Когти Тьмы

Глава 25. Пучина тьмы

Нектара слаще нет, чем взгляда увяданье,

Агонию людскую как будто пиво пьёт

Отрада для него — других живых страданье,

И скоро тьма внутри последний свет убьёт.

Прах тысячелетий кружился в лучах слабого света, пробивавшегося сквозь разломы в сводах древнего храма. Райвен стоял на пороге, за его спиной теснилась горстка бывших каторжников — крепких, испуганных и алчных до обещанной доли золота. Он снова привел их сюда, в этот зал с плоскими, «пряничными» статуями, что однажды едва не размозжили ему череп.

— Не бойся их, — успокаивал Кхардимон. — Они узнали хозяина. Теперь они как послушные псы. Но храм хранит и другие сюрпризы, не все из которых ведомы даже мне.

Работа закипела. Люди, подгоняемые окриками барона, принялись разбирать каменные завалы, некогда перекрывавшие проход вглубь святилища. Вскоре раздался первый предсмертный крик — один из рудокопов, сдвинув с места массивную плиту, провалился в скрытую яму, на дне которой торчали покрытые ржавчиной шипы. Агония была недолгой, но Ворон, стоя на краю ловушки, вслушивался в каждый стон, в каждый хрип. И сквозь привычную холодную расчетливость он почувствовал нечто новое — слабый, едва уловимый привкус наслаждения, будто глоток прохладной воды в знойный день.

— Чувствуешь? — прошептал Кхардимон. — Искра. Но это ничто. Смерть впустую, как выплеснутая на землю кровь. Чтобы обратить на себя взор Владыки, нужно больше. Белиар, в отличие от скупого Инноса и безразличного Аданоса, щедр к тем, кто служит ему верой и правдой. Но дар его требует дани. Высшей дани — жизни разумного существа, способного осознать весь ужас своего конца. Чем явственнее это осознание и чем дольше тянется борьба надежды и отчаяния, тем сильнее становится поток силы. Для лучшего эффекта оружие тоже должно быть не простым железом, но магическим проводником, посвященным Ему.

Ведомый указаниями духа, Ворон нашел скрытый механизм. С громким скрежетом часть стены отъехала в сторону, открывая потайную келью — убежище, где ещё в эпоху Яркендара, когда верховным богом был Аданос, укрывались первые тайные почитатели Белиара.

— Тысячелетие я был призраком в этих стенах, — шептал он, и в его голосе звучала старая, незаживающая боль. — Пленённый собственным народом, чей развитый культ духов предков с помощью священных ритуалов не давал душам вождей и жрецов уйти в чертоги Белиара, обрекая нас на вечное блуждание меж мирами. Я понял лишь на собственном опыте, как мы ошибались, нарушая естественный порядок вещей. Лишь слияние с Белиаром дарует истинный покой, — он сделал паузу, будто задумавшись, — и истинную мощь. Возможно, если бы народ не покинул Яркендар, то моё вечное посмертие не превратилось в заточение — я мог бы общаться с жрецами, и даже с другими духами. Но случилось то, что случилось… За эти годы почти все духи предков истлели, за исключением лишь немногих избранных, самых высокопоставленных, чьи гробницы содержали очень много энергии из-за близости жил магической руды… Я был одним из них. И я многое осознал за это время. Благословение превратилось в проклятие. Теперь мы должны завершить то, что начал Радемес — вернуть «Коготь Тьмы», священный меч Белиара, в этот мир.

— Кто такой Радемес, учитель? — прервал Ворон монолог Кхардимона.

