянку или размешать содержимое, чтобы превратилось в однородную массу. Потом окунуть туда настроганных лучинок и дать засохнуть капле. Неизвестно, сера на палочку до фосфора прилеплена или после, но проверяется на практике.

В этом месте начинались обычные сложности. Во-первых, денег ни на серу, ни на фосфор не имелось. Во-вторых, из чего приготовить клей, он не знал. В-третьих, подобные вещи в их лесах мало кому понадобятся. Такими вещами надо заниматься в больших городах. Там и покупателей заметно больше, и материалы легче и по более дешевой цене достаются.

Пока что это были несбыточные мечтания. В ближайшие годы выкупиться не светило. Заодно пугал уход Дика. Какой ни есть, а все же нормально относится и даже помогает. Кто придет на его место и вообще появится ли некто или придется самому на себе тащить все, чем напарник занимается, — неизвестно. В этом смысле он люто завидовал. Тот умел буквально все — от подковывания лошади до работы топором или принятия родов у коровы. Наверное, смог бы починить и часы, найдись у кого поломанные. Ну не требовались в прежней жизни ему подобные знания!

Родители были достаточно обеспеченными, с детства не знал отказа, хотя все же не превратился в эдакого охреневшего от безнаказанности мажора. Не тот уровень и воспитание. Тусовки, девки и прочие кокаины без перехлеста, в меру разумности. Залетевшей однокурснице помог с врачами. Ну не требовались ему в университете дети. Да и потом предпочитал холостяковать без обязательств. Когда деньги имеются, снять очередную запросто.

Учился всегда хорошо, работал тоже ответственно. Понятно, не с самого низа начинал, да и на фирму пришел по знакомству, но дело свое знал и рос в должностях стабильно, не допуская серьезных косяков. Кто же думал, что важнее изучать технологии и историю прошлого? Ко всему еще не совпадающего во множестве деталей!

К сожалению, историей он вообще не интересовался, а о данном периоде имел самые смутные понятия. Тем не менее Дик в него вцепился не хуже клеща (совсем не филологический оборот, пришлось наглядно с этой гадостью познакомиться) и принялся вытягивать подробности. А что он, в натуре, мог выложить? Оказывается, когда очень хочешь, нечто всплывает, и в немалом количестве.

Правда, неизвестно, какая оттого польза. Скажем, «Колорадо — штат богатый, золото гребут лопатой» неизвестно из какой книги или сообщение о наличии россыпей в Калифорнии и на Аляске вроде интересны, но где те штаты и как до них добраться? А попадешь, как через всю страну назад в цивилизованные места притащить драгоценный металл? Конкретного места он не знает! Искать можно годами.

И все же… Информации, пусть и отрывочной, в голове по разным поводам оказалось море. Первая исчезнувшая колония Роанок,[15] Квебек, и откуда он взялся в качестве французского острова в английской земле. Война за независимость при помощи Франции и Испании на примере фильма «Патриот». Покупка Луизианы. Захват индейских земель. Гражданская война и Линкольн с освобождением негров из рабства. Техас, форт Аламо и мексикано-американские войны. Бизоны, мустанги, пастбища, регуляторы и бандиты на Диком Западе. Девочка Элли из Канзаса и пылевые бури тридцатых. Резервации для индейцев, зараженные оспой одеяла и пять цивилизованных племен юга. Железные дороги, связавшие страну. Раздача бесплатно участков на западе…

Вот какой от этого всего прок в другом мире, он не представлял, но почему не потрафить Дику, раз тому любопытно. Тут не только короли другие, тут англичане говорят по-французски! Дурдом. Иногда казалось, что он в компьютерной игре и это очередная дикая фантазия программистов. Типа новые технологи и с эффектом присутствия. Какое там! Болит абсолютно реально, когда порют или пинка дают за нерадивость. И какому недоумку вообще пришло бы в голову заставлять начинать в подобной роли без подсказок и возможности переходить на ступеньки выше. В момент такие умники прогорели бы.

Толкнул дверь и обнаружил своего товарища по подневольной работе. Тот, как обычно, нечто изучал в книге. Вот в данном отношении он реально не завидовал, а восхищался Ричардом. Его упорством, с которым тот получал и впитывал знания. И постоянной беготней в город за несколько километров не с целью надраться паршивой выпивкой до скотского состояния, а получить очередную порцию наставлений, газету или книгу.

Мозги у того были не только не хуже промокашки, моментально поглощая новые идеи и концепции, но он ведь умудрялся не просто прилежно запоминать чужое, а разбирать по части полезности и при необходимости использовать уже в новом виде. Карман и шнурки пришлись по вкусу и даже сумел на том заработать, хотя, казалось бы, чего проще самим сделать. Нет, за туфлями к нему приходили.

Сейчас рядом с книгой лежали неплохо исполненные чертежи некоего механизма. В отсутствие Дика он, естественно, посмотрел. Ничего не понял. То есть приспособление должно было кромсать металл, судя по рисунку, а вторая деталь — что-то творить с обрезком. Что и как — не дошло. Сроду такими вещами не занимался. Зато уверен на все сто, хитрозадый парень Эймс нечто из сказанного им пытается претворить в жизнь. Не иначе, выйдут вторые шнурки, да только лично ему, автору идеи, ничего и не достанется. Именно поэтому и молчал про спички, оставив себе на будущее. А то выходит не дележка, а чистый грабеж. Кража интеллектуальной собственности.

Ко всему еще аборигены и не подозревают о такой вещи, как патенты или бюро регистрации изобретений. Стоит одному нечто создать — и сразу набегут копировщики. Ты мучаешься, стараешься, а другой пользуется твоими многолетними трудами.

— Ага, — сказал Дик, внимательно осмотрев Глэна с головы до ног, — все равно уже темно, и глаза ломать не хочется. А ты готов к употреблению.

— В смысле?

— Пьянство выдает то, что трезвость скрывает, — ответил пословицей. — Вернемся ко вчерашнему.

Он невольно застонал, проклиная себя в очередной раз за излишне болтливый язык. Теперь не отстанет, пока не вытащит обычную немалую порцию информации.

— Зачем? Тебя потянуло в философию?

— А что такое философия?

Он невольно повторно взвыл, осознав, куда дело идет.

— Ну ладно, — согласился Дик, ухмыльнувшись, — отложим на другой раз. Давай вернемся к этой твоей странной концепции.

Очень плохо на него влияет жена пастора, забивая пустую голову новыми словами. Но ведь, стервец, к месту упоминает! Не просто изображает, а реально в курсе значения.

— Итак, наилучших экономических успехов достигли протестанты и наиболее динамично развивались страны, где они составляли большинство. Причина в рассматривании богатства как свидетельства правильности пути, подтвержденного Богом. Успех как дарование свыше. Религиозная доктрина как обоснование добродетельности труда. Так?

— Ну допустим, — осторожно согласился Глэн, в очередной раз поражаясь, насколько точно Дик запоминает формулировки. — Индивидуализм, плюс всеобщая грамотность, плюс аскетизм, плюс личный успех как путь к Богу — равно буржуазность, демократия, успешное государственное развитие.

— Так, может, дело вовсе не в религии, а в грамотности? Лютер учил, что лишь с помощью личной веры можно получить милость Божию. Поэтому каждый христианин должен сам уметь читать святую книгу. Это предполагает всеобщую грамотность и закладывает основы для перевода Библии. А на родном языке при наличии книг знание распространяется быстрее и шире, чем когда в университетах зубрят тексты на латыни. Есть такая байка: «В глубинке помер священник, нового не прислали, избрало обчество викарием наиболее умного службы вести. Посмотрел он на духовные книги, а ни одно слово не понятно, чужой язык. Прочитать-то можно, буквы знакомые, но смысл неведом.

Вышел он на амвон, показал пастве книгу:

— Знакома ли вам эта книга?

— Да, — кричит народ, — все время из нее нам читали!

— Раз знакома, то мне из нее и читать не нужно: все уже и так знаете.

Потом показал другую книгу:

— А эта знакома?

— Нет, впервые видим!

— Ну, раз из нее молитвы не читали, то и мне не следует».

А тут именно на родном языке все написано! По-моему, все дело именно в распространении книжной мудрости за счет возможности у большего числа людей прочитать даже научные сообщения. Сначала была грамотность, а потом протестантизм! — закончил уверенно Дик.

— Что было раньше, курица или яйцо? — кисло ответил Глэн. — Широкое распространение грамотности и культ личного успеха привели к возникновению протестантизма, или протестантизм повлек за собой грамотность и личную ответственность? Сам сказал про Лютера. Каждый подлинный реформатор одновременно являлся переводчиком и просветителем. Только наверняка еще и другой фактор сыграл. Северные окраины католического мира, как и все окраины во все времена, занялись элементарным экономическим и политическим сепаратизмом от Рима. Который очень одобряли и раздували местные князья и графья, заодно нацелившись на церковные земли. Дикие и бедные провинции были достаточно грамотны, а население усиленно торговало и всячески пыталось обогатиться. Отсюда и возникла религия. А поскольку все грамотные начинают толковать Библию, нет крупных общин. Попутно нет иерархии и в ней заметной карьеры. Значит, в священники идут те, кто хочет нести истину людям, а не те, кто хочет носить золоченые облачения.

— Не вполне так. Протестантский священник становится наверху иерархии, выше его нету никого.

— Он не имеет силы дальше собственной деревни или общины, потому обычно вынужден вести себя достойно. Все же на глазах у всех.

— Ну, примеры можно найти самые разные. Проблема — что сначала: религия или грамотность. По мне, не протестантизм привел к появлению «протестантской этики», а сначала начали возникать определенные нормы поведения, а только общие для большого числа верующих правила начали менять под себя религию.

— Занятная идея, — сказал Дик, помолчав. — Ты, главное, с кем другим ее не обсуждай.

— Да мне и с тобой не особо хочется. Послушай, а ты в Бога вообще веришь?

— Конечно, — ответил сильно умный батрак, — как можно не верить. Он есть создатель всего сущего и давший людям душу, в отличие от животных. Другое дело обряды. Каждый называет его по-своему и молится как нравится. Лиц у него много, для каждого хватит.

— И для сатанистов?

— Кого?

— Поклонников дьявола.

— Это тоже одно из его воплощений. Ведь всемогущему нет нужды допускать соперника более слабого, а более сильный давно бы уничтожил врага милосердного и прощающего все подряд.

— Это ведь ересь, — неуверенно сказал Глэн.

— Мы живем в краю, где через одного в секте состоят. Одной больше, одной меньше. Какая разница! Эдикт относится ко всем христианским конфессиям, а в теологические споры с духовными наставниками я не вступаю. И тебе не советую.

Глава 6 Перспективные идеи

— Итак, — несколько озадаченно произнес мэтр Пишо, — давайте еще раз проверю свои записи для окончательного согласования. — Он посмотрел сквозь толстые очки в свои закорючки. — Месье Ричард Эймс представляет чертежи механизма, а также приобретает полосовое железо для изготовления продукции.

Второй раз он уже не стал смотреть с недоумением. Усвоил, что раньше времени не хотим называть товар. По соглашению, заверив бумагу по всем правилам, он не имеет права болтать о нашем контракте. И причину понимает не хуже меня. Если пойдет слух о неких серьезных дополнительных доходах, выкупиться из кабалы станет много тяжелее. Мари своего не упустит. Да и глупо было бы на ее месте отказаться от работника за ту же сумму. И чем больше падает в мой карман, тем больше ей может достаться.

— В свою очередь мсье Шарль Дюмон оплатит изготовление механизма из собственных доходов сообразно чертежу и присоединение к приводу от мельницы. А также договорится о выкупе контракта и отпуске на свободу месье Ричарда Эймса. Прибыль от производства делится пополам за вычетом расходов на контракт, кои должны быть возмещены Дюмону.

Это правильно и честно. Если не выгорит, он получит от меня денежку, пусть и не представляю, откуда серебро взять. Все вбухал в удачно подвернувшееся железо. Ну, на худой конец, его можно продать без прибыли. Цена невысокая, прежнему владельцу досталось по случаю с затонувшей баржи, и он не нашел, куда приспособить. Так и лежало бессмысленно, пока не осенило меня. Как-то не очень хочется менять одного хозяина на другого. Но здесь и сейчас без риска не обойтись. Иногда стоит идти вперед, не зная, чем закончится.

— Нет дополнений? Оба согласны?

— Да.

— Все правильно, — ответили одновременно.

— Тогда подпишите, — приступая к официальному заполнению гербовой бумаги, пригласил мэтр Пишо.

— Итак? — несколько нервно сказал Шарль, когда мы остались одни. — Ты действительно изобрел станок для производства гвоздей?

Вещь эта, несмотря на обыденность, достаточно редкая и дорогая. В любом пожаре гвозди собирали непременно и погнутых не выбрасывали. Самый лучший кузнец мог выковать две-три сотни в день, если ничем другим не занимался. Потому и недешево. Ведь гвозди нужны постоянно, и в немалых количествах.

— На самом деле все очень просто, — с облегчением, что сейчас все решится, выложил я свои старательные чертежи.

Идея — это сущая ерунда. Глэн много чего болтает, и само существование разделения труда в мастерской отнюдь не великое откровение. Младшим, ученикам, подмастерьям всегда поручались более простые операции или доведение до блеска готовой вещи. Тонкие процедуры совершает хозяин. А вот представить, как это выглядит, без уроков у мадам я не смог бы. Масштаб, четкость линий, разрез. Рисунки полей и домов с расчетами пошли на пользу.

— Гвоздь не выковывается из прутка, а вырезается. Полосовое железо помещается в трубку, причем стержень толкает железо вперед посредством двух ремней, прикрепленных к рычагу. Получается, перед каждым ударом ножниц полоса проворачивается. Угол клинышков одинаков, а ширина равна расстоянию между неподвижным лезвием и упором. Пружина придерживает гвоздь во время отрезания; затем другой механизм передвигает его в сторону и вдвигает в тиски, а молоток, нажимаемый пружиной, образует с одного удара головку…

— Помолчи, — резко сказал Шарль.

Что-то бормоча под нос и прикидывая пальцем на бумаге, он принялся обдумывать. Минут десять продолжалось. Потом хмыкнул и посмотрел на меня.

— Да? — спросил я с холодком в спине.

— Удивил, — сказал он, хлопнув по плечу дружески. — Такого не ожидал. Неудивительно, что не взялся сам. Пружины вряд ли удастся изготовить у наших кузнецов, но я еду в Квебек. Ты все продумал!

Ага. Отнюдь не сразу завалился. Сначала надеялся сам все организовать и даже не платить, разве за само железо. Руки имеются, и ничего особо ужасного. Даже начинал пару раз на тему беседовать. К сожалению, опыт у меня подобного рода минимальный, а одному хозяева не позволят работать. И даже с Клодом. Сразу начинаются расспросы и подозрения невесть в чем. Проще на стороне заказать. Только самому мне из Де-Труа в ближайшее время хода нет и столько не накопил, чтобы с заказами на серьезные механизмы бегать. После покупки материала на гвозди остался гол и бос, ухнув полностью все сбережения. А как иначе? Такие полезные сделки часто не случаются. Он хотел либо все, либо ничего, сообразив о моей заинтересованности. Хуже того, строить пришлось бы и привод, что тоже влетит в хорошую сумму. Уж лучше прибыль пополам и заботы тоже.

— И кому сбыть, знаешь?

— Есть кандидатура из родичей мужа Рут, на свадьбе познакомился. Не великий купец, но лавка имеется. Для начала сойдет. Обещал приобрести любое количество без второго слова. Особенно если будет чуток дешевле. Но можно и в Канаде с кем солидным сговориться. Правда, придется за провоз платить, и считать надо.

— Посмотрю на месте, — обнадежил Шарль, давая без сомнений знать — купился. — Гвоздарный станок, — сказал с удовольствием, — на первый взгляд всем хорош. Но вот скорость движения придется на ходу определять. Иначе могут полететь шестерни. Запасные тоже лучше заказать. Ох и дорого мне обойдется твоя затея!

— Наша, — быстро возражаю.

— Платить в первую очередь мне! Когда еще гвоздей нашлепаем, если вообще не сломается твой станок на третьем.

Грамматика оказалась не менее тяжкой, чем работа в поле. Упорно приходилось повторять правила, следить за собой при разговоре и не поддаваться на выпученные глаза и подначки, когда обращаешься к хорошо знакомым людям правильно. Как мысленно повторишь пару тысяч раз вместо «евойный» — «его», так невольно обращаешь внимание на простонародный выговор в устах мэра или даже пастора. Со временем и сам стал замечать в чужой речи разнообразные «ихние» и «че-то». Но чем дальше, тем становилось труднее.

Сначала госпожа Ренье подсунула «Правила приличного поведения отрока». Маленькую хитрость понял влет, но с интересом изучил. Если не считать непонимания отдельных слов, которые старательно выписывал и потом обсуждал с мадам, особого удивления или открытий мне этот труд не подарил. Наставления в основном сводились к необходимости относиться к окружающим с уважением. «Будучи на людях, не клади руки на те части тела, которые прикрыты одеждой», «не тряси головой, не качай ногами, не вращай глазами, не чавкай, не бери пищу руками, не допускай, чтобы твоя слюна попала в лицо другому, поэтому не приближайся к нему вплотную во время беседы».

Фразы: «Любое действие в обществе должно производиться с определенным уважением к присутствующим», «Не делай ничего другу, что могло бы обидеть его» или «Если нужно дать совет или сделать упрек, подумай, как поступить — сказать на людях или с глазу на глаз, когда и в каких выражениях» тоже ничуть не отличались от наставлений доброго родителя. Однако было и иное, подходящее скорее духовному лицу. Ну не могу всерьез относиться к «Будь кроток и мягок в выражениях» или «Когда видишь наказание преступника, ты можешь быть внутренне рад, но всегда внешне вырази сострадание к несчастному».

Лицемерием попахивает. Слава Господу, это слово уже выучил и смысл тоже. Ну что это такое: «Чти и повинуйся родителям, хотя бы они были бедны». Аж противно. Будто почтение и уважение детей зависит от наличия золота в кармане. Зачем такие вещи специально оговаривать? Или: «Развлекайся как подобает мужу, а не грешнику». Тьфу на таких советчиков. Хорошо задумаешься — становится ясно: большинство правил намекает — правильное поведение будет вознаграждено должным образом не на земле, а в царстве небесном. Спасибо, я бы взял в первую очередь здесь. А там, надеюсь, Господь по милости своей простит меня, грешного.

Ладно, что еще можно найти в доме пастора-методиста, помимо предложения говорить о Боге серьезно и почтительно? В иных отношениях я давно научен держать язык за зубами. Ничего такого мадам излагать не стал, честно сдав очередной экзамен. Вот еще одно новое выученное слово. И в награду стал получать «Новости Нового Амстердама» из Батавии, «Известия» из Квебека и «Городское время» из Новой Галлии.

Наши земли вообще место достаточно странное. Поселенцы пришли из Канады, хотя напрямик было бы гораздо ближе. Дело в том, что ни в Батавию, ни в Альбион через земли Охайо или ирокезов дорог не существует. То есть пройти и проехать можно, но уж больно сложно. Торговцы ходят очень редко, предпочитая дешевле и быстрее через Великие озера и реку Де-Труа на Оттаву, Монреаль, Квебек. Короче, новости доходят с заметным опозданием и всем интересны. В данном случае мне не для тренировки в чтении, потому что вообще можно нечто узнать о мире интересное.

Например, во Франции, кроме очередной вялотекущей войны с Испанией в Индиях и огромных затрат на нее, еще и неурожай с сильнейшим голодом случился. Как говорит мадам, объясняя очередной тезис: «И какой отсюда вывод?» Да простейший. Скоро потянутся через океан корабли со вновь набитыми полными трюмами кабальными слугами. Иных на краже поймают, когда с голода брюхо подведет, другие сами готовы запродаться, лишь бы детей спасти. Цена на контракты непременно упадет.

Больше того, не только до Де-Труа газеты долго следуют. Последние новости и до самих колоний приходят с огромным опозданием. Месяцы, а то и годы. Так что есть вероятность, что прямо сейчас в Новом Амстердаме, Квебеке или Сент-Иле извергаются суда ужасным человеческим грузом.

А вот хорошо это или плохо для меня — совсем другой, крайне интересный вопрос. Скорее всего, ни хорошо ни плохо. Потому можно продолжать в том же духе, постигая все возможное.

С некоторых пор, помимо непонятных слов, аккуратно исполненных чертежей, решения задач и упражнений по измерению площадей, мои тетрадки (подарены мадам Ренье за успехи) заполняют тщательно переписанные образцы разнообразных деловых документов. Договоры о купле и продаже, сдаче в аренду, расписки о займах, свидетельства о праве владения участками, закладные, документы на кабальных слуг и негров-рабов и т. д.

— Хорошо, что зашел, — сказал Мюнцер, наливая без просьбы большую кружку пива. — Твой жулик опять сбрендил.

— В каком смысле? — удивился я, оглядываясь на сидящего в углу Бэзила.

Со временем тот слегка приспособился. Руки по-прежнему не оттуда растут, но хотя бы не требуется стоять над душой, показывая, как навоз или сено собирать, и подбадривая пинками. Можно уже оставлять одного, в надежде на завершение работ без пригляда. Что при этом не опрокинет на себя ничего тяжелого или не обварится по бесконечной глупости и неумению. Он даже начал нечто простенькое на франкском лепетать. Я за добрый год совместной жизни лучше русский понимать стал, чем он на общем для всех языке объясняться.

— Поговорил с моряком, специально ему послал из ваших, англичан, теперь сидит и напивается, забыв нормальную речь. Платить опять ты будешь?

Взгляд подозрительный. Мюнцер очень не любил чего-то не понимать, а моего отношения к бесполезному типу и заботы о нем ничем для себя объяснить не мог. В заверения о любви христианской к ближнему и нуждающемуся справедливо не верил и кривился. Я бы тоже не поверил на его месте, но не собирался излагать иные скользкие подробности.

— Посмотрю, — сказал я неопределенно и, прихватив кружку, пошел к напарнику по трудам разнообразным.

Смотрел он действительно странно, будто не замечая.

— Хай, — произнес я, усаживаясь напротив, — в чем опять проблема?

— Пролива нет, — сказал он после длинной паузы.

— Чего?

— Между Сибирью и Америкой, точнее Чукоткой и Аляской, должна быть вода.

Что есть за земля Сибирь, я уже знал. Как перестала мадам обращать внимание на мои странные вопросики, привыкнув, сразу поинтересовался Россией. Для начала она посмотрела в Энциклопедии и порадовала сообщением оттуда. Оказывается, Россия, или Московия, великая империя протяженностью от Европы до Азии от двадцать четвертого до сто тридцатого и в ширину от сорок пятого до семьдесят второго градуса. Столица Москва или Петербург.

Так и написано, без всяких шуток. Три строчки. Россия, или Московия, Москва или Петербург. От сих до сих. И все. Великая империя, ага. Правда, оказалось, некий Дефо написал дополнительные приключения Крузо. Почему-то первой книги у пастора нет, зато вторая оказалась. Она меня заставила прочитать главы о России, раз уж сильно интересно. Там автор ездил по этой самой Сибири. Судя по описанию, нечто вроде Канады. Такие же дикари и минимально властей. Так прямо и сообщил: жители все язычники, за исключением ссыльных. Совсем как у нас отправляют преступников, которым дарована жизнь, ибо бежать отсюда невозможно. На севере вечный снег, на юге дикари, на востоке океан, а запад есть место, откуда отправили на поселение в наказание, и обратной дороги нет.

Хотя московиты, по его мнению, едва ли заслуживают названия христиан, однако они выдают себя за таковых и по-своему очень набожны. Этого я вообще не понял, и мадам тоже не сумела растолковать. Набожные, крестятся, так чего ему надобно? В любом случае он умудрился не описать ни одного русского ни внешне, ни по поведению. А уж ходить жечь идолов в чужой стране и вовсе отдает безумием. Я даже засомневался, был ли он вообще в той стране. Но главное — нечто под названием Россия, или Московия, все же в Старом Свете имеется.

— А моряк заявил, там перешеек! — продолжал переживать Бэзил. — Тут, — стуча по столу кулаком в негодовании, вскричал он в голос, — плавал еще Беринг по заданию Петра… или не Петра… в каком году… Пролив есть!

— Странная фамилия, — оглянулся я: вроде никому мы не интересны, народу еще мало, а те, кто есть, пьют со своими, — на немецкую похожа.

— Он и был немец.

— В России?

— Ну служил он царю, чего не ясно?

От расстройства даже на меня голос повысил.

— Да все ясно. Теперь можешь смело, как выкупишься, идти на север. И через этот самый перешеек, если по дороге индейцы не грохнут, глядишь, и придешь к родственникам.

Он посмотрел дико.

Как и обо всем остальном, об истории родной страны Глэн имел крайне смутные знания, что и неудивительно. Но кое в чем был уверен, убедившись на собственном примере. Например, что есть дворяне, горожане и крестьяне. И у каждого сословия свои права и обязанности. А он никто и звать никак. Захолопят, как пить дать, и правильно сделают. Кому нужен чужак без поддержки и денег?

— Это не мой мир…

— А то ты раньше не догадался! Все ныл про Англию и Францию отдельно и их войны.

— Это другое…

Совсем плох.

— Ну, хоть теперь можно быть уверенным, что бабушку в прошлом не прибьешь.

— Бабушку? Откуда ты знаешь? — подался вперед.

Положительно, голова не в порядке. Сам как-то, подвыпив, излагал очередную теорию, что можно изменять мир, не боясь уничтожить собственных предков и оттого исчезнуть. Это было бы любопытное зрелище, но боюсь, дотянуться до них не удастся. Уж очень далеко ехать, да и не в курсе Бэзил про предков дальше дедов. На этой почве он панически страшился возвращаться в Россию нынешнюю и плакал от невозможности стать боярином.

Проспался и забыл о занимательном разговоре. А вот я таких вещей не упускаю. Здесь фактик, там второй — глядишь, и выйдет польза.

— Шучу я. А знаешь, тебе надо развлечься. Вон видишь, женщина из приезжих? Она на баркасе в третий раз к нам заглядывает вместе с братом-купцом. На, — я вложил ему в безвольную руку монету, — будешь должен. Предложи. Только не на людях.

— Откуда ты знаешь? А… чего это я. Пробовал?

— Запомни, — невольно ухмыльнулся я, — настоящие мужчины о таком не говорят.

— До чего же я дошел, господи, — пробормотал Бэзил на русском. Настолько я уже понимал. — Раньше бы и не глянул на такую, — сказал уже на английском и поднялся.

И чего ему не нравится? Конечно, Мишель моложе, но она и просит больше. А у этой есть за что подержаться, задница каменная, а на груди кружка величиной в кварту[16] стоять может. Полная, если не ясно, о чем я.

Отвалился на стену и стал расслабленно наблюдать за происходящим в зале. Морячки еще не дошли до правильного градуса и драться не собирались. Купцы и трапперы тоже тихие. Да и нет настроения. Играть тоже не хочется. Устал. От всего. От работы на износ до холодов, от учебы, от которой голова устает не меньше, и от неприятных мыслей о родичах. Два письма отправил — и больше года молчание. С этими тоже почты мне не было. А уж читать и писать, пусть плохонько, среди наших найдется кому. Неужели все так паршиво в Европе? Мне еще добрых полтора года, прежде чем смогу выписать кого-то из младших. Отодвинул в сторону плохое и вспомнил об успехах.

