Колокол

7 глава

Покои на верхнем этаже старой крепости раньше были тюрьмой, в их стенах держали узников перед казнью; потом решётки сменили на окна, а нары убрали.

– Тебе здесь никто не помешает, – сказал Норах, открыв тяжёлую дверь. Та заскрипела противным писком, длинным протяжным зевком – и нехотя впустила.

Ребекка зашла в пустую комнату; от каменных стен пахло столетней сыростью, тёмный потолок без единой лампы. Человек, с которым она пришла, так и стоял в дверях.

– Ты сказала, что хочешь побыть одна, – сказал он, – я правильно понял тебя?

– Да, – Ребекка кивнула.

– Это отличное место, – он оглядел комнату.

– Только ничего не видно.

– Что именно ты хочешь увидеть?

– Небо, может быть…

– Небо? – Норах подошёл к окну и отдёрнул тёмное полотно. Через потрескавшиеся стёкла старого окна множеством мелких звёзд играло небо.

– Спасибо, – тихо сказала Ребекка.

– Знаешь, говорят, в полночь звёзды светят особенно ярко – и особенно здесь, на этом острове. – Норах посмотрел на неё. – Думаю, тебе стоит дождаться полуночи.

– Хорошо, – сказала она, по-прежнему не поднимая глаз.

– Знаешь, Ребекка, почему люди из года в год совершают одни и те же ошибки?

– Нет.

– Они забывают, что уже совершали их. Как и ты забываешь всё, каждый свой день. – Он подошёл к ней и поправил кудрявые локоны на её висках. – Они забывают всё, Ребекка. Им кажется, они помнят, но все их воспоминания – лишь плод их фантазии; они ложны, как и сам человек.

– Я не могу забыть только один день…

Норах приставил палец к её губам.

– Знаешь, чем хороша наша память?

Ребекка молчала.

– Она бестелесна. Её невозможно убить. Нам только кажется, что она внутри нас, но это мы внутри её. Мир представлений – отдельный мир. Сначала мы строим его, и пока мы его строим, он молчит, выжидая, когда мы поставим последний кирпичик, создадим последнего человека из тех, кого не можем забыть, когда мы воскресим мёртвых и убьём живых, когда посадим последнее дерево… Ты же помнишь деревья в том лесу? Ты, наверное, заглянула за каждое, не так ли, Ребекка?

Она кивнула.

– Каждое дерево в нём посадила ты. И теперь уже не ты управляешь тем миром, это он управляет тобой. Твоим телом, твоими мыслями, твоим страхом. Ты и правда думаешь, что сможешь сбежать? Вот так?

Ребекка молчала.

– Каждый из нас – раб своего страха, девочка, каждый страх создан своим рабом.

Норах пошёл к двери; звук каблуков его тёмных заострённых туфель эхом отбивался от стен.

– Сделай одолжение, – он остановился в дверях, – помаши мне рукой.

– Подождите, – окликнула его Ребекка, когда тот уже вышел. – Вы знаете, что я хочу сделать?

– Разве ты не просила об этом вчера? Разве ты не просишь об этом каждый свой день?

– Значит, вы не остановите меня?

– Это не в моей власти. – И, улыбнувшись, Норах ушёл.

Ребекка слышала, как удалялись его шаги, как они спускались по лестнице всё дальше и дальше, а вскоре исчезли совсем.

Какое хорошее место, думала Ребекка. Ей казалось, что можно и по-другому, не выходя из своей комнаты, но там ей могли помешать – мать и Фабьен жили в соседних. И хоть им не было до неё никакого дела, они могли случайно зайти к ней. Но здесь, здесь она была в безопасности от всех, кроме себя самой.

Ребекка оглядела промозглые стены, провела дрожащими пальцами по прохладным камням, вдохнула могильную сырость. Наверное, так и пахнет смерть, решила она, сыростью и холодом.

«Лишь бы никто не хватился меня, – думала Ребекка, – лишь бы никто не помешал…»

Фабьен Лоран протяжно храпел в измятой, взмокшей от пота постели. Каждый раз, пытаясь заснуть, он перекатывал своё грузное тело с боку на бок, со спины на живот, издавая свистящие звуки, вырывающиеся из мясистых ноздрей.