— Радемес… Так сразу не объяснишь. Он и величайший предатель, и одновременно герой, и, возможно, даже пророк Белиара. Но теперь он лишь тень, которая если и выжила, то стала частью меча, ещё одной поглощённой им сущностью. Отец Радемеса был величайшим героем. Таким же легендарным, как для Миртаны Робар — не тот король, что воспользовался его именем, а мифический герой, запечатавший один из Храмов Белиара. Так вот, Куарходрон, отец Радемеса, был первым, кто поверг в войне одного из могущественных демонов, не просто изгнав его в другой план бытия, а не дав ему возродиться вновь. Он вставил часть его подобного камню сердца в основание, в пяту клинка. Дело в том, что могущественному порождению бездны не составило бы труда сбежать, если бы его тело было уничтожено. Сохранение же части, в форме меча, и, конечно, наложение могущественных печатей подчинения, не позволило сущности демона сбежать. Насколько я знаю, хоть это и было сильно позже, ваш Робар поступил также, но использовал для этой цели не только меч, но и некий амулет, тем самым разделив сущность демона надвое, и практически лишив его тем самым рассудка. Мудрый ход, говорящий о том, что, несмотря на уничтожение Яркендара, люди усвоили ошибки прошлого. Но об этом я знаю очень мало, ведь информация приходилось собирать по клочкам. До тебя никто не мог долго переносить моё общество… Но вернёмся к Радемесу. Клинок стал вечной темницей демона, а его мощь частично передалась оружию. Однако он сохранял подобие разума и мог влиять на тех, кто держал его в руках. Для имевших сильную волю воинов этот меч был всего лишь могучим оружием и не мог оказывать на их поступки существенного влияния. Радемес тоже был умелым бойцом и хорошим лидером. Но над ним довлел груз того, что он был сыном слишком великого человека, а время было спокойным, не давая повода серьёзно отличиться. Орки, драконы и демоны отступили собираться с силами и вряд ли бы высунули нос из своих укрытий в ближайшие десятилетия. Трудно было даже представить, как Радемес сможет превзойти славу отца или хотя бы приблизиться к тому уровню уважения, которое имел в обществе его родитель. Но отец верил в него и когда стал стар, передал ему Коготь. Скрытый в клинке демон умело разжёг его скрытые желания, превратив в настоящую одержимость идею, что Яркендару нужны реформы, а культ предков, вместе со жрецами Аданоса мешает развитию. В итоге сын героя открыто пошёл против жрецов, за что и был объявлен еретиком и жестоко наказан. Я лично захлопнул за ним двери ловушки. Но ненадолго пережил его, будучи убит заговорщиками, которые скрывались как раз в этой комнате, куда мы заходим. Всех предателей я убил, и спасти Радемеса из западни им не удалось. Но полученные в бою раны оказались смертельны… Пришёл в себя, если можно так выразиться, я уже бесплотным духом, не способным повлиять на дальнейшие события напрямую.

В центре кельи, на грубом каменном алтаре, лежал длинный кинжал из черного обсидиана. Его лезвие, отполированное до зеркального блеска, казалось, впитывало в себя весь скудный свет. Когда Ворон взял его в руку, холодок прошел по его жилам, обещая нечто большее, чем смерть. На самом деле это был даже не обсидиан, а очень похожий на него внешне материал — благословенный камень, наполненный эманациями тьмы и смерти.

Из всей команды рудокопов в пять человек до конца, преодолев все ловушки, добрался лишь один рудокоп — коренастый, молчаливый детина, имени которого барон даже не помнил. Он смотрел на Ворона с надеждой, вытирая пот с лица. Конечно, внутренний диалог Райвена с Кхардимоном был для него неведом.

— Командир… мы это сделали. Проход очищен.

Ворон медленно повернулся к бывшему рудокопу, и в его глазах вспыхнули отголоски багрового света, казавшиеся лишь бликами от факела.

— Да, ты хорошо поработал. Теперь, пришло время награды. Высшей награды, какую только можно заслужить.

Он двинулся к нему, и в его движениях была звериная грация. Подчинённый не успел даже удивиться, когда обсидиановый клинок вошел ему под ребра. Боль была острой и обжигающей. Ворон, глядя в широко раскрытые, полные непонимания и ужаса глаза умирающего, тихо прошептал:

— Ты стал ступенью на моем пути к возвышению. Камнем в основании новой эпохи. Белиар вознаградит тебя за эту жертву лучше, чем любые земные богатства.

Он вытащил клинок и толкнул обессилевшее тело на алтарь. Кровь, алая и горячая, хлынула на черный камень, и в тот же миг Ворон почувствовал будто бы удар по голове — дезориентирующую волну силы, которая нахлынув, вызвала переходящую в эйфорию боль, а затем вспышку в памяти.