Надо сказать, когда мадам Ренье поняла, что месяцы идут, а сдаваться я не собираюсь, она допустила до библиотеки. Первое ухваченное самостоятельно было «Законодательство о свободе и кабальном рабстве». То есть общие вещи я и раньше знал, но вот подробности и правильные формулировки… Вторым оказался «Черный кодекс». Не очень понимаю, зачем ей в Мичигане юридические нормы по части негров, у нас тут до сих пор не водились, но в качестве сравнения с моим положением и для лучшего понимания замечательного юридического дела оказалось очень уместно. Правда, бился я много дольше и тяжелее, чем с грамматикой. Куча слов даже не на франкском, а латыни, и частенько страшно запутано. Как бы не сознательно.

После этого на обычной литературе душой отдыхаешь. Ага, я прочел четыре книги самостоятельно! «Дон-Кихота», «Путешествия Гулливера», сборник пьес Мольера и Шекспира, а также «Африканские путешествия» Поля де Шайю. Сервантес мне не понравился, хотя честно дочитал. Одного сумасшедшего Глэна рядом достаточно. По мне, настоящий там один Санчо, а все прочие — воспаленные видения больного мозга. Рыцарство в нашем мире если и имеется, то точно не на дорогах. А испанцы те еще любезники, жгущие на кострах еретиков и нарушающие правила капитуляции.

Гулливер был занимательней, хотя тоже не имел отношения к обычной жизни. Ну да сказки я понимаю. Пьесы пошли гораздо лучше и даже имели успех в доме Жака у взрослых. А про Африку я даже показывать не стал. Рано еще детям такие ужасы слушать. Попойки, драки, штормы, людоеды, рабовладельцы, пираты, туземные царьки, ловящие соседей для продажи в обмен на ружья и порох. Это все у нас прямо рядом имеется. Только вместо негров индейцы. Как увидят не той расцветки, так и зарежут. Белых колонистов не так ненавидят, как чужое племя.

Ладно, Глэн уж вырос и до фермы сам способен добраться. Допил, оставил мелочь у Мюнцера за себя и за него и предупредил, что ушел. Свежий воздух на улице приятно охладил. Неторопливо отлил и, обнаружив силуэт сидящего на пеньке для колки дров, подошел.

— Здравствуй, Шустрый Койот, — сказал в своей обычной невозмутимой манере старый вайандот,[17] попыхивая трубкой.

— Ты же знаешь, — садясь напротив на корточки, чтобы не нависать, а смотреть в лицо, произнеся с досадой. — Поваленное Дерево, не люблю, когда меня так называют.

— Почему? Хорошее имя досталось.

Сам уж точно имеет прозвище с намеком.

— Почти у всех племен он символ хитрости.

Говорил индеец на франкском не хуже большинства фермеров и достаточно чисто. Ничего удивительного. В молодости несколько лет жил при иезуитской миссии, пока не перебрался к потаватоми, женившись на одной из тамошних девушек. Вроде не ссорился, но и не ужился. Это для колонистов он индеец, а те своим совсем не считали. Отделился. Собственно, потому и имя такое. Вырванный с корнем из родной почвы, так и не прижившийся в иной.

У него было нечто вроде фермы, где сажал то же, что и белые, и даже скот держал в хлеву. Точнее, к моему появлению семейство насчитывало не меньше сотни человек, несколько домов, возделанные поля и в Де-Труа с добрый десяток скво из его дома — внучек, дочек и прочих племянниц, вышедших замуж за колонистов-католиков и исправно рожавших ему потомков со смешанной кровью. Когда в Де-Труа заезжал кюре, всегда наступало оживление. Крестили новых членов рода, отпевали погибших и умерших, исповедовались.

У здешних даже имелось определенное название для таких — митифы. Уже не индейцы, но еще не белые, происходящие от смешанных браков. В правовом смысле они ничем не отличались от остальных, зато при ссорах им могли и припомнить происхождение. Ну это как водится. Англичане рассказывали анекдоты про скупость шотландцев, выпивку и желание подраться ирландцев, вороватость фламандцев, глупость с гонором нормандцев и излишне высокое мнение о себе французов. Те, в свою очередь, недолюбливали жителей острова и любили обвинять их во всяческих грехах.

Правильней было бы сказать, что Соединенные Королевства в целом очень большие, но, даже глядя на Англию, несложно обнаружить различия между Севером и Югом, Западом и Востоком, а также между сельской местностью и городом. Характер людей, еда, традиции, одежда и язык частенько сильно различаются. Да и разнообразие природы не может не вносить в поведение определенный вклад. Поэтому митифы ничем особенным от прочих не отличались. Выходцы с Юга бывают не менее смуглыми, а с северных гор даже более дикими и непредсказуемыми.

Охотился Поваленное Дерево только зимой и имел собственные участки где-то далеко в чаще, принося на продажу прекрасные шкурки пушного зверя. Между прочим, когда хотел, умел нормально разговаривать и не вспоминал прозвищ.

— Я тебя когда-то обманывал?

— Не самый сильный, зато хитрый и всегда найдет возможность получить выгоду. Причем все будут уверены в своем превосходстве, а на деле больше всех получает койот.

— Мне уйти? — зло спросил я.

— Почему ты не куришь? — спросил он неожиданно, заставив растеряться. — Ты же не методист и не квакер. Бретанцам[18] можно.

— Индеец, который не пьет, заинтересовался, почему белый не курит?

— Давным-давно, — заговорил вайандот размеренным голосом старого сказителя, замолчал и продолжил уже нормальным тоном, — я был молод и крайне глуп. Встретил по дороге к фактории двух трапперов. Они меня угостили выпивкой. Потом еще и еще. Добрые такие, готовые поделиться с первым попавшимся по дороге охотником. Утром очухался — ни бобровых, ни пушных шкур, ружья нет и даже лошадь увели, а голова болит жутко. И ведь не просто так шел: для семьи многое приобрести требовалось. Мы тогда чуть с голоду не умерли. До сих пор стыдно.

— Не догнал?

— Я их потом встретил. Лет через пять. У меня память хорошая и на плохое, и на хорошее.

Я посчитал за лучшее не выяснять подробностей случившегося. Хотя про Поваленное Дерево говорили, что он в душе почти белый, в иных отношениях спокойнее не знать. Снятый скальп — не самое плохое, что случается. Странно, что вообще о таком заговорил. Не так часто радует откровениями.

— Но вот с тех пор не пью. Совсем. И детей бил смертным боем, если кто посмел приложиться к бутылке. Это слабость, и нельзя ей потакать. Человек должен быть выше и не превращаться в животное.

— Мне лет пять было, — заговорил я без особой охоты, когда он замолчал в ожидании. — Добрался до отцова кисета. Потом было жутко плохо и выворачивало наизнанку. Уже внутри ничего нет, а желчью рвешь. Сначала не мог находиться даже рядом с курящими, потом притерпелся. Только в рот не беру.

— И чего в том тайного?

— Да ничего, — произнес я с досадой, — но мне приятнее выглядеть верующим, чем отравившимся.

— Шустрый Койот и есть, — определенно с удовлетворением подвел черту старый индеец. — Договорился?

— Да. Подойди к Шарлю, — поднимаясь, отрезал я, испытывая злорадное удовольствие от отсутствия подробностей. Пусть сам выясняет.

Хоть здесь сверху оказался. Его внук получит работу на ферме вместо меня, и компаньону по гвоздарному станку хороший аргумент для переговоров с Жаком и Мари. Пожалуйста, есть замена и просит не сильно много. На самом деле молодой парень положил пламенный взгляд на девочку Сорелей. Пара лет — и войдет в возраст, а пока привыкнет. Заодно будет в курсе, чего у них там на ферме имеется и сколько просить в качестве приданого. Нормальные индейцы платят за скво, а здешние на удивление охотно приняли правила бледнолицых. Полагаю, от иезуитов усвоили новый взгляд.

— А забавную историю не хочешь на прощанье?

Я замер. Ну есть такая слабость, потому и Бэзила не стал затыкать в свое время. Люблю, когда красиво врут. Правду, один черт, никто не рассказывает. Разве что около и возле. В молодости он был волкодав! А чего сейчас болонка? Так приболел.

— Знаешь, почему осина всегда дрожит?

— Иуда на ней повесился. А другие говорят, — озадаченно сообщил слышанное еще в детстве, — крест для Господа из нее сделали, потому до сих пор в ужасе.

— А ты один раз посмотри, как листья прикрепляются. Всегда вот так, — он показал, — чтоб обе стороны к солнцу обращены были. Оно двигается — и они тоже от ветерка. Всегда к свету обращены обе стороны. Поэтому глаз и видит дрожь.

Я невольно открыл рот. Разное приходилось слышать, и от него тоже, но вот такое…

— Ты же католик!

— Это не означает, что идиот. Надо уметь смотреть, а не слушать глупости бледнолицых. — Строгий рот рассекла щель с желтыми зубами. Так улыбается. Не часто вижу. Приятно, наверное, подколоть колонистов, всегда считающих себя умнее. — Например, осины размножаются побегами, прорастающими из корней, поэтому любая роща — одно большое дерево.

Глава 7 Деньги к деньгам

Вопрос был совершенно бессмысленным, однако не первая проверка знаний и памяти вне заданного урока. Никогда в таких случаях я не пытался возражать. Даже если не слышал, мадам с удовольствием поделится. Иногда ее сведения оказывались достаточно любопытными.

— Конечно, знаю. С севера на юг: Канада — столица Йорк. Каледония[19] — Каско,[20] Батавия — Новый Амстердам.[21] Альбион[22] — Акиндек.[23] И Новая Галлия[24] — Эшли.[25]

— А почему так называются?

Я сделал виноватое лицо. Уж точно колонии появились задолго до моего рождения, и советоваться авторы идеи не приходили.

— Названия отнюдь не случайны, — привычным тоном учительницы провозгласила она. — Хотя все колонии являются владениями нашего короля, в Батавии первыми селились фламандцы, в Альбионе англичане, в Каледонии шотландцы, а в Галлии французы. Их и сейчас там большинство из одного народа, хотя никаких запретов не существует. Когда едешь самостоятельно, проще устроиться среди людей своего языка или тем более имея знакомых с родственниками.

То есть в Канаду, в отличие от остальных территорий, ехали все подряд. Оно и неудивительно. Самые северные и холодные земли, и здесь по первости каторжников завозили, пока не выяснилось, что удобнее использовать где теплее. Особенно на плантациях и в шахтах.

— А теперь самое важное! — сказала торжественно. — Законы соответственно различаются согласно существовавшим в землях, откуда первоначально прибыли переселенцы.

А вот это сюрприз. И очень серьезный.

— В Канаде, Каледонии и Галлии действует сеньорское право. Фактически это означает, что земля принадлежит королю и он выделяет определенные участки помещикам, которые раздают землю в аренду. Частенько они при получении жалованной грамоты обязывались заселить территорию, получая право перевезти в колонии добровольных кабальных слуг. То есть те должны были отработать определенный срок на хозяина и после этого становились арендаторами.

А то я не знаю! При последнем монархе с чего-то запретили подобную практику. Вообще через океан перебраться стало очень проблематично без хороших знакомств или денег. Хотя бывают разные ловкачи. И со стороны желающих, и те же помещики норовят обжулить чиновников. Каждый работник — это дополнительный доход, вот и стараются. Правда, вряд ли жизнь у таких «добровольцев» сильно отличается от приплывших на каторжных судах. Раб — твое имущество, и зря его портить самый паршивый господин не станет. А кабальный временно на тебя трудится. Значит, надо выжать до капли все возможное.

И все равно многие ехали и едут. В Старом Свете для многих мечта — надел в десять-двадцать акров. В колониях нередко уже стремятся заполучить сто шестьдесят или триста двадцать. Никого не удивляет размер. А ради такого участка имеет смысл погорбатиться. Слышал я про места в Охайо и Альбионе, где полно скваттеров, самовольно возделывающих землю. Да чего там говорить, в нашем Мичигане каждый третий. И никто не стесняется. Губернатор с властями далеко, а с реки Святого Лаврентия, где все нарезано помещикам, ушли в леса. Охотиться много прибыльнее, и никто приказов не отдает.

— В Батавии и Альбионе, — продолжила жена пастора, — земельные законы на основании английских и фландрийских. Хоть мы одно государство, а разница есть.

Это как раз понятно. В Бретани до сих пор крепостные имеются, пусть в самой Франции давно таковые повывелись, а каждая провинция или королевство ограждены собирающей пошлину таможней.

— С самого начала считалось, что корона может даровать право своим подданным на землю, но поскольку там прежде кто-то жил, желательно приобрести права у индейцев. Сделка свидетельствует о готовности туземцев освободить территорию и без бумаги не является законной. Такой официальный акт подчеркивает законность владения. Поэтому королевская власть стремится оградить союзные племена, признает их суверенными нациями и подписывает с ними соглашения о границах.

Которые крайне не устраивают колонистов. Наши добрые протестанты в массе своей считают, что аборигены имеют право лишь на те пространства, которые они населяют и обрабатывают. А если плодородная земля лежит впусте, она открыта для любого, кто пожелал бы ее возделывать.

Она замолчала, прислушиваясь. Во дворе шаги. Потом хлопнула дверь. Причем сразу слышно по звуку: пастор вернулся с собрания крайне недовольный. Я уж не знаю, на что рассчитывал, собираясь свою паству подвигнуть на строительство нового здания церкви. Ну да, прежнее всех уже не вмещает, да и обветшало изрядно, но чтобы наши прижимистые методисты вдруг решили раскошелиться? Можно подумать, он не знал, с кем имеет дело.

Обнаружив мою персону, ничуть не удивился и кивнул с видом снизошедшего до серва аристократа. Плевать. Единственное требуемое от него — не запрещать жене продолжать столь полезное обучение. А его взгляды и высокомерие абсолютно не колышут. И не с таким сталкивался.

— Шестнадцать тысяч ливров просят за постройку. Шестнадцать! — Он гневно бросил на стол рисунок.

Что-то зашумел про жадность и необходимость, жена принялась утешать, как вечно делают в подобных случаях приличные супруги. Где-то он, безусловно, прав, но пока можно было потерпеть и не форсировать события. Подождать, собрать необходимую сумму по частям и прочее. Понятное дело, хотел как лучше. Но почему кто-то должен материалы отдавать бесплатно и свой труд тоже? Помочь соседу — нормальное дело. Такое часто бывает. В диких краях без этого нельзя. Сегодня у тебя проблемы, завтра у него. Не придешь на подмогу — не жди от других. Но тут же придется отдать приличного размера платеж, да еще и потерять кучу времени.

Он бухтел недовольно, а я пока изучал то, что пастор по недоразумению считал чертежом. Может, плотник и непрофессиональный, но дома ставить приходилось. Ну как… если не считать зимовника, все больше мальчишкой на подхвате. Вот отец у меня был специалист. Мог хоромы выстроить, печку сложить и в дереве разбирался. Может, и я стал бы не хуже, да зашвырнуло аж через океан. Но до пятнадцати выучку проходил. Без всякого снисхождения. Чуть что не так — суровый был.

— Какой высоты крыша должна быть? — спрашиваю, когда выскочившая идея окончательно оформилась. Господь наш и Матерь Божья, неужто удача подвалила?

Все известные мне дома построены одинаково. Балки толщиной около фута соединяются между собой. Конец одной тонко стесывался, образуя «шип», который затем вставлялся в прорезь, сделанную в примыкающей балке, именуемую «паз». Там, где стык подвергался сильной нагрузке, балки скреплялись деревянной шпонкой, пропущенной в «замок», пробуравленный сквозь обе скрепленные детали. Чтобы все аккуратно сделать и плотно подогнать, нужны были и инструменты, и квалифицированные плотники из гильдии. В Мичигане таких не водится. Точнее, плотники есть, а цех до сих пор отсутствует за малым количеством мастеров.

Это означает возможность подсунуться с давним проектом каркасного дома. Неужели зря столько обдумывал и прикидывал? В принципе рассчитывал на себя, то есть когда стану ставить дом, максимально удешевить. Но если подвернулся столь интересный шанс, почему нет? Прежний каркас из футовых балок на шипах, пазах и шпонках просто-напросто заменяем легкой рамой два на четыре, скрепленной гвоздями. Перекладины (горизонтали), стояки (вертикали), перекрытия и стропила из тонкого пиленого бруса два на четыре дюйма, два на шесть, два на восемь и четыре на четыре, который сшивается гвоздями. Потом закрываем досками снаружи и изнутри.

— Двенадцать футов, — машинально ответил пастор, не успев сообразить, от кого услышал вопрос, и проигнорировать батрака, как он обычно делал.

Причина тут, скорее всего, в моем статусе члена другой секты, но, может, и происхождение влияет на поведение. По душам мы с ним не беседовали и друг другу не исповедовались. Разрешил жене меня учить — огромная благодарность, и все остальное мимо. Не волнует.

— Длина указана тридцать шесть, — произнес я без особой надобности, просто чтобы привлечь внимание, — ширина двадцать четыре. Один этаж. Остроконечная сложнее, но можно взять площадь треугольников и сложить, — продолжая вычисления объема работ, сказал для общего сведения, — вот, проверьте, мадам.

Сам на листочке принялся за новый подсчет. Стоимость досок, гвоздей, перевозки до участка, общее потребное количество. Это ж надо размеры выдерживать и определить конкретно. Ха… Ничего подобного без огромного количества гвоздей не вышло бы. Со станками мы с Шарлем провозились несколько месяцев. Пока привезли пружины, потом обе пришлось заменять, с божьей помощью наладили. Установили нужную скорость, чтобы шестерней не ломать, ремней не рвать, рук куда не надо не подставлять и прочее, прошло еще два месяца в бесплодных попытках. А потом пошло-поехало. Количество, изготавливаемое профессиональным мастером-кузнецом за день, наш станок вдвое перекрывает за час.

В результате буквально бочками пошла продукция в Канаду. Говорят, купцы наш товар морем по всем колониям возят. Полосовое железо в качестве исходного материала пришлось приобретать дополнительно дважды все бóльшими партиями, а мне даже спать с ружьем под рукой прямо в мастерской. От желающих подсмотреть или запалить хозяйство конкурента одно время отбоя не было. Конечно, на отдельном гвозде много не разбогатеешь, однако пенни к пенни собирается — вот и много.

Мы достаточно быстро вернули затраты, включая мой выкуп. В два раза больше Шарль отдал, чем сам контракт на оставшийся срок составлял, но дело того стоило. Мари своего не упустила, однако до сих пор уверена в наглом обмане с нашей стороны. Где-то так и есть. Скажи прямо — потребовала бы не в два раза больше, а во все пять или десять. Практичная жадина, не ценящая отношения. Не суть важно, я свободен, а с недавних пор идет с гвоздей сплошной доход.

М-да… Одному не вытянуть, надо хоть троих. Клод? Инструмент опять же… Значит, лучший кандидат Робер. Он плотник неплохой, однако католик и внук Поваленного Дерева. Не любят его приглашать наши протестанты, вечно без заработка. Вряд ли откажется поработать даже не стандартно, но за живое серебро.

Теперь общую сумму вдвое умножить на всякие непредвиденные расходы. Добавить четверть на доход. Не бесплатно же уродоваться, правильно?

— Да, — сообщила она, изучив цифры. Как раз хватило срока на вторую прикидку. — Все правильно.

— Я поставлю церковь за десять тысяч восемьсот, — заявил я, попытавшись вспомнить, не упустил ли чего. Наверняка имеется, но на это можно чуток еще накинуть. Да и сотни включил в расчет на предмет торговли. Могу скинуть, но не сразу. Поупираюсь обязательно, с плачем о сложной работе. Неужели не купится? — С этими размерами и в таком виде. При двух условиях.

Они смотрят удивленно-недоверчиво.

— Во-первых, вам, пастор, придется договариваться с Сорелями. Чтоб отпустили Глэна. Весна — самое время для фермы. Придется им компенсировать наше отсутствие. И желательно не деньгами, а работниками.

— Наше?

— Рыжий? — В тоне откровенное сомнение. Слух о неумелом типе уже пошел достаточно широко.

— По крайней мере, будет кому подавать, убирать и пищу варить.

Да и оставлять без пригляда нельзя. Совсем никчемного затюкали в мое отсутствие. В конце концов, пихать прутья в станок можно и обезьяну научить, а мне с Шарлем не до того будет. Да и какой ни есть, а вишь, второй раз польза возможна. И немалая. Этого, естественно, излагать я не стал.

— Эти деньги вычту из общей суммы, — быстро сказал он.

Похоже, сама идея возражений не встретила.

— Во-вторых, она будет из досок.

— Что? — возмутился он. — Да первый же сильный ветер сдует напрочь все сооружение!

— Не свалит, — сказал я с полной уверенностью, которой абсолютно не испытывал. Как обычно, изложение у моего личного сумасшедшего самое общее, хотя идея достаточно проста. Мало ли что утверждает, будто в его мире такие ставить будут массово. Опыта подобного у меня, да и вообще ни у кого, нет, и приходится руководствоваться обычными практическими соображениями. — Сначала воздвигается каркас, а уже к нему прибиваются доски. Опора идет на всю площадь. По устойчивости ничуть не хуже, но выходит дешевле.

— И где такие дома делают?

— В графстве Мерсисайд, — не моргнув глазом, отверг я подозрение. — Понятно, не аристократы. Кто денег много не имеет.

— Я подумаю, — после длинной паузы заявил пастор, переглянувшись с женой.

— Безусловно, — согласился я моментально. — Но не меньше половины вперед. Надо закупать доски и многое другое.

Он кивнул. Обычное условие. Давить неуместно и глупо. Пусть попробует поискать другого за такие деньги. А больше у него один черт не имеется. Сам сказал прежде.

Я вошел в помещение при лесопилке и замер, затягивая паузу. Всегда приятно, когда от тебя ждут весомого подарка, а ты изображаешь непонимание. Потом широким жестом швырнул на стол тяжелый мешочек. Туда же шмякнул тетрадку с записями Глэна. Любые расходы тщательно фиксировались. Великий финансист из будущего записывал подробно до медяка, во избежание споров. Он у меня помимо роли работника на гвоздильном станке и кухарки заменял счетовода. И со всеми функциями на удивление удачно справлялся. Еще немного — и станет нормальным человеком.

Наверняка никто не сомневался в результате, но за последним платежом я ходил в гордом одиночестве. Собственно, как и за остальными. По соглашению я считался старшим, все проблемы и платежи шли через единственные руки, но обязательно со строчкой в специальной тетради, для сведения остальных и проверки.

— Итак? — протянул Шарль.

Прибыль на каждого составила, доложил еще вчера Бэзил, триста шесть экю два ливра и четырнадцать су. Но надо было получить реальные монеты для окончательного расчета.

Тут была маленькая тонкость. Мне еще предстояло вернуть Шарлю за временно перекупленный контракт и заплатить небольшую премию. По этому поводу мы с пришельцем всерьез поругались. Он хотел за свое предложение каркасного дома стать четвертым в дележе. Причем работать плотником не умел и не собирался.

На предложение самостоятельно договариваться с заказчиком, работниками, лесопилкой и прочими надулся в негодовании. Фактически он мне был должен добрых тридцать ливров по разным поводам — от покупки бритвы и пива по выходным до парочки заходов к доступным женщинам. Требовать хоть что-то право отсутствует. Я обещал забрать его в ближайшем будущем с фермы. Пусть вон гвозди клепает за обычную плату наемного слуги, но если предпочитает в навозе ковыряться…

В дальнейшем Глэн не пытался кричать о своих неимоверных заслугах. Зато очень старался. Ей-богу, стоять за станком без Мари над душой, да еще и за настоящее серебро, изредка перепадающее от довольных купцов, много приятнее. А что доля участия не соответствует высоким запросам, так пусть сам попробует придумать и изготовить станок. По производству чего угодно. Это со стороны хорошо удивляться простоте. А до меня почему-то никто не догадался. Согласен, мысль его. Но ты попробуй ее воплотить в материале!

Робер довольно оскалился на звон денег и потер руки. Наверное, он больше всех вложил своего труда в возведение церкви. Будучи настоящим плотником (махать топором любой умеет, но качество — другое дело), гораздо лучше нас с Шарлем представлял, что и как делать, пусть при первом разговоре откровенно изумился идее. Никто никогда такого не строил, и без профессионала ушло бы много больше времени и материалов. Ничуть не прогадал, пригласив.

Три месяца мы работали практически без отдыха и праздников под ехидные комментарии горожан и приезжих. Сначала ходили посмотреть достаточно часто, потом обвыкли и уже не торчали толпой за спиной. Вечером все равно приходили посидеть и обсудить сделанное за день. Преобладали скептики, пророчащие всякие ужасы на манер одномоментного разрушения при стуке в дверь и сильном ветре, однако мы поставили церковь в два раза дешевле и быстрее, чем шло строительство аналогичного здания общепринятым способом.

На самом деле больше всех с этой истории поимел Шарль. Ну и слегка досталось на мою долю. Ведь делим мы чистую прибыль, а доски брали на лесопилке, как и гвозди. Без наших немалых запасов крепить было бы нечем. Не сомневаюсь, что кузнецы задрали бы цены моментально. Общее благо замечательная вещь, духовность не менее важна, но чтобы протестант упустил возможность лишнюю монету заполучить? Сказки это.

— Проверять итог будете?

— Я эту тетрадь и раньше видел, — спокойно заявил Шарль.

Вот это точно. В отличие от Робера, целиком доверившего мне вести подсчеты, он не стеснялся проконтролировать и брал отнюдь не по оптовой цене за свой товар. Но все в данном случае честно. Дико было требовать работать себе в убыток, чтобы остальным в конце больше досталось. Наценку он брал обычную, как и договаривались, а пилить бревна все равно пришлось нанять парочку дополнительных работников.

— Все правильно сказано.

И мы принялись азартно делить, раскладывая на равные кучки. Золота у пастора практически не водилось, оно у всех редко встречается. Шкурками, вещами и прочими подношениями брать сразу отказался. Вот теперь и разбирались. Уже вторично. Каждый раз при расчетах приходилось учитывать качество монеты, вес, а еще попадались испанские, английские деньги. В колониях постоянно ходят реалы, песо, пистоли и эскудо. У нас своих монетных дворов нет, используют все подряд, а в Южной Америке серебра много, и не все уплывает в Европу. Кое-что и в Северную попадает.

Шарль приволок несколько бутылок приличного вина, и мы отметили удачу. Робер, правда, особо не налегал и старательно разбавлял. Он хоть и не чистокровный индеец, но дедушка, видать, вбил умеренность по части выпивки. Зато кушал на совесть. По его аппетиту сразу заметно хорошего работника. Не особо высокий, хотя крепкий, а жрет почище моего.

— А кто сможет протолкнуть в горлышко бутылки целое яйцо? — хитренько улыбнувшись, спросил Глэн, когда всем стало хорошо, но не перешло черты, за которой уже не особо важно, по какому поводу собрались.

Робер посмотрел как на идиота.

— Из-под курицы? — очень логично уточнил Шарль.

— Вареное.

Шарль очистил от скорлупы самое маленькое с тарелки и попытался задвинуть внутрь пустой бутылки. Ничего не вышло. Я отмахнулся от взглядов и налил еще вина в кружку из кувшина. Этот фокус я уже видел и не хотел портить впечатления.

— Никто не сможет, — уверенно заявил Робер.

— Два ливра, — лениво заявил я, — ставлю против.

Ни о чем мы недоговаривались, но Бэзил меня прекрасно понял, кивнув.

Шарль еще раз проверил, замерил пальцем отверстие и покачал головой.

— Да хоть пять! — Кажется, ему вино в голову ударило, и понесло.

— Пусть пять, — согласился я, глядя на Робера.

— А у него есть? — спросил плотник.

— На, — гордо вытряхнул Бэзил на стол монеты.