Ирен искоса наблюдала за ёрзающим мужем, ожидая, пока тот заснёт. В другой день она пошла бы к Ребекке за берушами или вовсе осталась бы у неё. Но не сегодня. Сегодня у неё были другие планы, как и неделю назад, – но тогда всё пошло наперекосяк. Тогда она попросила у доктора, у этого психа, дать ей снотворного; он высыпал ей в руку почти всё, что у него было. Ирен растворила десять таблеток в молоке и принесла Фабьену, тот выпил – и ничего. Ничего не случилось. Его даже не перекосило во сне, ему даже не было плохо. Ни боли, ни ужаса. Ни радости, ни отмщения – ничего не испытала Ирен. Он встал как ни в чём не бывало, пошаркал своими тапками в ванную комнату, прочистил забитые пазухи и вернулся назад. Пока Ирен слушала, как Фабьен харкал, вытряхивая из себя всю засохшую слизь, она сама чуть не умерла от злости. Ещё немного, и все оставшиеся таблетки она выпила бы сама. Но решила переждать, решила придумать другой план, найти иной способ. Вполне возможно, у этого спятившего докторишки и таблетки-то были просроченные. И Ирен придумала; она решила всё сделать сама. И вот теперь, когда храп её мужа заглушал все остальные звуки в их спальне, мадам Лоран медленно подошла к кровати, взяла большую подушку, сжала её обеими руками и опустила на лицо мужа.

На городской башне часы пробили двенадцать. Небо становилось всё глубже; казалось, оно затягивало её в себя. Ребекка упёрлась ладонями в подоконник; он высокий, шершавый, половина камней сколоты. Она сняла тугие туфли – и вот уже стоит на холодном полу. Ставни старых окон туго всажены, проржавевшая резьба петель наглухо держит неподвижные створки. Ребекка потянула за ручку – окно не шевелилось; дёрнула ещё раз – стекло затрещало, рама скрипнула, ржавчина осыпалась с петель. Ребекка потянула на себя ручку; прохладный ветер ноябрьской ночи повеял на её заплаканное лицо. Одной рукой схватившись за створку окна, другой держась за откос, она взобралась на высокий подоконник. Весь остров был перед ней.

Фабьен вырывался и мычал. Ирен давила всё сильнее, даже улеглась на подушку. Она и не знала, что он такой сильный – этот старый дохляк разваливался на части все годы, что она с ним жила. Ирен уже выбилась из сил; руки дрожали от усталости, волосы упали на лоб, облепив её красное, вспотевшее от натуги лицо. Фабьен дергал руками, ногами и хрипел, снося всё, что лежало на прикроватной тумбе. Он был будто таракан, перевёрнутый на спину, таракан, которого никак не получалась прихлопнуть. Ирен навалилась всем телом. Фабьен снёс все вещи с тумбы; об пол брякнуло что-то металлическое. Ножницы, поняла Ирен, она нащупала их ногой. Вот они, сейчас, сейчас… Ирен прижала подушку одной рукой, другой же потянулась к полу, и хватка её ослабла. Фабьен стал заглатывать воздух, приподнялся и попал ей рукой по лицу. Она схватила ножницы, скинула подушку и с размаху всадила металлическое остриё прямиком в набухшую шею Фабьена. Хрип забурлил натекающей в горло кровью, она наполнила рот, окрасила зубы, вытекла на подушку. Тело билось в предсмертной конвульсии, издавая последние звуки, выпуская последний свой дух. Ирен посмотрела в застывшие глаза мужа и отпрянула от него. Дыхание её становилось ровнее, как и осанка, как и цвет лица. Она убрала взъерошенные волосы, заколола их на затылке, выпрямила спину, оправила платье и накрыла подушкой обезображенное предсмертной гримасой лицо Фабьена.

Ребекка смотрела в бездонное небо, на тёмные силуэты ночных домов. На крыши с крутящимися флюгерами, на мачты спящих кораблей. Они мирно покачивались, танцуя, охраняемые тёплым светом большого маяка. Ветер раздувал её волосы и ночную сорочку, поднимая подол до колен; ноги покрылись гусиной кожей, она вся ею покрылась. Скоро закончится всё: её ночные кошмары, её бесконечный стыд. Она уже не будет выкрикивать его имя, не будет искать его каждую ночь, просыпаться в слезах, биться головой о подушку, заламывать руки, ненавидеть себя. Ребекка встала на скрипучий откос и посмотрела вниз; голова закружилась, руки вцепились в каменную кладку, ноги окоченели – не пошевелить. Так она никогда не спрыгнет. Ребекка вдохнула прохладный воздух. Лучше не смотреть… Не смотри вниз. Выдохнула. Подняла взгляд.

Недалеко от башни ей навстречу шли через пустое поле два силуэта. Один прибавил шаг, потом побежал – вроде что-то кричал, или ей показалось… Нет, ей не помешает никто. Ребекка подняла одну руку, потом вторую, приблизилась к краю и прыгнула вниз. Дыхание перехватило, она захлебнулась воздухом, задохнулась страхом, закрыла глаза и рухнула навзничь. Что-то треснуло в голове. Звук шагов, чье-то дыхание, мужской плач, женское имя. Не её.