Полет. Ветер бьет в крылья, черные, как сама ночь. Внизу — лес, а в нем — страх, такой вкусный и насыщенный. Чужой разум, примитивный и яростный, сливается с его собственным, но он сохраняет контроль и отдаёт приказы стае варгов, указывая им на двуногую добычу. Он — вестник, пророк, пернатая длань Владыки…

Видение длилось мгновение, оставив после себя лишь призрачное ощущение свободы и мощи, давно забытое за годы заточения в человеческом обличье под магическим барьером. Ворон глубоко вздохнул, и на его лице застыло выражение торжествующей уверенности. Это было не случайное видение — это было благословение, знак от тёмного бога. Напоминание о том, кем он был, и обещание того, кем он станет.

Воздух в палатке Ворона был густым и тяжёлым, пахнущим дымом, кожей и едва уловимым, сладковатым душком тления, который, казалось, исходил от самого хозяина. Сегодня был знаменательный день — прибыло первое подкрепление, собранное Декстером. Небольшая ватага разбойников, частью состоявшая из беглых каторжников, частью из давно обживших чащи Хориниса лесных разбойников. Декстер не мелочился, и, привлекал всех, до кого мог дотянуться. Кого-то соблазнял посулами богатства, власти и титулов в новом королевстве, которое возникнет на Хоринисе под властью Ворона. Кого-то силой и угрозами, а то и просто тащил волоком — с будущими рабами не миндальничали. В этот раз прибыли как рабы для шахт, так и потенциальные надсмотрщики. И лидер последних, некий Эстебан, жаждал аудиенции. Ворон не спешил, заставив новичка почувствовать своё место. Простые разбойники были оборванцами по сравнению с его гвардией, достойной настоящего именитого лорда. Всё же, в замке долины рудников было множество образцов прекрасного снаряжения, самое лучшее из которого, конечно, теперь было в распоряжении людей бывшего рудного барона. Поэтому он мог позволить себе смотреть на новобранцев свысока. Это он был здесь главарём, он мог дать им всё. Они же были просто не в меру наглым расходным материалом, который, впрочем, можно было применить с пользой.

Эстебан вошёл с развязной улыбкой, которую не скрывала его всклокоченная борода. Его глаза, быстрые и жадные, мгновенно оценили убранство походного шатра, надолго задержавшись на массивном, окованном железом сундуке в углу.

— Лорд Райвен, — голос его звучал подобно скрипу не смазанной телеги. — Декстер передаёт тебе привет и новые, как он выразился, руки. Меня зовут Эстебан. Я привёл новых рабочих и отряд крепких парней, чтобы держать холопов в узде. Надеюсь, что Декстер не соврал про хорошую оплату?

Ворон, неподвижный, как идол в своём чёрном, убранном перьями гарпий доспехе, медленно перевёл на гостя взгляд, в котором не было ничего, кроме ледяного безразличия.

— Золото — это топливо, Эштебан, — глухо прозвучал его исказивший на западный манер имя прибывшего голос, будто доносящийся из глубины колодца. — Без него не выжить, без него не построить новый порядок. И у нас его вдоволь, его хватит всем верным людям. Говори, чего ты хочешь на самом деле. И что можешь предложить. Только хорошо подумай. Второго шанса не будет. Чем ты можешь быть полезнее, чем раб в шахте?

«Взгляд шакала, чует лёгкую добычу, но инстинктивно боится большего хищника. Шумная, полезная игрушка. Он рвётся к власти. Дай ему иллюзию, и он сам приведёт стадо к алтарю», — прошипел из глубин его разума знакомый, шелестящий голос Кхардимона.

Эстебан принялся расхаживать по палатке, его пальцы нервно перебирали рукоять кинжала на поясе. Бандит не мог себе позволить даже нормального оружия, но гордость его была задета. Такого приёма он явно не ожидал. А ведь большая часть его «крепких парней» были вооружены если не мотыгами, то не далеко от них ушедшими образчиками самодельных дубин. Даже если среди трофеев бандитов и попадались порой мечи, то умению ими пользоваться всё равно было взяться неоткуда. Доспехи тоже были не лучше — лишь единицы могли похвастать трофейными кольчужками или кустарно прикрепленными к кожаным доспехам железными пластинами. Более-менее сносными были лишь луки, ведь в основном с их помощью они и устраивали налёты на телеги проезжих крестьян и купцов, а также охотились, выживая в лесах, где хоронились от местного ополчения, слишком ленивого, чтобы сходить с дороги дальше, чем на пару десятков метров.