Вот интересно, откуда, скотина, взял? Не может у него быть своих. Неужто приворовывал? Не, не посмел бы тогда при всех выкладывать, да еще и с понтами. Иногда давали за помощь при погрузке приезжие, но не столько же…

— Давай!

Он смазал растительным маслом горлышко, поджег бумагу и кинул ее внутрь, сразу поставив очищенное Шарлем яйцо на горлышко. Бумага прогорела, и яйцо прямо на глазах скользнуло внутрь.

Робер схватил бутылку и неверяще уставился на ее содержимое, переворачивая туда-сюда.

— Как? — спросил изумленно.

— А пес его знает, — легко сказал Глэн, — но можно. — И сгреб жадно монеты со стола.

Я бы мог объяснить, если бы сам понимал. То есть доклад о том, что воздух состоит из нескольких видов разных газов и огонь сжигает кислород, создавая внутри разреженность, а пониженное давление внутри и обычное снаружи совместно заталкивают яйцо за счет его эластичности, усвоил. К сожалению, помимо данного фокуса, никаких других применений не нашлось, а пощупать кислород с другими газами никак не выходило. Давление, между прочим, я понимаю. Барометр видел и, для чего предназначен, в курсе.

— Надо в трактире на спор приезжих развести, — очень практично заявил Шарль.

Из него мог бы неплохой пэйви выйти. Прямо в корень смотрит.

— Почему нет? — согласился я. — Должны же мы получить компенсацию?

— Только если я в доле, — поспешно заявил Бэзил.

Жадный он, ну что тут поделаешь.

Глава 8 Поход с сюрпризами

Ночевал я теперь на мельнице, заодно охраняя свои драгоценные станки и кучу произведенных гвоздей. Не то чтобы желающих украсть было много, тащить пару пригоршней разве мальчишки станут, а бочку упереть нужна телега и парочка здоровых жлобов. И куда она уедет дальше городской пристани? Сразу будет видно, кто спер чужое добро и грузит при всем честном народе. Второй раз, даже удрав небитым, сюда не заявишься. Тем более что уже налажена постоянная поставка и два шлюпа из Монреаля и один из Квебека регулярно появлялись в нашем захолустье, отваливая тяжелогружеными. По этому поводу были жутко счастливы оба здешних бочара, получивших постоянную прибыльную работенку.

Да и шли кораблики сюда не пустыми, добавляя оживления в местную скучную жизнь, привозя товары на продажу и людей. Когда дорога налажена и транспорт регулярный, появляются и желающие устроиться на новом месте по собственной инициативе. У нас тут помещики отсутствуют, земли сколько угодно. Смелому и здоровому раздолье. По капельке, да потянулись новые переселенцы. Полтора десятка семей с собственной скотиной. По большей части стремились не уходить далеко от Ле-Труа, но тут уже все поделено.

С рассветом привычно встал, поскакал умываться, мысленно прокручивая в голове последние новости из газет. То есть известия еще от осени, а до нас дошли только сейчас. Зато колониальные журналисты на эту тему здорово расшумелись. Причем прогнозы прямо противоположные, неизвестно кому верить. Да и надо ли вообще. В общем, очередная война с Испанией закончилась победой в княжествах Биджапур. Голконда и Бизар. Мы вдобавок получили некий город Ориссе. А еще, что гораздо важнее для колоний, западную часть острова Гаити.

Вот это уже могло серьезно задеть и нас. Там выращивали не только сахарный тростник, но хлопок, какао, табак, индиго. Если не считать сахара, появление тамошних товаров всерьез било по южным колониям, выращивающим практически то же самое. Но нам как раз к лучшему. Цены могут упасть. Да и на море, хотя бы временно, перестанут грабить торговые корабли, облегчая связи с метрополией, что опять снижает риск и соответственно цены.

Второй, не менее важной новостью был очередной неурожай в северной Франции, голодные бунты и параллельно желание Версаля увеличить налоги процентов на десять. Что там дальше произошло, мы узнаем не так скоро, однако смело могу предсказать: возмущение будет огромным. В военное время драть с людей вроде хоть как-то объяснимо, пусть и не становится от этого приятно. Но мы как бы победили. И теперь вновь платить? Тем более что наверняка и нас коснется. Опять пошлину на соль повысят или заставят платить больше. Откупщики своего уж точно не упустят.

Тут я невольно отвлекся от мыслей, обнаружив в районе фермы Томá дым. Похоже, горело, и всерьез, раз аж здесь видно. Но гораздо хуже, что со стороны дороги в воздухе тоже висел столб черноты, и кажется, двойной. Отсюда не разобрать, но вроде и Сорели с Декре тоже в огне. На случайность это не похоже — индейцы! Испанцам в наших краях взяться неоткуда, да и мир уже подписан. Не по лесам же пришли, а по воде куча городов по дороге. Значит, за скальпами явились лучшие друзья короля Людовика. Зря, что ли, с ними подписывали соглашения?

Поспешно метнулся на мельницу, торопливо принялся собирать необходимое. Ружье старенькое и едва живое, годное разве пугать детей, однако в моем положении не выбирают. На один выстрел хватит, потом придется пользоваться руками, решил, засовывая наиболее подходящий топор за пояс и парочку приличных ножей. Покидал в мешок запасную одежку, краюху хлеба, кусок вяленого мяса, пяток вареных картошек и соль в небольшой бутылочке. Я же здесь запасов не делал и огорода не имею. Ну еще разную мелочь добавил — от кресала до трута. Просить у кого огонька — в ближайшее время не лучшая идея.

Все более или менее ценное вроде инструментов отволок в подвал, не снимая лямок баула со спины и постоянно прислушиваясь. Там на подобный случай имеется схоронка. Вряд ли будут всерьез искать, а если да, ничего не поделаешь. Им и гвоздей прекрасно хватит. Из такого можно сделать что угодно — от крючка до наконечника стрелы. Да и сами они на продажу годны. Зато вес немалый, и сомнительно, что еще чего станут разыскивать. Осмотревшись внимательно, не забыл ли чего, уже совсем собрался в ближайшие кустики отправиться, как невольно замер. В районе Де-Труа очень плохо слышно, будто полотно рвут. Стреляют, да еще и не одиночка.

Плохо. Естественное желание отправиться к большому количеству людей куда-то резко испарилось. То есть сходить до города все же надо, однако тихонько, не по дороге и озираясь по сторонам. Если уж не испугались налететь на значительный поселок, где пара сотен мужчин и масса оружия, все гораздо серьезнее молодых парней, решивших показать доблесть никчемным бледнолицым. Пахнет большой кровью и выходом всего ирокезского союза на тропу войны. По-любому придется сходить и посмотреть на месте. Вдруг напридумывал себе ужасы, а ничего такого и не происходит? Каторжники какие взбунтовались и по реке пришли? Ну сколько их может быть на нашу голову? Ополчение поднимут и всех кончат в ближайшие дни.

Нет, глупости. Индейцы, больше некому.

Даже не подумав идти по хорошо заметной дороге вдоль реки, нырнул в небольшой просвет в зарослях и уже там побежал во весь опор. Раньше тоже приходилось совершать дальние пробежки по лесным чащобам, но сейчас нестись не глядя слишком опасно. Неприятней всего, что ружье хлам. Ножом я готов помахаться, но один на один. Против толпы дикарей с томагавками даже пробовать не стану. Получается, запросто стану легкой добычей для гораздо лучше любого колониста умеющих рыскать по этим лесам и прекрасно знакомых с огромным множеством уловок и хитростей, на которые пускается воин в подобных случаях.

Напрямую всего пара миль, ближе, чем от фермы, но зашел по дуге, стараясь забраться на один из холмов и посмотреть сверху, а не лезть сразу вперед. И правильно сделал. Интенсивная стрельба продолжалась, а с вершины холма и все происходящее как на ладони. Конечно же это были индейцы, и в немалом количестве. Точно не разобрать, поскольку часть постоянно перемещалась, другие прятались или находились в домах. Картина жуткая. Добрых две трети Де-Труа было захвачено. Буквально через дорогу от атакующих засели уцелевшие горожане, отбиваясь, а занятые дома и лавки, не стесняясь летающих пуль, дикари грабили и поджигали. Построенная нами не так давно церковь весело горела. Ну хоть денежки успели получить, а просуществовала считаные недели.

Прямо у меня на глазах из единственной аптеки выволокли старуху, мать хозяина, прикончили и начали снимать скальп. Что за доблесть — с пожилой женщины? Разве за седые волосы. Должно быть, ценятся. Было видно, как часть горожан под огнем угоняла скот и тащила имущество к стенам форта. Особой надежды на солдат лично у меня не имелось. Два десятка стариков и инвалидов при вечно непросыхающем лейтенанте за пятьдесят, врале и трусе.

Правда, на стенах с давних времен стояли семь пушек, и еще мортира внутри имелась, но в каком состоянии — мне неведомо. Не удивился бы, продай давно комендант порох и прочее добро. Ядра вот не взяли бы у него, а все остальное с радостью. Это точно знаю. Вечно солдатики плакались на тяжкую жизнь. Это при отсутствии муштры полностью. Взамен и не кормил практически, предоставляя право старикам подрабатывать в городе.

Ого, оказывается, все же нечто осталось на складе. В форте вспух белый дым и громко рявкнуло, а затем ядро из мортиры снесло крышу дома на окраине. Здание заметно завалилось набок, и оттуда пошел дымок. Парочка бревен взлетела в стороны, снося курятник. Из помещения выскочили два индейца, явно одуревшие и шатающиеся от удара. Один не то помер, свалившись, не то достали стрелки из городских. Второй скрылся, унося за спиной немалого размера мешок и в руках парочку птиц со свернутыми шеями. Издалека не разобрать, курицы или гуси, да и не особо важно.

Прямо по дороге прогнали немалого размера колонну нагруженных разнообразным имуществом детей и женщин. Ни одного пленного мужчины. Охрана из индейцев тоже с кипами вещей за спиной. Они могли забрать пленных в качестве носильщиков и прикончить позднее, но делали такое обычно, если человек не мог идти или отказывался. Вообще стойких и готовых к отпору уважали. Бывало, даже не уродовали труп, окажи достойное сопротивление.

Но случалось, забирали в свои поселки белых для того, чтобы обратить их в рабов или подвергнуть пытке, или же для того, чтобы позднее сделать предметом обмена. Пленницы могли понадобиться и в качестве жен, а также служанок. Неоднократно приходилось слышать про полукровок у ирокезов, даже довольных своей участью. Женщина у индейцев имела равные права и имущество. А работа? Можно подумать, на ферме ее мало. В каком-то смысле даже больше. Скота ирокезы не держали, для них курица такой же охотничий трофей, и полей почти не обрабатывали. Вот огороды, и немалого размера, имели.

Нет, лезть в эту кашу и героически сражаться с налетчиками абсолютно не тянуло. С другой стороны, неплохо бы поставить в известность о случившемся Форт-Ройал и тамошних вояк. Вышлют помощь — все же, в отличие от нашего заведения, заменяющего ссылку, должен стоять целый батальон Одиннадцатого Квебекского полка. Как раз следить за поведением ирокезов. Отсюда не меньше пятидесяти миль, да еще и не по прямой, остерегаясь всем известных путей. По завалам, болотам и камням как бы не вдвое. По мне, самый лучший вариант в данной ситуации. Не сидеть же, дожидаясь, пока изволят удалиться. Очень может быть, не успокоятся, пока не выковыряют из форта все унесенное добро и людей. Это же прямо не хуже улья с медом для медведя. Столько всего вкусного и в одном месте.

Не поднимаясь, медленно сдал назад ползком. По лесу желательно ходить в мокасинах, а не в башмаках вроде моих, оставляющих ясные следы. Меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь из краснокожих заинтересовался, поэтому я старался не ступать по влажным от росы листьям и вообще быть крайне осторожным, пока не окажусь подальше. За время беготни и лежания на земле и траве всю одежду испачкал пятнами зелени и грязи. Не очень опрятно, зато незаметен среди деревьев.

Максимально скрытно двинулся по большой дуге, огибая город. Уж так старался и прислушивался к малейшему шороху, стараясь не нестись без оглядки, а результат вышел ничуть не лучше, если бы ломился на манер лося, поплевывая на окружающее зверье. Прямо навстречу вышли два индейца с характерными гребнями волос на головах. Один тащил за собой белую женщину на веревке. Правда, они выглядели не менее изумленными, встретив такого обалдуя, прущего прямо в объятия.

Мне хватило мгновения их растерянности, чтобы выпалить из ружья в переднего. С трех шагов не промахнулся бы и слепой. Воин еще падал, не осознав собственной смерти, в груди у него была дыра размером с кулак от крупной дроби, как, бросив разряженное оружие, я перепрыгнул через него и двинул кистенем по второму. Этот был не промах, среагировал моментально, хотя вряд ли до сих пор имел дело с таким нападением. Подставил ствол мушкета, ремешок зацепился, и в результате после рывка мы оба оказались без снаряжения. Оно отлетело, связанное вместе, в сторону. Вместо прыжка на меня он отскочил, с силой ударив женщину сзади, так что та упала и не шевелилась. Кажется, обеспечил, чтобы не помешала и не удрала. Не убивал.

Потом ирокез неприятно скривился, не то пугая, не то демонстрируя гнев, и выхватил нож. Я ответно извлек свой. Глядя друг на друга, мы избавились от поклажи за плечами. И началось. Он был молод, силен и мечтал о моей смерти. Мы кружились по маленькой полянке, не позволяя противнику получить преимущество, став против солнца, примериваясь и отдавая возможность атаковать первым. Потом он не хуже змеи сделал внезапный бросок. Воин не только имел свирепый вид, а еще и умел обращаться с ножом, виртуозно орудуя им возле самого моего горла в первом же выпаде.

Он держал его близко к телу и норовил двинуть левой рукой, заставив открыться. И все время пытался достать в горло, лицо, предпочитая верхнюю часть. Обычно человек пугается, если даже маленькая ранка и начинает идти кровь, заливая глаза. Достаточно маленького просчета — и конец. Ножевой бой не длится долго. Его нож вспорол мою куртку. Я слегка зацепил ему грудь. Ничего опасного, но такие вещи сбивают и ослабляют.

Ударил левой ногой в его правое колено. Он все же успел отшатнуться, повернувшись, и в результате я угодил в бедро. Но главное — сбил, и я моментально прыгнул вперед. Индеец вскинул руку с оружием, блокируя удар в глаза. Вот только это была одна из усвоенных еще в детстве обманок. Резкий удар вниз — и по самую рукоять всадил нож ему в живот. Моментально выдернул, глядя в расширившиеся во всю радужку зрачки врага, где появилось предчувствие смерти, и пырнул второй раз. Теперь он опустил руки и просто стоял, глядя куда-то в бесконечность.

Не в моих правилах мучить человека без веской причины. Но и оставлять недобитого сзади не люблю. Мстители и стреляющие в спину без надобности. Проще один укол в горло — и можно теперь не оглядываться. Человек в данном отношении ничем не отличается от свиньи. Надо просто правильно ударить, и он — брык, перестал дергаться в агонии.

Тут я наконец посмотрел на женщину, которая уже села, держась за щеку. Наверняка синяк будет в пол-лица. Приложил ирокез ее знатно. Но даже в таком виде не признать жены пастора я не мог. Поспешно подошел.

— Вы ранены? — спросил на всякий случай.

Внятного ответа не прозвучало. Обхватив меня не хуже капкана, она прижалась и с плачем забормотала нечто маловразумительное. Через пару минут, орошаемый слезами, я усвоил вполне ожидаемое. Мужа убили, дом сожгли, ее вместе с другими пленными повели в лес. Попыталась сбежать. Догнали. Какое счастье, что я пришел спасти.

Последнее было преувеличением размером с гору, с удовольствием бы не встретил этих индейцев вообще. Но не отрицать же реальной схватки?

Она рыдала на моей груди, а я растерянно обнимал ее, вдыхая запах длинных вьющихся волос, вечно упрятанных под чепчик, чтобы ни одна прядка наружу не была видна. Где-то в лесу она потеряла головной убор и шпильки. Оказывается, волосы длинные, аж до пояса, и приятного каштанового цвета. Тихонько поцеловал в макушку. Потом в обнаженное дыркой плечо. Она подняла голову и посмотрела широко раскрытыми глазами. Я легонько коснулся губами ее рта, ожидая отталкивания и гневного крика, но она неожиданно ответила на поцелуй, подавшись навстречу.

Руки ее убрались с моего пояса и обняли за шею. Бешено застучало сердце, вгоняя в жар, но понять это другим образом никак невозможно. Я принялся покрывать поцелуями ее лицо, тонкую шейку, плечи. Руки тоже стали более настойчивыми и нахальными. Дениз тяжело задышала, слегка толкнула ладонью в грудь. Послушно отпустил, разочарованный. Однако это был вовсе не конец. Все тряпки с меня слетели моментально, причем рубаху и штаны она нетерпеливо сдирала сама. Еще один страстный поцелуй — и она практически меня на себя затащила.

В тот момент было не особо до размышлений. Я давно без женщины, а Дениз всегда нравилась, и я ее хотел. Но до сих пор дальше сомнительных мыслей не двигался. Слишком мы разные и в неподходящем положении, чтоб пытаться перейти черту. Она не девка с улицы, а замужняя дама. А я отнюдь не солидный месье. Но сейчас это не имело ни малейшего значения.

Господи, какое это удовольствие — обладать красивой зрелой здоровой женщиной! Желающей и желанной. Каждое прикосновение к ее нежной коже вызывало дрожь. Хотелось ощущать ее полностью, до конца, снаружи и внутри. И я старался, а когда дошел до предела, она вздернулась подо мной в любовной судороге, подняв бессознательно немалый вес, и опала вниз.

Дениз торопливо одевалась, а я смотрел, сидя рядом. Красивые очертания круглых грудей. Розовые соски. Крошечная родинка на одной груди. Плоский живот. Твердые ягодицы с прилипшими к ним травинками и песчинками. Взгляд, брошенный на меня искоса, был отнюдь не гневным. Мое любование ею явно пришлось ей по сердцу.

— Ты божественна, — сказал я вслух.

Наградой была улыбка. Потом начала приводить себя в порядок. Первым делом заколола волосы деревянной палочкой. С распущенными гораздо красивее, однако по лесу так не побегаешь. А возможно, придется.

Кажется, по поводу грехопадения и загубленной репутации повторные рыдания не состоятся. Уважаю. Характер у нее есть, и стержень крепкий. Любопытно, попросит ли молчать. Если нет, значит, еще и умная. Не тем умом, что дает образование, а практичным, уважаемым в колониях. Я в любом случае трепаться не стану, а значит, и она меня правильно определила. Хотя это в приятную сторону. Молчит, спокойно принимает помощь в шнуровке платья. А я при этом постоянно касаюсь.

Потом взгляд ее изменился. Видимо, обнаружила, что мы проделали это прямо возле трупов.

— Надо уходить, — сказала, отворачиваясь.

Ну да. Могли заявиться на выстрел в самый ответственный момент приятели этих трупов и здорово бы тогда повеселились. Ну да прошло удачно. Видать, никто не обратил внимания. В городе по-прежнему весело палили, пусть и не так часто. Все равно не стоит испытывать терпение того, что свыше.

— Прежде заберем трофеи, — натягивая штаны, сказал я.

Святое дело добыча с боя. Даже в армии не запрещают обчистить погибших. Понятно, при определенных условиях, но больше для дисциплины, чем из вредности. Главное — нельзя бросить вот так, тем более теперь нас двое и еды надолго не хватит. Я могу пару дней и потерпеть без пищи, но тащить на себе ослабевшую женщину — не лучшая из возможных идей.

Еда, очень хорошие армейские мушкеты, не чета моему убожеству-дробовику, какая скотина разрешает продажу дикарям, убил бы! Будто непонятно, в кого станут очень скоро палить. В нас же!

Пороховницы, томагавки, ножи, одеяла. Все полезное и ценное. Полез в мешок, нашел богатую одежду со следами крови. А под ней мешок с деньгами. Господи, кого же это так удачно обчистили?

Золото — больше сотни монет, в наших местах немалая редкость и стоят больше номинала. Серебро. Монеты самых разных видов. Были достоинством в десять, восемь, четыре, два, один луидор и в пол-луидора. Мелочь тоже присутствовала. Су, лиары, денье. Неудивительно, что мешок такой увесистый. Ну такая тяжесть даже приятна. В общей сложности больше сотни луидоров — за две тысячи ливров. Серебряных и медных на одну тысячу шестьсот тридцать одно су — в пересчете это восемьдесят один с половиной ливра. Если учесть, что за меня заплатили по кабальной пятнадцать ливров в месяц, то можно теперь себе приобрести по сходной цене одиннадцать с половиной таких слуг сроком на пять лет. Неплохой доход за двух покойников. Грабить награбленное — очень удачное поведение. Все же меньше, чем сначала показалось, и много больше, чем до сих пор одновременно в руках держал.

— По справедливости половина этого принадлежит тебе, — решительно заявил я стоящей рядом женщине, — и делю приблизительно на равные кучки.

Она явно удивилась.

— Не сбеги, — объяснил мысль, — не стань тебя ловить — они бы прошли в общей колонне, и ничего этого не было бы. А так задержались — и нам пришла удача.

— Мне гораздо большая, — передернувшись, сказала Дениз. — Не хотелось бы стать белой скво.

Зато можно было бы проповедовать до посинения индейцам самый правильный методистизм, или как там правильно, подумалось. Вслух благоразумно не стал сообщать столь ценного заключения. Пересыпал табак из одного кисета в другой, кинул в освободившийся свою долю монет. Вторую отправил обратно и сунул ей в руки. Она молча посмотрела на мешочек, потом на меня. В женской душе явно боролись рационализм — жить на что-то в будущем надо — и совесть. Да и где-то на задворках наверняка таится мысль, не плачу ли ей за происшедшее.

Вот уж ни разу. Шалаве таких денег не дают. Просто меня учили: деньги — не главное. Легко пришли, легко ушли. А если кому поможешь, можешь рассчитывать на этого человека в дальнейшем. Не всегда проходит, но основная масса помнит добро. Только с богатыми такое не рекомендуется. Они потому и с деньгами, что долгов отдавать не любят и с удовольствием кинут кредитора. Бедняки ведут себя иначе. У них, кроме чести и слова, ничего нет. Потому редко обманут. Так ничего и не сказала, спрятав монеты в свой новый вещевой мешок, взятый у мертвого. Туда уже отправились сухие лепешки и вяленое мясо из их поклажи.

— Дай мне ружье!

Ну, в наших краях с ним любая женщина обращаться умеет. Так что без возражений вручил и все положенное к нему. Другое дело, насколько хватит ей силы тащить груз. Идти нам далеко.

— Я шел в поисках помощи. В наш форт не пробраться. Де-Труа спалили. Придется чапать аж до самого Форт-Ройала. Ближе солдат нет.

— Я с тобой! — твердо сказала. — Ни за что не останусь здесь, где бродят ирокезы.

— Они и в дороге наверняка имеются.

— Я с тобой!

— Тогда будешь держаться вплотную сзади. Не задавать вопросов на ходу. Не жаловаться и не ныть до остановки. Немедленно выполнять любую команду. Понятно?

— Готова полностью повиноваться, месье. Пока мы в лесу.

Любители интересных историй в газетах, живущие на побережье, назвали бы происходящее замечательным приключением. Приятно, сидя с пивом в руке, делиться с соседом правильными действиями при нападении индейцев. Попробовали бы они двигаться по лесу, в любой момент ожидая засады, в которой нетерпеливо дожидаются с целью именно тебя прикончить и скальп снять иногда еще с живого. Один раз пронесло, второй — неизвестно. Лучше не рисковать, рассчитывая на Бога, а самому стараться.

Повернули для начала прямо на север. В той стороне ничего интересного для индейцев нет и шанс проскочить выше. Надо только не особо щелкать клювом. Запросто можно уйти не только от реки, но и от нужного нам форта с солдатами, промахнувшись с направлением. Я в нем всего однажды побывал, и шли по реке. Место представлял достаточно приблизительно. Короче, и так нехорошо, и эдак не слава богу.

Достаточно быстро обычный лес превратился в настоящую чащу, а путь с бесконечными завалами среди ельника стал непроходимым. Деревья высотой в многоэтажный дом, со стволами в четыре обхвата. Ветви у них начинаются на высоте пяти-шести ярдов. И если упало — жуткий и непроходимый бурелом, ощетинившийся сухими опасными обрубками. Пришлось сменить маршрут, взяв восточнее.

Время шло, понемногу настороженность снижалась. Невозможно бесконечно ждать нападения. Правда, насколько способен, я продолжал крутить головой и внимательно прислушиваться. Прямо на ходу съели пресные маисовые лепешки, найденные у индейцев и прихваченные в качестве трофеев. Дениз достаточно долго шла не жалуясь, но стала уставать. При этом молчала. Есть у женщины характер. Не ноет. Я уже принялся осматриваться в поисках подходящего места для ночлега. Все. Хватит.

И тут как раз небольшая поляна, а рядом ручеек. Дениз с облегчением села прямо где стояла, стоило разрешить. Пришлось сразу поднять. Пока идешь, жарко. Но стоит усесться на землю — и она начинает вытягивать из тебя тепло. Недолго и застудиться ночью. Прежде чем ложиться или садиться, обязательно требовалось подстелить срубленных ветвей, а уж на них сверху положить одеяло. Потому приступил к маханию топором и, видимо, поднял излишний шум. Разломив кустарник, вывалилась возле воды медвежья туша. Сидел он, что ли, там и со сна подскочил, разбуженный?

Зверь остановился, уставившись на нас. Очень неприятно, когда по морде толком ничего не поймешь. Собаки, волки, кошачьи достаточно выразительно показывают намерения. С медведями я до Америки не встречался, в Англии они если и имеются, то где-то не в моих родных местах. Зато в Мичигане их как грязи, великое множество. Они частенько забредали даже на окраины Де-Труа, а одно время один повадился регулярно по ночам лакомиться в огороде Сорелей.

Жака он, видимо, достал, и тот взял меня на охоту. Дело было уже зимой. Нашли берлогу, срубили молодую елочку, и я ее принялся совать внутрь, тревожа топтыгина. Я, значит, пихаю, а хозяин рядом с ружьем ждет. Страшно было, как никогда раньше. Выскочит, Сорель промахнется или ранит — кого медведь первым рвать начнет? Меня, естественно, ближайшего к лазу. А помимо ножа ничего и нет. Только виду показывать нельзя. Подведешь, струсишь — о том все узнают, и веры тебе в будущем не будет. Не отказался сразу — давай доводи до конца. От него все равно не удрать, догонит. Медведи при желании бегать очень быстро могут, а поднятый со сна еще и злой до ужаса.

Тогда зверь резко дернул елку на себя, а потом ее вытолкнул и полез из берлоги. Я поднатужился, уперся колом в его башку, тут Жак, изловчившись, оглушительно выстрелил. Медведь дернулся, крякнул и осел в берлоге. Сорель быстро перезарядил, я вновь потыкал наугад, пытаясь раздразнить. Молчит, и непонятно — сдох или нет. Стояли, ждали, смотрели в берложью дыру, шарились внутри елочной дубиной. Потом чуток расслабились. Ни один бы не стерпел такого обращения. Кончился. Шкура та до сих пор в доме под ногами. А мясо, хорошо прожаренное, очень недурственная пища.