«Этот самозваный барон опасен, но он почти один, — лихорадочно соображал Эстебан. — Ему нужны сильные помощники. Я стану его правой рукой, а потом… этот сундук с золотом, этот лагерь, власть… всё будет моим. Эти выскочки, что сейчас всем заправляют, Торус и Бладвин, слишком зазнались, я стану полезнее, чем они. Главное, не спешить, не хватать сразу больше, чем смогу проглотить». Наконец, Эстебан решился, и дал ответ:

— Лагерь растёт, лорд Райвен. А вместе с ним и усиливается хаос. Пока я ждал встречи, то успел оценить беспорядок. Шахта — это хорошо, но половина людей болтается без дела, пьёт, дерётся. Нужен порядок. Настоящая, железная власть. Я могу это обеспечить. Дай мне снаряжение и карт-бланш действовать, и я их утихомирю, заставлю приносить пользу. А недовольные будут отрабатывать смены в шахтах, вместо виселицы. Золото тогда пойдёт настоящей рекой!

— Ты прав, — неожиданно согласился Ворон, заставив Эстебана замереть. — Порядок нужен. Пришло время более чётко расписать обязанности. Поэтому Бладвин станет старшим в шахте. Торус ответит за охрану и дисциплину в сердце лагеря. И я спрошу с них за каждое происшествие. А тебе пока рано влезать в это. Думаешь, кто-то оценит внезапно появившегося наглого слабака? Хаос лишь усилится. Но, ты мыслил в правильном направлении, а значит, не совсем безнадёжен. Для тебя найдётся дело, в котором ты и твои парни смогут доказать свою полезность, а заодно постепенно влиться в коллектив, доказать, что чего-то стоите. Вы займётесь разведкой и охотой. И даже сможете привлекать свободных добровольцев. Так ты сможешь доказать, что способен повести за собой хоть кого-то, помимо той шайки бездомных, что ты с собой притащил.

— Охотой? Но это… — хотел было возразить Эстебан, но Райвен даже не обратил на него внимания, продолжив говорить.

— Наш лагерь — лишь маленькое грязное пятно на карте этого острова. Вокруг — дикие земли, схроны пиратов, древние храмы, полные богатств погибшей цивилизации, и, конечно, опасные твари, с которых, впрочем, тоже можно взять ценные трофеи, не говоря уже о мясе, которого в лагере вечно не хватает. Ты возьмёшь своих «амбициозных» парней и будешь расширять наши владения. Исследуй. Находи новые тропы, новые точки для добычи, новые сокровища. Проявляй инициативу, и тогда не останешься без награды — мне даже не придётся ничего тебе давать, ведь ты сам заработаешь её, если достоин. Трофеи и мясо будешь сбывать в лагере, став незаменимым поставщиком продовольствия. Докажите, что вы нужны здесь, и тогда, быть может, этот наш разговор будет не последним.

«Иди, веди их вглубь джунглей, подальше от глаз, — мысленно ухмыльнулся Ворон. — Стань моим пастухом для будущих жертв. Их исчезновение будут списывать на опасности острова. Идеально».

Эстебан сверкнул глазами, оценивая сказанное. Злость, которую он испытал вначале, схлынула, и на его лице расплылась ухмылка. — Инициатива… это я понимаю. Не подведу. Увидишь, я принесу тебе такие богатства, что понадобится новая мануфактура по производству сундуков, чтобы всё сложить!

Эстебан вышел, полный самомнения и новых планов. Ворон остался один. Тень в углу палатки сгустилась, будто силясь обрести физическую форму, и вместе с тем зазвучал в сознании барона ядовитый шёпот.

— Умно. Ты учишься, мой мальчик. Он будет гнать их на убой, свято веря, что строит империю. Его тщеславие — наш лучший союзник. Готовься. Первый большой ритуал не за горами. Ты почувствуешь истинную мощь Владыки. Мы подготовимся — и я стану достаточно силён, чтобы усмирить волю меча, а ты достаточно крепок, чтобы стать разящей рукой Белиара. А затем, вместе мы подчиним весь мир.

Ворон закрыл глаза, и на его измождённом лице застыла не улыбка, а оскал голодного хищника, почуявшего кровь.

Первая охота началась вскоре после того. Ворон взял с собой троих — угрюмых братьев-каторжников, известных в лагере своей тупой жестокостью. Формально это была разведка местности к западу от лагеря. Неофициально — первая проба сил, первое спланированное подношение. Кхардимон по-настоящему боялся этого меча, как и возможно выжившего Радемеса. Поэтому, он не позволял Ворону спешить, требуя тщательной подготовки.

— Я всё рассчитал, ученик. Сначала мы соберем достаточно сил, чтобы умилостивить Белиара, и лишь когда он признает тебя достойным, чтобы владеть Когтем, мы спустимся в склеп, где был замурован последний владелец этого артефакта. Если же мы поспешим, то рискуем повторить судьбу Радемеса, который сам стал безвольным орудием в руках меча, а не наоборот.

Жертвой стал одинокий пират, забредший слишком далеко от берега в поисках дичи. Оглушили его быстро, ударом дубины по затылку. Когда несчастный пришёл в себя, он уже был прикован ржавыми цепями к холодному, покрытому мхом камню в полуразрушенном храме — месте, которое Кхардимон указал как очередное «место силы», которая поможет подготовиться к встрече с хранителем Когтя. Воздух здесь был густым и спёртым, пахнущим сырой землёй, гнилью и дымом тлеющей болотной травы.

Ворон читал слова, которые диктовал наставник. Нужные фразы словно всплывали из глубин памяти, ему не принадлежавшей. Чужой, гортанный язык лился с его губ легко и свободно, будто он знал его всегда. Он не молился — он приказывал, его голос был твёрд и полон властной силы. Братья каторжники, молчаливые помощники и соучастники, стояли поодаль, у входа, смотря на происходящее с животным страхом. Но золото и новое снаряжение, щедро обещанное за работу и молчание, удерживало их на месте.

Когда длинный кинжал из чёрного «обсидиана» коснулся груди пирата, Ворон почувствовал это. Не просто предсмертный хрип жертвы и не брызги тёплой крови. Это был… восторг. Тонкая, ледяная струйка чистой энергии, входящая в него через ритуальный клинок, наполняющая каждую клетку его тела. Мир вокруг померк, окрасившись в багровые, пульсирующие тона. Он уже не слышал крика пирата — лишь ликующий, многоголосый шёпот из иного мира, зовущий и манящий. Сила пульсировала в его жилах, пьяня и дурманя, она была слаще самого выдержанного вина, желаннее самой красивой женщины.

«Мало, — прошипел Кхардимон, и в его голосе слышалось то же опьянение. — Капля в море. Нужно больше. Сильнее. Их страх — наша пища. Их агония — лучший проводник силы, лучший подарок Белиару».

Люди из отряда Эстебана начали пропадать. Сначала поодиночке. «Съела тварь», «сорвался в ущелье», «утонул в болоте» — рапорты сыпались как из рога изобилия. Потом пропала целая группа, отправленная на разведку в каньон. Эстебан бушевал, обвиняя в нерадивости Торуса и его соратников, требуя больше людей, лучше снаряжение, больше власти для наведения порядка. Торусу и Бладвину было плевать. Они отправляли на подкрепление разведчикам только тех, кого считали бесполезными или слишком наглыми и неудобными. Райвен же больше не удостоил Эстебана своим вниманием, большую часть времени проводя в древних руинах, беря с собой только трёх неизменных телохранителей.

А потом один из тех самых троих избранных в пьяном угаре проболтался в таверне о «криках жертв» и «чёрном колдуне, что пьёт души». Слухи, обрастая невероятными подробностями, дошли до Торуса. Старый стражник, педантичный и осторожный, пришёл к Ворону с донесением о грязных сплетнях, подрывающих авторитет начальства.

Медлить было нельзя. Ворон действовал с холодной, выверенной жестокостью. Он вызвал всех троих братьев «на секретное задание» высшей важности, суля тройную долю золота. В том же зловещем храме, где пролилась кровь пирата, под сводами, помнящими древние шёпоты, пришло время и им расстаться с жизнью.

— Алтарь нужно очистить, сбросить избыток энергии. Пусть живой человек выступит в качестве «тряпки». — Голос Ворона прозвучал металлически ровно, без единой ноты волнения. — Это не опасно. Возьмите его, уложите на алтарь на минуту. — Он кивнул на самого крупного из троицы, Гарта.