К сожалению, и мы для сегодняшнего тоже приятная закуска. Мушкет остался в стороне, и, кроме топора, в руках ничего не имелось. Рассчитывать на выстрел Дениз как-то не тянуло. Напротив, я шипел, чтобы не стреляла пока и не двигалась. Медведь скалил пасть, я ощущал смрад его дыхания, так близко стоял, то подаваясь вперед, то пятясь. Путь к ручью мы не загораживали и ответно не рычали. Сейчас он сыт, особой опасности в нас не видит, но что крутится в медвежьем черепе, доподлинно неизвестно. На любое движение может среагировать атакой.

Он помотал башкой и начал отступать назад в кустарник, припадая к земле. Пять секунд — и будто никогда и не было, только следы на поляне остались от огромных когтистых лап. Не сговариваясь, схватили мы вещи и минут десять резво двигались вдоль ручья, подальше от столь замечательного водопоя. Лучше уж осторожно по камешкам полазить, чем с удобствами встретить второй раз здешнего косматого хозяина.

— Какое счастье, — сказал я, когда вновь остановились, — что мы не насмехались над плешивым старичком. Тогда бы точно набросился.

— Медведицы растерзали детей не за то, что они дразнили пророка, — принялась очень серьезно объяснять Дениз, — а за то, что они были ублюдками, получающими удовольствие от процесса унижения человека, который притом не сделал им ничего дурного. Бывает, что подобная черта характера проходит и человек исправляется, а бывает, что не исправляется. И из маленького подонка вырастает большой подонок, которого уже не удовлетворяют словесные унижения тех, кто не может дать ему отпора. И от слов он переходит к делам, унижая и издеваясь уже физически. Появление пророка было испытанием. Это был уже даже не экзамен, а последний шанс на апелляцию. Маленькие злодеи шансом не воспользовались, и их дальнейшее топтание земли было признано нецелесообразным.

Все это она произносила, помогая мне в подготовке ложа на ночь. Перевела дух, перестав ломать очередную ветку. Подумала и продолжила:

— Вышедшие из лесу дикие медведицы поставили точку в этой печальной и поучительной истории. Мораль (точнее, один из уровней понимания морали) у этой истории примерно такова: оскорбление — очень нехорошая штука, при всей своей внешней малоопасности, способная завести человека в итоге к тупику его жизни. Людским судом этот грех не карается строго, потому что человеку неведомо прошлое, будущее и настоящее, не известны все обстоятельства и изменения в душе оскорбляющего. Но оскорбляющий морально деградирует, оскотинивается. Проблема в том, что механизм этой деградации простому человеку не виден. И не виден конечный итог. А вот Всевышний может строго покарать за этот грех. Это нужно помнить.

— Так говорил пастор? — невольно замер я.

— Пойми, — сказала она устало, — попытка изучения Библии без соответствующей подготовки, а на то существуют специальные богословские факультеты, неизбежно ведет к извращению, профанации и искажению смысла.

— Что мы и наблюдаем, — охотно подхватил я, — начиная с Лютера и до сегодняшнего дня, когда наплодилась куча несогласных друг с другом сект. Наверняка ведь католики лучше знают, как правильно комментировать. А иудеи и того лучше: они на пару тысяч лет раньше изучать принялись.

— Ты прав, — садясь на подстеленное одеяло, согласилась она. — Можно и так посмотреть. Но мы все же протестовали против развращенности римско-католического клира в первую очередь, а не стремились к реформации как таковой. И тот же Лютер был католическим священником, а не невежественным фермером. В первоначальных девяноста пяти тезисах нет призыва бороться с церковью — напротив, доктор Мартин Лютер отождествлял себя с католицизмом. Не его вина все последующее.

Ну да, конечно. Он совсем-совсем ни при чем. Всего-навсего отверг догмат о посредничестве церкви и духовенства между человеком и Богом.

— Костра разводить не станем, — сказал я. Зря вообще начал этот разговор. Конечно, у людей образованных на любой случай имеются объяснения. — Слишком близко индейцы.

— Холодно ночью.

Это да. Стемнело достаточно быстро, и уже невозможно ничего толком разобрать в двух шагах. Темень подкралась отовсюду.

— Вместе ляжем, — сказал я, расстилая одеяло. Уселся на него и похлопал рукой. Она не колеблясь легла. Пристроился рядом, прижавшись.

Оказывается, заснуть совсем непросто, когда рядом дышит женщина, а ты ее чувствуешь всем телом. Как-то совершенно незаметно я принялся поглаживать ее с настойчивостью имеющего право любовника. Теперь не спешил. Никакой грубости и мужского нетерпения. Целовал шею, ласкал грудь, слушая прерывистое дыхание. Она тоже не спала с самого начала, но сейчас не шевелилась, и это еще больше подзадоривало.

Платье задираем, штаны стягиваем — и вновь пристроился, но уже намного плотнее, тем более что и нога поднимается, впуская. Теперь продолжим. Ох, уж и постанывать начала. А я все равно не торопился. Медленно. Пусть почувствует разницу с прежним опытом. Вскрикнула, выгнувшись. Повернул ее к себе и принялся целовать. Отдышавшись, мы возобновили близкое знакомство, причем инициативу я охотно отдал Дениз. Изумительно приятно, когда женщина внимательно тебя изучает губами, пальцами и всем телом, касаясь и прижимаясь. А потом за тебя все делает. И еще повторили, но уже лицом друг к другу, сплетясь в нечто целое. На практике выяснилось, что лучший способ согреться — не одеться побольше, а, напротив, раздеться. Но только под одеялом и с любовницей.

— Вряд ли смогу идти не выспавшись, — призналась она серьезно утром, хитро поблескивая глазами. Не иначе, реакцию проверяла.

— Придется, — ответил я серьезно. — Может, и не мы одни удрали, и уже предупреждение получено, но в Де-Труа надеются на помощь, и нужно спешить. Ну… остановку сегодня сделаем пораньше.

Глава 9 Доклад и возвращение

Наша река, с очень оригинальным по сравнению с городом названием Де-Труа, вытекает из озера Сент-Клэр и впадает в озеро Эри. Сама по себе она короткая, лье десять-одиннадцать, но судоходна на всем протяжении. И поселок не зря с самого начала поставили так, чтобы запирал выход к озеру Эри. Как не случайно воздвигли и второй Форт-Ройал у вытекающей из озера Гурон воды. По слухам, таких укреплений с солдатами — за сотню в особо важных точках, разделяющих колонистов и индейцев.

На самом деле на такую огромную территорию десяток-другой тысяч человек в армейских мундирах — сущий мизер. Они даже границы не контролируют, причем в обе стороны. С нашей прутся искатели дармовой земли и трапперы, с их тоже заходят не всегда трубку мира выкурить. Как минимум на юг ирокезы регулярно ходили в походы, разбираясь с другими племенами и союзами. Раньше и на востоке от Мичигана частенько шли сражения, но всех врагов повывели и изгнали из тамошних краев. Видимо, теперь им стало скучно без боевых действий, и они развернулись в нашу сторону.

По моему настоянию мы не двинулись сразу в форт, а предварительно осмотрелись. Достаточно быстро я невольно почувствовал себя дурнем. Все было тихо, спокойно, никаких признаков военных действий. Как и у нас, рядом с военными выросли дома и поселились люди. Пожалуй, даже размер поселка побольше будет. Все же тут еще и дополнительный заработок за счет толпы армейцев. Ремесленники, кабатчики, да просто фермеры имеют куда сбывать товар в гораздо большем количестве. Ведь какой смысл выращивать Сорелям пшеницу, если некому ее продать? А эти имеют клиентов прямо под боком. В Де-Труа интендант возьмет у здешних разве при неурожае.

Лес в любую минуту мог извергнуть из себя сотни вооруженных дикарей, а в огородах и на полях спокойно трудились люди. Когда мы, окончательно решившись, двинулись к широко распахнутым воротам, где даже часовой не наблюдался, никто и не подумал окликать. Пришлось самому предупреждать каждого встречного о нападении. Не то чтобы не поверили, но пока рядом тихо, никто не спешил бросить работу, дающую прокорм. Смотрели, кивали и не особо нервничали. Видимо, крепко надеялись на солдат.

На удивление, стоило объяснить адъютанту, кто мы и откуда взялись, были приняты сразу, без обычного выстаивания в передней.

— Мадам, — произнес начальник прочувствованно, явно проникнувшись тяжкими невзгодами красивой женщины, отправив вестового собирать командиров на совещание, даже не спросив мнения старшего офицера. Видать, нравы здесь специфические. — Простите за прямоту, вы явно крайне устали.

Это он, видимо, про круги под глазами. Еще бы им не появиться, когда три ночи подряд после длительной прогулки по свежему воздуху мы принимались ласкаться, доводя друг друга до полного изнеможения. Не знаю, чем они там занимались с мужем, но в некоторых отношениях она была невежественна до безобразия. Уж точно раньше сверху не бывала.

И я с удовольствием позволял. Когда подружка довольна, она и для тебя постарается.

— Позвольте помочь вам разместиться и отдохнуть.

Дениз глянула на меня.

— Месье, безусловно, все расскажет.

— Да, — согласилась Дениз, — он полностью в курсе.

Приключение закончилось, и не стоило напоминать окружающим о походе вдвоем. В более населенных краях — это скандал и конец женской репутации навечно.

Пока сидел в одиночестве, не считая пожилого капрала, лениво почесывающегося и не обращающего внимания на постороннего человека в штабе — видать, особых тайн тут не украсть, — я старательно изложил на чистых листах бумаги всю историю. Формулировки обдумывал, слова старался употреблять не простонародные. При этом требовалось нечто ужасное, но без излишних преувеличений. Чтобы захотелось срочно сражаться. Правда, при этом надо было их чересчур не напугать. Заодно слегка приукрасил историю схватки с индейцами. Конечно, убил лично обоих, но героическая жена пастора отвлекла второго на момент драки с первым. А потом мы долго убегали от преследующих дико завывающих дикарей, отстреливаясь. Ну зачем низменные подробности? Поставил дату и подписался.

В достаточно просторном помещении стало моментально тесно, поскольку все офицеры примчались с умопомрачительной скоростью. Мне едва хватило времени на две страницы текста, а тут уже толпа. В достаточно скучном существовании в очень отдаленной от любой цивилизации крепости намечалось нечто новое и яркое. Кроме всего прочего, появился весомый шанс отличиться и быть отмеченным наградой или ростом в должности. Хоть вслух такие вещи не произносятся, но вдруг кого из старших командиров убьют и место освободится.

Надо сказать, колониальные полки в определенном смысле были свалкой для офицеров и даже солдат. По уровню сначала шла лейб-гвардия, затем шефские полки, наконец, линейные — и лишь в самом конце списка колониальные. Офицерский патент покупался, но при этом нередко приходилось тратить немалые собственные средства на содержание подчиненных. Поэтому в линейные полки шли неохотно, а в колониальные и вовсе желающих не находилось. Здесь можно было даже получить офицерский патент бесплатно или будучи местным жителем. В непрестижных пехотных полках обычна была ситуация, когда желающих на низшие офицерские должности просто не хватало. Бывало, места предлагались бесплатно наиболее отличившимся сержантам. Только те частенько отказывались. Требовалось вести себя согласно новому статусу, а средств у вышедшего из низов не имелось.

Хотя всегда было не очень большое количество получивших звание и в более престижных полках, выслужившихся за счет отваги и удачи.

Все же большинство должностей практически всегда занято дворянами из метрополии. Бедными и надеющимися с повышением перебраться назад в Европу. И здесь в этом смысле особо обстановка не отличалась. Достаточно было посмотреть на них и послушать.

Подробно расспросив о виденном, количестве нападавших и прочем, причем я почти дословно повторил по памяти только что написанное, оставив листок на столе у главного командира, офицеры возбужденно загудели, обмениваясь впечатлениями. Подполковник Жирар навел порядок и потребовал доклада о своих подразделениях. Тут он вспомнил обо мне и провозгласил зычным голосом старого вояки, частично оглохшего на полях сражений и привыкшего орать, перекрывая грохот выстрелов:

— Лейтенант Кэмпбелл!

— Да? — без особой радости сказал маленький полный мужчина рядом со мной.

— Займитесь месье, — приказал командир. — Накормить, помыть, одеть и все такое.

Судя по кислой роже соседа, указания ему не пришлись по душе. Заниматься поселенцем вместо участия в совете — не лучшее дело. Догадка оказалась абсолютно правильной. Прямо в приемной лейтенант не менее грозно потребовал от сидящего на стуле, развалившись не хуже герцога, мужчины заняться мной и смылся назад. С таким же успехом мог и не возвращаться. Даже сквозь прикрытую дверь прекрасно все слышно.

Собственно в комнате присутствовало еще пятеро, но этот единственный был не в мундире. Уже не молод, добрых сорок лет на вид, хотя продубленная ветром кожа может и добавлять возраст. Высокий, плечистый, с прищуренным взглядом убийцы и мордой висельника, а также сальными волосами. Подозрительный тип, и неясна должность. С душераздирающим вздохом тот поднялся и, продолжая жевать, двинулся к выходу и не подумав меня пригласить следовать за собой.

— Я Ричард Эймс, — сказал я уже снаружи. — Йомен.[26]

Эту вещь стоит подчеркнуть. Свободный и кабальный — две большие разницы во всех смыслах. Да и коситься лишний раз не станут. Не каторжный или раб, а вольный.

— Да? — И он сплюнул под ноги коричневой табачной жижей. — А говоришь, как джентри.

Тут до меня с запозданием дошла предупредительность адъютанта и уважительное отношение при рассказе. Никто не лез с грубыми высказываниями и даже не изображал высокомерия, хотя они дворяне, а я простой мужик. В Новом Свете можно было встретить кого угодно, и одежда, особенно после беготни от индейцев и ночевок в лесу, не самый важный признак. А вот лексикон и парижский прононс… Похоже, невольно всю компанию ввел в заблуждение. Ай да мадам Ренье! Кажется, она нечто совершила достаточно ценное для своего ученика. Специально или нет, неизвестно. Однако огромное спасибо. Не зря старался правильно и красиво говорить. В Де-Труа меня все знали, и такой ошибки произойти не могло.

— Питер Ван Дейк, — произнес он наконец, — скаут.[27]

— О! — сказал я уважительно.

Должно быть, опасный человек. Никогда прежде не приходилось слышать про белого скаута. Обычно их набирали из индейцев. В их обязанности входило находить дорогу для солдат, обнаруживать налетчиков или отряды враждебных племен. Такой человек в лесу незаменим и получает жалованье на уровне сержанта.

— Двадцать пять лет в этом чертовом лесу!

Кажется, он принял восхищение как должное.

— А как ты относишься к порции старого доброго виски вместо vin ordinaire?[28]

— Настоящий фламандец любит пиво и добрый алкоголь, а не contrefait,[29] — без промедления согласился он.

— Угощаю! — моментально провозгласил я. — За знакомство. И самому принять пару порций, отдохнув, как человек.

Через час я волок его на себе, под матерные крики, обращенные к таскающим вещи солдатам. С мозгами у человека, видимо, не очень, и рано или поздно ему набьют морду. Совсем не умеет и не пытается сдерживать желчь, до краев заполняющую, чтобы не сказать грубее про субстанцию. Главное — пить на дармовщину был готов вечно. В отличие от меня, вовсе не стремившегося показать наличие серьезных денег в мешке. Лишние вопросы и зависть, известно чем заканчивающаяся в моем положении, абсолютно излишни. Тем не менее я не жалел о выжранном за мой счет Питером алкоголе.

Информация достаточно любопытна. Лейтенанта Колина Кэмпбелла только простак вроде меня мог принять за офицера полка. Данный тип являлся командиром роты местной милиции-ополчения. Он происходил из солидной семьи, учился в школе и Гарварде. Два года изучал право и начал адвокатскую практику. Восемь лет провел в качестве юриста в Квебеке.

Одна беда: к военным действиям до сего момента не имел ни малейшего отношения. А очень зачем-то хотелось. Больше того, как утверждал ван Дейк, мечтал добиться успеха и получить патент офицера регулярного полка. И дело не в жалованье. У него хватало своих денег. Дворянин обязан служить, иначе на него смотрят косо. Но притом вечно тянуть лямку Кэмпбелл не собирался. Получить звание — и в отставку. С данным прицелом старательно вылизывал в штабах задницы, надеясь на протекцию и рекомендации полковых начальников.

По этому поводу фламандец долго ругался. Не особо красочно и повторялся. Слышал я раньше и получше обороты. Впрочем, он вообще по любому поводу богохульствовал и выражал недовольство. От качества виски, по мне очень приличного, до любого встречного. Неразговорчивость с третьей порцией выпивки испарилась, и оставалось только задавать наводящие вопросы.

Он даже без наводки попотчевал характеристиками офицеров, назвав их всех скопом и по отдельности словами, за которые пастор моментально наложил бы епитимью. По его мнению, они были тупы и глупы, не понимая, куда попали служить, и ничего не соображали в здешней лесной войне. Занимались глупейшей шагистикой, экономя порох и пули и устраивая стрельбы раз в полгода.

Командира полка последние года три никто в глаза не видел. Тот сидел где-то в более цивилизованном месте и даже указаний не изволил присылать. Якобы занимался набором второго батальона. В Одиннадцатом Квебекском его не имелось по элементарной причине: отсутствие необходимого финансирования. А то, что присылали, оседало в его карманах. Даже существующие подразделения получали необходимое в урезанном размере.

Подполковник Жирар — человек долга, пунктуальный и исполнительный, но инициативу на себя брать не хотел. Уже в возрасте и воевал в Европе, навечно освоив линейную тактику. Как в молодости учили, так и здесь собирался продолжать, полагая, что ирокезы выстроятся напротив и примутся палить залпами по очереди.

По уставу роты должны состоять из капитана, двух лейтенантов или прапорщиков, двух сержантов, трех капралов, барабанщика (плюс в некоторых ротах флейтиста) и от восьмидесяти пяти до ста рядовых. В данном батальоне — девять рот. Одна из них гренадерская, вторая фузилерная, остальные обычные линейные. Численность первой — сорок человек, второй — сорок пять, а в семи остальных — от тридцати до пятидесяти солдат.

Этим достигалась похвальная экономия, достающаяся командиру полка, отписывающегося нежеланием колонистов подписывать длительный контракт в качестве рядового, но на боевую единицу полк мало похож. Кстати, и офицеров нехватка. Точнее, они по штату присутствовали, но в неких других местах. В Квебеке, например. Там гораздо веселее, а заплатив согласно прейскуранту четыреста луидоров полковнику за патент лейтенанта, не обязательно ехать в форт. Нет, ежели служба потребует… А пока не было смысла торопиться. Тем более что помимо официальной цены, шедшей в казну, была еще и «полковая», зависящая от престижности того или иного полка. Или в данном случае способствующая проживанию в Квебеке.

Кэмпбелл таких средств не имел и надеялся получить свое, зайдя с задней двери. Некая военная должность очень требовалась для занятия поста члена городского правления и особенно законодательного собрания колонии. Только он не самый хитрый. Офицер, получивший должность без покупки, мог уйти в отставку и получить стоимость его патента при определенных условиях. Это возможно только после трех лет службы и только после пятнадцати лет лейтенантом и двадцати лет более высоких рангов. И все же тщеславие и мечта получить заветную возможность писаться офицером заставила его бросить юридическое поприще и податься на службу. Нападение ирокезов — выполнение его мечты свыше.

Тут нам навстречу попалась обсуждаемая особа — лейтенант Колин Кэмпбелл собственной персоной. Презрительно осмотрев с головы до ног Питера, а заодно и меня, он ткнул указующим пальцем:

— Этих обоих на шхуну.

Обращался он при этом к стоящему за плечом чернокожему слуге. Телосложением тот мог запросто поспорить со статуями древнегреческих героев, показанных мне как-то Дениз на рисунках в одной из книжек. Такому оружие без надобности: разорвет голыми руками. И все же оно имелось. В руках мушкет, на поясе сабля и два пистолета.

— Простите, милорд, — спросил я в недоумении, — я вольный человек и не обязан следовать чьим бы то ни было приказам.

— Согласно королевскому приказу от дата, нумер, — забубнил тот, проявляя юридическое воспитание, — каждый свободный здоровый взрослый мужчина от шестнадцати до шестидесяти лет в случае военных действий в колониях должен участвовать в ополчении, а с двадцати одного до сорока пяти может быть временно призван на помощь регулярным вооруженным силам.

Посмотрел на меня с выражением: «Вопросы есть?» Уже не имелось. Справки о возрасте на руках не было, и доказать, что я несовершеннолетний, когда с первого взгляда видно обратное, не удастся. Надо было оставаться в таверне и дальше. Может, забыли бы. Что-то явно готовилось по результатам совещания. Но меня все эти передвижения до сих пор мало волновали. Оказывается, надо было головой поработать, а не расспрашивать скаута.

— Вы временно прикомандированы к моей роте, — заявил лейтенант все тем же нудным бесцветным тоном.

— Временно — это на какой срок?

— До последующего распоряжения, — очень вразумительно объяснил он и, повернувшись, удалился.

— Меня зовут Ричард Эймс, — вежливо представился я чернокожему Геркулесу.

— Адам, — ответил тот. — Давай помогу.

Небрежно подхватил Питера на плечо, и под возобновившиеся матерные крики уже в его адрес Адам направился в сторону берега озера.

Между прочим, вроде случайно подкинул скаута так, что у того щелкнули зубы и он прикусил язык, заткнувшись. По крайней мере, не зря здоровяк носил оружие и при случае на любезность соответственно мог ответить. Бесконечное терпение, приписываемое рабам из Африки, уж точно отсутствовало.

Солдаты и рота ополченцев в составе шестидесяти человек уже деловито грузились на шхуну La Brochette,[30] шлюп La Vigilante[31] и несколько яликов, на которых обычно ходят за рыбой. Оба более приличных по размеру и оснастке судна были знакомы всем жителям наших озер. Принадлежали они армии, а не флоту, вооружены четырех- и восьмифунтовыми орудиями. Десяток в общей сложности стволов — дело неплохое. Тащить их через чащу — совершенно неподъемная задача, а на палубе по реке — никаких забот. Корабль везет без усилий, люди спокойно отдыхают.

Большинство так и сделало. Расположились прямо на настиле судна, а не в трюме, и сидят тихо. По воде голоса разносятся далеко, и начальство велело помалкивать. Может, не все так безнадежно, как вещал Питер. Ко всему я неведомым образом, скорее всего, потому что неизвестно куда пристроить, тоже угодил в скауты. Мне еще и платить станут. Когда-нибудь. Если выживу и сумею добиться, доказав участие в боевых действиях. В некие списки попал, и теперь станут кормить, а также снабжать порохом и прочими полезными на войне вещами, о чем с ходу поставили в известность по прибытии на палубу.

А пока должность давала некое подобие свободы. Начальством надо мной были лишь лейтенант Кэмпбелл и командующий всей экспедицией майор де Пажоль, которые в данный момент уединились в каюте, предоставив всем полную свободу. Чисто из любопытства я походил от борта до борта, осмотрел пушки. Заодно выяснил, что с нами следуют саперы. Капрал и восемь рядовых. А также хирург с двумя ассистентами, сержант-оружейник и старший барабанщик. Кажется, все предусмотрено для военных действий. Одни разрушают и создают заграждения, вторые с криком: «Vive le roi!»[32] идут в штыковую, третьи бьют в барабан и отрезают конечности у неудачников.

Обследовав шхуну, я уселся возле офицерской каюты, напротив Адама, и предложил ему фляжку с бренди. Очень своевременно на будущее в таверне заготовил. Лучшее средство для налаживания отношений. Тот не отказался, хорошо хлебнув. Оно и понятно, для такого атлета один глоток — что для остальных содержимое ложки.

— Давно в слугах у лейтенанта? — спросил я негромко, чтобы не злить какого-нибудь бдительного сержанта шумом.

— Три года назад он меня купил в Новом Амстердаме, когда команду судили за пиратство, — равнодушно, как об обыденном, сказал Адам. — Я у Стена Робертса был матросом.

— Почему же не повесили?

История с Робертсом была громкой, аж до Мичигана докатилась. Изначально его бриг снарядили в качестве приватира. По королевскому разрешению он должен был захватывать испанские суда. Потом обвиняли в уничтожении и судов Соединенных Королевств. Было или нет, не мне судить, а газетчики соврут за милую душу. Свидетели отсутствовали и доказательства тоже.

— А я негр, тупой и плохо понимающий человеческие языки, — ухмыльнулся Адам на франкском не хуже моего, только иногда проскакивал матросский жаргон. — Моя твоя не понимай, масса, большой белый господин. Выгоднее продать, раз другой пользы не получить.

Достоверно известно по газетным отчетам о шестнадцати кораблях. Журналюги, сладострастно завидуя, подробно описывали, сколько попало в чужие руки. Только на одном борту возле Индии было: двести тюков муслина стоимостью в тысячу английских фунтов, семьдесят ящиков опиума ценой в четыреста, двести пятьдесят мешков сахара на сотню, двадцать тюков шелка-сырца на четыреста, сто тюков миткаля на две сотни и другой груз на общую стоимость четыре тысячи пятьсот фунтов.

Еще в одном случае речь шла о наличии на судне также железа, селитры и слитков золота на двести тысяч рупий. Но самое известное — захват испанского брига Estrella Divina[33] с почти тремястами тысячами серебряных песо, перевозимыми из Южной Америки в Европу. Обмениваются восемь к одному фунту стерлингов. Неплохой куш. На этом он и погорел. Когда вместо привода захваченного судна и честной дележки с компаньонами и государственной казной на берег была выброшена шлюпка с пятью моряками, никто не стал слушать уверений в гибели обоих (приза и собственно судна) в сильнейшем шторме. Все были абсолютно уверены, что хитрый капитан спрятал сокровища, избавившись от остальной команды.

— И не боишься первому встречному рассказывать?

— Деньги у нас были, и немалые, а вот испанское серебро действительно утонуло. Но если кто хочет искать обломки у Кубы на глубине мили, всецело готов к услугам.

Особенно если не врет и серебро утопло в шторм. Пойди найди то место. Его и штурман не обнаружит так просто.

— С удовольствием снова ступлю на палубу корабля, — сказал Адам, подтверждая догадку.

— А как ты вообще дошел до жизни такой? — помолчав, спросил я. — В смысле в матросы.

— Обыкновенное дело. Попал в плен к соседнему племени, они продали в факторию. Те — на корабль. Уж не знаю, кто были первые, я тогда в ваших языках ничего не понимал, но в Атлантике перехватили другие вооруженные белые на еще одном судне. Чем-то я их капитану понравился, и он взял меня в слуги и попутно телохранители.

Я отметил, что имени этого он как раз не назвал. Видать, жизнь выпала достаточно бурная и есть вещи, которыми не поделится. Неизвестно еще, насколько правда про Робертса. Он с моряками давно висит, проверить невозможно. А найдутся дурачки, отвезут в знакомые места — и кто его знает, что найдут вместо сокровищ. Может, приятелей вооруженных и закончат на дне моря.

— Он потом говорил, непокорность увидел во взгляде. Мы, асанте, народ воинов, — сказано было с гордостью, — не просто здоровые, мы живем войной. Нас можно убить, но не сломать. Так что научился постепенно. И с парусами работать, и оружием белых пользоваться, и говорить по-вашему. Ну и пошло, с одной посудины на другую. Привык, а куда возвращаться, все равно не знаю.

Я подумал, что он чего-то недоговаривает. При желании мог бы найти, где живет его народ. А если бы еще и привез с собой достаточно оружия и золота, мог бы стать одним из вождей. При знании европейцев, как и почему себя так ведут, а также цен на товары очень неплохо смог бы устроиться. Пусть и не главным, однако где-то возле высшей власти в качестве советника. А то и организовать факторию да перепродавать поступающих из глубины Африки пленных работорговцам. Хотя, может быть, увидев другой мир, изменился. Как я стал другим. Уже мало прежнего для простого счастья. Хочется много большего.

— Ты с этим, — помолчав, Адам кивнул на храпящего на полу в обнимку с вещами и ружьем, принесенными еще до нашего прихода, Питера, — будь поосторожней. Скользкий и подлый, как крыса. Лет десять назад, когда была предыдущая война с индейцами, за скальп в колониях давали шесть луидоров. Так он не стал искать воинов, а пошел с парочкой таких же приятелей в ближайшее мирное селение и всех подряд постреляли. С детишек и женщин снимали, мужчин всего пару. И что забавно, ходившие с ним не вернулись. Погибли якобы. Потом делавары в отместку за своих родственников вырезали два поселка, где люди были совсем ни при чем.

Это понятно. Не он первый. Слышал я про таких шустрых неоднократно. Чужим слезы и кровь — Питер с большой прибылью. А что такое? Они сами виноваты, что под руку подвернулись, да еще, не иначе, бобровые шкуры имели.

— Всем известно, — правильно поняв взгляд, сказал Адам. — Он сам хвастался великими подвигами.

Очень хотелось спросить: а когда ты на пиратском корабле на абордаж ходил, гражданских при случае не резал и наших моряков за борт не отправлял, чтобы свидетелей не было? Естественно, промолчал. Не для того сказано. И глупо восстанавливать против себя благожелательно настроенного человека. Тем более что нам с ним и впредь рядом ходить по одним тропам.

Дверь каюты распахнулась, и оттуда высунулся наш замечательный лейтенант.

— В покер играешь? — спросил отрывисто, опровергнув предположение, что мешаем своими разговорами.

— Конечно. И в вист с «мушкой».

— Иди сюда, — приказал, Адам кивнул, когда я показал на свои вещи. И уже внутри, будто извиняясь: — Не могу заснуть.

Интересно, какой у него бой? Как бы не первый. Мандражирует. Желательно все же не по поводу, как будет смотреться, а правильно ли поведет ополченцев.

— Сколько ставка? — деловито спросил я, извлекая заранее на всякий случай отделенную пригоршню монет.

Глава 10 Боевые действия

Уж не знаю, случайно так вышло или очень хороший расчет, но подошли мы к Де-Труа на рассвете. На излучине, чтобы от города не было видно, где-то ярдов за шестьсот две роты, солдатская и наша, высадились на берег, стараясь проделать это максимально тихо. Потом построились шеренгой и двинулись вперед, выставив штыки.

Я героически держался сзади, рядом с недовольным жизнью Питером, у которого болела голова. Это не мешало ему соображать и быть готовым ко всему. Оба мы держались настороже в полной решимости стрелять при малейшей опасности, за неимением штыков. Я тоже находился не в лучшей форме. Постоянно тянуло громко зевнуть с завыванием. Только огромным усилием воздерживался и не вывихнул себе от напряжения челюсть.

Играли мы всю ночь, причем чуть позже к обществу присоединился и майор, вернувшийся с обхода вверенного подразделения в сопровождении лейтенанта саперов. Ночная компания вышла достаточно своеобразной. Франкский дворянин, американский буржуа-юрист, выходец из сержантов и сомнительный тип, называющий себя йоменом. В смысле я сам. За карточным столом разница в звании и положении куда-то незаметно исчезла. Кэмпбелл был излишне азартен и постоянно зарывался. Пажоль временами глупо блефовал, постоянно прикладывался к бутылке и под угро вырубился полностью. Сапер регулярно ругался на нескольких языках и больше изображал азарт, будучи совершенно спокойным. Я играл честно, не передергивая, но действовал очень осторожно и редко увеличивал ставку, даже если имел на руках явно выигрышную комбинацию.

Сильно обдирать для начала не хотелось. Умный пастух овец стрижет, но никогда не снимает шкуру, а то новая шерсть не нарастет. Мне служить под их началом, и не стоит превращаться в раздражитель. Кроме того, желательно, чтобы позвали на игру еще. Потому с майора после длительной борьбы снял всего ливр, а лейтенанту сдал два, хотя мог бы при его глупом поведении раздеть до исподнего. Сапер остался при своих, разве пару медных монет потерял. И все бы хорошо, да только спать опять не пришлось нормально. Часик под утро подремал, когда майор отключился.

Город почти целиком был разрушен, но сам форт удержался. Над ним по-прежнему реяло знамя. Как все виденные прежде подобного рода сооружения, рассчитан именно на отражение дикарей. Артиллерийского огня он бы не выдержал, но откуда индейцам взять пушки? Вполне достаточно для обороны бревенчатых стен, засыпанных землей, и рва, куда, наверное, должны были пустить воду, но поленились и не докопали. Главное — несколько легких орудий, которые можно было переносить с места на место, где бы ни возникла надобность, и та самая мортира.

Тихонько подкравшиеся корабли внезапно ударили по кустам на берегу картечью. Видимо, кто-то собирался найти там ирокезов. Вполне ожидаемо вместо них с криком проснулись жители города и высыпали на стены, радостно приветствуя наступающие роты. Наверное, для них данное событие было крайне приятным. Лично я чувствовал себя идиотом, с грозным видом выступая в полный рост по открытому месту. При желании дикари могли бы здорово нащелкать в наших рядах покойников. Я бы начал с офицеров, хорошо заметных на общем фоне разукрашенностью павлинов.

Честно говоря, никогда ни одного не видел, но в одной из книг вычитал. Впрочем, парочка перьев достаточно занятного вида попадалась на шляпах еще в Ливерпуле и Лондоне. Не уверен, с какой птицы. Подходить и спрашивать в тот момент было не с руки, и вряд ли бы ответили хозяева цензурными словами на никчемное любопытство.

Словно в ответ на мысли на дальнем конце сожженных развалин нечто мелькнуло. Кажется, великой битвы не случится. Несколько задержавшихся воинов спокойно уходили в лес. Где-нибудь подальше переберутся через реку, и мы никогда их больше не увидим. Оно и к лучшему. Гоняться по здешним чащам без опытных следопытов — все одно что ловить единственный корабль на океанских просторах. Говорят, при определенной сноровке возможно вычислить маршрут и подождать тяжело нагруженного купца. Только дело это опасное, и ирокезы не безобидные пузаны без оружия, но с кучей ценных вещей. Сами повременят в засаде и с удовольствием избавят от скальпа.

Народ высыпал навстречу избавителям. Люди были откровенно счастливы. Девушки вешались на шею солдатам, забыв о приличиях. Мужчины угощали вином и пивом. Как ни странно, этого добра оказалось достаточно на сохранившихся складах. А вот с едой и порохом было туго. Еще немного — и нечем стало бы отбиваться, а к спасенному скоту уже присматривались насчет того, чтобы зарезать на мясо. Вообще вид у горожан был замызганным и затравленным.

Три дня обстрелов и грабежей, уцелело не больше половины прежнего населения. Все фермы в округе сожжены. Про большинство их хозяев ничего не известно. Хотя дикари ушли еще вчера, что дивно совпало по срокам с моим приходом в Форт-Ройал, — видать, тоже умеют хорошо считать и не надеялись остановить приход по воде серьезного отряда, но высунуться за охраняемую территорию боялись.

Тут на меня набросились сразу толпой, аж испугался от неожиданности. Кто-то поведал о моей роли в приходе армии, и все подряд горожане норовили выразить благодарность — от пожатия руки до поцелуя в щечку, в зависимости от пола. Они так восхищались мужеством и самоотверженностью, с которой помчался их всех спасать, что стало просто неудобно. А когда выяснилось про двух убитых индейцев и спасение мадам Ренье, прямо залило восхищением. Я был крайне доволен, когда лейтенант Кэмпбелл вырвал меня из объятий и отправил на разведку. Причем одного. Питера он погнал в противоположном направлении.

С одной стороны, хорошо, никто не стоит над душой и не дает указаний, сам себе голова и действуешь по обстановке. С другой — нехорошо спать в кустах. Потом кого-то зарежут в том самом месте, куда не соизволил сходить, и всеобщее преклонение моментально сменится на свою противоположность. Хочется или нет, нравится или мечтаешь посидеть спокойно, а придется приказ выполнить, пробежавшись по ближайшим фермам. Вдруг там люди остались, схоронившись.

Очередная порция солдат высадилась на противоположном от Де-Труа берегу. Вместе с нашей будет уже седьмая рота. Умные командиры с самого начала старались держать своих подчиненных подальше от гражданских. В особенности от вина, пива и баб. Хотя среди протестантов в маленьких городах не так просто найти доступных женщин, но после устроенного индейцами погрома появилась куча вдов. Кое-кто из них не прочь опереться на твердую мужскую руку, и, что хуже даже пьянства, есть шансы на дезертирство. Леса большие, достать беглого не так просто. Правда, и рискнут немногие. Все же кровожадные дикари при встрече не помилуют, а в здешних местах они почти у себя дома.

Тем не менее всегда находилось определенное количество желающих рискнуть. Рекруты чаще всего набирались из всяческого отребья. В народе упорно говорили: если человек записался в солдаты, значит, с ним точно что-то нехорошо. Уж очень много в их среде было сбежавших от правосудия или ради положенной по уставу выпивки. Вербовщики получали с головы и гребли всех подряд, иногда насильно. Воспитанием занимались уже потом. И так замечательно, что к нижним чинам прочно приклеилась кличка «кровавые спины». Пороли всех и постоянно, частенько за ерундовые провинности. И неудивительно: требовалось держать быдло в узде, не позволяя излишних вольностей. Дашь слабину — и полууголовная толпа моментально сожрет любого офицера.

Для этого существовали сержанты, много лет тянущие армейскую лямку. Обычно они и руководили ротой. Офицер чаще всего не вмешивался или верил такому, как профессионалу. Командир должен был вести в бой, а низменные вещи оставлял на заместителя, находящегося постоянно среди рядовых. Иногда из таких попадались приличные люди, вроде нашего артиллериста из форта сержанта Гриниса. С тем можно было поболтать, выпить и даже послушать забавные байки. Он был мастер излагать с серьезным видом нечто смешное. Поставишь кружку вина — и хорошее настроение обеспечено. Солдаты на него не жаловались, в отличие от коменданта. Лично у меня осталось впечатление, что того в общей суматохе кто-то из своих пристрелил.

Но большинству сержантов очень не хотелось лишаться удобного и денежного (в отношении остальных) места. Потому чрезвычайно старались, норовя задавить подчиненных до полного ужаса, чтобы больше боялись командира, чем врага. Некоторые и вовсе были звери, не стесняющиеся ничего и даже гордящиеся этим. Конечно, ополчение не регулярная часть, и во многом мы вели себя свободнее, но сейчас я крайне доволен своим положением, позволяющим избегать общей муштры и прочих столь полезных для выбивания мозгов вещей.

Скаут проходил по другой категории, чем нижний чин. Звание сержанта, а положение прапорщика. Еще не офицер, однако точно не солдат. Нечто промежуточное, позволяющее игнорировать сержантские хари и их команды. Тем более что два последних дня мы продолжали играть с майором Пажолем, даже несмотря на появление других рот и их командиров.

Точнее, теперь мы собирались за карточным столом уже в большей компании. Практически все они были молоды, заметно старше меня лишь трое. Азартные, проводящие много времени за вистом и покером в свободное время и при этом прозрачные абсолютно. Не с моими руками передергивать, но меня учили замечать каждую мелочь, и я достаточно быстро разобрался, кто имеет удачные карты, а кто блефует и кто как себя при этом ведет.

Играть по-настоящему умел только один — лейтенант Дюкен. Без всяких «де». Из простых и тоже колонист. Вот с ним приходилось бороться с переменным успехом. Остальные регулярно оставляли за столом тройку-пятерку ливров, да еще я подыгрывал майору и Кэмпбеллу, стараясь не вызывать у них раздражения излишне частыми проигрышами. В конце концов, я не ставил себе целью обчистить, а сидел в офицерской компании практически по-свойски. Слух среди армейских пошел моментально, и меня старались не задевать даже ополченцы.

А это было особенно забавно. Тридцать четыре горожанина насильно загнали в роту Кэмпбелла в качестве подкрепления. За исключением Клода и еще парочки совсем юных героев, никто из них не рвался на подвиги, попробовав в реальности, как это бывает, и понюхав крови. Тем более оставлять без защиты семьи. Единственного кормильца не брали, но под это определение подходили и пятнадцатилетние парни. Почему ставили в строй в основном глав семей, мне не доложили. Может, просто из-за серьезных потерь. Убитых и раненых в городе оказалось очень много — налетчики не щадили никого. Из доброй дюжины мужчин, составляющих городской совет и попутно церковные, в живых остались трое. Ирокезы зашли с другой стороны от форта и сразу рванули к богатым домам и лавкам, где можно было поживиться.

Остальные горожане, отметив мое привилегированное положение, при первой возможности подваливали с жалобами и просьбами, которые я должен донести до высокого начальства. Иногда даже честно передавал. Результат мог быть разным, но одно то, что еще не так давно все эти люди в упор не замечали кабального слугу, а теперь фактически унижались, выбивая подачку, наводило на очень любопытные мысли. Женщин я жалел — им крепко досталось во время нападения. Бывших зажиточных купцов презирал. Каким ни был высокомерным пастор Ренье, он относился ко мне по-человечески и жене не запрещал обучения. Эти тогда побрезговали бы на порог пустить.

— Идиоты, — заявил Питер, в обычной манере сплюнув табачным соком.

В данном отношении я был с ним совершенно согласен. Заявить: эти дикари могут казаться грозным противником только вам, сырому американскому ополчению, но против регулярных и дисциплинированных королевских войск они ничто, как провозгласил майор, — мог только очень неумный человек. Мало того, возражения прозвучали не от нас с фламандцем, а от лейтенанта Дюкена. Очень аргументированные, с массой примеров. Он предлагал отправиться вперед без обоза, используя лишь вьючных лошадей и спины солдат. Командир лишь насмешливо усмехался.

Собственно, по причине поиска животных и починки телег мы и задержались. В Де-Труа найти достаточное количество оказалось невозможным. Ирокезы не только сожгли множество строений, но и постреляли большинство живности на фермах и в городе. Часть коней увели, однако совсем мало. Может быть, они считали скот обычной дичью и охотничьей целью, но как-то не верится. Все же не первое десятилетие наблюдают за колонистами и живут рядом.

Нужного количества так и не набрали, даже притащив верховых животных издалека, чуть не из Квебека. Ну и ладно. По крайней мере, мы идем вместе с остальными ополченцами в охране обоза. Дорога наверняка будет тяжелой, зато не придется ходить в штыковую атаку.

Все оказалось еще хуже предчувствий. Я понимаю, зачем требуется форт в ключевых точках. Могу даже поделиться, к чему необходимость поставить на противоположной от Де-Труа стороне реки. Но гораздо полезнее ставить в местах впадения рек в Великие озера или на островах. Почему на Белле или Ласале дополнительно не построить? Все проще контролировать воду, имея пушки. Нет, нашему майору-герою восхотелось наказать сразу одно из основных селений ирокезов. Почему он решил, что те не заметят приближения армии, бог весть.

Премся через почти непроходимый лес. Наверное, здесь замечательная охота, но мы тащим с собой кучу телег и пушки. Регулярно приходится чуть не на руках переносить их через корни, упавшие деревья и кусты. Еще пару дней в подобном режиме — и начнут падать от усталости люди и лошади. Вот сейчас приходится волочь тяжесть по топкому берегу речки. Сама по себе она не слишком широка, но дорога не предусмотрена, а брод хорош для всадника. Его моментально разбило колесами телег, и те стали вязнуть.

Армейские тремя колоннами уже переправились и готовы были двигаться дальше, с интересом наблюдая за мучениями ополченцев с обозом и обмениваясь уничижительными репликами. Даже нижние чины считали себя по рангу стоящими над нами. Поэтому в первый момент, когда раздались пронзительные вопли боевого клича и множество выстрелов, многие из наших даже ощутили злорадство. Уж я-то точно.

Из-за деревьев летели пули, сами стрелки были недоступны за укрытиями, а начавшееся было разворачиваться для ответного залпа войско элементарно не представляло, куда целить. Воины ирокезов не стояли привычным регулярам строем, а сидели в надежных укрытиях или перебегали с места на место. Паника еще не началась, но роты пребывали в растерянности. Выходов было два — поспешно ретироваться или атаковать.

Майор Пажоль выбрал второй. Для этого он не придумал ничего лучшего, как погнать воинов вперед плотным строем. Ничего удобнее для расстрела атакующих и представить невозможно. Солдаты погибали пачками, почти никто из офицеров не уцелел, но роты продолжали идти стойко вперед, вызывая одновременно восхищение отвагой и негодование поведением командиров. Несколько прилетевших из-за наших спин ядер обстановки не изменили. В лесу от них проку немного.

А потом индейцы выскочили с дикими воплями навстречу уцелевшим. Их было раза в два больше, чем оставшихся на ногах солдат, и, несмотря на попытку сопротивления, буквально смели остатки батальона. Прямо у нас на виду принялись обыскивать убитых и снимать скальпы.

Тут наконец проснулся лейтенант Кэмпбелл. Извлек шпагу из ножен и закричал: «Вперед, ребята!» Прозвучало достаточно жалко, и добрая половина роты и не подумала следовать за ним. Сержанты без особой охоты стали с грозной руганью пинать в зад не стремящихся в атаку. У большинства ополченцев определенно отсутствовало желание лезть в кровавую кашу при виде практически полного уничтожения армейцев. Спасти остатки батальона нашей команде не под силу. Больше пользы обстрелять издалека ирокезов, дав возможность уцелевшим отступить.

Но нам и не дали возможности выбирать. Видимо, телеги показались заманчивой целью, и в нашу сторону ломанулась немалая толпа. По крайней мере, мне так показалось. Очень может быть, у страха глаза велики. Когда на тебя несется куча орущих дикарей с оружием в руках с ясной целью прикончить, не до точного подсчета.

Я выстрелил в грудь первого, с совершенно безумной харей, перепачканного в крови, скорее с испугу, чем из расчета. Попытался ударить прикладом второго: перезаряжать времени не оставалось. Мне казалось, ничего сложного врезать со всей силы, сразу закончив противостояние. Руки и мушкет вместе намного длиннее ножа у него в руках. Длинные сильные пальцы неожиданно схватили меня за запястье, в следующее мгновение я перевернулся в воздухе и с грохотом рухнул на землю. Почему он не пырнул ножом в момент полной беспомощности, я даже не понял. Может, не успел, а может, я все же своим выпадом заставил уклониться.

Страх отсутствовал, ярость тоже. Эмоции куда-то исчезли, и помимо своего будущего убийцы перестал видеть вообще окружающую обстановку. Ни о чем не думая, моментально я перекатился в сторону, пока он не ударил лежащего. Ногой запросто проломить череп или ребра, а затем я уже легкая добыча. Это не игра и не поединок на публике, здесь приз — жизнь. Ирокез не дал мне встать, но и я его достал ботинком по бедру. В результате он очутился на мне сверху, буквально свалившись. Ножа при этом не выпустил, и мы сцепились, давя, кто кого пересилит.

Воин странно булькнул, в лицо противно плеснуло теплой кровью, и он обмяк. Поспешно спихнув себя покойника, я вскочил, оглядываясь. Рядом над лейтенантом стоял Адам, полоснувший саблей по шее моему врагу и почти отрубивший ему голову. При этом он успевал отмахиваться от двоих других краснокожих, не подпуская не столько к себе, сколько к лежащему тут же окровавленному лейтенанту. Тот вроде еще дышал, хотя вид его был не очень.

Я поспешно выхватил у Кэмпбелла из-за пояса пистолет, один взгляд — заряжен — и выстрелил в спину одному из дикарей. Второго Адам моментально зарубил, воспользовавшись моей помощью. На удивление, очередные враги отсутствовали. Точнее, они предпочитали скальпировать солдат, которые уже не сопротивлялись, разбежавшись. Здесь всего с пяток дохлых и не очень понимающие, что делать, ополченцы. Большинство пятилось с дурным видом. Могли и прыснуть во все стороны, бросая оружие, а тогда всем полная хана.

— Ко мне! — заорал я дурным голосом, торопливо готовя мушкет к выстрелу. Несколько человек обернулось. — Вместе надо, иначе порежут.

Неизвестно, дошло ли, но вокруг стали собираться люди.

В тот момент не особо тревожило, но потом несколько раз снилось это поле. Груды трупов, стонущие раненые и умирающие, умоляющие помочь, деловито собирающие трофеи, включая волосы, индейцы. Хотелось срочно смыться, только одиночке ничего хорошего не светло. Я не хотел умирать неизвестно по какой причине за короля, однако и остаться трусом в глазах знакомых тоже не желал. Потому приходилось вести себя соответственно.

— По мере готовности, при любом движении в нашу сторону! Заряжай! Заряд! — командовал я, надкусывая жесткую бумагу, в которую завернут порох, и ощущая его знакомый вкус во рту. Загнал шомпол в дуло, толкая пулю, бумагу и пороховой заряд к основанию ствола. Сунул винтовку в руку Адаму.

Тот покачал головой и показал на лейтенанта:

— Надо забрать.

— Сам и тащи, — буркнул Питер, неизвестно когда появившийся рядом.

— Помоги ему, Клод, — сказал я старому знакомому, с потерянным видом стоящему рядом, обрывая готовый начаться спор. — Мы прикроем. Гляньте, — повышая голос, потребовал. — Может, из наших еще кто живой.

Пальнул, не особо прицеливаясь, в направившуюся было к нам парочку индейцев. Моментально загремело еще с десяток выстрелов. Один упал убитый, второй метнулся в сторону, прихрамывая. Кажется, и этого задели. Сзади кто-то довольно ругался на несколько голосов. Впервые с утра они увидели отступающих врагов и сами собой гордились.

Адам с Клодом взгромоздили лейтенанта на первую попавшуюся телегу, торопливо освободив ее от мешков с мукой. Потом приволокли еще двоих горожан. Один был совсем плох, рана в живот. Второй бодро прыгал на одной ноге, опираясь на плечи товарищей. К сожалению, такая рана тоже может запросто закончиться горячкой и смертью. Особенно при наличии таких хирургов, что были при батальоне.

Меня на этот счет просвещал старательно Глэн, но я относился к его утверждениям в обычном виде скептически, пока не услышал из собственных уст костоправа: «Люди, в сущности, тоненькие полупрозрачные мешочки, наполненные различными, в основном дурно пахнущими, жидкостями и субстанциями. Надо иметь правильное соотношение для здоровья». Даже моя мать больше знала о болезнях, чем этот урод. У нее хоть не помирали регулярно. Мох с болот — вещь простенькая, а здорово помогает при ранениях. Не любой, конечно. Да и личинки в ране — гадость отвратная, пожирающая мертвую плоть, но ведь выздоравливают вопреки любым лекарям!

— Плюем на телеги, — провозгласил я уже на другом берегу, — каждый берет сколько нужно на пару дней еды, остальное бросаем. Может, им станет не до преследования с таким количеством трофеев. Лошадей тоже забираем. Легче двигаться. Быстро, парни. Надо уносить ноги.

Тридцать миль — немного, но с ранеными и высылая вперед и назад дозоры, быстро не вышло. Время от времени приходилось сменять переднюю и заднюю группу, чтобы не возникло недовольства, но благодаря наличию большого количества лошадей и без тяжело нагруженных повозок двигались мы достаточно бодро. Впрочем, лейтенант с подстреленным в живот умерли еще в первый день. Когда они скончались, пришлось хоронить, иначе Адам не соглашался. Причем обязательно хорошо спрятать и утрамбовать землю, чтобы индейцы не вскрыли могилу и не изувечили тела.

Ополченцы готовы были удрать без оглядки, и пришлось вновь надавить, раздавая указания. Как-то вдруг оказалось, что за неимением офицеров и наличия у меня некоего высокого положения, с ними запанибрата, я внезапно оказался командиром. Не то чтобы кое-кому нравилось выполнять мои приказы, однако большинство решило признать меня за старшего. Оставалось пользоваться временным ростом по служебной лестнице.

К счастью, нас никто не преследовал. Наверное, для удовлетворения материальных запросов и тщеславия много и без нас трупов и вещей из обоза. Всякого добра там хватало, и без коней увезти не так просто. Тот, с ногой, ехал самостоятельно, и телегу мы бросили. Иллюзий насчет индейцев я не питал. Направление нашего отхода они прекрасно знали и при желании могли бежать не хуже волков. Видимо, все же полсотни, на мой глаз, не считая раненых, недостаточно для преследования. Или они утолили жажду крови на том поле, положив больше трех сотен солдат и офицеров.

— Зачем ты позвал меня сюда? — спросил обычным подозрительным тоном Питер и смачно харкнул на куст.

— Я хотел поговорить без свидетелей, — внимательно прислушиваясь и держа мушкет на изготовку, ответил я.

В группе драпающих было семьдесят три ополченца из Форт-Ройала и Де-Труа и дюжина солдат, приставших уже в лесу или случайно найденных. Несколько человек с легкими ранениями. Еще три десятка артиллеристов с сержантом. Обе пушки свои они не бросили, благо лошадей хватало. Шестифунтовое полевое орудие тягалось шестеркой коней, зарядный ящик — четверкой. Расчет обычно десять человек, но здесь еще какие-то дополнительные добавились при полном отсутствии положенного офицера. Я так понял, сержант Гринис и прежде его не первый год заменял. А уж насколько он хорош в бою, проверить не довелось. Как минимум не бросил имущество, сбежав. Да и стрелял, пока мы не ушли на противоположный берег.

В мои распоряжения он не вмешивался и ополченцев не трогал, занимаясь своими людьми. Пользы в лесу от их ядер ровно ноль, и в лучшем случае его артиллеристы могли отмахиваться тесаками. И все же нас достаточно много. Мы хоть и не самые лучшие вояки, но за нападение пришлось бы заплатить кровью, и, возможно, немалой. Зачем это надо ирокезам? Устроить засаду — одно. Догонять, подставляясь при наличии кучи трофеев и огромной славы победителей, рискуя нарваться на пулю, — иное. Героизм тоже хорош в меру.

— И о чем?

— Адам спас мне жизнь, и я хочу тоже ему помочь.

— И что?

Вот же скотина! Сказал бы: так поступил бы любой на его месте, — так нет. Будто специально дает понять, что он утруждаться не стал бы.

— Все знают, я играл с лейтенантом в карты, он пару раз писал расписки. Подтвердишь, что сам видел, как я выиграл слугу. Потом отпущу его на волю.

— А мне что с того?

— Считай, за мной должок.

— Не-а, — возразил Питер без раздумий. — Думаешь, дурней тебя? Раб стоит не меньше шести тысяч. Такой — все восемь-десять. Чтобы я за здорово живешь кому подарил такие деньжищи… — И он плюнул вновь, на этот раз прямо мне под ноги.

— При тебе отпущу с вольной от юриста. Ничего иметь не буду, кроме выплаты налога за освобождение.

— Там ведь ливров триста положено, не меньше.

— Да.

— А ты у нас сильно богатый.

— Жизнь стоит дороже.

— Уже не сдох. Зачем швыряться? Нет, ты что-то крутишь!

— Я умею быть благодарным, — сказал я с нажимом.

Любой дурень догадается: и к тебе тоже в будущем, поступи, как прошу.

— Не-а. — Он опять сплюнул, на время прекращая жевать. Ладно бы еще в сторону, но когда под ноги — сознательное неуважение. В другом месте и в иное время уже получил бы в морду. — Три тыщи на бочку. Мне. И все довольны. — Он хрипло рассмеялся.