Двое других, Ланс и Могр, недоумённо переглянулись, но алчность и привычка подчиняться заставили их поторопить брата. Гарт выругался, но не сопротивлялся и сам полез на камень, думая, что это какая-то странная часть подготовки ритуала.

В этот миг, когда они были отвлечены, Ворон двинулся. Это был не просто шаг, а стремительный, бесшумный бросок, при котором тело словно размылось в сплошную тень, еле видимую в полумраке пещеры. Меч, когда-то бывший грозой орков и служивший Шраму, одному из самых раздражающих Ворона рудных баронов, сверкнул не широким убийственным взмахом, а двумя короткими, точными ударами — молниеносные тычки, будто жалящие укусы змеи. Лезвие со свистом рассекло плоть и сухожилия выше коленей.

Сначала братья не поняли. Они просто рухнули на колени, их мозгу потребовалась секунда, чтобы осознать, что ноги больше не держат их. Только когда хлынула кровь и хрустнули колени от удара о каменный пол, раздались их первые вопли ужаса и боли.

Гарт, вырвавшись из ослабевших рук, мгновение назад помогавших ему забраться на алтарь, перескочил на другую сторону жертвенного камня и, увидев в руках Райвена окровавленный меч, с рёвом ярости побежал на него, размахнувшись своей тяжелой дубиной. Барон и не думал убегать, сделав шаг навстречу. Удар, способный раздробить череп, со свистом пронесся в сантиметре от его головы — он лишь чуть отклонил корпус, грациозно и насмешливо, будто уворачиваясь от надоедливой мухи. Гарт, потеряв равновесие, налетел на одного из своих пытающихся подняться, опираясь на алтарь, братьев, и они оба, спотыкаясь об окровавленные ноги третьего, грузно рухнули, превратившись в мешанину из тел, боли и ярости.

И тут началась потеха. Ворон не спешил добивать недавних подельников. Он стал воплощением наевшегося неумолимого хищника, который уже не голоден, но играет с добычей. Его меч не рубил, а слегка резал, нанося мелкие, но болезненные раны — глубокий порез на предплечье, когда Ланс попытался подняться; точный укол в плечо Могру, потянувшемуся за брошенным в барона, но отскочившим от стены ножом; пинок по лицу Гарта, выбивший один, а то и два передних зуба… Он использовал само помещение подземного храма, за века ставшее больше похожим на естественную пещеру, чем сделанное людьми сооружение, как оружие — отскакивал за узкую сталагмитовую колонну, заставляя Гарта в ярости бить по ней дубиной, осыпая себя осколками известняка. Братья мешали друг другу, ползая в лужах собственной крови, их крики и проклятья сливались в оглушительный хаос, который, казалось, лишь питал Ворона силой.

Он чувствовал каждую каплю их страха, каждую волну отчаяния. Они были для него как густой, терпкий дым, наполнявший его лёгкие, как опьяняющий нектар. Сила Белиара струилась в его жилах, делая его движения не просто быстрыми, а неестественно плавными, предвосхищающими. Он видел мир в багровых тонах, где его противники были всего лишь медлительными, кричащими, сделанными из мяса и костей куклами.

Когда Гарт, собрав последние силы, попытался встать во весь рост для решающего удара, Ворон наконец воспользовался магией. Он резко выбросил вперёд левую руку, не сжимая её в кулак, как обычно делают маги, а наоборот, распахнув пальцы. Руна, выжженная кровью и энергией жертв, на его латной перчатке, вспыхнула фиолетовым светом.

Невидимый кулак сжатого, и будто горящего фиолетовым пламенем воздуха, со свистом вырвавшись из его ладони, ударил Гарта в грудь. Тот не упал — его отбросило, как пушинку. Он пролетел несколько метров и с глухим, костоломным стуком врезался в стену пещеры, застыв на мгновение в гротескно кривой позе, прежде чем бесформенной массой сползти на пол. Дубинка с грохотом откатилась в сторону.

С последними двумя было ещё проще. Ослеплённые болью и ужасом, они уже не могли координировать действия. Один последний, отчаянный выпад ползающего по полу Ланса Ворон парировал с такой силой, что меч выпал из ослабевших пальцев раненого, а ответный удар эфесом в висок окончательно погрузил в болезненную дрёму посмевшую сопротивляться жертву. Могр, пытавшийся доползти до выхода, получил точный удар ногой в основание черепа, после чего тюфяком свалился на пол.