— У меня нет таких денег, — терпеливо сказал я.

Даже не потому, что всего капиталов реально впритык. Если бы не взятые с индейцев — и того бы не имел. Еще в первый день по возвращении, посланный в разведку, специально забежал на мельницу. На удивление почти все цело, правда, изготовленные гвозди уволокли, а вот жернова, станки и металл не тронули. Видать, тяжело тащить. Хорошо ломать не стали. Вот приводные ремни сняли и уперли. Не знаю уж, на кой ирокезам сдались. Кожа хорошая, выкроят чего. Свою долю золота спрятал вместе с прошлыми доходами в тайник. Не тот, естественно, где инструменты. Ну не таскать же с собой кучу монет. Непременно кто-то обратит внимание — и примутся задавать неудобные вопросы. Недолго и до обвинения в грабежах. А мне в петле болтаться не хочется.

— Захочешь — найдешь. Или всем расскажу о попытке воровства чужого раба.

— Двести могу дать!

Он рассмеялся издевательски:

— Другому сказки выкладывай.

— Триста.

— Церковь ставил? Должны быть.

— Ну и хрен с тобой, — сказал без особого сожаления. — Не хочешь немного — не получишь ничего.

Взгляд у Питера стал настороженным, словно у дикого зверя, когда он чует ловушку. Только вряд ли ожидал последующего. Потому что я поднял мушкет и выстрелил ему в голову. С такого расстояния заряд снес полчерепа. Тело, наверное, еще не поняло, что умерло, а я уже торопливо перезаряжал, потом присел, глядя на дальние деревья, уже слыша топот ног, спешащих сюда. Ага, вполне ожидаемо. Клод, Адам и еще парочка хорошо знакомых из молодых. Остальные не сильно торопятся.

— Не торчать на виду, — предупредил я. — Вон оттуда пальнули, — показал.

Они моментально шарахнули по деревьям. Хорошо, когда тебе доверяют и даже не переспрашивают.

— Ушел, — огорченно сказал Пьер. — Никого не вижу, и не слышно.

— Наповал, — подтвердил Клод, осматривая покойника.

Естественно. Он правда думал, что позволю всю оставшуюся жизнь угрожать мне шантажом? С таким человеком уговоры и церемонии бесполезны. Зря надеялся на сообразительность. Одна бесконечная жадность.

— Царство ему небесное, — крестясь, ответил я. — По карманам пошарьте, хоть что-нибудь да найдется. Поделите между собой — все же первыми примчались на помощь.

Фактически от своей доли отказался, пусть и поставят кружку при оказии. Я не щедрый. Просто не хочу пользоваться этими деньгами.

— Выпьем, чтобы земля ему была пухом, — извлекая мешочек с монетами из-за пазухи и довольно улыбаясь, провозгласил Клод.

Дениз, в смысле мадам Ренье, утверждала: пословица в Древнем Риме имела продолжение. Причем с прямо противоположным смыслом. «…И мягко покрывал песок, дабы собаки могли вырыть твои кости». Это проклятие, а не доброе пожелание. Не зря на надгробиях пишут R.I.P.[34]

Глава 11 Неожиданная карьера

Когда принялись стучать, если не кулаками, так ногами, я аж подскочил, хватаясь за стоящий у изголовья мушкет. Толком не очухавшись, обвел взглядом обстановку. Не на поляне у костра, а в доме. Смутно помнилось, что это все же не город, а форт. Подробности ускользнули. То есть пьян определенно не был. Пара стаканов вина. Просто после нескольких нервных дней, в половине из которых пришлось отвечать за кучу народа и практически не спал, а если ложился, то подскакивал посреди ночи, перепуганный явившейся мыслью о непроверке караула или что тот дрыхнет бессовестно, вырубило напрочь.

И то, вышли без потерь (Питер не в счет). Переправились моментально, благо всяких лодок и яликов на той стороне хватало и, когда подали сигнал, тут же пригнали. Кораблики серьезнее куда-то соизволили отбыть, а ведь самый опасный момент. Ты уже расслабился — и тут тебе в спину начинают стрелять. Ни прикрытия, ни нормального судна для возвращения. А ведь у нас еще и кони да пушки. Пришлось немало повозиться, рубя плоты для их перегона.

Потом силой опять держал готовых разбежаться по семьям ополченцев из города, расписывая ужасы оставления без охраны реки. Создавал график, с учетом знакомств и подразделений, под попытки обсуждения. Организовывал питание для нездешних милиционеров и солдат. Между прочим, никто особо не стремился поделиться собственным имуществом, даже под расписку. Урожай частично погиб, во многих местах даже не приступали к работам. А ведь уже осень на носу. Все лето прошло в военных действиях и армейских конфискациях по следам грабежей. Защитников положено кормить, а то они и сами принимаются, мягко говоря, отнимать без спроса.

В конце концов, я уселся в бывшем штабе и принялся, тщательно обдумывая каждое слово, писать донесение в Форт-Ройал. Причем, специально зафиксировав героизм майора и его подчиненных, постарался все ж намекнуть на его полный идиотизм, нигде не произнося на эту тему ни слова. Просто описал тактику индейцев и сообщил, что идти на скрывающихся в укрытиях врагов слегка неразумно. Ведет к огромным потерям. Приложил списки пропавших, рассказал про умерших раненых, которых мы вынесли из-под огня с опасностью для жизни. Себя не похвалишь — никто не станет. Поэтому трудности обратного перехода заметно преувеличил, сообщив о выстрелах из засад. Очень сгодился Питер на роль несчастной жертвы.

В общем, старался не хуже иного писателя. Еще и дважды переписывал, избавляясь от помарок и вставляя новые живописные подробности, пришедшие на ум. Например, похвалил артиллеристов, спасших полевые орудия, и поведал об их тяжком труде везти пушки через девственную чащу. Вполне правда, и почему лишний раз не отозваться положительно о ком-то. Специально зачитал выдержки, чтобы все знали, насколько они покрыли себя славой, заявившись в таверну, где вовсю отмечали возвращение.

Потом отправил Клода с донесением, не слишком довольного поручением, пообещав лычки капрала за доставку, и присоединился к общему веселью. Окончание дня помнилось очень смутно. Вроде сержант Гринис с Адамом меня вели в неизвестном направлении, а я рвался спеть нечто душевное. Похоже, куда-то доставили. Хм… как бы не в штаб, на майорскую кровать.

Пнул дверь, готовый обматерить навязчивых посетителей, и проглотил язык. На пороге торчал цвет нашего городского общества. Торговец Брольи, имевший до разгрома половину от всего проданного в городе и член городского совета, пастор бретанцев Клюзо и единственный в наших краях юридический мэтр Пишо. Без него ничего не происходит. За спинами у них торчал Жак Сорель, мой бывший хозяин. Я уже знал, что их семья, когда все началось, была полностью в поле. Сорели среагировали с похвальной быстротой, кинувшись не домой, где их непременно встретили бы, а в ту самую охотничью хижину. Там и отсиделись, боясь нос высунуть. В результате все остались целы, включая Бэзила. А вот подворье пошло дымом. Что индейцы не сожгли, то поломали, а скот постреляли. Это я еще в первый день на разведке выяснил, но решил, что всех угнали, поскольку мертвых на пепелище не обнаружил, а искал тщательно — все же не чужие.

— Проходите, — в душе недоумевая, пригласил я и, когда Жак отказался жестом, вообще перестал что-то понимать.

Они встали рядком, помолчали, и Брольи сиплым басом сказал:

— Вчера вечером состоялось собрание жителей города и окрестностей.

Он сделал внушительную паузу.

— Раз уж никого лучше не имеется, — тут на него с негодованием посмотрел священник, — тебя выбрали майором ополчения.

— Кто из нас сумасшедший? — спросил я, не успев подумать. Из сержантов да прямо в майоры. Хотя командир в ополчении все же выборная должность и не обязан иметь патент от короля. — Я своей кандидатуры на должность не выдвигал.

Правильно Адам как-то провозгласил на недоумение по поводу случившегося: «Армии не нужны умные люди. Ей требуются исполнительные и чтящие устав». Я точно не из сильно мудрых. Кто же такими вещами шутит.

— Мы понимаем, — извиняющимся тоном признал Клюзо, — ответственность большая, а район самый захудалый и отдаленный в колонии. Но вы, — обалдеть, меня уже на манер дворянина вежливыми оборотами угощают, — на деле доказали умение не теряться в бою и сохранить людей. Как-то не хочется гибели наших сограждан без всякого смысла. Хватит! Один раз попробовали чужой власти.

— Позвольте уточнить, — вкрадчиво произнес я, — призываете охранять только свой район, не встревая в будущие военные действия?

— Ну приблизительно так, — подтвердил пастор.

— А приказы армейского начальства игнорировать?

Тут несложно продолжить мысль: а кто отвечать станет?

— Мне кажется, вы неплохо умеете писать докладные.

Ага, не зря зачитывал при стечении народа. Нашлись сделавшие выводы по тексту. А я против? Точно нет. Риск должен быть оправданным, и чтобы по возможности самому решать, кого и куда посылать, а не ждать приказа.

— Неужели не получится найти причину отказаться от повторения глупого плана?

— Положенное жалованье в сто фунтов платить станете?

У Брольи отчетливо дернулась щека. Ага, так и думал. Сейчас начнут заливать про погибшее хозяйство.

— Мы вряд ли можем гарантировать в данный момент, — твердо сказал Пишо, — но ежемесячно если не деньгами, то товарами или услугами готовы расплатиться.

То есть придется поторговаться, цену будут сбивать, всучая разную дрянь по дорогой цене, но дело того стоит. Где еще мне предложат власть, да еще и за то заплатят?

— Допустим, соглашусь. Тогда вам придется, во-первых, выполнять приказы независимо от желания. Отказ в военное время карается не поркой, а смертью. Это ясно?

— Если ничего сверхординарного не требовать…

— Здесь одно из двух — «да» или «нет». Ясно?

Кажется, Брольи проняло. Взгляд стал сильно задумчивым.

— Да, — подтвердили они вразнобой, когда я посмотрел каждому в глаза.

— Во-вторых, я готов советоваться, но не следовать чьим-то указаниям. — И посмотрел вновь по очереди на каждого. — Ну а когда война закончится, с удовольствием сложу полномочия. Зачем зря платить майору в нашем захолустном углу?

— Рад тебя видеть, — сказал Жак, показывая бутыль с вином после проводов высшего общества.

Я остался один и в легком раздрае, не очень соображая, за что в первую очередь браться. Очень уж непривычное положение. В такой ситуации старый знакомый был вполне кстати. Можно получить кучу информации о происходящем вокруг. Под стаканчик, да с сыром и хлебом, самое милое дело порасспрашивать о том о сем. Ему нечто было нужно, но с ходу начинать разговора не хотел. Это и без особых проникновений в чужое мышление ясно.

В целом ничего особо оригинального он мне не поведал. В основном об уцелевших жителях города. На фермах мало кто успел удрать. Отбиться и вовсе ни у кого не получилось. Ирокезы заходили сразу парой десятков, без предупреждающих криков и воплей, и приступали к резне. В общем, приятного мало. Помимо всего прочего, мне предстояло организовать патрулирование не только реки при достаточно скромных силах. Чем дальше, тем идея ответственности представлялась не столь уж заманчивой.

Тут раздался очередной стук в дверь, и в нее сунул рыжую башку пришелец из будущего. Пришлось и ему налить. Правда, стула не дали, за неимением. Куда-то они все подевались, здешние табуретки. Тоже дополнительная забота — проверить, чего в форте не успели растащить казенного. Все понимаю, людям надо, но ведь потом начнут искать. Как-то все требуется оформить, чтобы потом не придрались. «Индейцы сперли» не подходит. Они сюда не входили.

— Отдай мне Глэна, — сказал я, посмотрев на недовольную рожу сомнительного работника. Причина яснее ясного. — За честный выкуп, естественно.

— Ох, — вскричал Жак, хватаясь за голову, — как можно остаться без такого замечательного работника?

— Чего? — ошарашенно переспросил я.

— Незаменимый, с золотыми руками! — Тут Жак не выдержал серьезного тона и заржал. — Зачем он тебе сдался? — спросил, успокоившись.

— Я и сам не знаю, — признался я честно. — Привык. Он хитрозадая скотина, но мы столько были рядом… Будет обед варить и сапоги чистить. Я же нынче большой начальник, без слуги невместно. А другого все равно не найти.

— Сам подумай, зачем мне деньги? Хозяйство надо поднимать. Ферму восстанавливать. Дом я уж сам, как предки ставили, а вот хозяйственные постройки ты за свой счет сделаешь. Как церковь ставили. На досках. Тогда и будем в расчете, идет?

— Давай точно. Что конкретно с меня, а то как бы мне такая радость боком не вышла.

Он перечислил. Фактически все, кроме жилого строения. Раз в пять дороже стоимости контракта, не считая жалованья работникам. Мне сейчас самому некогда амбары с конюшней строить. Стоящий за его спиной Глэн настойчиво подмигивал и кривился, однако смысл его дерганий не доходил.

— Ну у тебя и аппетиты, Жак!

— Нужный товар всегда дороже идет, — спокойно заявил тот. — Тебя нормально отпустил, второго сервента задешево Мари мне не простит. Все же теперь работников не нанять, а в поле работы полно. Пока не пропало, надо готовиться к зиме. И безусловно не будем же всей семьей по амбарам ночевать постоянно. Пока тепло, в сарае перекантуемся, а потом займусь домом. Но урожай куда-то складывать надо. С него всю сумму стребуешь. — Жак, обернувшись, ткнул пальцем в обсуждаемого.

— Идет, — протянул я руку. — Только чтобы все официально было, тащи сюда мэтра Пишо. Составим бумагу по всем правилам. Чтобы завтра Мари не придумала еще три свинарника с восемью сараями и этот у меня остался.

— Но строить в первую очередь! Вне любых иных более ранних договоров, так и запишем!

Что-то в том требовании было явно скользкое. Он меня пытается наколоть, но как? Никаких соглашений я не заключал.

— Идет. Да, ты же Адама знаешь?

— Этот черный здоровяк?

— Он самый. Приведи вместе с мэтром.

Жак молча кивнул. Чужие дела ему малоинтересны.

Я подождал, пока он выйдет, и очень ласково спросил:

— И что вот это было?

— Ну, — глядя куда-то под ноги, пробурчал Бэзил. — Шарля же убили.

— Я в курсе.

— И старшего сына его.

— Ты плохо расслышал вопрос?

— Вдова решила уезжать в Квебек, — подняв голову и впервые посмотрев в глаза, пояснил он, — здесь оставаться не хочет. А лесопилка, мельница, колеса и гвоздарные станки практически не пострадали. Жечь индейцы почему-то не стали, кое-что поломали да гвозди сперли.

— И что? — потребовал я, теряя терпение.

— Ну я купил все это достаточно дешево.

— Деньги откуда? — прорычал я после паузы. — Не ври, как в прошлый раз про чаевые от благодарного купца.

— Так правда тогда, — он осекся и сознался, — твоими заплатил.

Прежде чем мозги успели подумать, я взял его за глотку:

— Откуда узнал про тайник?

Он сипел, вцепившись в пальцы и силясь оторвать. Кажется, натурально задыхается. Нехотя отпустил, сжав кулак и готовый двинуть. Глэн тяжело задышал, держась за шею. Следы от пальцев хорошо заметны. Синяки будут обязательно. И очень хорошо. Пусть скажет спасибо, что шею не свернул. А мог запросто. Уж очень рассердил наглостью.

— Ну?

— Случайно увидел. Еще когда церковь сдали. На твое имя купил, — быстро воскликнул, прежде чем плюха прилетела.

В последний момент я остановился, озадаченный.

— Что ты сделал?

— Контракт на покупку выписан на твое имя. Все это принадлежит тебе, придурок. Мельница, лесопилка, его прежняя доля в станках. Людям надо где-то жить, они вынуждены идти ко мне, как временно замещающему отсутствующего месье Эймса. Все же в курсе, что ты у нас старший.

То есть прикрылся заодно от неприятностей отсутствующим Диком. Натурально, весь город знает про мою опеку над ним. И с претензиями придут при неприятностях тоже ко мне.

— У них просто нет других возможностей. Робер с бригадой навострился ставить дом за неделю. Посмотрели и пошли на поклон. У меня сейчас почти на двести тысяч ливров договоров.

— Сколько?!

— Ну живого серебра всего на пару тысяч ливров. Много сейчас нет ни у кого. Не зря вдова Шарля охотно согласилась, когда твое золото увидела. Откуда у тебя столько?

— Не твое дело. Отчитывайся, умник.

— В основном на будущий урожай, товары да расписки долговые. У нас теперь Де-Труа в кулаке, — азартно заявил. Ага, у «нас». — Не весь — так добрая половина. Монополия. Мужиков почти нет, проще из досок строить, а гвозди и распил бревен подо мной. В смысле — твои, — покосившись, исправился. — Думаешь, с чего вдруг в командиры выдвинули, просто так? Я посоветовал. — Он постучал себя кулаком по груди.

Вот и вся любовь с благодарностью за подвиги. Должники постарались. Ну хоть стало понятнее происходящее.

— Три бригады дома ставят. Сам на гвоздарном тружусь, парочка родичей Робера на пилке. Все в доле, но второй раз Сорелей на кривой козе не объехать.

— Он ждал меня и специально пришел, не дав объяснить, что к чему?

— Ну что-то вроде. Он ведь думает, ты знаешь. Не все, так в общих чертах.

— А плюнул бы на тебя?

— Ну я тоже мог на себя переписать, а деньги назад положить.

— Это вряд ли, — с удовольствием сказал я. — У тебя столько нет, сам говорил. А я бы из тебя душу вынул за свои кровные.

— Ну пусть так. По чести, мне доля положена. Не меньше половины. Все сам сделал.

— На мои деньги, заметь.

— Ну и лежали бы они в дупле бог весть сколько еще. Золото не должно быть мертвым грузом. Его в оборот давать надо и пользу с того иметь. Как я сумел. И второй раз возьму! Товаром и с урожая!

— Ладно, — подумав, согласился я, — поступим по справедливости. Мои деньги возвращаешь, как и стоимость контракта Сорелей со своей доли.

Он встрепенулся, внимательно слушая.

— Хорошо посчитаешь, во что обойдутся их хозяйственные постройки. Цифры покажешь. Контракт на кабального слугу официально при мэтре Пишо аннулируем. Книги с записями и все расписки мне на стол. Прибыль пополам только после возврата долга. В дальнейшем еще раз устроишь самое доходное дело без согласия, да еще и за мой счет, — больше не подходи. Живи как знаешь, только сам. Возражения имеются?

— Приходится ловить момент, не всегда возможно…

— Очень скоро ты будешь свободным, а через годик и с неплохой суммой в мошне. Крутись, не оглядываясь ни на кого. Я сказал, ты услышал. За моей спиной от моего имени не надо ни с кем ни о чем никогда подписывать ни одной бумаги даже из самых замечательных побуждений. Повторится — убью.

Кажется, поверил. И правильно сделал. Еще не хватало, чтобы кто-то свои долги посмел на меня повесить. Любая коммерция — риск. Я о нем обязан знать. Или пусть свою шею подставляет.

— Зачем? — спросил Адам, получив на руки бумагу об освобождении. Причем не при всех, а оставшись якобы поблагодарить и предварительно кивнув на Глэна. Того я уже выставил за дверь, проигнорировав недовольство. Не хуже меня рыжий понимает выгоду торчать при начальстве.

Расписку от лейтенанта я соорудил еще в лесу и таскал в кармане вполне сознательно, чтобы поистрепалась. Хорошо бы смотрелась, будь новенькой. А так сразу видно — настоящая. Тем более что реальный образец у меня имелся. Играть Кэмпбелл не умел, а хотел. Держать его на долге — не самая плохая идея. Правда, так ничего и не выгорело из-за смерти.

— Жизнь дороже богатства. Тем более чужого. Ты меня спас от индейца, я тебе помог. Не люблю долгов и всегда возвращаю.

— Это был бой, и я не тебя спасал специально.

— Да плевать, сам знаю. Все равно это моя шкура, а словами долгов не платят. Либо кровью, либо золотом.

— Не понимаю, — сказал он с сомнением. — Ты ведь и фламандца грохнул, потому что тот про расписку узнал. Про подделку. Ничего такого хозяин точно не писал, я бы знал. Ха, — ухмыльнулся он, — что я, не видел, из какого ружья выстрел и с какого расстояния?

— И промолчал?

— Не мое дело судить ваши разборки.

— Не выдумывай глупости, — отмахнулся я без запинки. — И расписка настоящая, и Питера индейцы застрелили, а ты вали на север с первой возможностью, не забыв официальный документ об освобождении, пока родичи лейтенанта не проснулись и в суд не побежали. Бог помогает тем, кто сам себе помогает.

В дверь вновь сунулся рыжий, на этот раз без стука. Ну очень ему любопытно, о чем речь.

— Там Джонатан пришел, — докладывает.

— И чего ему надо?

— Ну он того, сильно неразговорчивый, ты же знаешь.

Это знали все в Де-Труа. Обычно он мертво молчал. Когда кто-нибудь пытался задать ему вопрос, просто без слов уходил прочь. В качестве анекдота ходил рассказ про случайно отрубленный палец на ноге. Выбросив его с равнодушным видом, Джонатан ограничился для стоящих с открытыми ртами длинной фразой: «Палец ни к черту».

Ко всему имел строптивый характер и мог отказаться выполнять указания нанимателя, никак не объясняя решения. Достаточно было посмотреть на его грубо вылепленное лицо, и сразу становилось понятно: лучше не трогать. Но он был лучшим лошадником в округе, и за это ему многое прощалось. Кони составляли смысл и любовь всей его жизни. Он был настоящим мастером на все руки. Приучал крепких жеребят ходить под седлом, лечил их раны и болезни, подравнивал копыта, лично подковывал и конечно же лечил животных. Не раз случалось, уже выбракованный хромой жеребец опять нормально бегал после его конюшни.

— Ну поскольку пешком я не пойду до побережья, — сказал задумчиво Адам, — пока жду подходящее корыто, могу тебя поучить на саблях драться.

— Большое спасибо, — ответил я вполне серьезно. Дело при любом раскладе полезное. Ножом я могу неплохо, но тут совсем другое. — Больших денег платить за учебу не смогу.

— А? — Он, кажется, растерялся. Только сейчас дошло, что свободному положено за работу нечто весомое. Но ведь и кормить никто больше не станет за просто так.

— Что случилось Джонатан? — спросил я, выходя.

— Вот, — сказал тот определенно с гордой интонацией, показывая на привязанного низкорослого жеребца местной породы. — Злюка.

Грязновато-коричневый окрас, и смотрит как-то недобро. Ездить верхом, безусловно, учить меня не требуется, да и в лошадях достаточно разбираюсь. Не воодушевляет внешний вид. И как ноги ставит — тоже.

— У меня уже есть, — осторожно сказал, возобновляя изучение нежданного предложения и продолжая недоумевать от неказистого вида.

И действительно имеются. Аж два, принадлежащих армии. Собирался отдать их в форт, но поскольку стал большим начальником, с какой стати. Офицеру положено. Я, правда, не в курсе, за свой счет или государственный, но все равно за них не платил и не собираюсь. Кормиться, безусловно, станут из интендантского фуража. Проверены в реальном походе. Один бывший лейтенантский темно-гнедой жеребец, с белым носом и тремя белыми чулками, словно созданный для быстрой скачки и, по опыту, достаточно выносливый. Мне редко встречались такие чудесные животные. Весил он за тысячу фунтов и для здешней округи был довольно крупным. Второй — мерин мышиной масти с красивой головой и мощным крупом. Он был меньше первого, но и в нем ощущалась сила.

— Такого нет!

— И сколько хочешь?

— Тысячу экю!

Слушатели в виде Глэна и Адама дружно выругались. Даже рыжий уже представлял стоимость разного скота хотя бы приблизительно. Столько могли бы попросить за породистую скаковую лошадь, а не это подозрительное недоразумение.

— У меня нет столько сейчас, — сообщил я с облегчением.

Между прочим, с такими тратами никакого майорского жалованья не хватит, как ни старайся. Причем мне пока никто ни денье не дал.

— По частям заплатишь.

Неужели эта животина такая ценность? Ну глупо было бы всучать за такую сумму никчемное животное и портить себе репутацию навечно.

— Возьму, — решился я, — платежами, при условии… — сказал, осененный мыслью. Его конюшня тоже сгорела, почти всех своих коней потерял так или иначе. — …Что возьмешь на себя заботу обо всех моих лошадях и отрядных. Второе — за отдельные деньги.

— Идет, — согласился он, прежде чем я успел озвучить жалованье.

Вот и хорошо. Один полезный человек у меня уже имеется. Теперь с сержантами разобраться бы. Наверняка недовольные новым назначением найдутся и станут показывать характер. Одно дело — в лесу, когда страх продирает насквозь, слушаться, и совсем иное — в спокойной обстановке.

Иоахима Рибовски точно придется жестко ставить на место. Он был тем, кем я еще недавно надеялся стать, — вояжером. Территория, на которую распространялась в Америке власть Соединенных Королевств, невообразимо огромна. Поселки колонистов ограничиваются Аппалачами с запада да местами вроде нашего. Все остальное — безграничное море деревьев и степей, где присутствуют исключительно немногочисленные индейцы.

В Канаде, да и в Мичигане, работа фермеров отнюдь не высокоприбыльна, и многие имели родственников или сами подключались к созданной системе. Все начиналось с обычных парней, таскавших на себе товары и обменивающих их на шкуры ценных зверей, затем уходившие в Европу. Со временем наладился определенный порядок. На низшем уровне иерархии стояли рядовые вояжеры — «гребцы на каноэ», или «верблюды», которые на лодке и в пешем порядке перемещали пушнину по воде, а также тащили ее волоком по суше.

Это были «пожиратели свинины» из-за солонины — основного продукта питания, входившего в их рацион. Термин считался уничижительным, и те, кто его употреблял, рисковали зачастую остаться без зубов. Были и «зимовщики», постоянно находящиеся на поставленных в оживленных местах факториях и занимающиеся непосредственно торговлей. Ступенькой выше числились «приказчики». В начале рабочего года они отправлялись на рандеву — ежегодный сбор вояжеров, чтобы посчитать, оценить собранный товар, рассчитаться с поставщиками, выплатить зарплату перевозчикам и «зимовщикам». Вся прибыль, поступавшая от продажи меха, сначала записывалась на счета артели, а потом соответственно распределялась. За всем этим строго следили «приказчики», и от их честности, педантичности и добросовестности зависел весь бизнес. Видимо, одному из таких и принадлежало доставшееся нам с Дениз по случаю золото.

Совладельцев артели и их хозяев, нередко начинавших с самого низа и набравшихся опыта, а также достаточно везучих, чтобы не сгинуть с товаром от пули в спину или просто сломав ногу, именовали «буржуа».

Контролировать этот процесс в целом франкские колониальные власти не могли, и население дружно плевало на лицензии. Неоднократно по причине привоза огромного количества пушнины падали заметно цены в Старом Свете. Правительства принимались издавать грозные указы о борьбе с нарушителями законов, но ничего не менялось. Слишком выгодным было занятие в сравнении с ковырянием в земле. Хотя и рисковым.

Потому в нем выживали люди с определенным складом ума и характером, готовые в любой момент драться и стрелять и пуще всего ценящие независимость. Такой был и Рибовски. В иное время сам брал бы с него пример и попросился в ученики. К сожалению, стоит одному спустить наглость и независимое поведение, как подчиняться перестанут все. Тоже мне воевавший. Ничем от остальных, кроме самомнения и сержантского звания, не отличается.