Тишина, наступившая после скоротечного, но интенсивного боя, а точнее, избиения, была оглушительной. Победитель оттащил тела полумёртвых последователей на алтарь. Конечности их свешивались в стороны, не помещаясь на недостаточно большой для троих поверхности. Он перерезал им сухожилия и на руках тоже, после чего привёл в чувство. Это были крепкие воины, которые не могли умереть слишком быстро. Их организмы, привыкшие к регулярной кровопотере, синякам и травмам, отчаянно сопротивлялись смерти. Но Ворон уже превратил их в мешки с костями. Испытавший силу магии Гарт едва мог выговорить хоть слово, лишь ненавидяще пуча глаза на Райвена. Двое других злобно ругались, проклиная безумного колдуна. И тогда, он, наконец, обратился к ним:

— Я могу оставить вас здесь на съедение мясным жукам, беспомощных, без капли надежды и возможности уйти. Или же я могу убить вас быстро, если вы попросите. Что вы выберете?

— Да чтобы ты сдох, подлый ублюдок! — начал один из братьев, зашедшись кровавым кашлем.

— Добей, — прохрипел Гарт, так что еле-еле можно было разобрать.

Ворон не заставил себя ждать, и жертвенный нож тут же оборвал страдания громилы. И тогда он вновь ощутил шквал энергии. Волна чистой, нефильтрованной мощи, хлынувшая в него через ритуальный клинок и древний алтарь, впитавший на этот раз не просто кровь жертвы, а кровь «добровольца». Кожа Райвена будто загорелась изнутри, сухожилия натянулись струнами, зрение обострилось до немыслимых пределов. Он почувствовал, как срастаются старые шрамы, как наполняется силой каждая мышца. Вскоре двое других последовали к Белиару вслед за братом, проклиная своего убийцу, но, предпочтя быструю смерть на алтаре обещанным пыткам и продолжению страданий.

Райвен не сдержал низкий, гортанный стон наслаждения, упиваясь этим почти болезненным экстазом. Это была не просто сила. Это было обещание. Обещание власти, против которой все остальные правители — жалкая бутафория. Волна энергии сбила его с ног. Он лежал на холодном каменном полу, вслушиваясь в нарастающий гул, стучащего в висках пульса, в вибрацию, пронизывающую каждую кость. Факелы задуло резким потоком воздуха, но он теперь мог видеть в кромешной тьме без единого лучика света, слышал шёпот ветра за версту, чувствовал каждую песчинку под пальцами. А его видение будущего было столь ярким, будто оно уже наступило. Он будет королём этого мира, будет вести армии Владыки за собой. Драконы, ящеры, орки, тролли, и, конечно, люди — все будут служить лишь ему одному в этом мире. Ему, как проводнику воли Белиара.

— Видишь? — голос Кхардимона был насыщен гордым удовлетворением. — Они были твоим стадом. И их добровольная, — как же лицемерно звучало это слово, — жертва вознесла тебя. Ты больше не пешка, не раб судьбы. Ты её кузнец. Защитные чары древних, что сковывают истинную мощь этого места, слабеют с каждой принесённой душой. Скоро, очень скоро путь к Когтю будет открыт.

Ворон поднялся. Он смотрел на свои руки, на которых не осталось и капли крови — теперь не только ритуальный кинжал, но и его броня поглощали её. Белиар благословил его доспехи, сделав прочнее, чем у жалких последователей Инноса. Чувство вины? Сожаления? Им не было места. Их вымела, выжгла всепоглощающая жажда. Жажда снова и снова ощутить эту вселенскую мощь, эту абсолютную власть над жизнью и смертью, это блаженство, по сравнению с которым вся обычная земная власть была жалкой пародией.

— Может быть, — подумал он, глядя в гнетущую темноту пещеры, где таился незримый дух его наставника, — ты мне и не враг. Может быть… ты — самый большой дар, что преподнесла мне судьба.

В этот день рудный барон Ворон, служивший Белиару по необходимости или по договору, умер. Он стал плотью Владыки, его волей, его алчущим воплощением. Добровольно…