Теперь надо отловить Робера и поставить его строить нечто среднее между лодкой и шлюпом, взяв за основу куттер. Контрабандисты их обожают за скорость и маневренность. Без палубы, под косым парусом, главное — скорость и маневренность, низкая осадка. Одна-две пушки, и чтобы брал на борт двадцать пять — тридцать человек, кроме команды. Нам таких для начала четыре достаточно. Важно пере крыть дорогу и заставить сидеть на том берегу, а для этого артиллерийская мощь имеет немалое значение. Еще и перевозка приличного в наших условиях отряда. Если мы хотим уцелеть, требуется намертво захлопнуть воду для нападений ирокезов. И на реке, и на озерах. Придется заставить всех работать — от ополченцев до солдат.

Контракты на постройку зданий? Да и черт с ними. Чуть позже получат жилье. Шкура дороже серебра, которого еще и нет.

Глава 12 Новые возможности

— Индейцы! — с выпученными глазами вскричал Клод, врываясь в помещение и прерывая размышления на тему будущего.

Инструкций от квебекских властей или армейцев к нам не поступало, кроме самых общих пожеланий, и приходилось самому прикидывать, насколько имеет смысл рисковать. Проще сидеть и ничего не делать, но тогда мое сборное войско расползется достаточно быстро. Признаки уже имеются. И муштра не очень помогает, когда семьи рядом, да и жить им на что-то надо, а значит, требуется работать в поле или мастерской. Тем более что со спуском первых двух куттеров все дружно уверились в прочности границ, а ирокезы заняты в других местах. Зря они нас сразу не добили. Теперь и вовсе не потянут. Мы готовы к осаде.

— Много, очень много!

— Поднимай тревогу, — сказал я Глэну, и тот сразу кинулся за дверь, а через минуту забил колокол, созывая людей.

Я выскочил наружу и убедился, что паники не наблюдается. Народ привычно бежал с ружьями в руках к ограде, даже женщины. Они перезаряжали и подавали мушкеты стрелкам, увеличивая намного скорость и интенсивность огня. У ворот возле пушки суетились солдаты. По крайней мере, есть кому отстреливаться благодаря собравшимся ополченцам.

— Ты глядь, — сказала смутно знакомая баба рядом, показывая.

Народ возбужденно загудел, переговариваясь и обмениваясь впечатлениями. Каждый чувствовал себя героем, уже отбившим атаку.

Индейцы толпой расположились на опушке и вовсе не рвались в город. Количества толком не разобрать, очень предусмотрительно наружу не вылезают. С такого расстояния в принципе попасть не проблема. Однако же не стреляют по торчащим прямо на виду. Хм… может, их не особо много?

— Это не ирокезы, — уверенно заявил сержант Гринис, внимательно изучающий в подзорную трубу противника.

— Ну-ка дай.

Он без особой охоты вручил спертую у своего безвременно почившего командира вещь. Я уставился на приблизившиеся деревья, завидуя хорошему прибору. Но не отбирать же честно украденное.

Итак… Характерных причесок не наблюдается, но это, может быть, еще хуже. Вероятно, поднялись вообще все племена, и тогда нас прочно отрежут, с крайне неприятными последствиями.

Черт побери! А идущий сюда, причем размахивающий белой тряпкой, человек мне очень хорошо знаком, как и большинству жителей округи. Неужели удача повернулась лицом?

— Открыть ворота! — скомандовал я с героическим видом, тихо радуясь, что второй подзорной трубы ни у кого не имеется. — Сержант, со мной!

Гринис скривился, однако возражать не посмел. Третьим, не спрашивая разрешения, двинулся Адам. Не особо жду коварства, но спокойнее чувствовать за собой его мощь, зная умение обращаться с саблей.

Где-то на полдороге встретились, обменявшись приветствиями.

Хорошо знакомый жителям Де-Труа патриарх здешнего многочисленного клана Поваленное Дерево, неизвестно куда исчезнувший при появлении солдат. От ирокезов его родичи отбивались наравне с остальными, и сейчас тоже в моем подчинении не меньше десятка. Идет в сопровождении двух молодых и свирепых на вид молодых воинов при полном параде. Ружья, томагавки, раскрашенные морды и прочие перья в волосах. Я не настолько разбираюсь в вышивке на одежде и мокасинах, чтобы с уверенностью определять племя, однако не похожи на его родственников.

— Говорят, тебя выбрали начальником здешнего ополчения? — потребовал старый вместо приветствия.

— Майором милиции, — сообщил сержант из-за плеча.

Дедуля посмотрел так, что сразу ясно: поддержка младшего званием должна помалкивать. Поставил на место без слов. В принципе не приходилось слышать, чтобы между ними дрязги имелись, знакомы прекрасно. Но я могу многого не знать. Все же в городе бывал набегами, а у Поваленного куча родичей.

— Значит, воины нелишними будут? — спросил он меня.

— Ты нашел разведчиков, готовых показывать дорогу! — воскликнул я довольно. С Робером на эту тему беседовал, но тот не особо заинтересован в набегах и налетах. Мирный плотник. Зря говорят, что индейцы все одинаковые. Очень даже разные и вполне способны работать лучше иного белого.

Видимо, все же подал весточку патриарху, и теперь появилась уверенность, что результат в сомнительной идее будет, и даже положительным.

— Не совсем так, — пробормотал Поваленное Дерево.

— А как? — насторожился я.

— Скажи, Шустрый Койот, что ты можешь предложить бедным индейцам, готовым выступить против ирокезов?

— Сколько набралось славных воинов? — спросил я после раздумья. Кажется, дело обстоит много серьезнее и он привел не только своих друзей с родичами.

— Скажем, шесть сотен.

Господь наш, в два с половиной раза больше, чем я смог собрать мужчин со всей округи после бойни!

Застывший за его спиной левый воин шевельнулся.

— Или даже свыше, — явно уловив сигнал, хмыкнул дедушка.

— У меня нет серьезных денег, чтобы платить за помощь, — осторожно произнес я. — Кроме доли в добыче нечего предложить.

— У тебя будет земля, которую мы освободим от ирокезов.

Черт побери, а ведь это мысль! Почему бы не взять, сколько хочешь, не оглядываясь на помещиков, губернаторов и любые власти. Это не нарушение договора: они первыми напали. И все же слишком мало зависит конкретно от моих желаний.

— Я не могу сейчас обещать то, — очень старательно выбирая слова, ответил я, — чего не только еще не заполучил, но и без воли короля не имею права раздать.

Он понимающе кивнул. Кажется, я заработал очко в этих странных переговорах. Уловил тонкость. Обещать нельзя, а вот раздать — почему бы и нет. Губернатор Канады не докладывает же о каждой семье, устроившейся в Мичигане? Между прочим, дело с юридической точки зрения крайне сомнительное. По смыслу договора нам разрешено у воды селиться на этой стороне, но на каком конкретном расстоянии — не указано.

— О! — махнул рукой Поваленное Дерево. — Большой белый отец пребывает за соленым морем, и нам вовсе не обязательно ставить его в известность о мелких хитростях.

— Племя — не семья, — возразил я, покосившись на по-прежнему молча слушающих вооруженных индейцев, любопытно — понимают ли. — Договор с любым племенем обязывает указать границы, и это уже непременно рано или поздно дойдет до королевских чиновников. У меня отсутствуют полномочия такого уровня! Я выборный на должность местными жителями, а не назначенный королевской властью.

— Зачем же племя, — ласково улыбнулся вечно себе на уме старый индеец. — Мы осколки, остатки прежних гордых народов: гуронов, мохоков, онейда, могикан и эри, сначала прореженных оспой, а затем изгнанных ирокезами со своих земель. Мы все стали моравскими[35] и иезуитскими индейцами. Братьями, сплотившимися в один общий клан, который уже нечто новое.

Оба воина синхронно извлекли кресты из-под рубашек. Очень даже понимают, и как бы не зря от их имени он выступает. В принципе случалось не такое. Многие из уничтоженных племен вовсе не погибли, а стали ирокезами.[36]

— Монахи научили нас делать прививки, и наше количество заметно возросло. А земли не прибавилось. Можно было отнять ее у соседей, но мы всегда жили с ними в согласии. Предпочитаем вырезать старых врагов, отплатив за пролитую кровь. — И глаза при этом нехорошо блеснули.

Как-то не сомневаюсь, не фигурально выражается. Именно об этом и мечтает.

— Будь уверен, — сказал он, сделав паузу. — Мы прошли выучку в католических миссиях, у многих родичи среди колонистов. Научились землю не хуже вашего пахать. Мы, — он был до безобразия серьезен, — хотим стать земледельцами-фригольдерами,[37] хотя охота тоже приносит доход и отказываться от дополнительного дохода не собираемся.

Ну да кто в колониях на диких землях этим не балуется, очень хотелось ответить, но я молчал, вежливо слушая.

— Готовы по призыву встать в ряды милиции округа Мичиган, — закончил он речь мощным аргументом.

Миссии в Квебеке находились под патронатом иезуитов, последователей фра Джованни Баймонте, автора теории «равенства через братство». Они не навязывали свои идеи насильно и не смотрели свысока, старались понять мысли, чувства и привычки своих собеседников, принимая их как есть, готовя к «просветлению». Разговоры на этот счет ходили самые разные. Протестанты католиков по определению любить не могли. Судя по происходящему, результат был, и весомый. Не просто молиться, а перенять образ жизни. Поваленный со своим семейством все же в наших краях единственный в своем роде. А оно вон как. На севере целая толпа ничуть не хуже. И это очень важная информация. Вопреки представлениям здешних колонистов, часть индейцев может составить конкуренцию и в крестьянском труде, и в ремесле. И в том явно огромная заслуга иезуитов.

— Стандартный участок в сто шестьдесят акров на каждого главу семьи, — решившись, предложил я.

— На каждого мужчину старше шестнадцати лет, — впервые подал голос один из воинов. Говорил он с заметным акцентом, но не запинался и слов не подыскивал. Не удивлюсь, если и в школу ходил.

А вот его предложение — еще одна неожиданная замечательная идея. Прекрасный способ записать кучу родственников и потом продать удачное местечко более заинтересованным.

— При условии постоянного проживания в течение пяти лет, — дополнил я, — выплаты взноса за регистрацию в качестве гражданина округа и владельца земли, а также всех королевских налогов. Вообще одинаковые права и обязанности, включая участие в боевых действиях и общественные работы.

— Делить участки станем по жребию.

— Хозяин обязан поставить постоянный дом и в нем жить.

— Двенадцать на четырнадцать футов, как сказано в законе Квебека и в Мичигане, — внес уточнение Поваленное Дерево.

— Конечно. Значит, договорились?

— Осталось лишь выяснить, куда пойдем убивать ирокезов. Паскуале, — старик показал на стоящего за левым плечом воина для пущей доходчивости — ах да, они же крещеные и имеют обычные имена, — предлагает западное побережье озера Эри. Андре, — жест в сторону правого, — хорошо знает устье реки Моми. Там нас не ждут, а пройдем по воде — и вовсе можно проскочить незамеченными…

Пушки вновь ударили, круша стену. Бухнула и мортира в очередной раз, перекинув тяжело рванувшую бомбу через ограду. Попадание сопровождалось криками внутри городка. Кого-то там крепко приложило. Никогда прежде не бывал в здешних местах, но по мне любые леса одинаковы. Все знакомо до безобразия, будто и не отлучался из старого доброго Де-Труа. С Англией, конечно, ни малейшего сходства, несмотря на наличие четко очерченных возделываемых полей.

Отец Винсенто, перебирая четки, невозмутимо продолжил беседу:

— Разница между южноамериканскими и здешними туземцами огромна. Тамошние давно работают на земле и привыкли подчиняться местным касикам. Для многих после Конкисты и разницы первоначально никакой не существовало. Ну сменился хозяин поместья, и что?..

На нормального священника этот странный тип походил очень слабо. Разве наличием выбритой макушки на голове. Даже одет не в рясу, как положено. Издалека от обычного индейца не отличить. Да и вблизи, кроме черт лица, мало что напоминает о европейском происхождении. Кожа бронзовая от загара, темная. Руки мозолистые, как у обычного крестьянина из какого-нибудь Йоркшира. Крепко сбитый и умеет практически все, необходимое в здешних лесах. От охоты до рубки леса и строительства пироги или возделывания огорода.

Кроме него имелась еще парочка более напоминающих кюре, включая рясу, однако в индейской иерархии данный тип стоял на верхней ступени. А как же! Кто-то подумал, что правильные моравские братья и иезуиты оставят паству без пригляда и позволят ей бегать куда угодно? Это только мне позволено иметь столько наивности и не поинтересоваться столь важным вопросом. Ох, не зря они сразу не появились. Однако стоило договориться — и тут же нарисовались, вызывая глухое раздражение моих протестантских милиционеров. Все время приходилось внушать про королевский указ и по возможности не смешивать отряды, а то бы и до драк дошло.

Зато когда вместо вынужденного сидения в одном городке начались походы, все достаточно быстро изменилось. Стоило впервые вместо обороны нанести удар по врагу и получить неплохую добычу, как устремления заметно изменились. Мы не просто сидели в страхе, а сами наводили его на озере Эри. Не обращая внимания на отряды противника, принялись с подсказки знающих берега методично опустошать вражеские земли. Сперва мелких и слабых родов, потом более сильных, ставя перед собой задачу уничтожать не столько людей, сколько посевы и продовольствие, которое отправляли в Де-Труа.

— Другое дело — здешние племена, — продолжал отец Винсенто. При всем простецком виде он умел говорить не только о божественном или практичном. — Они столетиями жили в непрерывных войнах и не имели понятия о частной собственности на землю. Она у них до сих пор общественная. И без помощи белых замечательно умели сражаться, но, получив оружие, стали делить охотничьи угодья с новой силой. Ведь за бобровые шкуры платили, и вещи были неплохие. Особенно мушкеты, благодаря которым изменилась расстановка сил.

Опять ударили орудия, окончательно пробив брешь. Сержант Гринис не только умел хорошо пить алкогольные напитки, но и точно наводить. А единственное, чем помимо требований продолжать держаться нас потчевала Канада, был порох. Вот это мы получили из Форт-Ройала в немалом количестве, благо, пусть и грех так говорить, солдатам он уже был без надобности. Из дюжины фортов на границе, судя по сообщениям с севера, уцелел кроме наших всего еще один. То же самое происходило возле Нового Амстердама. Там сожгли три достаточно крупных города, множество ферм, не щадя никого при нападениях.

Губернаторам колонии тамошним ополченцам было не до наших проблем. У них своих по горло хватало. Ко всему никакого единства в борьбе с индейцами между колониями не наблюдалось. Те, кого не затронули события, не желали делать ничего. Ни послать на помощь людей, ни выделить некие суммы для закупок остро необходимых военных материалов или на обустройство беженцев.

Так и отписал подполковник: «Держитесь, помощи не будет». Тем не менее я продолжал регулярно слать подробные донесения и даже пленных. Правда, не особо много. Так, для показа. Мужчин мы обычно просто убивали, а сдавшихся женщин и детей разбирали союзные индейцы. Надо сказать, когда стало ясно, насколько удачно проходит грабеж с нашей стороны, скрыть количество скальпов и шкурок лисиц, норки, выдры, бобра и ондатры, добытых в разгромленных деревнях, никто не пытался, напротив — хвастались, ко мне пришел сначала приличных размеров отряд потаватоми, а затем несколько сотен оджибве. С сенеками и эри они давно находились во вражде и только поэтому не присоединились к нападению, а те как раз по этой причине на нашей стороне задерживаться не стали, опасаясь удара в спину.

— Когда правительство признало за индейскими племенами права суверенных наций и заключило договоры о границах, это было очень правильно. С одной стороны, снимает причину для конфронтации, с другой — хотя бы в общих чертах одинаковое законоприменение за преступления по отношению к разноцветным подданным. Безнаказанно застрелить индейца все же не так просто, если это происходит не в чаще. Придется отвечать.

— А не для того было сделано, чтобы протестанты не удрали из-под власти куда-то в глубь страны?

— Скорее всего, такой мотив при определении политики присутствовал, — спокойно согласился священник. — Но, положа руку на сердце, разве смогут поселенцы на ферме обеспечить себя самостоятельно кучей вещей, производимых в цивилизованном краю? Нет, как не способны и индейцы. Значит, они быстро скатятся до их уровня. Выходит, определенный смысл в том имеется. Пусть и не сразу виден.

— Да-да, — кивнул я, наблюдая за подозрительным мельтешением за оградой.

Индейцы дураками никогда не были. Прекрасно сообразив, чем мы занимаемся на побережье, собрались в центральном поселении-городке. Он стоял на холме и был укреплен гораздо сильнее, чем обычные деревни. Туда свезли все сохраненные запасы продовольствия, и там собралось достаточно много народу. Осада бессмысленна, да нас и не больше сидящих внутри. Прямой штурм обернулся бы немалой кровью, но они не имели собственной артиллерии и не применяли ее при штурмах. Поэтому наше поведение стало в достаточной степени неожиданным. Я, конечно, в захватах крепостей не участвовал до сих пор, однако слушать умею и умных советов не отбрасываю из глупой спеси, потому что так раньше не делал.

Выкопали траншеи, поставили прикрытие, перекрыли озеро постоянным присутствием куттеров и, установив на соседней возвышенности батарею вне дальности ружейного огня, да еще и за земляной насыпью, принялись спокойно расстреливать крепость. Торопиться особо некуда, а уйдем восвояси в случае неудачи или начнем штурм не раньше, чем порох закончится. Как минимум еще несколько дней. Главное, чтобы опять не зарядили бесконечные дожди, что свело бы наше преимущество к нулю: все же осень, и скоро станет не до походов.

От хлипкой ограды вообще не останется ничего, и можно будет прямой наводкой сносить дома и беженцев. Если они не конченые идиоты, а до сих пор такого не замечалось, обязательно попробуют пойти на вылазку.

— Дворяне озаботились благосостоянием крестьян, — произнес я с ехидством, — а не сдиранием с них последней шкуры. Рыбы научились летать, орлы — в норах жить.

Про замечательных монархов, болеющих душой за народ, все же хватило ума промолчать. Людовик отвечает разве перед Богом за свои действия?

— Мечтаешь о всеобщем равенстве? Ты читал энциклопедистов?

— В нашей глуши и с моим образованием, простите, не в курсе, о чем речь. Но равенства не будет никогда.

— Если отменить сословия и дать один закон всем…

— Люди, — устало сказал я, — не рождаются одинаковыми. Помимо чисто физической разницы: цвет кожи или один от рождения болен, а то и просто некрасив или немощен, — существует и всегда будет присутствовать имущественная. Отпрыску богатого семейства легче получить образование, ценную и престижную профессию и даже отмазаться при одинаковом преступлении проще. Потому что он найдет хорошо знающего дело адвоката или просто подкупит свидетелей…

Ну вот и началось, подумалось, когда из проломов полезла наружу толпа воющих и выкрикивающих боевые кличи индейцев. Намеренно дождались очередного залпа, чтобы не получить из пушек картечью. Молодцы. Только на этот случай их давно сторожат. Даже дополнительных приказов не требуется отдавать.

Оджибве располагались с правой стороны холма, цивилизованные питомцы миссий — слева, a прямо перед орудиями мои ополченцы. Добрых восемьсот стволов в общей сложности. Сотня ярдов по плотной куче бегущих, от трех до пяти выстрелов в минуту в зависимости от опыта стрелка и оружия. Трупы в течение кратчайшего срока лежали буквально рядами — и не было места, куда ступить, чтобы не по мертвым: вповалку множество воинов, чуть не штабелями. Ни один не добежал ближе десяти ярдов, хотя не все ирокезы погибли — наверняка масса раненых. И это упущение мои союзники собирались исправить прямо сейчас, с не менее жуткими воплями набрасываясь на живых. Заплатить за скальпы я не смогу, но есть губернатор Канады, и он не посмеет отказаться.

Это было зрелище еще похлеще того сражения у ручья, когда расправлялись с Одиннадцатым Квебекским полком. Я бы сказал, крайне неприятное, даже уже для повидавших достаточно много. Полагаю, сегодня мы если не стерли с лица земли сенеков с еще не растворившимися в них эри, так уж точно ополовинили. Побоище запомнят надолго. Все же до сих пор прямой резни не устраивали и даже сдавшихся мужчин не всегда кончали. Соответственно и потери были минимальны. Всего двое прежде погибли и десятка полтора раненых, включая меня, получившего касательное в плечо. К счастью, почти царапина, хотя Бэзил долго кудахтал и протирал крепким алкоголем при смене повязки.

Убили мы при этом не меньше сотни и еще добрых семьсот пленили. Прекрасное соотношение, не считая добычи. Но нынче совсем иная история.

— Останови их! — потребовал отец Винсенто, хватая за рукав.

— Я? Мое влияние на оджибве, знаете ли, в данный момент полностью отсутствует. Они победили и используют веками освященный обычай, добывая трофеи. А что касается остальных… «Мне — отмщение, аз — воздам».

Захваченный индейский городок поверг меня в самое настоящее изумление. Оказывается, не требуется даже иезуитов, чтобы шагнуть уровнем выше и стать истинно цивилизованным народом. Даже по немногому сохранившемуся после обстрела и пожаров при окончательном штурме стало ясно, насколько далеко ушли сенеки от общих представлений о дикарях.

Оружейные мастерские, кузницы, мельница ничуть не хуже Шарлевой, ремесленные мастерские, общественная пекарня и многое другое. Огромные склады с заранее заготовленным продовольствием новостью не являлись, а вот что кроме огородной продукции и муки здесь хранились немалые запасы боевого снаряжения, неприятно удивило. И там не только паршивые самоделки и отремонтированное старье.

Несколько сотен армейских мушкетов (точный подсчет ведется) и немало охотничьих и явно взятых в виде трофеев (уж очень разномастные). Кремни, штыки, пороховницы, огромное количество и самого взрывчатого порошка, включая артиллерийский порох. Тридцать одна тонна ружейной дроби, ящики с патронами, чугунные, железные и бронзовые чушки в немалом количестве. Конечно, наша добыча была огромна по любым меркам. Тем более что мы заранее поделили с союзниками трофеи.

Оружие с погибших снаружи и вообще все имеющееся у них добро достанется оджибве и остальным примкнувшим к войску врагам ирокезов. А вот имущество внутри, взятое нашими усилиями, за минусом некоторого количества пленных, получат индейцы-католики и ополченцы. Никто не ожидал больших богатств после начала обстрела, когда стало ясно, что внутри мало что уцелеет, и наши соратники охотно пошли на соглашение. Как раз мои товарищи, составляющие нечто вроде штаба, и остались недовольны единоличным решением командира.

Основанием к такой дележке послужило желание заполучить уцелевшее продовольствие. Мне надо кормить несколько сотен человек, частично включая обычных горожан, работающих на снабжение. Слишком много погибших, и мало собрали своевременно с полей. Если бы не постоянные захваты, уже закончился бы хлеб и сидели на картошке с мясом из леса, которое надо еще подстрелить. Ну, плюс рыба. Покупать в Квебеке не на что, а дарить нам ничего не собираются. Даже соседи из Форт-Ройала первоначально намеревались нажиться на чужих проблемах, задрав цены на необходимое.

Сейчас бывшие роптавшие смотрели довольными волками, подозревая в неких знаниях и огромной хитрости. На долю каждого пришелся немалый куш в вещах, пище и изделиях. Никакой хитрости. Даже прежде бывавшие внутри городка в один голос утверждали, что не представляли размаха происходящего. Не то чтобы кто-то запрещал ходить куда при посещениях, однако просто в голову не приходило посчитать общий объем производства и добычи. Фактически мы предотвратили создание не абстрактной конфедерации племен, а вполне реального промышленного центра, откуда могло вырасти самое настоящее государство. Ничего в том плохого не было бы, не будь оно изначально враждебно. Собственные оружейники и выплавка железа, пусть и не особо хорошего качества, уже имелись.

— Адам? — приступил я к перекличке, дождавшись, пока все сядут.

Он так и не ушел на север, утверждая, что там никто не поверит в его бумаги и лучше находиться рядом с авторитетными людьми, готовыми поклясться хоть на Библии, хоть на священной стреле в истинности слов. Лично мне в подобном высказывании чудится издевка, но человек он реально полезный. Не только учит драться на саблях, а еще и достаточно компетентен в военном и морском деле. Вернее, озерно-речном.

Первый куттер получил под командование и доказал на практике, как умеет ходить под парусами и перехватывать пироги с индейцами даже ночью. Опыт у него точно немалый. Похоже, действительно пиратствовал. Можно смело посылать с поручениями. Сапог он мне не чистит. И вообще ведет себя достаточно вольно. Остался уж явно не из-за неумения обходиться без хозяина.

— Точно сказать невозможно, — откликнулся он сразу, — трупы пока еще собирают. Не меньше семи сотен погибших от артиллерии, еще при штурме, прежде чем стали сдаваться, около сотни прикончили.

Мы потеряли при захвате поселка восемнадцать убитыми и почти семьдесят ранеными. Очень тяжелые в сравнении с прежними потери. С другой стороны, почти две тысячи пленных. Несколько десятков пытались удрать в противоположном от остальных направлении. С озера их видели, обстреляли. Если кто и сумел уйти — единицы. Мужчин захватили не больше восьми десятков, и добрая половина раненые, остальные старики. На прорыв пошли всей имеющейся силой, причем слабо верится, будто не понимали, что на смерть идут. Можно не любить индейцев, однако не уважать нельзя. За гордый нрав, храбрость и готовность к гибели ради племени. За стенами тоже не меньше тысячи лежит. Сначала убивали ядрами, затем истребляли всех сопротивляющихся подряд, не обращая внимания на пол и возраст. С оружием в руках вплоть до ножа отправляли в земли счастливой охоты. И так до тех пор, пока не стали сдаваться. Весь мужской цвет народа сенеков здесь погиб.

— Не представляю, что делать с таким количеством народа. В Де-Труа уже места нет для новых пленников. В Канаду гнать далеко. Кормить просто так уже накладно. А уж охранять… Короче, надо отправить кого-то к ирокезам и предложить обмен на взятых пленников. Парочку калек ходячих найдем в качестве гонцов?

Люди заулыбались.

— По мне, проще всем воинам правую кисть отсечь да и отпустить, — пробурчал Ян Рейс.

Еще одно сомнительное приобретение. Второе издание Питера и тоже фламандец с опытом скаута. Такой же грубый, кровожадный и противный. В отличие от прежнего, повоевал в Германии в составе королевских войск, потом в ландскнехтах в Италии. Звание сержанта ополчения имел не зря. Лично присвоил я ему лейтенантское и послал гонять молодежь, воспитывая нужные навыки и готовность подчиняться. Палкой, а частенько кулаком, он вогнал в них страх божий. В первую очередь перед собой, а затем уже перед старшим командиром. Незаменимый человек во многих отношениях, но определенно с садистской жилкой в душе.

— Это предложение до поры отложим.

В принципе не самое глупое. Не всем сразу, конечно. В качестве наказания за неподчинение.

— Паскуале, хочешь нечто предложить?

— Отец Винсенто сейчас у оврага, за похоронами следит, поручил сказать от его имени.

— Кажется, мы договаривались!

Свобода вероисповедания подразумевает невмешательство священников любого направления в светские проблемы. По крайней мере, так в теории. О чем недвусмысленно поставил я в известность всех. Любая официальная клятва и присяга избегает упоминания конкретной веры, позволяя представителю любой конфессии занимать государственную должность. С юридической точки зрения, по утверждению мэтра Пишо, это касается также мусульман, иудеев и даже молящихся Маниту или еще какому сомнительному божеству. Главное — не отрицать Его, Всемилостивейшего и Всеблагого.

Конечно, не требовалось быть сильно умным, чтобы понимать степень влияния пасторов на ополченцев или кюре на католиков. Но они должны заниматься духовными вещами, утешая и помогая пастве в очень конкретном направлении. Вмешиваться в свои приказы не позволю. Хотя выслушать могу, что и делаю.

— Нет, — хмыкнул индеец, — речь о другом. Он сказал, миссионеры готовы платить за каждого ребенка младше десяти лет три луидора.

Предположительно все присутствующие принялись срочно умножать цифры, а потом делить на количество участников. Крайне задумчивыми стали одновременно лица. Уж очень сумма выходила умопомрачительной. Кстати, и предлагают не очень много. За скальп воина дают в два раза больше.

— Заплатят сразу?

— Не могу обещать. Разговор был про три-четыре сотни максимально. У нас добрых восемь, а то и свыше. Но немалый кусок сразу золотом есть шанс получить.

— А за женщин? — требовательно спросил Гринис.

— Ну, какое-то количество при них должно присутствовать, но минимальное. Одна на дюжину мальков, не больше. Иначе не довезти, а монахи такого скопища сразу не переварят.

В переводе с недосказанного, вместо ушедших ко мне иезуиты с моравскими братьями получат на перевоспитание новую немалую порцию. С детских лет, безусловно, проще вырастить верующего и работающего на земле, чем внушать нечто новое взрослым. Да и методика неоригинальна. И прежде в племена принимали чужаков. Привыкнут.

Но главное — монахи готовы заплатить, и серьезно. В наших условиях, когда торговля практически прекратилась, а помощи из Канады кот наплакал, появятся живые деньги в качестве стимула продолжать поддерживать мои приказы. Раз такой удачный результат, кто посмеет выступить против?

— Значит, так и сделаем. Скво и подростков постарше на обмен, остальных на север. И срочно, пока река не встала от холодов.

Гринис откашлялся.

— Да, сержант?

— Глупо было бы все это бросить или сжечь без пользы. Надо форт ставить. С артиллерией. Заодно пусть пленные поработают — меньше будет времени думать.

— Правильно! — чуть не в один голос вскричали Паскуале и вечно молчащий еще один мой лейтенант Бернар.

С виду он был тупой громила с квадратным подбородком, подозрительными маленькими глазками, вечно заросший многодневной щетиной и с мощной грудью. Кулаки большие и тяжелые, вечно со следами результатов драк с людьми. Когда-то красная, а теперь совершенно вылинявшая шерстяная рубашка да черно-белая жилетка из коровьей шкуры. Все на нем вечно поношенное, побитое, побывавшее под дождями и прочими природными ненастьями. И все же Бернар был не глуп, но не той породы, которая самостоятельна и самодостаточна. С инициативами не лез, но уж распоряжения выполнял досконально. Лучшего подчиненного просто не бывает. Особенно когда способен добиться от рядовых чего угодно, показав на практике, насколько суров может быть. Побои сильно независимых регулярно возобновлялись, пока вся рота до последнего не усвоила, насколько проще следовать приказам.

— Мы зачем сюда пришли? — риторически потребовал католик с раскрашенной в боевые цвета мордой. — За землей! Так в чем смысл уходить? Мы ее получили!

Прибрежные районы не просто плодородны — уже расчищены предыдущими жителями. Осталось поделить участки. Конечно, если фермерам вообще позволят жить в здешних условиях. Не отреагировать на случившееся ирокезы не могут. Самое правильное — срочно уносить ноги, не дожидаясь нападения. И все же иногда нельзя идти против собственных подчиненных. Иначе перестанешь быть командиром.

— Сенек больше нет, — подтвердил второй, Андре.

Рибовски криво усмехнулся и на удивление продолжал молчать. После прямого и яростного мордобития на очередное возражение он проникся неожиданно уважением ко мне. Все равно считал себя самым умным и знающим, но хоть не возникал при всех. Я всучил ему третью роту, составленную не из здешних ополченцев, позволив доказывать на примере великий талант полководца. По меньше мере, не хуже остальных его подчиненные, но он все пыжится нечто доказать.

— Нанесут визит другие. Кайюги, мохоки, онейда, тускарора.

— Пусть появятся! В могилах места для всех хватит.

Похоже, все одобряют высказывание, не пытаясь задуматься. Весной уже не мы будем приходить с внезапными набегами, а ирокезы. Но если к тому времени восстановить и усилить укрепления…

Глава 13 Бартер

Вы никогда не строили самый обычный форт? Небеса господни, даже не пробуйте. Ничего проблемнее и неприятнее прежде не испытывал. Даже создание графика дежурств патрулирования территории под комментарии заинтересованных лиц — нечто невразумительное, но крайне эмоциональное, вплоть до ножей, доказывающих свою правоту, — близко не сравнится с необходимостью одновременно пребывать в нескольких местах и контролировать происходящее.

О, намного проще сделать самому, чем заставить работников выполнить положенное. Стоит отвернуться — и они норовят перекурить с расстановкой. А на охране пленных — еще и ухватить за задницу симпатичную индианку. Не то чтобы я такой высокоморальный, однако одному глотку перерезали, когда распустил слюни и забыл, с кем имеет дело. Кончили и устроили массовый побег. Потом пришлось вылавливать и отстреливать. Трупы для назидания приволокли под восстанавливаемые стены, да еще и повесили нескольких подозрительных прямо напротив ворот. Вероятнее всего, они ни в чем не виноваты, да и многие побежали за компанию, подхваченные общим порывом. Кому-то легче, что три десятка убитых баб и двое ополченцев (второй уже в лесу налетел на дубину) добавилось к общему числу покойников?

Помогло? Да не слишком. Молодые мужики всю зиму на работах и охране, толком не выпить и не погулять. Хорошо еще по согласию, а то ведь тащат первую попавшуюся. А мне потом сечь провинившихся. Причем и наказать требуется, и не особо шкуру портить. Еще не хватало, чтобы родственники возмутились и выкатили претензии. А ведь это только один, и не самый опасный, момент. Стены класть, рубя деревья, и все время ждать нападения. Ездить размечать будущие участки под нескончаемые споры, где лучше земля или пастбища. Честное слово, так и не проникся прелестью деревенской жизни, и все это малоинтересно. Но важно для остальных. А значит, и разговор поддержать положено, и разбираться в разнице.

А потом возвращаешься — и выясняется, что учения с тренировкой в очередной раз не провели, а башню даже и не начали строить. И бегаешь с воплями, а все смотрят непонимающими глазами: чего взъелся, когда все так прекрасно. Подумаешь, лесорубы дотемна не вернулись и неизвестно, не порезали ли их в лесу, а кузницу спалили по дурости. Чего так нервничать?

— Вчера я расспросил приведенных женщин, — сказал я без предварительных расшаркиваний вождю Черные Глаза, — и выяснил, что в твоем лагере кроме приведенных сюда есть еще одна девушка и трое мальчиков, украденных в белых поселках.

Предложение обмена возымело действие. За последний месяц в Форт-Людовик, надо же для донесения, чтобы красиво смотрелся, специально искал звучное название, привели сто сорок две женщины и ребенка, украденных во время набегов. Подавляющее большинство из района Де-Труа, хотя попадались и с восточного побережья, а парочка даже с юга. Я честно менял голову на голову, если были конкретные пожелания, проверял, нет ли такой или такого в бараках. Там, даже после отправки в миссии на север, хватало народу. При наличии отдавал, при отсутствии разводил руками и предлагал выбрать взамен любую.

Каждую — или каждого — вернувшуюся подробно расспрашивал и записывал. Точнее, бумагами занимался секретарь. У меня уже и такой завелся незаметно. Сам предложил услуги, а семейство Брольи — определенно рекомендация. И приличные отношения надо поддерживать, не гоняя лишний раз по лесу сына солидного человека, и реально снял немалый груз по части хозяйственных дел и записи прихода-расхода имущества.

Я занимался более важным. Тщательно расспрашивал обмененных о поведении индейцев, что видели и слышали. Все подробно фиксировал, и заодно всплывали имена других пленных. Можно было предъявлять конкретные требования, хотя иногда их успевали перепродать достаточно далеко. Торопиться нам особо некуда. Обменного материала хватало, и отпускать просто так не собирались, временно игнорируя намеки о выкупе. Всегда успеется. Сначала вернуть, насколько возможно, всех угодивших в неприятности из объятий индейцев.

— Их мы не станем менять, — резко поставил в известность старый мошенник.

Он действительно видел достаточно зим, чтобы приходиться мне дедушкой, а то и прадедушкой. За эти годы он не только породил множество детей, внуков и правнуков, породнившись с очень многими семьями и группами, но и набрал огромный авторитет среди соплеменников. Старец умел замечательно интриговать, давать взятки и врать прямо в глаза, не забывая бешено торговаться по любому поводу.

— Это еще почему?

— Мальчики не захотят оставить приемные семьи. Сказавший иное нагло соврал, но чего ожидать от белой глупой бабы?

— Например, желания вернуться домой.

— Девушка стала женой великого воина, и он не расстанется с ней.

— Мы поступим просто: они придут сюда и скажут на своем родном языке, предпочитают вернуться или жить с ирокезами. Если захотят остаться в племени, так тому и быть.

— Нет. Жена по вашим законам обязана повиноваться мужу, — он посмотрел торжествующе, — а тот — христианин.

— У нас не принято воровать девиц без спроса и убивать при этом родителей невесты, — ответил я.

— Ты не хуже меня знаешь, такой собственная семья не примет, а вся деревня станет травить, как опозоренную. Зачем ей возвращаться?

— Чтобы умереть среди родственников.

Возражение не особо хорошее. Во многом он прав. Дети еще не успели привыкнуть к другой жизни, и если не найдутся родители, их разберут по семьям. А вот взрослым женщинам чаще всего придется кисло. Общество не любит напоминаний о своей беспомощности, и мало шансов найти себе мужа после такого. А монастырей в Мичигане пока не завели, чтобы отмаливать не ими совершенный грех. Но сейчас это не волнует. Я обязан настоять на своем. Хотя бы чтобы в будущем не пытались обмануть.

— Ян! — позвал я и добавил на фламандском распоряжение, отчего Рейс расплылся в счастливой улыбке и быстро побежал к воротам форта.

— Что ты ему сказал? — настороженно потребовал вождь.

Намеренно приказал не по-франкски. Пусть поразмыслит и понервничает.

— Угощайся, — показывая на разложенные на досках, где мы сидели, яства, предложил я ему. Не то чтобы нечто диковинное вроде морской рыбы, но вряд ли под конец сезона у них водится мука и есть лепешки из зерна. Разве желудей вымочили и перемололи. Едал такое — без привычки совсем не идет, и вкус неприятный. Все же такой пищей свиней хорошо кормить, а не людей.

Лето нынче было жарким, зима снежной, а на собранных со всего побережья продовольственных запасах мы прочно сидели и не собирались ни с кем делиться. Голод у ирокезов не начался исключительно по причине заметного уменьшения поголовья. В каком-то смысле им даже выгоден обмен. Получить вместо белых неумех, привычных к жизни в определенных условиях, скво. Все равно колонистки по большей части сдохнут от непосильного груда, а так можно показать заботу о своих.

Кто-то думает, что жизнь индейцев весела и легка на природе, не требует излишнего труда? Застрелил оленя и кушай. Ага, хватает забот — от выделки кожи до шитья одежды и обуви. Самой грязной и тяжелой занимаются пленницы.

— Пиво хорошее, — сообщил я, наливая в кружки. — Вина мы не нашли, да здесь и не бывает приличного. Дикая кислятина даже на мой невзыскательный вкус.

Он уставился на появившихся на стене людей. Троих пленных индейцев-мужчин приволокли, поставили на колени, накинули петли на шеи. Черные Глаза вскочил, а его воины схватились за оружие. Мои парни тоже выставили штыки, готовые драться.

— Раз обмен не состоится, — объяснил я, когда три тела повисли на веревках, дергаясь в агонии, — зачем кормить бесполезных и, возможно, опасных?

У вождя в глазах светилась ненависть. Будь он помоложе — непременно бы не выдержал, и началась бы свалка. Может, меня и достали бы, но он сам и два десятка его воинов, а также десяток только что обмененных тоже очутились бы в могиле. У нас в овраге уже имеется массовая, и не одна. Сначала воины, потом погибшие при штурме и убитые позже, а также помершие от болезней. Таких тоже хватает. Только своих мы хороним отдельно. А то место называется «последний путь индейца».

Черные Глаза сумел удержаться. Даже выдавил из себя нечто вроде понимающей улыбки и скомандовал своим воинам вести себя спокойно.

— Но если сделаешь, как я просил, у меня еще есть воины на обмен. Какое-то время подожду, а потом… — Я провел рукой по горлу.

— У меня тоже есть для тебя подарок, — сказал вождь, подзывая жестом одного из воинов и посылая его в лагерь, сказав нечто на ухо.

Решил поинтриговать. Я молча выпил пиво, дожидаясь сюрприза. И получил его в полной мере. Приведенная женщина смотрелась жутко. Нос сломан, лицо в рубцах от ударов и всех цветов радуги. Судя по походке, и тело все в синяках, и как бы ребра не поломаны. На руках следы от ожогов, а ноги замотаны в какие-то тряпки, и когда ступает по снегу, остаются кровавые следы.

— Она крайне строптива, — сказал Черные Глаза, якобы сожалеюще мотая головой.

И вновь стоят друг напротив друга разъяренные вооруженные люди, а старый индеец смотрит с неприкрытой усмешкой. Теперь он проверяет мое терпение и умение держать своих воинов в руках.

— Не могу не ответить тем же, — сказал я, растягивая в улыбке рот. — Подарок за подарок. Белую Рубаху сюда, — потребовал, повышая голос.

Минут через десять девушку привели. Вот уж натурально дикая кошка. Горячая, среди товарок по плену влиятельная, несмотря на молодой возраст. На глаз лет семнадцать. Трижды пыталась сбежать, и на работу ее уже не водили. Сидела взаперти, гордо отказываясь стирать вещи белых в качестве наказания. Можно было бы запороть в назидание остальным, однако мне ее открытость даже нравилась. Прямо говорила что думает, не стесняясь в выражениях. Не часто такое увидишь. Большинство станет в глаза улыбаться, а повернешься спиной — загонит нож под лопатку. Это я и про белых, и про краснокожих, и про черных, и наверняка желтые не отличаются по поведению.

— Я мог бы ей прямо сейчас сломать обе ноги, чтоб наказать за попытки удрать, — заявил я достаточно громко для всех, — но уважаю мужество и силу характера.

Ага, моргнула. В очередной разубедился: прекрасно франкский понимает и наверняка разговаривает. Специально не показывает и три ломаных слова демонстрирует публике.

— Надо ценить храбрость, даже если это твой враг. Ты свободна, — толкнул ее в спину к остальным индейцам. — Обмен есть обмен. Голова за голову. А тебе, вождь, скажу так: калечить женщину без очень веской причины — вообще поведение отвратительное. Я думал об ирокезах гораздо лучше, уважая их прежде. Теперь пересмотрю отношение. Враги — да. Но не звери, алчущие крови. Я ошибся.

— Они убили Альфонса, Марселя, Огюста, Анну…

То есть мужа, его брата, свекра и свекровь. Всех.

— …Ничего не говоря и не требуя, просто стали бить томагавками и ножами. Даже не стреляли. Мужчин — во дворе, когда те вышли по хозяйству с утра, я потом видела тела, — она не плакала, а почти выла, — их рубили, как скотину, на части, уже мертвых.

Я абсолютно не представлял, как ее успокоить и надо ли вообще. Может, она должна выговориться и сама успокоиться. Только и остается беспомощно гладить по обрезанным вкривь и вкось ножом волосам и продолжать слушать. Не кюре же к методистке звать для исповеди. Вот уж сюрприз подкинул вождь, задави его медведь. И очень похоже, не случайно. Веселое замужество у Рут вышло, не дай Господь такого никому.

— Я слышала, как они кричали, но стояла, будто парализованная. Анна кинулась наружу, и ее встретили прямо в дверях. Сразу голову проломили. Мозги с кровью аж потолок заляпали. Я стала заряжать ружье и не успела. Когда индейцы ворвались, первого только и сумела прикладом ударить. Сильно била. Ему не понравилось. Сбил на пол и принялся избивать ногами.

Она всхлипнула, и я с изумлением осознал, что это смех.

— Будь на нем сапоги — там бы, наверное, и осталась. А мокасины что, мягкие. Неприятно, но терпимо. Я теперь большой специалист по разным видам битья. Как правильно пинать, чтобы следов не оставалось или как раз были, но при этом не калечить. А как двинуть, не испортив товарного вида, или нарочно разделать лицо навечно. Но тогда… я не понимала. Все болело, когда выволокли из дома и бросили прямо в грязь, поджигая дом. Я еще не поняла, что кровь из меня течет не от побоев, а от выкидыша. Я ведь была беременна… — Она в голос зарыдала.

— Все хорошо, — беспомощно повторял я, гладя ее по голове, — все закончилось, Рут. Твои все живы, Жак, Мария, Кэтрин и Том. Все уцелели. Ты можешь вернуться домой.

— Потом меня погнали по дороге, и навстречу стали попадаться другие отряды. Иногда с ними были пленные, чаще дети. Совсем маленьких, громко плакавших или не имеющих сил, почти всегда убивали. Какое-то время мы шли вместе с Синтией Паркер, — я машинально отметил очередное, прежде в списках не обозначенное имя, — и несли по очереди маленькую девочку. Ее звали Мишель, но фамилию и откуда она сказать не могла. В первый же вечер они избили меня снова до крови, раздели догола и все по очереди изнасиловали.

Ну не учили меня правильно реагировать на подобные откровения. Не знаю, как утешать и что говорить. Белых женщин у нас тут не водится, а после штурма городка многие индианки на себе попробовали ничуть не лучшее отношение. Во всем мире с побежденными не церемонятся. Полагаю, если некоторые этого избежали, так не по доброте душевной ополченцев. Слишком много оказалось пленниц. Можно было позволить выбирать помоложе и посимпатичнее, а не задирать подол первой попавшейся.

Просто когда об этом говорит хорошо тебе знакомая девушка, совсем иначе воспринимаешь. Хочется кого-нибудь убить. А ведь и у самого рыло в пуху. Уже которую неделю мне греет постель Оленья Спина. Единственная разница — не заставлял и уж точно не измывался. Еще и подарки дарю, уйдет домой зажиточной по здешним меркам. Потому и не против. А белых пленниц нарочно унижали, с целью сломать.

— Нас не кормили, и когда Синтия протянула руку за куском мяса, один из них порезал ей локоть до кости. Одним движением, ничего не говоря. Через три дня, — продолжала Рут горячечно, — когда вышли к озеру, отряды разделились, мы очутились в разных каноэ, и больше я о них обеих никогда не слышала. Тот индеец продал меня какой-то старухе, — она скривилась, — за пару одеял и немного пороха.

Уж не знаю, что больше ее обижало — сама низкая стоимость или превращение в рабыню. Как-то неуместно напоминать, что я у них на ферме тоже не от большого желания работал и законы белых ничуть не лучше. Приходилось слышать и про избиения кабальных слуг, и выжимание из них всего. Чего жалеть, раз срок четко обозначен. Не буду врать, иной раз приходилось несладко, однако все же ненависти к хозяевам я не испытывал. Черты даже Мари не переходила, и мы жили по правилам, пусть и диктуемым религией методистов. Я был временный, но все же раб. Трудовая сила, которую надо использовать, не доводя до крайности.

— У паршивой карги муж умер, а дети погибли во время налетов. Я так и не узнала — на войне с белыми или другими индейцами, но она постоянно издевалась и даже кормила как собаку, бросая объедки у входа. А потом я попыталась сбежать. Долго готовилась и тихо ушла. Но это был их лес, и поймали меня достаточно быстро. Долго избивали и даже хотели сжечь, да все вокруг было мокрым после дождей и не стали искать сухого хвороста. Просто прижигали, — рванула она рубаху, показывая гнойные ожоги по всему телу. Все еще хуже, чем с внешней стороны. — Потом пошел слух о белых, сжигающих на побережье Эри поселки сенеков. Я обрадовалась, а индейцы испугались, что могут попытаться отбить пленников, и захотели меня убить. Старуха не позволила — ведь я на нее работала, собирая хворост и много чего делая. Тогда они просто в очередной раз изнасиловали. Они мечтали втоптать меня в грязь, но я не сломалась!

— Да! Ты сумела остаться собой, не склонила головы. Ты выжила! Ты можешь вернуться домой.

— Нет, — сказала Рут быстро. — Никогда. Я не хочу жалости и презрения. И я боюсь, — сказала после долгого молчания, — что могу родить метиса. Как на меня смотреть станут?

Проблема, собственно, не в другой крови, среди поселенцев полно полукровок, и наши католики, набежавшие из миссий, по происхождению и вовсе чистокровные. А вот родить вне брака — да, очень плохо. Такого не скроешь, и записи будут в церковных книгах. Жизнь не только у ребенка, но и у матери превратится в крайне неприятную. В каком-то смысле Черные Глаза был прав, возражая. Такие женщины предпочитали уезжать из пограничья в места более обжитые, и притом где их никто не знает. Всегда можно придумать несуществовавшего мужа. Догадываться тамошние жители могут сколько угодно, никто проверять не станет, если вместо методистов податься к бретанцам или еще каким гугенотам. Да даже к католикам. Дополнительный член общины — это праздник. Любую историю скушают с удовольствием и писем для уточнения подробностей безвременной кончины супруга отсылать не будут. Тем более после гибели от рук жестоких врагов.

— Я никуда не поеду! — твердо заявила Рут. — С тобой останусь.

Спросить, требуется ли мне такая радость, позабыла. И дело не в ее внешности. Нельзя держать возле себя белую женщину. На индианок смотрят сквозь пальцы. Все не без греха. Но это — скандал. Тем более не спрятать от родственников, а Мари точно останется крайне недовольна пересудами и поведением дочери. И что я должен делать? Выгнать? Ага, она вцепилась не хуже клеща и отпускать не собирается.

— Неужели не хочешь увидеть мать с отцом и брата с сестрой? — спросил безнадежно.

— Не сейчас. Я боюсь мужчин, — опуская глаза в пол, призналась она неожиданно. — Всех. В дороге может случиться что угодно. А ты меня не обидишь, я знаю. Ты — свой.

Прозвучало как-то сомнительно. То ли за мужчину не считает, то ли у нее нечто в голове сильно не в порядке и принимает за близкого родича.

— Вернемся к разговору позже. Когда выздоровеешь.

Подразумеваюсь — физически, но судя по движению, которым Рут коснулась лица, она прекрасно знает, какое впечатление производит.

— Я никогда не стану прежней.

— Пока река не вскроется, — капитулировал я и увидел хорошо знакомую усмешку. В некоторых отношениях человека изменить сложно. Так же она смотрела, получив от родителей нечто капризами. — Но при одном условии.

Она насторожилась.

— Будешь слушаться приказов, не учиняя представлений.

Это по поводу Оленьей Спины. Обнаружив индианку, попытавшуюся намазать измученную девушку какими-то целебными мазями, Рут устроила истерику. А затем попыталась прибить покушающегося дурачка-секретаря, вознамерившегося помочь устроиться, уж не знаю за что. Точно не спасая добродетель, хотя подобного рода шуток лучше вслух не произносить. Зачем обижать без причины.

— Будешь лечиться, отдыхать, спать — и тогда напишу в Де-Труа о необходимости собраться с силами. Иначе сама понимаешь: Жак не утерпит и сюда заявится.

— Спасибо.

— Не торопись давать обещания, но если сказала — выполняй. Сейчас пришлю ту индианку, она поможет помыться и перевяжет раны. Придется потерпеть, потому что иначе не собираюсь сносить тебя рядом. У меня куча обязанностей помимо необходимости уговаривать тебя вести себя нормально. Понятно?

— Дай нож, и я буду паинькой, — внезапно заявила Рут.

Я подумал мгновение, достал из ящика стола и выложил на нары, где она сидела, даже два. Один для еды и прочих кухонных надобностей. Небольшой, но как раз под ее руку. Второй — скорее дирк шотландцев. Длинный прямой клинок, способный колоть или резать, и рукоять без крестовины. Судя по металлу, сделан из обломка сабли или палаша. Среди трофеев много разного добра нашлось. В основном поделили, а мне по жребию досталось несколько приличных образцов холодного оружия.

— Ткнешь кого без серьезной причины — отмазывать не стану.

— Мне с ними спокойней.

Весело живем, подумал я за дверью, инструктируя Оленью Спину и глядя на своих переминающихся с ноги на ногу лейтенантов. Уже прилетели, любопытные. Взрослые мужики, кровь и порох реально нюхали, а все им неймется, будто кумушкам из деревни.

— Вам-то чего?

— Взаправду Черные Глаза станет выкуп платить? — жадно потребовал Ян.

Кажется, крупно недооценил я жадность своих соратников. Их в первую очередь серебро с золотом волнует.

— От сотни до полутора ливров, в зависимости от возраста и состояния.

Делегаты довольно вскричали «ура» дуэтом. Реально неплохое предложение. Монахи давали шестьдесят, но маленьких детей мы уже практически всех сплавили.

— За мужчину — до двух, — доложил я результаты долгого торга.

Когда вождь уяснил, что в первую очередь обмен, а если он станет тянуть, то недолго получить своих соплеменников на виселице, лишь бы не кормить, все равно за скальпы Квебек платит, не различая, с живых или мертвых снимали, переговоры пошли веселее. Обещал до весны притащить всех пленных по списку. Но если кто захочет остаться…

Я подтвердил, что в таком варианте никаких претензий. Пусть при свидетелях скажут и идут в любом направлении. И потребовал ускорить процесс. А то имеются покупатели в миссиях на души и тела его людей, а на кого нет — никакого резона продолжать кормить. Да и те племена и роды, от которых он выступил посредником, должны пошевелиться. Могут и не стесняться, тускарора уважаю, но и прочих ирокезов ничуть не меньше.

— Понятное дело, часть суммы товарами. Пушниной или еще какими.

Иезуиты честно заплатили монетами, но столько в лесах просто не найти. А тот же Рейс найдет возможность сбыть меха по удачной цене. Тем более сейчас, когда торговля фактически умерла и товар неминуемо поднялся в стоимости. Можно дважды поиметь, и каждый получит свою долю. Мы же не солдаты, чтобы в казну сдавать. В донесениях по поводу взятия поселка все имущество сгорело в жарком огне, а по поводу отправки детей в миссии мы вообще проявили фантазию исключительно ради спасения заблудших душ. Кстати, о сегодняшнем тоже положено сообщить, включая имена возвращенных женщин и расспросы по поводу их знакомых, еще находящихся в плену.

— А эта женщина? — влез Бернар. — Она кто?

Зря подумал, что удержатся. Вздохнул и принялся объяснять про знакомство и невозможность сейчас отправить в общей партии в Де-Труа, поскольку больна, изранена и вообще плохо себя чувствует. Может, и впрямь отлежится и перестанет отбрыкиваться от возвращения домой. Пара месяцев еще имеется. Ага, а ферма-то отстроена? Так и не поинтересовался, вечно занятый. В городе много возводили зданий и хозяйственных помещений, Робер наловчился за неделю стандартный дом ставить. А вот в районе? А не пора ли потребовать у Глэна отчет о проделанной работе и полученных суммах? Чую, без напоминания он непременно забудет поделиться и постарается зажилить побольше серебра. Не стоит забывать о своих интересах, постоянно занимаясь общественными.